Придерживая левой рукой камеру и бумажный пакет, Джек отворил дверь в номер.
– Извини, что задержался: увлекся, снимая играющих детей. Ты любишь свежие фрукты? Больше мне ничего не удалось…
Он остановился, прижав пакет к груди, совершенно забыв, что может раздавить спелые авокадо.
– Что это ты делаешь? – резко спросил он, даже не пытаясь скрыть своего раздражения.
Он ожидал смущенного взгляда и торопливых объяснений, но Эйприл медленно, очень медленно подняла глаза от фотографий. Потрясение, написанное у нее на лице, поразило Джека, словно удар молнии. Это невозможно! Она не могла понять, что значат для него эти фотографии!.. Или все-таки поняла?
– Джек, эти снимки… – Голос ее дрогнул; она опустила взгляд, и на лице ее появилось странное выражение – грустная улыбка, полная нежности и сострадания.
Джек помнил эти снимки – все до единого. По одному выражению на лице Эйприл он понял, на какую фотографию она сейчас смотрит. Маленькая девочка, играющая с собакой.
Этот снимок Джек сделал много лет назад в одной южноамериканской стране… Худенькое тельце в лохмотьях – назвать эти тряпки платьем можно было бы только из вежливости. Собака – грязная, со свалявшейся шерстью, с оборванным ухом. На заднем плане – жалкие, облупившиеся стены трущоб… Но глаза ребенка лучатся радостью.
Эйприл пристально вгляделась в снимок – и вдруг глаза ее расширились, а лицо слегка побледнело. Что она там увидела? Неужели догадалась, что всего в нескольких милях от этой идиллической картины идет война и люди убивают друг друга? Джек знал об этом – но как могла угадать Эйприл?
Следующий снимок заставил Джека придвинуться ближе. Эйприл застыла, расширив глаза: Джек догадался, что перед ней взрезает грозовое небо ослепительная вспышка молнии. Эйприл смотрела на фотографию так, словно не только была там, не только своими ушами слышала оглушительный грохот, но и почувствовала, как страшно такое буйство стихий для человека, привыкшего считать себя «царем природы».
Казалось, Эйприл переживала то же, что и Джек, когда делал этот снимок. Но может ли это быть? Ведь ей не приходилось видеть войн, революций, стихийных бедствий. Откуда же она знает, что весь наш мир – лишь тонкая пленка на поверхности Хаоса?
Эйприл отложила этот снимок и взяла следующий. Губы ее приоткрылись, по лицу скользнула нежная, задумчивая улыбка… Боже правый, откуда она это знает? Как сумела это понять?
– Эйприл, иди ко мне! – прошептал Джек, невольно делая шаг вперед. Но Эйприл, поглощенная, не слышала его призыва.
Фотография была проста: птица и цветок. Обычный зритель восхитился бы яркостью алого гибискуса и трепетаньем крыльев колибри. Но едва ли он понял бы, зачем Джек несколько часов сидел в засаде, подстерегая это мгновение. А Эйприл поняла…
В капельках росы на алых лепестках она видела торжествующее сияние тропического утра. Она сама летела, как колибри, тянулась к солнцу, как стройные побеги гибискуса, готова была дарить нектар, словно его роскошные цветы. Она переживала все, изображенное на фотографии, и Джек следил за ее реакцией словно завороженный. Он молил, чтобы она подняла на него взгляд! И вот ресницы ее взметнулись…
Ни один фотоаппарат на свете не смог бы схватить и передать выражение ее глаз. Любовь. Желание. Восхищение. И еще – такая глубокая близость, словно в Джеке Эйприл нашла вторую половину своей души.
Джек наклонил голову и коснулся губами ее губ. «Я люблю тебя, Эйприл Мария Морган де ла Торре». Он хотел прошептать эти слова, но что-то сжало ему горло, и оттуда не вырвалось ни звука.
Ресницы Эйприл дрогнули, и золотисто-карие глаза потемнели от страсти. Джек положил камеру и фрукты на стол, туда же бросил, вынув у нее из рук, забытые теперь снимки и, подхватив Эйприл на руки, понес в спальню.
– Когда у тебя слушания?
– Через несколько часов, – прошептала она, целуя его в шею.
Джек сел на край кровати, положив Эйприл к себе на колени. Руками и губами она ласкала его лицо – так, словно видела его впервые в жизни.
В каком-то смысле так оно и было. Они любили друг друга не первый день, но только сегодня Эйприл сумела проникнуть ему в душу. Джек понимал, что должен был бы испугаться такой близости, но никакого страха не чувствовал. Напротив, мысль, что Эйприл понимает его, как никто другой, давала ему удивительное чувство свободы, защищенности… и счастья. Такого всепоглощающего счастья он не испытывал никогда, кроме, может быть, раннего детства.
– На что это ты так пристально смотришь? – тихо спросил он, ловя ее руку и один за другим целуя нежные пальцы.
Эйприл неотрывно смотрела ему в глаза.
– На человека, который сумел найти в нашем безумном мире истинную красоту. На того, кто видел смерть и разрушение, но не ожесточился и не утратил любви.
Джек пристально вгляделся ей в глаза. Там не было жалости – только сочувствие. Эйприл знала, о чем говорит. Ей самой пришлось испить до дна полную чашу горя; она видела человеческую злобу, низость, предательство – и все же не ожесточилась, не стала искать утешения в ненависти или презрении.
– Ты исцелила меня, – прошептал Джек. До встречи с тобой я сам не понимал, чем мучаюсь, – просто чувствовал: что-то не так. Я устал, Эйприл, и эту усталость не снимешь сном и отдыхом. Не знаю, стоит ли мне возвращаться к работе. Зачем? Я нашел свой рай.
Он лег на кровать и потянул ее за собой. Поцелуи, сперва нежные, становились все горячее и вот уже оба срывают с себя одежду, стремясь оказаться как можно ближе друг к другу.
– Джек, люби меня!
– Si, mi tesoro, mi corazon. Я буду любить тебя вечно.
Джек вошел в нее одним мощным движением, и Эйприл выгнулась ему навстречу, снова и снова повторяя его имя.
Машину немилосердно трясло. Эйприл ухватилась за разболтанную дверную ручку, надеясь как-то уберечься от чувствительных ударов. Джек, словно поймав ее взгляд, повернулся и подмигнул – и на лице Эйприл сама собой выступила лукавая улыбка.
– Вид у тебя, словно у кошки, слопавшей канарейку, – заметил Джек. – Да и неудивительно – после такого шумного успеха!
Эйприл не сразу сообразила, о чем он говорит. Она уже и думать забыла о слушаниях и о своей импровизированной речи в защиту прав индейцев. Речь эта действительно произвела фурор; конечно, вековые предрассудки не искореняются в одно мгновение, но Эйприл была рада уже и тому, что заставила правительственных чиновников задуматься.
Эйприл снова улыбнулась, вспомнив, как Джек забрасывал ее вопросами о слушаниях. Им двигало не пустое любопытство, Эйприл чувствовала: ему действительно интересно все, чем она занимается.
– Ты тоже просто сияешь от счастья.
– Ну, видишь ли, я два дня почти не вылезал из постели… – Эйприл подняла брови, и Джек, рассмеявшись, добавил: – Под «постелью», если хочешь, можешь понимать и письменный стол. Так вот, я провел два дня в постели с самой необыкновенной женщиной на свете. Благодари бога, что я не имею привычки петь от радости!
То же самое Эйприл могла бы сказать и о себе, но при словах Джека сердце ее забилось как сумасшедшее. Неужели она его любит? И что, если это действительно так? Джек, похоже, готов изменить свою жизнь, но найдется ли к его новой жизни место для нее?
– Тебе жарко, mi tesoro? – с очаровательной улыбкой поинтересовался Джек. – Что-то у тебя щечки порозовели. Ничего, вот найдем подходящую тень, и я тебя… гм… освежу.
Эйприл взглянула в окно и рассмеялась.
– Дорогой, ты знаешь, сколько денег я трачу на то, чтобы поддерживать в «Райском уголке влажный субтропический климат? От «Уголка до Санта-Крус ты не найдешь никакой тени кроме кабины нашего пикапа.
– М-да, здесь, пожалуй, тесновато. Хотя…
– Джек! – Эйприл попыталась изобразить праведный гнев, но невольно расхохоталась. Да и какой может быть праведный гнев на человека, с которым она лишь несколько часов назад делила постель? – Я не хочу задерживаться. Меня и так два дня не было, и один бог знает…
– Солнышко, ты так выдрессировала свою команду, что они способны справиться без тебя почти с любой проблемой. – Эйприл закатила глаза в комическом негодовании. Взглянув на нее, Джек громко расхохотался. – Это комплимент, ты что, не поняла? И потом, я же сказал «почти».
Смех затих; минут двадцать путники ехали в молчании, погрузившись каждый в свои мысли. «Что будет дальше?» – спрашивала себя Эйприл. Джек, пожалуй, прав: гостиничное хозяйство работает как часы, и ее присутствие в «Уголке» необязательно. Сам Джек, кажется, подумывает сменить работу. С другой стороны, он, скорее всего, захочет вернуться в Штаты. Ведь там у него друзья, родственники, свой круг… Словом, все. Кроме нее.
В первый раз за десять лет Эйприл серьезно задумалась о том, чтобы вернуться домой. Рядом с Джеком ее не пугали никакие призраки. О предстоящих президентских выборах она уже почти не думала. Она ничего не может сделать. Конечно, ужасно, что негодяй Маркхем рвется в президенты, но ей его не остановить.
Итак, она вернется в Штаты и заживет тихой, спокойной жизнью частного лица. Конечно, она будет скучать по Мексике, но Джек наверняка сможет найти себе такую работу, чтобы часто приезжать сюда…
– Ты никогда не пыталась объясниться с отцом?
От неожиданности Эйприл резко выпрямилась и стукнулась головой о дверцу.
– Не ушиблась? Извини, Эйприл, я не хотел тебя пугать. Просто слишком увлекся своими мыслями.
– Со мной все в порядке, – рассеянно ответила Эйприл, потирая ушибленное место. – Ты не напугал меня – просто застал врасплох.
«Не странно ли, – спросила она себя, – что мы задумались почти что об одном и том же?»
– Я думала об этом после смерти дедушки. «Райский уголок» к тому времени стал процветающей гостиницей, и я уже не боялась могущества отца.
– Но так и не связалась с ним, – утвердительно заметил Джек.
– Верно. Но не из страха. И не из обиды. Я его понимаю. Могу даже в какой-то мере оправдать. Но простить не могу. – Она повернулась к Джеку. – У меня не было никого, кроме папы, если не считать дедушки в далекой Мексике. И вот в трудную минуту он бросил меня на растерзание волкам. Я многое могу простить, но только не предательство.
– Понимаю, mi tesoro. Но, знаешь… я редко вижусь с отцом и братом, однако, когда мне приходится тяжело, всегда вспоминаю о них. Это очень помогает – знать, что у тебя есть семья. Мне кажется, и ты, и твой отец многое теряете из-за этой ссоры… – Эйприл молча отвернулась к окну. – Хорошо, я не буду больше об этом говорить.
Еще несколько миль они проехали в молчании. Эйприл старалась вернуть легкое, радостное настроение, но тщетно. Разговор об отце вызвал у нее самые мрачные мысли: она поймала себя на том, что считает дни до отъезда Джека. Позовет ли он ее с собой? Захочет ли, чтобы их «курортный роман» перерос во что-то длительное и прочное?
Вдруг Джек свернул на обочину и резко затормозил.
– Что такое? Мотор заглох?
– С мотором все в порядке. И бензина еще полно.
– Почему же мы остановились? Что стряслось?
– Видишь ли, у меня в этих местах одно неотложное дело.
Прежде чем Эйприл успела рассердиться, он заговорил снова:
– Скажи, пожалуйста, Кармен ждет нас домой к какому-то определенному времени?
– Нет. В Мексике вообще глупо полагаться на расписание. А что?
– А то, – ответил Джек и, взяв ее за руку, молча притянул к себе.
– Ну, так в чем же дело?
– Смотри. – Он указал на обочину, где нависала над дорогой причудливая скала. – Вот тебе и тень. Перекур, леди.
Он спрыгнул вниз и молча смотрел на нее, прикрыв глаза от солнца. Эйприл неуверенно улыбнулась в ответ и положила руки ему на плечи, готовясь спрыгнуть, но Джек остановил се.
– Здесь слишком много острых камней. Залезай. – С этими словами он повернулся к ней спиной.
– Куда?
– Леди, мы с вами весь день будем изображать Лорел и Харди или вы все-таки соблаговолите проехаться верхом?
– Ты не мог все объяснить по-человечески?
Джек расхохотался в ответ.
– Ну что же ты? – позвал он через плечо.
– Может быть, мои туфли и не приспособлены для каменистой почвы, но юбка подходит для верховой езды еще меньше!
Джек оглянулся вокруг, убедившись, что дорога пустынна, а затем подхватил Эйприл на руки и усадил к себе на спину.
– Держись! – скомандовал он, притворяясь, что не слышит ее визга.
Так она и сделала. Несколькими минутами позже он повторил это приказание вновь – и на этот раз Эйприл не заставила просить себя дважды.
Подходя к бунгало Джека, Эйприл вынула из волос заколку, и освобожденные кудри рассыпались по плечам. Сияя улыбкой и не обращая внимания на прохожих, она вприпрыжку взбежала по ступенькам его крыльца.
Пять дней и пять чудных ночей пролетело после возвращения из Оахаки. Джек оставался в своем бунгало. Сперва это удивляло и сердило Эйприл, но вскоре она поняла, как приятно иметь собственное любовное гнездышко, куда можно наведаться неожиданно для любимого.
Эйприл оглянулась вокруг – Джека не было.
– Только попробуй не оказаться дома! – свирепо прошептала она. Ведь у нее свободен целый час, а такое случается нечасто!
Час отъезда неотвратимо приближался, но Эйприл старалась не думать об этом. Да, Джек не говорил, что остается, но точно так же не говорил, что уезжает! Ни единым словом не намекал…
– Джек! – позвала Эйприл, толкнув незапертую дверь. Джек не откликнулся, зато в ванной послышались знакомые звуки льющейся воды. Эйприл вдруг вспомнилось, как она пришла сюда в первый раз – и тоже застала его в душе. А, кажется, что это было миллион лет назад… Ну не смешно ли? Чего она боялась, глупая? Как не могла понять, что Джек ни за что на свете не причинит ей боли?
«Приму-ка душ и я», – сказала себе Эйприл и с лукавой улыбкой направилась к ванной. На полпути ее остановил громкий стук в дверь. Эйприл открыла и обнаружила на пороге улыбающегося швейцара Доминго.
Эйприл не делала секрета из своих отношений с Джеком, однако сейчас ей стало очень неловко. Но Дом держался по-деловому, и Эйприл, справившись со смущением, встретила его сияющей белозубой улыбкой – как будто дело происходило в главном здании, а не в номере у гостя.
– Привет, Дом. Что случилось?
– Hola, сеньорита Морган. Все в порядке, я просто принес сеньору Джеку посылку. Он просил доставить эти бумаги немедленно и прямо в руки.
– Спасибо. Я передам ему, когда он выйдет.
На добром лице швейцара отразилось беспокойство. Должно быть, он слишком серьезно относится к своим обязанностям, подумала Эйприл и поспешила его успокоить:
– Я скажу ему, что ты доставил письмо сам. Спасибо, Дом.
Взяв в руки коричневый конверт с желтым листком сопроводительной записки, приклеенным скотчем, Эйприл заметила, что конверт порван: сквозь дыру она разглядела пачку бумаг.
– Gracias, сеньорита, – помявшись, произнес швейцар. – Пожалуйста, скажите сеньору Джеку, что конверт разорвали на почте. Бумаги пришли в таком виде. Сопроводительная записка выпала, и Ева приклеила ее к конверту. Mне очень жаль…
Так вот о чем он так беспокоится!
– Не волнуйся, Дом. Сеньор Джек поймет, что твоей вины здесь нет.
Швейцар кивнул и, повернувшись, почти рысцой двинулся вверх по тропинке. Эйприл опустила взгляд на конверт.
Какого письма ожидал Джек? Может быть от Франклина? У Эйприл вдруг похолодело в груди. Что, если в конверте скрывается новое задание? Ее охватило желание вскрыть конверт и прочесть письмо, желание было столь сильным, что у Эйприл подогнулись колени и она трудом добралась до дивана.
«Читать чужие письма некрасиво, – уговаривала себя Эйприл. – Джек мне доверяет и, конечно же, расскажет, кто ему пишет и о чем». Однако доверие к Джеку боролось в ней с всепоглощающим любопытством.
Вертя конверт так и этак, она в какой-то миг застыла, словно громом пораженная. На желтом листке бумаги, прикрепленном к конверту, она ясно разглядела свое имя, выведенное незнакомым почерком.
Все сомнения исчезли. Если письмо о ней – она имеет полное право его прочесть. Эйприл открепила сложенную записку, развернула листок и начала читать.
Джек, дружище!
Поздравляю! Подумать только – отправиться в отпуск в мексиканскую глушь и раскопать там Сенсацию Века! На такое способен только ты. А я-то, дурак, поверил, что ты там отдыхать собираешься! Но как тебе удалось разыскать Эйприл де ла Торре? Сначала, когда ты попросил меня собрать сведения о сенаторе Смитсоне, я не сообразил. Вообще-то мог бы и объяснить старому другу, в чем дело! Ну да ладно: я понимаю, не так-то просто копаться в биографии хозяйки гостиницы, в которой живешь.
Эйприл сжала записку в руках так, словно хотела разорвать ее на мелкие клочки. Нет, думала она, борясь с рыданиями, этого не может быть. Должно быть какое-то объяснение. Она все поймет, как только дочитает до конца…
Я всегда знал, что ты гений. Маркхем вот-вот объявит о своем намерении официально – так что надеюсь, это письмо не задержится на почте. Ты выступишь с разгромным материалом, размажешь Маркхема по стенке и заслужишь очередного «Пулитцера». Vaya con Dios, приятель.
Пока.
Твой Франк.
Дочитав, Эйприл бросила записку на пол, словно она жгла ей пальцы. «Что делать, господи, что же теперь делать?» Она вскочила и принялась метаться по комнате. Проснулся забытый инстинкт самосохранения, и сейчас Эйприл больше всего хотелось бежать без оглядки.
Шум воды в душевой прекратился. Нет, прежде чем уйти, она посмотрит Джеку в глаза. И выслушает его объяснения.
Повернувшись, она увидела в дверях ванной комнаты Джека – белое полотенце на бедрах составляло разительный контраст с его загорелой кожей.
Он молчал, но смотрел на Эйприл почти с ужасом: должно быть, все ее чувства были написаны на лице. Сверхъестественным усилием воли она придала своему лицу выражение вежливой заинтересованности – не больше.
– Пока ты был в душе, швейцар принес письмо. Оно… – Эйприл почувствовала, как защипало в глазах, и глубоко вздохнула. Нет, она не заплачет. – Конверт был порван, и я случайно увидела в записке свое имя. Возможно, мне не следовало ее читать, но речь шла обо мне, и…
Джек подошел к ней. Эйприл протянула ему конверт и скрестила руки на груди.
– Где эта записка, Эйприл?
– На диване. – Она ждала, что Джек возьмет листок и начнет читать, но он только бросил на него рассеянный взгляд и снова повернулся к ней.
– И что такого написал Франклин? Я просил его кое-что разузнать о сенаторе Смитсоне – целую вечность назад, сразу после свадьбы.
Эйприл широко раскрыла глаза. Сразу после свадьбы? Так вот когда он начал свои изыскания? Значит, для этого он и приехал в «Райский уголок»? Может быть, внезапный уход фотографа – тоже его рук дело?..
Наконец Джек не выдержал. Он бросился к ней и схватил за руки:
– Ради всего святого, в чем дело? Объясни мне, наконец!
Эйприл подняла на него безжизненные глаза, затем опустила взгляд.
– Отпусти меня.
– И ты удерешь? Нет! Сначала объясни, что тебя так напугало!
– Отпусти меня, Джек. Я никуда не убегу, пока ты не объяснишь, какого черта копался в моем прошлом!
Джек отпустил ее, однако по-прежнему стоял рядом. Эйприл заставила себя выдержать его взгляд. К своему удивлению, она не заметила в нем чувства вины – только гнев и глубокую обиду.
– Зачем мне копаться в твоем прошлом? Я ничего не знал до того вечера в Оахаке!.. Господи помилуй, что мне еще раскапывать? Я знаю тебя лучше, чем самого себя!
Он говорил тихим, приглушенным голосом, старательно сдерживая гнев.
– Ты сам признался, что просил Франклина достать нужные сведения, – возразила Эйприл, бледная, как полотно. – Может быть, боялся, что твой план соблазнения не сработает, и решил подстраховаться. Какая разница? Ты приехал, чтобы выставить меня на позор, а детали меня не интересуют.
– А теперь немного помолчи и подумай, как смехотворно все это звучит.
К бледным щекам Эйприл прихлынула краска.
– Ты считаешь, что охранять свою частную жизнь от посягательства смешно? Особенно после всего, что я пережила? Извини, мне так не кажется! – Она повернулась и бросилась к дверям, но Джек схватил ее за руку.
– Ну уж нет! Ты сама сказала, что не уйдешь, пока все не выслушаешь! Так вот, я тебя к кровати привяжу, но не отпущу!
Гнев Эйприл внезапно испарился, уступив место бессильному отчаянию. Хорошо, она останется и выслушает все, что он скажет. А потом забьется в какую-нибудь нору и будет зализывать раны.
Почувствовав, что она перестала сопротивляться, Джек ослабил хватку, но не выпустил ее руку. Больше всего ему хотелось сжать ее в объятиях, но он понимал, что это бесполезно. Сейчас она смотрит на него как на врага.
– Моя просьба к Франклину не имела ничего общего с работой. Я хотел как можно больше узнать о тебе. Понимаешь, милая, когда я услышал о том, что сделал с тобой этот Маркхем, а потом – и твой отец… Попадись они мне, видит бог, я бы им шеи свернул! Но это произошло десять лет назад. Что можно выжать из этой истории сейчас? Только бульварный репортаж типа «Скандалы прошлых лет», но ты же знаешь меня, милая, ты не можешь думать, что я способен на такую пошлую гнусность!
Он ожидал, что Эйприл расслабится в его объятиях, но вместо этого она напряглась еще сильнее и, подняв голову, вызывающе взглянула ему в глаза.
– И ты будешь утверждать, что не просил Франклина найти связь между Смитсоном и Маркхемом?
Джек не сразу понял смысл вопроса. Что он пропустил?
– Я видел, как Смитсон разговаривал с тобой на свадьбе. Какие-то его слова до смерти тебя перепугали. Мне стало любопытно: ведь то время я хотел как можно больше узнать о тебе.
Эйприл пыталась вырваться, но Джек лишь крепче смыкал руки вокруг ее талии.
– Что же такого написал Франклин? – настойчиво спросил он. – О чем ты не хочешь мне рассказать?
– Маркхем намерен выставить свою кандидатуру в президенты. Очевидно, его шансы довольно велики. Он ставит на мораль и семейные ценности, и Франклин полагает, что ты собираешься раздуть «скандал века». Ты привозишь меня в Штаты, я вновь выдвигаю свои обвинения, и Маркхем сходит с дистанции. А тебе, само собой разумеется, достаются слава и награды.
– Черт побери!
Джек привлек ее к себе, отчаянно соображая, что же теперь делать. Как восстановить ее утраченное доверие?
– Ты знаешь, у меня и мысли такой не было, – произнес он наконец, глядя ей в глаза.
Наступило долгое молчание. Джек затаил дыхание. Наконец, когда он уже испугался, что умрет от удушья, она заговорила:
– Никогда и никому я не желала верить так страстно, как сейчас тебе.
– Так поверь, черт возьми! Я говорю правду! Хочешь услышать еще одно правдивое признание? – Не дожидаясь ответа, он очертя голову бросился в наступление: – Я люблю тебя, Эйприл! Люблю, слышишь?
У него защипало в глазах; не доверяя своему голосу, он припал к ее губам долгим мучительным поцелуем.
– Я скорей умру, чем обижу тебя! – шептал он, словно в бреду. – Я не позволю им снова запятнать тебя грязью! На этот раз мы победим!
Не сразу до Эйприл дошел смысл его слон, но, едва осознав, о чем он говорит, она вырвалась из его объятий и отскочила к стене, выставив перед собой руки, словно защищаясь.
– И ты думаешь, я соглашусь пройти через этот ад еще раз? – закричала она. – Зачем Джек? Ты сам говоришь, что эта старая истории никому сейчас не интересна!
– Эйприл, он хочет стать президентом! Понимаешь? И ты согласна сидеть здесь, в безопасном убежище, и смотреть, как насильник входит в Белый дом?
– А что мне остается делать? – гневно спросила Эйприл. Ее вновь охватило щемящее чувство собственного бессилия. – Он просто раздавит меня еще раз. Я не смогу ничего изменить.
– Но на твоей стороне буду я, Эйприл, а умею бороться! Я найду Френни. Вместе мы убедим ее заговорить. Возбуждать дело уже поздно, но мы хотя бы прекратим его кампанию! Позволь мне поговорить с твоим отцом – может быть, он изменит свое мнение…
Леденящий холод охватил Эйприл. На ее глазах любящий человек превращался в одержимого своей работой журналиста. Он ошибается: ее отец не изменился и никогда не изменится. А найти Френни десять лет спустя будет труднее, чем пресловутую иголку в стоге сена.
Однако сейчас Эйприл думала не о Маркхеме. В этот миг она с беспощадной ясностью поняла, что Джек Танго не готов сменить полную приключений жизнь репортера на тихое, размеренное существование. Человек, стоящий перед ней, буквально лучился энергией; глаза его сверкали в предвкушении удачного репортажа.
Усилием воли Эйприл заставила себя оставаться на месте. Она хотела запомнить его навсегда – его глаза, улыбку, мощное тело, гибкий стан, исходящую от него сексуальность, которая даже сейчас, когда мечты Эйприл разбились навеки, заставляла ее тело вздрагивать от сладкой муки.
– Эйприл!
В голосе Джека звучала мольба. Да, он прочел ее решение по глазам.
– Нет, Джек. Ты так и не узнал меня, иначе никогда не обратился бы ко мне с такой просьбой. Я согласна вернуться в Штаты, но снова поднимать эту историю… нет, ни за что. Делай то, что считаешь нужным, – только без меня.
– Будь она проклята, эта история! – взорвался Джек. – Черт побери, не думал я, что мне придется тебя упрашивать! Мне казалось, ты сама хочешь вернуться! Та Эйприл Морган, которую я знаю – сильная, независимая, отважная женщина, – не побоится вновь встретиться со своим прошлым, чтобы на этот раз распрощаться с ним навсегда. Но ты отказываешься от такой возможности… Что ж, может быть, ты и права. Я совсем тебя не знаю. – Последние слова он произнес с убийственной холодностью.
Эйприл молча выслушала эту речь; на лице ее не дрогнул ни один мускул. Все, о чем она молила бога, – чтобы он дал ей силы дойти до дверей.
– Я давно простилась со своим прошлым, тихо ответила она. – Но ты хочешь снова провести меня через ненужное и мучительное унижение. Такую цену я заплатить не могу – даже за твою любовь. Прощай, Джек. Она повернулась и вышла.
Два долгих дня прошли в молчаливой боли. На третий день Джек уехал.