Эйприл скомкала очередной лист бумаги и нацелилась им на небольшую корзинку для мусора, которую заранее придвинула к кофейному столику. Это была уже десятая попытка составить связную речь к завтрашнему заседанию. Но ее мысли сейчас были заняты совсем другим: из головы никак не выходили последние слова Джека. Она вздрагивала от каждого шороха за дверью, а часы, стоявшие на столике возле стены, поминутно приковывали к себе взгляд.

Ну где же он?

Оттолкнувшись руками от низкого диванчика, на котором сидела, Эйприл поднялась и прошлась по комнате. Подошла к окну и стала смотреть на улицу. Скоро станет совсем темно.

С того времени, как она осталась одна в этой комнате, Эйприл никак не удавалось справиться с нараставшим в ней унынием. В глубине души она понимала, что Джек пытался помочь ей и давал возможность прежде осмыслить все самой. Она ведь сама просила его об этом. Но как только за ним закрылась дверь, ей нестерпимо захотелось догнать его и просить, умолять выслушать ее. Эти несколько часов, проведенные в одиночестве, лишь измучили ее воспоминаниями о тех ужасных событиях, со всеми их отвратительными подробностями, которым, как она думала, дверь в ее память была навсегда закрыта.

Невзначай брошенное сенатором Смитсоном упоминание о Мархаме, который вполне возможно, принадлежит уже к президентскому кругу, заставило эту дверь приоткрыться; но Джек с его проницательным, все замечающим взглядом, открыл ее до конца, и остановить хлынувший через нее поток воспоминаний было уже невозможно.

Эйприл подошла к маленькому холодильнику и достала из него бутылку мангового сока. Его приятный резкий вкус напомнил ей, что она ничего не ела, с тех пор, как они с Джеком останавливались перекусить по дороге в Санта-Крус. Боже, казалось, с того времени прошло не несколько часов, а несколько дней.

Она снова уселась на диван и, положив себе на колени маленькую декоративную подушечку, принялась сосредоточенно распутывать украшавшие ее яркие кисточки — только бы не смотреть на часы. На окно. На дверь. Может быть, Джек оставил ее одну специально для того, чтобы она снова и снова пережила события своего прошлого и ко времени его возвращения изнывала от желания излить свою душу. Хотя все это выглядело как-то неправдоподобно, Эйприл чувствовала, что она не ошибалась. Если это действительно было запланировано им, то приходилось признать, что его план сработал. И Эйприл разозлилась еще больше.

— Черт побери, Танго! Ну где ты?

Словно бы в ответ на ее слова дверь распахнулась, и на пороге появилась внушительная фигура Джека.

— Скучала без меня? — Он приложил максимум усилий, чтобы за улыбкой скрыть от нее, теснившиеся в его голосе вопросы.

— Да, — просто ответила она.

Если одного этого слова, произнесенного тихим спокойным голосом, не было достаточно, чтобы понять беспокойное состояние ее души, то куча скомканных бумажек в корзинке для мусора и почти полностью раскрученная бахрома на зажатой между ее коленей подушке, не оставляли в этом никаких сомнений. Джек заставил себя пройти через комнату к маленькому столику, чтобы, прежде чем подойти к Эйприл, освободиться от своей поклажи.

Сняв с себя сумку, он повернулся и сделал несколько шагов ей навстречу, но, дойдя до кофейного столика, остановился, не зная, как и с чего начать разговор. Приведенный в замешательство этой несвойственной для него нерешительностью, он засунул руки в карманы шорт, надеясь на то, что она сама скажет что-нибудь, что даст ему какую-нибудь зацепку. Проклятье! Он не должен был оставлять ее одну!

— Хочешь пить? В холодильнике есть сок.

Это была не совсем та фраза, которой он ждал, но и этого было достаточно.

— Нет. Здесь недалеко я обнаружил вполне приличное кафе. Хочешь, пойдем прогуляемся? Прежде, чем начнем разговор. — Должно быть, этот последний вопрос он тоже задал вслух, потому что Эйприл, несомненно, услышала его так же ясно, как и он сам.

— Нет, вначале… — Она положила подушку себе на колени так, словно у нее в руках был щит, который она опускала. Она смело взглянула на Джека, выражение ее лица было непроницаемым. — Нет, я не хочу гулять. Мне кажется, сначала нам нужно поговорить.

— Хорошо. К тому же, по-моему, сейчас уже трудно будет заказать столик. — Попытка разрядить обстановку оказалась неудачной, и улыбка исчезла с его лица. — Как ты думаешь, где мне лучше сесть?

Этот вопрос, похоже, удивил ее. Немного помедлив, она ответила:

— Может быть, рядом со мной? Тебя это устроит?

Ее самообладание дало трещину, совсем небольшую, но Джеку это говорило о многом, и он почувствовал, как заколотилось его сердце.

— Меня это не то что устроит — меня это очень даже устроит. — Его голос звучал глубже и глуше, чем ему хотелось бы, но сейчас это было не так важно. Он сел на диван рядом с ней на таком расстоянии, чтобы при желании можно было дотронуться до нее. Или при необходимости.

— Ты хочешь сам задавать мне вопросы? Или…

— Я хочу знать, что случилось, Эйприл. Что вынудило тебя уехать из Штатов десять лет назад?

— Мне очень хочется рассказать тебе. Мне нужно рассказать тебе. Но сначала я задам тебе один вопрос: почему это так важно для тебя?

Джек сразу же понял, что побудило ее спросить об этом, и отругал себя за то, что ее недоверие вызвало в нем боль и раздражение. Очевидно, у нее были на это причины. Поэтому он постарался сдержать свои чувства и откровенно ответил:

— Меня интересует твое печальное прошлое совсем не как журналиста.

Эйприл вздрогнула от этой неудачно построенной фразы, и Джек почувствовал, как напряглись его мышцы. Ему пришлось сжать руки в кулаки, чтобы удержаться от неистового желания заключить ее в объятия, покрыть всю ее поцелуями и заниматься с ней любовью до тех пор, пока от всех сомнений в его намерениях не останется и следа. Он проглотил застрявший в горле ком и сказал:

— Прости меня, это вышло нечаянно.

Джек внимательно смотрел ей в глаза, боясь, что она отвернется от него, когда он начнет говорить. Но Эйприл не стала отводить взгляда.

— Я сейчас объясню тебе, почему мне нужно это знать. Кто-то причинил тебе боль. Такую сильную боль, что ты захотела спрятаться, защититься от всего мира, скрыв в себе свои прекрасные качества, закрыв на замок свою ранимую душу. И до сих пор ты никого в нее не пускаешь, Но мне удалось заглянуть туда, Эйприл. Я все увидел. И хочу, чтобы ты снова стала сама собой. Хочу, чтобы ты сама захотела этого. Но до тех пор, пока я не пойму, каким образом связаны две разные женщины, живущие в тебе, и, главное, почему произошло такое раздвоение, я не могу быть уверенным в том, что не обижу тебя каким-нибудь случайным словом или поступком.

Его голос стал еще более приглушенным от напряжения, которым он пытался заставить ее поверить ему, довериться ему. С каким-то, неведомым им прежде страхом, он чувствовал, что это возможно. Но вдруг она не захочет открыться ему, и тогда, черт побери, он окажется совершенно беспомощным в своей попытке помочь ей.

— Я не хочу обижать тебя, mi tesoro. Я хочу вылечить твою душу.

Ее глаза как-то потускнели, но взгляд остался неподвижен.

— Хорошо.

Заметив, как разжались ее пальцы, державшие подушку, Джек подумал, что она хочет дотронуться до его ладоней, которые он намеренно положил себе на колени, чтобы ей легко было это сделать. Но Эйприл перевела взгляд с него на стену, потом на дверь, ведущую в коридор. Сцепив руки, он молча стал ждать начало рассказа.

— Там, в Штатах, я работала в одной большой фирме, которой принадлежала целая сеть гостиниц. Мой отец был деловым партнером владельца этой фирмы, и поэтому, после того, как я закончила курсы по гостиничному менеджменту, отец устроил меня к нему на работу. Я… я начинала с простого администратора в одном из его отелей и постепенно доросла до директора.

Джек заметил, что она не называла ничьих имен, и его заинтересовало, кого она хотела защитить. Но он не стал ничего спрашивать, зная по опыту, что если быть терпеливым, она сама все расскажет. И это была одна из самых трудных задач, которую он когда-либо ставил перед собой.

— Я проработала у… в том отеле около пяти лет, когда… — Она замолчала и перевела взгляд на свои руки.

— Не нужно так волноваться, Эйприл. Давай устроим перерыв.

Но она сделала глубокий вдох, напряженная спина выпрямилась, и Джеку пришлось подавить в себе желание улыбнуться. Что бы ни случилось, ее гордость всегда одерживала верх. И он почувствовал, как что-то сжалось у него в груди.

— Мой шеф стал ухаживать за мной, а я не принимала этих его ухаживаний. — Она сказала все это на одном выдохе. Потом бросила быстрый взгляд на Джека и принялась торопливо рассказывать дальше, словно была уверена в том, что если остановится сейчас, то уже никогда больше не осмелится вернуться к этой теме.

— Так продолжалось какое-то время. И каждый раз, когда… Я вежливо отказывала ему, и с каждым разом этот человек становился все отвратительнее. Мне тогда казалось, что после очередного моего отказа, он набрасывался на какую-нибудь другую женщину.

Эйприл быстро наклонила голову и закрыла лицо ладонью. Когда она возобновила свой рассказ, ее голос стал немного мягче, но в нем проскальзывали стальные нотки, пронизывающие холодом.

— К сожалению, так оно и было. Однажды во время обеденного перерыва, я зашла в туалет и обнаружила там одну из своих сотрудниц всю в слезах. У нее была чуть ли не истерика.

Эйприл сделала глубокий вдох и повернула к нему лицо. Оно сильно побледнело, а глаза были какими-то опустошенными.

— Он изнасиловал ее. В своем кабинете. Повалил на пол и… — Она захлебнулась рыданием, и фраза оборвалась.

Джек попытался притянуть ее к себе, но она резко оттолкнула его. Когда она заговорила снова, ее взгляд был жестким и злым.

— Я настаивала на том, чтобы она подробно рассказала мне, что случилось, и убеждала, что вместе мы сможем уличить его в преступлении. Но она отказалась. Боялась опозорить свою семью и потерять работу.

— И что же ты сделала?

Она продолжала, как будто не слышала его, но Джека это не обидело. Он знал, что холодная ярость в ее глазах предназначалась не ему, а тому сукиному сыну, у которого она работала.

— Я рассказала о его домогательствах отцу. Разумеется, я должна была сделать это еще раньше, но я думала, что смогу справиться сама. Мой шеф был другом моего отца, и поэтому мне не хотелось огорчать папу. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что ко всему прочему, мне просто было стыдно, словно в этом была и моя вина.

Джек хмыкнул, выражая таким образом свое отношение к ее последним словам, и Эйприл посмотрела на него. Внимательно посмотрела в первый раз за все время их беседы.

— Ты должен понять, что мой отец — человек старой закалки, приверженец старой школы. О да, он уважает женщин… если они во всем с ним соглашаются. Моя мать умерла, когда я была еще подростком, и он постоянно ставил мне ее в пример. Мама тоже была воспитанницей старой школы, которая учила, что единственным предназначением женщины является забота о муже, которому нужно всячески угождать, о семье и о доме — именно в таком порядке. Можешь себе представить, что мы очень часто ссорились из-за этого. — Она позволила себе слегка улыбнуться, но улыбка эта была мимолетной. — Теперь тебе должно быть понятно, почему я молчала. Но после того, что случилось с Франни, я уже не могла молчать. Я чувствовала себя виноватой в том, что не рассказала о его мерзких домогательствах раньше.

— И что сделал твой отец?

— Мой отец… он… он… — На какое-то мгновение она отвела взгляд и сощурилась, чтобы не дать окутавшей глаза влаге превратиться в слезы. Уже в следующую секунду она снова смотрела на Джека. Ее дрогнувший голос вновь приобрел решительность. — Он просто не поверил мне. Сказал, что я неправильно истолковала дружеское отношение к себе. А потом стал обвинять меня в том, что когда я была студенткой, то настояла на том, чтобы жить в общежитии колледжа. По его мнению, общежитие — это рассадник всяческого зла, и девушке из приличной семьи не пристало жить там, среди отбросов общества.

— Ты рассказала ему о своей сотруднице? — Сердце Джека гулко заколотилось, и он почувствовал, как у него зачесались руки. Он готов был выскочить на улицу и пересчитать кому-нибудь ребра. Из беспристрастного слушателя, он вдруг превратился в первобытного человека, одолеваемого бешеным желанием отомстить.

— Нет. В этом не было никакого смысла, Джек, — ответила она и добавила: — Тема была закрыта, и отец запретил мне когда-либо возвращаться к ней. Но я не могла смириться с этим. Я не могла молча носить все это в себе.

— И ты подала на него в суд? Сама? Одна?

К ее гордой, вызывающе-пренебрежительной осанке добавился холодный циничный взгляд.

— Да. Именно так я и поступила.

— Не рассказывай мне больше ничего.

Ошеломленная его просьбой, Эйприл только через несколько секунд смогла прийти в себя, и ей снова захотелось спрятаться в своей раковине. Заметив это, Джек взял ее за руку, сжав кисть с такой силой, что Эйприл поняла, что от него никуда не деться.

— Не надо. Не надо думать, что я не хочу тебя слушать из-за того, что мне стыдно. — Он рукой повернул к себе ее подбородок, почти силой заставив посмотреть ему в глаза. Она была в ярости. Отлично. Он тоже был взбешен.

— Мне приходилось видеть и слышать много такой мерзости, какую ты не можешь себе даже представить. Меня не так-то легко напутать, Эйприл.

В ее глаза стал заползать страх, и Джек, ослабив державшие ее за руку пальцы, притянул ее к себе и обнял так крепко, как, по его представлению, она могла ему позволить, чувствуя, что, только находясь в ней, внутри ее, он может быть по-настоящему близок с ней.

Переполненный гордостью и блаженством оттого, что она доверчиво прижалась к нему, Джек легонько ткнулся носом в ее лоб и прошептал:

— Милая, я Ведь журналист.

По ее телу пробежала судорожная волна напряжения. Его это совсем не удивило, и он стал ждать, когда она расслабится, зная, что им не удастся избежать этой неприятной темы. Облегченно вздохнув, когда ее плечи вновь приникли к нему, Джек продолжил:

— И именно поэтому мне, лучше чем кому-либо другому известно, что тебе пришлось пережить. Тебя просто выставили на посмешище. Тебя, словно какую-то потаскуху, облили грязью с ног до головы, запятнали твою репутацию и репутацию твоей семьи. И, насколько я понимаю, твой отец не захотел оказать тебе поддержки. — В его голосе звучало презрение. В тот момент, когда она нуждалась в его помощи больше всего, отец отвернулся от нее.

— Не захотел. Его репутация в мире бизнеса была ему дороже всего, и он просто-напросто вычеркнул меня из своей жизни, и бросился спасать то, что у него еще осталось.

— Как это ужасно, милая. Ублюдок, конечно, оказался на коне, а тебе пришлось уехать сюда и поселиться здесь у твоего дедушки. — Не выпуская ее плечи из своих рук, Джек немного отодвинулся от Эйприл, чтобы посмотреть ей прямо в глаза. — Ты не можешь себе представить, как я уважаю тебя. И не только за то, о чем я только что узнал, но и за то, чего ты сумела добиться здесь, в Мексике.

Она ничего не ответила, и только глаза заблестели от наполнивших их слез.

— Черт бы его побрал! Черт бы побрал их обоих! — Джек еще сильнее сжал ее плечи. — Если для тебя это что-то значит, то я хочу, чтобы ты знала, что я чувствую себя с тобой так…

— Не надо.

Джек замолчал, до боли ошеломленный ее словами.

— Не надо чего? Не надо говорить тебе, что я…

— Нет! Я еще не все сказала тебе, Джек.

— Но я не хотел заставлять тебя снова пройти через весь этот кошмар, через этот проклятый суд. Я уже довольно помучил тебя твоими воспоминаниями. Но если ты сама хочешь вновь пережить…

Она медленно покачала головой, и на ее лице появилось выражение сожаления и боли.

— Я совсем не об этом. Я, ты… ты должен знать, кто… Это был Алан Мархам.

— Кто этот Ала… Боже правый! Сенатор Алан Мархам — тот человек, который домогался тебя? — Джек подскочил с дивана. Эти слова шокировали его, и он почувствовал, как сердце с безумной яростью застучало в у него в висках.

— Да, только тогда он еще не был сенатором. Он тогда только выдвинул свою кандидатуру. — Эйприл поднялась с дивана и подошла к окну. — Мой отец оказывал ему серьезную поддержку в проведении предвыборной кампании.

Джек теперь ясно увидел всю эту отвратительную картину, собранную по кусочкам.

— Если во всем этом была замешана политика, то можно себе представить, какую чудовищную кампанию по твоей травле они развернули. Постой, а твой отец, случайно, не помогал ему финансировать эту клеветническую…

Эйприл повернулась к нему лицом.

— Нет. Но я совсем не уверена в том, что он не стал этого делать, потому что не хотел. Мне кажется, что там могло быть грязное столкновение интересов.

Джеку было абсолютно ясно, что Эйприл чувствовала желание отца поддержать Мархама.

— Но почему я не помню этого дела?

— Десять лет — большой срок, может быть, ты в то время был в какой-нибудь заграничной командировке.

— Может быть. И все-таки, что-то здесь не складывается. Подожди минутку. Вполне вероятно, что меня тогда не было в стране, но ведь Франклин-то был в Штатах. Но фамилия Морган не…

— А фамилия де ла Торре тебе о чем-нибудь говорит? Я — Эйприл Мария де ла Торре. Морган — девичья фамилия моей матери. Когда я приехала сюда, я решила сменить фамилию — ведь меня могла выследить пресса, а мне не хотелось впутывать дедушку в мою историю.

— Твой дедушка не отвернулся бы от тебя.

Ее рассеянный взгляд тотчас же стал сосредоточенно-острым.

— Откуда ты знаешь?

Джек удрученно подумал, что она все еще не до конца доверяла ему.

— Я говорю так потому, что когда ты рассказывала мне о нем, твое лицо становилось по-детски мечтательным и простодушным. — Он поднял брови, передразнивая ее. — Да, Эйприл. Эта прекрасная часть тебя не умерла, и, мне кажется, твой дедушка имеет к этому самое непосредственное отношение.

Ее губы дрогнули, и он сделал два шага в ее сторону, но тут же заставил себя остановиться.

— Подойди ко мне. — Он не протянул ей навстречу руки: то ли какая-то инстинктивная гордость, то ли желание проверить ее чувства удержали его от этого естественного жеста. Он не хотел думать, почему. Он просто подсознательно ощущал, что она сама должна подойти к нему.

— Что, если я так и сделаю?

Эта последняя попытка обезопасить себя в случае, если она превратно истолковала смысл его слов, заставила его почувствовать прилив горячей волны, жаркой пеленой застлавшей его глаза. Ее дед был не в силах оградить ее от всех жизненных неурядиц и проблем, и в этом момент Джек вдруг понял, что ему хочется заботиться о ней, оберегать с той же лаской и нежностью, с какой относился к ней старик.

— Честно? — Его слегка насмешливая улыбка отразилась на ее лице легким подергиванием губ. — Радость моя, если ты придешь сейчас в мои объятия, то я, черт возьми, докажу тебе, что каждый раз, входя в твою комнату, обязательно сумею заслужить тот самый мечтательный взгляд.

— Самоуверенный хвастливый болтунишка, — ответила она, задохнувшись рыданием и опрометью бросилась ему на шею.

Джек подхватил ее под мышки и прижал к своей груди. Ее губы растворились в его губах, а пол был где-то далеко-далеко внизу. Он долго держал ее так, в своих руках, вкладывая в свои жадные поцелуи все сдерживаемые прежде эмоции, выход которым открыло ее доверие к нему. Внезапно он понял, что одних поцелуев им будет мало.

— Пьем кофе или в постель?

Только через несколько секунд до Эйприл дошел смысл его слов. Она густо покраснела. Но это не была краска смущения. Она хотела его.

— В постель.

Сказав это, она посмотрела в глаза Джека, которые из светлых стали вдруг превращаться в черные — его зрачки расширялись так же быстро, как росло его желание.

Он подхватил ее на руки, одной рукой поддерживая под ноги, а второй изо всех сил прижимая ее грудь к своей груди, и направился к дверям спальни. Их ждала кровать королевских размеров, подойдя к которой, Джек осторожно поставил Эйприл на ноги, выпустив ее из своих рук.

— Ты знаешь, как невероятно трудно мне было проститься с тобой прошлой ночью у дверей твоего бунгало?

На губах Эйприл появилась улыбка, которой, как ему казалось, он не видел уже несколько часов. Она чувствовала себя легко, свободно, раскрепощенно.

— Я думаю, мне было в два раза труднее позволить тебе уйти.

— По-моему, нам больше не придется принимать такое трудное решение.

Мягкая соблазнительная полуулыбка-полуусмешка Джека заставила почувствовать дрожь в коленях, и все ее тревожные мысли, касавшиеся только что сделанного признания и ждущих впереди испытаний, тотчас же улетучились.

Разумеется, она была благодарна ему за его участливые слова, за понимание и желание помочь, но сейчас ей хотелось только одного: упасть на эту мягкую постель и прижать его к себе — пусть его большое сильное тело накроет ее собой. Ей хотелось видеть его лениво-плутовскую улыбку, хотелось пить его жаркие губы, хотелось каждой своей клеточкой ощущать прикосновение этих ласковых рук. Она хотела всего его, целиком, и только для себя, и пусть это блаженство не кончается.

В этот момент Эйприл чувствовала себя по-настоящему счастливой, потому что, если она не ошибалась, ее желание готово было исполниться.

— Ну что ж, госпожа Морган, я расцениваю ваши слова, как согласие немножко поозорничать. — Он подошел к ней вплотную и стал медленно оттеснять к кровати, пока наконец икры Эйприл не уперлись в низкий деревянный каркас, а его бедра не прижались к ее животу.

— Я думаю, самое время поиграть в «покажи и скажи».

Сейчас этот насмешливый и поддразнивающий ее Джек предлагал разыграть какую-то любопытную прелюдию, совершенно не похожую на тот неистовый порыв страсти, который сблизил их в первый раз.

— Объясните только, что это значит, мистер Танго.

Его пальцы коснулись ее шеи и, соскользнув вниз, остановились на внутренней стороне глубокого круглого выреза белой блузки. Потом их кончики стали медленно двигаться по ее коже вдоль выреза. Не сводя с нее своих завораживающих глаз, он ответил:

— Это значит, что я буду показывать тебе, чего я хочу, а ты будешь говорить мне, нравится ли тебе это.

Его хриплый голос был таким таинственным, словно он поверял ей что-то необыкновенно секретное, а пальцы, она могла поклясться в этом, слегка подрагивали. Его рука продолжила свое неторопливое путешествие: теперь она, не спеша исследовав нежную кожу под ее подбородком, стала миллиметр за миллиметром продвигаться к уху. Он не торопился — казалось, у него в запасе была целая вечность. При мысли о том, что если эти, ни с чем не сравнимые ласки, будут длиться если не бесконечно, то уж всю эту ночь наверняка, по спине Эйприл побежали мурашки.

— Я… я думаю… — Она с наслаждением втянула в себя воздух, когда кончик его пальца легонько коснулся ее уха и стал пробираться в его раковину. Загипнотизированная его взглядом, она неотрывно смотрела, как его лицо медленно склонялось над ней, и вот наконец его губы, такие же горячие, как и кончики пальцев, приникли к мочке ее уха.

— Не надо ничего думать, mi tesoro. Попробуй просто чувствовать. — Его волнующий шепот проник в него легкой волной возбуждения.

— Я уже чувствую. — Едва она произнесла эти слова, как он осторожно сжал мочку ее уха зубами. Эйприл тихонько застонала от наслаждения. Его язык лизнул нежную кожу, и когда его губы начали ласкать ухо, она почувствовала, как сжались мышцы между ее ног. Ближе. Она хотела его еще ближе. Думая только о том, как справиться с томительно сосущим напряжением внизу живота, появившимся из-за того, что он покусывал ее ухо, Эйприл приподняла колено и обхватила его бедро.

— Боже правый, corazon, — прошептал Джек, касаясь горячим дыханием шеи. Он на мгновение замер, а потом подхватил ее вторую ногу, и она обвила ею его второе бедро. Удерживая ее на себе, он сказал:

— Ты быстро учишься.

— Иногда все получается как-то инстинктивно. Покажи мне что-нибудь еще, Джек. — Произнеся эти слова, она мгновенно поняла, что ее просьба была для него чем-то вроде дразнящей красной тряпки, развевающейся перед мордой разъяренного быка. Эта аналогия понравилась ей, и Эйприл улыбнулась ему. Его ответная улыбка показалась такой зовущей, уже не плутовской, а какой-то дьявольской, что она вздрогнула и непроизвольно еще крепче обхватила его ногами.

Из его горла вырвался похожий на рычание звук, когда он расцепил ее ноги, и она мягко упала спиной на кровать. Эйприл вопросительно посмотрела на него, а он продолжал стоять между ее ног у края кровати.

— Если ты будешь такой нетерпеливой, то наша игра скоро кончится.

Она ничего не ответила, в немом оцепенении глядя в его глаза, ощущая, как какая-то внутренняя сила, позволявшая ему насквозь ее видеть и проникать в ее душу, слой за слоем снимать с нее все наносное, все, под чем она прятала хрупкий уязвимый мир своих чувств. И это процесс обнажения души был гораздо более волнующим, чем процесс обнажения тела. Эйприл почувствовала, как по коже пробежала лихорадка какой-то сладостной тревоги. То, что произошло между ними прошлой ночью, было быстрым, жарким и безумным, на этот раз они играли прелюдию. Она знала, что он хотел проверить, насколько она доверяет ему, знала, что он собирается сделать все, что в его силах, чтобы заставить ее поверить ему.

Джек стал раздеваться. Его движения не были ни замедленными, ни нарочно соблазнительными. И несмотря на это, Эйприл пришлось вцепиться в покрывало, на котором она лежала, и сжать его в кулаках, чтобы не протянуть к Джеку руки. Он продолжал смотреть на нее неотрывным, неподвижным взглядом, и она знала — он хочет, чтобы она не шевелилась.

Его рубашка полетела на пол, а шорты бесцеремонно упали ему на лодыжки. Даже если бы от этого зависела ее жизнь, Эйприл все равно не смогла бы сдержать непроизвольный глубокий и взволнованный выдох.

— Я показываю тебе, как я хочу тебя, — сказал он хрипловатым голосом. — Скажи мне, что ты чувствуешь?

— Невероятное напряжение. — Это была правда. Прошлой ночью было так темно, что она только чувствовала его, его сильную горячую плоть внутри себя. Но теперь. То, что она лежала перед ним на кровати, должно было заставить ее ощутить свою беззащитность и его неоспоримое превосходство. Однако в его позе не было ни эгоизма, ни угрозы, ни издевки. Напротив, он совершенно искренне, ничего не скрывая, обнажил перед ней то, как сильно он хотел ее сейчас, прекрасно понимая, насколько важно для нее было восстановить в себе уверенность, как в женщине, после всего того, что случилось с ней много лет назад.

Не доверяя больше своим ногам, которые отказывались удерживать его в вертикальном положении, Джек еще немного раздвинул ее бедра и, опустившись на кровать, встал между ними на колени. Ее ответ превзошел все его ожидания. Ее ответ доказывал, что душевные раны затягиваются быстрее, чем он предполагал.

— Покажи мне, как сильно ты хочешь меня.

Он видел, как стали разжиматься ее кулаки, медленно выпуская зажатое в них одеяло. Ее пальцы дрожали, когда она принялась возиться с кофточкой, но он все-таки удержался и не стал помогать ей снимать ее. Наконец Эйприл вытянула блузку из-под пояса брюк и стащила с себя через голову.

Теперь наступила очередь его взволнованного и восхищенного выдоха. На ней был тончайший полупрозрачный молочно-белый лифчик, сквозь кружево которого были хорошо видны, напрягшиеся от возбуждения твердые бугорки ее сосков. Ее пальцы коснулись тонких бретелек.

— Не снимай его. Я все вижу. — Не спрашивая у нее согласия, он наклонился и потянул вниз ее брюки. Она быстро расстегнула кнопку и замок и приподняла бедра. Его сердце бешено заколотилось от такого призывного движения ее бедер, и Джек едва не потерял над собой контроль. Стянув с Эйприл брюки, он бросил их на пол и снова взглянул на нее. Она жадно смотрела ему между ног, и Джек подумал, что она не ошиблась: ответ на ее вопрос был именно там.

Его взгляд переместился с узкой полоски ее белых бикини немного выше, на пупок. Он уже знал, как она выглядит: прошлой ночью он исследовал ее тело внутри и снаружи. И в то же время, он совсем не знал ее. Иначе вид этого пупка не заставил бы его вожделенно сглотнуть слюну от желания попробовать его на вкус.

Приподняв ее ногу, он положил ее себе на плечо, решив проделать до этой дразнящей ямочки медленный путь, но непременно утолить свою жажду и коснуться его языком.

Эйприл снова схватилась за покрывало, чтобы удержаться на месте. Ее ноги отказывались повиноваться, и, когда Джек положил себе на плечо вторую лодыжку, она задрожала от напряжения, чтобы нога не соскользнула на кровать.

— Подними руки.

Она немедленно протянула руки к нему, но он отрицательно покачал головой, не выпуская ее лодыжки из своих ладоней.

— Подними руки, положи их за голову, и возьмись за спинку кровати.

Ее глаза удивленно расширились, но она сделала так, как он просил.

— Подтянись на руках назад, пока не упрешься головой в подушку.

Эйприл не могла сказать, что чувствовала в тот момент — облегчение или разочарование. Слишком взбудораженная, чтобы задумываться над этим, она выполнила его приказ. Он тоже пододвинулся вместе с ней на коленях к спинке кровати. Теперь он стоял еще ближе к ней между ее ногами, чем раньше, и мышцы ее бедер призывно напряглись. Но он снова покачал головой.

— Подожди.

Он хотел дать ей почувствовать силу собственной сексуальности. И Эйприл замерла, пытаясь заставить свой мозг понять, отчего его команды вызывали в ее теле трепет возбуждения. В тот момент, когда его зубы коснулись свода ее стопы, она так сильно сжала пальцы, державшиеся за деревянную спинку кровати, что их суставы побелели.

Джек медленно добрался до ее лодыжки и стал осторожно подниматься вверх по голени, осыпая нежными поцелуями и слегка покусывая мягкую мышцу икры. К тому времени, как его губы оказались возле ее колена, вся ее нога так сильно дрожала, что Джек оставил ее, чтобы попробовать на вкус другую ногу. Когда волны электрического тока стали пробегать по обеим ее ногам, он позволил себе роскошь заняться исследованием внутренней стороны ее бедер.

Как только кончик его языка коснулся нежной шелковистой кожи, он почувствовал, как ее ладони легли ему на затылок. Она дарила ему себя, впускала в себя, открывая перед ним свою самую потайную дверцу; перед глазами Джека вдруг вспыхнуло жаркое пламя.

Он улыбнулся и, сдвинув в сторону треугольник ее бикини, принялся щедро одаривать ее ласками. Черт возьми, у него тоже было что подарить ей.

Он не останавливался до тех пор, пока все ее тело не затрепетало от возбуждения. Миллиметр за миллиметром его губы и язык продвигались к ее пупку, и, улыбнувшись своим мыслям, он подумал, что более прекрасного пути к той впадинке на животе, которая соблазнила его несколько минут назад, нельзя было и представить себе. Ее ноги в изнеможении соскользнули с его плеч, и Джек склонился над ее лицом.

Он страстно хотел увидеть ее глаза. Ему хотелось, чтобы они были мечтательными. И он не ошибся. Но кроме мечтательности в них было что-то еще: удивление, удовлетворение и что-то еще более глубокое…

— Скажи мне, что ты чувствуешь?

Эйприл дотронулась пальцами до его лица, провела по его бровям, скулам, губам.

— Я хочу тебя, Джек Танго. Можно, теперь я буду показывать тебе? — Она приподнялась и стала целовать его грудь, осторожно потираясь щекой о темно-русые волосы, которые полоской спускались вниз прямо по центру его живота. Изогнувшись, она слегка приподняла бедра, и он быстро помог ей снять трусики. Обхватив его ногами за бедра, Эйприл притянула к себе его голову.

— Скажи мне, что ты чувствуешь, когда входишь в меня?

Весь самоконтроль, который он еще пытался сохранить, исчез куда-то в одно мгновение. Перенеся вес своего тела на руки, Джек с силой проник в нее, чувствуя готовность принять его. Его мозг лихорадочно подыскивал слова, которыми можно было бы описать свое необыкновенное блаженное состояние.

— Подними ноги немного повыше. Держись за меня.

Она повиновалась.

— Скажи мне, Джек.

Долгий стон вырвался из его груди, когда его ликующая плоть до конца вошла в ее жаждущее лоно.

— Сладко. Горячо. Вкусно. — Каждое слово сопровождалось толчком. — Я, как в раю. И ты — моя. Вся-вся моя. Боже мой, Эйприл, сделай и меня своим.

И после этого им больше не нужны были никакие слова.

Он дарил — она принимала. Она дарила — он принимал.

Когда он достиг оргазма, она полетела вслед за ним в бездну наслаждения.

На следующее утро, еще не открывая глаз, Эйприл уже знала, что его нет рядом с ней. Она понимала, что его не может быть рядом, потому что еще вчера он сказал, что хочет сделать несколько снимков на рассвете. Она чувствовала, что его нет рядом. Чувствовала с того самого момента, когда он вышел из комнаты, хотя и не просыпалась. И вот сейчас вместо него она прижимала к груди и животу его подушку.

Эйприл перекатилась с живота на спину и притянула подушку к глазам, чтобы загородиться от яркого солнечного света, льющегося в окно. Ей хотелось бы пойти вместе с ним, посмотреть, как он работает. Но он сказал, что вернется еще прежде, чем она проснется, и снова будет целовать ее; а потом они начнут заниматься любовью, и она подумает, что проспала бы полдня, если бы он не разбудил ее. Откуда только у него брались силы?

Пару секунд Эйприл боролась с соблазном поваляться в постели и еще немного вздремнуть в окружении приятных воспоминаний о прошедшей ночи. Но до начала заседания осталось меньше трех часов, если не врал стоящий возле кровати будильник, и она с тяжелым вздохом заставила себя принять сидячее положение. Позвонить, чтобы принесли что-нибудь позавтракать, быстренько принять горячий душ, влить в себя чашку чая. А потом заняться подготовкой своего выступления. Все это само собой пронеслось у нее в мозгу, привыкшем за долгие годы машинально составлять распорядок дня.

Она представила, как Джек сейчас охотится со своим фотоаппаратом, но эти, приятно возбуждавшие воображение картины, сразу же куда-то исчезли, как только она встала на ноги, мышцы которых заявили громкий протест, не желая слушаться ее. Хорошо, что Джек не видел, как она вперевалку, неуклюже переставляя ноги, потащилась в ванную, отдав предпочтение горячему душу, который передвинулся в распорядке ее дня со второго места на первое.

Через пятнадцать минут Эйприл с обмотанной банным полотенцем головой, натянула на себя одну из футболок Джека и подошла к телефону, чтобы заказать себе чай. Если повезет, то его принесут раньше, чем они освободят завтра номер. Слава Богу, она вспомнила, что Джек обещал принести ей что-нибудь на завтрак, поэтому не было необходимости утруждать себя такими сложными задачами, как составление меню.

Она не спеша вошла в маленькую гостиную и уселась на диван, чувствуя, что после душа, распарившего ее тело, ее мышцы протестуют уже не так громко. Попытавшись выбросить из головы воспоминания о событиях сегодняшней ночи, Эйприл взялась за подготовку своей речи. Не прошло и четверти часа после того, как она заставила себя согнать с лица глупую улыбку, не имевшую ничего общего с бедственным положением местных индейцев, а блокнот с набросками выступления уже был брошен на кофейный столик.

Эйприл хотела одеться, но, даже несмотря на работающий кондиционер, воздух в комнате был слишком жарким, и она решила, что будет лучше одеться сразу перед тем, как отправиться на заседание. Ее взгляд, поблуждав по комнате, остановился на дверях спальни, и на губах Эйприл появилась кривая усмешка — скоро придет Джек, и они будут заниматься любовью, так зачем же сейчас одеваться?

Улыбка тотчас же озарила ее лицо, и, взяв в руки расшитую подушечку с кистями, лежавшую в углу дивана, она крепко прижала ее к животу. Сегодня утром она не чувствовала себя ни неловко, ни смущенно. Ни капельки. И это благодаря Джеку, благодаря тому, что проведенная с ним ночь изгнала из души все прежние сомнения. Она не знала, что им готовит завтрашний день, но впервые за десять лет у нее было чувство, что никакие жизненные невзгоды не смогут сломить ее.

Входя в спальню, Эйприл заметила лежавшую на столике нейлоновую сумку Джека, замок которой был расстегнут. Без какой-либо задней мысли, движимая единственным желанием узнать, чем он живет, она подошла к столику и заглянула в сумку. Из ее внутреннего кармана выглядывала стопка каких-то фотографий. Их уголки разрозненно торчали в разные стороны, и было похоже, что Джек засунул их туда совсем недавно. У Эйприл мгновенно разыгралось любопытство. Желание взглянуть на эти снимки начало борьбу с разумом, который говорил, что этого делать не стоит и напоминал о том, что вышло, когда она в прошлый раз поддалась подобному искушению.

Но разве можно сомневаться в том, что Джек разрешил бы ей посмотреть на них, после всего, что произошло с ними за эти последние два дня? Даже если это были ее фотографии, она бы не стала больше возражать. Теперь все по-другому. В ту ночь, когда Джеку стало известно все о ее прошлом, в котором жили кошмары, он с таким пониманием отнесся ко всему, так поддержал ее. К тому же он совершенно искренне рассказал ей о причинах, заставивших его волею судеб оказаться в «Лазурном Раю». И все же, вдруг вся та ночь была только спектаклем, разыгранным Джеком исключительно ради того, чтобы помочь ей выздороветь, как он тогда выразился? Вдруг он что-то о себе скрывает? В таком случае, может быть эти фотографии дадут ей возможность лучше узнать его, понять его внутренний мир? Больше всего на свете ей хотелось так же заглянуть в его душу, как он заглянул в ее.

Вытерев внезапно вспотевшие ладони о его желтую футболку, она осторожно вытянула фотографии из сумки.