– О чем это ты так долго беседовала с Билли Банкрофтом? – спросила Тони Стэндиш свою сестру несколько недель спустя.

Они только что возвратились домой после званого обеда, на который он тоже был приглашен и после которого Ливи и он, усевшись на диване, долго говорили с глазу на глаз.

– Да ни о чем особенном, – зевнула Ливи, – так, обо всем понемногу, а в общем, ни о чем.

Тони внимательно посмотрела на сестру. У нее был вид сытой кошки, явно свидетельствовавший, что здесь было что скрывать.

– Кстати, он напомнил мне о нашей первой встрече около шести лет тому назад в Нью-Йорке, – сообщила Ливи, играя ямочками.

– В этом весь Билли. Никогда не забывает даже единожды увиденное лицо, тем более такое прелестное, как твое.

Широко открыв глаза, Ливи взглянула на свою сестру.

– Он и твое лицо хорошо помнит, – невинно заметила она.

– Хотелось бы надеяться. Мы уже давно знакомы с Билли, – улыбка Тони была столь же невинной.

Ливи начала снимать с себя драгоценности, изумруды и алмазы, небрежно складывая их в кучу, которую ее горничная затем упрячет в сейф.

– Чем он точно занимается? – спросила она как бы невзначай.

– Делает деньги. Много, много, много денег.

– Знаю, но каким образом?

– Билли весьма неразборчив в средствах, главное для него – свести концы с концами, и к настоящему времени, мне кажется, этими концами он мог бы несколько раз обернуть Гайд-парк.

– Он что, аферист?

– Но не из тех, которыми занимается полиция, хотя за ним и числится репутация весьма ловкого дельца. – Тони с интересом взглянула на сестру. – У меня такое чувство, что ты им всерьез заинтересовалась, или я ошибаюсь?

– Да нет, обыкновенное любопытство, – осадила ее Ливи. – Он сильно отличается от всех, с кем я обычно встречаюсь.

– Естественно. Они родились такими, какие есть. А Билли Банкрофт сделал себя сам.

– И продолжает делать?

Пораженная необычной проницательностью сестры, Тони ответила:

– Он стремится не упустить своего шанса в жизни, постоянно нацелен на него и представляет собой весьма уважаемую фигуру в Сити. Примерно с год назад или чуть более того королева возвела его в рыцарское достоинство. – Тони выдержала десятисекундную паузу. – Тебе известно, что существует и леди Банкрофт?

– Да. Он сказал мне, что она – хронический инвалид. С ней что-то произошло сразу же после рождения их сыновей-близнецов, какая-то послеродовая депрессия, которая, вместо того чтобы со временем заглохнуть, только усугубилась. Она уже длительное время находится в частной лечебнице.

– Так вот почему никто никогда не видит ее... Да, миленько же вы побеседовали, – ехидно заметила Тони.

– С ним очень легко говорить.

– Значит, вы решили продолжить беседу?

Тони и мысли не допускала, что ее сестра может всерьез заинтересоваться Билли Банкрофтом. Выбившийся из низов, женатый делец-еврей был последним, кто мог бы увлечь воображение Оливии Рэндольф.

– Думаю, мы еще не раз увидим его у себя в гостях, – неопределенно пообещала Ливи.

И она не ошиблась. Впечатление было такое, что он постоянно находился в поле их зрения, хотя Тони не могла подозревать его в том, что он преследовал ее сестру. Он был женат, а Ливи вовсе не стремилась стать чьей-либо любовницей, однако каким-то образом на всех обедах и приемах он неизменно оказывался рядом с ней либо так или иначе выступал в роли ее партнера. На все расспросы Ливи, широко раскрывая глаза, неизменно отвечала:

– Он такой забавный, заставляет меня все время смеяться и знает почти всех...

А Билли Банкрофт уже давно выяснил все про овдовевшую г-жу Джон Питон Рэндольф VI. Многие из коммерческих своих дел он проворачивал непосредственно в Соединенных Штатах, регулярно проводя там по крайней мере до четырех месяцев в году, и бизнесмены, его деловые партнеры, приглашали его на торжества, где он встречался с людьми круга Ливи. Первая их встреча состоялась на официальном приеме в здании Объединенных Наций еще при жизни Джонни, и Билли тотчас окрестил его тупицей голубой крови, но их брак, как ему доверительно сообщили, был в высшей степени крепким. Тогда Ливи было всего двадцать четыре года, а Билли только входил в фешенебельное общество Манхэттена. Когда они встретились в Лондоне шесть лет спустя, она уже была вдовой, а он сэром Уильямом Банкрофтом, чьим расположением стремились заручиться те же самые круги по обе стороны Атлантического океана, ранее относившиеся к нему с определенной долей снисходительности и скептицизма. Было известно, что к его мнению прислушиваются весьма Влиятельные Люди в правительстве Англии и что ему прочат Большое Будущее: самое меньшее – место в палате лордов. И совершенно не имело значения, что когда-то он был захудалым Билли Банциевичем из Уайтчепел-роуд, заполучившим свой первый миллион благодаря хитро провернутой операции с излишками военного снаряжения. С людьми, навлекшими на себя его гнев, обычно случались крупные неприятности того или иного свойства. Поэтому более верным было искать его расположения. Что и делала Ливи, и делала успешно.

Сидя за длинным, как крикетная полоса между воротцами соперничающих команд, столом и наблюдая за ней, Билли видел, что в сравнении с ней остальные женщины выглядят по меньшей мере заурядными. В тот вечер на ней была широченная юбка из груботканого атласа цвета хорошо взбитого яичного белка, каскадами ниспадавшая из-под обычного черного вязаного шерстяного жакета, плавно огибавшего ее плечи только до локтя. Дальше руки ее оставались совершенно голыми, если бы не охватывавшие запястья два одинаковых, шириной в дюйм браслета, украшенные изящными цветками из алмазов и жемчужин. Под стать им были цветки и в ее ушах, а коротко остриженные черные волосы, круто зачесанные назад, полностью открывали лоб и лицо. Движения ее были грациозно-лебедиными, голос мягким, а улыбка теплой. Она была всем, о чем мог только мечтать Билли. Ни один здравомыслящий мужчина не должен был позволить, чтобы столь редкостный экземпляр истинного совершенства канул в безвестность. А здравого и любого другого ума у Билли было хоть отбавляй. И поэтому он был предельно осторожен, осмотрителен и почтителен с ней, невидимыми чернилами нанося рисунок самого себя на ее сознание. Он делал все возможное, чтобы рисунок этот наверняка там запечатлелся. Но самое главное, чтобы чувствовала это и знала об этом и она.

Все то лето они кружили друг подле друга в вихре званых обедов, коктейлей, приемов, балов и прочих священнодействий Лондонсного Сезона. На ипподроме «Аснот» Ливи была гостьей в персональной ложе Билли; благодаря его влиянию она получила приглашение на один из монарших приемов в саду Букингемского дворца, и, когда королева, узнав его, улыбнулась и остановилась, чтобы поговорить с ним, имя Ливи было нашептано в высочайшее ухо всезнающим личным адъютантом, и она была тотчас представлена королеве.

Но Билли был слишком умен, чтобы сделать ее предметом ханжеских сплетен. Находясь с ней то тут, то там, то везде, он щедро делился с ней своим опытом финансиста, советуя, как лучше распорядиться доходом от капитала, оставленного ей Джонни. Сам он по-прежнему продолжал длительную амурную связь с четвертой (годы спустя окрещенной «сибаритской») женой одного из заправил средств массовой информации, которая была значительно моложе Ливи. Джойс Истман ничего не желала бы больше, чем стать леди Банкрофт, и в последнее время, раздраженная явным нежеланием Билли уступить ее воле, становилась все более нетерпеливой. Люди жадно следили за тем, как тускнела звезда Джойс и как начинала сиять звезда Ливи.

Джойс слишком откровенна в своих намерениях, считали наблюдатели. Оливия Рэндольф ничего не принимала как само собой разумеющееся, и в ее отношении к Билли не было даже элементарного намека на какие-то особые привилегии. Он был для нее одним из многих, не более. И слава Богу, что многих, однажды утром пришло в голову Ливи, когда она, вскрывая конверты, лежавшие на подносе рядом с завтраком, с облегчением видела, что почти в каждом лежало очередное приглашение. Пока не было никаких признаков холодности и отчуждения, о которых ее предупреждала Сэлли Ремингтон, но Ливи не теряла бдительности, готовясь тут же предпринять необходимые шаги – и в верном направлении.

Ее мать, благодаря подробным письмам услужливой подруги, проводившей лето в Лондоне, знала, что дочь встречается с мужчиной, который не только на пятнадцать лет старше нее, но еще и женат, причем не просто женат, а имеет жену-калеку. Миллисент Гэйлорд не стала ждать. Она тотчас взяла в руки перо, чтобы выразить ко всему этому свое материнское отношение. Он тысячу раз может быть «сэром» Уильямом Банкрофтом, однако это не перечеркивает того факта, что по рождению он Банциевич, полное ничтожество, поднявшееся из грязи и заделавшееся при этом страшным богачом только благодаря самому себе. Миллисент Гэйлорд готова была отдать должное человеку, сумевшему выкарабкаться из грязи, вытянув себя из нее за собственные уши, но она была совершенно против того, чтобы такому человеку позволили стать частью Интимного Окружения г-жи Джон Питон Рэндольф VI. Особенно когда этот выскочка-еврей – Человек Явно Не Нашего Круга!

Ливи внимательно прочла письмо матери и надежно спрятала его. Она все решила сама. Получится так, как она хочет, или не получится – вопрос времени. Не получится – что же, тогда она, естественно, воспользуется советом матери. А пока будет наслаждаться вниманием человека, который точно знает, как это внимание выразить наилучшим образом.

Джонни был человеком ее круга: полностью предсказуемым, не возбуждающим в ней никакого любопытства, зато надежным и абсолютно заслуживающим доверия. Его слово было законом. Билли Банкрофт был совершенно непредсказуемым – она не знала, чего ждать от него уже при следующей встрече. Донельзя возбуждая ее любопытство, он был способен на любой подвох и обман, и она совершенно не доверяла ему, полагаясь на его советы только тогда, когда разговор шел о деньгах: Билли слишком серьезно относился к ним, чтобы шутить на эту тему. Единственное, чего от него с уверенностью можно было ожидать, так это того, что он непременно сделает нечто такое, чего от него совсем не ждут.

Он не получил никакого воспитания – в том смысле, в каком она понимала это слово. Работать начал с четырнадцати лет, никогда не учился в колледже. Отец его был портным в Уайтчепеле, а отец его отца был портным в Польше, которую успел покинуть незадолго до очередного еврейского погрома. Однако обо всем на свете он мог говорить со знанием дела и глубоким проникновением в сущность обсуждаемого предмета.

Например, он прекрасно разбирался в драгоценных камнях. Ливи как-то захотелось собрать жемчужное ожерелье по собственному эскизу, и Билли привел ее в маленькую, темную комнатенку в Хэтон Гарден, где какой-то старичок в ермолке, держа в руках небольшой бархатный мешочек, высыпал из него ей в ладони чудесные жемчужины, отсвечивающие молочной белизной, словно отвердевшие лунные блики. До сих пор Ливи, сидя в собственной гостиной, привыкла рассматривать товары, привозимые от Гарри Уинстона или Булгари и разложенные перед ней на бархатных подушечках. И старичок, и комнатушка казались совершенно необычными и захватывали дух. В одно из воскресений он повез ее в Юбочный переулок, где общался с владельцами маленьких магазинчиков и ларьков на каком-то непонятном ей наречии, и все они импульсивно восхищались ею на странном английском, причмокивая губами и кивая в ее сторону, целовали кончики своих пальцев. Все это было необычным, но более всего впечатляло, как они вели себя с Билли. Словно он был королем.

До мозга костей светская дама, Ливи принадлежала только своему миру. Билли же одновременно принадлежал многим мирам, возвышаясь над большинством из них, подобно колоссу. Никогда в жизни не встречала она таких людей, как он.

Информация об их встречах незамедлительно поступала ее матери, став причиной неожиданных и настолько острых сердечных болей, что ее уложили в больницу. Не прошло и суток, как Ливи уже сидела у ее изголовья в Филадельфии. Едва дочь оказалась по одну сторону Атлантического океана, а сэр Уильям – по другую, Миллисент быстро пошла на поправку. Состояние ее здоровья особенно улучшилось после того, как Ливи возобновила свои отношения с одним из давних своих поклонников – дипломатом, вернувшимся в Америку после десятилетнего пребывания за границей. Он по уши влюбился в Ливи еще в то время, когда она только дебютировала в свете, и был одним из самых восторженных и верных ее обожателей, пока Джонни не оттеснил его на второй план. Когда Ливи стала г-жой Рэндольф, молодой дипломат уже летел на самолете в Дели, после чего последовали Токио, Брюссель, Мадрид и Буэнос-Айрес. Пребывая теперь в должности первого секретаря посольства, он вернулся домой в длительный отпуск. Он так и не женился и был счастлив возобновить отношения, прерванные не по его вине. Они с Ливи стали в свете новостью номер один, но она отклонила его предложение о замужестве.

– Еще не истек даже год траура, – запротестовала она, – к тому же мы мало что знаем друг о друге. Давайте заново знакомиться... Мы были тогда так молоды... А ныне я вдова, а вы опытнейший дипломат. Ухаживайте за мной, Лэрри. Мне так необходимо, чтобы кто-то добивался меня. – На щеках ее заиграли ямочки, она кокетливо склонила голову набок, одарив его лучезарным взглядом своих ярких, как у тропической птицы, глаз, улыбаясь и поддразнивая его. – Так воспользуйтесь же теперь вашим богатым дипломатическим опытом и добейтесь моего расположения.

Что он и начал претворять в жизнь, причем настолько активно, что уже вскоре о них заговорили как о паре, которая объявит о помолвке, едва у Ливи кончится год траура.

Конечно, зрелый Лоуренс Стайлз во всем намного превосходил зеленого юнца Лэрри Стайлза, но он был не тот, кого хотела Ливи. Приятный и обходительный, он не таил в себе таких загадок, как Билли, загадок, которые она и хотела в то же время боялась разгадать. Она не была «влюблена» в Билли, как когда-то в Джонни, но он занимал ее воображение. После открытости и простоты мужа Билли казался ей таким же сложным и непонятным, как механизм хороших швейцарских часов, к тому же часов, которые заведомо идут своим ходом и показывают свое время. Трехмесячное общение ни на шаг не продвинуло ее в понимании свойств его характера, но она свято верила, что со временем ее терпение будет вознаграждено.

Подспудно она ощущала особую притягательность и необычность его «беспородного» происхождения. Блестящая родословная Джонни отметала всякую непредсказуемость в его поведении. Билли же, не получив и энной доли того, что от рождения было в Джонни, мог позволить себе ошеломляющую непредсказуемость. Временами она содрогалась, чувствуя его жестокость, но одновременно получала и удовольствие, как от прикосновения грубого полотенца к размягченной, распаренной коже. Бывало, он пугал ее, как это случилось однажды, когда при ней он вышел из себя. Но не из-за нее, никогда из-за нее, причиной его гнева стал какой-то несчастный, посмевший что-то предпринять без его на то соизволения. Никто не смел принимать решения за Билли. При этом Ливи знала: обопрись она на его плечо, он будет непоколебим, как каменная глыба. Но и сдвинуть его с места, как каменную глыбу, тоже невозможно. В данной ситуации выход состоит в том, решила она, что нужно подтолкнуть его в определенном направлении и посмотреть, что из этого выйдет.

Так прошел месяц. Он объявился однажды вечером, когда она одевалась, чтобы пойти с Лэрри Стайлзом на обед, о чем она и сообщила Билли в записке, послав ее в гостиную. Она решила сполна использовать свое преимущество, не торопиться спускаться к нему вниз, доводя до совершенства свою внешность. Пока она собиралась, он терпеливо ждал ее. Когда же Ливи сошла наконец вниз в облаке вздымавшегося на ходу умеренно-красного шифона, сверкая драгоценными камнями и ласковой, но отчужденно-холодной улыбкой, свидетельствовавшей, что она, как и он, знает себе цену и потому мысли не допускает, что он может претендовать на нее как на существо, принадлежащее только ему, он ничуть не смутился. Окинув ее взглядом, от которого у нее по коже поползли мурашки, он спросил тоном человека, знающего ответ:

– Где вы хотите венчаться? Здесь или в Лондоне?

– Этого нельзя допустить, Тони, нельзя, и этим сказано все, – горячилась Миллисент Гэйлорд. – О, я понимаю, он, конечно, человек очень видный, и одному Богу известно, как богат, но кто он? Что он? И куда подевал свою калеку-жену? Каким образом он вдруг оказался свободным, чтобы сделать Ливи леди Банкрофт? Но самое главное, почему, ну почему этого так хочет она сама?

– Он получил официальный развод, – в энный раз повторила Тонни.

– Как? Когда? Где? В Лондоне никому ничего не известно об этом. Я специально попросила выяснить это для меня. Если он и получил развод, то скорее всего в какой-нибудь дыре на краю света, о которой никто не слышал.

– Уоллис Симпсон посчитала это достаточным...

– Что верно, то верно, – ухватилась за эти слова Миллисент. – Уверена, все было четко продумано и организовано, тут явно не обошлось без использования власти и влияния, и меня, кстати, совершенно не заботит и то, что она говорит, чем занималась ее мать, я-то знаю, что Алиса Уорфилд содержала притон. И страдальческим голосом добавила: – Единственное мое желание – уберечь Ливи от этой чудовищной ошибки.

– Ты, как всегда, преувеличиваешь, – вздохнула Тони.

– О нет, ни в коем случае. Я отлично разбираюсь в людях, и мне кажется, Ливи даже понятия не имеет о том, что на самом деле представляет собой сэр Уильям Банкрофт. А его близнецы-сыновья? – Как всегда, Миллисент резко переменила тему разговора.

– Я их никогда не видела, – ответила Тони. – Оба они учатся в Оксфорде, значит, видимо, не дураки. И к тому же в одном из его лучших колледжей – Баллиольском, это мне Уорд сказал.

– В этом, конечно, что-то есть... но им обоим по восемнадцать лет! Господи, а Ливи всего тридцать. Она слишком молода, чтобы быть мачехой. А что они сами думают обо всем этом? Откуда нам известно, одобряют они или не одобряют желание своего отца бросить их мать и жениться на другой?

Сомневаюсь, чтобы кто-то спрашивал их мнение, подумала про себя Тони. Билли важно только свое собственное.

Миллисент заерзала на подбитом ватой стуле.

– Не знаю, что это вдруг нашло на Ливи. Вроде бы особой нужды выйти замуж у нее нет, а как госпожа Джон Питон Рэндольф, она на веки вечные обеспечена прекрасным положением в обществе. Ведь прошел всего лишь год после смерти бедняги Джонни...

– Верно, но он мертв, а Ливи-то жива. К тому же молода, привлекательна и ни к чему не приспособлена, кроме того, к чему ты всех нас готовила: быть женой богатого, влиятельного и общественно значимого мужчины. Ливи стала ею однажды, а теперь намеренно и вполне осознанно желает стать леди Банкрофт, и какой смысл ей мешать? На твоем месте, мама, я оставила бы ее в покое и начала бы думать, какое платье лучше всего приготовить к свадьбе.

Но своей сестре Тони сказала:

– Ты знаешь, мать места себе не находит из-за того, что ты собираешься выйти замуж за Билли. Честно тебе признаюсь, я и сама не раз думала об этом. Это тебе не Джонни Рэндольф. Ты выходишь замуж не за мальчика, а за мужчину, к тому же весьма требовательного мужчину. Сумеешь ли справиться с ним?

Ливи ядовито ухмыльнулась.

– Не меня ли так долго муштровали, чтобы я умела обращаться с мужчинами? Потворствовать их вкусам, льстить им, убеждать их в том, что они всегда правы?

– Именно это я и имею в виду. Там, где дело касается Билли, он действительно всегда прав. Прежде всего и всегда он делает только то, что считает нужным.

– Я прекрасно знаю, на что иду, – безапелляционно отрезала Ливи.

– Прекрасно, тогда почему ты это делаешь?

– Ты сама развелась с одним мужем, чтобы выйти замуж за другого. Между этими событиями почти не было никакого пропуска. Я уже целый год одна, и, уж коли дано мне выбирать, я выбираю замужество. Такое объяснение тебя устроит?

– Но почему именно Билли? Лэрри Стайлз от тебя без ума. Почему же не он?

– Потому что мне не хочется быть обыкновенной посольской женой. – Ливи в упор посмотрела на сестру. – Билли подарит мне весь мир, – простодушно сказала она, – а не какой-нибудь его паршивый закуток. Став его женой, я получу все, чего ни пожелаю.

– До тех пор, пока он будет получать от тебя все, что он ни пожелает, – напомнила ей Тони. – А Билли захочет и потребует многого.

– Я готова быть той женой, которая ему нужна.

– Значит, вы и это уже обсудили?

– Естественно.

– Но ведь ты же не любишь его. Или любишь? – спросила она, не дождавшись ответа.

– Нет, – гордо вскинула подбородок Ливи. – Но он сложная натура и этим притягивает меня к себе. С ним мне не придется скучать. К тому же он мне нравится – как мужчина. В нем есть что-то экзотическое, необычное. А если быть честной до конца, то мужского начала в нем гораздо больше, чем в Джонни...

– Оно и понятно. Билли вполне зрелый мужчина, чего никогда нельзя было сказать о Джонни. У меня такое чувство, что Билли созрел уже тогда, когда у него впервые стал ломаться голос... – Тони неожиданно смешалась. – В общем... будь осторожна. Билли не всегда отдает себе отчет в том давлении, которое оказывает на человека. А когда в том что-то ломается, он просто заменяет его на другого.

– Он никогда не давил на меня, – честно призналась Ливи. На щеках ее заиграли ямочки: – Пока этим больше занималась я... – щеки вокруг ямочек слегка порозовели. – Он, доложу я тебе, отличный мужчина.

Как только Ливи дала согласие выйти замуж за Билли, ему были предоставлены и другие привилегии, доселе запрещаемые. Например, спать с ней. Для нее это было настоящее открытие. Теперь она поняла, что имела в виду Тони, когда жаловалась на неумелость в постели своего первого мужа. Секс с Билли был что марочное, высшего качества шампанское, от которого кружилась голова и слабели ноги. С Джонни это больше напоминало лимонад. А от лимонада, как известно, не пьянеют...

Постель придала ей смелости, и она решилась спросить его о том, что занимало ее воображение: как решился он на развод с первой женой и каким образом этого добился?

Удовлетворяя ее любопытство, он дал ей понять, что сейчас ответит на ее вопрос, но что в будущем она оставит в покое данную тему.

– У меня всегда был ключ к решению, – сказал он ей, – но только встретив тебя, я понял, что обязан им воспользоваться.

Она должна была удовлетвориться этим скупым объяснением, что Ливи и сделала. Судьба благоволила к ней. План ее удался. И все потому, что она всерьез отнеслась к совету Сэлли Ремингтон. Испытывать унижение от того, что кто-то может застать ее рыдающей в чужой ванной, было не для Оливии Рэндольф; не для нее было придумано расхожее словечко «лишняя» женщина, к которой цепляются все мужчины только потому, что некому защитить ее честь. Она станет леди Банкрофт. Ее положение в обществе укрепится, она будет владеть несколькими прекрасными домами, чеком на предъявителя на любые увеселительные расходы и таким же чеком на покупку новых нарядов. Билли даст ей полнокровную, богатую событиями жизнь, к которой она стремилась, возможность блистать своей красотой, она же одарит его привилегией быть женатым на Оливии Рэндольф.

И это вполне справедливо, обоюдовыгодная сделка.

Сидя в кресле, Миллисент Гэйлорд, наблюдала, как ее дочь примеряет свадебное платье – узенькое сооружение из шелка и тонкой чесаной шерсти цвета игристого шампанского, задрапированное на груди мелкими стежками более глубокой расцветки, с длинными, узкими рукавами, которые Ливи всегда любила, так как они давали возможность показать во всей красе ее тонкие, нежные запястья и изящные руки.

– Мне кажется, надо немного ослабить вот здесь... видите... чуть пониже плеча, – говорила Ливи портному, вертясь перед тройными зеркалами. – Смотрите... – Она согнула руку, прижав ее к себе, и портной утвердительно кивнул, щелкнул ножницами, рукав мгновенно отделился от платья, чтобы тотчас вновь занять на нем свое место, но уже таким образом, что платье не поднималось вместе с ней, когда Ливи поднимала руку, а корсаж сидел на бюсте, как влитой.

Когда дело идет о выборе одежды, подумала Миллисент, суждения Ливи безошибочны. Когда же дело идет о выборе мужчины...

Нет, ничего предосудительного Билли не сотворил. Наоборот, старался всех очаровать, всем польстить, всех перетянуть на свою сторону. Вел он себя как человек, знавший себе цену, но и отдававший себе отчет, какое сокровище приобретал. Даже Миллисент признала, что выбранное им для Ливи кольцо отличалось не только изысканностью, но и обладало редчайшим качеством. Камень в нем был не алмаз и не изумруд, а кабошон падпарадшах, или розовый сапфир великолепного густоабрикосового цвета. Он был настолько необычным, что мгновенно сделался предметом завистливых разговоров, особенно после того, как в придачу к кольцу Билли подарил ожерелье из таких же камней, нанизанных вперемежку с безупречной формы жемчужинами.

О, у Билли несомненно был хороший вкус, но вот откуда он взялся? Чтобы его приобрести, требовался опыт многих поколений. Он же не скрывал, что отец его был обыкновенным портным у Уайтчепеле, правда, особо об этом он и не распространялся – Миллисент была уверена, что он бы не возражал, если бы в обществе знали об этом как можно меньше, как, впрочем, и о великом множестве других фактов, думала она, и незнание того, какие это факты, весьма тревожило ее.

Она увидела наконец его сыновей. Оба они присутствовали у нее на приеме, устроенном в честь помолвки дочери. Они не были близнецами в полном смысле этого слова, а были двойняшками, тем не менее очень похожими. Вежливые, прекрасно воспитанные девятнадцатилетние юноши, открывавшие рот только тогда, когда их спрашивали о чем-либо, но делали они это, как и все остальное, с непременной оглядкой на отца. Тони мгновенно окрестила их Траляля и Труляля или сокращенно Тра и Тру. Руперт и Джереми, мысленно фыркнула Миллисент. Сугубо аристократические имена, следовательно, Билли давно спланировал свой путь наверх, в высшие слои общества. Как у него было спланировано и все остальное, с беспокойством думала она. Ничего не упущено. Ливи, видимо, тоже укладывается в этот план, разработанный до мельчайших деталей. Да, размышляла она, какой холодный, расчетливый, безжалостный человек. На какое-то мгновение ей стало жарко, тело ее покрылось испариной. Господи, подумала она в порыве безотчетного страха, с кем же это столкнула судьба мою Ливи?

– Да... так уже лучше, – сказала в этот момент Ливи, критически оглядывая себя в зеркалах, дававших ей полный круговой обзор.

Ее тотчас извлекли из платья, которое затем с благоговейным почтением было отнесено на доделку, и Ливи, оставшись в кружевной комбинации, стала ждать, когда принесут на примерку выходной костюм. У него был мягкий стоячий воротничок, посадка которого требовала адского терпения и умения, и Ливи искоса наблюдала, как маленький портной, всегда надзиравший за ее примеркой, срывал идущие по краю стежки, чтобы затем тут же перекроить муслиновую подкладку, – когда воротничок был вновь приколот к жакету, он абсолютно точно сел на место.

– Чудесно, – улыбнулась Ливи. – Просто замечательно.

Затем наступил черед юбки; ее пришлось чуть-чуть убрать в талии, а длину (наиболее существенный элемент в сочетании юбки с жакетом) подогнать, установив ее в определенной точке чуть пониже колена – и раньше и теперь Ливи не носила юбок выше этой точки, хотя ей и было что показать, – после чего, повернувшись перед зеркалом так, что замысловатая тройная плиссировка сзади, обеспечивавшая полную свободу движения, зашуршав, обольстительно заструилась, она удовлетворенно проворковала:

– Отлично... именно то, чего я добивалась.

– А цвет просто великолепный, – заметил один из подмастерьев, помогавших портному в примерочной, он имел в виду темно-лиловый цвет костюма, подбитого изнутри сиреневой шелковой подкладкой. – И очень вам к лицу, госпожа Рэндольф.

– Спасибо, – довольно улыбнулась Ливи.

Вскоре была завершена и остальная примерка: трех вечерних платьев и еще одного костюма, на этот раз светло-синего, одного из любимых ее цветов, под который она планировала надеть полосатую красно-бело-голубую шифоновую блузку с бантом «а-ля кошечка» у шеи.

– Что еще? – спросила Миллисент, когда они вышли на Пятую авеню.

– Нижнее белье, которое я заказала у графини Ческа... но если ты устала, тебе необязательно идти со мной.

– Хорошо, я не пойду, но давай лучше зайдем к Румпельмейеру и немного посидим...

– У меня времени в обрез, мама. Иначе выбьюсь из графика.

– Чьего графика? – проворчала Миллисент.

– У меня в шесть встреча с Билли, и к этому времени я хочу все сделать. Ты знаешь, он ненавидит ждать.

– Если мужчина влюблен, может и подождать, – не без ехидства заметила Миллисент.

– Просто Билли любит, чтобы все шло без сучка без задоринки.

– А вдруг что-нибудь пойдет не так? Что он сделает? В угол тебя поставит, что ли?

Ливи рассмеялась.

– Не говори глупостей, мама.

Но Миллисент было не до смеха. Ослепленная блестящей перспективой стать леди Банкрофт, Ливи явно не замечала главного. Миллисент уже не раз пыталась показать ей, как все это смотрится со стороны, так сказать, вдали от света рампы, но Ливи видела только то, что хотела видеть.

– И все из-за того, что он намного старше меня, ведь так? – бросилась она в атаку. – Потому что мне только тридцать, а ему уже сорок пять и у него два девятнадцатилетних сына! Но у меня нет проблем ни с Рупертом, ни с Джереми, а Билли отлично ладит с Розалиндой и Джонни-младшим.

– С Джонни, может быть, и ладит, но Розалинда явно его недолюбливает, и нет смысла утверждать обратное.

– Розалинда всегда была папиной дочкой, – бросила Ливи. – Но к тому времени как я выйду замуж за Билли, пройдет больше года со смерти Джонни, не могу же я носить траур по нему целую вечность, даже если этого хочется Розалинде. – И уже с оттенком злости, стремясь оградить Билли от нападок матери, спросила: – Это потому, что он еврей, да? Ты к нему явно пристрастна. Тебе не нравится, что я лишаюсь статуса госпожи Рэндольф и становлюсь второй женой человека, который в твоих глазах вообще не имеет никакого статуса!

– Не стану скрывать, у меня есть кое-какие сомнения...

– Сомнения расиста, который только и делает, что печется о чистоте англосаксонской расы! – В отчаянии, так как хотела, чтобы второй ее брак был принят матерью так же тепло, как и первый, Ливи выдвинула новый аргумент: – Церемония гражданского бракосочетания состоится в твоем собственном доме, который находится рядом с поместьем Делии, проведет его судья, коллега нашего папы по Верховному суду! Чего тебе не хватает?

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – ответила мать. Затем с упрямством, рожденным от уверенности в своей правоте, добавила: – Но с ним ты никогда не будешь счастлива.

Ливи набрала в грудь побольше воздуха и подумала: «Теперь или никогда!» Никогда раньше не смела она выступать против воли матери. Но сейчас слишком много было поставлено на карту: ее будущая жизнь, например.

– Ты сама не знаешь, что говоришь, – холодно бросила она Миллисент, повернулась и пошла к огромному черному «роллс-ройсу», в котором по настоянию Билли она разъезжала по Нью-Йорку. Шофер уже стоял наготове у открытой задней дверцы и, едва Ливи оказалась внутри машины, быстро захлопнул за ней дверцу, сел за руль и тотчас отъехал от обочины, оставив Миллисент стоять там, где она стояла.

Ливи боялась обернуться. Знала, что стоит ей это сделать, увидеть мать столь бесцеремонно и недвусмысленно покинутую, – и она пропала. Одно дело – бросить Миллисент Гэйлорд открытый вызов, другое – переспорить ее.

– Что мне с ней делать, Тони? – вечером в отчаянии пожаловалась она сестре, в то время как по другую сторону кофейного столика Билли и молодой Стэндиш обсуждали преимущества «роллс-ройса» по сравнению с «бентли». – Она буквально на дух не переносит Билли и не желает изменить своего отношения, что бы я ни говорила и ни делала.

– В этом вся наша мамочка. Если что возьмет себе в голову, дубиной не вышибить.

– Я-то думала, что она будет рада сыграть еще одну свадьбу и заново сбыть меня с рук, – продолжала Ливи. – А все, видимо, оттого, что он еврей, но ведь, насколько помнится, мама никогда не была ярой антисемиткой, у папы было полно друзей-евреев.

– Не забывай, что Билли еще и англичанин и что тебе придется жить на другом конце света.

– Но Билли часто наезжает сюда, и я буду жить то здесь, то там.

– Ладно, не принимай близко к сердцу, все обойдется, – попыталась утешить ее Тони. – Вот увидишь.

Но сестре своей Делии озабоченно сказала:

– Как думаешь, Ливи будет хорошо с Билли?

– Не сомневаюсь. Она же на седьмом небе от счастья. Билли ни в чем ей не отказывает. Понятия не имела, что мужчина может так сильно влюбиться. Он буквально души в ней не чает.

– Это-то мне понятно, ведь она дает ему то, о чем он мог только мечтать.

Корделия, при всем своем уме не обладавшая интуицией сестры, озадаченно спросила:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты не замечала в Билли ничего особенного?

– Например, что?

– Его чрезмерное честолюбие.

– Да кто же этого не знает!

– Я имею в виду социальные корни его честолюбия. Замечала ли ты, что все, кого Билли здесь знает, все, с кем он встречается, кого принимает у себя и кто принимает его, – это белые англосаксонского происхождения и обязательно протестанты? Среди них нет ни одного еврея, впрочем, вру... один есть: Давид Соломонз, но у Билли с ним какие-то общие крупные дела, поэтому здесь явный экономический расчет.

– Ну, знаешь! – осуждающе воскликнула Корделия. – Мне казалось, уж кто-кто, а именно ты первая встанешь на защиту Билли. В конце концов, ты раньше всех познакомилась с ним, ты ввела его в дом Уорда...

– Вот именно, – отрезала Тони.

– Ты имеешь в виду, что он сам попросил тебя об этом? – нахмурилась Корделия.

– И не только это.

– Ничего себе! – несколько смешавшись, воскликнула она, затем спохватилась: – Но имей в виду, тогда он здорово выручил Уорда. Одно могу сказать: Билли никогда не забывает друзей.

– Особенно тех, кто ему полезен. – Улыбка Тони была острее обоюдоострой бритвы.

– Я всегда думала, что он тебе нравится, – обеспокоенно протянула Корделия.

Тони вела себя с Билли Банкрофтом легко и непринужденно. Ввела его в их общий круг, и он держался безукоризненно, был мил и обаятелен, без намека на нахрапистость или назойливую бесцеремонность. К тому же Билли имел незаменимые связи, а стоимость его советов была равна их эквиваленту в чистой платине. Он отлично хранил секреты, – доверенная ему тайна как бы растворялась в нем без следа. Корделия считала, что Ливи делала правильный выбор, выходя замуж за столь образцового человека.

Церемония бракосочетания состоялась погожим августовским вечером в двенадцатикомнатном коттедже Эдварда в имении Уинслоу, который несколько лет тому назад он подарил своей свекрови. Свадебное платье Ливи произвело фурор. Венок из роз абрикосового цвета на черных ее волосах прелестно сочетался с венчальным кольцом. Обручальное же кольцо, сплошь золотое, двойного плетения, принадлежало когда-то, как сказал Билли, его польской прабабушке.

Гостей принимали прямо под открытым небом на лужайке перед домом, было их немного, в основном члены обеих семей и группа самых близких друзей. Атмосфера была непринужденной, почти домашней, но Билли надел официальный темно-серый костюм. Он не отрывал восхищенных глаз от своей невесты, блиставшей в подвенечном платье цвета игристого шампанского. Они скормили друг другу кусочки венчального пирога и попозировали для фотографий, снятых другом Ливи Ричардом Аведоном.

В великолепном шелковом, в цветочек, платье и в соломенной шляпке, отделанной шелковыми цветами, Миллисент внешне была довольна, хотя одному Богу было известно, что творилось у нее на душе. Но ее внучка, десятилетняя Розалинда, все время державшаяся подле своей бабушки (вторая бабушка отказалась присутствовать на этом торжестве, сославшись на слабое свое здоровье, что было вопиющей ложью, ибо организм Долли Рэндольф был не хуже, чем у хорошо ухоженного буйвола), даже не пыталась скрыть своего недовольства происходящим. Младший ее брат, Джон, принимал все как должное и от души веселился со своими двоюродными братьями и сестрами, детьми Делии и Тони.

Осыпаемые лепестками роз, новобрачные отбыли в Нью-Йорк – брачную ночь они проведут в гостинице «Плаза», а свой медовый месяц – в Европе, часть его они будут гостями на яхте Аристотеля Онассиса, одного из близких друзей Билли.

К концу 1968 года они окончательно осели в Лондоне в большом доме на Честерской площади. Ливи решила переделать его на свой вкус, что означало перевернуть его вверх дном и, основательно выпотрошив, начать все с пустых стен. Перемены обошлись в целое состояние, но Билли предоставил ей чек с непроставленной суммой. Сам же он делал деньги играючи, вкладывая свои капиталы в различные предприятия и увеличивая и без того огромный пакет ценных бумаг, за передвижением которых на рынке исправно присматривали старший партнер и целая брокерская фирма, только этим и занимающаяся.

Билли ходил гоголем, ибо жена его была беременна. Только личному акушеру Ее Величества доверили наблюдать за леди Банкрофт, так как Билли оказался весьма нервным и щепетильным отцом. Он мечтал о дочери, будущего ребенка называл только «она», и когда Ливи после кесарева сечения, рекомендованного ей акушером из-за того, что ребенок оказался большим, а бедра у нее были узкие, произвела на свет девочку весом в восемь с половиной фунтов, Билли, как шутливо заметила она сама, был как собака, у которой выросли сразу два хвоста.

– Ерунда, – горделиво улыбался счастливый отец. – С этим я управился и одним хвостом, который у меня был и есть. Или я ошибаюсь?

Когда-то Ливи непременно покраснела бы, но теперь пропустила вольность мимо ушей. Она радовалась, что Билли получил то, что хотел, ибо уже знала другого Билли. И потому только молча смотрела, как он в восторге суетился подле произведения искусства ручной работы, какой была изукрашенная рюшами, оборочками и ленточками детская коляска его ненаглядной дочурки.

Она не стала перечить ему и тогда, когда встал вопрос об имени девочки. Ей бы хотелось продолжить традицию отца и назвать ее Биатрисой, но Билли возразил:

– Биатриса Банкрофт! Ни в коем случае. Звучит, как имя какой-то полузабытой звезды немого кино. Лучше Диана... Диана Франсис.

Годы спустя, когда другая девочка, названная точно так же, стала принцессой Уэльской, Билли самодовольно улыбнулся и пожал плечами:

– А я что говорил!

Как бы там ни было, из церемониала крещения он устроил целый карнавал, пригласив для этой цели епископа и избрав местом действия одну из самых посещаемых церквей; ребенок же, укутанный в белые, белее Белого дома, шелковые пеленки в брюссельских кружевах, в течение всего действа мирно посапывал на руках у своей норлендской няньки. Крестными девочки стали Эдвард и Корделия Уинслоу, лорд Бенвелл, недавно возведенный в это достоинство крупный издатель, леди Девениш, новая подруга Ливи, однажды временно исполнявшая должность фрейлины Ее Величества королевы Англии, герцог и графиня Морпеты, с которыми Билли в данный момент вел переговоры о покупке их дома в Сент-Джеймсе, так как герцог, только недавно унаследовавший этот титул, должен был выложить наличными несколько миллионов фунтов в качестве налога на наследство.

– И веревочка в хозяйстве пригодится, – успокаивал герцог свою раздосадованную жену. – Изменились не только обстоятельства, изменилось и само общество. Теперь надо быть в хороших отношениях с такими людьми, как Билли Банкрофт, потому что только у них есть деньги, с помощью которых можно спасти наше общество от краха.

Графиня только повела своим аристократическим носиком:

– Во всяком случае, жена его, хоть и американка, но весьма представительная дама.

Описание церемонии крещения и фотоснимки были даны в «Татлере».

– Как я и говорила, – пробормотала Тони Стэндиш, когда прочла его. – Звездой Давида тут и не пахло...

Но журнал, тем не менее, переслала своей матери, которой было рекомендовано, в связи с острым приступом артрита, воздержаться от длительного путешествия.

Миллисент, блаженствуя и уже не чувствуя боли, читала статью, рассматривала снимки. Очевидно, она ошиблась в оценке своего зятя. На фотографии Ливи сверкала лучезарной улыбкой и действительно выглядела счастливой. Ей, видимо, доставляло огромное удовольствие быть леди Банкрофт. А что же еще может просить у Бога любящая мать?

Увы! Самые мрачные предчувствия Миллисент все-таки оправдались. Ливи не чувствовала себя счастливой, и, будь ее мать поближе, имей она возможность воочию увидеть дочь, эта истина для нее стала бы очевидной. Она разглядела бы у дочери первые признаки переутомления. Должность леди Банкрофт не была синекурой, и Ливи уже не раз мысленно благодарила мать за долгие годы напряженной муштры, отточенные потом пребыванием в должности г-жи Джон Питон Рэндольф. Но даже Миллисент было далеко до Билли Банкрофта, в лице которого Ливи обрела нового учителя.

Помешанный на качестве, он требовал, чтобы нужды его не только удовлетворялись, но и предвосхищались. С солдафонской щепетильностью хронометрировал время, полагая, что все обязаны потакать малейшим его капризам и принимать как должное внезапные и резкие перемены его умонастроения. Главное же – требовал, чтобы жена его всегда, даже в самые ранние часы дня, выглядела превосходно.

Никаких пеньюаров, даже самых изысканных, великолепно скроенных и сшитых! При дворе Билли все без исключения обязаны были являться ровно в восемь утра к завтраку в верхней одежде. Утренняя пища готовилась с той же тщательностью и подавалась на стол с той же утонченностью, с какой это делалось во время обеда. Билли обожал английские завтраки. Бекон, яичница – Ливи пришлось перебрать уйму поваров в поисках единственного, кто удовлетворял бы требованиям Билли, – один превосходно запеченный помидор, поджаренные на несоленом масле грибы, кусочек свежего хлеба, тоже поджаренного, но на этот раз на оливковом масле. Маслу надлежало быть только итальянскому, из особой оливковой рощи, которую, чтобы обеспечивать бесперебойную поставку данного продукта, он закупил на корню. Пил он только ямайский кофе «Голубая гора» и потому владел на острове небольшой плантацией, снабжавшей данным сортом кофе только его одного. Если Билли дарил мешочек со своими кофейными зернами – это был верный признак его расположения. Первую чашку кофе – пил он из больших чашек, поэтому Ливи подавала ему кофе в фарфовой чашке из голубого итальянского сервиза фабрики Споуда, – он не забелял. Вторую чашку выпивал со свежими сливками, снятыми с верха бутылки ламаншского молока, надоенного от коров джерсейской породы: молочная ферма на одном из островов пролива снабжала этим молоком опять же только его. Ливи обычно тоже садилась на свое место за столом и, хотя в течение многих лет выпивала за завтраком только одну чашечку умопомрачительно черного кофе, теперь часто поигрывала свежевыпеченной булочкой. Завтракали в гробовом молчании, так как Билли, предписывая обязательное ее присутствие, не разговаривал с ней. Вместо этого он читал свою «Таймс». Только когда кончал есть свой завтрак и только после того, как Ливи нальет, забелит и положит сахар (ровно половину чайной ложечки мелассового сахара) в его вторую чашку кофе, открывал он рот, чтобы произнести несколько фраз. В основном распоряжений – относительно того, что он намерен сегодня делать, где это будет, что сегодня подать на званый обед (редкий вечер проходил у них без званого обеда). Приемы Билли обожал, устраивал их на широкую ногу, хотя обычно застать его было неимоверно трудно. Только несколько человек знали номер личного телефона Билли. Покидая пределы дома, он вольно распоряжался своим временем, и отрывать его от дел по семейным обстоятельствам можно было лишь в чрезвычайных случаях.

Ливи всегда полагала, как и все, знавшие ее, что обладает отличным вкусом при выборе одежды, однако вскоре ей было дано понять, что свой вкус она обязана приводить в полное соответствие со взыскательными требованиями мужа.

Вещи для своего гардероба Ливи закупала в Париже. Несмотря на то что у нее было достаточно собственных денег, Билли выделял ей особые суммы на покупку одежды. Он не хотел, чтобы она, его жена, пользовалась «рэндольфскими деньгами», как он их называл. Главой семьи и кормильцем был он, а не кто иной. Миллионы же, оставленные ей Джонни, он посоветовал перевести на счета Розалинды и Джонни. Ливи его послушалась, оставив, однако, себе около четверти миллиона долларов ежегодно, – она называла их «карманными деньгами» и собиралась тратить по пустякам, на любые приглянувшиеся ей побрякушки. Билли о них ничего не знал, и она была достаточно осторожна: купив на них какую-нибудь вещицу, которую он одобрял, Ливи говорила, что это куплено на его деньги.

Ливи целиком отвечала за ведение хозяйства в различных домах Банкрофтов, но высшим авторитетом во всех ее начинаниях считался Билли. К тому времени когда она забеременела вторым ребенком, они уже владели четырьмя домами: домом Морпетов в Сент-Джеймсе; домом Уинслоу на пересечении Пятой авеню и 85-й улицы, купленным Билли у своего свояка, когда Уорд и Делия решили, что он стал слишком просторен для них двоих после того, как дети их выросли и покинули родное гнездо; «Уитчвудом», барским домом, выполненным в елизаветинском стиле и расположенным в глубине Котсвулда, на границе между Оксфордширским и Глоссестерширским графствами, и одноэтажной виллой, спроектированной по личному заказу Билли на вершине утеса его маленького частного островка в Карибском море, в трех морских милях от Насау на Багамских островах. Ливи распорядилась отделать ее различными оттенками голубого и белого, противопоставив их прохладу яркой, насыщенной цветовой гамме моря, и разместить на крытой веранде, обегавшей вокруг всего дома, плетеные кушетки с мягкими подушнами, на которых гости могли бы отдыхать в тени. Получить приглашение в «Клиффтопс» считалось большой честью, которой удостаивались только самые близкие из друзей и родственников. Приглашение обычно присылалось зимой, когда особенно хотелось сбежать от безжалостной непогоды Нью-Йорка или Лондона. В начале 1970 года Ливи привезла туда свою мать в надежде, что солнце поможет ей справиться с теперь уже постоянной и все время усиливающейся болью в суставах. Миллисент чувствовала себя неважно, поэтому Билли прислала за ней личный самолет, куда ее прямо в моторизованной коляске подняли с помощью лебедок. Ливи, увидев, как сильно постарела ее мать, ужасно расстроилась. Миллисент очень похудела, кожа на ней просто висела и была какая-то серая. Стоик по натуре, она не желала без толку, как полагала, носиться по докторам, тогда Ливи вызвала из Нью-Йорка своего личного врача и попросила его выяснить, что с матерью.

– Нечего суетиться по пустякам, – недовольно ворчала Миллисент. – Старею я, вот и весь разговор. Мне уже семьдесят два, самое время для всяких болячек и болезней.

Но после предварительного осмотра врач Ливи, заявил, что хотел бы получить некоторые анализы, поэтому Миллисент на самолете была доставлена в Майами, где в течение нескольких дней ей сделали несколько анализов и взяли пробу на биопсию: оказалось, у нее заключительная стадия рака желудка и жить ей осталось самое большее три месяца.

Четвертая беременность Ливи протекала очень тяжело. У нее вообще не было легких беременностей, но раньше она полностью отдавала себя заботам других людей, позволяя им баловать себя, пеленать в тончайшую и чистейшую вату.

Болезнь матери ужасно взволновала ее, усилив и без того постоянную тошноту и слабость. Сначала Билли старался поддержать ее: приносил ей неожиданные подарки, превратил ее комнату в цветочную оранжерею, нанял для нее специальную сиделку. Но Ливи ничего этого не хотелось, ей хотелось только одного – последние месяцы жизни матери провести рядом с ней.

– Дорогая моя, но ведь это глупо, – резонно заметил он, и в самой его рассудительности она безошибочно прочла предупреждающий сигнал. – Ты себя неважно чувствуешь. Самое верное – это отправить твою маму в больницу... я распоряжусь заказать ей палату люкс в Харкнессной...

– Моя мать не умрет среди незнакомых людей, – не дослушав его, сквозь зубы процедила Ливи. – Она умрет в кругу своей семьи.

– Тогда пусть ее отправят к Делии или Тони... Ты беременна и не в состоянии управиться с умирающей.

– Она хочет быть здесь, рядом со мной.

– У твоей матери достанет здравого смысла не навязывать себя в такое время. Ей нужны заботливый уход и постоянное внимание; честно говоря, в хорошей больнице все это она получит сполна, а не в доме на островке, затерянном в Карибском море.

– Когда придет время, я отправлю ее в больницу. А до тех пор она будет там, где хочет быть, то есть рядом со мной!

Ливи обезумела от горя, иначе она бы заметила, как изменилось лицо Билли, как он дернул плечами, услышала бы нотки раздражения в его голосе, когда он сказал:

– Как хочешь.

То, что сам он этого не хотел, стало ясно на следующий день, когда он покинул остров на том самолете, который был послан привезти к Ливи обеих ее сестер.

– Давнишнее деловое свидание, от которого никак не могу отвертеться, – не моргнув заявил он им.

– Понятно, – согласно кивнула головой Корделия. Она уже привыкла к такого рода случаям со своим мужем, но Тони подумала: «Если учесть, со слов Ливи, что ты специально оставил в своей записной книжке несколько пустых страниц, когда уезжал из Лондона, то откуда же это вдруг на тебя свалилось данное свидание?»

Ливи сама ответила на этот вопрос, когда Тони, зашедшую ее навестить, поразил ее изможденный вид, хотя внешне она выглядела превосходно в прелестном ярком шелковом японском кимоно, с гладно зачесанными на карибский манер волосами – Ливи не доверяла их чужим рукам, – упрятанными под яркий квадратный шелковый платок. Тщательно подведенное лицо, изысканный макияж существовали отдельно – вне их была женщина, которая изо всех сил старалась смириться с чем-то очень для себя неприятным.

– Билли уехал? – спросила она, поздоровавшись с сестрами.

– Да, – ответила Корделия. – Какая жалость, но что поделаешь... я уже счет потеряла тем случаям, когда я что-то планировала, а в последний момент Уорд меня покидал из-за неожиданного неотложного дела. Особенно с тех пор, как он стал послом...

Но Тони, пристально вглядываясь в лицо младшей сестры, заметила, как недобро сверкнули ее глаза, как едва заметно скривился рот, когда она спросила:

– У матери были?

– Она отдыхает. Сиделка сказала, чуть позже.

Ливи нивнула.

– Она теперь помногу спит. И это хорошо.

– А ты? Как ты-то себя чувствуешь?

– Теперь уже лучше... А так все время рвало, чего я только ни делала, все напрасно. – Трогательный жест плечами и капризно надутые губки как бы говорили: «Сами знаете, как бывает». – Билли этого не выносит... он вообще не выносит, когда кто-нибудь болеет. Первая его реакция – поскорее упечь тебя в больницу, но ведь не стану же я там околачиваться все девять месяцев?.. Бедняжка, он просто не знает, что делать, когда я нездорова... буквально места себе не находит.

Это потому, что нарушается установленный им распорядок, подумала Тони. И с каких это пор беременность вдруг стала болезнью? Дело, конечно же, в матери. Это ее он не хочет здесь видеть. Это ее надо отправить отсюда куда подальше, в больницу, с глаз долой, а для него и из сердца вон. Убеждена, что увидим мы его только на похоронах.

– Я рада, что вы здесь, – дрожащим голосом сказала Ливи. – Я хочу видеть только самых близких и дорогих мне людей. Никаких визитеров... пока у меня все это не пройдет...

– Конечно, дорогая. Мы никого не пустим сюда.

Чтобы никто, не дай Бог, не заметил отсутствия Билли.

Но только увидев свою мать, Тони поняла, что заставило Билли столь постыдно ретироваться с поля боя. Смерть уже пометила ее своим клеймом. Тони видела ее в последний раз три недели назад, состояние ее заметно ухудшилось. Черные глаза, так похожие на глаза Ливи, сделались огромными и запавшими, а протянутая навстречу дочери рука была напрочь лишена мяса и выглядела, несмотря на широкую кость, как рука скелета, хрупкой и слабой. Она, по-видимому, потеряла сорок фунтов веса, мысленно ужаснулась Тони. И когда наконец нашла в себе силы заговорить, голос ее, обычно сильный и звучный, был больше похож на шепот.

– Теперь... все... вместе, – сказала она, силясь улыбнуться.

Два дня спустя у Миллисент начались трудности с дыханием, не помогали даже кислородные подушки. Специальный самолет доставил ее в больницу в Майами, где она и умерла в предутренние часы следующего дня, так и не проснувшись от большой дозы снотворного. При ней находились все три ее дочери и двое из зятьев. Билли приехал на следующий день после того, как тело было отвезено в морг, он был нежен с женой, обеспокоен ее состоянием, Ливи, казалось, не замечала его присутствия.

Но на похоронах она была всем, о чем он мог только мечтать. Черное платье, скроенное и пошитое таким образом, что скрывало ее беременность – она была уже на четвертом месяце, – было трогательным в своей изысканной простоте, как и маленькая шляпка с полувуалью, затемнявшей только верхнюю часть лица. И, хотя похороны были сугубо семейными, каким-то образом – Ливи точно знала, каким именно, но никогда об этом не говорила вслух – там оказался фоторепортер одного из популярных журналов, сумевший сделать несколько снимков леди Банкрофт, опиравшейся на руку своего мужа, когда после погребения оба они направлялись к своей машине. После похорон Ливи вернулась в Англию, где полностью уединилась. Дэвид Гэйлорд Банкрофт был произведен на свет в одном из родильных домов Лондона тоже кесаревым сечением в связи с возникшими из-за токсикоза осложнениями. Он был крохотным, дышал с трудом, так как еще во чреве матери по каким-то непонятным причинам не получал достаточного питания. Его поместили в инкубатор, и только спустя три месяца Ливи было позволено забрать его домой. Нельзя сказать, чтобы так рекомендовали и настаивали врачи: хилый и болезненный ребенок не вписывался в заведенный Билли распорядок жизни.