Как только Катрин де Вильфор вышла замуж за Шарля-Эдуарда Ги дю Вивье, она лишилась всех прав на свое приданое: оно перешло в полное владение мужа — таковы французские законы. Де Вильфоры были богаты, а дю Вивье — родовиты. Последние принадлежали к потомственным дворянам и вели свой род по женской линии от тех влиятельных вельмож, которые в 978 году посадили Гуго Капета на французский трон, а первые — всего лишь к сословию служилого дворянства. Но так как французская аристократия всегда ценила деньги и власть превыше геральдических тонкостей, а за Катрин де Вильфор давали богатое приданое, бракосочетание было отпраздновано со всей подобающей пышностью.

Катрин досталась мужу девственницей. Она совершенно не знала жизни и безнадежно любила другого. Сам Шарль дю Вивье к тому моменту был уже разочарованным, циничным человеком с подорванным в бесконечных оргиях здоровьем, и хотя красота и девственность жены поначалу произвели на него некоторое впечатление, как только она забеременела — а это случилось на третью ночь их медового месяца, — он потерял к ней всякий интерес и вернулся к своим шлюхам, мальчикам и прочим развлечениям. Безропотная и глубоко несчастная Катрин была отправлена в Нормандию, в родовой замок дю Вивье, дожидаться рождения ребенка.

Она понимала, что ее брак, как и большинство аристократических браков во Франции, был откровенной сделкой и что устроила эту сделку ее мать, урожденная Гортензия Шмайссер из Эльзаса, дочь миллионера, владельца сталелитейных заводов и к тому же еврея. Во время войны авиация союзников превратила заводы Шмайссера в груду развалин, а выплата репараций была делом далекого будущего. Немцы разграбили замок, оставив одни голые стены, однако владельцам удалось спасти прекрасную коллекцию севрского фарфора, спрятав ее на дне крепостного рва. За этой коллекцией и приезжал к родителям Катрин Чарльз Деспард, который затем продал ее в Париже за сумму, о которой маркиза де Вильфор не могла и мечтать. Ее дочь была спасена. Она не будет страдать от насмешек, доставшихся на долю Гортензии Шмайссер. Все это было сказано Катрин, которая привыкла беспрекословно подчиняться родителям. До встречи с Чарльзом Деспардом она никого не любила, и захлестнувшее ее чувство нарушило ее душевное равновесие, которое с годами становилось все более неустойчивым.

Когда ее муж начал поколачивать ее, Катрин не стала жаловаться своим родителям — это было бесполезно, — а просто перестала вставать с постели, пока у ней не родилась дочь. Оказалось, что малютка как две капли воды похожа на отца, и тот был этим необычайно польщен, хотя и хотел мальчика. Когда врачи сказали, что у Катрин детей больше не будет, он поначалу пришел в ярость, но, вспомнив о своей неизлечимой болезни — у него последняя стадия сифилиса, был уже затронут и мозг, — пришел к заключению, что, может, это и к лучшему. Свою дочь он испортил постоянными похвалами. Он называл ее маленькой королевой, поэтому она с детских лет считала себя выше других, что подтверждала и ее редкая красота.

Отца она обожала и восхищалась им. Пока болезнь не изуродовала его, он казался дочери самым красивым мужчиной в мире. К тому же он был энергичен, властен и крайне самолюбив. Он всегда добивался своего, его не беспокоила судьба ничтожных людишек, которые годились для одного — удовлетворять его прихоти. Эту жизненную философию он внушил и своей дочери.

К матери Доминик не испытывала ничего, кроме жалости. Та была слабой, робкой, словно погруженной в сон.

Большую часть дня она проводила у себя за вышиванием, по-прежнему мечтая о своем прекрасном принце. Когда Доминик немного подросла, отец в самых издевательских тонах описал ей историю любви Катрин и Чарльза. Самые дикие выходки Ги дю Вивье не могли вывести Катрин из оцепенения. Даже когда он заставлял ее смотреть, как он совокупляется с другими женщинами, мальчиками или теми и другими одновременно, она неподвижно сидела, сложив руки на коленях и глядя перед собой невидящими глазами, пока он раздраженно не приказывал ей убираться. Когда же отец, все стремительней погружавшийся в безумие, предложил Доминик стать свидетельницей его очередной оргии, она наблюдала за ним с таким холодным любопытством и презрением, а после высказала столько едких замечаний, что Ги, задрожав, неуверенно посмотрел на дочь. Впервые в жизни он задумался над тем, кого он вырастил и что скрывается за этим прекрасным лицом. Его пронзила мысль, что по сравнению с ней он сам не более чем расшалившийся школьник.

Когда Ги дю Вивье превратился в слабоумного идиота, Доминик заперла его в башне, приставив к нему глухонемого детину, который неусыпно ухаживал за ним и сторожил за ничтожное вознаграждение. Целых два года, последние три месяца из которых безумец представлял опасность не только для себя, но и для окружающих, Ги дю Вивье провел в заточении в далеком нормандском замке. Когда он наконец умер, Доминик перевезла гроб с телом в Париж и выставила для прощания в огромном зале. Смерть стерла с лица Ги дю Вивье следы безумия, лишь иссохшее тело говорило о тяжелой болезни. Тем, кто пришел высказать соболезнования, сообщили, что Ги дю Вивье умер от рака.

Жена и дочь похоронили его с почестями в семейной усыпальнице рода дю Вивье. Обе были в густых вуалях.

Обеим вуаль весьма пригодилась: Катрин не могла скрыть радостной улыбки, а Доминик — ярости. Отец оставил им одни долги. У Доминик были планы, но они требовали денег. Когда она тщетно пыталась найти у них в доме хоть что-нибудь, что отец не успел продать, она неожиданно вспомнила о Чарльзе Деспарде.

Оказалось, что дела у Чарльза идут как нельзя лучше.

За последние двадцать лет в его жизни произошли большие перемены. Он стал богат, очень богат. У него также появились жена и дочь. Не беда, от них легко избавиться.

Но прежде нужно убедиться в том, что чары ее матери еще действуют.

Когда Чарльз прочел письмо Доминик, где она просила его о встрече, он ничего не заподозрил. Он знал, что Катрин вышла замуж за одного из дю Вивье, но род дю Вивье был многочисленным, а яркая, чувственная красота девушки ничем не напоминала нежную прелесть его златокудрой Катрин. Когда Доминик попросила у него работу, он удивился: она принадлежит к одной из самых родовитых семей во Франции…

— Имя — единственное мое богатство, — объяснила Доминик, пожав плечами.

— Вы забыли о вашей внешности, — любезно произнес Чарльз.

— Мама говорила, что вы любезный человек. — Увидев, что брови Чарльза полезли вверх, Доминик добавила:

— Вы знали ее как Катрин де Вильфор.

Он изменился в лице.

— Как поживает мадам дю Вивье? — спросил он после паузы.

— Она сейчас в трауре по моему отцу. Мама ничего не знает о нашей встрече. Отец не оставил нам ни гроша.

Я должна, я вынуждена работать. Видите ли, я вращаюсь в том мире, где заключается большая часть ваших сделок.

И мне пришло в голову, что я могла бы работать у вас… осведомителем? Так вы их называете? То есть давать информацию о том, что и у кого продается. А вы платили бы мне комиссионные от конечной аукционной цены.

Спокойная уверенность юной особы — ей было не больше восемнадцати, ее продуманные, четкие доводы произвели на Чарльза впечатление.

— Я попросила бы вас никому не говорить, что я работаю на «Деспардс». Иначе мне будет трудно посещать дома моих друзей…

Чарльз утвердительно кивнул, его мысль продолжала работать.

— Вы закончили учебу?

— Да. Я вернулась из Англии на похороны отца, не доучившись всего несколько недель.

— Меня заинтересовало ваше предложение, мадемуазель. Давайте обсудим дальнейшие детали…

Так Доминик стала работать в «Деспардс». Она блестяще начала карьеру. Используя свое общественное положение, она посещала бесконечные коктейли, обеды, приемы, шоу, балы. Она напоминала бабочку, впервые распустившую крылья. Никто не знал, что она получает приличные комиссионные, которые кладет на номерной счет в швейцарском банке. Она объявила отца банкротом, так как не собиралась тратить свой заработок на оплату его астрономических долгов. Взяв материнские драгоценности, она отнесла их Чарльзу Деспарду и грустно спросила, сколько они, по его мнению, стоят? Как будто решилась принести их в жертву. После смерти отца фамильные драгоценности дю Вивье больше им не принадлежали, но у Катрин осталось жемчужное ожерелье, завещанное отцом, и пара прекрасных сапфировых серег — свадебный подарок бабушки. Чарльз Деспард купил их за хорошую цену — жемчужины были без изъяна, сапфиры чистейшей воды — и, как и ожидалось, вернул их Доминик. Тогда она пригласила его на чай, чтобы возобновить их знакомство с Катрин.

Она едва не силой вытащила мать в Париж. После смерти мучителя-мужа та наслаждалась покоем сельской жизни. Она работала в саду и вообще делала все, что хотела. Но Доминик сказала, что готовит для матери сюрприз и что та должна выглядеть как можно лучше. Она отправила ее к парикмахеру, маникюрше, визажисту, купила ей великолепные платья у «Бальмэ». Когда в назначенный день и час Чарльз вошел в гостиную дю Вивье, то увидел сияющие золотые волосы и лицо своей возлюбленной, которое, к его глубокому изумлению, ничуть не изменилось. Она собиралась улыбнуться ему вежливой, ничего не значащей улыбкой, но, увидав, кто это, прижала руку ко рту и, всхлипнув, прошептала:

— Чарльз?

— Катрин! Моя прекрасная Катрин!

Доминик отвела им десять минут. Если за это время у них ничего не выйдет, то ничего не выйдет вообще. Когда, вернувшись в гостиную, она увидела их лица, то сразу поняла: получилось.

Чарльз и Катрин заключили брак в мэрии прованской деревушки, из которой Гаспар Деспард отправился в Париж двести лет назад. После этого Доминик почти не вспоминала о прежней семье отчима. Если он был им нужен, то почему они не боролись? Сама она приготовилась к борьбе и разработала план действий. То, что отношения между Чарльзом и его первой семьей прервались, вполне устраивало Доминик, но все же она рассудила, что не мешает принять меры предосторожности. Она была в восторге, что знаменитый Чарльз Деспард ее отчим, и почти сразу же начала называть его папой. Она постаралась сделаться для него незаменимой. Это ей он много раз рассказывал историю о том, как потерял свою Катрин, ей признавался, что Катрин де Вильфор для него воплощение Женщины. Катрин была безмерно предана Чарльзу.

Он с восторгом обнаружил, что если бы он, а не первый муж приказал ей смотреть, как он развлекается с другими женщинами, мальчиками и даже собаками, то она с радостью согласилась бы: для нее было счастьем исполнять любые его желания. Она поздно открыла для себя секс, и ее долго спавшая чувственность бурно пробудилась к жизни, не уступая чувственности мужа. В отношениях с Катрин воплотились самые смелые фантазии Чарльза, она восхищала его бесконечной изобретательностью, страстной покорностью его желаниям. Ему и в голову не приходило, что она претворяет в жизнь все то, что видела на оргиях Ги дю Вивье.

Никогда еще Чарльз не был так счастлив. Лишь через несколько месяцев Доминик заметила, что он немного погрустнел. Именно тогда она обнаружила, что его письмо к дочери вернулось нераспечатанным. Притворно сочувствуя, Доминик грустно поведала ему, как страдала Катрин в первом браке, прозрачно намекая, что второй разлуки с Чарльзом она не перенесет. Его дочь, утешала она отчима, еще ребенок. Когда она вырастет и поумнеет, то все поймет сама. От Доминик Чарльз узнал, что для его жены существует только он, что Катрин болезненно ранима и ей невыносимо слышать о его прежней семье, что если он захочет привести сюда дочь, то нанесет своей любимой страшное оскорбление, тем самым показав, что с ней он скучает. Похоже, у Катрин совершенно расшатаны нервы, с тревогой подумал он. Стоило его вниманию переключиться на какой-нибудь другой предмет, как она впадала в беспокойство, она ревновала его даже к «Леопарде». Чему тут удивляться, если вспомнить, какую ужасную жизнь она прожила со своим злодеем-мужем… Хорошо, что Доминик ничего от него не скрыла. Он постарается ничем не огорчать свою Катрин, теперь он знает, какая она хрупкая. А его маленькая Кэт и впрямь, когда подрастет, поймет все сама. Четырнадцать лет трудный возраст.

Нужно подождать хотя бы до шестнадцати… Но он по-прежнему будет ей писать. Это никому не причинит вреда.

Матери Доминик объяснила, что Чарльз не был счастлив в первом браке. Он женился без любви, страшась одиночества.

— Это судьба, мама, что Чарльз вернулся в твою жизнь как раз тогда, когда ты стала свободной. Я и представить себе не могла, что встречу его на том скучном коктейле.

Я сразу поняла, что он до сих пор влюблен в тебя. Если бы ты видела его лицо, когда он услыхал, что я твоя дочь…

К тому времени, когда Доминик закончила плести свою паутину, Чарльз был опутан по рукам и ногам и совершенно беспомощен. Доминик не только устроила встречу Катрин с Чарльзом, но и позаботилась о том, чтобы до Лондона время от времени доходили слухи о новой счастливой жизни ее отчима. А когда его письма к дочери возвращались нераспечатанными, Доминик, торжествуя в душе, притворно утешала и подбадривала Чарльза, стараясь занять в его сердце место Кэтрионы Деспард. Когда Кейт исполнилось восемнадцать, Доминик предложила Чарльзу поехать поздравить дочь, предварительно позаботившись о том, чтобы в печати появились статьи о преуспевающем Чарльзе Деспарде и его красавице жене, в которых снова всплыла давняя история его любви. Как она и рассчитывала, Чарльз вернулся ни с чем.

С годами пропасть между Чарльзом и его родной дочерью росла, и Доминик поверила, что ей наконец удалось занять ее место. Сама она с удивлением обнаружила, что стала питать к Чарльзу теплые чувства. Он обладал редким качеством: добротой. Он не любил причинять другим боль, вот почему, как ни старалась Доминик, разрыв с дочерью лежал у него на душе тяжким грузом. И чем старше он становился, тем тяжелей страдал. Он постоянно следил со стороны за ее жизнью. Доминик узнала об этом, когда, вернувшись из Лондона, поспешила сообщить отчиму, что его дочь открыла магазин под именем Кейт Меллори.

— Знаю, — печально ответил Чарльз, вид у него был убитый. — Мне об этом сообщили.

— Мне очень жаль, — сочувственно пробормотала Доминик. — Кажется, она решила вычеркнуть вас из жизни.

Известие о том, что Чарльз оставил лондонское отделение «Деспарде» этой самой дочери, потрясло Доминик.

Почему он это сделал? Где она допустила ошибку? Быть может, они тайно встречались? Она перерыла все ящики в его письменных столах в Нью-Йорке, Лондоне и Париже и не нашла там никаких подозрительных бумаг. Лишь позже она вспомнила, что не нашла и его писем к дочери.

Когда Блэз сообщил, что Чарльз назначил его своим душеприказчиком, Доминик поняла, куда делись письма.

Но не стала задавать Блэзу никаких вопросов. Он был очень проницателен, и чем меньше он будет знать, тем лучше. Она не стала скрывать, что неожиданный поворот событий огорчил и даже раздосадовал ее, однако высказала полную уверенность в победе. «У меня за плечами двенадцать лет практики, — резонно заметила она. — Папа научил меня не только разбираться в фарфоре, но и вести дела. Я думаю, он написал это странное завещание просто для очистки совести — ведь он был очень совестлив, я знаю. Годы, прожитые в Англии, не прошли даром. Не смейся, но он стал похож на англичанина. Он никогда не поступил бы так… не по-французски, если бы в свое время не жил по ту сторону Ла-Манша. Что ж, пусть будет так, как он хотел. По-моему, он не сомневался в исходе. Мне не о чем тревожиться. Я получу „Деспарде“ годом позже, только и всего».

«Но я не собираюсь ждать слишком долго», — думала Доминик, лежа на массажном столе. Ее голова покоилась на согнутых руках, глаза были закрыты. Она обожала массаж. Умелые руки атлета-массажиста то сдавливали, то поглаживали ее тело, разминали сплетение мышц, причиняя легкую, граничащую с наслаждением боль. Масло, которым он ее растирал, пахло цветами и горными травами. К концу массажа тело у Доминик стало податливым и гибким, словно его сделали из новенькой резины. И сразу под душ: сначала теплый, потом прохладный и, наконец, обжигающе ледяной.

Этот ежеутренний ритуал давал Доминик заряд бодрости на целый день, ей были не страшны любые неприятности, проблемы, осложнения и конфликты. Вчера у нее был трудный день — похороны Чарльза. В последний путь покойного провожали только жена, падчерица, зять и несколько пожилых родственников и старых друзей, долгие годы проработавших с ним в «Деспарде». После скромной панихиды Чарльза похоронили на южном склоне холма под пышным кустом мальмезонских роз.

Когда-нибудь с ним рядом уляжется Катрин. На противоположном холме виднелась старая усадьба, которую он купил и отстроил двадцать лет назад. С ее террасы, на которой любил отдыхать Чарльз, тоже было видно маленькое кладбище. После похорон на террасе накрыли стол, а когда Доминик и Блэз уехали, Катрин осталась сидеть в большом плетеном кресле с неизменным вышиванием в руках. Ее взгляд был устремлен туда, где покоился прах ее мужа. Его скромные похороны, на ее взгляд, выгодно отличались от торжественного погребения Ги дю Вивье, с пышной мессой, которую служил кардинал, с псаломщиками и ладаном. Чарльз не был примерным католиком, да и Катрин охладела к религии с тех пор, как священник семьи де Вильфор сказал, что ее долг слушаться родителей, которые сами выберут ей мужа. Ее долг рожать детей и быть во всем покорной мужу. Неспособность произвести на свет наследника Катрин всегда рассматривала как изощренную месть своему супругу.

После похорон Доминик отвезла Блэза на аэродром, он полетел в Лондон, она — в Женеву. Ему предстояло свидание с Кейт Деспард, у Доминик были собственные планы.

После душа она вытерлась, нанесла на тело полные пригоршни увлажняющего крема, прошла обнаженная в гардеробную с зеркальными стенами и распахнула дверцу шкафа, где на полукруглых полках лежало ее белье.

Она предпочитала чистый шелк: плотный, черный атлас, густо покрытый вышивкой — он великолепно оттенял прозрачную белизну ее кожи. Глубоко вырезанный соблазнительный лифчик, крохотные трусики, узкая полоска пояса с длинными резинками — когда Доминик закидывала ногу за ногу, выше чулка мелькала белоснежная кожа. Она любила тонкие шелковые чулки. Колготки, на ее взгляд, были негигиеничны, к тому же они могли оказаться досадным препятствием, когда рука мужчины скользила вверх по ее бедру. Она никогда не носила грации: ей нечего было стягивать или поддерживать. Все ее платья и юбки плотно облегали фигуру. Она придирчиво добивалась того, чтобы ее одежда сидела как влитая.

Она вынула из шкафа белый костюм от Сен-Лорана.

Белый сегодня будет весьма уместен. Напоминает о девственности… Юбка узкая, как мораль пуританина, зато с высоким разрезом сзади. Как только шелковая подкладка с шелестом скользнула по ее бедрам, Доминик закрыла глаза от наслаждения: кожа у нее была очень чувствительная. Затем она надела жакет в талию: широкие плечи, присобранные рукава, маленькая гофрированная баска, узкий, глубокий вырез, от которого захватывало дух. Наряд дополняли черные атласные лодочки на высоченных каблуках.

Кончив одеваться, она подошла к туалетному столику и зажгла яркий свет. Она нанесла на лицо увлажняющий крем — при ее безупречной коже крем-пудра была не нужна, — затем умело оттенила веки, коснулась тушью и без того темных ресниц, тронула помадой губы и наложила на нежные скулы румяна. Чуть сбрызнула себя специально сделанными для нее духами «Доминик». Последним штрихом — ее фирменным знаком — были десятикаратные сапфиры в ушах и кольцо с сапфиром на левой руке.

Затем она прошла на середину комнаты и стала медленно поворачиваться на месте, разглядывая себя в зеркалах.

Убедившись, что она — само совершенство, Доминик вышла из комнаты и направилась к террасе.

Ее вилла располагалась на самой границе Франции со Швейцарией, на одном из женевских холмов. Доминик купила ее на собственные деньги, миллиарды Чандлера тут были ни при чем. Когда она вышла на террасу, ее глазам открылся изумительный вид: озеро, город, голубое небо, зелень лесов и далекие вершины гор. Водная гладь искрилась, как шампанское, ветви деревьев шевелил легкий ветерок. Запах только что сваренного кофе — его приготовили по сигналу служанки, когда Доминик кончила одеваться, — щекотал ноздри. Ровно четыре унции натурального апельсинового сока приятно освежили рот. Когда она отодвинула пустой стакан, ее дворецкий Жюль взял в одну руку кофейник, а в другую серебряный молочник и налил их содержимое в большую белую чашку, на дне которой лежал один кусочек сахару. Поблагодарив его улыбкой, Доминик обхватила чашку обеими руками и, блаженно зажмурившись, сделала первый глоток.

Убедившись, что все в порядке, Жюль удалился, а Доминик протянула руку к двум кусочкам подсушенного хлеба, взяла один из них и, окунув в чашку с кофе, медленно, с удовольствием проглотила. Завтрак она особенно любила, хотя не всегда могла насладиться им в полной мере. Поднявшись утром, она первым делом вставала на весы, и если стрелка чуть отклонялась от ее оптимальных сорока пяти килограммов, она пила черный кофе без сахара и не притрагивалась к хлебу. Но сегодня с ее весом было все в порядке. Доминик стала перебирать в уме текущие дела. Она любила утренние часы, когда она могла спокойно посидеть и все обдумать.

Ее секретарша, мадемуазель Демулен, появилась на террасе, когда Доминик допила вторую чашку кофе. В руках она держала записную книжку, ежедневник, а также утреннюю почту.

— Бонжур, мадам.

— Бонжур, Ортанз. Что у нас сегодня?

Сначала они занялись почтой, затем Доминик, взяв Из рук секретарши толстый, в кожаном переплете ежедневник, просмотрела записи на этот день, затем Ортанз, любившая посплетничать, как и все старые девы, стала пересказывать ей новости.

— Мсье Лебек говорит, что маркиз де Босолей вроде бы собрался продавать своего Моне и что он ведет переговоры одновременно с «Дрюо» и «Сотбис», хотя ничего пока не решено. Мсье Лебек полагает, что вы еще успеете перехватить маркиза, к тому же мадам де Босолей — ваша старая приятельница…

— Где она сейчас?

— В Париже, мадам, на авеню Фош.

— Позвони ей. — Доминик задумчиво поджала губы. — Если мне не изменяет память, Моне у них великолепный.

— Вы правы, мадам. Портрет госпожи Мариньи с дочерью. — Она не хуже Доминик знала, что кому принадлежит.

— Отлично. Этим и займись, Ортанз. Узнай, нужны ли Соланж деньги… — Доминик сделала гримаску. — Она наверняка совершила еще один набег на Диора.

Ортанз заглянула в ежедневник.

— Поступила партия товаров от де Врие.

— Хорошо. Я буду на складе в четыре.

— У вас сегодня обед с господином Лангом.

— Ах, да. — Доминик поставила чашку на стол. — Мы будем обедать здесь. Через десять минут пришли ко мне Антуанетту.

— Хорошо, мадам.

Антуанетта была поварихой, которая с бесстрастной практичностью создавала кулинарные шедевры. Однако ее таланты этим не ограничивались: она до хрипоты торговалась с продавцами в магазинах и на рынке — хотя, казалось бы, в этом не было нужды, — устоять перед натиском мадам Моляр не мог никто. Доминик мудро позволяла ей оставлять сэкономленные деньги себе — в качестве поощрения.

Встав из-за стола, Доминик прошла в кабинет. Отсюда она вела телефонные переговоры — у нее была своя частная линия, — здесь писала письма, плела интриги, вынашивала тайные планы. Вошла Антуанетта, как всегда, в черном платье и белоснежном накрахмаленном фартуке.

Пожелав госпоже доброго утра, она встала перед письменным столом, скрестив руки на груди.

— К обеду у нас будет гость, англичанин. — Их глаза встретились, и Доминик пожала плечами, словно извиняясь за то, что какой-то дикарь будет удостоен чести отведать стряпню Антуанетты. — Обед должен быть сытным, но не слишком…

И снова две женщины обменялись взглядами. Ничто на широком крестьянском лице Антуанетты не говорило о том, что она прекрасно поняла свою хозяйку: сегодняшний гость предназначен на заклание.

— Можно подать баранину. Соте из барашка в лимонном соусе, а к нему цикорий, фаршированный шампиньонами, и зеленый горошек, — предложила она.

Доминик утвердительно кивнула.

— Так и сделаем… А на десерт фрукты и сыр. Англичане любят сыр.

— Может быть, мой щавелевый суп на первое?

— Отлично.

Вынув из ящика письменного стола шкатулку с деньгами, Доминик извлекла оттуда несколько банкнот и протянула поварихе, сделав пометку в записной книжке.

— Мерси, мадам.

Антуанетта ушла, а Доминик ногой нажала маленькую кнопку на полу. На этот раз появился дворецкий.

— Жюль, у нас сегодня гость, англичанин. Мы подадим барашка.

— Я предложил бы «Мутон Каде» 1971 года, мадам.

Оно не слишком тяжелое для этого времени дня и подойдет к барашку, так как достаточно молодое.

— Превосходно. А в качестве аперитива бутылку «Крюг-63».

Жюль наклонил голову. Вероятно, важный гость, если он заслуживает «63». Мадам хочет его ублажить… а может, и больше. В зависимости от того, какое вино заказывалось к обеду, Жюль точно знал, какие виды имеет на гостя хозяйка.

— Когда он приедет, мадам?

— В час, обед назначен на полвторого.

Покончив с делами, Доминик прошла в гардеробную — слегка подмазаться и причесаться перед выходом из дома.

У дверей ее ждал «роллс-ройс» «фантом-4». За рулем сидел ее шофер Жан-Поль.

— В магазин, — приказала Доминик, когда он распахнул перед ней дверцу.

Ровно в десять машина мягко выехала из ворот дома номер 1 и направилась к Женеве.

Пирс Ланг проработал два года личным помощником Чарльза Деспарда. Он был молод — тридцать лет — и честолюбив. Ему как младшему сыну не приходилось рассчитывать на наследство. Он имел хорошие манеры и по материнской линии был в родстве со многими английскими аристократами, которым время от времени приходилось расставаться с фамильными реликвиями. В этом отношении он был незаменим.

Доминик дю Вивье возбуждала его с тех самых пор, как он впервые ее увидел, но, помня о ее полудикаре-муже, Пирс Ланг предпочитал держаться от нее подальше и демонстрировать восхищение со стороны. Теперь, подъезжая к ее вилле, он пробовал угадать, почему Доминик внезапно вызвала его в Женеву. Причина могла быть одна.

Рассказы о сексуальных аппетитах Пираньи передавались испуганным шепотом. Судя по отзывам, близость с Доминик дю Вивье была чем-то незабываемым… Пирс Ланг дрожал от нетерпения. Надеюсь, думал он, она не станет тянуть время. Еще немного, и при мыслях о ней он взорвется.

Вилла потрясла его своим великолепием. Вышколенные слуги, свежие цветы, великолепная мебель и картины, только подлинники: превосходный натюрморт Ренуара, мейсенский и севрский фарфор и… неужели даже Фрагонар?

— Мадам скоро будет, — почтительно произнес дворецкий.

Чем скорее, тем лучше, подумал Пирс, оглядываясь по сторонам. Да, Доминик — лакомый кусочек, такой же лакомый, как и ее вилла.

Когда Доминик наконец появилась в гостиной, то пенис Пирса немедленно ей отсалютовал.

— Мадам… счастлив вас видеть.

— Добрый день, мистер Ланг. Как дела в Лондоне?

— «Деспардс» напоминает растревоженный улей.

Мы все возмущены.

— Неужели все?

— Конечно, не считая старикашек — так мы их называем. Они, по-моему, в восторге. Но ведь они отстали от жизни, живут вчерашним днем, но мы не хотим возвращаться к прошлому. Мы хотим, чтобы вы стояли во главе, мадам. Сейчас двадцатый век. Для тех, кто понимает, вы и есть «Деспардс».

— Мой отчим думал иначе…

— Годы, проведенные в Англии, изменили его. — Пирс Ланг пожал плечами. — Обычно мы сентиментальны только по отношению к животным, но… — Он снова пожал плечами. — При всем уважении в вашему отчиму, мадам, я не могу с ним согласиться.

Доминик улыбнулась. Жадный, подумала она. Пустой. Неразборчивый в средствах. Во всем ищет выгоду.

Что ж… Пусть говорит, что положено в этом случае: что ее отчим негодяй, что он поступил несправедливо, что все в «Десйардс» на ее стороне и так далее. «Спасает собственную шкуру, — презрительно подумала Доминик. — Он доволен работой, хочет сохранить ее и спешит продемонстрировать свою преданность. Глупо его не использовать.

Он только на это и годится. А после — выкинуть вон». Доминик улыбнулась. Она ценит его преданность, сказала она, и тронута до глубины души… Теперь он на крючке.

Она видела его насквозь.

Обед удался. Суп был великолепен, барашек таял во рту, овощи чуть похрустывали на зубах, сыр был в меру выдержан. Пирс Ланг выпил три бокала «Мутон Каде» и рюмку арманьяка за кофе. Когда Жюль повернулся, чтоб идти, Доминик как бы невзначай сказала: «Прошу нас не тревожить»…

Пирс Ланг почувствовал, как набухает его пенис. Его разгорячили не только шампанское, вино, арманьяк и близость красивой женщины, но и картины, нарисованные его воображением. Он станет партнером Доминик, они сотрут в порошок это ничтожество Кейт Деспард и поднимутся к вершинам славы…

Доминик глядела на его раскрасневшееся лицо. Болван, она видела его насквозь: жадный, мелочный, запутавшийся в долгах. Он брал небольшие комиссионные с клиентов, что в «Деспардс» было строго запрещено. Он был вещью, которую следовало использовать и выбросить. Большего он не заслуживал. Она получала огромное наслаждение, используя людей, которое не могло сравниться даже с сексом. Она догадывалась, что это Чувство было как-то связано с возмездием, но не хотела углубляться в дебри подсознания. Этот болван уже созрел.

Только поглядите на него. Весь лоснится от похоти и алчности. Он то закидывал ногу на ногу, то поворачивался боком, стараясь скрыть эрекцию.

Решив, что момент настал, Доминик наклонилась вперед — якобы для того, чтобы подлить гостю немного арманьяка, — и положила руку ему на молнию, туда, где оттопыривались брюки. Их взгляды встретились — его, помутневший от страсти, и ее, холодный и презрительный, однако Пирс Ланг ничего не видел: он ощущал только пальцы, сжимавшие его пенис. Его дыхание стало хриплым и прерывистым. Доминик расстегнула молнию. Почувствовав прохладу ее руки, он застонал. Ее пальцы погладили головку члена, скользнули к мошонке. Пирс Ланг попытался подняться, но Доминик крепко сжала его пенис, и он уступил. Страсть и вино затуманили ему глаза.

Склонившись над ним, Доминик обхватила губами пульсирующую головку. Он вскрикнул, корчась от наслаждения. Язык Доминик неутомимо двигался, он то легко касался кожи, то плотно прижимался к ней, исследуя каждый изгиб, нащупал углубление… Тело Пирса Ланга выгнулось. «О Боже… еще!., еще!..»

Расчетливо, не теряя контроля, Доминик довела его до исступления. Ее язык скользил по набухшему члену, руки перебирали отяжелевшие яички. Пирс Ланг стонал, кричал, хрипел, его бедра поднимались и опускались. Доминик была великолепна. Он никогда не испытывал ничего подобного, никогда. Он был готов умереть от удовольствия… Кровь стучала в висках, перед глазами плыл красный туман… Вдруг его тело пронзила сладкая боль, бурно излившаяся наружу. Доминик предусмотрительно уклонилась. Ее лицо осталось бесстрастным, глаза — пустыми и, холодными. «Кретин», — подумала она с ледяным презрением. Но она умело довела его до полного изнеможения, точно определив момент, когда он не мог больше выдержать. Только тогда она позволила ему откинуться назад, ловя ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды. Его лицо пылало, волосы слиплись от пота, грудь тяжело вздымалась, мокрый, обвисший пенис прятался в жестких густых волосах на лобке.

Оставив Пирса Ланга на террасе, Доминик прошла к Себе, разделась, отдала костюм служанке, чтобы та его почистила, приняла душ и снова надела в точности такой же костюм. Когда она вернулась, Пирс Ланг еще лежала в прострации. Она уселась в кресло напротив, закурила и через некоторое время услышала, как маленькие часы из севрского фарфора пробили полчаса. Она наклонилась и легонько потрясла гостя за плечо. Увидев Доминик, он просиял, преданно глядя ей в глаза. Тогда она медленно, заговорщически улыбнулась и сказала, что ей от него нужно.

Во вторник утром Ролло пришел в магазин не один.

Рядом с ним стояла необыкновенно элегантная женщина неопределенного возраста.

— Кейт, позволь представить тебе мою давнюю приятельницу Шарлотту Вейл. Зная о ее безукоризненном вкусе и богатом опыте, я попросил ее помочь тебе как-то изменить свою внешность.

Шарлотта увидела перед собой высокую нескладную девушку, с более чем некрасивым лицом, ужасно неуверенную в себе. Делает вид, что ей наплевать на то, как она выглядит — отсюда джинсы и свитер, — однако на самом деле болезненно это переживает. Шарлотта безошибочно оценила ситуацию.

— Ролло, как всегда, преувеличивает, — произнесла Шарлотта с улыбкой. — Я обещала помочь, но лишь в том случае, если вы сами этого захотите.

— Кейт необходимо привести в порядок, — не унимался Ролло. — То, что она носит, надо выкинуть на помойку.

Бледное лицо Кейт вспыхнуло от унижения.

— Шарлотта когда-то была самой элегантной актрисой Лондона, — торжественно объявил Ролло.

— Друг мой, — Шарлотта положила руку ему на локоть, — спустись-ка лучше в магазин и займись делом.

Мы с мисс Деспард прекрасно обойдемся без тебя.

К огромному удивлению Кейт, он подчинился. Шарлотта повернулась к Кейт:

— Я в самом деле просила его сначала заручиться вашим согласием. Но ведь вы знаете Ролло: он хочет всеми командовать и никого не желает слушать.

— Верно, — согласилась Кейт, немного оттаивая.

— Ролло объяснил мне ваши… обстоятельства, а так как теперь я лишена возможности свободно тратить деньги, то охотно помогаю делать это другим женщинам.

— Я никогда не тратила много на одежду, — защищаясь, сказала Кейт. — Мама с детства внушила мне, что очень дорогие вещи не стоят потраченных денег. Меня вполне устраивает одежда от «Маркса и Спенсера».

— Вас, может быть, и устраивает, но президента и директора-распорядителя «Деспардс» она не может устраивать, — мягко возразила Шарлотта.

— Боюсь, вы правы, — неохотно признала Кейт.

— Тогда почему нам не пойти туда, где меня хорошо знают? — Шарлотта, словно опытный охотник, приготовилась нанести решающий удар. — У нас нет времени шить вещи на заказ, но в наши дни можно выбрать что-либо очень достойное из коллекции pret-a-porte.

«Да, но сами-то вы носите другие вещи», — подумала Кейт. Она интуитивно поняла, что на Шарлотте штучные вещи от какого-нибудь известного модельера — haute couture, хотя и знавшие лучшие дни: темно-синее платье в стиле пятидесятых годов с облегающей юбкой, высоким воротником и отогнутыми манжетами из жесткого белого пике. Маленькая, сдвинутая набок шляпка из тонкой соломки была тоже белой, с лихо торчащим пером, бросавшим легкий штрих тени на немолодое, но необыкновенно привлекательное лицо. Интересно, сколько ей лет? Похоже, за пятьдесят…

— Мне шестьдесят, — спокойно произнесла Шарлотта Вейл, словно читая ее мысли. — А этому платью двадцать. Я в нем играла в «Отдельных столиках». На сцене я всегда носила вещи, сделанные мастерами высокой моды.

Мои критики иронизировали, что женщины приходят на мои спектакли, чтобы посмотреть, как я одета. — Она пожала плечами. — Как бы там ни было, но они приходили.

Увы, тех пьес, в которых мы играли с Ролло, теперь не ставят. Мы устарели… — Она тихонько вздохнула. — Вот я и предлагаю свой опыт и знания тем, кто может их купить. Вам, например. Обычно мои клиенты гораздо старше, — скромно добавила она, — но это не меняет дела. Я только хочу сказать, что не гонюсь за модой, а выбираю классические вещи.

Кейт слушала, широко открыв глаза.

— Я, знаете ли, получаю комиссионные в тех магазинах, куда привожу клиентов.

Смущение испытала Кейт. Вот истинный пример самообладания, восхищенно подумала она. К тому же прямота всегда ей импонировала.

Однако преподанные в детстве матерью уроки бережливости не прошли даром: мысль о том, что ей придется потратить на тряпки целое состояние, привела ее в ужас.

Но тут же в памяти всплыла картинка из прошлого: отец показывает матери журнал с красивой, нарядной женщиной на обложке. «Тебе не хотелось бы для разнообразия купить себе что-нибудь в этом роде, Сьюзан?» И мать возмущенно отвечает: «Ах, Чарльз, о чем ты только думаешь? Меня замучили бы угрызения совести. Я не привыкла швырять деньги на ветер». Разумно? Да. Но слишком прозаично. Мать никогда не позволяла себе пустых трат. Вещи должны служить годами…

— Я вполне могу потратить эти деньги, — решительно сказала Кейт. Она должна была произнести это вслух.

— Разумеется, — спокойно подтвердила Шарлотта. — Иначе я не была бы здесь.

Она в самом деле необыкновенная женщина, с завистью подумала Кейт. В ней нет разящей наповал элегантности Доминик, и все же она в высшей степени элегантна, не только ее одежда, но и она сама. Мягкие золотистые волосы безупречно уложены, ногти покрыты бледно-розовым лаком, фарфоровую кожу оживляет легкий, умело наложенный грим. В ушах жемчужины в бриллиантовой оправе, на запястье плоские золотые часики. На левой руке обручальное кольцо и кольцо с бриллиантом, на шляпе скромная, но необыкновенно изящная булавка. Туфли, сумочка и перчатки — из мягкой телячьей кожи.

— По-моему, очень важно, как ты выглядишь, — медленно произнесла Кейг.

— Необыкновенно важно. Мужчины могут не помнить, что вы сказали, но никогда не забывают, как вы выглядели.

— Но это просто деловая встреча, — испуганно сказала Кейт. — К тому же он муж моей сводной сестры.

По взгляду, брошенному на нее Шарлоттой, Кейт поняла, что сказала что-то лишнее, и снова покраснела.

— В «Деспардс» работают в основном мужчины?

— Да.

— С этим придется считаться. Вы молоды, моя милая, а они, насколько я понимаю, нет.

— Да, это так.

— Тогда вам лучше не подчеркивать разницу в возрасте. Когда вы прочно займете свое место, то сможете делать что угодно. Пока же вам нужно заручиться их поддержкой, верно?

Кейт утвердительно кивнула, не переставая восхищаться логикой этой невозмутимой женщины.

— Тогда ваша одежда должна быть такой, как нужно.

Начиная понимать, Кейт кивнула еще раз.

— Хорошо. Так вы согласны принять мою помощь?

— Да, — горячо прошептала Кейт, с восторгом отдаваясь в руки Шарлотты. Затем она удрученно посмотрела на свои джинсы и принялась теребить свитер.

— У вас есть платье или юбка с блузкой? — тут же спросила Шарлотта. — Покажите мне их.

Вещей оказалось немного, с первого взгляда было видно, что почти все они от «Маркса и Спенсера»: несколько блузок, две-три юбки, столько же пиджаков.

Вряд ли они еще понадобятся, подумала Шарлотта, но пока воспользуемся тем, что есть. Она выбрала костюм из пестрого твида, и Кейт быстро переоделась. Слишком худа, бесстрастно констатировала Шарлотта, но хорошо сложена. Прекрасная гибкая спина, длинная шея, грудь как раз такая, чтобы одежда хорошо сидела. Красивой формы руки и ноги. Но лицо… Она вздохнула. Нужно что-то сделать с веснушками, и волосы покрасить потемнее — что ж, Генри с этим справится. А умело наложенный грим творит чудеса… Здесь пригодится ее сценический опыт.

Через несколько часов, сидя в роскошной парикмахерской, Кейт с внутренним содроганием подсчитывала, сколько она истратила за сегодняшний день. Наверное, весь свой годовой доход. Она погладила безупречно завязанный бант кремовой шелковой блузки, нащупала золотую булавку, которой он был заколот. Затем восхищенно посмотрела на новые туфли из блестящей красно-коричневой кожи и такого же цвета сумочку с пряжкой от Эрме. Ее бархатный костюм — а точнее, брюки с жакетом — был великолепного темно-зеленого цвета, который очень шел к ее блестящим потемневшим волосам, уже не ярко-рыжим, а восхитительно каштановым.

Когда парикмахер Шарлотты — «увы, представитель вымирающей породы, истинный художник, а не просто пара ножниц», — вынул из волос Кейт шпильки, они тяжелой волной упали ей на плечи.

— Ваши волосы нуждаются в стрижке, — прозвучал приговор, — а также в правильном уходе. Как вы их моете?

— Как? Шампунем… — пролепетала Кейт.

— Каким шампунем?

— Каким обычно пользовалась мама… — Кейт назвала шампунь, известный с незапамятных времен.

— Для ваших склонных к сухости волос он не годится. Он только сушит их еще больше. Волосы у вас секутся, и мне придется их состричь сантиметров на десять.

— Если высчитаете нужным… — покорно пробормотала Кейт.

— К тому же они слишком грубые и непослушные, их нужно смягчить и придать им форму. Ну, это дело поправимое, зато они красиво вьются.

— Что-нибудь не слишком сложное, пожалуйста, — отважилась попросить она, — чтобы я сама могла причесываться.

— Не беспокойтесь, я не буду делать никаких укладок, — последовал ответ.

Когда Генри подстриг, помыл шампунем, снова подстриг и высушил — как в старину, рукой и щеткой — ее волосы, Кейт не поверила своим глазам. Волнистые пряди спускались со лба, красиво обрамляя лицо. Раньше, когда она стягивала волосы узлом, ее лицо заострялось, теперь из зеркала на нее смотрела прелестная молодая женщина с высокими скулами.

Кейт завороженно смотрела на свое отражение.

— Пока сухость не исчезнет, будете мыть голову не чаще двух раз в неделю, причем будете пользоваться только тем шампунем и ополаскивателем, которые я вам дам.

И раз в неделю будете приходить на специальные масляные процедуры.

Кейт послушно кивнула. Она сделает все, что прикажет ей этот волшебник.

Счет потряс Кейт не меньше, чем собственная метаморфоза, однако она оплатила его с благодарностью. Она еще раз с изумлением взглянула на себя в зеркало и вспомнила о куче свертков и коробок, лежавших у нее в машине. Впервые в жизни она стала обладательницей шелкового белья с ручной вышивкой, шелковых рубашек и блузок из органзы, пальто из натуральной замши, цвета львиной шкуры, кашемировых свитеров, мягких шерстяных платьев таких оттенков, которых она никогда прежде не носила: сливовый, серо-голубой, жемчужно-серый, терракотовый. У нее появился брючный костюм из зеленого бархата, такого темного, что он казался черным и превосходно оттенял ее кожу и волосы, и вдобавок полдюжины сумок и столько же пар великолепных туфель — конечно же, все это не поместится в ее единственный платяной шкаф в спальне. Тут Ролло небрежно заметил:

«Переедешь в пентхаус».

Странно, она об этом не подумала. Ей было известно, что отец, после того как ушел из дома, устроил себе квартиру на последнем этаже «Деспардс». Но Кейт никогда там не была.

Голова у нее кружилась от новых впечатлений. Они втроем сидели в гостиной, Кейт механически ела, а разговор витал где-то у нее над головой, как и аромат ее новых духов.

— По-моему, — сказала Шарлотта после того, как Кейт перенюхала множество пузырьков, — эти духи как раз то, что вам нужно. Они современные, свежие, изысканные и подходят для любого времени суток: «Y» от Сен-Лорана.

Теперь, сидя за столом, Кейт чувствовала, как аромат этих духов туманит ее и без того одурманенную голову.

Она поняла, что не учла всех последствий своего решения. Тогда она по наивности вообразила, что речь пойдет только о профессиональной стороне дела. Теперь до нее дошло, что стоять во главе «Деспардс» бесконечно сложно. Она вспомнила, что говорила Шарлотта о мужчинах в «Деспардс»… Ведь большинство из них знали ее с детства! И она считала их чем-то вроде своих дядюшек. С чего им ее опасаться? Ее, дочери Чарльза Деспарда?

— ..завтра рано утром, — донесся до нее голос Ролло.

— Прости, что ты сказал?

— Я сказал, что договорился о встрече со старыми сотрудниками завтра в восемь утра.

— В восемь утра! Но…

Встретившись глазами с Ролло, она поняла, почему он назвал столь ранний час. Вернуться в «Деспардс» для нее непросто. Возможно, ей будет тяжело держать себя в руках, особенно под множеством жадных, любопытных взглядов, «Деспардс» открывается в 9.30. В восемь утра там никого не будет, и Кейт без помех сможет встретиться со «старой гвардией». Она улыбнулась, благодарно кивнула Ролло и потрепала его по руке.

— Конечно, — сказала она. — Ты, как всегда, прав.

— Шарлотта посоветует тебе, что надеть. Постарайся исправить дурное впечатление, которое сложилось о тебе у Блэза Чандлера. У него в «Деспардс» сильные позиции, и нужно попытаться расположить его в свою пользу.

И Ролло принялся объяснять Кейт, как ей себя вести, что говорить и что делать. Покорно внимая его наставлениям, Кейт бросила взгляд на Шарлотту, та скорчила уморительную гримасу, и Кейт поняла, что обрела союзницу, которая поможет ей освободиться от деспотической опеки старого друга.

— Давно вы знакомы с Ролло? — спросила Кейт, когда они с Шарлоттой стали распаковывать покупки.

— Мы познакомились еще до войны. Я была молоденькой инженю, а он вторым любовником в пьесе Кауарда.

— Он был таким же, как сейчас?

— Почти таким же. Свои представления о жизни Ролло впитал с молоком матери, но тогда он очень мне помог.

Наш первый любовник был всеобщим кумиром, который считал, что право первой брачной ночи во всех спектаклях, в которых он играл, принадлежит ему, а я имела глупость в него влюбиться. Вообще-то Ролло славный парень. Порой он бывает ужасно тяжелым, он любит командовать, но он на редкость верный друг.

— Это так, — согласилась с энтузиазмом Кейт, — хотя он и правда немного властный…

— Немного? — улыбнулась Шарлотта. — Ролло требует полного подчинения. — Она помолчала. — Вам нужно быть начеку. Когда вы начнете работать в «Деспардс», Ролло захочет дергать за все веревочки.

— Его и так уже называют моим серым кардиналом, — честно призналась Кейт.

— Не давайте ему слишком много власти, — мягко предостерегла Шарлотта. — Сами принимайте решения, не бойтесь взять на себя ответственность. Тогда, глядя по утрам в зеркало, вы будете видеть себя, а не чье-то отражение.

— С сегодняшнего дня я смотрюсь в зеркало с удовольствием! — воскликнула Кейт. Не удержавшись, она еще раз взглянула на свое отражение. — Честно, я даже не представляла себе, что макияж и прическа могут так изменить лицо…

— Людей, не нуждающихся в косметике, очень мало.

Я знала всего одну такую женщину, она была живой легендой.

— Кто это?

— Глэдис Купер. Ей не было равных. — Замолчав, Шарлотта внимательно посмотрела на Кейт. — А вы, Кейт, напоминаете мне молодую Хэпберн — не Одри, а Кэтрин, хотя Одри такая же худенькая, как вы. У вас тот же тип лица и те же рыжие волосы. — что у Кэтрин. Говорят, у каждого из нас есть двойник, вам повезло, что вы похожи на мою любимую актрису.

Кейт вспыхнула от удовольствия.

— Я очень рада, что Ролло познакомил меня с вами! — воскликнула она. — Вы ведь и дальше будете мне помогать? Ролло говорит, что нужно будет устраивать приемы, коктейли и пресс-конференции…

— Вам в новой роли это крайне необходимо, — подтвердила Шарлотта.

— Да, понимаю. Я слишком все упрощала. Верно?

— Вы унаследовали главное отделение одного из крупнейших аукционных домов. По этому поводу ходит много слухов, все сгорают от любопытства: кто победит, вы или ваша сводная сестра?

— И как считают, у кого выше шансы? — Кейт попыталась сказать это как бы шутя, но у нее не получилось.

— У нее, — со свойственной ей прямотой ответила Шарлотта. — Людям трудно понять вашего отца. Те, кто был с ним близок, знают о вашем существовании, хотя он никому о вас не рассказывал. Они знают, что вы давно не поддерживаете отношений. Естественно, их удивило, когда он оставил «Деспардс» вам, а не падчерице. В определенных кругах ходили слухи, что с вами ему не повезло и что вы от него отказались.

Лицо Кейт, всегда готовое залиться румянцем, стало пунцовым и тут же побледнело.

— Это он меня бросил.

— Не правда, — мягко возразила Шарлотта. — Он бросил жену.

— Вот и Ролло мне говорит, что я вела себя как ревнивая жена… — в отчаянии прошептала Кейт.

— Вы любили его, — сказала Шарлотта просто.

— Да, очень любила, очень, — вздохнула Кейт, чувствуя, что Шарлотта все понимает.

— Оскорбленная женщина склонна к саморазрушению, — сказала она. — Возьмите Медею… — Она поднялась с места и огляделась, ища сумочку и перчатки. — Но он тоже вас любил и доказал это, оставив вам «Деспардс».

— Я сделаю все, чтобы оправдать его надежды, — всхлипнула Кейт.

— Не сомневаюсь, что у вас получится. Вы очень пылкое существо, Кейт. Такая юная — и такая уязвимая. Вам нужно многому научиться, и не всегда это будет приятно… — Шарлотта подошла к Кейт, которая все еще сидела на кровати. — Если вам понадобится моя помощь, можете на меня рассчитывать.

Кейт захотелось крепко обнять ее, но она побоялась что-нибудь нарушить в ее туалете. Почувствовав это, Шарлотта наклонилась и поцеловала ее в щеку.

— Вы знаете мой телефон и адрес. Звоните или приходите. Как только я понадоблюсь вам.

Улыбнувшись, она вышла из комнаты, и Кейт услыхала, как она что-то сказала Ролло, затем послышался тихий звон дверного колокольчика. Через некоторое время Ролло поднялся к ней.

— Мы хорошо сегодня поработали, — заметил он, входя в спальню. — В таких делах Шарлотта незаменима, к тому же ей нужны деньги. Она была хорошей актрисой, но, на ее несчастье, все роли ее плана достались Корал Браун, и Шарлотте не удалось полностью реализовать себя. Вдобавок ей всегда нравились проходимцы, которые оставили ее без гроша. Она едва сводила концы с концами, пока не устроилась преподавать этикет в Общество хорошего тона. Обычно она дает советы нуворишам, но, когда я объяснил ей твою ситуацию, она сразу согласилась. Я могу тебе помочь во многом, но есть области, в которых мужчине нечего делать.

Кейт промолчала. Не время выяснять отношения.

Сначала нужно набраться опыта, обрести уверенность, знания, силу, а уж потом постараться освободиться из-под опеки Ролло. Раньше она охотно позволяла ему вмешиваться в свою жизнь. Когда он был «на отдыхе», то помогал ей в магазине, и Кейт из собственных средств выкраивала ему скромную зарплату. После смерти матери Ролло всегда был рядом, скрашивая ее одиночество, и только за это Кейт была безмерно ему благодарна. Однако теперь она поняла, что позволить ему распоряжаться в «Деспардс» было бы неверно. Отец наверняка не одобрил бы этого. Иного ждал от нее и Блэз Чандлер. Сам он не собирался проталкивать в «Деспардс» свою жену. Поэтому будет только справедливо, если и Кейт станет действовать без посторонней помощи. Но время для этого еще не наступило. У нее есть чуть меньше четырех месяцев на то, чтобы войти в курс дела, а после она объявит Ролло, что будет жить своим умом. Но даже сейчас при мысли об этом сердце у нее сжималось…

— Завтра тебе нужно быть в форме. Ложись пораньше, у тебя был трудный день.

— Спасибо тебе за Шарлотту. Она мне ужасно понравилась.

— Я в этом не сомневался, — довольно ответил Ролло. — Я зайду за тобой в четверть восьмого. Постарайся получше выглядеть. — Он поднял палец. — Если будешь хорошо себя вести, завтра я покажу тебе кое-что интересное…