Нью-Йорк, 1965–1967

Как только Эдит Бингхэм узнала о том, как реагировала Ева на смерть Кристофера, она тотчас сделала все, чтобы остановить шум в прессе вокруг этого события. К счастью, старшая дочь Шарлотта как раз находилась в Париже, где закупала туалеты, и Эдит, дозвонившись до нее, попросила отправиться в Швейцарию и взять дело в свои руки.

– Сделай все, чтобы держать газетчиков подальше. А с Евы не спускать глаз – она пыталась покончить с собой.

– Боже мой!

– Я отправила Эдвина Морриса, чтобы он присмотрел за ней. Он был моим лечащим врачом почти тридцать пять лет, и ему можно доверять. Пусть он сам решит, стоит ли ей присутствовать на похоронах. Если он сочтет нужным напичкать ее успокоительными до бессознательного состояния – пусть так и делает. Я бы предпочла, чтобы она находилась здесь, под нашим неусыпным присмотром, чем за три тысячи миль. Думаю, что ты, Шарлотта, справишься. Ты понимаешь, что я имею в виду.

– Да, мама, конечно.

– Знаю, что ты недолюбливаешь ее, но не забывай, что случившееся буквально перевернуло ее жизнь.

– А нашу разве нет?

– И нашу тоже. Но мы умеем себя вести в подобных обстоятельствах, а она – человек не нашего круга – не забывай об этом. Венгры вообще очень эмоциональны. Я отдам нужные распоряжения насчет самолета и займусь необходимой подготовкой здесь…. Да, Шарлотта…

– Что, мама?

– Проследи, чтобы ее траурный наряд соответствовал нашему стилю.

Прибывшая на виллу Шарлотта обнаружила, что Еву уже накачал успокоительными средствами ее личный врач, швейцарец, на попечении которого она находилась. Когда Шарлотта сообщила ему, что вскоре должен прибыть их врач из Соединенных Штатов, чтобы сопровождать Еву к ним, он поджал губы, выражая свое недовольство.

– Она способна перенести путешествие? – спросила Шарлотта.

– Это зависит от того, как скоро вы хотите выехать.

– Не позже послезавтра. Похороны брата состоятся в пятницу. А теперь можно мне повидаться с Евой?

– Если хотите.

Ева находилась в забытьи и лежала на огромной кровати, которую еще недавно делила со своим мужем. Лицо ее превратилось в белую маску. Запястья рук были перевязаны.

– Мне сказали, что она хотела утопиться в озере? – спросила Шарлотта.

– Да. А когда ей это не удалось сделать, разбила стакан в ванной и пыталась перерезать вены. К счастью, прислуга услышала шум, и ее удалось спасти.

Шарлотта с большим любопытством разглядывала золовку. Она не верила, что Ева вышла замуж за ее брата по любви. В отличие от Кристофера. Похоже, что придется переменить свое мнение о ней. Конечно, Ева всегда была склонна к мелодраматическим представлениям, но сейчас она и в самом деле глубоко страдает. Остается надеяться, что она так и будет оставаться под действием успокоительных, пока Кристофера на захоронят в фамильном склепе Бингхэмов. Так будет лучше. Иначе Бог знает, чего можно от нее ожидать.

– А теперь, – сказала Шарлотта, отворачиваясь, – мне бы хотелось повидать племянника.

Ева ничего не запомнила из своего перелета в Нью-Йорк. Кроме нее, в первом классе самолета летели Ив, доктор Моррис, Шарлотта, Кристофер, его няня и медсестра, которую привез с собой доктор Моррис. У трапа самолета их встретил санитарный автомобиль, чтобы отвезти в дом Бингхэмов, который находился в районе Семнадцатых улиц, между Пятнадцатой и Медисон-авеню. Там Еву оставили на попечении медсестры в покоях, где когда-то в годы первой мировой войны жила дочь Бингхэмов, которая родилась умственно отсталой. Отсюда, из помещения на третьем этаже, в самой глубине особняка, вела только одна дверь, и зарешеченные окна говорили сами за себя.

Еву внесли в дом, где весь мраморный вестибюль был уставлен цветами, как и помещение, где находился гроб Кристофера. В день похорон она все еще находилась под воздействием успокоительных. А миссис Бингхэм, в черном траурном наряде, в вуали, руководила всеми. Ее сопровождали дочери, их мужья, бесчисленные дядюшки и тетушки, племянники и племянницы.

Похоронная процессия выглядела внушительно.

– Старина Крис был бы доволен, – заметил один из одноклассников Кристофера по колледжу.

– Особенно ему понравились бы женщины, – ответил ему второй, оглядывая церковь.

– Что-то я не вижу его жены.

– Я слышал, что она плохо себя чувствует. Одна моя знакомая, которая только что вернулась из Швейцарии, слышала, что она, получив известие о смерти мужа, пыталась покончить жизнь самоубийством.

– В самом деле! Это должно было очень не понравиться Эдит Бингхэм. Она ужасно не любит, когда нарушается этикет.

– Они всегда считали, что эта женщина заставила Криса жениться на ней.

– Но они не очень-то были довольны, судя по сплетням, и теми женщинами, которыми он увлекался до нее.

Заиграл орган. Все поднялись…

А в это время Ева, погруженная в странное оцепенение, смотрела в окна, выходившие в сад Бингхэмов. Только через три дня она немного пришла в себя, и к ней поднялась свекровь.

– Ну, как ты? – спросила она. Миссис Бингхэм была в черном, очень простом и дорогом платье. Двойная нитка жемчуга заменила все остальные украшения.

Ева ничего не ответила. Она выглядела так, словно старалась из всех сил что-то понять.

– Почему? – спросила она.

– Что «почему»?

– Почему Кристофер умер?

– Это несчастный случай. Поло – опасная игра. Мы должны радоваться по крайней мере, что он при этом не страдал. Он умер в одночасье. – Голос свекрови оставался спокойным, ровным. Она позволяла себе плакать только в полном одиночестве, у себя в спальне.

– Но почему? – продолжала допрашивать Ева.

«Наверное, она все еще не совсем отошла от лекарств», – решила свекровь и проговорила вслух:

– Жизнь не всегда идет так, как нам хочется, и так, как кажется разумным.

– Нет, я хочу знать, – сказала Ева. И на какую-то минуту в ней снова проявилась прежняя Ева, уверенная, решительная, самостоятельная. – На все есть причины, – продолжала она. – Для всего на свете.

– Его лошадь споткнулась, – сказала Эдит Бингхэм. – Он упал и угодил прямо под копыта другой лошади. Вот почему мой сын умер. – Неестественное спокойствие, с которым она произносила эти страшные слова, было частью того, что составляло ее воспитание. Ни один человек не должен показывать другому, что испытывает на самом деле. Потеря сына – страшная вещь. Но она касается только семьи и никого более. Даже вторая жена ее сына – постороннее лицо в этой драме.

– После того как придешь в себя, мы вместе пойдем на его могилу, – вместо ответа сказала миссис Бингхэм. – Тебе хотелось бы узнать, как проходили похороны?

– Нет, – покачала головой Ева. – Я не желаю ничего знать про смерть. Я не принимаю ее вообще. Не было никакого повода, никаких причин для нее.

С того самого момента, когда Ева открыла глаза и поняла, где находится, она пыталась и не могла понять. Почему судьба, которая с такой заботой провела ее сквозь все тернии, через все мели и перекаты, к тому человеку, о котором Ева мечтала, через четыре года забрала его? А Еве казалось, что счастье будет длиться целую вечность. В той программе, которую она наметила, – для смерти не было отведено места. Значит, на то есть какие-то причины. И она должна узнать, с чем это связано.

– Все это ужасно, – сказала Эдит Бингхэм, – и ты все еще так и не пришла в себя.

О том, что и для нее это не менее ужасная потеря, она ничего не сказала, добавив только:

– Но ведь у тебя остался сын, ради которого стоить жить. «В то время, как у меня больше нет сына», – про себя договорила Эдит.

– Где он? – спросила Ева.

– Наверху, в детской. Он не один. С ним еще два малыша Эстер. Он вполне счастлив. – Эдит помолчала. – Мне так жаль, что у тебя случился выкидыш и ты потеряла ребенка. – Это означало, что в семье появился бы еще один Бингхэм по мужской линии. «И это твоя вина», – подумала Эдит.

Ева отвернулась.

– Жизнь продолжается, – вновь заговорила Эдит. Сколько раз за эти дни, отвечая на соболезнования, она объясняла друзьям, что ее невестка в шоке, что она очень эмоциональный человек и не может прийти в себя после случившегося… Теперь свекровь сама убедилась, что говорила чистую правду. Сама Эдит настолько глубоко запрятала свои чувства, что выглядела почти невозмутимой. Но то, что происходило с невесткой, выбивало ее из колеи. Она поняла, что Еву мучит какой-то вопрос, не получив ответа на который она не сможет вернуться в нормальное состояние. Ева – из породы тех женщин, которые не могут принять случившееся, не разобравшись до конца в том, почему это произошло.

Но и у Эдит были свои вопросы, на которые ей хотелось получить ответ до того, как Ева вернется в русло привычной жизни, которое не имело ничего общего с той жизнью, которую вели Бингхэмы.

У тебя есть твоя компания. Кристофер говорил, что твои дела с каждым днем идут все лучше и лучше. Дела компании требуют внимания…

– У меня всегда находилось время для Кристофера.

– Знаю, – Эдит Бингхэм подумала, что второй брак ее сына и в самом деле оказался счастливым. И это заставило ее окончательно принять Еву, несмотря на все свое недоверие к ней. – Он очень гордился твоими успехами. И я чрезвычайно рада, что в такое трудное время у тебя есть чем занять себя. Но в таком случае подумай, не лучше ли будет, если ты оставишь маленького Кристофера у меня? Ведь он Бингхэм…

Ева повернулась лицом к свекрови и прямо встретила ее взгляд.

– Нет, – ответила она, – сын останется со мной.

– Ты сможешь встречаться с ним, когда захочешь.

– Нет.

Эдит помолчала, раздумывая о том, что сейчас Ева Черни осталась вдовой. Богатой вдовой. Стоящей во главе компании. И вряд ли ее вдовство продлится долго. В связи с этим ее очень беспокоила мысль о внуке – единственном Бингхэме по мужской линии, которая насчитывала больше трехсот лет. Но Эдит решила пока не настаивать. «Не исключено, – подумала она устало, – что вскоре все образуется само собой, и Бингхэм V окажется там, где ему и следует быть – в родовом особняке». Ну а пока Ева остается миссис Кристофер Бингхэм, и Эдит осознавала, что ее долг заботиться о том, чтобы все шло, как полагается.

– Ну, я ухожу, дорогая, – проговорила Эдит, вставая.

– Я хочу повидаться с сыном, – сказала Ева. – Пожалуйста, пусть его приведут.

Эдит почувствовала жесткие нотки в ее голосе.

– Разумеется. Я распоряжусь.

Она вышла, и ей опять пришлось выслушать несколько звонков с выражениями соболезнования. Покончив с ними, она подумала, что будет лучше, если Ева займется чем-нибудь. Эдит не хотела повторения того, что произошло в Швейцарии: Шарлотта рассказала ей все в мельчайших подробностях, которые никто не знал и не должен узнать. Эдит уже связалась со своим адвокатом и попросила сделать все, чтобы заставить замолчать тех, кто оказался свидетелем происшедшего, и уберечь внука от последствий этих слухов. Как хорошо, что это произошло в Швейцарии, так далеко отсюда.

Возвращение к нормальной жизни Ева обставила со всей тщательностью, как и все свои значительные шаги. Она сделала все, чтобы это было замечено публикой. Еще неделю после похорон она оставалась в уединении, а потом в траурном наряде пришла на могилу мужа. На следующий же день ее фотография появилась в газете. Свекровь тотчас явилась к ней, чтобы выяснить, каким образом газетчики могли узнать о ее визите.

– Боюсь, это моя вина, – ответила Ева. – Я упомянула о том, что собираюсь пойти на могилу мужа при моем адвокате. Только через него об этом могли прознать журналисты. Больше он, разумеется, не будет работать у меня.

На самом деле, к большому огорчению Евы, ее адвокат решил уйти сам. Со всеми своими обязанностями до сих пор он справлялся безукоризненно. И Ева попросила его найти кого-нибудь, через кого нужная информация «просочилась» бы в газеты.

– Считай, что это моя лебединая песня, – ответил он, когда Ева позвонила, чтобы поблагодарить его за оказанную услугу. – Пресса сейчас начнет творить новый образ Евы Черни.

– Что я буду делать без тебя, Джерри! – воскликнула Ева.

– Справишься. Я уже не могу оставаться. Врачи сказали, что я долго не протяну, если буду продолжать работать. Все-таки мне уже шестьдесят семь лет. А я начал с двенадцати. Мне уже давно следовало отойти от дел, но постоянно находились клиенты, которым я был нужен… Разве тебе недостаточно того, что ты оплакиваешь мужа? Не хватало, чтобы ты еще стала оплакивать своего юриста.

Ева еще раз взглянула на первую полосу газеты, где была напечатана ее фотография. Порыв ветра откинул черную вуаль. Голова ее поднята, плечи отведены назад. «Богиня победы в трауре», – гласил заголовок. «Величие печали», – утверждал другой, помельче. Небольшое сообщение под фотографией начиналось словами: «Королева красоты оплакивает потерю». Ее новый образ уже запечатлелся в умах публики. И это сердило ее свекровь.

– Что тебе было нужно от адвоката? Для чего ты вызвала его? – ледяным голосом спросила Эдит.

– Я хотела спросить его совета относительно завещания Кристофера.

– Но это должны решать наши семейные юристы – Слоун и Рэнсом, – они ведут все наши дела, также как в свое время делали их предки. Твой юрист не имеет представления ни о чем. – Эдит помолчала. – Тем не менее я готова говорить о завещании сына.

Завещание Кристофера прочли несколько дней спустя. Кристофер Бингхэм IV оставлял все свое имущество сыну, но он должен был унаследовать его, когда ему исполнится двадцать пять лет. До того времени его делами и всеми доходами должна была без всяких оговорок распоряжаться его мать.

– Мой внук становится наследником весьма значительного состояния, – сказала Эдит Бингхэм, – и поскольку он является представителем семейства Бингхэмов, мне кажется, он должен остаться здесь, дабы иметь возможность соответствующим образом подготовиться к своему будущему.

– Место сына – со мной, – ответила Ева. – Я постараюсь подготовить его соответствующим образом к его будущему. Ведь он является также и наследником моей компании.

– Не думаю, что их можно сравнивать.

– А почему бы и нет? Кем был Мэттью Бингхэм, когда приехал в Нью-Йорк? Всего лишь простым клерком. Он нажил состояние благодаря тому, что стал вкладывать заработанные деньги в землю. Мое дело не менее прибыльное. Элен Рубинштейн умерла. Сейчас из прежних звезд осталась только Элизабет Арден. Вакантное место должна занять я. Со временем Кристофер возглавит компанию.

– Бингхэм возглавит косметическую компанию? Мы владели банками, железными дорогами, издательствами, телевизионными компаниями, радиостанциями…

– А знаете ли вы, что сейчас косметические компании ворочают миллиардами? Два из них приходятся на американский рынок, а я здесь высоко котируюсь.

Эдит Бингхэм была ошеломлена. Все те доходы, которые получали Бингхэмы, не шли ни в какое сравнение с тем, что давало предприятие Евы. А ведь то, что они имели, создавалось в течение трехсот лет. И в первый раз она по-настоящему осознала, насколько ее невестка независима в финансовом отношении.

– Кристофер в один прекрасный день станет одним из богатейших людей в мире, – резко сказала Ева. – Но не потому, что ему столько оставил отец, а потому что столько заработает его мать.

И она оставила потерявшую дар речи свекровь.

Ева возвращалась в Европу на теплоходе «Королева Мэри», днем играя с сыном, а ночами, пытаясь собрать рассыпавшееся на осколки то, что составляло стройную мозаичную картину ее жизни. Лучшим лекарством для нее была работа, но к этому выводу она пришла инстинктивно. Кристофер мертв. И хотя она безмерно тосковала по нему, Ева понимала, что прошлого уже не вернуть. Судьба не приняла ее попыток покончить с собой. Ей суждено жить дальше. Раны на запястьях уже зажили, превратившись в тонкие розовые рубцы. И глядя на них, она никак не могла поверить, что способна была на такую глупость, чтобы последовать за Кристофером, где бы он ни был, и потребовать у него ответ, в какую странную игру он играет, и вернуть его назад. Но теперь-то она снова стала сама собой, она и сама не понимала, как ею могли овладеть такие чувства… Кристофер умер. А она жива. И она стала миссис Кристофер Бингхэм IV. Все, что он дал ей, все, что ей так нравилось в нем, осталось при ней.

Конечно, ей не хватало Криса. За четыре года она привыкла к нему, привыкла засыпать вместе с ним в одной постели и теперь подолгу не могла заснуть одна.

В то утро она проснулась очень рано – когда светлая полоска едва появилась на небе. Сначала она хотела закрыть глаза и доспать, а потом вдруг поняла: пора обдумать планы на будущее.

Тосковала она и по физической близости с ним. Больше всего она тосковала именно поэтому. Ее тело жаждало его, и перед ней стоял выбор – либо завести любовника, либо попытаться удовлетворить себя. Но первые дни вдовства исключали появление любовника. Это было слишком опасно. Мужчины – хвастуны и не смогли бы удержаться от того, чтобы не поделиться тем, что переспали с Евой Черни. А к мастурбации Ева всегда относилась с отвращением. Она представлялась ей уделом женщин, которые не могли достичь радости в интимной близости другим способом. У нее не было ни желания, ни терпения идти путем феминисток, которые таким образом утверждали свою независимость.

«Что ж, – решила она. – C этим придется справиться, вот и все. Видимо, я слишком сосредоточилась на Кристофере – и вот результат. Больше такой ошибки я не совершу. Надо довериться судьбе. И личная жизнь – дело второе. Мое призвание – это самое главное. Как иначе еще расценить преподанный мне урок?! Возможно, я снова выйду замуж, – подумала она. – Но вся беда в том, что я не могу просто выйти замуж. Будущий избранник должен быть на том же самом уровне, какого я достигла. Или даже выше. Ну хватит, – оборвала она себя. – Что толку сейчас думать о том, чего пока нет? Время все расставит по местам». Ева придвинула к себе блокнот и карандаш и начала расписывать график поездок на ближайшие шесть месяцев.

В Женеву она не вернулась. Вместо этого направилась в Париж, где обратилась к одному из известнейших специалистов по пластическим операциям. Он настолько искусно устранил все следы шрамов на запястьях, что Ева отвалила ему кучу денег и предложила организовать новую клинику на холмах под Женевой, где он мог бы принимать состоятельных пациентов – богатых людей и пожилых дам, которые не желали смириться с настигающей их старостью.

Покончив с этим, она обратилась к визажисту, который должен был тщательно продумать новый облик Евы Черни – вдовы, снова явившейся в мир. Она собиралась проделать это ровно через три месяца, устроив все так, чтобы ее появление опять заметили. Визажист предложил изменить прическу. Кристоферу очень нравились ее длинные волосы, ему нравилось перебирать их, запутываться в них, и она отращивала их для него… Теперь, благодаря стрижке, открылся классический овал ее лица, безупречная линия подбородка, красиво очерченные губы. Она попросила Юбера де Живанши придумать фасон нескольких черных костюмов, которые бы отличались друг от друга по крою, отделкой, цветом пуговиц, подобрать к ним туфли крокодиловой кожи и соответствующие сумочки и шляпы, которые, впрочем, Ева надевала довольно редко.

И снова в газетах появились статьи и фотографии. Она не соглашалась давать интервью, не позировала перед журналистами, но ей всякий раз удавалось все организовать таким образом, что фотографии почти каждую неделю появлялись то в одной, то в другой газете. Все это время она оставалась в Париже, появляясь только на своей фабрике в Невиле, где вела переговоры с заказчиками. Никаких званых ужинов, никаких официальных обедов и приемов она не посещала. Ее уединение стало предметом бесконечных пересудов. «Бедная Ева, – говорили окружающие. – Ей так трудно вернуться в Женеву. Она не в состоянии видеть свой дом без него». Оставалось только удивляться, как фотографии вдовы, живущей столь уединенно, так часто мелькают на страницах газет.

– Уж не появился ли у нее любовник в «Ле Матэн»? – предположил кто-то.

– Или его жене косметику дают бесплатно. – Вы несправедливы, – раздался еще один голос. – Какова бы ни была она…

– Властная…

– Безжалостная…

– Претенциозная…

– Тщеславная…

– Все это верно, и я еще сам кое-что мог добавить к сказанному, но все равно, самое главное, о чем постоянно твердят газеты, что она – вдова. Хотелось бы выяснить, почему они обращают внимание именно на этот факт? Чего она добивается?

Только в июне Ева заставила себя отправиться в Женеву. Она послала телеграмму, в которой сообщала о своем приезде, или же – она точно не помнила, – велела дать такую телеграмму. Но, подъехав к вилле, обнаружила ее закрытой, тихой, погруженной в послеобеденную дрему. Жак, открывший ей дверь, увидел разгневанное лицо хозяйки.

– Фу! – воскликнула она, принюхиваясь. – Какой спертый воздух, как в могильном склепе. Откройте немедленно все окна. Побольше свежего воздуха! Почему ничего не готово к моему приезду? Разве вы не знаете о моих распоряжениях? Почему все заперто и завешено?

– Мы не получали никаких указаний, мадам, – растерянно ответил Жак.

– А телеграмма из Парижа?

– Не было никакой телеграммы.

– Ладно, я разберусь, – раздраженно бросила Ева и, отправив Кристофера с няней в детскую, сама устремилась в библиотеку. Она распахнула окна, как всегда отдавая предпочтение естественному освещению, и села за письменный стол. На нем лежала пачка уже никому не нужных писем – большая часть их была прислана давно.

И тут Ева ощутила приступ такой вялости и слабости, что не могла заставить себя встать и пойти принять ароматическую ванную. Воздух был влажным. И хотя Ева уже не носила черных костюмов – сегодня на ней был бледно-лиловый, – все равно ей было в нем жарко и душно.

«Мне не следовало возвращаться сюда, – подумала она. – Слишком многое напоминает о нем… и так пусто сейчас… Ах, Кристофер, как мне не хватает тебя…» – она опустила голову на скрещенные руки и замерла в полузабытьи.

Неожиданный шум заставил ее поднять голову и взглянуть в ту сторону, откуда он донесся. На верхушке стремянки, которой пользовались для того, чтобы дотянуться до самых верхних полок, сидела девочка. У нее было бледное, испуганное лицо. Она сидела, скрючившись так, словно хотела сделаться невидимой. Ее широко раскрытые глаза казались еще больше из-за очков. Какое-то время они смотрели прямо друг на друга. Потом Ева повернулась, подняла трубку внутреннего телефона и расстегнула пуговицу на костюме: – Мисс Паттерсон? Мне бы хотелось увидеться с вами немедленно. В библиотеке. – Она положила трубку и подошла к окну. Сделав глубокий вдох, она почувствовала аромат распустившихся роз, что росли прямо под окнами.

– Вы хотели мне что-то сказать, мадам? – спросила мисс Паттерсон.

– Что здесь делает эта девочка? – ледяным тоном спросила Ева.

Маргарет Паттерсон подняла глаза и увидела Алекс. Она проговорила очень спокойно:

– Спускайся вниз, Алекс.

Девочка быстро спустилась вниз по стремянке, бросилась к тому месту, где стояла мисс Паттерсон, и спряталась за ее спину.

– Извините, мадам, – проговорила мисс Патерсон. – Пока вас здесь не было, Алекс ходила в библиотеку, чтобы выбрать книги для чтения.

– Кто ей позволил?

– Никто, мадам. Так получилось само собой… Она перечитала все книги, которые у нее есть. Она читает очень быстро. А здесь так много всего. Теперь, когда вы вернулись, я прослежу, чтобы такое не повторилось.

Наступило молчание. Гувернантка и девочка ждали.

Маргарет почувствовала, как маленькая ручка судорожно сжимает ее ладонь. Слегка опустив голову вниз, она с улыбкой прошептала:

– Все в порядке.

– Скажите, – проговорила Ева, – этот святой отец все еще возникает?

– Да, мадам. Заходил как раз на прошлой неделе. И за неделю до того.

– Он часто приходит?

– По-разному. Иной раз чуть не каждую неделю, а то его не бывает почти месяц. Мы никогда не знаем, когда он может прийти.

«Проклятый старик, – подумала Ева. – Это означало, что Мэри Брент все еще жива. Почему она не умрет? Ей уже пора. Впрочем, – сообразила Ева, – Мэри Брент едва ли исполнилось семьдесят… И она может протянуть еще довольно долго».

– Очень хорошо, – сказала Ева. – Надеюсь, что я не увижу вас на своей половине дома. Я достаточно ясно выразилась? Для вас отведен целый этаж. Вот пусть он и будет в вашем распоряжении. – Ее глаза пробежали по лицу женщины. На девочку она не смотрела. – Я предоставляю вам полную свободу, мисс Паттерсон. Покупайте все, в чем будете испытывать нужду. Любые книги. Но я не хочу, чтобы трогали эти. Некоторые из них очень ценные.

– Алекс с трепетом относится к книгам, она очень любит читать, – ровным голосом ответила мисс Паттерсон.

– Меня не волнует, как она относится к книгам. Выполняйте мои распоряжения. А теперь уведите ее прочь отсюда.

Маргарет повернулась, сжимая маленькую ручку Алекс, и они вместе вышли, осторожно прикрыв за собой дверь.

Ева повернулась спиной к окну, но никак не могла перевести дыхание. Ее щеки пылали. Выдохнув воздух с таким сдавленным стоном, который походил на крик, она схватила с маленького столика у окна мейсенскую вазу в китайском стиле и изо всей силы швырнула ее в книжную полку. Осколки, упавшие на пол, издали нежный мелодичный звук. Вздохнув с облегчением, Ева закрыла лицо руками.

Месяц спустя она предприняла кругосветное путешествие, в ходе которого собиралась появиться во всех салонах и лабораториях. На это уйдет остаток года. С ней в поездку поехал недавно принятый на работу секретарь – долго они у нее не задерживались, не в силах выдержать ни темпа, ни нагрузок, – и юрист, заменивший Джерри Спирса, который оправлялся после операции на сердце. Она не взяла с собой сына. Душой она хотела, чтобы он был рядом, умом понимала, что для маленького ребенка это будет трудное путешествие. Он остался с бабушкой. Совсем неплохо, если он ощутит себя по-настоящему Бингхэмом. Там он узнает о том, каким был его отец. В гостиной Эдит все стены были увешаны портретами сына. Ева пообещала маленькому Кристоферу, что будет посылать открытки из каждого города и покупать подарки в каждой стране, где она побывает.

После Калифорнии, где она, как лесной пожар, пронеслась по своим салонам в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, оставив сотрудникам указания о необходимых переделках, Ева полетела в Токио, где ее положение еще недостаточно укрепилось. После ее отъезда из Токио этого уже нельзя было сказать. Далее – в Гонконг, где она купила место для строительства новой фабрики.

Из Гонконга ее путь лежал в Сидней, где обгоревшая под жарким солнцем кожа австралийских женщин просто требовала помощи крема «Ренессанс». Крема и ее нового восстанавливающего средства. «Уверяю вас, – говорила Ева проникновенным тоном, глядя на покупательниц своими необыкновенными глазами, – если даже я проживу еще сто лет, то вряд ли в продаже появится такой же замечательный крем, как этот. Попробуйте его, и вы сами увидите. Я верну вам деньги назад, если мои обещания не исполнятся». Успех в Сиднее повторился и в Мельбурне, и в Аделаиде, и в Перте.

Затем наступила очередь Мадрида. Она прилетела в Испанию в субботу. Новый салон предполагалось открыть в понедельник. Управляющий с гордым видом провел ее, указывая на тщательно подобранные цвета занавесок.

– Ужасно! – в заключение сказала Ева. – Ужасно! Надо все сменить – и немедленно!

– Сменить?!

– Стены здесь должны быть другого оттенка. Это южная страна. Жаркая страна. А вы выкрасили стены в пастельные тона. Цвета, уместные в салонах Скандинавии, не подходят для южной страны – у женщин здесь совсем другая кожа. И товары, которые продаются здесь, рассчитаны именно на такого типа женщин. Глупцы! Разве можно было слепо копировать наши салоны в северных странах?! К понедельнику надо перекрасить стены. Маляры могут начинать прямо сейчас.

– Но… мадам. Завтра воскресенье!

– И что с того?

Ее взгляд заставил управляющего проглотить все возражения. Когда на следующее утро прибыли маляры, их встретила Ева. Несмотря на угрюмое настроение, их испанские сердца не могли не затрепетать при виде женщины с таким лицом и такой фигурой. Она почувствовала это и улыбнулась, предвкушая, с какой легкостью ей удастся договориться с ними. К ланчу – превосходному ланчу с чудесным испанским вином – она окончательно очаровала их, описав, как составляет цвета губной помады, и предложила воспользоваться тем же самым рецептом при окраске стен – добавить дюжину желтков, чтобы появилось ощущение залитого солнцем пространства. «Ради вас, сеньора, – пообещали они, – в лепешку разобьемся, а сделаем, как вы хотите». Они работали без отдыха все воскресенье и всю ночь. Утром в понедельник она пришла на открытие салона в валенсийском костюме. И маляры в один голос вскричали: «Вот это женщина! Красавица!» Она заплатила им щедро – пять тысяч песет.

В тот же день, вечером, Ева прилетела в Рим. Здесь ее так взбесил местный управляющий, что она залепила ему оплеуху, от которой можно было на пол свалиться. А тут еще, измученный напряженной работой, слег секретарь – с температурой 39° его отвезли в госпиталь.

– Неужели вокруг меня только глупцы и слабаки?! – кричала Ева. – Можно, в конце концов, на кого-нибудь положиться?

– Если вам нужна помощь, – вызвался один из сотрудников, – я знаю одного человека, который решил бы ваши проблемы… К тому же он говорит по-итальянски…

– Ведите его ко мне!

Ева сидела за столом, потягивая шампанское, – она всегда пила только шампанское – после него ее не клонило в сон, как от других вин, поскольку она пила его таким холодным, что стыли зубы. Ева сделала еще один глоток, глядя на молодого человека, стоявшего перед ней. «Слишком молод», – подумала она и спросила, сколько ему лет.

– Двадцать три.

– Вы работаете?

– Должен был начать после возвращения домой, в Америку. Я юрист. И собираюсь со временем открыть свою собственную контору.

– Что вы делаете в Риме?

– Приехал навестить семью моей матери. У них фабрика одежды в Трастевере.

– Вы умеете работать в сумасшедшем темпе?

Массимо Фабиани усмехнулся:

– Все предыдущие семь недель я только так и работал.

– Что-нибудь знаете о косметическом бизнесе?

– Могу описать, чем отличается один оттенок губной помады от другого – пожалуй, это все.

Зазвонил телефон. Ева подняла трубку, помолчала секунду и ответила:

– Нет, и не собираюсь.

Макс прислушался к железным ноткам, прозвучавшим в ее голосе, и подумал, что эта женщина может крошить гранит.

– Он заказал эту партию товаров. И должен принять их. У меня договор, подписанный им, и если он попытается пойти на попятный, я подам на него в суд. Так и передай ему. – И Ева бросила трубку на рычаг.

– Итак, вы юрист, – задумчиво проговорила она. Вообще-то она была не вполне довольна тем секретарем, которого приняла на работу. Он трепетал при виде ее и заикался, когда бы она ни заговаривала с ним. Это выводило ее из себя еще больше.

– А под диктовку писать умеете?

– Да. Во время каникул я подрабатывал, записывая судебные разбирательства. – Считайте, что вы приняты на работу.

Сам Господь Бог послал Еве Массимо Фабиани. Он относился к числу тех людей, которые понимали ее с полуслова. И он был один из тех, кому удавалось убедить ее в том, в чем она в глубине души и сама была убеждена, хотя, как то и дело случалась, на словах выступала против. Он также понял, что она очень часто донкихотствует больше, чем сам «Дон», и постоянно учитывал этот факт. К тому времени, когда они из Рима отправились в Милан, он уже стал совершенно незаменимым, потому что за две недели она успела убедиться, что если она что-то просит его сделать, то это непременно будет выполнено именно так, как она хотела. Он очень быстро усваивал все то, что касалось уловок в косметическом бизнесе.

А Макс обнаружил, что Ева неутомимый путешественник. Она способна была работать восемнадцать часов в сутки, вскакивая на рассвете, вместе с солнцем. Это удавалось ей, потому что она обладала другой, не менее удивительной способностью, – сворачиваться и засыпать, как кошка, в любое время и в любом месте. Она могла спать в машине, пока они ехали из одного города в другой. Сидя на заднем сиденье рядом с Максом, она закрывала глаза и тут же засыпала. Проспала она и всю дорогу в поезде, который шел в Милан, куда ее пригласила давняя приятельница – Мина Рирингетти, – жена того самого человека, который обувал почти всех итальянцев.

Макс, рассчитывавший, что ему выпадет пара свободных деньков в Милане, так как поездка была скорее не деловой, а светской, расположился отдохнуть в своем гостиничном номере. Но тут неожиданно зазвонил телефон. Это была Ева.

– У тебя есть вечерний костюм?

– Нет.

– Тогда пойди и купи. Только самый хороший. Сегодня ты поведешь меня в «Ла Скалу».

– О Боже! – вспоминал потом, несколько лет спустя Макс, рассказывая об этом Алекс. – Это было седьмое декабря – открытие сезона! Премьера «Отелло». Еще заранее, до того как мы отбыли в Милан, я связался с театром и попытался заказать билеты. Но они мне ответили, что билетов уже не достать ни за какие деньги. Все распродано еще месяц назад. А я приглашен на открытие сезона! Чудеса! Я был на седьмом небе от счастья! Ла Скала! Мне удалось побывать во всех самых лучших оперных театрах. В «Метрополитене» – старом, заметь, а не в новом в Линкольн-центре. В «Ковент-Гардене», в Парижской Oпере, в «Ла Фенис». Но «Ла Скала»! Это ведь совершенно неповторимое, если только ты хоть немного любишь оперу.

– А ты ее любишь? – сказала Алекс.

– Да! Представь, что Джордж Элиот сегодня была бы жива. И она бы предложила почитать тебе новый роман, о котором до сих пор никто не слышал. Вот что такое было для меня то открытие сезона в «Ла Скалa». – Макс покачал головой. – Да еще к тому же оказаться в ложе четы Рирингетти. Это я-то! Как-нибудь я тебе расскажу о своем отце, который держит ресторанчик на Малберри-стрит. Да, я пропустил, как появился в доме у Рирингетти, который напоминал скорее дворец. Мадам отвела меня в сторонку, вручила часы от Картье, золотую зажигалку «Данхилл» и сигареты в золотом портсигаре.

– Кстати, – быстро проговорила она. – Сегодня вечером ты Макс Фабиан – американский бизнесмен, мой партнер. Советую говорить по-итальянски хорошо – ведь именно поэтому ты и идешь со мной, но постарайся делать кое-какие ошибки, им это понравится. Постарайся быть предупредительным в меру. Наши отношения с тобой – исключительно деловые.

– Почему? – спросил я.

– Так надо, – ответила она. – Смотри и наблюдай за всеми.

Что означало: «Либо делай, как я говорю, либо заткнись». Я заткнулся, решив, что меня просто взяли с собой прокатиться, но места в первом классе, и надо просто откинуться на спинку и радоваться жизни.

Я решил, что это не помешает мне насладиться премьерой.

– Ну и как?

– О! Представление – я имею в виду не только оперу – было на высшем уровне. В этот вечер мадам встретила своего третьего мужа.

Ева терпеть не могла оперу. Но в день открытия сезона в театре окажутся самые сливки общества, и через Мину можно было познакомиться с весьма важными людьми и за один вечер устроить дела, на которые в другом случае ушла бы целая неделя. А все, что касалось дел ее компании, было для Евы на первом месте. Ради этого можно выдержать и оперу. Она решила пригласить с собой Фабиани, во-первых, потому, что никогда и никуда не ходила одна. А, во-вторых, при его знании итальянского и местных обычаев он мог заметить то, что наверняка ускользнет от ее внимания. Заодно Ева решила убить еще одного зайца.

Девять месяцев прошло с тех пор, как умер Кристофер. Наступило время снова ослепить и поразить всех. Показать, что она просто ненадолго отошла от дел. Появление в «Ла Скала» – самый подходящий момент и самое подходящее место явить себя обществу и миру.

Ee наряд был тщательно продуман: переливающийся черный шелк, отделанный белым, мягко шуршал при каждом ее движении. Из украшений она выбрала бриллиантовое колье изумительной работы, сделанное для Абигайль Бингхэм в 1816 году по случаю рождения старшего сына. Камни лежали на груди, словно капельки чистой росы поутру, вздрагивая и переливаясь при каждом движении. Волосы мягко обрамляли ее лицо, и сзади их перехватывала небольшая бриллиантовая заколка. Поскольку миланская зима казалась Еве смехотворной, она вместо того, чтобы набросить на плечи мех – как это делали остальные женщины, – выбрала кружевную испанскую мантилью. И это платье в сочетании с кружевной накидкой придумал малоизвестный испанский модельер, по имени Эмилиано, с которым Ева подписала эксклюзивный контракт на изготовление моделей. Она намеревалась войти в мир моды в ближайшем будущем. То впечатление, которое произведет ее платье, и даст ответ, правильное ли она приняла решение.

Пройдя следом за Миной в ложу, она на какой-то миг задержалась около Гвидо Рирингетти, который снял мантилью с ее плеч. И в ту секунду, что она замерла рядом с ним, глубокая тишина наступила в театре. Она означала, что сотни человек не могли отвести от нее глаз. Затем шум возобновился снова. Ева опустилась на свое место – в золотисто-белое кресло, улыбаясь через плечо Максу, севшему позади нее. Он слегка подался вперед и тихо проговорил: «В зале все рыдают слезами зависти и ярости».

Ева рассмеялась, слегка откинув голову, чтобы лучше продемонстрировать свою изумительную шею. При этом бриллианты сверкнули, отражая свет многочисленных люстр.

Аромат ее духов стал еще ощутимее, и Макс почувствовал, что у него слегка закружилась голова. Он и сам понимал, насколько несбыточно его желание. Вскоре Ева Черни покинет Италию и вернется в Штаты. Он тоже поедет туда, но сам по себе. Встретить с родителями Рождество, передохнуть и снова взяться за работу, которая потребует много сил, – начинать дело всегда трудно. Ева, скорее всего, будет возмущена его фамильярностью, но он почувствовал, что его это мало волнует, поскольку мысленно уже простился со своим местом.

Медленно гас свет, легкий шумок прошелся по залу. Раздались вежливые аплодисменты, которыми встретили появление дирижера у пульта. Дирижер взмахнул палочкой, и первые звуки оркестра полились в тот же самый момент, как раздвинулся занавес. Макс забыл обо всем на свете. Ева отметила это с большим изумлением. Ее юрист оказался той еще штучкой, но это была настоящая вещь. Он умел не обращать внимания на все лишнее, мешающее и добираться до самой сути. Он разговаривал и жестикулировал, как стопроцентный итальянец, и при этом прокручивал крутые валютные операции, борясь за каждый цент. Он набрался опыта, подрабатывая во время каникул в суде, записывая судебные разбирательства, и знал итальянские бюрократические проволочки лучше итальянских юристов. И вот он сидел в ложе, подавшись вперед, упершись локтем в колено, положив подбородок на руку, не видя и не слыша ничего вокруг. Замечательно, что ее так удачно осенило взять сегодня Макса с собой. Вряд ли кому-нибудь придет в голову, что она завела себе столь молодого любовника. Ева делала все, чтобы подчеркнуть их исключительно деловые отношения. То, что Макс сопровождает ее в поездке, объясняется его прекрасным знанием итальянского. Подчеркивала она и то, что его услуги хорошо оплачиваются. Обращалась она с ним непринужденно, иной раз даже грубовато, явно давая понять, что это ее служащий: он вел себя уважительно, но без подобострастия – как ведет себя человек, которому велели быть здесь. «До чего же умный парень, – подумала Ева. – Он может быть полезен и в будущем».

Когда в конце первого акта снова вспыхнул свет в зале, Мина повернулась к Еве и спросила:

– Ну как, прогуляемся или останемся здесь?

В антракте молодые дамы устраивали нечто вроде парада мод, демонстрируя украшения, выслушивая свежие сплетни, смотрели, кто с кем пришел и кто на кого бросает взгляды. Матроны придерживались старого обычая – принимать посетителей в ложе.

– Надеюсь, мадам Черни позволит миланцам полюбоваться собой, – галантно заметил Гвидо Рирингетти.

Макс поднялся:

– Мадам, позвольте предложить вам руку.

Она слегка улыбнулась. Кажется, парень к тому же и нахал. Но оперлась о его руку, и Макс вывел ее из ложи, чтобы смешаться с толпой, фланирующей по коридорам. И все взгляды тотчас устремились на Еву. Она затмевала всех женщин.

– Дино! – услышала вдруг Ева возглас Мины. – Какая приятная неожиданность! Я не знала, что ты уже вернулся из Санкт-Морица. Как покатался?

– Неплохо, – услышала Ева чей-то голос, глубокий, с легкой вибрацией.

Макс, стоявший рядом и наблюдавший за всем, видел, что Ева вскинула голову, хотя стояла спиной к говорившему, – так собаки делают стойку, почуяв добычу. Она и в самом деле каким-то образом сразу угадала в говорившем того, которого ждала, может быть, и не отдавая в этом отчета самой себе.

Макс взглянул на высокого, темноволосого, загоревшего мужчину, склонившегося сначала к руке Мины, а затем Евы. Макс заметил и то, как ониксовые глаза незнакомца оценивающе пробежали по бриллиантам Евы, и вспыхнули, словно костер на ветру. Макса удостоили короткого кивка и беглого рукопожатия. Его мгновенно просветили, как рентгеновскими лучами, и, прежде чем он успел опомниться, тут же отнесли в разряд «малозначимых».

«Как это им удается сразу определять, кто есть кто? – подумал с удивлением Макс. – У меня вечерний костюм сшит так же хорошо, как и у него. Не отличить. Манжеты отутюжены. На те деньги, которые я истратил, чтобы купить рубашку, можно было прожить целую неделю. И все же он сразу понял, что я не принадлежу к их кругу. Наблюдай и учись, – приказал он себе. – То, что сегодня произойдет, не вычитаешь ни в каких романах».

В Ринальдо ди Марчези, или сокращенно Дино, было все то, что Ева считала привлекательным в мужчине: темные притягательные глаза, рост – он не был так высок, как Макс, но очень хорошо сложен – ни одной унции лишнего веса. Он источал неотразимое мужское обаяние. Но не менее привлекательным был и его титул, уходивший корнями к семейству Борджиа.

«М-да, – отметил про себя Макс. – Настоящий живой князь. Возможно, именно о его предках писал когда-то в своей книге Макиавелли».

После спектакля Макса забросили в гостиницу.

– Завтра, в девять, в офисе, – бросила ему на прощание Ева.

И компания, вместе с присоединившимся к ним Дино ди Марчези, отправилась дальше.

– «Да, мадам», «нет, мадам», «будет сделано, мадам», – проговорил язвительно Макс, когда красные огоньки лимузина исчезли в потоке машин, и поднялся к себе на семнадцатый этаж, насвистывая по дороге мелодию любовного дуэта из «Отелло».

Он проснулся оттого, что звонил телефон. Взглянув на светящийся циферблат, он отметил время: три часа ночи.

– Ошиблись номером, – рявкнул он в трубку.

– Мистер Фабиани?

Макс тотчас сел в постели:

– Да, мадам.

– Князь Ринальдо ди Марчези. Как можно скорее собери какие только сможешь сведения о нем. Чем больше ты узнаешь, тем лучше.

– Ему сорок лет. Принадлежит к числу самых знатных семей в Италии. Разорен, – докладывал Макс два дня спустя. – Пятнадцатый князь в своей линии. Отец у него умер, мать жива и живет в некогда знаменитом, но сейчас совершенно обветшавшем палаццо Марчези в Риме. Вдовец. Его жена умерла четыре года назад, приняв большую дозу снотворного. Адриана Лукарелли. Фирма ее отца известна в мире не меньше, чем «Дженерал Моторс». Она вышла за Марчези в девятнадцать лет, а умерла в двадцать шесть. Детей у них не было – oна не могла родить. Из-за этого постоянно находилась в подавленном состоянии и принимала транквилизаторы. Привычная доза перестала действовать, и она приняла больше обычного. Он растранжирил все деньги, которые Адриана принесла в дом. Ее отец хотел заполучить титул. Но Адриану титул не волновал, она страстно влюбилась в мужа и делала все, что он пожелает, но не могла смириться с тем, что он в то же самое время заводит… – Макс помолчал. – Вот, кажется, и все. Да, Дино ди Марчези весьма чувствителен к женской красоте. У него отличный вкус, так что, думаю, он уже на крючке.

– Чем он занимается?

– Катается на лыжах, стреляет – очень хорошо. Занимается верховой ездой, водит автомобили, спит с женщинами…

Ева прикусила губу. Нет, этот мальчишка ведет себя возмутительно. Надо бы сделать выговор, но он так догадлив, черт возьми…

– Есть предложение, – сказала она, меняя тему.

– У вас или у меня? – с надеждой спросил он.

Ева бросила на него ледяной взгляд, хотя испытывала желание расхохотаться.

– Право, мистер Фабиани, вы относитесь к людям безо всякого почтения. Если хотите стать известным юристом, вам надо вести себя иначе.

– Предпочитаю известность богатству.

– Тогда идите работать ко мне.

– Вы хотите, чтобы я стал вашим юристом?

– Нет. Но если вы будете защищать мои интересы так же, как защищали бы свои, может быть, когда-нибудь…

– Я собираюсь жить очень долго. – Макс посмотрел на Еву. – И где мне предстоит работать?

– Там, где буду находиться я. И продолжать делать все то, что вы делали для меня в последние две недели.

– Мальчик на побегушках, – констатировал Макс.

– Нет. Вам надо будет следить за тем, что происходит вокруг меня. Следить за окружающими, давать мне советы, проверять контракты, которые я подписываю. Не давать обвести меня вокруг пальца…

– Значит, еще и наемный убийца, – усмехнулся Макс.

Ева нахмурилась.

– Одним словом, будем считать, что я возглавлю отдел «Поди-подай».

Ева откинула голову и засмеялась глубоким, неотразимым смехом.

– И не переставать удивлять меня, – закончила она, отсмеявшись.

– Рад, что кому-то мои шутки кажутся забавными.

– Я буду платить вам двадцать пять тысяч долларов в год, – закончила Ева.

– И только за то, что я умею быть забавным! Кажется, меня можно считать самым высокооплачиваемым комиком в бизнесе.

– Вот так я стал тем, кем являюсь сейчас, – проговорил Макс, обращаясь к Алекс. – Наступит день, когда я должен буду остановиться и понять, кем же именно.

Начав работать у Евы, он обнаружил, что его хозяйка очень точно знает, чем займется в ближайшее время и сколько может отвести дней на то или на другое дело. Из Италии они полетели в Нью-Йорк, где Ева отправилась в родовой особняк Бингхэмов, а Макс в это же самое время пошел на Малберри-стрит в небольшой итальянский ресторанчик, которым владел его отец. Там он родился – младший ребенок в семье, где, кроме него, было еще три девочки и три мальчика. Макс пришел, чтобы рассказать семье о своей неожиданной удаче.

В нью-йоркском отделении компании Евы Черни ему отвели небольшой кабинет.

– В общем-то «гардероб», – рассказывал он родным, – но с телефоном и пепельницей. Правда, я не могу там курить – мадам не переносит дыма: это может испортить цвет кожи, – так что мне приходится курить в окно. А я нахожусь на сороковом этаже. И мне надо быть настороже, чтобы не вывалиться, когда начинает звенеть звонок.

– Звонок? – переспросила его старшая сестра Грациелла.

– Швейцар звонит, когда мадам входит в здание. Это означает, что начинается шмон.

– Ну прямо как в армии, – заметил отец.

– Надеюсь, что она будет тебе хорошо платить, – сказала с надеждой мать.

– Хватит на все и про все, – не вдаваясь в подробности ответил Макс.

– А как же твоя собственная адвокатская контора? – снова спросила мать.

– Если я покручусь в ее конторе годика два, то мне не составит никакого труда завести свое дело.

Тогда он еще не догадывался о том, что «годика два» обернуться двумя десятилетиями. Зато сразу понял, что князь Дино ди Марчези приехал в Нью-Йорк, затем, чтобы занять свободное место рядом с Евой.

Мадам пришла к выводу, что князь – лучший спутник для нее, какого только можно себе представить. Обаятельный, неотразимый – правда, не столь обаятельный, как Макс, – он великолепно танцевал и всегда был к услугам Евы. Ему неизменно удавалось заказывать лучшие столики, лучшие места, где бы они ни были, и он никогда не требовал к себе внимания, если Ева погружалась в работу. Иной раз она не пускала его дальше гостиной в своем трехэтажном доме, у южной части центрального парка. В присутствии Дино она не испытывала возбуждения, которое ее охватывало при общении с тем же Максом Фабиани. Это казалось ей странным. На нее он действовал скорее расслабляюще. Если ей не хотелось никуда выходить, он тоже с удовольствием оставался дома. Если ей вдруг требовались компания, шум, суета – он с радостью устремлялся в круговерть жизни. Любое ее желание становилось для него законом. Более того, он научился угадывать их и предупреждать. И к тому же, как сразу отметил Макс, он представлял собой великолепный образчик «la bella figura» итальянской старины.

«А почему бы и нет?» – решила наконец Ева. Прошел почти год. Она не собирается жить в одиночестве. И лучше Дино ей никого не найти. Благодаря ему она поднимется еще на одну ступень выше. Бингхэмы считают себя представителями старой нью-йоркской аристократии. Но род Дино ди Марчези уходит корнями на семьсот лет в прошлое – среди его потомков есть Папа и два кардинала. Макс по этому поводу выразился так: «Это все равно, что иметь прапрадедушкой Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона – троюродным братом, а Бенджамина Франклина – дядюшкой по линии матери». Стать княгиней? Княгиня ди Марчези? Звучит шикарно. «Тогда почему бы нет?» – снова спросила она себя. Это сделала Элен Рубинштейн и Элизабет Арден. Этот князь, конечно, обойдется ей в копеечку, но она сумеет установить контроль над его расходами. У него будет определенная сумма на развлечения, но не более того.

По словам Макса – а Макс всегда оказывался прав в своих утверждениях, – Дино станет заводить женщин, но ему придется устраивать это все таким образом, чтобы ничто не вылезало наружу и не давало повода к сплетням и пересудам. Да, он весьма дорогой мужчина, но с его именем и с его титулом она добьется в тысячу раз больше, чем затратит на его содержание. Только надо продумать, как его держать в узде.

После Рождественских праздников они улетели в Рио, где Ева открывала салон. Князь болтался в одиночестве, но прежде чем он успел остановить взгляд на черноглазой красотке, которая делала ему маникюр, они уже оказались в Буэнос-Айресе, где он слегка простудился и вынужден был провести в постели несколько дней. Он уже крепко сидел на крючке, когда они вернулись в Нью-Йорк и Ева отправилась навестить сына. Дино даже не поморщился, когда Кристофер пнул его в колено и сказал, что никогда не полюбит его.

А затем вместе с огромным багажом, сыном, няней и Максом они вернулись в Швейцарию. Там князь залег в постель и проспал несколько часов кряду. Проснулся он свежим, съел прекрасный завтрак, а затем подошел к спальной комнате Евы с букетом красных роз – как она и предполагала. Ева зарылась лицом в душистый букет и увидела сапфировое кольцо, которое шло в ход в тех случаях, когда мужчины из рода ди Марчези собирались обручиться. Она приняла его и, указав на огромную пустую постель, покрытую шелковым покрывалом, сказала:

– Садись или ложись, если хочешь, мы обсудим с тобой все детали…