Швейцария и Нью-Йорк, 1988

– Как насчет чая? – спросила Пэтси у Алекс, завидев у дороги небольшое кафе.

– Не откажусь, – равнодушно откликнулась Алекс.

– Умираю хочу чаю. У меня так всегда, когда хожу за покупками, – продолжала Пэтси. – Сегодня-то удачно все получилось, даже не думала. Особенно этот голубой крепдешин. Чудо просто! И страшно дешево, потому что это оказался последний кусок.

– Да, очень дешево вышло.

Они заметили столик у стены, и Пэтси положила пакеты с покупками на свободный стул:

– Удивительно, что у нас с ходу все получилось. Туфли как раз подходят под мою соломенную шляпку, которую я купила в прошлый раз в Кембридже, только ленту надо сменить. И я смогу носить их вместе с голубой сумочкой. Получается ансамбль.

– Вы надолго собираетесь остановиться в Хэрроу? – перебила ее Алекс.

– Только на неделю. Дом очень большой. Там живут моя племянница с мужем и трое ее детишек. Думаю, Шейла не собирается заводить еще одного, тем более приятно было еще раз выступить в роли крестной матери. Ну а теперь перекусим. До чего здесь всегда вкусные пирожные!

– Спасибо, Пэтси, мне не надо, – остановила ее Алекс.

– Но у тебя ведь с самого утра во рту ничего не было.

– Я не голодна.

– Обычно ты любила поесть, – удивилась Пэтси, но, почувствовав что-то, переменила тему:

– Как у тебя со временем?

– Ближайшая неделя будет довольно спокойной.

– Тогда, может, ты сможешь выбраться ненадолго? Я счастлива, что ты выкроила время для похода в магазин, – терпеть не могу ходить за покупками одна. А с кем-нибудь – просто одно удовольствие.

– Я тоже не скучала.

Пэтси просматривала меню, но, уловив что-то необычное в голосе Алекс, внимательно посмотрела на нее. Лицо Алекс ничего не выражало. Только остановившийся взгляд вызывал беспокойство. Когда Алекс приехала рано утром – в половине девятого, Пэтси страшно обрадовалась:

– Я как раз собиралась в Тонон за покупками… Теперь поедем вместе. Мне нужно купить материал на платье, которое я надену на крестины. Я знаю одно место, где мы потом сможем позавтракать.

– Если хочешь, то можно поехать в Женеву… – предложила Алекс.

– Нет, нет. Цены там приводят меня в ужас. Мне в Тононе больше нравится. И сегодня к тому же базарный день.

С самого начала Пэтси поразило странное спокойствие Алекс. Когда Пэтси спрашивала ее совета, как она это делала прежде, поскольку покупки были единственным занятием, в котором она не полагалась только на себя, Алекс отвечала без всякого интереса. Что-то угнетало ее, но, учитывая, что произошло на вилле, ничего удивительного. Ничего удивительного не было и в том, что ей захотелось, как она призналась, на время уехать оттуда.

Пэтси заказала чай и пирожные.

– До чего приятно выпить чаю после удачно сделанного дела.

– Жаль, что ты не согласилась купить этот шелк. Мне так хотелось сделать тебе подарок.

– Ты и без того завалила меня подарками. Большинство этих нарядов я могу надевать только по праздникам – они все такие шикарные. Пожалуйста, возьми эклер, – быстро проговорила она, пододвигая тарелку. – Знаешь, у тебя такое унылое лицо с самого утра. Ты теряешь аппетит только тогда, когда тебя что-то грызет. Твоя мать? Ты ведь сказала, что она уже вне опасности.

– К счастью, да.

– Тогда что же?

– Ничего, – ответила Алекс. – Все хоро… – тут рука ее дрогнула и чай выплеснулся на скатерть. – Какая обида, – огорчилась Алекс. – Я приду к тебе поговорить обо всем, когда немного опомнюсь. Мы проведем вместе целый день. А пока расскажи мне о своих племянниках и о крестинах.

Пэтси с удовольствием начала рассказывать, но вскоре поняла, что Алекс находится где-то за тысячу километров отсюда. Пэтси так хорошо знала свою воспитанницу, что не могла ошибиться, глядя на это отсутствующее выражение лица. «Так что же с ней там произошло? – ломала голову Пэтси. – Неужели это из-за мадам она опять впала в депрессию».

– …так что мне показалось, что это восхитительное французское платьице будет как раз, – продолжала говорить Пэтси, – меньшего размера я не нашла. Но Шейла сказала, что ребенок довольно крупный, в отца.

– Мне нравятся крупные дети, – кивнула Алекс.

– Если бы мы жили восемь—десять лет назад – было бы совсем другое дело. Тогда в моде были крупные женщины, крепкого сложения. Но последние пять-десять лет в моду вошли женщины, которые просвечивают, как папиросная бумага.

– Я бы не отказалась носить одежду на два размера меньше своего нынешнего.

– Ну и что хорошего? Ходила бы как драная кошка. Кстати, ты не производишь впечатления толстухи. Но надо же себя чем-то прикрывать, не выставлять же все мослы наружу! – «С чего это она заговорила об этом?» – недоумевала Пэтси. Алекс уже давно не высказывалась на эту тему. – Итак, ты собираешься побыть на вилле, пока не вернется мать? – спросила Пэтси, пытаясь перевести разговор на другую тему.

– Да. Надо закончить кое-какие дела.

– Именно это тебя и беспокоит?

– Ничего хорошего я не жду.

– Не думала, что ты снова вступишь с ней в какие-то отношения.

– Ничего никогда не кончается. – Что-то такое в ее голосе снова заставило Пэтси нахмуриться.

– А как Макс? – спросила Пэтси, чтобы отвлечь Алекс от неприятных мыслей.

Алекс посмотрела на нее поверх чашки:

– Прекрасно. – Ей казалось, что кровь сразу прилила к щекам, но, к счастью, в этот момент Пэтси раздумывала, заказать или нет еще одно пирожное.

«Какая нелепость, – подумала Алекс, сердясь на себя. – Что же это я – всякий раз буду краснеть вот так, когда кто-нибудь произнесет при мне его имя? Нет, так дальше продолжаться не может».

Весь предыдущий день и всю ночь она сражалась со своими фантазиями, не могла уснуть и только под утро задремала. Около восьми проснулась и поняла, что если так пойдет и дальше, она не сможет спокойно смотреть на него. Алекс села в машину и поехала в Тонон. Прежде чем вырулить к дому Пэтси, она выпила по дороге несколько чашек кофе. Но он все равно не шел у нее из головы все утро и весь день. Она перебирала в памяти все случившееся накануне и постоянно чувствовала, будто какая-то пружина сжимается у нее внутри. Пружина, которая, не выдержав напряжения, вот-вот разорвется. «Да что же такого произошло! – убеждала она себя. – Ведь он всего лишь поцеловал меня. Он хотел меня позабавить… – ведь он именно так и сказал. Отчего же я не смеюсь? Почему я не воспринимаю это так же, как и он? – Она не могла выбросить из памяти улыбку, с которой он произнес: «Нормальная женская реакция…» – Мне надо было остаться, не уходить, – повторяла она в который уж раз. – Надо было показать ему, что и для меня это тоже ничего не значит. Что я рассердилась только потому, что он опять принялся дразнить меня – вот и все. – Только дело в том, что не на него она разозлилась. На себя. – Недотрога. Конечно, он мог сказать только одно: «Нормальная женская реакция…» Нет, я поступила как раз ненормально, – решила она, чувствуя, как ее охватывает стыд. – То, как я вела себя, только лишний раз доказало ему, насколько я безграмотна в вопросах секса… Боже, как он, наверно, смеется…»

Мысль о том, что ей предстоит снова увидеть удивление в этих карих глазах, была невыносима.

– Думаю, – сказала она Пэтси, – я смогу побыть у вас пару деньков. За это время на вилле ничего особенного не произойдет. Вы не против?

– Ну конечно, нет. Ты же знаешь, как я всегда рада, когда ты остаешься у меня. А я уеду только в четверг. Оставайся сколько захочешь.

Алекс вздохнула с таким явным облегчением, что Пэтси снова забеспокоилась. Что-то заставляет Алекс прятаться у нее. И это вовсе не связано с матерью, поскольку та лежит в клинике. А потом сообразила: ну конечно, Макс все время проводит время со своей гусыней, и Алекс не хочется быть третьей лишней.

– Оставайся сколько хочешь, – повторила она. – Можешь позвонить на виллу и сказать им, где ты.

– Нет, – быстро ответила Алекс. – Мне просто хочется на несколько дней от всего отключиться.

– Как хочешь, – терпеливо согласилась Пэтси. «Не удивлюсь, если Алекс немного ревнует», – подумала она про себя.

* * *

Только в восемь часов Макс закончил дела в офисе. Целый день он встречался с самыми разными людьми, чтобы положить конец панике, воцарившейся в рядах сотрудников, утвердил план работы на ближайшие дни, когда предстояло побороться с конкурентами, в особенности с Райдер Хаггард, которую в офисе называли не иначе, как «Эта Женщина». Многие годы ее фирма и фирма Евы вели борьбу за место под солнцем. И ни разу Райдер еще не одерживала настоящей победы. И вот теперь прошел слух, что удалось открыть что-то новенькое, совершить переворот в области композиции духов, а это грозило серьезными убытками.

«Эх, Ева, – подумал Макс, – и какого черта ты задумала играть в эти игры именно сейчас? Своих идей у меня нет. Я хорош только там, где мне говорят, что делать».

Подошла его машина.

– Куда поедем, мистер Фабиан?

– Домой… Впрочем, нет… отвезите меня в Маленькую Италию.

– В тратторию?

– Ну да. Мы уже там были, помните?

Внезапно мысль о том, что придется войти в свою пустую комнату, вызвала у него неприятное чувство. Сейчас ему нужно было семейное тепло. День выдался тяжелый. И не только потому, что на горизонте снова появилась «Эта Женщина». Но еще и потому что деятели из министерства промышленности и бюро по борьбе с наркотиками стали придираться к новым средствам борьбы со старением, выброшенным на рынок косметической промышленности. Ко всему прочему появился некий профессор Альберт Клинтман, создавший препарат «Ретин Д». Если экспертиза пройдет успешно – все, конец. Ведь ему, выходит, удалось то, что не удавалось добиться с помощью самых разных кремов: уничтожить признаки старения навсегда.

Макс пробежал глазами отчеты. Если все сказанное окажется верным, если ретин и в самом деле проникает так глубоко в кожу, как ни один самый высококачественный крем до сих пор не проникал, – это будет означать наступление новой эры. Тогда воздействие ретина поможет восстановлению и омоложению кожи гораздо более эффективно, чем все прежние средства.

«Разве только воспользоваться шумихой и объявить, что наша продукция обладает теми же самыми качествами, – думал Макс – Если мы закупим лицензию, то сможем продавать ретин не как крем, а как лекарство». – Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Тупая головная боль подступала медленно, но неотвратимо. Капли дождя, забарабанив по крыше машины и попав ему на лицо, не отвлекли его от тяжких раздумий.

Когда машина остановилась, водитель постучал по стеклу, привлекая его внимание, и сказал:

– Приехали, мистер Фабиан. Хотите, чтобы я подождал?

– Нет, – ответил Макс. – Вы свободны до утра.

Макс знал, что ресторан в это время будет полон и ни единого свободного столика не окажется. Но он распахнул дверь и вошел. И тотчас же на него пахнуло теплом. Здесь сиял свет, стоял шум, пахло знакомыми итальянскими блюдами. Его мать сидела за кассой. Сестра Элла – уменьшительное от Грациелла – стояла у стойки бара. Люди толпились в ожидании, когда освободится место. А в проеме двери, которая вела на кухню и которую не закрывали, чтобы не мешать официантам носить подносы, он увидел крупную фигуру отца, который над чем-то священнодействовал.

Макс вырос в образцово счастливой семье. Он был младшим. Старшей была Грациелла – сейчас ей исполнилось пятьдесят. Затем шел Альдо – он занимался своим собственным бизнесом. Потом родились Розина – и Сюзанна. Розина вышла замуж за винодела, который поставлял вино в ресторан. А Сюзанна переехала в Филадельфию с мужем-дантистом. Бруно – еще один ребенок этой многодетной семьи – получил звание лейтенанта. Родители Макса были итальянскими эмигрантами в третьем поколении. Их прадеды приехали в Америку почти сто двадцать лет тому назад. Отцу Макса исполнилось семьдесят два. Он унаследовал ресторан от своего отца, но значительно расширил его, теперь он занимал весь угол Малберри-стрит.

Детство Макс провел в атмосфере, которой дышала вся Маленькая Италия. Он слушал итальянскую музыку, доносившуюся из распахнутых настежь окон, старики играли в карты, старухи с головы до пят облачались в черное, отправляясь на рынок, где самозабвенно торговались с продавцами; сквозь распахнутые окна магазинов можно было видеть картинки на религиозные темы и изображения Непорочной Девы, и, конечно же, отовсюду доносились привычные ароматы итальянской кухни. Ребенком он говорил только по-итальянски. И вот теперь, как только Макс вошел в большой зал, услышал шум и почувствовал привычные запахи, в нем тотчас же ожил прежний Массимо Фабиани, который говорил, жил и чувствовал все совершенно иначе – как итальянец. Это было его второе «я». Боль в затылке утихла, тяжесть, придавившая плечи, словно сама собой исчезла, и чувство глубокого покоя овладело им.

Оказываясь в Нью-Йорке, Макс сначала всегда отправлялся к своим, хоть у него был собственный номер в роскошном отеле. Он шел туда, где провел детские годы, где вырос и где с удовольствием окунался в атмосферу, напоминавшую ему о прошлом. Здесь было все, чего так не хватало в жизни вице-президента корпорации Евы Черни: покой, порядок, чувство защищенности и счастья.

Его мать – большегрудая, пышная – была как скала. Отец – высокий, теперь уже с изрядным брюшком, – напоминал спокойное море. Макс простоял еще немного, пропитываясь звуками и запахами.

– Массимо! – услышал он вдруг глубокий голос матери, в котором звучало удивление.

– Привет, ма!

Она вышла из-за кассы, чтобы обнять и поцеловать его.

– Ты так быстро вернулся?

– А ты хочешь, чтобы я отправился обратно?

– Дурачок мой! Элла! – громогласно позвала она дочь. – Налей-ка своему братцу стаканчик «Джека Дэниэлса».

Элла, темная, крупная, пышнотелая, как и мать, налила ему двойную порцию и прошла через зал, чтобы тоже обнять и поцеловать брата. Когда три года назад ее муж Джино умер от инфаркта, разделывая рождественскую индейку, она закрыла свой магазин в Джерси и вернулась домой. Два ее сына и дочь давно обзавелись семьями, жили собственными домами, и она не могла себе представить, что будет жить у них, забыв о человеке, за которого вышла замуж в восемнадцать лет. И вот теперь она работала в ресторане, как до замужества, и спала в комнате, которую делила когда-то с сестрами.

– Как кстати. Вот что мне было нужно, – сказал Макс. – У меня выдался такой трудный денек.

– Ты зайдешь к отцу сейчас или чуть позже?

Макс отвечал на приветствия знакомых, его похлопывали по плечу и трясли руку – так было принято в Маленькой Италии – и ему понадобилось довольно много времени, чтобы добраться до кухни. Отец резал телятину ломтиками, сегодня коронным блюдом была телятина по-пармски. Он отложил нож и обнял сына:

– Почему ты не предупредил нас, что приедешь? – упрекнул он. – Что, в твоем большом офисе нет телефона?

– Да я прилетел только утром и целый день пришлось вести переговоры. За целый день только и удалось что съесть бутерброд. Мой желудок пуст, как монастырская бочка. И урчит от голода.

Макс кивнул и улыбнулся поварам, многих из которых он знал Бог знает сколько лет. С некоторыми из них он подростком мыл и сушил тарелки и стаканы. Они вместе чистили кастрюли и сковородки.

– Как насчет куриного бульона с овощами для начала? – спросил он у отца.

– Садись… Карло, освободи тут немного местечка для сына… – распорядился Марио Фабиани, поворачиваясь к дымящейся кастрюле, от которой исходил соблазнительный аромат. Фабиан помешал суп половником – суп был такой густой, что ложка могла стоять, – и только после этого зачерпнул полный половник.

– Я смотрю, дела у тебя идут отлично, – заметил Макс, затыкая красно-белую салфетку за воротник.

– Каждый вечер одно и то же, – усмехнулся отец, возвращаясь к работе. Нож застучал по доске с невероятной скоростью. – А что у тебя? – спросил он. – Что привело тебя назад так быстро?

– Пока мадам нет, кому-то надо держать штурвал в руках.

– Какая беда с ее мальчиком. Потерять ребенка – это очень тяжело. Очень тяжело.

Макс знал, что в этот момент отец думает о самой младшей дочке – о Марии, которая родилась через два года после Макса, но умерла от менингита, когда ей было шесть лет.

– Она сильно переживала, – отозвался Макс. – А как у нас дома?

– Хорошо. У Бруно – повышение по службе. Теперь он капитан.

– Наконец выдержал экзамен? Молодец. Я же говорил, что все будет в порядке.

– Надеюсь, ты останешься здесь до четверга. Он собирается отметить это событие.

– Мне бы очень хотелось, – признался Макс.

Марио глянул на сына из-под густых бровей:

– А как твои дела? Ты надолго?

– На несколько дней. Все зависит от того, как быстро я справлюсь кое с какими делами.

– Я по-прежнему не могу смириться с тем, что такой отличный юрист, как ты, вынужден работать в подчинении у женщины. Это не по-итальянски.

– Зато по-американски, – ответил Макс. – Как твое давление? – Я чувствую себя лучше. И могу работать гораздо больше, чем твоя мать разрешает мне. Сегодня я пришел в шесть и буду работать до двенадцати. У меня хорошие помощники, так что дела идут нормально.

– Ты похудел, – заметил Макс.

– Мать очень строго следит за тем, что я ем.

Они еще немного поболтали о том, о сем, о домашних делах. Макс доел суп и допил вино. После этого отец сказал:

– Ну, а теперь иди к маме. Ты останешься у нас?

– Наверное.

– Хорошо, хорошо… Мне нужно потолковать с тобой кое о чем.

Макс вернулся в зал, где мать уже приготовила столик на двоих рядом с кассой – как обычно. Он всегда шел сначала на кухню к отцу, а потом к матери, которая следила за порядком в зале. Ей обязательно нужно было знать все. Она умела одновременно разговаривать с ним и выбивать чеки, давать сдачу и делать массу других дел. Прищелкнув пальцами, она обратилась к официанту:

– Франко, полпетту по-сицилийски для моего сына.

– И тефтели в томатном соусе, – бодро подхватил Макс, – это то, что доктор прописал!

– Ты что – болен?! – встревожилась мать.

– Разве похоже?

– Нет… но вообще-то выглядишь уставшим. Ты, наверное, много работаешь?

– А ты разве нет?

Макс с любовью посмотрел на мать. Ее темные волосы уже поседели, но все еще вились на висках, а оливкового цвета кожа была удивительно гладкой – у матери почти не было морщин, хотя ее второй подбородок он помнил с того самого момента, как стал осознавать себя. Когда-то она считалась очень хорошенькой, а теперь превратилась в настоящую гранд-даму.

– Я тебе кое-что привез, – сказал Макс, придвинул к себе стул, на котором висел пиджак, и вынул из кармана золотисто-белую коробочку. – Это наши последние духи, – сказал он. – «Очарование».

Мать взяла флакон, открыла его и понюхала, закрыв глаза. У нее были все духи фирмы Черни. И она пользовались ими в строго определенных случаях. Например, «Суть Евы» – только для самых торжественных событий – перед выходом она чуть-чуть трогала ими за ушами и в ложбинке своего необъятного бюста. Для работы – другие. Для визитов в гости – третьи. Она чрезвычайно гордилась Максом. Все ее дети устроились хорошо. Но Макс поднялся выше всех. И она не могла удержаться, чтобы, говоря о нем, каждый раз не упомянуть, что он «вице-президент фирмы Евы Черни».

– Ну, давай выкладывай все свои новости, – сказала она, усаживаясь поудобнее. Ее интересовали малейшие подробности его жизни, а также жизни Евы.

Сейчас ей, конечно же, хотелось прежде всего узнать о похоронах. Покачав головой, она заявила:

– Мне не понравилась затея с кремацией. Тело должно быть захоронено. И те, кто приходит на могилу, должны знать, кто здесь покоится.

Много лет подряд Макс сопровождал мать на кладбище, где похоронили его сестру. Они ухаживали за могилой, клали цветы и молились. Сейчас она уже не могла ходить туда часто, но если возможность предоставлялась, не упускала ее.

– А как сама мадам? Наверное, очень переживала?

– Да, конечно, мама. Она голову потеряла от горя.

– Единственный сын… – Роза Фабиани покачала головой. – До чего же хрупкая вещь любовь… Если бы у нее были еще дети… Не понимаю, почему она не завела еще – ведь у нее было много мужей.

Макс не рассказывал ей и половины того, что ему было известно о Еве. Большую часть сведений Роза черпала из слухов и сплетен. В конце концов она начала восхищаться женщиной, на которую работал Макс, хотя, как и муж, считала, что это не совсем правильно. Дела должны вести мужчины, поскольку так распорядился сам Господь Бог, а значит, так тому и быть. Что-то странное и непонятное есть в том, что женщины подражают мужчинам: не имея опоры и поддержки с их стороны, принимают решения на свой страх и риск, устраивают жизнь на свой лад, меняют и тасуют спутников жизни когда вздумается. Все это пристало мужчинам – на то они и мужчины, – но не женщинам. Роза Фабиани родилась в Америке, ее родители тоже, но предки их были родом из Тосканы, и все ее убеждения и представления шли именно оттуда, опираясь на строгие устои католической церкви. Когда Макс только начинал работать у мадам, Роза постоянно тревожилась за ее бессмертную душу и опасалась отлучения Евы от церкви. Но теперь, когда бы она ни заговаривала о сыне, – а делала она это постоянно, – в голосе ее слышались удовлетворение и гордость.

– А как твоя девушка? – перешла она на другую тему. – Мора красива, но она вдова с двумя детьми, к тому же протестантка.

– С этим покончено.

Роза цокнула языком, скорее одобрительно:

– А как твоя малышка Алекс? Ты ее видел?

– Да. Видел. Но она уже не малышка.

– Мне бы хотелось на нее посмотреть. Почему ты никогда не привезешь ее сюда?

– Ты знаешь почему. Она долго жила в Англии. А кроме того, ее мир очень отличается от моего. – «И тебе следовало бы самому об этом помнить», – подумал Макс.

– Но ты ведь ее крестный отец. И мог бы побаловать ее немного.

«Знаю, – снова подумал Макс. – Я совершил ошибку – поспешил перейти границу и разрушил наши сложившиеся отношения. Добрый старый дядя Макс исчез, а нового Макса она встретила в штыки».

Перед отъездом он поднялся наверх, поговорить с Алекс, но она не ответила на стук. Прежде он все равно вошел бы к ней. На этот раз не посмел, решил подождать. Его звали более неотложные дела. Макс вздохнул, сам того не заметив.

– Что случилось? Тебе не нравится еда?

Ее голос заставил его вернуться оттуда, куда занесли его мысли. Оказалось, что он машинально отодвинул тарелку в сторону.

– Боюсь, я съел слишком много тефтелей, – ответил он.

– Тебя что-то беспокоит?

– Меня очень многое беспокоит. Мне платят за то, чтобы я беспокоился, не забывай об этом, ма.

«Покончу с делами и вернусь к ней, – подумал он. – С этим надо что-то делать». Впервые в жизни он не мог разобраться в себе самом. Он прекрасно понимал, насколько уязвима Алекс в некоторых вопросах. Тогда почему же он поступил так, а не иначе? Что-то заставляло его терзать ее, но теперь он зашел слишком далеко. Его постоянные поддразнивания наконец разрушили их прежнюю крепкую дружбу. Но почему? Ведь единственное, что он позволил себе, просто поцеловать ее. Ему и прежде доводилось это делать. Правда, не так, как в тот раз. Каким-то образом он потерял контроль над собой и из-за этого потерял Алекс. «Черт, надо постараться вернуть все хотя бы на прежнее место. Может быть, еще не поздно…»

– Мне нужно позвонить, ма…

– Ну так звони…

– Нет, не отсюда. Я поднимусь наверх.

Но когда он наконец дозвонился до виллы, Жак ответил ему, что Алекс уехала, предупредив, что вернется через несколько дней. Нет, Жак не знал, где она.

Макс положил трубку. Сел, глядя перед собой, словно в оцепенении, а потом, будто найдя вдруг нужный ответ, набрал номер, который знал наизусть:

– Привет… как ты? Чудесно… да, я понимаю, но я здесь… Ну так отложи приглашение… тридцать минут? Прекрасно… жду.

Алекс отсутствовала три дня. За это время слон, выросший из мухи, уменьшился до размера пылинки, и она спрятала его в глубине души, как привыкла поступать в подобных случаях. Однако, подъехав к вилле, она заметила непривычную там теперь суету. Оказалось, приехал Джонеси. Он стоял на ступеньках с чемоданом, в котором, как всегда, были вещи Евы.

– Она хочет уйти из клиники? – спросила Алекс.

– Да. Я собрал все необходимое. Думаю, она лишней минуты там не пробудет.

– А что случилось?

– Она кое-что прочитала в газетах, которые я ей принес. Ее соперница задумала воспользоваться отсутствием мадам. Мне показалось, что из мадам пойдет дым. Зато именно это заставит ее снова вернуться в мир и заняться своим делом. Она уже позвонила в Нью-Йорк. К счастью, Макс уже там.

– Макс в Нью-Йорке?

– А где же ему быть, если там такая каша заварилась?

– Да, конечно, – проговорила Алекс. – Где же еще?

– Ну ладно, мисс. Мне пора. Пока.

– Подождите!

Он остановился уже в дверях.

– Она не спрашивала обо мне?

– Она ни о ком не спрашивала.

«Все нормально, – подумала Алекс, поднимаясь по лестнице. Я должна знать свое место. Макс улетел в Нью-Йорк, не сказав ни слова. А мать, после того как просила у меня прощения, вообще забыла о моем существовании. Как всегда, дела – самое главное. – Она горько улыбнулась. – Значит, и я могу заняться своими».