Двумя днями позже я стою в группе школьников перед главным зданием Древесного питомника. Утренний туман поднимается вокруг нас. Будто ниоткуда возникают очертания людей и деревьев.

— Ты когда-нибудь занималась этим раньше? — спрашивает меня девочка рядом со мной. Я ее совсем не знаю; должно быть, она из другого городка и из другой средней школы.

— Нет, никогда, — отвечаю я, пораженная тем, что одна из фигур явилась из тумана в образе Кая Макхэма. Его облик излучает спокойствие и силу. И осторожность. Увидев меня, он машет мне рукой. Значит, он тоже записался на восхождения в качестве активного отдыха во время летних каникул. После небольшой паузы, во время которой я, улыбаясь, машу рукой Каю, поясняю:

— Я гуляла, но никогда не поднималась на холмы.

— Никто этим раньше не занимался, — подтверждает Лон, немного надоедливый мальчик из нашей школы. — Нам этого много лет не предлагали.

— Мой дед умел подниматься в горы, — говорю я.

Лон не унимается:

— Умел? — переспрашивает он. — В прошедшем времени? Он что, умер?

Прежде чем я успеваю ответить, появляется офицер Зеленой армии и, откашлявшись, встает перед нами. Он немолод, с коротко стриженными седыми волосами и оливковой кожей. Этим он немного напоминает мне дедушку.

— Здравствуйте, — говорит офицер голосом, таким же жестким и колючим, как его волосы. В отличие от дедушкиного, его голос звучит неприветливо. Пора мне перестать искать всюду дедушку. Он не может материализоваться из окружающих меня деревьев, как бы мне этого ни хотелось. — Я ваш инструктор. Вы должны обращаться ко мне «сэр».

Лон не может сдержаться:

— Мы пойдем на Большой холм? Инструктор останавливает его взглядом, и тот сникает.

— Никто, — продолжает офицер, — не разговаривает без моего разрешения. Это понятно?

Мы киваем.

— Не будем больше терять времени. В путь!

Он указывает на один из поднимающихся за его спиной, густо поросших лесом холмов питомника. Это не Большой холм, он не так высок, но это одно из предгорий, которые, как правило, разрешено посещать только служащим питомника. Моя мама говорит, что эти малые холмы удобны для тренировки восхождений: на лесистых склонах много быстро растущего густого подлеска.

— Поднимайтесь на вершину этого холма, — говорит инструктор, поворачиваясь на каблуках. — Я буду вас там ждать.

Он это серьезно? Без предварительной тренировки?

Офицер исчезает в густом подлеске.

Ясно, что он не шутит. Чувствую, как легкая улыбка появляется в углах моих губ, и встряхиваю головой, чтобы стереть ее. Я первая, кто двинулся за инструктором в чащу деревьев. Они покрыты по-летнему густой зеленью, и, когда я прокладываю свой путь между ними, они пахнут, как дедушка. А вдруг он там, между деревьями? И я думаю: «Если я однажды посмею развернуть тот листок, то сделаю это здесь».

Слышу, как другие участники восхождения пробираются между деревьями вокруг меня и позади. Лес, даже такой, как этот, отчасти культивированный — место шумное, особенно когда все мы продираемся сквозь него. Кусты потрескивают, ветки хрустят под ногами, и кто-то бормочет рядом. Наверно, это Лон. Ускоряю шаг. С некоторыми кустами приходится воевать, но, кажется, у меня это начинает получаться.

Мой привыкший к сортировке ум хочет научиться различать птичьи голоса вокруг и знать названия растений и цветов, которые я вижу. Мама знает большинство из них, а у меня никогда не будет таких специальных знаний — только если работа в питомнике тоже станет моей профессией.

Подъем становится все труднее и круче, но идти можно. Этот малый холм относится к питомнику, поэтому нельзя сказать, что он совсем дикий. Мои ботинки покрыты грязью; к подметкам прилипли опавшие листья и сосновые иглы. На минуту останавливаюсь, ищу место, чтобы соскрести с подметок грязь и двигаться быстрее. Но здесь, в питомнике, упавшие деревья и сломанные ветки тут же убирают. Пришлось чистить подошвы, одну за другой, прислонившись к дереву.

Двигаюсь дальше. Ногам стало легче, и я прибавляю шаг. Вижу гладкий круглый камешек, похожий на яйцо. Совсем как тот, который Брэм подарил дедушке. Оставляю его лежать в траве и иду еще быстрее, раздвигая ветки и не обращая внимания на царапины на руках. Даже когда упругая сосновая ветка, отскочив назад, больно бьет по лицу колючими иголками, я не останавливаюсь.

Похоже, я первая доберусь до вершины, и меня это радует. И вот впереди просвет; вместо древесной чащи я вижу небо и солнце. Я почти у цели. «Дедушка, посмотри на меня», — кричу я беззвучно, но он меня не слышит...

«Посмотри на меня».

Внезапно сворачиваю и скрываюсь в кустах. С трудом продираюсь через них, пока не падаю на кучу опавших листьев, где надеюсь укрыться от чужих глаз. Темно-коричневое платье будет отличным камуфляжем.

Дрожащими руками достаю листок. Не об этом ли я мечтала сегодня утром, когда прятала медальон глубже в карман платья? Могла ли знать, что этот момент настанет здесь, между деревьями?

Вряд ли можно найти лучшее место, чтобы прочитать то, что там написано. Дома меня может кто-то увидеть. В поезде, в школе, на работе — тоже. И даже в этом лесу, густо заросшем разнообразной растительностью, когда наполненный утренним туманом влажный воздух касается моей кожи, мне не совсем спокойно. Жужжат насекомые, поют птицы. Моя рука сметает с бумажки листик, и капля росы падает на нее с таким звуком, как падает на землю спелое яблоко.

Что дедушка оставил мне?

Тяжесть этой тайны на моей ладони, и я ее открываю.

Я была права: слова написаны давно. И хотя я не узнаю шрифта, я узнаю формат.

Дедушка оставил мне стихи.

Ну, конечно. Моя прабабушка. Сто стихотворений. Мне не надо заглядывать в школьный порт, чтобы понять: это стихотворение — не одно из них. Она сильно рисковала, спрятав этот листок, а дедушка и бабушка рисковали, сохраняя его. Какое стихотворение стоит того, чтобы из-за него потерять все?

Уже первая строка привлекает мое внимание. Глаза наполняются слезами. Не знаю почему, но она потрясает меня так, как ничто раньше не потрясало.

Покорно в ночь навек не уходи.

Продолжаю читать и, хотя не все слова ясны для меня, понимаю, что оно должно было значить для дедушки.

Покорно в ночь навек не уходи,

Борись, борись, чтоб день не угасал,

Чтоб молниям не дать остыть в груди.

Но, по мере того как я читаю, я начинаю понимать, что оно значит для меня.

Уставшего от жизни не буди.

Пусть он мудрец — иссяк его запал.

Но ты покорно в ночь не уходи.

В моей груди пока нет молний. Не высекают молний и мои слова. Дедушка сказал мне об этом перед смертью, прочитав мое письмо, написанное чужими словами. Ничто из того, что я до сих пор написала или сделала, не изменило ничего в этом мире. Но сейчас я понимаю смысл слов «бороться» и «уходить покорно».

Читаю все стихотворение до конца. Глотаю его, выпиваю его до дна. Читаю о неистовой борьбе, ярком свете и молниях, и, хотя понимаю не все — язык слишком устарел, — понимаю достаточно. Понимаю, почему дедушка любил это стихотворение. Теперь и я его люблю. Целиком. И молнии, и свет, и борьбу.

Под текстом стихотворения — имя автора: Дилан Томас (1914-1953).

На обратной стороне листка — другое стихотворение. Оно называется «Пересекая отмель», и его автор жил еще раньше, чем Дилан Томас: лорд Альфред Теннисон (1809-1892).

«Так давно», — думаю я. Так давно они жили и умерли. И они, как и дедушка, никогда не вернутся назад.

Жадно читаю и второе стихотворение. Вчитываюсь в слова обоих стихотворений снова и снова, несколько раз, пока не слышу громкий треск ветки или палки рядом со мной. Быстро складываю листок и прячу его. Я слишком задержалась. Надо идти, чтобы наверстать время, которое я потеряла.

Надо бежать.

Стараюсь не задерживаться, хотя бежать сквозь ветки вверх, к вершине, тяжело. Слова стихотворения Томаса такие яростные, такие красивые, повторяю их про себя на бегу. Снова и снова думаю: покорно не уходи, покорно не уходи, покорно не уходи. И уже почти на вершине истина осеняет меня: вот почему они не включили это стихотворение в число избранных.

Оно учит бороться.

Еще одна ветка стегает меня по лицу во время бега, и я вырываюсь на открытое пространство. Озираюсь в поисках инструктора. Его не видно, но кто-то уже сидит на самой вершине. Кай Макхэм.

К моему удивлению, на вершине мы с ним одни. Ни инструктора. Ни одного участника.

Никогда раньше я не видела его таким спокойным и счастливым. Он сидит, опершись на локти и откинувшись назад, лицо обращено к солнцу, глаза закрыты. Он выглядит беспечным и непохожим на себя. И я понимаю, что он всегда взглядом держит людей на расстоянии. Когда он слышит меня, то открывает глаза, и я ловлю в них проблеск искренности, но после снова вижу только то, что он хочет, чтобы я видела.

Из-за деревьев выходит инструктор и останавливается около меня. Он ходит тихо, и я опасаюсь, не видел ли он меня за деревьями немного раньше. Он смотрит на датапод в своей руке и снова на меня.

— Кассия Рейес? — спрашивает он. Очевидно, ожидалось, что я финиширую второй. Значит, моя задержка в лесу была короче, чем я думала.

— Да.

— Сядьте там и ждите, — говорит инструктор, кивая на зеленую полянку на вершине холма. — Любуйтесь видом. Согласно расчету, только через несколько минут здесь появится кто-то из остальных. — Он указывает жестом на датапод и снова исчезает среди деревьев.

Момент растерянности, и я иду к Каю, стараясь сохранять спокойствие. Сердце бьется часто из-за бега и из-за звуков, которые меня спугнули.

— Привет, — говорит Кай, когда я подхожу ближе.

— Привет. — Я сажусь на траву рядом с ним. — Не знала, что и ты занялся восхождением.

— Мама решила, что это хороший выбор.

Думаю о том, как легко он называет «мамой» свою тетю Аиду. Как легко он вошел в нашу жизнь и стал точно таким, каким в нашем Кленовом городке нужно быть. Новеньким и не таким, как все, он был недолго.

Зная, что никогда раньше он ни в чем не был первым, говорю, не подумав:

— Ты нас всех обогнал сегодня.

Хотя это и так ясно.

— Да, — отвечает он. — Но это не удивительно. Я вырос в Отдаленных провинциях, и у меня есть опыт в таких походах.

Он говорит монотонно, будто читает вслух, но я замечаю, что его лицо блестит от пота, и то, как он, будто в изнеможении, вытянул перед собой ноги. Кай бежал, как и я, и, должно быть, быстро. Он что, был охотником в Отдаленных провинциях? Если нет, то от чего он здесь убегал? Разве ему и здесь есть от чего убегать?

И прежде чем я успеваю остановить себя, задаю вопрос, который задавать не следовало:

— Что случилось с твоей мамой?

Его глаза сверкнули удивленно. Он знает, что я имею в виду не Аиду, а я знаю, что еще никто не задавал ему такого вопроса. Не понимаю, что заставило меня сделать это. Может быть, смерть дедушки и стихи, прочитанные в лесу, обострили мои чувства. А может быть, мне хотелось отвлечь его внимание от меня, если он видел, как я читала в лесу стихотворение.

Мне следует извиниться, но я не делаю этого. И не потому, что мне хочется его обидеть. Потому что Кай хочет на него ответить, Я чувствую это.

Но я ошибаюсь.

— Ты не должна была задавать такой вопрос, — говорит Кай. Он не смотрит на меня, поэтому я вижу его только сбоку. Его профиль, его темные волосы, влажные от пота и от воды. Она капала с веток, сквозь которые он пробирался. От него пахнет лесом, и я поднимаю к лицу руки, чтобы ощутить тот же запах. Может быть, это плод моего воображения, но мне кажется, что мои пальцы пахнут чернилами и бумагой.

Кай прав. Мне не следовало спрашивать о его маме. Но вдруг он задает вопрос, которого он не должен был задавать:

— Кого ты потеряла?

— Что ты имеешь в виду?

— Я же вижу, — отвечает он просто. Теперь он смотрит на меня. Глаза у него синие.

Солнце немилосердно жжет мой затылок и макушку. Я закрываю глаза и откидываю назад голову, как раньше это сделал Кай. Теперь солнце жарит веки и переносицу.

Мы оба молчим. Я недолго сижу с закрытыми глазами, но, когда открываю их, солнце на мгновение ослепляет меня. И в тот же момент я сознаю, что хочу ответить Каю:

— На прошлой неделе умер мой дедушка.

— Это случилось неожиданно?

— Нет, — отвечаю я, но в некотором смысле это было так. Неожиданным было то, что дед сказал перед смертью. Но что он должен умереть, я знала. Он умер в восьмидесятый день своего рождения.

— Да, верно, — говорит Кай задумчиво, будто самому себе. — Люди здесь умирают в восьмидесятый день рождения.

— Да. А там, откуда ты приехал, разве не так? — Странно, что эти слова сорвались у меня с языка. Ведь только пару секунд назад он напомнил мне, что не надо спрашивать о его прошлом. Однако на этот раз он отвечает.

— До восьмидесяти там... труднее дожить, — говорит он.

Надеюсь, что изумление не отражается на моем лице. Значит, в разных местах люди умирают в разном возрасте?

Ветки хрустят под ногами участников восхождения. Инструктор появляется из кустов и фиксирует их имена по мере того, как они выбираются из леса на открытое пространство.

Я делаю движение, чтобы встать, и могу поклясться, что слышу, как медальон в моем кармане стукнулся о контейнер с таблетками. Кай оборачивается и смотрит на меня. Я стою не дыша. Мог ли он догадаться, что за слова пронеслись в моей голове, слова, которые я должна запомнить навсегда? Потому что я знаю, что больше не разверну тот листок бумаги. Я должна избавиться от него. Моя кожа жадно пьет свет и тепло солнечных лучей, но голова ясна, и я вдруг понимаю: этот звонкий щелчок я уже слышала раньше, там, в лесной чаще. И кто-то услышал его тоже.

И заметил меня.

Кай переводит дыхание, придвигается ближе.

— Я видел тебя, — говорит он голосом мягким и глубоким, как отдаленное журчание воды. Говорит так, чтобы никто не мог его услышать, кроме меня. — Там, в лесу.

После этих слов, впервые, он дотрагивается до меня. Его рука, быстрая и горячая, на моем плече. На одно мгновение.

— Ты должна быть осторожнее. Подобные вещи...

— Я знаю. — Мне хочется дотронуться до него. Тоже положить руку на его плечо. Но я не делаю этого. — Я это уничтожу.

Его лицо спокойно, но в голосе тревога:

— Ты сможешь сделать это так, чтобы никто не заметил?

— Думаю, что да.

— Я мог бы помочь тебе.

Произнося эти слова, он как бы случайно смотрит поверх моей головы на инструктора, и я осознаю то, чего не замечала до сих пор, потому что он умело скрывал это: Кай всегда поступает так, будто кто-то за ним наблюдает. И, несомненно, ведет ответное наблюдение.

— Как ты смог опередить меня на пути к вершине, — внезапно спрашиваю я, — если ты видел меня в лесу?

Кажется, мой вопрос удивляет Кая.

— Я бежал.

— Я тоже бежала, — говорю я.

— Должно быть, я бежал быстрее, — предполагает он, слегка поддразнивая меня, и тень улыбки пробегает по его лицу. Но он снова становится серьезным и повторяет настойчиво: — Так ты хочешь, чтобы я помог тебе?

— Нет, не надо. Я сама. — Только затем, чтобы он не счел меня идиоткой, которая рискует ради риска, я говорю больше, чем собиралась: — Дедушка дал мне это. Мне не стоило хранить это у себя так долго. Но... слова так хороши.

— Можешь запомнить их?

— Сейчас помню. — В конце концов, у меня сознание сортировщика. — Но знаю, что не смогу помнить их всегда.

— А хотела бы помнить их всегда?

Наверное, он считает меня дурочкой.

— Они так красивы, — повторяю я с запинкой.

Появляется инструктор. Большинство участников уже вышли из леса. Часть их подходит к Каю, часть — ко мне, и мы расходимся по вершине малого холма.

Все смотрят вниз, но видят разное. Кай и его группа, переговариваясь о чем-то, любуются куполом Сити-Холла. Инструктор смотрит на Большой холм. Та группа, которая идет со мной, старается разглядеть сверху столовую питомника и болтает о ланче, о возвращении в школу и о том, не опоздает ли поезд. Кто-то смеется, потому что аэропоезда всегда приходят вовремя.

Мне вдруг приходит в голову строка из другого стихотворения:

Здесь, на печальной высоте...

Не открывая глаз, я поворачиваю голову к солнцу и вижу сквозь сомкнутые веки красный свет. Солнце сильнее меня. Красное пламя прорывается сквозь тьму.

В моем мозгу, как недавно жуки в лесу, жужжат вопросы. «Что случилось с тобой в Отдаленных провинциях? За какие нарушения твоего отца ты получил статус "Отклонение от нормы"? Думаешь, я сумасшедшая, что непременно хочу сохранить стихи? Почему мне хочется снова и снова слышать твой голос?»

Ты ли должен был стать моей парой?

Позже я поняла, что тогда мне в голову не пришел самый важный вопрос: «Будешь ли ты хранить мою тайну?»