На следующий день на работе мы все сразу замечаем, когда в комнату входят чиновники. Как костяшки домино одна за другой падают на игровой стол, так головы присутствующих одна за другой поворачиваются в сторону двери сортировочного центра. Сегодня чиновники в белых униформах пришли ради меня. Все знают это, и я знаю, но все-таки я не ждала их. Я отодвигаю свой стул и встаю, встретившись с ними взглядом поверх перегородок, которые разделяют наши кабинки.

Пришло время моего теста. Они кивают мне, чтобы я следовала за ними.

И я иду с бьющимся сердцем, но с высоко поднятой головой в маленькую серую комнатку с единственным креслом и несколькими столиками. Когда я сажусь, в дверях появляется Нора. Она кажется немного взволнованной, но посылает мне ободряющую улыбку перед тем, как обратиться к чиновникам:

— Могу ли я чем-то помочь?

— Нет, благодарю вас, — отвечает седовласый чиновник, который выглядит значительно старше остальных двоих. — Все, что нам нужно, мы принесли с собой.

В полном молчании они устанавливают необходимое оборудование. Тот, кто отвечал Норе, по-видимому, старший по званию. Остальные двое, обе женщины, действуют умело и спокойно. Они прилаживают датчики у меня за ухом и под воротником блузки. Я молчу, даже когда гель, которым они дезинфицируют кожу, вызывает жжение.

Женщины отступают назад, и старший устанавливает небольшой экран на столе напротив меня.

— Вы готовы?

—Да, — отвечаю я, надеясь, что мой голос звучит ровно и чисто. Распрямляю плечи и кажусь от того немного выше. Если я буду держаться так, будто ничего не боюсь, может быть, они поверят мне? Хотя датчики, которые они прикрепили к моему телу, смогут донести до них правду о моем состоянии — спасибо учащенному пульсу.

— Тогда можете начинать.

Первое задание — сортировка по номерам — легкое, для разогрева. Это справедливо. Они как бы дают мне размять ноги, прежде чем приступить к выполнению более напряженной гонки.

По мере того как я сортирую номера на экране, Превращая хаос в порядок и выявляя закономерности, мое сердце начинает биться ровнее. Я перестаю удерживать в памяти множество разных вещей — поцелуй Ксандера, поступок отца, любопытство относительно Кая, беспокойство за Эми в мюзик-холле, путаницу в моих мыслях и то, кем мне нужно быть и кого мне нужно любить. Я отпускаю их всех на волю, как ребенок отпускает на волю связку воздушных шариков в первый день в начальной школе. Они улетают от меня, яркие, танцующие на ветру, но я не слежу за ними и не пытаюсь вернуть их обратно. Только когда я освобождаюсь от всего, что меня тревожит, я могу работать наилучшим образом и оправдать ожидания руководства.

— Отлично, — говорит старший чиновник, подсчитав очки. — Просто отлично. Спасибо, Кассия.

Женщины-чиновницы снимают с меня датчики. Встречаясь со мной взглядом, они улыбаются мне; теперь их уже нельзя обвинить в пристрастии. Тест окончен. И похоже, что я его сдала.

— Это было удовольствие, — говорит седовласый чиновник, обращаясь ко мне через столик. Я встаю, пожимаю его руку и руки обеих женщин. Интересно, ощущают ли они поток энергии, который проходит через меня? Кровь в моих жилах полна адреналина, и вместе с тем я чувствую облегчение. — Исключительная демонстрация возможностей процесса сортировки.

— Благодарю вас, сэр.

По пути к двери он в последний раз оборачивается ко мне и произносит:

— Мы будем следить за вашими успехами, юная леди.

И закрывает за собой металлическую дверь. Она издает громкий, жесткий звук — звук финала. Прислушиваясь к наступившей тишине, я вдруг понимаю, почему Кай не любит выделяться. Это странное чувство — знать определенно, что чиновники теперь будут внимательно за мной наблюдать. Их внимание ко мне подобно этой двери — вещь реальная и тяжелая, будто из бетона, вполне может придавить.

В тот вечер, когда у Эми происходит Банкет обручения, я ложусь спать рано и быстро засыпаю. Сегодня моя очередь прикреплять датчики для записи снов. Надеюсь, они получат информацию о сновидениях абсолютно нормальной, здоровой семнадцатилетней девушки.

Но во сне я снова сортирую для чиновников. Появляется экран с изображением Эми, и я собираюсь направить ее в резервуар подбора пар. И застываю. Руки останавливаются. Мозг отказывается работать.

— Есть проблемы? — спрашивает седовласый чиновник.

— Я не знаю, куда ее направить, — отвечаю я.

Он смотрит на экран с лицом Эми и улыбается.

— А-а. Здесь нет проблемы. Вы дали ей свой медальон, не так ли?

— Да.

— Она принесет в нем на Банкет свои таблетки, как это сделали вы. Просто скажите ей, чтобы она приняла красную таблетку, и все будет в порядке.

Внезапно я оказываюсь на Банкете. Пробираюсь сквозь толпу девочек в платьях, мальчиков в костюмах и родителей в будничной одежде. Поворачиваю их, отстраняю, толкаю — делаю все для того, чтобы заглянуть в их лица, потому что все здесь одеты в желтое, и лица расплываются, как в тумане. Не могу сортировать. Я ничего не вижу.

Разворачиваю еще одну девочку.

Не Эми.

Пытаясь догнать девочку с грациозной походкой, нечаянно выбиваю поднос с тортом из рук официанта. Поднос падает на пол, торт разваливается на куски, как земля отваливается от корней растения.

Не Эми.

Толпа редеет, девочка в желтом платье стоит одна перед пустым экраном. Эми.

Она чуть не плачет.

— Все в порядке! — кричу я ей, с трудом прокладывая путь через множество людей. — Прими таблетку, и все будет хорошо!

Глаза Эми расширяются. Она вынимает мой медальон. Достает зеленую таблетку и быстро кладет ее в рот.

— Не эту! — кричу я, но слишком поздно. Она берет синюю таблетку и тоже кладет в рот.

— Красную! — ору я, расталкивая последнюю группу людей, чтобы пробиться к ней.

— У меня нет красной, — говорит она, повернувшись в мою сторону. Теперь она стоит спиной к экрану и показывает мне открытый пустой медальон. Ее глаза печальны. — У меня нет красной таблетки.

— Возьми мою, — говорю я, стремясь помочь ей во что бы то ни стало. Я не буду сидеть пассивно. Достаю свой контейнер, отвинчиваю крышку и кладу красную таблетку в ее руку.

— О, спасибо, Кассия, — говорит она. Подносит ко рту. Я вижу, как она глотает.

Все в комнате застывают на месте. Все смотрят на нас, на Эми. Как подействует на нее красная таблетка? Никто этого не знает, кроме меня. Я улыбаюсь. Я знаю: таблетка спасет ее.

За спиной Эми освещается экран, на нем лицо ее пары. И он видит, как Эми умирает. Ее тело падает с тяжелым стуком, по контрасту с легким трепетом закрывающихся глаз, с трепетом ее платья, которое ложится складками вокруг нее и трепетом ее рук, которые остаются раскрытыми, как крылья маленькой птицы.

Просыпаюсь в холодном поту, проходит не меньше минуты, прежде чем я успокаиваюсь. Несмотря на то что чиновники смеются над представлением о том, что красная таблетка — это таблетка смерти, такие слухи все равно ходят. Должно быть, поэтому мне и приснился такой страшный сон о том, что она убила Эми.

Но, к счастью, далеко не каждый сон сбывается.

Ночные датчики прилипли к моей коже. Какая жалость, что именно сегодня была моя очередь надеть их. Но ведь этот кошмар я видела в первый раз; чиновники не смогут обвинить меня в навязчивой идее. Кроме того, я не думаю, что они смогут в точности сказать, что я видела во сне. У девочек моего возраста случаются ночные кошмары, это вполне обычно. Никто не обратит внимания, когда эта информация загрузится в мой файл

Но седовласый чиновник сказал, что они будут следить за мной.

Я вглядываюсь в ночной мрак с болью в груди, от которой мне трудно дышать. Но думать не трудно.

Со дня дедушкиного Прощального банкета в прошлом месяце я мечусь между двумя противоречивыми чувствами: сожалением о том, что он дал мне тот листок со стихами, и радостью, что он это сделал. Потому что теперь я знаю, какими словами выразить то, что происходит в моей душе, — угасание света.

Если бы не было нужных слов, смогла бы я почувствовать это?

Я достаю микрокарту, которую та чиновница дала мне на зеленой лужайке, и на цыпочках крадусь к порту. Мне надо увидеть лицо Ксандера, убедиться, что все в порядке. И вдруг я вижу маму, которая с кем-то разговаривает. Так поздно ночью? С кем?

Из холла меня видит отец, который сидит на диване и ждет, когда мама закончит разговор. Жестом он просит меня подойти и сесть рядом. Когда я подхожу, он видит микрокарту в моих руках и, улыбаясь, поддразнивает меня, как сделал бы любой отец:

— Тебе недостаточно видеть Ксандера каждый день в школе? Хочешь взглянуть на него еще раз перед тем, как лечь спать? — Он обнимает меня. — Я тебя понимаю. Мне тоже постоянно хотелось видеть твою маму. Тогда нам разрешали сразу же распечатать фотографию с порта, а не ждать до первого свидания.

— Как твои родители отнеслись к тому, что мама была из сельскохозяйственных районов?

Отец помолчал.

— Видишь ли, если говорить честно, они были этим немного озабочены. Им раньше не приходило в голову, что я буду обручен с кем-то, кто живет не в Сити. Но вскоре они решили, что рады этому. — Он улыбнулся той улыбкой, которая всегда появлялась на его лице, когда он вспоминал о том, как влюбился. — Им достаточно было один раз увидеть ее, чтобы изменить свое отношение. Видела бы ты тогда свою маму.

— А почему вы встретились в первый раз в Сити, а не в сельскохозяйственном районе? — спрашиваю я. Обычно первое свидание происходит близко от дома девочки. На нем обязательно присутствует чиновник из Департамента подбора пар, чтобы быть уверенным, что свидание проходит, как положено.

— Она настояла на том, чтобы приехать сюда, хотя ей пришлось долго ехать на поезде. Ей хотелось как можно скорее увидеть Сити. Мои родители, чиновник и я — все пришли к остановке, чтобы встретить ее.

Он делает паузу, и я знаю, что в его сознании проносится та первая встреча, и он видит мою маму, которая выходит из того поезда.

— И что было дальше? — Я знаю, вопрос выдает мое нетерпение, но я должна напомнить ему, что он не там, не в прошлом. Он здесь, в настоящем, и я хочу знать все, что можно, о том Обручении, в результате которого я появилась на свет.

— Когда она ступила на землю, твоя бабушка сказала мне: «На ее лице солнце». — Отец делает паузу и улыбается. — И это была правда. Я никогда раньше не видел такого милого и оживленного лица. Мои родители больше никогда не сомневались в ней. Я думаю, мы все влюбились в нее тогда.

Ни отец, ни я не замечаем, что мама стоит в дверях, пока она не дает о себе знать легким покашливанием.

— А я влюбилась во всех вас. — Она кажется мне немного печальной, и я думаю, что она, наверное, вспоминает дедушку или бабушку или их обоих. Отец и она — последние двое, кто помнит тот день, кроме, может быть, чиновника, надзиравшего тогда за их первой встречей.

— Кто звонил так поздно? — спрашиваю я.

— Это с работы, — отвечает мама, устало опускается на диван около отца и кладет голову ему на плечо, а он обнимает ее одной рукой. — Я завтра должна уехать на некоторое время.

— Почему?

Мама зевает, ее голубые глаза широко открыты. Лицо еще хранит следы поцелуев солнца, ведь она работает на свежем воздухе. Она выглядит немного старше, чем всегда, и впервые я вижу редкие седые нити в ее густых белокурых волосах, как тени в солнечном свете.

— Уже поздно, Кассия. Тебе надо идти спать, и мне тоже. Завтра утром я все вам с Брэмом расскажу.

Я не спорю. Сжимаю в руке микрокарту и желаю родителям спокойной ночи. Мама наклоняется, чтобы поцеловать меня на прощанье. Вернувшись в свою комнату, я стараюсь сквозь стены прислушаться к разговору. Что-то в предстоящей маминой поездке тревожит меня. Почему именно теперь? Куда она едет и надолго ли? Она редко ездит в командировки.

— Итак, — говорит отец в соседней комнате, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, — в чем дело? Не припомню, чтобы в последнее время в нашем доме раздавался столь поздний звонок.

— Не знаю, в чем дело. Что-то произошло, но я не знаю толком, что именно. Они посылают несколько сотрудников из разных питомников, чтобы посмотреть на урожай, полученный в питомнике Провинции Грандиа. — Ее голос становится певучим, как бывает, когда очень поздно и она устала. Я помню это с тех времен, когда она рассказывала мне сказки о цветах, а я ей во всем верила. Если она считает, что все хорошо, значит, так оно и есть. Моя мать — одна из умнейших женщин, которых я знаю.

— Как долго тебя не будет? — спрашивает отец.

— Самое большее — неделю. Как ты думаешь, с Кассией и Брэмом все будет хорошо? Ведь неделя — немалый срок.

— Они поймут. — Пауза. — Кассия до сих пор выглядит расстроенной. Из-за образца.

— Я знаю. Меня это беспокоит. — Мама вздыхает. Тихий звук, который я едва слышу сквозь стенку. — Ты сделал ошибку, но вел себя честно. Я думаю, она это скоро поймет.

«Ошибку? Но это не была ошибка, — думаю я. И вдруг понимаю: — Она не знает. Он не сказал ей. У отца есть тайна от матери».

И тогда мне приходит в голову ужасная мысль:

«Если так, моих родителей нельзя считать идеальной парой».

В следующий момент я жалею об этой мысли. Если мои родители — не идеальная пара, то есть ли шансы у меня?

На следующее утро новая гроза сорвала листья с кленов и обильно полила цветы. Я ела завтрак, вечную овсяную кашу, которая дымилась в своем контейнере, когда услышала из порта объявление. Кассия Рейес, ваш активный отдых, восхождение, сегодня отменяется из-за плохой погоды. Просим известить среднюю школу о необходимости проведения дополнительных учебных занятий.

Не будет восхождения. Это значит — не будет и Кая.

Иду к остановке поезда, сквозь дождь и туман. Воздух насыщен водой. В такую погоду мои волосы цвета меди обычно превращаются в спутанную, вьющуюся шапку. Поднимаю глаза к небу и вижу только беспросветную массу туч.

В поезде, в котором я еду, нет никого: ни Ксандера, ни Эми, ни Кая. Они, наверное, уехали на других поездах или еще не вышли из своих домов, но у меня такое чувство, что я что-то потеряла, что-то теряю. Или кого-то?

Может быть, саму себя.

Приезжаю в школу, иду наверх, в исследовательскую библиотеку, где установлено несколько портов. Я хочу найти Дилана Томаса и лорда Альфреда Теннисона и узнать, есть ли у них стихотворения, которые вошли в число Ста стихотворений. Не думаю, что это так, но хочу знать точно.

Мои пальцы нависли над экраном порта, но я в нерешительности. Простейший способ — впечатать их имена, но тогда останется запись о чьем-то поиске, и след может привести ко мне. Значительно безопаснее просмотреть список всех ста поэтов, вошедших в базу данных. Если я буду одну за другой просматривать фамилии поэтов, это будет больше похоже на выполнение задания по ознакомлению и меньше — на поиск чего-то конкретного.

Просмотр занимает много времени, но наконец я дохожу до буквы «Т». Нахожу одно стихотворение Теннисона и хочу его прочесть, но у меня уже нет времени. Томаса в списке нет. Есть Торо. Я нажимаю на это имя: было сохранено одно его стихотворение под названием «Луна». Если у него и есть другие стихи, я их никогда не прочту.

Почему дедушка дал мне те стихи? Хотел, чтобы я поняла их тайный смысл? Может быть, предостерегал меня от покорности? А что это значит? Что я должна бороться с властью? Но не мог же он хотеть, чтобы я покончила с собой! Потому что такая борьба равносильна самоубийству. Физически я не умру, но если я вздумаю нарушать правила, они отнимут все, что мне дорого: мою пару, мою семью, интересную работу. У меня не будет ничего. Не думаю, чтобы дедушка хотел этого для меня.

Не могу разгадать эту загадку. Думаю и думаю и проворачиваю слова в голове и так, и этак. Хотелось бы снова увидеть их на бумаге; возможно, мне было бы легче их понять. Почему-то мне кажется, что все могло быть по-другому, если бы я смогла увидеть их не только в собственных мыслях.

Однако одну вещь я поняла. Хотя я поступила правильно — сожгла стихи и даже пыталась не вспоминать о них, — цели я не достигла. Они не уйдут от меня.

Увидев Эми, сидящую в пищевом зале, я чувствую минутное облегчение. Она просто сияет и, заметив меня, машет мне рукой. Банкет прошел хорошо. Она не паниковала. Она пережила это. И она жива.

Проскальзываю мимо очереди и сажусь за стол около нее.

— Итак, — спрашиваю я, хотя уже знаю ответ, — как прошел Банкет?

Ее сияние распространяемся на каждого в этом зале. За нашим столом все улыбаются.

— Это было идеально.

— Надеюсь, это не Лон? — стараюсь пошутить я, и неудачно: Лон был обручен несколько месяцев назад.

Эми смеется:

— Нет! Его зовут Дален. Он из Провинции Акадиа.

Акадиа — одна из самых лесистых провинций на востоке, далеко от круглых холмов и рассеченных реками долин нашей Провинции Ориа. У них там в Акадиа камни и море. Здесь у нас почти нет ни того, ни другого.

— И... — Я наклоняюсь вперед. То же делают и остальные наши друзья, собравшиеся за этим столом и жаждущие узнать подробности о мальчике, за которого Эми выйдет замуж.

— Когда он встал, я подумала: не может быть. Он не для меня. Он такой высокий, и он улыбался мне прямо с экрана. И ни капельки не волновался.

— И он красивый?

— Конечно. — Эми улыбается. — И, знаете, он, кажется, не слишком во мне разочаровался, слава богу.

— Да как бы он мог? — Эми так ослепительно сияет сегодня в своей тускло-коричневой робе, что, конечно, на вчерашнем Банкете, когда она была в желтом платье, от нее просто невозможно было отвести взгляд. — Итак, он красив. Но все-таки, на кого он похож? — Я смущена, услышав в своем голосе нотки ревности и зависти. Никто не толпился, вокруг меня, чтобы выяснить, на кого похож Ксандер. Тогда не было тайны, потому что все его знали.

У Эми хватает доброты, чтобы игнорировать мой тон.

— На самом деле он немного похож на Ксандера, — начинает она, но тут же обрывает себя.

Я следую за ее взглядом и вижу Ксандера, который стоит со своим подносом всего в нескольких футах от нас и выглядит расстроенным. Почувствовал ли он зависть в моем голосе, когда я расспрашивала Эми о ее паре?

Что со мной происходит?

Стараюсь исправить положение.

— Мы говорили о паре Эми. Она говорит, он похож на тебя.

Ксандер реагирует быстро.

— Значит, он умопомрачительно хорош. — Он садится около меня, но не смотрит в мою сторону. Я смущена. Наверняка он слышал мои вопросы.

— Конечно! — Эми смеется. — Не понимаю, почему я так волновалась. — Она немного краснеет, возможно, вспомнив вечер в мюзик-холле, и смотрит на Ксандера. — Все получилось замечательно, совсем так, как ты говорила.

— Хорошо бы они разрешили тебе распечатать его фотографию сразу же. Хочется посмотреть, как он выглядит.

Эми описывает свою пару и рассказывает о Далене все, что она прочла в своей микрокарте, но я так расстроена, что почти ничего не слышу. Боюсь, что обидела Ксандера, и хочу, чтобы он посмотрел на меня или взял мою руку, но он не делает ни того, ни другого.

По пути из пищевого зала Эми сжимает мою руку.

— Большое тебе спасибо за то, что одолжила мне свой медальон. Я думаю, это он помог мне получить такую пару, как Дален.

Я киваю, соглашаясь.

— Кай вернул его тебе сегодня утром?

— Нет. — Мое сердце падает. Где мой медальон? Почему он не у Эми?

— Не отдал? — Лицо Эми становится белым.

— Нет, — отвечаю я. — А при чем тут Кай?

— Я встретила его вечером в поезде после Банкета обручения. Он возвращался домой после работы. Мне хотелось как можно скорее вернуть тебе медальон, — Эми глубоко вздыхает, — и я знала, что ты увидишься с Каем на восхождении раньше, чем здесь со мной. Принести его к вам домой я тоже не могла: боялась нарушить комендантский час.

— Сегодня утром восхождение отменили из-за погоды.

— Правда?

Восхождение — единственный вид летнего активного отдыха, который категорически нельзя проводить при неподходящей погоде. Даже плаванием можно заниматься в закрытом бассейне. У Эми удрученный вид.

— Я должна была предвидеть это. Но почему он не передал как-нибудь тебе медальон сегодня утром? Он знал, как это важно. Я же ему все объяснила.

Хороший вопрос. Но я не хочу портить Эми настроение в ее праздничный день, не хочу заставлять ее беспокоиться.

— Я думаю, он передал медальон Аиде, чтобы та отдала его кому-нибудь из моих родителей, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал беспечно. — Или он отдаст его мне завтра на восхождении.

— Не беспокойся, — говорит Ксандер. На этот раз он смотрит прямо на меня, и его слова разрушают тот маленький барьер, который готов был возникнуть между нами. — Каю можно верить.