Я делаю успехи в написании буквы «С». Приехав на восхождение, я практически взлетаю на вершину холма и, отметившись у инструктора, спешу на свое место рядом с Каем. До того как он успевает сказать хоть что-то, хватаю палочку и рисую «С» прямо здесь, в грязи рядом с ним.

— Какая буква следующая? — спрашиваю я, а он слегка усмехается.

— Знаешь, я тебе не нужен, ты можешь учиться сама, — говорит он. — Смотри на буквы в твоем скрайбе или в ридере.

— Но они не такие, как у тебя, — возражаю я, они не связаны друг с другом. Я видела раньше такой шрифт, но не знаю, как он называется.

— Курсив, — говорит он мягко. — Его труднее читать, но он такой красивый. Это один из старых способов письма.

— Вот этому я и хочу научиться.

Мне не интересно копировать угловатые печатные буквы, которыми мы пользуемся сейчас, хочется научиться писать буквы округлые, наклонные и связанные между собой. Так писать умеет только Кай.

Он смотрит поверх моей головы на инструктора, который вглядывается в чащу, будто боится, что кто-нибудь еще упадет и поранится, как вчера.

— Так какая следующая? — спрашиваю я снова.

— «А», — отвечает Кай, показывая, как напирать маленькую букву «а». Он рисует наклонный овал, приставляет справа палочку и загибает ее немного снизу вправо. — Потому что это вторая буква твоего имени. — Он обхватывает рукой палочку поверх моей руки.

Наверх, кривая, вниз.

Его рука мягко ведет мою, слегка надавливая, когда линия идет вниз, и отпуская, когда она идет вверх. Я прикусываю губу от напряжения, а может быть, оттого, что боюсь выдохнуть, пока не закончу писать букву «а». Источник: http://darkromance.ucoz.ru/

Буква выглядит совершенной. Я делаю прерывистый выдох. Мне хочется посмотреть на Кая, но вместо этого я смотрю на наши руки, которые сейчас лежат рядом, обхватывая палочку. При этом свете его рука не кажется красной, она смуглая и сильная. Целеустремленная.

Кто-то выходит из-за деревьев. Мы оба одновременно выпускаем палочку из рук.

Из леса выбирается Ливи. Она еще ни разу не приходила третьей и просто умирает от волнения. Пока она щебечет с инструктором, мы с Каем встаем и как бы случайно затаптываем написанные буквы ногами.

— Почему я начала учиться писать с букв своего имени?

— Потому что даже если тебе больше не придется учиться писать, ты всегда сможешь написать свое имя. — Он наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня, и я догадываюсь, о чем он сейчас спросит. — Ты хочешь научиться писать и другие слова?

Киваю. Его глаза расширяются, и я вижу, что он меня понимает.

— Слова из того листка, — шепчет он, продолжая смотреть на Ливи и инструктора.

— Да.

— Ты еще помнишь их?

Я снова киваю.

— Говори мне понемногу каждый день, и я запомню их для тебя. Тогда их будут знать уже двое.

И хотя в любой момент к нам могут подойти и заговорить Ливи, или инструктор, или кто-нибудь другой, я на мгновение задумываюсь. Если я скажу сейчас Каю эти слова, мое положение станет еще опаснее. И я подвергну опасности Кая. И должна буду ему доверять.

Могу ли я сделать это? Я стою и любуюсь видом, открывающимся с вершины холма. Но небо не дает ответа. И купол Сити-Холла вдали тоже хранит молчание. Вспоминаю сказки об ангелах, о которых думала в пути на Банкет обручения. Но я не вижу ангелов, они не слетают на мягких крыльях к моему уху и не шепчут ответа на мой вопрос. Могу ли я довериться этому мальчику, который умеет писать палочкой на земле?

И что-то самое сокровенное во мне — мое сердце или, может быть, душа, эта мифическая часть человека, о которой заботятся ангелы, — говорит мне, что могу.

Я наклоняюсь ближе к Каю. Мы не смотрим друг на друга, мы смотрим прямо перед собой, чтобы быть уверенными — никто ничего не заподозрит, если втянет в нашу сторону. Когда я шепчу ему эти слова, мое сердце так переполнено, что готово разорваться: ведь это в первый раз я произношу их, действительно произношу их вслух для другого человека.

Покорно в ночь навек не уходи,

Борись, борись, чтоб свет не угасал...

Кай закрывает глаза.

Открыв их, он вкладывает мне в руку бумажный комок.

— Прочти это для практики, — говорит он, — а потом уничтожь.

Я с трудом дожидаюсь конца занятий в средней школе, а потом — работы по сортировке, прежде чем суметь заглянуть в то, что дал мне Кай. Я терплю, пока не оказываюсь в безопасном месте: дома, на кухне, за ужином и одна, потому что моя работа сегодня закончилась поздно. Слышу, как отец и Брэм играют в холле в игру на порте, и достаю из кармана подарок Кая.

Салфетка. Моя первая реакция — разочарование. Зачем это? Обыкновенная салфетка, какие лежит в пищевых залах средней школы, или питомники, или где угодно. Коричневая, мягкая. Грязная, бывшая в употреблении. Хочется выбросить ее в мусоросжигатель.

Но.

Развернув ее, я вижу на ней слова. Прекрасные слова. Слова, написанные курсивом. Они звучали бы красиво на вершине зеленого холма, под свист ветра в кронах деревьев, но звучали бы красиво и здесь, в моей серо-голубой кухне, под рокот мусоросжигателя в дальнем углу. Темные, закругляющиеся буквы вьются по коричневой бумаге. На влажной поверхности они оставляют пятна.

Но здесь не только слова. Он что-то нарисовал. Какие-то линии, а под ними отрывок не то из стихотворения, не то из лирической песни; мой привыкший к сортировке ум видит в написанном тексте признаки всех этих вещей, но я не могу классифицировать их. С таким я никогда раньше не встречалась.

Я даже не знаю, чем надо пользоваться, чтобы оставлять такие следы на бумаге. Все слова, которые я выучила, я писала пальцем по воде или веточкой по грязи. Наверняка раньше были какие-то приспособления для письма, но я понятия не имею, какие именно. Даже кисточки, которыми мы рисовали в школе, были соединены с портами, и наши рисунки тотчас стирались. Каким-то образом Каю должна быть известна эта тайна, которая старше моего дедушки, его матери и более далеких предков. Как писать. Как творить.

«Две жизни», — написал он.

«Две жизни», — шепчу я про себя. Слова висят в комнате, слишком тихие, чтобы заглушить другие звуки, которые живут в нашем доме, и чтобы перекрыть стук моего сильно бьющегося сердца. А оно бьется сильнее, чем когда-либо на восхождениях, сильнее, чем на тренажере.

Мне бы надо пойти в свою комнату, где все-таки соблюдается мое право на частную жизнь: моя кровать, мое окно. Мой шкаф, где тихо висят мои рабочие платья. Но я медлю, вглядываясь в рисунок на салфетке. Вначале мне трудно разгадать, что тут изображено, но потом я понимаю: это он. Кай. Портрет нарисован дважды, на каждой стороне салфетки. Линия его челюсти, форма его глаз, стройность и сила его тела. Оба рисунка не закончены: его руки поставлены и обращены кверху, будто держат что-то, но они пусты.

На этом сходство обоих рисунков кончается. На первом рисунке Кай смотрит в небо, выглядит моложе, лицо открытое. Руки будто держат что-то невидимое. На втором он выглядит старше, резче обрисованы черты лица, он смотрит вниз, на землю. Внизу, под рисунком, он написал:

Кто подлинный из этих двух людей?

Не спрашиваю я, они молчат.

«Две жизни». Мне кажется, я понимаю, что он имеет в виду. Его жизнь до приезда сюда и его жизнь после этого. Но что представляют собой две парочки в конце: песню, стихотворение, жалобу?

— Кассия? — зовет меня отец из-за двери. Я бросаю салфетку и контейнер из-под моего ужина на поднос и несу все вместе к отверстиям печи и мусоросборника для переработки отходов.

— Да?

«Даже если он все видит, это только салфетки, — говорю я себе, глядя на коричневый квадратик на подносе. — Мы сжигаем их после каждого приема пищи, они сделаны из правильной бумаги, не той, которую дал мне дедушка. Мусоросжигатель не зарегистрирует различия. Кай заботится о моей безопасности». Я поднимаю глаза на отца.

— На порте есть для тебя сообщение, — говорит отец. Он не смотрит на то, что я несу. Он смотрит на мое лицо, чтобы понять, о чем я думаю. Может быть, реальная опасность заключена в этом? Я улыбаюсь, имитируя беспечность.

— Это от Эми? — сбрасываю контейнер в бункер для переработки. Остается только салфетка.

— Нет, — отвечает отец. — Чиновник из Департамента подбора пар.

— О! — Я запихиваю салфетку в трубу мусоросжигателя. — Сейчас подойду, — говорю я отцу. Чувствую слабый поток тепла от огня, в котором горит история Кая, и думаю о том, сколько раз еще придется мне сжигать что-то хорошее и важное: дедушкины стихи, рисунки Кая. Хватит ли у меня сил постоянно что-то уничтожать?

«Кай велел тебе уничтожить это, — говорю я себе. — Поэт, написавший стихотворение, умер, но Кай жив, и мы должны думать о его безопасности»,

Иду за отцом в холл. Брэм сердито смотрит на меня и выходит, потому что сообщение прервало его игру. Слегка шутливо толкаю его, направляясь к порту и надеясь скрыть свою нервозность.

Чиновник, которого я вижу на экране, мне не знаком. Это крепкий, бодрый мужчина, отнюдь не тот аскетический тип интеллектуала, который, по моим представлениям, должен заниматься таким важным делом, как подбор пар.

— Привет, Кассия, — говорит он. Воротник белой униформы плотно облегает шею. Около глаз лучатся морщинки смеха.

— Привет. — Мне хочется взглянуть на свои пальцы, не испачканы ли они рисунками с салфетки, но я смотрю на чиновника.

— Прошел уже месяц со дня вашего Обручения.

— Да, сэр.

— Для других Обрученных наступает время первой встречи через порт. Я провел целый день, устанавливая эти связи для них. Однако вам и Ксандеру было бы нелепо общаться через порт. — Чиновник весело смеется. — Вы так не думаете?

— Согласна, сэр.

— Мы с коллегами решили, что для вашего сближения было бы разумно организовать совместный выход куда-нибудь, конечно, под наблюдением официального лица, как и для других Обрушенных.

— Конечно. — Краем глаза я вижу, что отец стоят в дверях своей комнаты и наблюдает за мной и за нашим разговором. Я рада, что он здесь. Хотя в идее совместного времяпрепровождения с Ксандером нет ничего нового и предосудительного, мысль о присутствии чиновника во время нашей встречи кажется мне немного странной.

«Надеюсь, это не будет та чиновница с зеленой Лужайки», — подумалось вдруг мне.

— Отлично. Завтра у вас будет совместный ужин вне дома. Ксандер и прикрепленный к вашей паре чиновник зайдут за вами перед вашим обычным временем приема пищи.

— Я буду готова.

Чиновник исчезает с экрана, а порт дает сигнал, что нас снова вызывают.

— Мы популярны сегодня вечером, — говорю я отцу, довольная, что этот второй звонок отвлечет нас от обсуждения моего предстоящего свидания с Ксандером. Отец с надеждой смотрит на экран и встает рядом со мной. Звонит мама.

— Кассия, можно я поговорю с папой несколько минут наедине? — спрашивает она меня после обмена приветствиями. — У меня сегодня мало времени. А мне надо кое-что ему сказать.

Она еще в униформе, с профессиональным значком, и выглядит усталой.

— Конечно, — отвечаю я.

Кто-то стучит в дверь, и я иду открывать. Это Ксандер.

— У нас есть несколько минут до комендантского часа, — говорит он. — Выйдешь поговорить немного?

— Конечно. — Я выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь. Фонарь над крыльцом освещает нас ярким светом. Можно сказать, мы на виду у всего мира, по крайней мере у Кленового городка, когда усаживаемся рядом, бок о бок, на цементных ступенях. Мне хорошо рядом с Ксандером, хотя я чувствую себя по-другому, чем рядом с Каем.

И все же — с Каем или с Ксандером — в обоих случаях чувствуешь себя на ярком свету. Правда, свет разный, но не темнота.

— Похоже, нас завтра ожидает свидание вдвоем? — спрашивает Ксандер.

— Втроем, — отвечаю я. И поскольку он смотрит удивленно, добавляю: — Не забудь о чиновнике.

Ксандер охает:

— Правда. Как я мог забыть?

— Жаль, что мы не можем встретиться наедине.

— Мне тоже.

Пауза. Ветер гуляет по нашей улице, шевелит листья кленов. В вечернем свете листья кажутся серебристо-серыми; их подлинный цвет похищен ночью. Я вспоминаю ночь, когда я сидела с дедушкой и думала о том же — о давно изжитой болезни, которая выражалась в неумении распознать цвет, о том, как мир должен был относиться к таким людям.

— Ты когда-нибудь мечтаешь? — спрашивает Ксандер.

— Очень часто

— А когда-нибудь представляла в мечтах свою пару? Я имею в виду, до Обручения?

— Иногда, — отвечаю я. Перестаю любоваться игрой ветра в листьях кленов и смотрю на Ксандера.

Надо было сделать это перед тем, как ответить. Теперь слишком поздно. Я вижу по его глазам, что он надеялся на другой ответ. Своими словами я закрыла некую дверь, вместо того чтобы открыть ее. Может быть, Ксандер мечтал обо мне и надеялся услышать, что и я мечтала о нем. Может быть, у него, как и у меня, бывают моменты сомнения в наших отношениях, и ему надо знать, что я в них уверена.

Мы — необычная пара, и в этом наша проблема. Мы слишком хорошо друг друга знаем. Мы ощущаем неуверенность в наших прикосновениях, читаем в глазах друг друга. Мы не можем мечтать о своей паре день за днем, вдали от нее, как это делают другие. Потому что они не встречаются, как мы, ежедневно.

Однако мы все-таки пара, и глубокое взаимное понимание сильнее нашей растерянности. Ксандер дотрагивается до моей руки, я сплетаю его пальцы со своими. Это знакомо. Это хорошо. Когда я думаю о том, что еще много-много раз мы будем сидеть с ним на ступеньках при свете уличного фонаря, мне становится хорошо, и я чувствую себя счастливой.

Я хочу, чтобы Ксандер опять поцеловал меня. Сейчас поздний вечер, и в воздухе стоит аромат новых роз, как тогда, при нашем первом поцелуе. И я хочу, чтобы он снова поцеловал меня, чтобы я могла убедиться, что мое чувство к нему реально. Более реально, чем то, которое возникло, когда рука Кая сжимала мою руку на вершине малого холма.

Через улицу слышно, как со вздохом подкатил к остановке последний поезд из Сити. Через несколько мгновений мы видим фигуры рабочих, которые спешат по боковым дорожкам, чтобы успеть к своим домам до отбоя.

Ксандер встает:

— Я, пожалуй, пойду. Увидимся завтра в школе.

— До завтра, — говорю я.

Он сжимает мою руку и присоединяется к идущим домой по боковым дорожкам.

Я не ухожу. Наблюдаю за прохожими, некоторым из них машу рукой. Я знаю, кого жду. В тот момент, когда я думаю, что сегодня уже не увижу его, Кай останавливается прямо перед моим домом. Я спускаюсь со ступенек, чтобы поговорить с ним.

— Я собирался сделать это в течение последних нескольких дней, — говорит Кай. Сначала я думаю, что он хочет дотронуться до моей руки. Сердце замирает, но потом вижу: он что-то достает. Конверт из коричневой бумаги, какими пользуются иногда люди, работающие в офисах. Наверное, его отец дал ему этот конверт. Тут же я понимаю, что внутри, должно быть, мой медальон, и протягиваю руку, чтобы взять конверт. Наши руки не соприкасаются, и я ловлю себя на мысли, что жалею об этом.

Что со мной происходит?

— У меня твой... — и замолкаю, потому что не знаю, как назвать вещицу с вращающейся стрелкой внутри.

— Знаю. — Кай улыбается мне. Тяжелая луна низко висит в небе, над самым горизонтом, как ярко-желтый ломоть дыни, которым мы будем лакомиться на осенних каникулах. Лунный свет слабо освещает лицо Кая, но улыбка освещает его намного сильнее.

— Он там. — Я показываю на дом, ступени крыльца и фонарь над ним. — Если ты немного подождешь, я сбегаю и принесу его.

— Не стоит, — говорит Кай. — Я могу подождать. Отдашь после. — Его голос звучит тихо, почти застенчиво. — Мне хочется, чтобы ты его рассмотрела.

Я гадаю, какого цвета его глаза сейчас. И что они отражают: ночной мрак или лунный свет? Хочу приблизиться, чтобы рассмотреть, но в этот момент слышен предварительный сигнал отбоя. Мы оба вздрагиваем.

— До завтра, — говорит Кай и делает движение, чтобы уйти.

— Пока.

У меня есть еще пять минут до того, как я должна буду войти в дом. Стою неподвижно. Слежу за Каем, пока он не исчезает из виду. Потом еще раз смотрю на луну и закрываю глаза. В моем сознании два слова, прочитанные раньше:

«Две жизни».

С того дня как я увидела другое лицо на микрокарте, я так и не знаю, какая из двух моих жизней подлинная. Даже после уверений чиновницы на зеленой лужайке какая-то часть моего существа не знает покоя. Как будто бы я впервые увидела, что дорога моей жизни может разветвляться на две тропинки, может пойти по разным направлениям.

Вернувшись в дом, я достаю из конверта свой медальон и артефакт Кая, спрятанный глубоко в кармане одного из моих запасных рабочих платьев. Когда я кладу их рядом, легко заметить различие между двумя золотыми кружками. Поверхность артефакта Кая тусклая и исцарапанная. Мой медальон сияет ярче, и на нем выгравированы буквы и цифры.

Следуя внезапному порыву, я открываю мой медальон и заглядываю внутрь. Я знаю, что Кай видел, как я читала стихи в лесу. Видел ли он, как я открывала медальон?

Что, если Кай оставил в нем сообщение для меня?

Пусто.

Прячу медальон на его место на полке.

Решаю пока хранить артефакт Кая в конверте, а потом для сохранности положить его в карман моего запасного форменного платья. Но прежде чем спрятать, я открываю крышку и смотрю на крутящуюся стрелку. Она наконец останавливается. А я все еще раздумываю: куда мне идти?