На нашей улице опять приземлился аэромобиль, на этот раз перед домом Эми.

— Что происходит? — спрашиваю Ксандера, чьи глаза расширились от страха. Сопровождающий нас чиновник смотрит с интересом, но не удивленно. Я борюсь с желанием схватить его туго накрахмаленную, наглухо застегнутую рубашку и во всех сил смять ее. А после прошипеть: «Что ты за нами ходишь? Что ты знаешь?»

Дверь дома Эми открывается, из нее выходя три чиновника. Наш чиновник поворачивается ко мне и Ксандеру и неожиданно говорит нам:

— Надеюсь, у вас обоих был приятный вечер. Завтра же я представлю отчет в Департамент по подбору пар.

Он поворачивается, чтобы идти к остановке, и я говорю машинально:

— Благодарю вас.

Хотя непонятно, за что его благодарить. Я совсем не чувствую благодарности.

Чиновники выходят из дома Эми, пересекают двор и идут к двери соседнего дома. В руках они держат контейнер со штампом Общества. Их лица серьезны. Если бы меня спросили, как они выглядят, я бы ответила, что они выглядят печальными. Меня это пугает.

— Давай зайдем к Эми, узнаем, в порядке ли она, — предлагаю я, и в тот же момент дверь открывается, и из нее выходит Эми. Она видит нас с Ксандером и спешит через двор нам навстречу.

— Кассия, это моя вина, это я во всем виновата! — Голос ее дрожит, на глазах слезы.

— В чем ты виновата, Эми, что случилось? — Я смотрю на дверь соседнего дома, чтобы убедиться, что чиновники не наблюдают за нами, но они уже вошли внутрь. Соседи Эми открыли дверь, прежде чем чиновники постучали. Как видно, их ждали.

— Что тут происходит? — Голос Ксандера звучит резко, и я взглядом прошу его проявить терпение.

Лицо Эми становится еще бледнее, она хватает меня за руку.

— Чиновники отбирают все артефакты, — говорит она еле слышно.

— Что?

У Эми дрожат губы.

— Они сказали, что меня видели на банкете Обручения с артефактом и они пришли конфисковать его. И я рассказала, что это был не мой артефакт, что я взяла его на время у тебя и потом вернула. — Она сглатывает, и я вспоминаю историю с зеленой таблеткой. Обнимаю ее и смотрю на Ксандера. Эми продолжает говорить, голос ее дрожит: — Я не должна была говорить им. Но я так испугалась! Теперь они собираются забрать его у тебя. Они ходят из дома в дом.

Из дома в дом. Скоро они будут у нас. Мне хотелось бы утешить Эми, но я должна постараться спасти мой артефакт, даже если мои усилия напрасны. Я должна идти домой. Обнимаю Эми:

— Эм, ты не виновата. Даже если бы ты им не сказала, они знали, что у меня есть артефакт. Он зарегистрирован, и я брала его на свой банкет.

Затем я вспоминаю кое-что, и новый приступ страха охватывает меня. Артефакт Кая. Он у меня в шкафу. Чиновники знают о моем артефакте, но они ничего не знают об артефакте Кая. У нас обоих могут быть неприятности.

Как мне его спрятать?

— Мне надо домой, — громко говорю я. Снимаю руку с плеча Эми и поворачиваюсь лицом к своему дому. Сколько у меня времени до прихода чиновников? Пять минут? Десять?

Эми начинает плакать еще сильнее, но у меня нет времени снова ее успокаивать. Иду быстро, насколько это возможно, не привлекая внимания. Еще несколько шагов, и рядом со мной идет Ксандер, сцепив мою руку со своей, как обычно идут Обрученные после свидания.

— Кассия, — говорит он. Я не смотрю на него. Не могу перестать думать о том, сколько всего может быть потеряно через несколько минут. У Кая уже есть статус «Отклонение». Если они установят, что это его артефакт, получит ли он статус «Аномалия»?

Я могу прикрыть его. Сказать, что это мой артефакт, что я нашла его в лесу во время восхождения. Но поверят ли они мне?

— Кассия, — повторяет Ксандер. — Я могу спрятать его для тебя. Скажи, что ты потеряла его. Постарайся сделать свой рассказ убедительным.

— Я не могу подвергать тебя риску.

— Можешь. Я буду ждать тебя снаружи, а ты бери медальон. Он достаточно мал, чтобы спрятать его в кулаке, правда? — Я киваю. — Выйди снова из дома и сделай вид, что ты без ума от меня и просто не в силах сказать «до свидания». Обхвати меня руками за шею и опусти медальон мне под рубашку. Об остальном я позабочусь.

«Я никогда не знала Ксандера с этой стороны», — думаю я и тут же понимаю, что знала. Когда он играет в игры, он такой, как сейчас. Холодное спокойствие, стратегия и отвага. И, по крайней мере, в играх его риск всегда оправдан.

— Ксандер, это не игра.

— Я это знаю. — Его лицо мрачнеет. — Я буду осторожен.

— Ты уверен? — Я не должна позволить ему сделать это. Даже думать об этом — это слабость. Он спрячет медальон для меня. Он спасет его. Он готов рисковать для меня.

— Я уверен.

Закрыв за собой входную дверь, бегу быстро, Как только могу, через холл в свою комнату. Хорошо, что никто из домашних меня не видит. Трясущимися руками рывком открываю дверцы шкафа и быстро перебираю платья на вешалках, пока не нахожу то, в кармане которого я спрятала артефакт Кая. Открываю коричневый бумажный конверт и наклоняю, пока артефакт Кая не выскальзывает наружу. Засовываю пустой конверт в карман. Хватаю с полки свой медальон. Теперь оба у меня в руках.

Золотые и прелестные. Невольно у меня появляется искушение спасти свой медальон, отдав его Ксандеру, вместо другого, с крутящейся стрелкой. Но я кладу его на кровать и сжимаю в кулаке артефакт Кая. Спасать свой медальон было бы эгоистично. Это означало бы только спасение вещи. Спасая его артефакт, я спасаю нас обоих от допроса, а его — от получения статуса «Аномалия». И как могу я позволить им забрать часть его прежней жизни?

Это безопаснее и для Ксандера. Они не знают о существовании артефакта Кая и поэтому не могут обнаружить его отсутствие. Мой медальон зарегистрирован и будет изъят, как ожидается; им не придется его искать или думать, кому я его отдала.

Бегу обратно в холл и открываю входную дверь.

— Ксандер, подожди! — кричу я, стараясь, чтобы голос был звонким. — Ты что, не поцелуешь меня на прощанье?

Ксандер оборачивается, выражение лица открытое и естественное. Не думаю, чтобы кто-нибудь другой смог бы уловить хитрость в его глазах, но ведь я так хорошо его знаю. Я прыгаю со ступеней; он протягивает ко мне руки. Мы заключаем друг друга в объятья, его руки на моей пояснице, мои — вокруг его шеи. Я засовываю руку под воротник его рубашки и разжимаю пальцы. Артефакт скользит вниз по его спине, мои раскрытые ладони прижаты к его теплой коже. Мгновенье мы смотрим друг другу прямо в глаза, затем я прижимаю губы к его уху.

— Не открывай его, — шепчу я, — не держи у себя в доме. Зарой или спрячь где-нибудь. Это не то, что ты думаешь.

Ксандер кивает.

— Спасибо, — шепчу я и целую его крепко прямо в губы, вложив в этот поцелуй все свое сердце. Хотя я знаю, что влюблена в Кая, невозможно не любить Ксандера за все, что он делает, и за то, каков он есть.

— Кассия! — кричит Брэм со ступеней.

Брэм. Ему тоже сегодня предстоит потеря. Я думаю о дедушкиных часах, и во мне поднимается гнев. Они что, собираются отнять у нас все?

Ксандер осторожно освобождается из моих объятий. Ему надо успеть спрятать артефакт до того, как чиновники придут в их дом.

— До свидания, — говорит он мне с улыбкой.

— До свидания, — отвечаю я.

— Кассия, — снова зовет Брэм с тревогой в голосе. Я смотрю вдоль улицы, но чиновников пока не видно. Наверное, они еще в одном из домов по дороге к нам.

— Привет, Брэм, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Для всех нас будет лучше, если он не заподозрит, что мы с Ксандером что-то завеяли. — Ты не знаешь, где...

— Они отбирают артефакты, — сообщает Брэм дрожащим голосом. — Отца вызвали помогать.

— Ах, вот как.

Я начинаю понимать. Им нужен эксперт, чтобы отделить настоящие артефакты от фальшивых. Новый страх охватывает меня. Должен ли он был забрать и наши? Сделал ли он вид, что мой потерян? Солгал ли он ради Брэма или меня? Сколько глупых ошибок готов он совершить для тех, кого любит?

— Не может быть, — говорю я, стараясь сделать вид, что ничего не знаю об изъятии артефактов. Надеюсь, Брэм не узнает, что Эми мне уже все сказала. — А наши артефакты он взял с собой?

— Нет, — отвечает Брэм. — Они не разрешают своим сотрудникам брать семейные драгоценности.

— Он знал, для чего его вызвали?

— Нет. Когда ему позвонили, он был в шоке. Но должен был явиться немедленно. Велел мне слушаться чиновников и не беспокоиться.

Мне хочется обнять Брэма и приласкать его, потому что сегодня ему предстоит потерять что-то очень важное для него. И я обнимаю его, и впервые за много лет он в ответ тоже крепко обнимает меня, как тогда, когда он был маленьким, а я — старшей сестрой, которую он обожал больше всех на свете. Мне жаль, что я не смогу спасти его часы, хотя они серебряные, а не золотые, и чиновники это знают. «Я ничего не могу сделать», — говорю я себе и стараюсь в это поверить.

Мы стоим несколько секунд, обнявшись. Потом я отстраняю братишку и смотрю ему в глаза.

— Пойди и возьми их, — говорю я ему. — Посмотри на них несколько минут и запомни их. Запомни.

Теперь Брэм даже не пытается скрыть слезы.

— Брэм, — говорю я и снова обнимаю его. — Брэм. Что-то плохое могло случиться с часами и без этого. Ты мог потерять их. Мог сломать. А теперь ты можешь хотя бы напоследок взглянуть на них. Пока ты их помнишь, они не потеряны.

— А может, мне постараться спрятать их? — Он моргает и сердито смахивает слезу. — Ты поможешь мне?

— Нет, Брэм, — говорю я мягко. — Хотела бы, но это слишком опасно.

Я больше не могу рисковать. Не могу рисковать Брэмом.

Когда чиновники входят в наш дом, они видят нас с Брэмом, сидящих на диване бок о бок. Брэм держит в руках серебро, я — золото. Мы смотрим прямо перед собой. Но потом взгляд Брэма скользит по полированному серебру в его руках, а я опускаю глаза на свой медальон.

Мое лицо смотрит на меня, искаженное изогнутой крышкой медальона, как тогда, перед Банкетом обручения. Но тогда я спрашивала себя: выгляжу ли я хорошенькой? А теперь мой вопрос: выгляжу ли я сильной?

Взглянув в свои глаза и на очертания подбородка, я склонна ответить: да.

Маленького роста, лысый чиновник говорит первым.

— Правительство пришло к выводу, что владение драгоценностями порождает неравенство среди членов Общества, — произносит он. — Мы требуем, чтобы каждый владелец сдал свою вещь для внесения ее в каталог и выставления для всеобщего обозрения в музее своего Сити.

— В наших реестрах значится, что в этом доме имеются два легально зарегистрированных артефакта, — продолжает другой чиновник, высокий. Сделал ли он сознательно ударение на слове «легально» или мне так показалось? — Одни серебряные часы, один золотой медальон.

Мы с Брэмом храним молчание.

— Есть ли это ваши артефакты? — спрашивает лысый чиновник, указывая на вещи в наших руках. Он выглядит утомленным. Это, наверное, просто кошмарная работа. Представляю себе отца, который отбирает у людей артефакты — у стариков, таких, как дедушка, у детей, таких, как Брэм, — и мне становится нехорошо.

Я киваю.

— Вы их возьмете сейчас?

— Вы можете подержать их еще несколько минут. Нам предписано обследовать дом.

Мы с Брэмом сидим, не шелохнувшись, пока они обходят наш дом. Это длится недолго.

— Ничего ценного здесь больше нет, — спокойно говорит один чиновник другому в холле.

Мое сердце пылает, и мне приходится плотно сжать губы, чтобы не сжечь этим огнем всех трех чиновников.

«Это вы так думаете, — говорю я себе. — Вы думаете, что здесь ничего больше нет, потому что мы не вступаем с вами в борьбу. Но в наших головах хранятся слова, которых больше никто не знает. И мой дедушка умер на своих условиях, не на ваших. У нас есть ценные вещи, но вы их никогда не найдете, потому что даже не знаете, как искать».

Они возвращаются в комнату, и я встаю. Встает и Брэм. Чиновники располагают вокруг нас датчики, чтобы убедиться, что мы ничего не спрятали на себе. Естественно, они ничего не находят.

Женщина-чиновник выходит вперед, и я вижу на ее пальце бледную полоску кожи, где, по-видимому, было кольцо. Значит, и у нее сегодня потеря. Я протягиваю ей медальон, думая о том, как мой артефакт путешествовал в далекие времена, когда еще не существовало Общества, от одного члена семьи к другому, пока не попал ко мне. А теперь я должна отдать его.

Чиновница берет мой медальон и забирает часы у Брэма.

— Вы всегда сможете увидеть их в музее. В любое время.

— Это не одно и то же, — говорит он и распрямляет плечи. И — о-о! — я вижу дедушку. Я вижу его! Мое сердце готово выпрыгнуть из груди при мысли, Кто он не весь ушел от нас. — Вы можете взять их, — говорит Брэм, — но они всегда будут моими.

Брэм идет в свою комнату. Идет тяжелыми шагами и закрывает за собой дверь. Я понимаю: он хочет быть один.

Мне же хочется рвать и метать, но вместо этого я кладу руку в карман и достаю оттуда бумажный конверт — пустую раковину, в которой раньше хранилась вещь, ценная и красивая. Это только конверт, он не имеет цены, его не регистрировали в реестре чиновников. В гневе я рву его пополам. Хочу разорвать на клочки. Вижу зубчатую линию, по ней удобно рвать. Готовлюсь нанести очередную рану и... Воздух распирает горло при мысли о том, что я почти уничтожила.

Вторая часть истории Кая. Нечто ценное, что чиновники не сумели унести.

«Тону, пью» — говорят слова вверху. Буквы сильные и красивые, как он сам. Думаю о его руке, которая их пишет, о его коже, которая касается бумаги. Закусив губу, рассматриваю рисунок ниже.

Опять два Кая. Один — мальчик, другой — юноша, такой, как сейчас. Но у обоих руки в форме чаши. За первым Каем на заднем плане — скудный, голый ландшафт, зубцы скал. На второй картине Кай в городке, на заднем плане — клены. Дождь льет на обеих картинах, но на первой его рот раскрыт, голова закинута назад, он пьет из неба. На второй картине его голова опущена, в глазах испуг, дождь струится вокруг него, как водопад. Здесь слишком сильный дождь. Он может утонуть.

«Когда идет дождь, я вспоминаю». Это написано под рисунком.

Через вереницу слов я смотрю в окно, где пылающее вечернее солнце садится в чистое небо. На нем ни облачка, но я обещаю себе, что, когда пойдет дождь, я тоже буду вспоминать. Эту бумагу, эти рисунки, эти слова. Эту часть Кая.