Ксандер сидит на ступенях моего крыльца.

Летом это место для него привычно, и его поза тоже знакомая и привычная. Ноги вытянуты, локти опираются на ступеньку позади него. Тень, которую он отбрасывает на летнем солнце, — его маленький темный двойник.

Ксандер смотрит, как я иду по тропинке к дому, и, приблизившись, я вижу прежнюю боль в его глазах — тень на дне голубизны.

Мне почти хочется, чтобы красная таблетка стерла из памяти Ксандера события не только последних двенадцати часов. Чтобы он забыл мое признание и как это было больно. Почти хочется. Но не совсем. Хотя правда тяжела нам обоим, я теперь не знаю, как я могла бы обойтись с Ксандером по-другому. Правда — это все, что я могла дать ему. И он этого заслуживает.

— Я жду тебя, — говорит Ксандер. — Слышал о твоей семье.

— Я была в Сити, — сообщаю я ему.

— Посиди со мной, — просит Ксандер.

Я колеблюсь. Почему он просит об этом? Действительно хочет, чтобы я села рядом, или собирается устроить представление на случай, если кто-нибудь наблюдает за нами? Ксандер смотрит на меня и ждет.

— Пожалуйста.

— Ты уверен? — спрашиваю я.

— Да, — отвечает он, и я понимаю, что так и есть. Он страдает, и я тоже. Наши страдания — плата за мою попытку сделать собственный выбор. Эта мысль потрясает меня.

Не так много времени прошло после нашего Банкета обручения, но мы стали другими. У нас отняли наши сказочные наряды, наши артефакты, нашу веру в систему подбора пар. Я стою, думая обо всем этом. Как многое изменилось. Как мало мы знали тогда...

— Ты всегда принуждаешь меня говорить первым, не так ли? — спрашивает Ксандер, и намек на улыбку освещает его лицо. — Ты всегда выигрывала в наших спорах.

— Ксандер, — говорю я, сажусь рядом и придви гаюсь поближе к нему. Его рука обнимает меня, я кладу голову на его плечо, а он склоняется ко мне. Я так глубоко вздыхаю, что почти вздрагиваю и чувствую облегчение. Мне хорошо, когда он так держит меня. И делает он это не для властей, которые всегда за нами следят. Эта ласка настоящая, для меня. Мне будет так не хватать его.

Минуту мы молчим и вместе смотрим на нашу улицу в последний раз. Может быть, я приеду сюда когда-нибудь, но жить здесь я уже не буду никогда. Если вас из какого-то места переселяют, вернуться туда вы можете только с визитом. Рвать надо с корнями. И правильно: я не оставлю здесь ни одного своего корня, когда уеду искать Кая. Такого нарушения еще никто не предсказал.

— Я слышал, ты завтра уезжаешь, — говорит Ксандер, и я киваю, касаясь головой его щеки. — Я должен кое-что тебе сказать.

— Что? — спрашиваю я. И смотрю вперед, чувствуя, как его плечо слегка движется под рубашкой, когда он немного меняет позу. Но я не двигаюсь. Что он хочет мне сказать? Что не может поверить в мое предательство? Что хочет быть обрученным с кем-нибудь другим? Такие слова я заслужила, но не думаю, что он их скажет. Не Ксандер.

— Я помню, что произошло сегодня утром, — шепчет мне Ксандер. — И знаю, что случилось с Каем.

— Откуда? — Я выпрямляюсь, глядя на него.

— На меня не действуют красные таблетки, — шепчет он мне прямо в ухо, чтобы никто не мог услышать. Потом смотрит на улицу, в сторону дома Макхэмов. — И на Кая они тоже не действуют.

— Что? — Как могло случиться, что эти два мальчика, такие разные, неожиданно оказались связаны между собой неведомыми глубокими узами? Может быть, мы все как-то связаны, только не умеем найти эти связи? — Расскажи.

А он все смотрит на маленький домик с желтыми ставнями, в котором еще несколько часов тому назад жил Кай, Где он наблюдал и учился выживать. И Ксандер, сам того не зная, учил его кое-чему. И, может быть, сам учился этому же у Кая.

— Однажды, давно, я заставил его на спор съесть красную таблетку, — тихо начинает Ксандер. — Он тогда только недавно сюда приехал. Я держался с ним дружески, но втайне ревновал. Я видел, как ты смотрела на него.

— Правда? — Я этого совсем не помню, но вдруг у меня появляется надежда, что Ксандер прав. Мне хочется верить, что я влюбилась в Кая до того, как мне на него указали.

— Этим воспоминанием мне нечего гордиться, — продолжает Ксандер. — Я как-то позвал его поплавать вместе и по дороге сказал ему, что знаю о его артефакте. А узнал я о нем так. Я шел от друга из соседнего городка и увидел Кая, который с помощью этого артефакта пытался найти дорогу домой. Он был очень осторожен. Может, он вообще достал его единственный раз, но выбрал плохой момент — я его увидел.

Этот рассказ надрывает мое сердце. Таким я Кая совсем не знала. Потерянным. Рискующим. Я люблю его и, мне казалось, хорошо его знаю, но на самом деле я знаю о нем не все. И так со всеми — даже о Ксандере я знаю не все. Я и подумать не могла, что в детстве он мог быть жестоким.

— И я подбил его найти и украсть две красные таблетки. Я думал, что это невозможно. Сказал, что если он не принесет их на следующий день в бассейн, я всем расскажу про компас — его артефакт, — и у Патрика будут неприятности.

— И как он поступил?

— Ты же знаешь Кая. Он не мог рисковать благополучием своего дяди. — И вдруг Ксандер начинает смеяться. Пораженная, я в гневе сжимаю кулаки. Он думает, что это смешно? Над чем в этой истории вообще можно смеяться?

— На следующий день Кай принес две красные таблетки. Догадайся, у кого он их украл? — спрашивает Ксандер, продолжая смеяться. — Догадайся.

— Не знаю. Говори.

— У моих родителей. — Он становится серьезным. — Естественно, тогда всем было не до смеха. Родители были в ужасе. Еще бы! Красные таблетки пропали. Я-то знал, кто украл, но, естественно, молчал. Не мог же я им рассказать о своей проделке. — Ксандер смотрит вниз, и я замечаю в его руке большой коричневый конверт. Это наводит меня на мысль об истории Кая. Сейчас я слышу еще одну ее часть из уст Ксандера. — Поднялась ужасная кутерьма. Приехали чиновники, и все такое. Разве ты не помнишь?

Я качаю головой. Не помню.

— Они проверили, не приняли ли мы эти таблетки, и каким-то образом убедились, что мы их не приняли. Родители смогли убедить чиновников, что не имеют понятия, куда они делись. И были в полнейшей панике. В конце концов, чиновники решили, что родители их потеряли, пока сами плавали, и не сразу заметили. И они отделались простым предупреждением, потому что раньше никаких нарушений не совершали.

— И это сделал Кай? Взял таблетки у твоих родителей?

— Да, взял. — Ксандер глубоко вздыхает. — На следующий день я пришел к нему, готовый разорвать его на части. Он стоял на крыльце, поджидая меня, и, когда я подошел, он вынул две красные таблетки и держал их так, что каждый прохожий мог их увидеть. Я, конечно, испугался, сгреб их с его ладони и спросил, что он собирается с ними делать. И тогда он сказал мне, чтобы я не играл чужими жизнями. — Ксандеру явно стыдно вспоминать это. — И предложил все начать сначала между нами. Все, что нужно было сделать, это принять таблетки, каждый по одной. Он был уверен, что они не причинят нам вреда.

— Он тоже поступил жестоко, — говорю я, пораженная, но, к моему удивлению, Ксандер со мной не соглашается.

— Он знал, что таблетки не действуют на него, не знаю как, но знал. Он думал, что они должны подействовать на меня. Думал, я забуду, каким я был гадким, и начну все сначала.

— Как ты думаешь, сколько людей вокруг притворяются, что красные таблетки подействовали, хотя сами все помнят? — спрашиваю я удивленно.

— Ровно столько, сколько не хотят проблем, — отвечает Ксандер и смотрит на меня. — Очевидно, они и на тебя не подействовали.

— Ну, это еще неизвестно, — возражаю я. Не хочу говорить ему все. Он и так знает про меня слишком много.

Минуту Ксандер смотрит на меня испытующе, но, видя, что я молчу, продолжает:

— Раз уж мы говорим о таблетках, у меня есть подарок. Прощальный подарок. — Протягивая мне конверт, он шепчет: — Не открывай его сейчас. Я положил туда несколько вещиц, которые напомнят тебе о нашем городке. Но настоящий подарок — это пачка синих таблеток на случай, если тебе придется пуститься в другое длинное путешествие или что-то в этом роде.

Он знает, что я собираюсь отправиться на поиски Кая. И он мне помогает. Несмотря ни на что, Ксандер не предал меня. И я ни разу не подумала, когда бежала по улице за Каем, что это Ксандер мог привести в движение силу, которая увезла Кая. Я знаю, он не мог этого сделать. Он продолжает верить в меня. Это дилемма узников. Опасная игра, которую я должна играть с Каем. И теперь — с Ксандером. Но я знаю то, чего чиновники не знают: каждый из нас троих сделает все, что может, для безопасности двух других.

— О, Ксандер, откуда это у тебя?

— В медицинском центре всегда хранятся запасы лекарств. Эта пачка была предназначена для уничтожения. Срок годности таблеток почти истек, но я думаю, они действуют еще несколько месяцев после истечения срока.

— Но чиновники могут их хватиться.

Он пожимает плечами:

— Могут. Поэтому я буду осторожен, и ты тоже. Извини, что не смог принести тебе какой-нибудь настоящей еды.

— Не могу поверить, что ты все это делаешь для меня, — говорю я Ксандеру.

Он с трудом сглатывает:

— Не только для тебя. Для всех нас.

Теперь это обретает смысл. Если мы сумеем вовремя изменить ход событий, может быть... Может быть, мы все сможем выбирать.

— Спасибо, Ксандер, — говорю я. И думаю о том, что, может быть, теперь шанс найти Кая увеличится, благодаря его компасу и таблеткам Ксанде-ра. И осознаю, что Ксандер сделал возможной мою любовь к Каю.

— Кай думал, что ты сможешь научить меня пользоваться его артефактом, — вспоминаю я. — Теперь я знаю почему. Ты узнал его в тот день, когда я тебе его отдала?

— Думаю, что узнал. Но прошло много времени, и к тому же я сдержал обещание: я его не открывал.

— Но ты умеешь им пользоваться.

— Когда я увидел его, я вычислил основные принципы его работы. И я всегда расспрашивал о нем Кая.

— Он мог бы помочь мне найти Кая.

— Даже если я могу научить тебя, зачем мне это? — Ксандер больше не может скрывать свои чувства. В его словах горечь и гнев смешиваются с болью. — Чтобы ты ушла навсегда и была счастлива с ним? А что останется мне?

— Не говори так, — прошу я его. — Ты дал мне синие таблетки, чтобы помочь найти его, правильно? Если я уеду и мы сможем изменить ход вещей, может быть, и ты выберешь кого-нибудь?

— Я уже выбрал, — говорит он, глядя на меня.

Я не знаю, что сказать.

— Значит, я должен желать конца всего того мира, который знаю? — спрашивает Ксандер с намеком на прежнюю смешливость в голосе.

— Не конца этого мира. А начала лучшего, — говорю я, и вдруг мне тоже становится страшно. Мы действительно хотим этого? — Такого, где Кай сможет вернуться к нам.

— Кай, — произносит Ксандер, и в голосе его печаль. — Иногда мне кажется, что я сам сделал все, чтобы помочь тебе найти кого-то другого.

Я не знаю, что ответить, как объяснить ему, что он неправ. Что я была неправа, минуту назад думая то же самое. Да, Ксандер снова и снова помогает нам с Каем. Но как мне объяснить ему, что мир, о котором я мечтаю, невозможен для меня без него? Что он нужен мне? Что я люблю его?

— Я научу тебя, — говорит наконец Ксандер. — Я пришлю тебе инструкцию на порт.

— Но каждый сможет прочесть ее.

— Представлю ее как любовное письмо. В конце концов, мы с тобой еще обручены. И мы хорошо притворяемся. — Потом он шепчет: — Кассия... Если бы мы могли выбирать, ты когда-нибудь выбрала бы меня?

Я удивлена его вопросом. И вдруг я понимаю: он не знает, что однажды я уже выбрала его. Когда я сначала увидела на экране его лицо, а потом лицо Кая, я хотела безопасного, известного и ожидаемого. Я хотела хорошего, доброго и красивого. Я хотела Ксандера.

— Конечно, — говорю я.

Мы смотрим друг на друга и вдруг начинаем смеяться. И не можем остановиться. Мы смеемся так сильно, что слезы ручьями текут по нашим лицам. Ксандер отодвигается от меня, сгибается пополам и хватает ртом воздух.

— Мы еще могли бы быть вместе, — говорит он. — После всего.

— Могли бы, — соглашаюсь я.

— Тогда зачем все это?

Я становлюсь серьезной. Все это время я старалась понять, что имел в виду дедушка. Почему он не хотел, чтобы сохранился образец его ткани, не хотел жить вечно по чьим-то чужим правилам.

— Потому что мы должны иметь возможность собственного выбора. Это главное. Разве не так? И это выше нас.

Он смотрит вверх:

— Я знаю. — Может быть, для Ксандера это всегда было так, поскольку он годами видел и знал больше других. Как и Кай.

— Сколько раз? — шепчу я Ксандеру.

Он трясет головой, не понимая, о чем я.

— Сколько раз нас заставляли принимать таблетки, а мы не помним этого? — спрашиваю я.

— Мне известен один случай, — отвечает Ксандер. — Они не часто проделывают это с гражданами. Я был уверен, что они заставят нас принять таблетки, когда умер сын Макхэмов, но они не сделали этого. Но однажды — я абсолютно уверен в этом — все жители нашего городка приняли красные таблетки.

— И я?

— Не уверен. Я не видел, как ты это делала. Не знаю.

— Что тогда случилось? — спрашиваю я.

Ксандер качает головой.

— Этого я тебе сказать не могу, — шепчет он.

Я не настаиваю. Я тоже говорю ему не все. Ни о поцелуе на холме, ни о стихах он не знает, и я не могу просить его сделать то, чего не делаю сама. Между откровенностью и скрытностью равновесие непростое; каждый раз приходится решать заново, чем лучше поделиться, а о чем умолчать. Одна правда ранит, но вылечивает, а другая может и убить.

Я указываю жестом на конверт:

— Что там у тебя, кроме таблеток?

Он пожимает плечами:

— Немного. Я положил это, главным образом, для того, чтобы спрятать таблетки. Две новые розы, точно такие же, как мы с тобой сажали. Они быстро завянут. Спечатал с порта копию одной из Ста картин, ту, по которой ты делала когда-то доклад. Этот отпечаток тоже пролежит недолго. — Он прав: бумага из портов быстро разлагается. Ксандер с грустью смотрит на меня. — Все это не пролежит и двух месяцев.

— Спасибо тебе, — говорю я. — Я для тебя ничего не успела приготовить: все произошло так быстро сегодня утром... — Я смущенно замолкаю, потому что все это время я потратила на Кая, а не на Ксандера. Я снова выбрала Кая.

— Все в порядке, — говорит Ксандер. — Но, может быть, ты могла бы...

Он смотрит мне в глаза глубоким взглядом, и я знаю, о чем он просит. О поцелуе. Хотя знает о Кае. О прощальном поцелуе, хотя наша с ним связь не прервется. Я знаю, что это был бы сладкий поцелуй. И он бы держался за этот поцелуй, как я держусь за поцелуй Кая.

Но не думаю, что могу дать это Ксандеру.

— Ксандер...

— Все в порядке, — говорит он и встает. Я встаю тоже, и он притягивает меня к себе. Его руки, как всегда надежные, теплые и добрые, обнимают меня.

И так мы стоим, обнявшись.

А потом он поворачивается и быстро уходит по тропинке, не обернувшись и не сказав ни слова. Но я смотрю ему вслед и провожаю взглядом до самого его дома.

Дорога к нашему новому месту жительства пряма и проста. Сначала обычным аэропоездом до центра Сити, а затем поездом дальнего следования в сельскохозяйственные районы Провинции Кейа. Почти все наши пожитки уместились в четыре маленьких чемодана, по одному на каждого. Некоторые более громоздкие вещи нам пришлют позднее.

Когда мы, все четверо, идем к остановке поезда, соседи и друзья выходят проводить нас и пожелать доброго пути. Они знают, что нас переселяют, но не знают за что, и задавать на эту тему вопросы не принято. Подойдя к концу улицы, мы видим новую вывеску: «Садовый городок». Не стало кленов, не стало и старого названия, не стало и Кленового городка. Будто никогда и не было. Не стало Макхэмов. Не стало нас. Другие люди поселятся здесь, в Садовом городке. Уже высажены новые клумбы с новыми розами.

Быстрота, с которой исчез Кай, исчезли Макхэмы и теперь исчезаем мы, вызывает у меня озноб. Будто никого из нас никогда не существовало. И вдруг мне вспоминается далекое время, когда я была маленькой и высматривала из окна аэропоезда наш «Каменный городок», а тропинки, которые вели к нашим домам, были выложена мелкими плоскими камешками.

Это было раньше. У этого городка меняются названия. Какие еще дурные события лежат под землей нашего городка? Что похоронено под нашими камнями, цветами, деревьями и домами? Тот случай, о котором Ксандер не захотел рассказать, когда мы все приняли красные таблетки, — что тогда произошло? Куда на самом деле отправились люди, которые покинули городок?

Они не умели писать свои имена, но я могу написать свое, и я напишу его там, где оно сможет сохраниться надолго. Сначала найду Кая, а потом найду такое место.

Когда мы пересели в поезд дальнего следования, мама и Брэм заснули, измученные эмоциями и напряжением, связанным с отъездом.

Я нахожу странным, учитывая все случившееся, что именно мама, которая всегда с готовностью подчинялась всем правилам, стала причиной нашего изгнания. Видимо, она слишком много знала и призналась в этом в своем отчете. Она не могла поступить иначе.

Путешествие наше долгое, в поезде много других пассажиров. Но солдат, таких, как Кай, здесь нет. Они перевозят их в специальных поездах. Здесь едут усталые семьи, похожие на нашу. Группы холостяков, которые смеются и оживленно обсуждают свои дела, связанные с работой. Несколько последних рядов заняты молодыми женщинами примерно моего возраста, которые едут на временную работу. Я с интересом наблюдаю за этими девушками. Это те, кто не получил распределения на постоянную работу и вынужден скитаться по временным. Некоторые из них выглядят грустными и разочарованными. Другие с интересом смотрят в окно. Ловлю себя на том, что смотрю на них слишком часто. У нас принято заниматься своими делами. А мне нужно сосредоточиться на поисках Кая. Кое-что для этого у меня уже есть: питательные таблетки, компас, сведения о Сизифовой реке. И память о дедушке, который «не ушел покорно».

Отец замечает, что я наблюдаю за девушками. Чтобы не разбудить маму и Брэма, он говорит тихо:

— Я не помню, что произошло вчера. Но знаю, что Макхэмы уехали из городка, и думаю, что тебя это огорчает.

Я стараюсь переменить тему. Смотрю на спящую маму.

— Почему они не дали ей раньше красную таблетку? Тогда нам не пришлось бы переезжать.

— Красную таблетку? — спрашивает отец удивленно. — Их применяют только в экстренных обстоятельствах. Это не тот случай. — Затем, к моему удивлению, он продолжает говорить и беседует со мной, как со взрослой, более того, как с равной. — Я сортировщик по своей природе, Кассия, — говорит он. — Вся информация сводится к тому, что происходит что-то неправильное. То, как они изъяли артефакты. Мамины командировки в другие питомники. Вчерашний провал в моей памяти... Что-то не так. Они проигрывают войну, а я не знаю, против кого она — против внутренних врагов или внешних. Но это признаки краха.

Я киваю. Кай говорил мне почти то же самое. Но отец продолжает:

— Я заметил и кое-что другое. Я думаю, что ты влюблена в Кая Макхэма. Я думаю, что ты хочешь найти его, где бы он ни был. — Он сглатывает.

Я бросаю взгляд на маму. Теперь ее глаза открыты. Она смотрит на меня с любовью и пониманием, и я вижу: она знает, что сделал отец. Знает, что я собираюсь делать. Она знает и даже притом, что она бы не разрушила образец ткани дедушки и не полюбила бы того, с кем не была обручена, она любит нас, хотя именно мы все это совершили.

Мой отец всегда нарушал правила для тех, кого он любит; мама по той же причине всегда их соблюдала. Возможно, это еще одна причина, почему они — идеальная пара. Я могу верить в любовь моих родителей. И понимаю, что это счастье — иметь веру в такую любовь и хранить ее, что бы ни случилось.

— Мы не можем устроить твою жизнь так, как ты хочешь, — говорит отец, и глаза его становятся влажными. Он смотрит на маму, и она кивком просит его продолжать. — Нам хотелось бы, но мы не можем. Зато мы можем помочь тебе самой принять решение о том, какую жизнь избрать.

Я закрываю глаза и прошу ангелов, и Кая, и дедушку дать мне силы. Потом открываю их и смотрю на отца:

— Как?