Скэнлон мерил шагами дежурку 93-го участка, сунув руки в карманы и вслушиваясь в тягостную тишину. Он взглянул на часы: 03.46. Минуло уже 226 минут нового дня. Ночные шумы проникали через открытые окна: взрывались шутихи, вдалеке скрипели автопокрышки, где-то кричала женщина. Ночная смена спала в комнате отдыха участка. Зазвонил телефон, и чья-то ленивая рука протянулась с койки, схватила трубку. Неразборчивые слова доносились из-за матового стекла двери в спальню. Скэнлон закурил «Де Нобили», вошел в свой кабинет. Приняв душ, он опять лег и попытался уснуть, но не смог. Грешные сны. Это звучало как название песни. А если жизнь личная приносит одни расстройства, надо одеваться и бежать на службу. Так он и поступил.

Голова словно налилась свинцом, и он туго соображал. Список людей, который дала ему Луиза Бардвелл, чтобы подтвердить свое алиби, был проверен. Все заявили, что в день убийства Галлахера она была с мужем в Сан-Франциско. Донна Хант была слишком маленького роста, вряд ли это она кормила голубей. Он напомнил себе: проверить место работы Линды Циммерман. Джордж Харрис? Мог ли он быть как-то замешан? Но где мотив? Скэнлон шагал из угла в угол. «Де Нобили» погасла, намокла и омерзительно воняла. Он вытащил сигару изо рта и бросил в ближайшую корзинку для мусора. Краем глаза он заметил, что на доске объявлений нет места. Он остановился, сделал несколько неуверенных шагов к доске; его взгляд был прикован к объявлению ассоциации лейтенантов, в котором предлагалось внести пожертвования в фонд памяти Джозефа П. Галлахера.

«Интересно, — подумал он. — Интересно!»

Тем же утром, в девять часов, Тони Скэнлон торопливо вошел в пышное фойе дома 250 по Бродвею, в Лоуэр-Манхэттене. Выходя из лифта на двадцать первом этаже, он сразу увидел последствия взрыва бомбы: опаленные стены, искореженные двери, висевшие на петлях. Он пошел по широкому коридору к охраннику в униформе, стоявшему перед кабинетами добровольной ассоциации патрульных полицейских города Нью-Йорка.

— Ваше удостоверение личности, — попросил коренастый охранник.

Скэнлон показал документы. Охранник сравнил лицо на растрескавшейся карточке с лицом человека, стоявшего перед ним. Возвращая кожаный чехол, охранник сказал:

— Распишитесь в гостевом журнале, Лу.

Приемная была маленькой и почти без мебели. Убранство исчерпывалось парой дерматиновых стульев и двумя кадками с пожухлой зеленью. Сторож, в нелепо огромных очках в роговой оправе, жевал резинку. Открыв окошко, он спросил с бруклинским выговором:

— Чем могу служить?

— Я — лейтенант Скэнлон. Луи Котелок и Кастрюля ждет меня.

Сторож открыл двери, ведущие в административные кабинеты ДАПП.

Патрульный полицейский Луи Мастри, член правления ДАПП от патрульного участка южного Бруклина, был крутым уличным полицейским и горластым борцом за права блюстителей порядка. Но на Службе он славился не профсоюзным пылом и не рвением, проявленным на улицах, а своим увлечением — стряпней. Везде, куда бы его ни переводили по службе, слава повара неизменно опережала его, и в итоге большую часть своего рабочего времени он проводил в подвале здания полицейского участка, стряпая для нарядов.

Как-то раз во время вечерней смены, спустя полгода после того, как Луи Мастри выпустили из академии, старый ирландец из 62-го участка повернулся к телефонисту и сказал: «Позови-ка этого мальчика. Как бишь его? Луи Котелок и Кастрюля? Отзови парня с дежурства, мне что-то пришла охота отведать его спагетти». С тех пор на Службе Луи Мастри величали не иначе как Луи Котелок и Кастрюля.

— Лу, как дела? — закричал Луи Котелок и Кастрюля из дальнего конца своего просторного углового кабинета. Он стоял над тремя жаровнями перед оборудованным кондиционером окном. На нем был синий передник с надписью «Шеф-повар».

— Нормально, Луи. Как семья? — спросил Скэнлон, заметив полицейские памятки, раскиданные по всему кабинету.

— Все замечательно. Луи Младший — студент-второкурсник в университете Олбани, а Мария — первокурсница в Сент-Джон. И женушка, как всегда, прекрасна.

— Время идет, — сказал Скэнлон, подходя к жаровням.

— Я готовлю соусы к обеду. Оставайся, поешь с нами. Я готовлю «скампи а-ля романо».

— Я бы с удовольствием, но не могу. У меня сегодня большая повестка дня.

Он пересек комнату и подошел к полицейским фуражкам, лежавшим на подоконнике. Взяв присланную из Лондона, Скэнлон нахлобучил ее и спросил:

— Как я выгляжу?

Луи Котелок и Кастрюля бросил на него взгляд через плечо.

— Прямо загляденье. — Он снова занялся соусом. — Можешь представить себе такую фуражку на нью-йоркском патрульном? Любой осел использовал бы ее как мишень для учебной стрельбы.

— Ты прав, — согласился Скэнлон, снимая фуражку и кладя ее на место.

Он взял другую, рассмотрел белую выпуклую эмблему впереди.

— А эта откуда? — спросил он, поднимая ее над головой.

Луи Котелок и Кастрюля повернулся, чтобы взглянуть.

— Это — полиция Токио.

Он отрегулировал пламя в жаровнях, подошел к своему столу и сел.

Скэнлон положил фуражку на подоконник, подошел к стулу перед столом члена правления и выразительно посмотрел на него.

— Мне нравится атмосфера твоей прихожей.

— Она в стиле декадентского искусства гетто. Какой-то осел забрался в женский туалет и спрятал бомбу в бачке. Нам повезло, что там никого не было, когда она взорвалась.

Скэнлон рассматривал лицо сидевшего перед ним человека, его серые глаза и темные волосы с проседью.

— Я пришел, потому что мне нужны твои знания, Луи.

— Давай выкладывай.

Луи Котелок и Кастрюля щелкнул пальцами и поспешил к жаровням. Взял банку и бросил что-то в кипящий соус.

— Я чуть не забыл положить душицу, — сказал он, возвращаясь к столу.

— Я хочу, чтобы наш разговор остался между нами, Луи.

Лук Котелок и Кастрюля насторожился.

— Тебя не было видно на двух последних собраниях общины.

Скэнлон ответил по-итальянски:

— У меня куча своих забот.

— У нас у всех есть заботы, — сказал Луи, вперив в лейтенанта строгий взгляд. — Скажи, то, что ты хочешь сохранить в тайне, способно навредить полицейским?

Скэнлон болезненно поморщился.

— Луи!

— Что ты хочешь узнать, парень?

— Ты член правления полицейского пенсионного фонда, не так ли?

— Только не говори, что хочешь уйти на пенсию по инвалидности.

— Нет, Луи, я мог это сделать, когда потерял ногу. Я остаюсь на Службе до конца. — Он подался вперед и заглянул в глаза члена правления. — Ты, должно быть, хорошо знаком со страховкой, которая полагается родным после гибели при исполнении служебных обязанностей.

— Да, а что?

— Лейтенант, сорока четырех лет, двадцать два года на Службе, погиб при исполнении. Это сколько получается?

Луи Котелок и Кастрюля закрыл глаза и тяжело вздохнул.

— Ходят слухи, что могут быть некоторые осложнения.

— Сколько, Луи?

Член правления ответил по-итальянски:

— Неужели ты действительно думаешь о том, что и у меня на уме?

— Я ничего не думаю. Сколько?

Луи Котелок и Кастрюля взял ручку и начал царапать цифры на листке блокнота.

— Я случайно знаю, что твой вымышленный лейтенант был членом и ДАПП и ДАЛ и поэтому имел страховку в обеих организациях. ДАПП заплатит семьдесят пять тысяч, а ДАЛ — сто. Кроме того, семье погибшего при исполнении положено единовременное пособие в размере годового оклада. По самым грубым подсчетам, это еще пятьдесят тысяч. Итак, для начала у нас двести двадцать пять штук.

Они переглянулись.

Луи Котелок и Кастрюля поднялся, чтобы проверить свои соусы. Он добавил специй в одну из кастрюль и вернулся на место.

— У вдовы будет возможность выбирать между пенсией и страховкой с разовой выплатой. Почти всегда мы рекомендуем страховку.

— Почему?

— Потому, что пенсия выплачивается ежемесячно, пока вдова жива, и выплаты прекращаются, если она умирает или опять выходит замуж. А при выплате страховки получается сразу кругленькая сумма.

— А что с налогами?

— Их почти нет. Несколько долларов местного налога и налога штата, вот и все.

— Как и все на Службе, я знаю, что страховка существует, но я не знаю ее условий и что она обеспечивает. Объясни мне, пожалуйста.

— Страховка началась несколько лет назад, когда закон штата потребовал обеспечить пенсионные права парней, погибших на Службе через двадцать лет после поступления. По этой страховке твой лейтенант вышел в отставку за день до гибели. При таком стаже ему полагается годовая пенсия в двадцать семь тысяч. Пенсионный отдел посмотрит в статистические таблицы и увидит, что он мог бы прожить в среднем еще шестнадцать лет. Тогда они умножат его годовую пенсию на продолжительность жизни. — Луи Котелок и Кастрюля произвел вычисления в блокноте. — Это значит четыреста тридцать две тысячи в придачу к групповой страховке и годовой зарплате, которую выплачивают из бюджета города. Все вместе это составит шестьсот пятьдесят семь тысяч. И к этому можно добавить какую-нибудь личную страховку, если она у него была.

Скэнлон обмяк в кресле и хлопнул себя ладонью по лбу.

— Вдовы полицейских, погибших при исполнении служебных обязанностей, — богатые женщины!

— Деньгами мужа не вернешь, а если у них есть дети, которых надо растить и посылать в колледж, эти деньги быстро растают.

Скэнлон продолжал размышлять.

— А как насчет денежных пожертвований коллег и просто знакомых?

— Это неплохое подспорье. Если дело было громким, сочувствие общественности гарантировано, особенно когда остаются дети, да еще один из них недоразвитый, а у второго болезнь Дауна. Иногда суммы пожертвований выражаются шестизначными цифрами.

— Спасибо, Луи, — сказал Скэнлон, вставая и подходя к жаровням.

Он взял деревянную ложку, зачерпнул немного соуса, проглотил.

— Недурно, Луи, недурно. Но, по-моему, можно добавить еще немного чесноку.

Продолговатое лицо комиссара Роберто Гомеса выражало тревогу, когда он слушал доклад Скэнлона о последних новостях в деле Галлахера — Циммерман.

Кроме него в кабинете на четырнадцатом этаже были непосредственный начальник Скэнлона, заместитель начальника следственного управления Маккензи, и инспектор Шмидт, Герман Германец.

— К черту, Скэнлон! — вскричал комиссар, сердито хлопнув ладонью по столу. — У вас нет никаких доказательств, подкрепляющих вашу новую версию. Нам не с чем пойти в суд. Вы не хуже меня знаете, что суд не принимает показания, полученные под гипнозом.

— Комиссар, — возразил Скэнлон, — необходимо отработать версию о страховке. Она может привести к какому-то результату, а может и не привести. Что касается гипноза, то использовать его разрешено. И благодаря ему мы узнали, что преступление совершено женщиной.

— А если не женщиной? — подал голос Маккензи. — Тогда все расследование пойдет по ложному пути.

— Я отрабатываю все версии до конца, даже если они ведут в тупик, как было в случае с Эдди Хэмилом.

— Объясните мне свою новую версию, — попросил комиссар Скэнлона. — Вы думаете, что Галлахера могли убить из-за страховки и что сержант Джордж Харрис и миссис Галлахер загримировались и убили ее мужа. Такова ваша главная мысль?

— Да.

— Тогда ответьте мне, лейтенант, — сказал комиссар, — кто и почему убил доктора Циммермана и его жену?

— Не знаю, — ответил Скэнлон, внутренне напрягаясь.

— Допустим на минуту, что я поверил в вашу новую теорию, хотя я сразу заявляю, что не верю в нее. Как вы будете продолжать расследование? — спросил Гомес.

— Если преступник, который убил Галлахера и Йетту Циммерман, и впрямь был женщиной, и если этой женщиной была миссис Галлахер, и если Джордж Харрис был соучастником, тогда мы знаем, где искать необходимые для обвинения улики.

— Слишком много «если», — сказал Гомес.

— Объясните мне, пожалуйста, о каких уликах вы говорите? — обратился Маккензи к Скэнлону.

— Ружье, из которого были убиты Галлахер и Йетта Циммерман, ковбойские сапоги, которые оставили след на крыше «Кингсли-Армс», винтовка, из которой убили доктора и его жену, и грим, которым пользовались, чтобы сделать женщину похожей на мужчину.

— Господи, вы думаете, что они до сих пор хранят все это? Да они избавились от всего сразу после убийства! — заявил Маккензи.

— Не думаю, что у них было время выбросить их. По крайней мере, не все, — возразил Скэнлон. — Они с самого начала были в центре внимания, и не думаю, чтобы они рискнули выбросить улики, боясь, что их застанут за этим делом. Кроме того, Харрис — самоуверенный тип, который считает себя умнее всех. Люди, подобные ему, не могут даже представить себе, что их поймают. Они слишком умны.

Комиссар неуверенно проговорил:

— Неужели человек, который гримируется тщательнейшим образом, может позабыть про часы на руке, которые наверняка сразу выдадут его?

— А почему бы и нет? — ответил Скэнлон. — Такое бывает сплошь и рядом. Пусть они умны, пусть дотошно готовятся к преступлению, все равно какую-нибудь мелочь да и упустят. У миссис Галлахер были длинные рукава, и она, наверное, забыла о часах на руке.

— Зачем тогда убивать Йетту Циммерман? — спросил Маккензи.

— Чтобы создать видимость ограбления и сбить нас со следа, — сказал Скэнлон. — У Галлахера хватало выслуги лет, так что миссис Галлахер все равно получила бы страховку. Но подстроить несчастный случай очень трудно. Самый удобный способ убить полицейского — убрать его при исполнении служебных обязанностей. Помимо всего прочего, это принесет еще и пожертвования. Но куда важнее сбить нас со следа, заставить искать несуществующих преступников.

Воцарилось молчание, все размышляли над словами Скэнлона. Участие сержанта полиции в преднамеренном убийстве собрата-офицера в их глазах было последним предательством.

Герман Германец заерзал на стуле.

— Я постоянно думаю о докторе и его жене: почему убили их?

— Как я уже сказал, не знаю, — ответил Скэнлон. — Но если подумать, есть, как минимум, два объяснения.

— Слушаю, — сказал комиссар Гомес.

— Во-первых, есть вероятность, что Харрис и миссис Галлахер не были до конца знакомы с условиями страховки. Они могли предполагать, что получат ее, только если Галлахер погибнет при исполнении служебных обязанностей. А когда поняли, что все выглядит недостаточно убедительно, решили убить врача и его жену.

— Но каким образом это помогло бы им убедить всех? — недоверчиво спросил Маккензи.

— Их убийство указывает, что Йетта Циммерман была целью первого нападения, и подтверждает, что Галлахер погиб, защищая Йетту, а значит, при исполнении служебных обязанностей.

— А второе объяснение? — спросил комиссар.

— Хотели сбить нас со следа и вынудить закрыть дело потому, что следствие выдохлось.

Маккензи топнул ногой.

— Вы вообще-то понимаете, что говорите?

— Да, понимаю, — ответил Скэнлон.

Огорченный комиссар поднялся, подошел к окну, раздвинул белые жалюзи и выглянул на улицу.

— Когда я пришел на Службу, комиссаром полиции был Стив Кеннеди. Я помню, как его разжаловали в патрульные и послали в мой участок, когда он получил три штрафные карточки за превышение скорости. А посмотрите на Службу сейчас, — посетовал он. — Мы вынуждены принимать на работу болванов, женщин-карликов и людей с уголовным прошлым. — Он ударил ногой по стене. — Неудивительно, что на Службе происходят такие веши. — Гомес тяжело опустился в кресло. — Полагаю, вы намерены распутывать эту новую ниточку?

— Надо думать, — ответил Скэнлон.

— Тогда слушайте меня внимательно, лейтенант. Я не желаю, чтобы вы беспокоили Харриса и миссис Галлахер, пока у вас не будет убедительных доказательств. Гипноза, фоторобота и следов на крыше недостаточно. Я хочу иметь что-нибудь ощутимое, такое, с чем можно пойти в суд. Миссис Галлахер — вдова героя, а Харрис — полицейский, да еще орденоносец. Я понятно выражаюсь?

— Да.

— В таком случае, каков будет ваш следующий ход? — спросил Гомес Скэнлона.

— Я составил список всех городских магазинов, торгующих театральным гримом. Мои детективы проверяют их. Я распорядился, чтобы они показывали фотографии Харриса и миссис Галлахер владельцам магазинов.

— Как вы раздобыли фотографии?

— Харриса — в картотеке полиций, а миссис Галлахер — в журнале.

— Почему театральный грим? — спросил Маккензи.

— Потому, что если преступником была женщина, она наверняка покупала свой камуфляж не в дешевой лавочке для актеров-любителей.

Откинувшись на спинку кресла, комиссар закрыл глаза и потер ладонью лоб.

— Что еще вы сделали?

— Я послал людей проверить владельцев «Лавджой компани».

— Почему? — спросил комиссар, потирая переносицу.

— Мы узнали, что Галлахер регулярно посещал «Санторини-дайнер» в течение нескольких недель. Этот ресторан находится рядом с «Лавджой компани». Галлахер ходил в ресторан во время дежурств. Он имел доступ к продукции компании. Здесь должна быть какая-то связь, и я хочу узнать, какая. Это может и не иметь значения, но может оказаться очень важным, — сказал Скэнлон.

— Что еще? — спросил комиссар, не открывая глаз. Его обманчиво спокойная речь заставила Скэнлона и Германа Германца понимающе переглянуться.

— Я по собственному почину попросил инспектора Шмидта прийти сюда, поскольку Харрис — его подчиненный. Я хочу, чтобы инспектор Шмидт постоянно занимал чем-нибудь Харриса, давал ему глупые задания. Я начинаю расследование, и лучше, если он не будет путаться под ногами.

— Вы думаете, между Харрисом и миссис Галлахер что-то было? — спросил комиссар.

— Не знаю, — ответил Скэнлон. — Но если это так и если она не знала о его романе с Луизой Бардвелл, тогда мы попробуем вбить клин между ними.

— Прежде чем вбивать клинья, принесите мне убедительные доказательства их причастности к преступлению, — сказал Гомес.

— Вы думали о возможности прослушивания их телефонов? — спросил Маккензи.

— Я решил, что лучше этого не делать, — ответил Скэнлон.

— Почему? — удивился комиссар.

— Из-за параграфа 700.50 уголовного законодательства. Когда истекает срок прослушивания, полагается уведомить абонента о том, что оно велось. Следствие может продлиться больше двух месяцев, а я не хочу, чтобы они узнали, что их подозревают.

— Вам понадобятся еще люди, — сказал комиссар. — Я дам вам в помощь несколько человек из особого отдела.

— Если можно, я не буду их брать. Я уверен, что их участие ничем не поможет следствию.

— Почему? — растерялся комиссар.

Скэнлон объяснил:

— Потому, что в особом отделе сидят льстивые и лживые дураки, считающие всех остальных полицейских своими врагами. И потому, что мои детективы вовсе не ангелы и никто из них не сможет работать с людьми из особого отдела.

Рассерженный комиссар уже раскрыл рот, чтобы дать Скэнлону выволочку, но тут голос подал Герман Германец:

— Комиссар, может быть, неблагоразумно втягивать в это дело особый отдел, тем более сейчас?

— А почему нет, черт побери?

— Потому, что, если мы сумеем расследовать это дело, вы будете отмечены как непосредственный координатор служебного расследования, давшего возможность произвести аресты, а это поможет нам смягчить последствия неизбежной в таком деле нежелательной огласки. Но этого удастся добиться, только если вы сами возглавите следствие по делу.

Комиссар с досадой проговорил:

— Начальник особого отдела докладывает непосредственно мне.

— Я знаю об этом, — сказал инспектор. — Но я также знаю, что прокурор имеет своих шпионов в особом отделе, которые докладывают непосредственно ему. И по указке прислужников он сможет перехватить дело Галлахера — Циммерман, как только появятся малейшие намеки на подкуп полиции. — Его глубоко посаженные глаза сверкнули. — Так зачем сообщать ему? Если он уцепится за это дело, то начнет муссировать его, чтобы продвинуться в ряды властей предержащих. И тогда мы окажемся на виду, не сможем следить за тем, что происходит, и, что куда хуже, не сумеем уберечь собственные задницы.

— Прокурору можно сообщить позже, — добавил Скэнлон, лукаво улыбаясь. — Особенно если расследование стоит на месте. Просто передайте ему эстафету и отступитесь.

Комиссар полиции пристально смотрел на черный письменный прибор из оникса на своем столе, украшенный изображением полицейских значков разного достоинства — от патрульного до комиссара. Ему преподнесли этот прибор на банкете латиноамериканской ассоциации по случаю выборов «Человека года» за 1983 год.

Скэнлон заметил печаль в глазах комиссара и догадался, о чем тот думает. Пройдя долгий и трудный путь от патрульного на улице до четырнадцатого этажа, он слишком засиделся на Службе, совершив очень распространенную ошибку. Он хотел уйти в отставку, но так, чтобы получить пенсию комиссара полиции. Еще один скандал, и мэр, вероятно, потребует его досрочной отставки. Ему надо продержаться еще пять долгих месяцев, полных всяческих опасностей.

Гомес посмотрел на Скэнлона, взглянул ему в глаза и почувствовал, что тот прочел его мысли.

— Где вы раздобудете людей для этой работы, лейтенант?

— Я возьму несколько детективов у лейтенанта Фейбла из Девятнадцатого участка. Это будет совместное расследование, координируемое лично комиссаром полиции, — сказал Скэнлон.

На миловидном лице комиссара появилась кривая улыбка.

— А вы хитрец, Скэнлон.

— Трудно выжить в этом мире, шеф, — ответил Скэнлон.

— И не говорите, — согласился Гомес. — Но давайте не отклоняться от темы. Пусть кто-нибудь расскажет мне, как мы скроем это дело от начальника следственного управления.

— Я думаю, что теперь это невозможно, — сказал Скэнлон.

— Голдберга придется подключить к расследованию, — сказал комиссар. — Но это уже моя забота.

Скэнлон и Герман Германец вышли на ярко освещенную солнцем улицу и двинулись вдоль аркады, соединявшей управление полицией с площадью Полис-Плаза.

Скэнлон повернул направо и уселся на один из бетонных блоков. Герман Германец присел рядом.

— Непонятно, для чего комиссар задержал Маккензи? — спросил инспектор.

— Я полагаю, что он хотел обсудить, как бы половчее подключить к делу начальника следственного управления, — ответил Скэнлон.

— Ловкого способа уже нет. Слишком много произошло.

— Бобби что-нибудь придумает. Ему это всегда удается.

Скэнлон поднял глаза на клен, на котором набухли почки.

Герман Германец взглянул на Скэнлона.

— Спасибо, что так представил мою роль в этом расследовании. Ты, наверное, спас мою карьеру.

— Когда вы позволили мне взять данные картотеки по Галлахеру, я обещал, что помогу вам, если представится возможность.

Инспектор горько улыбнулся и сказал:

— На Службе многие горазды обещать, но не держат слова.

Они сидели и молча смотрели на прохожих; полицейские сновали вокруг здания, гражданские служащие шли на перерыв в кафе. Доносилась скрипичная музыка. Замечая знакомых, Скэнлон и Герман приветствовали их взмахом руки и вопросом: «Как дела?» Потом инспектор подался вперед и зажал коленями свои громадные ручищи.

— Маккензи, может, и прав, а ты можешь ошибаться. Все, что у тебя есть, — это мотив, сходство фоторобота, несколько скорлупок от орешков и не принимаемые в качестве доказательства свидетельства, полученные под гипнозом.

— Мне больно осознавать это, — сказал Скэнлон, махнув рукой очередному знакомцу.

Он вынул «Де Нобили» и закурил.

— Но это ниточка, за которую стоит ухватиться.

— Ну что ж, наверное, ты прав.

— Харрис сказал мне, что он допросил всех из отряда Галлахера. Теперь мне самому придется проводить их опрос.

— Если ты начнешь спрашивать этих легавых, то Харрис наверняка узнает.

— Да, но мне не остается ничего другого.

— Может быть, тебе не следует говорить со всеми. Быть может, в отряде есть один-два парня, с которыми Галлахер был близок. Может быть… — Он щелкнул пальцами. — Его шофер!

— Черт! Как это я о нем не подумал. Конечно, Галлахер ездил в «Санторини-дайнер» с одним и тем же человеком. Это наверняка был его шофер.

К начальникам в нью-йоркской полиции прикрепляют полицейских, которые во время дежурств возят их. Каждый руководитель выбирает себе водителя сам. Шоферы должны обладать двумя ценными качествами: короткой памятью и коротким языком.

— Галлахера всегда возил Берт Нокарски, — сказал Герман Германец. — Если Галлахер был в чём-то замешан, Нокарски об этом знает.

— В какую смену работает Нокарски? — спросил Скэнлон, любуясь талией проходящей мимо женщины-полицейского.

— Нынче четверг. Клуб отдела борьбы с наркотиками собирается сегодня на свою ежемесячную встречу. Нокарски работает днем, так что наверняка придет.

— Харрис обычно бывает на этих встречах?

— Я сделаю так, что он будет очень занят и не сможет присутствовать там.

— Меня туда пропустят?

— Да. Ты будешь со мной. Там любят бывших работников и их гостей. — Германец взглянул на Скэнлона. — Знаешь, на этих встречах бывают «развлечения».

Скэнлон попыхал сигарой.

— Меня это не волнует.

Пеликанья шея лейтенанта Джека Фейбла покраснела от злости, пока он слушал рассказ Скэнлона о его подозрениях. Командир 19-го участка сидел и молча качал головой.

— Черт, да что же случилось с нашей Службой?

— К сожалению, ты прав, Джек, — сказал Скэнлон и добавил: — Я только что вернулся от комиссара. Он хочет, чтобы отныне и впредь расследование велось совместно.

Фейбл раздраженно взмахнул рукой.

— Вот это здорово! У меня уже есть один гребаный некрофил, считающий территорию Девятнадцатого участка своей вотчиной. Этот шизик разгуливает с топором по дорогим гостиницам, убивает людей и трахает трупы. Прошлой ночью уделал одну в гостинице «Астор», я из-за этого почти не спал сегодня. — Он откинулся на спинку стула и начал тереть усталые глаза. — Трудность состоит в том, что у меня нет людей для совместного расследования. Я отрядил пять человек ловить этого психа с топором, а один занимается убийством Циммерманов. Добавь сюда выходные и работу в суде, вот и получится, что даже для текущих дел не хватает людей.

— Почему ты не попросишь в участке подкрепление?

— Пустое занятие, ты это прекрасно знаешь. Все полицейские в участках северного Манхэттена по колено в трупах. И мы не объявляем убийства несчастными случаями, как делаете вы в Бруклине.

Скэнлон уже слыхал эту песню. На дело никогда не хватает ни времени, ни людей. Он не раз задавался вопросом: всегда ли это было так? Может, поэтому двадцать лет пролетели незаметно? Слишком увлекаешься игрой в полицейских и забываешь о времени. Он вспомнил, что и ему очень не хватает людей.

— Я обойдусь своими людьми, Джек. Если припечет, я позвоню. А когда дело дойдет до ареста, я позвоню тебе, и мы вместе произведем его.

— Я буду очень признателен, Тони. Правда.

Пришлось позвонить. Этого было не избежать.

— Как ваш племянник? — спросил Скэнлон начальника патрульного отдела Бронкса Джозефа Макмахона. Тот ответил, что племянник до сих пор в вытрезвителе в Сент-Винсенте и выйдет оттуда через несколько дней. Скэнлон обещал заглянуть, засвидетельствовать почтение, когда будет в Бронксе.

Проезжая вдоль бесконечных рядов зданий, которые назывались южным Бронксом, Скэнлон размышлял о принципах действия Службы. Услуги — вот что вращало винтики машины правосудия. Без этой смазки она выходила из строя.

Скэнлон оставил машину перед зданием 48-го участка на Батгейт-авеню. Он представился двум облаченным в мундиры охранникам участка и вошел. Заместитель начальника Макмахон поднялся со своего места, чтобы приветствовать его. Они сидели в кабинете и обменивались последними служебными сплетнями. Об услуге, оказанной Скэнлоном Макмахону, речь не заходила. Неприлично напоминать человеку, что ты не стал арестовывать его племянника. А правила поведения не были тайной ни для одного, ни для другого. Воспользовавшись паузой, Скэнлон пытливо взглянул на Макмахона и сказал:

— Окажите мне одну услугу…

Когда двадцать пять минут спустя Скэнлон вышел из здания патрульного отдела Бронкса, он уже знал имена четырех работников отдела по борьбе с уличной преступностью, выделенных ему Макмахоном на целую неделю.

Вечерняя смена уже покидала участок, когда туда вернулись Кристофер и Крошка Биафра.

— Ничего, Лу, — пожаловался Крошка Биафра, опускаясь на стул в кабинете начальника. — Мы проверили налоговые документы и не обнаружили владельца «Лавджой компани». Компании все время сливаются. Невозможно определить, кто чем владеет. А еще мы проверили все магазины театрального грима в Манхэттене и Бруклине — ничего.

— А что в других районах? Где-то ведь этот грим купили, — сказал Скэнлон.

Жуя морковную палочку, Кристофер ответил:

— Сейчас собираемся в другие районы.

— Тогда почему вы здесь? — спросил Скэнлон, неодобрительно посмотрев на детективов.

— Заехали заправиться, — ответил Кристофер.

Детективы часто возвращались в свой участок, якобы только для того, чтобы пополнить запасы бензина, а на самом деле — чтобы часок-другой отдохнуть. Скэнлон почувствовал, как его охватывает злость.

— Бензин есть не только в Девяносто третьем участке. Заправляйтесь, и за работу. Я хочу знать, где куплен этот грим.

— Ладно, Лу, — сказал Кристофер.

— Детектив Джонс, миссис Джонс на третьей линии, — крикнул Лью Броуди из дежурки.

Скэнлон посмотрел на детективов, на мгновение забыв, что настоящее имя Биафра — Саймон Джонс. Крошка Биафра взял трубку в кабинете начальника. Он послушал, покачал головой и ответил:

— Да. Ладно. Не буду. Ладно. Полбутылки обезжиренного молока и черный хлеб. Ладно.

Положив трубку, он вскинул брови и сказал Скэнлону

— Эта женщина все время дышит в затылок.

Скэнлон стал составлять список улик, которые, как он полагал, все еще находятся у Харриса и миссис Галлахер. Нет таких людей, которые не испытывают страха, совершив убийство. И он раскроет преступление, сыграв на их страхе. Скэнлон порылся в бумагах, нашел личное дело Галлахера и набрал номер его домашнего телефона.

Ответила вдова лейтенанта.

— Алло? Да, я слушаю.

Тишина. Он прикрыл ладонью трубку, представив себе, как она стоит у телефона и тщетно ждет. Он откинулся на спинку стула и подумал: «Началось!»

Спустя двадцать минут в кабинет вошли Хиггинс и смущенный Колон.

— Чем кончилось? — поинтересовался Скэнлон.

— Никаких тараканов не нашли, — злобно сказала Хиггинс.

Колон вконец смутился.

— Teniente, — начал он, не обращая внимания на Хиггинс.

Колон доложил Скэнлону, что они опросили соседей Харриса и узнали, что его дом в Стейтен-Айленде — всего лишь деревянная лачуга в конце разбитого проселка. Харрис редко туда заглядывает.

Скэнлон собирался задать Колону какой-то вопрос, но тут раздался крик Лью Броуди:

— Смирно!

Начальник следственного управления Альфред Голдберг стремительно ворвался в кабинет, за ним по пятам следовал Макаду Маккензи.

Голдберг остановился, холодно взглянул на Хиггинс, перекинул сигару из одного угла рта в другой и заявил:

— Выйдите все вон!

Гектор Колон и Хиггинс покинули кабинет.

Голдберг закрыл за ними дверь и уставился на Скэнлона.

— Комиссар полиции рассказал мне о деле Галлахера.

Скэнлон пригладил рукой волосы и перевел взгляд с Голдберга на Маккензи.

Тот кивнул.

— Что с тобой, Лу? Ты что, не доверяешь мне?

— Конечно, доверяю, — ответил Скэнлон.

Голдберг уперся ладонями в стол и навис над Скэнлоном.

— Вы не должны скрывать ход расследования от начальника следственного управления. — Строгое выражение на его лице сменилось улыбкой. — Но при сложившихся обстоятельствах я вас прощаю. Я не злопамятный. Правда, шеф? — обратился он к Макаду Маккензи.

— Конечно, совсем не злопамятный, — ответил Маккензи, вытирая ладони о брюки.

— Мы должны позаботиться о том, чтобы это дело не навредило комиссару, — сказал Голдберг, потрясая сигарой перед носом лейтенанта. — Кроме того, необходимо самим произвести арест, если Харрис и вдовушка и впрямь окажутся убийцами, а потом составить очень сдержанное заявление для прессы. — Он сунул сигару в рот. — Что вы намерены предпринять?

Скэнлон ответил, что главное — не дать им избавиться от улик. Когда Голдберг спросил, почему он думает, что улики все еще у них, Скэнлон сказал ему то же, что говорил комиссару.

— Эти улики обязательно где-то лежат. Надо только найти их, — подытожил он.

— Возможно, — согласился Голдберг, но на лице его читалось сомнение. Он отряхнул пепел на пол. — У вас достаточно людей?

— Джейк Фейбл пришлет мне в помощь своих детективов, и еще я попросил несколько патрульных на неделю.

— Каким образом? Фейбл по уши в трупах и вдруг выделяет вам своих людей? — В вопросе Голдберга слышалась насмешка.

Скэнлон пожал плечами.

— Мы должны трудиться все вместе, сэр.

Голдберг дружески похлопал его по плечу.

— Меня и впрямь радует, что два командира участков являют пример такого сотрудничества. Так и должно быть. Не правда ли?

— Правда, сэр, — согласился Скэнлон.

— Вы, конечно же, прекрасно понимаете, что меня не проведешь. Но это ваши с Фейблом дела. Только постарайтесь теперь держать меня в курсе. Понятно? Над этим делом мы с комиссаром работали вместе. — Он повернулся к Маккензи. — Пошли.

Макаду Маккензи забежал вперед и открыл дверь для начальника следственного управления. Скэнлон торопливо подошел к Маккензи и шепнул:

— С чего бы вдруг такие смены настроения?

Не отрывая взгляда от удаляющейся спины Голдберга, Маккензи зашептал:

— Комиссар сказал ему, что через пять месяцев уходит на пенсию. И если Голдберг согласится сотрудничать с ним в деле Галлахера, то комиссар поможет ему занять свободное кресло. Голдберг считает, что с рекомендацией Малыша Бобби ему это место обеспечено.

— В том случае, если комиссар и правда выйдет в отставку.

— Маккензи? — крикнул Голдберг через плечо.

— Иду, шеф.

Скэнлон взволнованно смотрел в серьезное лицо Германа Германца. Они оставили машину на Кэррол-стрит в районе Бруклина Парк-Слоуп. В миле от них виднелись изящные изогнутые пролеты моста Кэррол-стрит, нависающие над черной водой. Справа располагалось здание компании грузовых перевозок. Дома на улице были в основном одно- и двухэтажные. На тротуарах стояли стулья, на которых восседали мужчины в майках. Мимо проносились мальчишки на скейтбордах. Было четверть восьмого пополудни. Они уже пятнадцать минут сидели в машине, наблюдая, как прибывающие полицейские входят в зал «Вито Лонгони Холл», предназначенный для чествований ветеранов всех войн.

Полицейская машина из 78-го участка колесила по округе, наряд следил, чтобы не было никаких посягательств на личные автомобили коллег. Дежурному 78-го участка еще днем сообщили о назначенной на вечер встрече в клубе сержантов. Патрульным приказали следить за залом. Полицейские заботились о своих.

Скэнлон проводил взглядом троих смеющихся полицейских, поднимавшихся на крыльцо, и толкнул инспектора локтем.

— Ну что, пошли?

— Пошли, — ответил Герман Германец, открывая дверцу.

Трое полицейских сидели за столом при входе, проверяя пропуска. Один из них, коренастый, с маленькой головой, приветствовал инспектора, когда они вошли в вестибюль.

— Я рад, что вы пришли, инспектор, — сказал он, протягивая руку через стол и здороваясь с Германом.

Показывая на Скэнлона, инспектор сообщил:

— Я привел приятеля.

— Хорошо, босс, — ответил дежурный, кивая Скэнлону.

Они вошли в зал. У задней стены была стойка бара, на потолке — картина, изображающая белые облака в голубом небе. На стойке стояли три бочонка с пивом, батарея бутылок с крепкими напитками и галлоновый чан вина. Поодаль какой-то полицейский колдовал над большими кастрюлями. У другой стены стоял складной алюминиевый стол президиума, перед ним стояли в пять рядов складные стулья, а позади стола торчал американский флаг.

В центре зала стояли карточные столы, уже занятые игроками. На каждом столе стояло по два кувшина с пивом.

— Вы нашли Нокарски? — спросил Скэнлон Германа Германца.

— Нет, — ответил инспектор, проталкиваясь к группе игроков в кости, собравшихся в углу.

Скэнлон последовал за ним. Делая вид, будто следит за игрой, инспектор вглядывался в лица игроков. Потом покачал головой.

— Его тут нет.

Они спустились по лестнице в небольшой бар. Здесь было полно полицейских. Герман Германец внимательно оглядел их лица. Подчиненные подходили поздороваться с начальником. Скэнлон никогда раньше не обращал внимания на то, какие разные лица у людей на Службе. Тут были арабы, латиноамериканцы, негры, бородачи. Некоторые полицейские были в весьма поношенной одежде, другие — в костюмах от известных модельеров. Женщины-полицейские были одеты как домохозяйки или, наоборот, как деловые женщины. Но у всех у них было нечто общее: значок отдела по борьбе с наркотиками.

Герман Германец ходил среди полицейских, слушал анекдоты, смеялся, разговаривал. Наблюдая за тем, как инспектор общается со своими людьми, Скэнлон думал: «Как много надо уметь, чтобы быть хорошим начальником на Службе. Нужно хорошо знать своих людей, их способности, слабости. Надо суметь заинтересовать их работой, быть вместе с ними, но при этом сохранять дистанцию, оставаясь начальником».

— Нокарски нет, — сказал Герман. — Давай вернемся наверх.

Игра в кости была в разгаре. Из автомата доносилась громкая веселая музыка.

— К столу! — заорал повар.

Полицейские потянулись к стойке.

— Идем, я ужасно проголодался! — воскликнул Герман Германец.

Держа в руках картонную тарелку с сосиской, капустой, фасолевым салатом и хлебом, Скэнлон уселся на один из металлических стульев. Осторожно поставив тарелку на колени, он принялся разрезать сосиску тонким пластмассовым ножом, придерживая ее вилкой.

— Нужна большая ловкость, чтобы не остаться тут голодным, — пожаловался он Герману.

Тот пробормотал в ответ нечто невразумительное, и Скэнлон расценил это как знак согласия. Они уже завершили трапезу, а Нокарски все не появлялся. Полицейские в зале разделились на три группы. Любители выпить собрались у стойки, картежники и игроки в кости сели за столы, новички сбились в кучку и обсуждали свои приключения.

— Эй, парень, — раздался грубый голос за карточным столом. — В такой игре не плутуют! Это тебе не детский сад!

Инспектор поморщился.

— Может быть, пойдем?

Скэнлон почувствовал боль в ноге.

— Подождем еще немного. Я должен поговорить с водителем Галлахера.

Бородатый негр, в укороченных джинсах, футболке и сандалиях, вышел на импровизированную трибуну и постучал полицейской дубинкой по столу, призывая собравшихся к порядку.

— Встать, минута молчания!

Все замерли, стоя лицом к флагу, и по просьбе президента клуба почтили память погибших работников отдела по борьбе с наркотиками. Полицейские склонили головы, отдавая почести и молясь. Потом президент рассказал о том, чем клуб будет заниматься в ближайшее время: морская прогулка в июле, отплытие из Кэндри-Бэзин; семейный пикник в августе; ужин и вечер танцев, на проводах отставников в сентябре.

Скэнлон увидел, что двое полицейских идут по залу и расставляют на подоконниках зеленые пакеты для мусора.

— Кажется, скоро начнутся «развлечения», — шепнул он инспектору.

Казначей клуба огласил финансовый отчет.

Президент снова поднялся и произнес:

— Объявляю торжественную часть собрания закрытой! В зале поднялся шум. Из автомата слышался голос Вилли Нельсона, певшего «Когда я снова начну соображать». Раздался громкий стук в дверь. Один из сержантов выглянул наружу. Узнав вновь прибывших, он кивнул им и открыл дверь.

В зале появился невысокий блондин с короткой стрижкой, следом за ним вошли две женщины. У одной были иссиня-черные волосы, собранные в пучок на затылке. Ее бедра обтягивали ярко-розовые бриджи, грудь — черный пуловер, широкий ремень с большой белой пряжкой подчеркивал тонкую талию. Густые черные тени на глазах придавали ее лицу мертвенно-бледный оттенок. Другая была негритянкой с продолговатым лицом и бритой головой, только на макушке торчал длинный хохолок. Она была облачена в зеленые брюки и зеленый же пуловер. Обе носили туфли на высоченных каблуках.

Скэнлон и инспектор стояли возле игроков в покер.

— Вон тот парень — Берт Нокарски, шофер Галлахера. Скорее всего, он заезжал за проститутками, — сказал Герман Скэнлону.

— Черт! Чувствую, мы надолго застрянем здесь, — воскликнул Скэнлон.

Игроки за столом не обратили на вновь прибывших никакого внимания, молодые полицейские, улюлюкая, подбежали к проституткам и мгновенно окружили их. Обе девицы шли по кругу, раздавая игривые посулы. Женщины-полицейские в большинстве своем демонстративно удалились, остались только три, да и те делали вид, будто не замечают проституток, хотя время от времени украдкой поглядывали в их сторону.

Берт Нокарски протиснулся сквозь толпу к бару и заказал виски. Взяв бокал, залпом осушил его, потребовал еще и повернулся к соседу. До Скэнлона долетели его слова:

— Ты слышал анекдот о гомике, который вошел в бар с по: пугаем на плече…

Скэнлон направился было к бару, но Герман остановил его:

— Погоди.

Нокарски выпил и опять наполнил стакан. Скэнлон подумал: «Герман лучше меня знает своих людей». Вокруг гремела музыка. Игра в покер все еще продолжалась. Проститутки разделись догола, остались в одних туфлях и танцевали на помосте, дергаясь в такт музыке. Вокруг них увивались новички.

Белая проститутка подошла к карточному столу и уселась на колени к одному из игроков. Он раздраженно оттолкнул ее. Ничуть не смутившись, она снова пошла танцевать. Распорядитель вечера открыл дверь сержанту 38-го участка и его шоферу. Проститутки подбежали к ним, обступили, принялись весело щебетать. Они увивались вокруг шофера. Черная обняла его за шею и поцеловала, прижавшись всем телом. Белая проститутка с улыбкой начала расстегивать «молнию» на брюках сержанта, но ему удалось вырваться и отпрянуть. Водитель тоже сделал попытку вырваться из объятий, но новички не пустили его. Белая проститутка расстегнула ему брюки и стащила их. Под одобрительные возгласы новичков ее черная подруга опустилась на колени перед водителем и присосалась к нему. Шофер стоял, запрокинув голову и закрыв глаза. Его руки сжимали бритый череп негритянки.

Игра в карты продолжалась. Скэнлон оглядел толпившихся вокруг полицейских и подумал: «Эту сцену надо включить в рекламу, приглашающую на работу в полицию». Белая проститутка, пританцовывая, подошла к столу, пододвинула стул и уселась, раздвинув высоко задранные ноги. Завлекающе улыбаясь, она обратилась к Скэнлону:

— Может, попробуешь?

Скэнлон взглянул на нее.

— Спасибо, но я на диете.

Один из новичков подошел к белой проститутке, встал на колени, притянул ее голову и начал страстно целовать. Остальные подбадривали его возгласами. Через зал пролетела картонная тарелка, и кто-то возвестил о прибытии марсиан. Игра в карты шла своим чередом, несмотря на оглушительный шум в зале. За одним из столов завязалась потасовка.

— Слушайте, давайте кончать с этим и сматываться, — предложил Скэнлон инспектору.

Они пошли к бару. Шофер уже застегивал «молнию».

Черная проститутка развалилась на стойке, развлекаясь с каким-то сержантом. Полицейские у стойки поддерживали их улюлюканьем. Скэнлон протиснулся к Нокарски, подождал, пока инспектор отвяжется от пьяного полицейского. Наконец Герман Германец подошел. Внезапно в зале наступила тишина. Разговоры за карточными столами прекратились, смолк звон стаканов. Новички испуганно притихли.

До Скэнлона, наконец, дошло, что происходит, и он вздрогнул. Все смотрели на площадку в центре зала.

Проститутки лежали на полу, извивались, целуя и лаская друг друга руками. Негритянка перекатилась на спину, ее партнерша оказалась сверху. Она стала целовать ее с головы до ног, медленно опускаясь все ниже.

Скэнлон смотрел на едва переводящих дух зачарованных полицейских и видел, как они бессознательно закусывают губы. «Ничто, ну просто ничто не возбуждает мужчину так сильно, как созерцание лесбийской любви», — подумал Скэнлон и хлопнул Берта Нокарски по плечу.

Они сели у стонки. Блики света пробегали по их лицам. Берт Нокарски казался встревоженным, он подозрительно поглядывал на Скэнлона.

— Так вы начальник девяносто третьей следственной бригады?

Герман Германец влез в разговор, прежде чем Скэнлон успел ответить.

— Берт, я хочу, чтобы ты помог лейтенанту, — сказал он.

— Все что угодно, босс, — ответил Нокарски, и его насупленные брови разгладились.

— Берт, ты долго был водителем Галлахера? — спросил Скэнлон, раскачивая абажур светильника.

Нокарски вопросительно взглянул на Германа Германца.

— Берт, лейтенант — мой друг, — успокоил его инспектор, предусмотрительно не называя Скэнлона по имени. — Он здесь, чтобы помочь мне в одном деле, но нам нужна и твоя помощь.

— Около одиннадцати месяцев, — сказал Нокарски.

Герман Германец перегнулся через стол и доверительно произнес:

— Кто-то распускает слухи о Джо Галлахере. Между прочим, намекают, что у Джо была любовница, с которой он встречался в рабочее время.

— Это ерунда, — сказал Нокарски. — Он был счастлив в браке и не гулял на стороне.

— Это всем известно, Берт, — откликнулся Скэнлон.

— Тогда зачем говорить об этом сейчас, после его смерти? — спросил Нокарски.

— Это очень важно для его семьи и для профессиональной репутации, — ответил Герман. — Болваны из особого отдела всегда норовят очернить настоящего полицейского, каким был Галлахер.

— И могут в этом преуспеть, — добавил Скэнлон.

— Ни черта они не преуспеют! — воскликнул Нокарски, вскакивая со стула и направляясь к бару. — Кто-нибудь хочет выпить? — злобно бросил он.

Скэнлон и Герман Германец отказались. Нокарски снова сел и сказал:

— Всем сплетникам на Службе надо отрезать языки.

Напуская на себя таинственность, Скэнлон подался вперед и сообщил:

— Нам известно, что Джо время от времени посещал «Санторини-дайнер».

— Имел же он право на обеденный перерыв, — ответил Нокарски.

— Безусловно, — согласился Скэнлон.

— Мы хотим найти человека, с которым Джо встречался в ресторане, и предупредить его, чтобы он молчал, если вдруг особый отдел будет интересоваться Джо, — объяснил Герман Германец.

Нокарски расправил плечи и с пьяной торжественностью пообещал:

— Я позабочусь об этом!

— Нет, я не хочу, чтобы ты вмешивался. Этим займется мой друг. Его уж точно никто не заподозрит в связях с Галлахером.

— Но я уже впутался, — настаивал Нокарски. — Я был с ним всякий раз, когда он приходил туда обедать, и даже иногда встречал того парня.

— Ты ни во что не впутался, — возразил Скэнлон. — Устав запрещает привлекать водителя в качестве свидетеля, когда его начальник обвиняется в нарушении правил поведения полицейских. Сейчас твое положение более-менее защищает тебя, но если ты опять сунешься в тот ресторан и станешь уговаривать кого-то не отвечать на вопросы ребят из особого отдела, то сам сунешь голову в петлю.

— Ох, — ответил Нокарски. — Об этом я и не подумал.

Приземистый мужчина с покрытым оспинами лицом сидел за огромным столом в огромном кресле и поправлял несуразно большой оранжевый галстук. Его звали Милтон Тэблин. Он был посредником и давним конкурентом Сая Познера и близким другом его жены, Мэри, которая развлекалась с Тэблином до знакомства с Галлахером. Таким образом, Джо Галлахер знал все о Тэблине и его работе. Тэблин был деловым человеком и давал в рост деньги другим деловым людям. Именно с ним поспешил встретиться Скэнлон на другой день после того, как узнал от Нокарски его имя.

Стройная брюнетка проводила Скэнлона в кабинет на одиннадцатом этаже дома 1380 по Бродвею, в самом центре делового района. Войдя в просторный кабинет, Скэнлон увидел на всех четырех стенах фотографии и почетные грамоты.

На всех фотографиях был запечатлен Милтон Тэблин в форме младшего офицера полиции, стоявший среди других полицейских. Те из них, которых Скэнлон узнал, в большинстве своем были важными шишками. Почетные грамоты Тэблин получал от самых разных полицейских подразделений, в них ему объявляли благодарность за денежную помощь и называли его «другом всех полицейских».

Скэнлон сразу сообразил, что посредник, к которому он пришел, был полицейским фанатом.

— Чем могу быть полезен, лейтенант? — поинтересовался Тэблин.

— Я хотел бы поговорить с вами о ваших встречах с Галлахером во время обеденных перерывов.

— Кто рассказал вам о них?

— Шофер Джо, Берт Нокарски.

— Джо просил меня никому не говорить об этих встречах. — Посредник внимательно смотрел на Скэнлона. — Где вы работаете, лейтенант?

Скэнлон решил очаровать Тэблина и перешел на полицейский жаргон:

— Я — главный в Девяносто третьем.

Милтон Тэблин схватил трубку телефона и быстро набрал нужный номер.

— Кто начальник Девяносто третьего участка? — спросил он, его глаза внимательно изучали посетителя. Выслушав ответ, он кивнул Скэнлону и спросил: — У вас протезная нога?

Скэнлон поднял свой протез и постучал по фибергласу.

— Благодарю, — сказал Тэблин. — Это был мой друг из следственного управления. Я только хотел убедиться, что вы не из особого отдела.

Молчаливая улыбка, кивок посвященного. Поклонники легавых и сами говорят, и ведут себя как настоящие легавые.

— Джо мертв, — произнес наконец Тэблин. — Почему вас интересуют наши встречи?

— Мой участок занимается его убийством, — ответил Скэнлон, — В ходе расследования возникло несколько вопросов.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет, но все равно надо выяснить.

— Кофе и?.. — спросил Тэблин, дружески улыбаясь.

— Спасибо. Я утром не успел выпить кофе.

Тэблин нажал кнопку на столе и попросил секретаршу принести кофе и булочки. Он вальяжно развалился в кресле и с видимым удовольствием принялся перечислять своих знакомых со Службы. Дабы не разочаровывать его, Скэнлон внимал Тэблину с деланным любопытством.

Милтон Тэблин был капитаном вспомогательной полиции, и Скэнлону пришлось выслушать обычный набор жалоб: полицейские считают всех их психами и негодяями; вспомогательным силам запрещено производить аресты и носить оружие; их единственная задача — сообщать о правонарушениях. Скэнлон едва сдерживал зевоту. Смеясь в душе, он продолжал слушать, в меру сил выказывая сочувствие и понимание.

Тэблин с горящими глазами принялся пичкать Скэнлона последними полицейскими сплетнями: кого повысили, кого разжаловали, кто с кем спал. Внезапно Тэблин вскочил, сбросил свой пиджак и показал автоматический пистолет «смит-и-вессон» в кобуре без клапана, закрепленной на бедре.

— Это девятимиллиметровый, — похвастался он, нежно поглаживая пистолет с боевыми патронами.

«Очередной псих», — подумал Скэнлон, а вслух произнес:

— Сколько в нем зарядов?

— Десять в обойме, — самодовольно ответил Тэблин, надевая пиджак и садясь. — Я капитан вспомогательной полиции, и мне предписано иметь разрешение на оружие. Ну скажи, Лу, разве это справедливо? Какой помощи они ждут от нас, если мы не вооружены?

— Это ненормально, Тэблин. Ведь вы составная часть полиции, — с готовностью согласился Скэнлон.

Он облегченно вздохнул, когда вошла секретарша. Пока Тэблин раскладывал еду, Скэнлон попросил:

— Расскажи мне о Джо Галлахере.

Наливая ему горячий кофе, Тэблин завел речь о погибшем лейтенанте. Когда Тэблин впервые поступил на службу во вспомогательную полицию в семьдесят первом году, Галлахер служил сержантом в отделе по связям с этим подразделением. Галлахер читал им уголовное право и уложение об арестах. Тэблину он сразу понравился. Галлахер был вежлив с работниками вспомогательной службы, и они сразу подружились. Однажды вечером после лекции Галлахер пригласил Тэблина на собрание полицейских участка.

«Думаю, тебе это понравится», — сказал ему Галлахер с двусмысленной улыбкой.

— Это действительно было что-то, — хмыкнул Тэблин, вспоминая «развлечения» на этом собрании.

Наливая кофе, Скэнлон думал о том, что некоторые пройдохи из полиции всегда старались дружить с предпринимателями, а лучший способ завязать дружбу — приглашение на собрание в участок, где будет «развлекаловка». Так открывалась почти неведомая непосвященным сторона жизни полицейских, и у граждан возникало чувство сопричастности, впечатление, будто и они — часть Службы.

Скэнлон был уверен, что имя Тэблина значилось в списке близких друзей Галлахера — людей, к которым он мог обратиться за помощью. Он был также уверен, что и его собственное имя наличествовало в том же списке. «Я позаботился обо всем. Ты мой должник», — говорил когда-то Галлахер Скэнлону в ресторане «Рикардо», намекая на то, что только благодаря его связям с помощником комиссара Скэнлону разрешили остаться на Службе. Скэнлон никогда не думал, что ему придется возвращать долги мертвецу.

— Вы остались друзьями и после обучения?

— Мы время от времени обедали вместе.

«И Галлахер никогда не платил по счету», — с усмешкой подумал Скэнлон.

— Иногда мы встречались на собраниях, — продолжал Тэблин.

«Умные всегда стараются иметь полезных друзей», — подумал Скэнлон и спросил:

— Зачем вы встречались с Джо в «Санторини-дайнер»?

Глядя в чашку, Тэблин уклончиво ответил:

— Джо взял с меня обещание никому не рассказывать об этом. Джо уже нет, но обещание есть обещание.

Скэнлон в раздумье жевал булочку, не зная, что сказать. Он поднял глаза на Тэблина.

— Я бы не спрашивал, не будь это так важно. Нам действительно нужна твоя помощь, кэп. — Скэнлон сознательно употребил это обращение.

Милтон Тэблин расцвел.

— Да, я знаю, Лу.

— Кэп, я скажу тебе как полицейский полицейскому, что, будь Джо с нами, он разрешил бы тебе рассказать мне все. Он бы даже настаивал на этом.

Тэблин смягчился.

— Ладно, коль скоро мы коллеги, думаю, что можно рассказать, — Он сделал глоток. — Ты знаешь, нем занимается посредник?

— Дает деньги в рост, — ответил Скэнлон.

— Не все так просто, — сказал посредник. — Мы даем деньги клиентам под определенные гарантии и под десять процентов.

Увидев недоумение на лице Скэнлона, он объяснил:

— Десять процентов — это наша прибыль, а гарантии — это способ заставить дельцов возвращать долги вовремя.

Он больше не изображал полицейского: теперь перед Скэнлоном сидел Милтон Тэблин, посредник. Размахивая руками, он объяснял:

— В залог мы берем чеки, разные деловые бумаги, расписки.

Механически почесав левое колено, Скэнлон спросил:

— Как это действует?

— Возьмем, к примеру, производителей ковров; кстати, с ними я веду девяносто восемь процентов дел. В этой области очень нужны наличные. Производители закупают материалы на следующий сезон, они не хотят ждать месяц или два, пока магазины рассчитываются с ними, а посему несут мне свои накладные, и я выкупаю их, но на десять процентов дешевле. Накладные переписываются на меня, деньги из магазина поступают тоже мне. Так производители получают деньги сразу, и им не надо месяцами ждать выплат.

— Джо хотел занять у вас денег?

— Нет. Какой-то его друг, который выпускал разные штучки для секса, хотел расширить дело, но у него не хватало собственного капитала.

— Ты дал ему денег?

— Нет. Я с такими компаниями дела не имею. Они почти весь товар рассылают почтой, для меня это мелковато. Я объяснил это Джо и подсказал, где можно достать деньги.

Скэнлон почувствовал нарастающее волнение.

— А кто был этот приятель Джо?