В Вишенроге зарядили дожди. Щедро поливали столичные проспекты, прихотливо извивающиеся улочки, утопающие в зелени дома знати, ремесленные и купеческие кварталы. Умытые храмы сияли белизной, золотом и лазурью под серым небом, а королевский дворец из черного камня, с влажно блестящими крышами и повисшими стягами на многочисленных башнях казался намокшей хищной птицей, усевшийся на вершине горы над Тикрейской гаванью.

На площадь Мастеровых выходили четыре улицы — Кузнечная, Гончарная, Каменная и Прачечная. Дома здесь казались не такими важными, как в соседнем — Торговом — квартале, но сработаны были добротно и стояли десятилетия, заботливо подновляемые хозяевами. После Большого пожара, случившегося семьдесят лет назад и пожравшего около двух третей городских зданий, улицы возвели заново, используя больше камень, чем дерево. С тех пор одно и двухэтажные домики отличались лишь цветом фасадов и крыш, да количеством горшков с цветами, так любимыми домохозяйками во все времена. Улицы квартала хвастались друг перед другом Палатами гильдий, на которые, казалось, ушло больше камня и вазонов с растениями, чем на остальные дома. Две из них — каменщиков и прачек, смотрели фасадами на площадь, а между ними расположился маленький домик цвета тёмной охры, с углами, поросшими мхом, и крышей, на которой устраивали свидания местные кошки, привлечённые запахом съестного. Семья, купившая сгоревшую во время Большого пожара мастерскую, перестроила ее под трактир, с тех пор не закрывавший двери для посетителей ни в хорошую погоду, ни в ненастье. Гостей здесь всегда ждала баранья похлебка с ломтем вкуснейшего серого хлеба, свежие сыры, перепела на вертеле, уложенные в гнездышки из ароматной зелени и посыпанные кунжутом, холодное пиво или горячий, пользующийся в эти ветреные дни особенным спросом, морс из лесных ягод с медом. Нынешняя хозяйка трактира, Матушка Бруни всегда сама проверяла качество поставляемых продуктов, как делала ее мать, а до нее — бабка-основательница семейного дела. За некоторыми она лично ходила на рынок в сопровождении двух верных служанок, сестер Гретель, за глаза называемых Гренадершами за внушительный рост и косую сажень в плечах.

В данный момент Матушка, тоскливо поглядывая в залитое потоками воды окно, выслушивала монолог повара Пипа о дурном настроении. Фраза «Катался как сыр в масле» явно была придумана про него, невысокого, круглого и абсолютно лысого толстяка, отличавшегося неуемной энергией, кипящей кулинарной фантазией и резкими перепадами настроения, напрямую зависевшими от метеоусловий. Пип, или как ласково называла его Бруни, Пиппо, приходившийся двоюрдным братом ее покойной матушке, не представлял жизни без солнца, в его отсутствие впадая в уныние. Нынешнее совместное уныние повара и погоды длилось уже без малого две недели и, наконец, вылилось в истерику толстяка по поводу сорта муки для выпекания его знаменитых на всю столицу соленых булочек. Поток слов лился и лился, как те самые косые струи дождя, что барабанили в окна, шумели в водостоке и стучали по крыше.

— Брунгильда! — сердито вопросил Пип, и Бруни вздрогнула — она терпеть не могла, когда ее называли полным именем. — Ты меня совсем не слушаешь!

— Я слушаю, — вздохнула она. — Давай подождем, пока немного распогодится? Я схожу к мельнику Розану и попрошу заменить партию.

Мелодично звякнул колокольчик. В открывшуюся дверь шагнул дождь вместе одним из постоянных посетителей. Последний, стянув с головы широкополую мятую шляпу, аккуратно встряхнул ее за порогом.

— Возвращайся на кухню, Пиппо, — ласково попросила Бруни, погладив повара по плечу, и поспешила навстречу гостю.

— Добрых улыбок, господин Турмалин, и теплых объятий! — радостно приветствовала она пришельца — высокого сутулого старика, зябко кутавшегося в поношенный плащ. — Как ваше здоровье?

— Спасибо, дорогая, — усмехнулся тот, взяв ее под руку — твоими молитвами и горячими обедами, что присылала мне с Ровенной, еще жив!

— Зря вы вышли на улицу, — серьезно сказала Матушка, провожая его к постоянному месту — столику в углу, полускрытому массивным буфетом, в котором хранились винные бокалы и столовые приборы. — Похолодало, а у вас, наверняка, не прошел кашель!

— Опостылело сидеть дома, — признался старик, с явным удовольствием усаживаясь на скамью, заваленную подушками разного размера. — Смотришь целый день то в окно, то в стену, из всех развлечений — приход лекаря, который ничего не смыслит в медицине, да твои восхитительные лакомства. Давай я лучше здесь поболею!

Бруни с затаенной тревогой всмотрелась в осунувшееся лицо, отмечая запавшие щёки, бледность и влажную испарину лба, круги под глазами, — но ничего говорить не стала. Махнула Виеленне — сестре Ровенны — и та, без слов понимающая хозяйку, тут же принесла поднос с кружкой дымящегося морса, плошкой меда и тарелкой только что испеченных сдобных булок.

— Доброго дня, господин, это вам для затравки! — приветливо улыбнувшись, пояснила служанка. — Сегодня в обеденном меню зеленые щи, куриные колбаски с жареным картофелем или рыбный пирог. Чего желаете?

Старик оживленно потер ладони.

Оставив их разбираться с заказом, Бруни отошла за трактирную стойку и принялась протирать бокалы, поглядывая в сторону посетителя. Григо Турмалин приходил сюда уже несколько лет. Появился однажды на пороге, будто возник из ниоткуда — высокий, полный сил мужчина с глазами редкого, золотисто-коричневого цвета, и громогласно вопросил:

— А ну-ка, красавица, подскажи мне, чем это пахнет так дивно из окон заведения?

Бруни в тот момент сыпала брусничные листочки в доходящий на маленькой плитке за стойкой морс, и ароматный дымок поднимался от котла, чтобы быть унесенным сквозняком в открытые весеннему теплу окна. А со двора доносился глуховатый голос ее мужа Ральфа, чинившего телегу.

Ральф погиб во время Крейской войны пять лет назад. Вслед за мужем ушли родители — Хлоя и Эдгар, которым она помогала держать семейное дело. И трактир Матушки Хлои стал Трактиром Матушки Бруни, несмотря на то, что «матушке» о ту пору только исполнилось девятнадцать лет. Некоторые из слуг нашли другую работу, здраво рассудив, что одинокой девушке ее возраста не справиться с заведением. Но она раз за разом отказывалась от выгодных предложений по продаже дела, и, стиснув зубы, осваивала нелёгкую профессию трактирщицы, до тех пор, пока коллеги по ремеслу не подтвердили ее включение в книгу Гильдии, наравне с именами родителей, а соседи по улице не стали как один уважительно величать Матушкой.

Тогда она почему-то решила, что Григо — маг: он был начитан и изыскан в речах, а его руки — изящные руки человека, никогда не державшего инструмент, так и представлялись ей делавшими пассы. Но время шло, а Турмалин старел, как обычные люди, и даже быстрее. Он никогда не жаловался на жизнь, однако Матушка замечала, как с каждым годом ветшает его одежда, тощает кошелек. Да и в прежде красивых глазах появилась какая-то безнадежная муть, затянувшая золото радужек, будто болотная тина. Бруни догадывалась, что Григо во многом отказывает себе, лишь бы иметь возможность приходить в трактир, наблюдать за людьми, неспешно куря трубку, и заказывать любимые блюда. Когда старик с месяц назад неожиданно не явился в обычное послеобеденное время, она забеспокоилась и отправила на разведку Ровенну. А после ежедневно передавала ему со служанкой обеды за счет заведения, решив, что нельзя лишать единственной радости человека, к которому жизнь явно относится не как к сыну, а как к пасынку.

Дождь утих. Небо кокетливо продемонстрировало синие прорехи в серой пелене облаков. Бруни спешно переодела туфли на сапоги, прихватила плащ и вышла из трактира, крикнув в кухню:

— Пиппо, я дойду до Розана!

— Зонт захвати! — тут же отозвался тот.

Она упрямо тряхнула каштановыми, «матушкиными» локонами и выскочила без зонта.

В воздухе висела влажная морось, а небо вновь затягивало. Следовало поторопиться, чтобы добежать до лавки и обратно.

Хозяина за прилавком не оказалось.

— Он на заднем дворе, — сообщил молодой продавец, колесом выпячивая грудь и играя бицепсами — вдовушка ему давно нравилась, и он не упускал случая покрасоваться при каждом посещении ею лавки.

Бруни только головой покачала и отправилась на задний двор. Они с Ральфом жили мирно, оба любили работу в трактире, да и по вечерам находили, о чем поговорить, однако какое удовольствие женщины получают от плотских утех, молодая супруга знала лишь понаслышке. Возможно, проживи они подольше вместе, мужу удалось бы разбудить в ней женщину. Но он ушел на войну, а она осталась одна. И желания завести интрижку как-то не возникало. Ей это казалось неприличным, что ли. Пип давно ругал ее за вдовье одиночество, но попытки познакомить с сыновьями своих приятелей бросил после того, как она, глядя на него сине-серыми, отцовскими, глазами, в принятых у морских бродяг замысловатых выражениях указала на тщетность подобных намерений. Отец Бруни полжизни ходил под парусами коком на торговых судах, и как доходчиво объяснить собеседнику, что он не прав, она усвоила с юных лет.

Задняя дверь лавки была приоткрыта. Со двора раздавался странный свистящий звук, сопровождаемый ругательствами.

Матушка толкнула створку и застыла на пороге, едва не сбив с ног лавочника, наблюдающего за своим приказчиком, который порол худого и взъерошенного мальчишку, за запястья и щиколотки привязанного к столбу. Пацан шипел, как разъяренный кот и ругался, на чем свет стоит. Но покорности не проявлял.

— Будешь еще воровать у честных горожан? — вопросил Розан и, не дождавшись ответа, кивнул опустившему руку приказчику: — Добавь еще пять…

Мальчишка бросил на него ненавидящий взгляд, будто кинжалом ударил. Точнее, кинжалами — его зрачки были узкими вертикальными щелями, почти утопавшими в неизбывной зелени радужек. Лишь, когда кнут вновь опустился ему на спину, зрачки расширись, заполнив глаза чернотой.

Оборотень!

— Приветствую, Варлен Розен, — Бруни шагнула вперед и уверенно взяла лавочника под руку. Она была у него особым клиентом и умело этим пользовалась. — Что здесь происходит?

— Сын блудливой суки украл батон, — поморщился Розен, — но был пойман. Не беспокойтесь, дорогая моя, я лишь проучу его немного и отпущу. На собачьей шкуре быстро все заживает.

Черная змея хлыста, свистнув, оставила на белой, видимой в прореху драной рубашки, коже красную, набухающую кровью полосу.

— Велите это прекратить, — улыбнулась Бруни, но под взглядом глаз, будто грозовые тучи налившихся свинцом, лоточнику стало не по себе. — У нас срочное дело.

— Но он же…

— Сейчас же, — она продолжала улыбаться.

Розен неохотно махнул рукой, и приказчик опустил хлыст.

Разгадка его покорности была проста. Трактир Матушки Бруни являлся официальным поставщиком ко двору Его Величества Редьярда Третьего соленых булочек, в народе называемых мерзавчиками. Рецепт привез отец Брунгильды из своих странствий — то ли испробовал где-то на чужих берегах, то ли сам придумал. Забавное лакомство к пиву быстро приобрело популярность у простого люда, а затем слава о нем зашагала по Вишенрогу, пока, наконец, не добралась до королевского дворца. Редьярду понравилось удивлять гостей необычным лакомством, и он выдал владельцу рецепта пожизненный патент на поставку булочек ко двору. С тех пор раз в неделю во дворец отправлялась телега с драгоценным грузом, один запах которого вызывал у граждан обильное слюноотделение и желание тут же отведать ‘холодненького’, а на каждой из упаковок располагалась маленькая приписка о том, у каких торговцев были закуплены ингредиенты для теста. Естественно, имя Варлена Розена значилось первым.

Бруни кивнула на воришку.

— Развяжите.

Лавочник вздохнул, но отдал приказ.

Когда сняли путы, мальчишка чуть не упал. Сквозь рубище проглядывали выпирающие ребра, на грязных щиколотках виднелись поджившие следы от кандалов.

Она подошла к нему и присела на корточки, чтобы оказаться на одном уровне.

— Почему ты украл? — спросила, спокойно глядя в зеленющие, чуть раскосые глаза.

— Хотел жрать, — буркнул пацан, не отводя взгляда.

В этой наглости сквозило отчаянное мужество существа, давно и безнадежно противостоящего всему миру.

— Если я приглашу тебя в гости и накормлю, ты дашь мне слово, что ничего не украдешь в моем доме?

Бруни поймала себя на невольном повторении ноток материнского голоса — Хлоя умела смягчать заскорузлые сердца простой и уверенной добротой.

Оборотень испытующе разглядывал неожиданную спасительницу. Кончики ушей у него были немного заострены и в моменты волнения прижимались к черепу, что казалось одновременно и забавным, и устрашающим.

— Даю слово, — наконец, с трудом произнес он. То ли в себе сомневался, то ли в ней. — А не обманешь? Стражникам не сдашь?

Матушка покосилась на следы от кандалов, молча покачала головой.

И повернувшись с лавочнику, завела разговор о замене партии муки, будто забыв о мальчишке.

Когда они с Розаном, наконец, договорились, она неожиданно обнаружила оборотня рядом с собой — внимательно слушающим разговор. И подумала о том, что обсуждать дела можно бесконечно, а батон парнишка так и не успел съесть.

— Ждите подводы через два часа, — сказал напоследок лавочник. — И еще раз прошу прощения за то, что мой приказчик перепутал партии для доставки!

— Бывает, — улыбнулась Бруни, на этот раз без свинцовой тяжести во взгляде. Повернулась к мальчишке: — Идем со мной.

Когда они вернулись в трактир, начинало смеркаться. Григо Турмалин, сидя в своем углу, неспешно курил трубку и наблюдал за Ровенной, зажигающей свечным огарком большую люстру. Брунгильда терпеть не могла магические светильники, предпочитая их холодному свечению тепло, копоть и мягкий оранжевый свет язычков пламени. Но на охранный противопожарный свиток для здания раскошелилась и ни разу не пожалела об этом.

Из кухни раздавались оживленные голоса. Один принадлежал Пипу, а другой — его старшей дочери Ванилле, жизнерадостной дебелой девушке двадцати восьми лет от роду, сделавшей карьеру во дворце от простой посудомойки до Старшей Королевской Булочницы. Ее визит мог означать только одно — у короля появились незапланированные гости, которым срочно понадобилось пикантное лакомство.

— Пресвятые тапочки! — воскликнула Ровенна, увидев оборотня. — Хозяйка, кто это с вами?

Ее сестра вышла из кухни, вытирая руки фартуком и тоже застыла в изумлении.

Оглядев габаритных сестричек, оборотень сделал было попытку сбежать, но Бруни цепко ухватила его за плечо. Толкнула в объятия подошедшей Виеленне Гретель, принялась перечислять:

— Первое — накормить, второе — отмыть и изгнать блох, третье — подобрать одежку. А потом еще раз накормить!

— Ему плохо не будет? — усмехнулась Ровенна и вернулась к люстре.

— И что с ним делать после? — недоуменно уточнила сестра.

Бруни посмотрела на мальчишку. Тот затравленно оглядывался, словно искал щелочку, сквозь которую можно было бы испариться.

— А потом отпустить, — твердо сказала она, — на четыре стороны.

Зелёные глаза оборотня широко раскрылись, лицо на миг осветилось надеждой, сделавшей его невероятно привлекательным. Но чернота быстро заполнила радужки: для этого ребенка самым страшным было поверить в людскую доброту.

Матушка проводила его, уводимого будто под конвоем Виеленной, затаенной грустью во взгляде. Боги не дали им с Ральфом детей. А теперь уж и не дадут.

— Бруни, ты пришла? — крикнул Пип из кухни. — Мне срочно нужна помощь!

— Знаю, — вздохнула она и направилась к нему.

С Ваниллой расцеловались, как сестры. И дальними родственницами друг другу приходились, и дружили давно, и делились сплетнями, и ходили вместе по кондитерским и бакалейным лавкам — чем ещё заняться в свободное время двум одиноким женщинам, считающим себя хозяйками своих жизней?

— Во дворце такой переполох! — принялась рассказывать Ванилла, засучивая рукава и подвигая отца у кухонного стола. — Вчера утром неожиданно прибыло посольство из Гаракена, а в его составе сам герцог Ориш, кузен короля! Поговаривают, будто привёз предложение женить нашего старшего принца на ихней принцессе!

Бруни сняла плащ и сапоги, повязала фартук, вымыла руки и сменила Пипа, замешивающего тесто, чтобы он мог заняться начинкой для булочек.

В кухню заглянула Ровенна, закончившая со свечами.

— Хозяйка, помощь нужна?

Матушка качнула головой, пояснила:

— Зал на тебе. У нас мерзавчики!

Наступал вечер. Сейчас в трактир потянутся уставшие ремесленники — хлебнуть пива или морса, закусить пряными сухариками по дороге домой. Чуть позже зал наполнится постоянными посетителями: купцами, пришедшими поужинать и поговорить о делах, стариками, чью холодную кровь согреет близость других людей, разговоры, сплетни и слухи, патрульными из городской стражи, уставшими наматывать бесконечные круги по улицам квартала в поисках беспорядков. Приходили к Матушке Бруне отужинать и главы всех четырех ближайший гильдий, чем она несказанно гордилась.

Ровенна, будто бригантина, идущая на всех парусах, вернулась за стойку. Старшей из сестёр Гретель нравилось воображать себя хозяйкой.

— Уж пора бы принцу Аркею жениться, — пробурчал Пип, набирая молотый красный перец на кончик ножа и высыпая его в начинку, — годков-то ему сколько?

— Двадцать девять, отец.

Бруни насторожилась. Зазвучали в голосе подруги знакомые загадочные нотки — предтечи дворцовых сплетен, которые Ванилла обожала.

— А он что? — кинула пробный шар Матушка.

— А он никогда не женится! — сделав страшные глаза, ответила та. — Я точно знаю!

Пип покосился на дочь, пожевал губами и полностью погрузился в таинство приготовления пищи. Готовить толстяк обожал, но терпеть не мог, когда его отвлекали. Распевай подруги во весь голос государственные тайны — он всё равно бы не услышал.

Ванилла подвинула свою доску с тестом ближе к доске Бруни и зашептала, задыхаясь от волнения:

— Не спалось мне вчера, я и встала часа за два до рассвета. Дай, думаю, опару заведу для утренних блинчиков. Спускаюсь в кухню, и вдруг слышу голоса! Я струхнула. Сначала решила — воры, потом — что поварята орехи тырят. Мы их от мешков только и гоняем. Осторожненько выглянула из-за двери и обомлела. Сидят за столом Его Величество вместе со своим шутом, шалопаем Дрюней, и напиваются до золотых демонёнков в глазах. ‘Что делать, Дрюня? — говорит ему король. — По закону первородства трон должен Аркею достаться, да и мозгов у моего старшенького поболе, чем у Колея. Но какой король на троне сидит без своей королевы?’ Шут его по плечу погладил, знаешь, как больных родственников успокаивают, и спрашивает: ‘А тыс нейсвязаться не пробовал? Может, передумала?’ Тот чуть вином не подавился. ‘С ума сошёл, недалёкий? Она мне до гроба припоминать будет, что я её бросил. Первенца моего не пожалела, прокляла пожизненным венцом безбрачия! Думаешь, такие заклинания вспять повернуть возможно?’ ‘Не думаю, Твоё Величество, — грустно так Дрюня отвечает и давай себе в стакан рожи корчить. — Тут ещё гракенцы эти, перхоть на их шевелюры! Слушай, а с чего они так спешно принцесску сосватать решили? Неспроста это, брат мой король, неспроста! Дал бы ты указание кому следует разузнать, в чём дело?’ Редьярд стакан с таким стуком поставил, я думала, разобьёт. ‘А прав ты, плут, — говорит. — Раз торопятся девку замуж выдать, значит, обстоятельства у них! А если обстоятельства серьёзны, можно вместо Аркея предложить им Колея — обормоту уже давно пора остепениться! И мы соседей отказом не обидим. Только надобно будет так всё обставить, будто Колей влюбился без памяти, а брат ему, по благородству душевному и сердечной холодности к принцессе уступил!’ Шут на него подозрительно уставился: ‘Как ты, Твоё Величество, Кольку заставишь в любовь сыграть?’ А Редьярд давай хохотать: ‘Срежу содержание вдвое. И Вемьянский замок отберу, в котором он чаще всего разгулы разгульничает! Вот и посмотрим, сколь быстро станет шелковый!’ А потом вдруг замолчал резко и в лице изменился. Мне аж жалко его стало. ‘Вот только с Арком беда…’ — говорит. А Дрюня ему: ‘Боги милостивы, Твое Равновеликое Величество! Сын за грехи отца не отвечает — и то им ведомо!’ Тогда король у него поинтересовался, в каком месте он равновеликий, они заспорили, а потом и вовсе ушли, прихватив поднос с едой и пару кувшинов пива.

Ванилла замолчала, запыхавшись.

— Бедный принц, — покачала головой Бруня. — Но ты бы не рассказывала об этом никому.

— А и не буду! — торжественно пообещала подруга. — Что я, не понимаю, что ли? Тока папе и тебе. Ну, ты ж знаешь, мне надо было с кем-то поделиться, иначе меня б разорвало!

Матушка засмеялась. Сформировала из теста ровный шар, выложила на деревянный поддон — доходить.

— Пиппо, теста еще готовить?

Повар, отвлекшись от обжаривания лука, окинул взглядом с десяток накрытых полотенцами заготовок.

— Хватит, пожалуй! Если Его Величеству будет угодно — лучше завтра свеженьких напечём!

— И то правда! — согласилась дочь.

В кухню заглянула Ровенна, потупилась, будто медведица переминаясь с ноги на ногу. Это могло означать только одно — в трактире появился знатный посетитель. Уж насколько легко старшая Гретель вертела ремесленниками и купцами, одним незлым тихим словом прекращала ссоры, и даже драку могла разнять без последствий для посуды и мебели, настолько же панически боялась представителей дворянства. Слава богам, подобные гости в квартале были редки, но, манерой поведения сразу выделяясь из толпы, заставляли бойкий язык Ровенны коснеть, а ее саму становиться столь неуклюжей, что Бруни диву давалась.

— Ты его знаешь? — уточнила Матушка и, получив в ответ отрицательный кивок, пошла к раковине — вымыть руки, умыться, снять фартук и переплести растрепавшиеся волосы в аккуратную косу.

Посетитель сидел в одиночестве за маленьким столиком у дальней стены. Простой черный плащ с глубоким капюшоном, под которым не было видно лица, не могли скрыть стать и осанку, а руки, спокойно лежащие на столе — принадлежать простолюдину.

— Добрых улыбок и теплых объятий этим вечером, мой господин! — сказала Матушка, подойдя к нему и ставя на стол кружку с дымящимся морсом и тарелку с ароматными сырными хлебцами.

— Здравствуй, красавица! — глуховато ответил он. — Но я ничего не заказывал!

— Подарок гостю от заведения, — улыбнулась Бруни. Этот знатный господин, несмотря на скупые жесты и сдержанную речь, не позволявшие понять, что он представляет собой на самом деле, совершенно ее не страшил. — Такова традиция, которую установила моя матушка.

Незнакомец качнул головой. Отведав морса, довольно хмыкнул, захрустел хлебцем.

— Долгих лет твоей матушке, она придумала добрую традицию!

— Мои родители умерли, — спокойно объяснила Бруни. — Рада, что вам понравилось. Поужинаете у нас?

Посетитель чуть сдвинул капюшон, и она увидела приятное открытое лицо, живые карие глаза, оглядевшие ее с интересом — не дурным, грязным интересом, с каким обычно знатные господа смотрели на хорошеньких простушек, а так, словно ему принесли чуднУю игрушку, вызвавшую невольное восхищение.

— Прости меня, хозяйка, — попросил он. — Я с удовольствием поужинаю в твоем трактире, если ты составишь мне компанию.

— Я хотела лишь принять заказ, — пояснила Бруни.

— Тогда я заказываю, — он откинулся на спинку стула, — а ты все записываешь на двоих.

Матушка невольно засмеялась. И ведь таким серьезным казался, стервец!

— Хорошо, сдалась она. — Сегодня на ужин…

Он поднял ладонь, призывая ее замолчать. К своему удивлению она подчинилась жесту.

— Не перечисляй! Просто вели принести то, чем отужинала бы сама вечером дня, в который ты была вынуждена улыбаться-улыбаться-улыбаться, хотя на душе кошки скребут.

Матушка молча кивнула, отправилась на кухню. И вскоре вернулась, ловко неся большой поднос, уставленный яствами. Тут были кружки с холодным пивом и знаменитые мерзавчики Пиппо, сырный суп цвета расплавленного солнца, посыпанный зеленью, свиные ребрышки с запеченным под творожной шапкой картофелем, перепел на вертеле, трогательно уложенный в гнездышко из жареного лука, глиняный чайник с чаем, заваренным с луговыми травами, от которых веяло ароматами бескрайних летних полей.

— Почему не вино? — уточнил гость.

Бруни кинула на него изумленный взгляд, продолжая накрывать на стол. Быстро он оценивает ситуацию!

— Я думаю, господин пьет такие вина, рядом с которыми самая старая бутылка из моего погреба покажется молодухой, — отдавая поднос подошедшей Виеленне и садясь напротив гостя, объяснила она. — Пиво же пьют и богатые, и бедные, и счастливые, и… несчастные. Возьмите булочку. И выпьем за то, чтобы вечер не продолжал этот день!

— Как тебя звать, умница моя? — засмеялся незнакомец и цопнул мерзавчика.

— Глотните пива, — улыбнулась Бруни. — Первый глоток холодного пива — одно из самых восхитительных ощущений в этой жизни!

Гость тронул ее кружку своей и отведал напитка. Одним глотком не отделался.

— И сколько тебе лет? — допив до дна и стукнув кружкой об стол, поинтересовался он. — Ты действуешь на меня, как шарик мороженого на ребенка! Хочу все о тебе знать!

Бруни пригубила из своей кружки. Посетитель не вызывал в ней чувства отторжения, как те, что пытались разговорами заманить ее в постель. Было в нем что-то располагающее, к чему стремилась душа, желая раскрыть свои тайны. Но…

— Для ‘всего’ мы еще мало знакомы, — строго уточнила она и подвинула ему тарелку с супом. — Меня зовут Матушка Бруни и мне двадцать три.

— И сколько у тебя детей, матушка? — берясь за ложку, поинтересовался гость.

— Мой трактир называется ‘У Матушки Бруни’, - ровным голосом пояснила она. — А детей у меня нет. Я вдова.

Гость, уже поднесший ложку ко рту, опустил ее обратно в суп.

— Прости! — искренне воскликнул он. — Прости меня, Бруни! Простишь?

Взяв ее руку, поднес к губам. Коснулся тыльной стороны ладони — сначала дыханием и лишь потом губами. Нежно. Уверенно. Спокойно.

Матушкино сердечко сбилось с такта.

— Так как вас зовут? — почему-то шепотом спросила она, ощущая, как тепло в его ореховых глазах окутывает ее, будто шалью в зябкий осенний вечер.

— Какое имя тебе по нраву? — отпустив ее руку, улыбнулся он. — Я сегодня весь вечер несу невесть что и говорю невпопад. Чтобы искупить вину, предлагаю тебе выбрать мне имя и загадать желание, которое обязуюсь выполнить!

— Пусть будет… Кай? — она взглянула на него вопросительно.

Он, наконец, принялся за суп.

— Пусть будет. Ну вот, теперь мое имя ты знаешь, а я до сих пор не слышу твоего желания!

Бруни была уверена, что гость не имел в виду ничего неприличного, но фраза прозвучала двусмысленно, бросив ее в жар. Чтобы взять себя в руки, она пробормотала первое, что пришло в голову:

— Вот если бы вы могли остановить травлю оборотней…

Кай поперхнулся супом.

— Интересное желание для молодой хозяйки, — заметил он. — Чем оно вызвано?

Сбиваясь и путаясь — мысли были совсем о другом — Матушка поведала собеседнику об утренней сценке в лавке Розана.

— Вы же понимаете, что он украл просто от голода? — спросила она, заглядывая в ореховые глаза.

Почему-то ей казалось важным, чтобы гость согласился.

— Понимаю, — серьезно ответил тот. — Могу предположить, что короля этот вопрос тоже беспокоит — с одной стороны, бродяжничество и преступления, участниками которых они вольно или невольно становятся, с другой — жестокость населения по отношению к ним, и кровопролития, случающиеся, в основном, в провинции. Чтобы как-то исправить ситуацию, Его Величество начал потихоньку привлекать оборотней к государственной службе. Нынче из них набран особый гвардейский полк. Об этом пока мало кому известно.

Бруни никогда не слышала об оборотнях-гвардейцах, своего собеседника видела впервые в жизни и ничего о нем не знала, но поверила сразу и безоговорочно.

— Но это еще не все! — продолжил Кай. — Осенью, под патронажем принца Аркея, откроется факультет для оборотней при Военной академии.

— Обучение будет платным? — заинтересованно спросила она.

— За них будет платить казна с условием после окончания академии отслужить на благо королевства в течение двадцати лет. Оборотни, хоть и не в ладах с дисциплиной, прирожденные бойцы, а способности делают их намного опаснее обычных солдат.

Матушка вспомнила тщательно скрываемое отчаяние в зеленых глазах мальчишки и вдруг представила его выросшим, в форме королевского гвардейца. И на сердце стало тепло.

— Спасибо! — тихо сказала она.

— За что? — удивился Кай.

— Вы помогли мне принять одно важное решение, о возможности которого я еще минуту назад не подозревала!

— Я рад, — искренне улыбнулся гость. — Но это считается не выполнением желания, а экскурсом в этническую политику королевства! Так что у тебя, Матушка Бруни, есть второй шанс! Что ты обычно делаешь в выходные?

— У меня не бывает выходных… — смутилась она и вдруг вспомнила, как отец утаскивал ее рано утром в порт, где стояла на причале его маленькая яхта.

Они уходили в море до заката, ловили рыбу, загорали и купались. А на следующий день в меню трактира появлялся рыбный суп с острым красным бульоном, в который добавляли белые сухарики.

Вот это были выходные! Но, когда родители умерли, стало не до отдыха.

— О чем ты подумала? — заинтересовался Кай. — Я вижу в твоих глазах грусть и радость — одновременно!

— Я бы хотела выйти в море, — все еще видя внутренним зрением бесконечный бархат и кружево волн, прошептала Бруни. — Отец брал меня с собой на ‘Зоркую’ — его яхту.

— А где она сейчас?

— Мне пришлось продать её, когда родителей не стало.

— Тяжело пришлось? — гость, с сожалением покачав головой, отодвинул пустую тарелку и потянулся к другой — с ребрышками.

— Ну… — пожала плечами Матушка. — Непросто.

— И как ты справилась? — Кай взглянул на нее с интересом.

— Просто делала, что должна.

Матушка подлила ему пива и невольно встретилась глазами с Турмалином, сидящим в углу за спиной гостя. Тот улыбнулся, одобрительно кивнув. На сердце Бруни стало тепло — одобрение старика придавало ей уверенности.

Когда в трактире стало слишком шумно, Кай поцеловал ее руку и поспешил уйти, оставив более чем щедрую плату. Он улыбался, прощаясь, и вообще выглядел сытым и довольным, что не могло не радовать хозяйку заведения.

Баюкая ощущение тепла его губ на своих пальцах, она вернулась за стойку и первым делом спросила у Ровенны, где парнишка?

— Наелся, как хряк, и дрыхнет в чулане, — сообщила та в перерывах между беготней с подносами. — Наверх я его не пустила, хозяйка…

Она не договорила, но Бруни и так поняла — старшая Гретель боялась, что оборотень что-нибудь украдет.

В дверях показался Томазо Пелеван — глава Гильдии каменщиков. Невысокий, кряжистый и рыжий, как лесной пожар. Матушка заспешила навстречу — проводить дорогого гостя за отдельный столик.

— Здравствуй, дочка, — приветливо кивнул тот, — организуй легкий ужин, чтобы мозги ясными остались. Сейчас ко мне человечек подойдет — переговорю с ним по душам.

Бруни заторопилась на кухню.

Томазо знал родителей и даже, поговаривали, сватался к ее матери. Сейчас мастер был прочно и счастливо женат на дочери одного из купцов, продающих товары для верховой езды, и по субботам приводил к Матушке весь рыжий выводок — поесть земляничного пирога с мороженым и горячих вафель со взбитыми сливками. В память о долгой дружбе Бруни всегда подавала ему морс в стаканах с серебряными подстаканниками, привезенными отцом из Росалавля.

Подстаканников в буфете, стоящем в задней комнате за стойкой, не оказалось. С нехорошим предчувствием Бруни направилась в чулан и не обнаружила мальчишку на скамье, куда Ровенна уложила его спать. Кража расстроила её донельзя, но куда больше горечи вызвал побег оборотня. Ведь она твердо решила дать ему кров и пищу, ну а там… как получится. Идея с факультетом оборотней при Военной академии казалась крайне привлекательной.

Даже не успела узнать, как его зовут…

Бруни вернулась за стойку и вдруг почувствовала, что тяжесть прожитых лет и одиночества опустилась на плечи.

— Что-то случилось? — испугался, увидев ее Пип. — На тебе лица нет!

— Устала просто, — бледно улыбнулась Матушка. — Суматошный какой-то день…

— А ну-ка, бегом наверх и спать! — рявкнул повар. — Мерзавчики я уже отправил с Ванилькой, а за посетителями мы с девочками присмотрим.

— Но… — попыталась возразить Бруни.

— Спать, я сказал! — рявкнул повар, лихо махнув топориком для разделки мяса.

В такие минуты спорить с ним было опасно.

Матушка поднялась к себе, наскоро ополоснулась и легла в кровать, раньше принадлежавшую родителям. Старый матрас прогнулся, устраивая ее уютно в своих ладонях. Под шерстяным одеялом было тепло и удобно. Кто там говорил о холоде вдовьей постели?

Бруни вспомнила испуганный взгляд маленького оборотня… и расплакалась.

Рассвет только тронул бледными пальцами ставни, а Матушку уже тряс кто-то за плечо, жарко шепча:

— Хозяйка, проснитесь! Да просыпайтесь же!

Бруни с трудом разлепила глаза. Так вчера устала, что сама не помнила, как заснула.

— Ровенна? Что случилось?

— За вами приехали!

— Кто?

Остатки сна окончательно развеялись.

— Кто приехал, что ты несешь?

— Тот господин, что был здесь вчера. Он просил разбудить вас и передать, что ждет внизу, чтобы сопровождать на прогулке. Видели бы вы его экипаж!

— Пресвятые тапочки! — только и выдохнула Брунгильда и, вскочив с кровати, заметалась по комнате. — Ровен, что мне надеть, как причесаться?

Служанка перехватила ее и, чуть не насильно усадив в кресло перед зеркалом, полезла в шкаф.

— Раз едете гулять — одеться надо удобно и так, чтобы можно было раздеться! — безапелляционно заявила она.

Бруни почувствовала, как щеки заполыхали в огне. Сама того не желая служанка озвучила ее тайные мысли.

— К полудню будет жарко, и коли тепло оденетесь — запаритесь, — продолжала бурчать старшая Гретель, доставая белую нательную рубашку, платье из плотного сукна на шнуровке и шаль, — а коли легко оденетесь — схватите лихорадку на вроде господина Турмалина, и начнете кашлять!

Через несколько минут с помощью Ровенны Матушка была умыта, одета и причесана. Сбежав вниз, она обнаружила Пипа в кухне несмотря на ранее время. Дверь в чулан оказалась открытой, а на лавке… крепко спал давешний парнишка, трогательно подложив ладошки под щеку. Не веря своим глазам, Бруни заглянула в сервант и увидела подстаканники на месте. Изумление и радость заставили сердце раздуться воздушным шариком. Счастливая, с горящими румянцем щеками и блеском в глазах она выскочила в зал, едва не натолкнувшись на вчерашнего посетителя. Тот медленно прохаживался, поглядывая в окна, но заметив Матушку застыл, разглядывая ее так, словно видел впервые.

— Доброе утро, Кай! — просто сказала она, и он также просто ответил:

— Доброе утро, Бруни!

Повисла пауза. Оба не могли отвести друг от друга взгляда. Матушка хотела поведать ему о подстаканниках, он мечтал сказать ей о том, как она прекрасна, но оба молчали, позабыв слова. До тех пор, пока тишину не нарушило многозначительное покашливание. У выхода из трактира выстроились Пип и сестры Гретель. Повар держал в одной руке любимый топорик для мяса, а в другой — скалку.

— Добрый господин, — обратился он к гостю, — каким бы знатным вы не были, вам стоит знать, что если с нашей Брунгильдой что-нибудь случится, вы перестанете быть добрым господином!

Сестрички Гретель выглядели испуганными, но сурово свели брови, изображая кровожадность. Зрелище было чудовищным.

Кай издал странный сдавленный звук и ответил повару со всей любезностью, на которую был способен:

— Я обещаю заботиться о ней и защищать, если потребуется, друг мой. И не причиню вреда ни словом, ни действием. Слово дворянина!

— Смотрите, — Пип погрозил скалкой, — вы обещали!

И ушел на кухню. Его широкая, как у бобра, спина выражала крайнее расстройство.

Кай подал Матушке руку и вывел на улицу под перекрестными взглядами сестер.

Увидев экипаж, Бруни ахнула. Красное дерево и чёрная кожа, малиновый бархат сидений и изящная ступенька для подъёма были великолепны. Но четвёрка вороных: сильных, изящных, тонконогих, оказалась выше всяких похвал! Матушка не удержалась и бросилась к лошадям, по-девчоночьи перепрыгивая через лужи, огладила шелковые морды, потрепала острые уши и тщательно, волосок к волоску, причёсанные гривы. Пожалела, что нет с собой солёных корочек, которые для лошадок стали бы лакомством.

Гость терпеливо наблюдал за её восторгом, и в его глазах плясали смешинки, будто солнечные искры.

Когда она, наконец, вспомнила о нём, смутилась и юркнула в карету, едва коснувшись пальцами его ладони.

Экипаж тронулся, за окнами потянулись дома и лавки, чугунные столбы фонарей — будто гвардейцы на карауле.

Кай устроился напротив. Задумчиво смотрел в окно, иногда крутил массивный перстень на среднем пальце правой руки. Матушка, хоть и интересно ей было выглядывать из окна кареты, искоса наблюдала за ним, отмечая великолепную осанку, красивый профиль и блеск каштановых кудрей провожатого, в беспорядке падающих на плечи. И вдруг поймала себя на том, что хочет запустить в них пальцы, ощутить их мягкость и густоту… Вновь, как и утром, бросило в жар, опалило румянцем кончики ушей и щеки. Она сделала вид, что загляделась на проходящего мимо лоточника, несущего на плече доску с горячими батонами, да так пристально, что парнишка споткнулся и чуть не упал.

Ветер принёс знакомые запахи — свежести и свободы, соли и водорослей. Запахи моря. Карета миновала проезжую часть набережной, съехала к причалам и остановилась у борта великолепной трехмачтовой шхуны. Бруни испуганно посмотрела на спутника.

Тот вышел, подал ей руку. Заметив её взгляд, улыбнулся и кивнул в сторону.

Она проследила за его жестом и увидела у дальнего причала маленькую яхту: белоснежную, скромную и изящную. Возможность вновь ощутить качку, солёные брызги на коже и ветер привели Матушку в такой восторг, что она только сморгнула слезы, навернувшиеся от радости, и благодарно сжала сильную руку провожатого. Не отпуская её пальцев, тот отвёл Бруни на яхту и усадил на лавку. Принял от слуги, идущего следом, корзину с припасами, ловко выбрал концы и отчалил, оттолкнувшись от пирса длинным шестом. А затем сбросил плащ, скинул камзол и сапоги, и занялся парусом. Совсем скоро яхта взяла курс на запад — в открытое море.

Матушку охватило странное оцепенение. Качка усыпляла, запах водорослей и ласковые прикосновения солнца, только оторвавшегося от горизонта, вызвали в памяти те мгновения, когда рядом был отец. Ей грезилась его белозубая улыбка и колечки ароматного дыма из длинной трубки, с которой он не расставался, хрипловатый голос, отдающий приказы, и выражение глаз, устремлённых в самое сердце моря…

Кажется, она задремала, потому что очнулась лишь от прикосновения тёплых пальцев. Подняла веки и увидела Кая, низко склонившегося над ней.

— Бедная, — тихо сказал он, продолжая гладить её по щеке, — совсем не высыпаешься с этой работой, да?

Бруни вскинула лицо ему навстречу. Потянулась, будто росток к солнечному лучу, жадно разглядывая оказавшиеся так близко чётко очерченные красивые губы, волевой подбородок, легкую щетину на щеках… Несмело накрыла его руку своей…

Кай наклонился ниже. Прошептал, едва касаясь губ губами:

— Только, если ты сама хочешь…

Ком в горле не дал ответить.

Сильные ладони обхватили затылок и потянули вверх.

Он поцеловал её, сдерживая жадность, боясь напугать. Опустился на колени, чтобы обнять и притянуть к себе, целовал, не давая отвернуться, да она этого и не желала! Лишь, задохнувшись от переполнявших эмоций, чуть отстранилась. Он тут же отодвинулся, глядя на неё серьёзно и… печально. И этот взгляд ударил Бруни в самое сердце, заставил, взяв Кая за отвороты камзола, вновь потянуть к себе, на себя.

Так бережно и нежно её не касался никто, включая мужа. Казалось, в распоряжении Кая была целая вечность, которую он собирался посвятить изучению тайн женского тела. Он наслаждался Бруни, как изысканным музыкальным инструментом, заставляя звучать ранее молчавшие струны её желаний, но, в конце концов, и сам не выдержал, сплетясь с ней в страстных, жарких и сильных объятиях…

Солнце давало уже достаточно тепла, позволяя лежать на палубе обнажёнными, однако Кай нащупал упавшую шаль и завернул в неё Бруни. Крепко прижимая её к себе, он ни о чём не думал, баюкая мгновения счастья и покоя. А она, тяжело дыша от переполнявших эмоций, спрятала лицо у него на груди, не желая, чтобы он видел, как она плачет. И сама бы затруднилась сказать, отчего слёзы — от не сочетания странной пустоты в душе и истомы, разлившейся по телу, или от желания продлить минуты близости и осознания невозможности этого?

Волна плеснула в борт, тронув тела прохладными брызгами. Кай встрепенулся, заглянул ей в лицо. Нежно вытер ладонью мокрые щёки.

— Хочешь пить?

Она кивнула. Села, потянув колени к груди и кутаясь в шаль. Собственные оголённые плечи, щиколотки и ступни неожиданно показались слишком откровенными.

Кай принес два бокала — с водой и вином. Матушка выбрала воду… но передумала в последний момент. Ароматный напиток теплом прошёлся по горлу, вскружил голову, отодвинув стыд на задний план. Держа Кая за руку, она тихо призналась:

— Мне было хорошо с тобой…

Его ответный взгляд наполнял теплом и надеждой. Не отвечая, Кай встал, чтобы закрепить штурвал и спустить парус, и вернулся обратно. Легко пересадил Бруни себе на колени, со смешком заметив:

— Какая же ты матушка? Девчонка, как есть!

И вдруг шепнул, тесно прижав её к себе:

— А мне с тобой как!..

И вновь его поцелуи рисовали затейливую вязь на её коже, его руки заставляли её изгибаться навстречу движениям, а хриплый голос сводил с ума. Под застывшим в зените солнцем, на синей атласной простыне моря, они были одни в целом мире. Мире, в котором продолжали кипеть страсти, рождаться и умирать люди, начинаться и заканчиваться войны.

Лишь горизонт порозовел, Матушка спустилась в кухню, чтобы растопить печь к приходу Пиппо. Но, к ее удивлению, там уже было тепло, а в печной пасти весело прыгал юный огонек.

— Весь, ты тут? — позвала она, улыбаясь.

Мальчишку, как оказалось, звали Веславом, но для удобства имя сократили.

— Да, — смешным важным басом ответил оборотень.

Он не только затопил печь, но и натаскал воды из колодца в большую кухонную кадку.

Бруни ласково взлохматила его густые чёрные вихры. Стричься Весь отказался напрочь.

Напевая, она принялась разогревать морс, выкладывать на противень приготовленные с вечера блинчики с мясом и сыром — ремесленники, шедшие на работу рано, забегали в трактир перекусить или купить еды с собой. Закончив с утренними приготовлениями, собрала на деревянный поднос простой, но сытный завтрак — краюху хлеба, плошку с топленым маслом, вареные яйца и кувшин с подогретым молоком. Кай, коли оставался ночевать у нее, просыпался рано. Вспомнив тепло его тела бок о бок с собой, Матушка улыбнулась. С той памятной прогулки на яхте прошло несколько недель, но страсть и нежность, захватившие обоих в плен, не отступали под гнетом рутины. И еще — удивительное дело — Каю и Бруни хорошо молчалось друг с другом, коли иссякали слова.

Поднимаясь по задней лестнице в свою комнату, Матушка услышала бухтение Пиппо. Повар, бывший не в настроении с утра, особенно в такие пасмурные дни, как сегодня, ворчал по любому поводу и даже пытался давать Весю подзатыльники. Впрочем, юркий мальчишка легко их избегал.

После возвращения с морской прогулки, Бруни не завела с ним разговор о краже подстаканников, заметив только:

— Пиппо нужен поваренок на кухне. Если обещаешь мыть руки — можешь оставаться!

Веслав тогда сверкнул на нее зеленым глазом и молча кивнул. А через мгновение уже крутился под ногами Пипа в лихой бандане, скрывающей кудри. Если повар и пребывал в шоке от новоявленного помощника, то промолчал, видя отношение к нему Брунгильды. А затем вынужден был признать, что от мальчишки есть польза — обостренное обоняние оборотня выявляло некачественные продукты на раз, и, самое главное, позволяло сыпать приправы в тесто в идеальной ароматической пропорции.

Кай торопливо одевался, когда Бруни внесла поднос в комнату.

— Не успеваю позавтракать, родная, — насладившись вкусом ее губ, сообщил он. — Сегодня надо пораньше!

— Хоть молока выпей! — Матушка сунула ему в руки кувшин.

И поймала себя на том, что они разговаривают, как любящие супруги. Поймала — и затаилась, баюкая неожиданный страх в душе. Ведь она до сих пор не знала настоящего имени возлюбленного. Не подозревала, откуда он приходит к ней и куда уходит. Куда… и к кому? Была ли она для него любовницей — одной из многих, или единственной подругой? Сердце шептало ‘да’. Да, единственная, да, любимая… Но кто же в здравом уме доверяет такому непутевому органу?

— Что ты? — Кай внимательно смотрел на нее. — Изменилась в лице…

— Ничего, — Бруни отвернулась, делая вид, что вытирает передником совершенно чистый стол перед тем, как поставить на него поднос. — Когда мы увидимся?

Обняв за плечи, он развернул ее к себе.

— Не знаю. Могут быть дела, которые потребуют моего постоянного присутствия. Я приду, как только смогу!

— Хорошо, — покорно ответила она.

Подняла лицо навстречу его прощальному поцелую, проследила, как он открывает дверь и выходит из комнаты. Постояла, прижав стиснутые руки к груди. А затем допила оставшееся в кувшине молоко и отнесла вниз поднос. Раз так получилось — она позавтракает на кухне, а затем окунется в каждодневные заботы, которые помогут ей забыть горечь расставания.

Сестры Гретель уже вовсю хлопотали в зале, расставляя скамьи и табуреты. Весь подметал пол, иногда совершая выпады черенком метлы в глаз воображаемого противника.

Простучали решительные каблучки, и в трактир вбежала раскрасневшаяся Ванилла. Ее шею украшал кокетливый розовый платочек, а на поясе был подвешен зеленый бархатный кошель, украшенный… свежей морковкой.

— Папочка, привет! — она ворвалась в кухню, поцеловала Пипа в лысину, чмокнула Бруни в нос и похлопала по щеке Веся, от чего тот скривился, будто девица покусилась на его лучший клык. — Нам нужны булочки, булочки, булочки! И как можно больше! Сегодня прибывает принцесса Оридана для знакомства со своим будущим супругом, принцем Колеем!

И она закружилась в какой-то дикой смеси народного танца и придворной жеманности.

— Очумела? — лаконично поинтересовался Пип.

— Да что с тобой? — засмеялась Брунгильда, хватая подругу за руку и заставляя остановиться. — И откуда эта сумочка с морковкой? Я у тебя такой не помню!

Ванилла покосилась на отца, уже снявшего со стены большущую миску для опары, прихватила пресловутый поднос и потащила в дальний угол залы, за тот самый столик, за которым обычно сиживал господин Турмалин.

— Пип, я сейчас, — виновато сказала Бруни.

Повар, покосившись на нее, усмехнулся.

— Девчонки сопливые. Без секретов жизни не мыслите! Иди уж… Мы с Весем опару и без вас заведем! Правда, клыкастый?

— А то! — радостно кивнул пацан, занося метлу в чулан.

Бруни, прихватив кувшин с морсом, поспешила к подруге, уже вовсю уплетающей хлеб с маслом.

— Я голодная, как волк! — заявила та. — И дико хочу спать!

— Какой спать, у нас мерзавчики! — Матушка тоже отломила кусочек.

— Ты неправильно говоришь! — обиделась Ванилла, корочкой зачерпывая масло из плошки. — Ты должна была спросить — почему? Почему я голодная и не выспавшаяся?

— И? — подняла брови Матушка.

— Что — и?

— И почему?

— Потому что я влюбилась и провела ночь с волшебным мужиком! — громким шепотом сказала подруга. — И еще, у меня болит живот!

— Так быстро? — удивилась Бруни.

— Дура, — беззлобно укорила подруга. — Живот болит от смеха. Я смеялась всю ночь!

— Он тебя щекотал? — изумилась Матушка.

Ванилла подавилась морсом. Откашлявшись, подняла на подругу покрасневшие глаза и сказала страшным шепотом:

— Я познакомилась с Дрюней!

— С кем? — не поняла Брунгильда.

— С Дрюней — любимым шутом Его Величества Редьярда Третьего! И мы… как это говорится… Встречаемся уже две недели — вот!

Матушка твердой рукой разлила морс по стаканам, взяла себе яйцо и ломоть хлеба побольше и приготовилась слушать.

— Как-то на рассвете спускаюсь я в кухню. Ты знаешь, люблю первой приходить, даже до поварят еще! И вижу Дрюню, сидящего на столе и задумчиво жующего морковку. Я, конечно, книксен сделала, как умела — кто он, и кто я. А он давай ржать! ‘Я, — говорит, — такую изящную коровеллу впервые вижу!’ Ну, типа, комплимент сделал! ‘Как, мол, вас зовут прекрасная незнакомка!’ Слово за слово, мы с ним разговорились, пока я опару для утренних блинчиков заводила — король их страсть как любит, с творогом и вишней! А потом быстренько соорудила омлет с грибами, и мы с шутом позавтракали. И, представляешь, он оказался младшим сыном сеньора еще моего деда! Папка в город подался — на заработки, а родня наша так и живет в Руссе. И мы с Дрюней в детстве по одним и тем же оврагам лазили, в одних и тех же лесах живность ловили, купались в одной реке! Он даже мою любимую заводь знает — ловил там сомов иногда! Ну… поговорили и разошлись. А следующим утром смотрю, тут как тут. И опять с морковкой! ‘Всегда любил кухни, — говорит, — уютные они и искренние, не то что залы да будуары! А за тобой наблюдать, красавица, вообще одно физиологическое удовольствие! Ты сама, как твои булочки — белая, пышная и уж, наверное, мягкая!’ Видишь, слово-то какое подобрал — физиологическое! Я ему, мол, до моей мягкости вам, как мне до вашего титула. А он: ‘Это почему ж так? Я собой хорош, умён и деньжата водятся! Разве плохой кавалер?’ Я и сказанула, не предлагает ли он мне официально встречаться? Вот так прямо и заявила — официально! Пусть знает, что мы тоже лыком не шиты и о физиологическом удовольствии понятие имеем! А он морковкой в затылке почесал и отвечает: ‘Давай рискнем, красава! Почему нет? Только об одном помни — у меня график ненормированный, от короля зависит. Так что я сейчас с тобой, а через секунду — с ним. И чтобы без обид!’ На том и порешили!

— А вы уже?.. — Бруни многозначительно округлила глаза.

— Ты что? — высокомерно оскорбилась Ванилла. — Как можно? Мы же о-фи-ци-аль-но встречаемся, значит, все должно быть красиво и по правилам! Сначала задушевные разговоры, подарки, — она потрясла сумочкой перед Матушкиным носом, — прогулки под Луной…

Не выдержав самой себя, Старшая Королевская Булочница хрюкнула и покатилась со смеху. Бруни, уже давно с трудом сдерживающая смешки, тоже дала себе волю.

— Шутки шутками, подруга, — отсмеявшись, пояснила Ванилла, — а руки у него откуда надо растут! Знает — к чему и как их приложить, чтобы девушке удовольствие доставить! Но остального, и правда, пока не было! Пресвятыми тапочками клянусь!

— А чем же вы с ним занимаетесь… под Луной? — удивилась Матушка.

— Болтаем, — усмехнулась Ванилла. — Обо всем на свете! Он уморительно смешной, языком мелет, как мельница. У меня иногда даже сил смеяться не остается! Настоящий он шут, этот шалопай Дрюня, скажу я тебе, — с гордостью добавила она. — Качественный!

— А я… — решила было признаться Брунгильда.

Но тут раздался грозный оклик Пипа:

— Ваше время истекло, болтушки! Пора тестом заняться! У нас сегодня горячий день!

И понеслась булочная страда — от рассвета до полудня, от полудня до заката. Лишь поздно вечером, когда за Ваниллой и мерзавчиками прибыла телега из дворца, Матушка присела перекусить на кухне, положив гудящие ноги на табурет. Пиппо, как и каждый вечер любовно отмывающий кухню, с кряхтением потер поясницу и повел массивными плечами. Но его лицо выглядело довольным.

— Однако шустрого парнишку ты притащила, — похвалил повар, что с ним, вообще-то говоря, редко случалось. — Мы сегодня на пять корзин больше сделали, чем в прошлый раз! Да он еще успел сгонять за специями на рынок!

— Доверил ему деньги? — восхитилась Матушка. — Не побоялся?

— Он же вернул подстаканники! — невозмутимо заметил Пиппо.

— Ты знал? — Бруни вскочив, звонко чмокнула его в щеку. — И ничего не сказал?

— Мне тоже было интересно посмотреть, что из всего этого получится! — лукаво блеснул глазами повар. — Все, Бруни, я пошел домой! Надеюсь, день завтра будет полегче!

Помахав ему, Матушка вернулась к столу. Из зала доносились стуки и негромкие голоса — сестры Гретель и Весь убирали посуду и расставляли стулья. Еще полчаса, и на двери повиснет табличка с надписью ‘Закрыто’, можно будет подняться к себе, ополоснуться прохладной водой, растрепать тугую косу и, рухнув в постель, забыться до утра.

Бруни задумчиво грела пальцы о чашку с горячим морсом. Тупая усталость кружила голову, но она не отказалась бы от прикосновений сильных мужских рук к своему телу, от ночных шепотков и тихого смеха, от замирания — кожа к коже.

— Хозяйка, мы закончили! — крикнула из залы Ровенна. — До завтра!

— Сладких снов! — напутствовала их Матушка. — Весь, запри двери!

Ставни уже были закрыты. Поэтому оборотень задвинул засовы и, отчаянно зевая, направился было в свой чулан, но Бруни его остановила.

— Ты хорошо справляешься, — серьезно сказал она. — Пип похвалил тебя сегодня, а это дорогого стоит. Но я хочу знать — не зовет ли тебя дорога?

Мальчишка подобрался, будто намеревался прыгнуть. В глазах вновь мелькнул страх.

— Гонишь? — вместо ответа спросил он.

И Бруни поразилась его готовности к худшему.

— Ни за что! Но хочешь ли ты сам остаться? Ведь я — человек. Не родное тебе существо!

Весь подумал и несмело улыбнулся в ответ.

— Хочу, — ответил он. — Здесь вкусно пахнет. И ты добра ко мне!

За все время пребывания в трактире он еще ни разу не назвал Бруни ни хозяйкой, ни госпожой. Скорее всего, даже угроза жизни не заставила бы его произнести эти слова по отношению к кому бы то ни было!

— Тогда давай потихоньку избавляться от бродяжьих привычек? — мягко предложила Матушка. — Негоже моему помощнику спать в чулане. Наверху есть свободная комната, хочу предложить тебе перебраться туда.

— Мне? — не поверил Весь. — Целую комнату — мне одному?

Комната когда-то была ее детской. Там стояли добротный шкаф для одежды, удобная кровать, стол и скамья, заваленная подушками. Трюмо Матушка предусмотрительно перетащила в гостиную при помощи Кая, решив, что дамское зеркало может оскорбить нежные пацанские чувства.

Бруни встала и направилась к лестнице, скрывая улыбку.

— Тебе, — не оборачиваясь, ответила она. — Тебе одному.

Кай не появлялся несколько недель. Вначале Бруни ждала его каждый вечер, засыпала с трудом, вздрагивая от каждого шороха, спала плохо, видя спутанные сны, сулящие беду. Затем рассердилась сама на себя и, стиснув зубы, выкинула из головы все мысли о возлюбленном. Только тонко пела струной тоска в душе, да тело ныло, копя неизрасходованную нежность.

Король заказывал булочки ежедневно, поэтому Ванилла перебралась в трактир, лишь на ночь отправляясь во дворец. Ее роман с Дрюней набирал обороты — шут подарил украшенный бубенцами букет из монеток, завернутых в конфетные обертки. ‘Купи себе что-нибудь этакое, красава! — посоветовал он. — Ну, конечно, когда все бумажки развернешь!’ Бумажек оказалось много — Ванилла разбиралась с ними три вечера подряд, а когда подсчитала, выяснилось, что Дрюня подарил ей сумму, достаточную для покупки нового платья, шали, туфель, и сумочки со шляпкой в придачу!

— Это серьезное заявление чувств! — воодушевилась Матушка, узнав новость. — Мужчина, готовый потратить деньги в объеме гардероба любимой женщины — достоин всяческого поощрения!

— Я поощрила! — неожиданно зарделась та.

— О! — только и сказала Бруни, ощутив нечто похожее на зависть.

Близился вечер ‘чистого’ понедельника. Нечастого дня, в который трактир закрывался на генеральную уборку, а Матушка подсчитывала прибыли, относила деньги ростовщику и составляла список тех покупок, что не нужны ежедневно. После обеда Ванилла зашла за подругой, намереваясь пригласить ее пройтись по лавкам — надо же было Старшей Королевской Булочнице как-то избавляться от кучи денег, буквально свалившейся с неба!

— Заодно посмотрим, как провожают принцессу Оридану! — тормошила она Матушку. — Ожидается Большой королевский эскорт и принц Колей на белом скакуне, безутешно машущий платком вослед возлюбленной!

— Принцесса уезжает? — удивилась Бруни.

За политикой она не следила, слухи и сплетни, щедро обсуждаемые в трактире, не слушала так же, как Пиппо не слушал дочкины с ней разговоры.

— Ну, так они обручились, — пожала плечами Ванилла. — Даже успели поругаться пару раз и посуду побить. В частности, приказал долго жить сервиз розового Крейского фарфора, украшенный позолоченными стрекозами и бабочками. Стоил, между прочим, как целый экипаж!

— Откуда такие подробности?

— Дык супница почила об голову Дрюни, — хохотнула подруга. — Впрочем, голова у него крепкая! И не только голова!

После генеральной уборки, затеянной еще до рассвета, тело ныло, как после побоев, и Бруни рассчитывала полежать, позволив себе редкую роскошь вздремнуть в дневное время. Но Ванилла была настроена решительно. В конце концов, что это за удовольствие — тратить деньги в одиночку?

Сломалась Матушка, когда подруга, перечисляя программу проводов, намекнула на первое появление на публике полка, целиком состоящего из оборотней.

— Да никто ничего об этом не знал, — пояснила она на вопрос Бруни, достающей из шкафа выходное зеленое платьишко и белую ажурную накидку, связанную крючком еще матушкой. — Видать, приказ от короля был, помалкивать. А аккурат вчера зашептали во всех углах. Охота посмотреть, как оборотни в мундирах смотреться будут!

Бруни подумала и не стала надевать туфельки в тон платью — запачкают еще в толпе — сунула ноги в обычные башмаки, взяла сумочку и спустилась вниз.

Весь, сдвинув отскобленные добела столы к стенам, тренировался с деревянным мечом, который он выстругал сам себе из ножки сломанного стула. Совершал невозможные прыжки и кульбиты, закалывая невидимого противника. Зеленющие глаза горели злодейским блеском.

— Ты остаешься за старшего! — сообщила ему Бруни. — Запри двери за нами и никого не впускай. Я вернусь вечером.

— Не боишься? — поинтересовалась Ванилла, когда они вышли из трактира и отправились на Большую Рыночную площадь, или, как ее еще называли, площадь Толстяка Фро.

— Не боюсь, — честно ответила Матушка. — Денег в кассе осталось немного. И потом, если он решит сбежать — мне не удержать его.

— А знаешь, — вдруг сказала подруга, — сердце подсказывает, что он у тебя прижился. Я, конечно, с оборотнями мало знакома, но вот поварят всякого возраста навидалась по самые уши! Оборотень — не оборотень, пацаны все одинаковы, когда возраст козлиный!

— А у Веся козлиный? — рассмеялась Бруни.

— Еще чуть-чуть, и начнется! — присоединилась к ней Ванилла. — Ой, смотри, петушки на палочке!

Словно судно под всеми парусами Старшая Королевская Булочница устремилась к лотку с сладостями. Матушка, усмехнувшись, отправилась следом.

Они гуляли по Торговому кварталу до того момента, как солнце начало спускаться к горизонту. Купили уйму вещей, причем Ванилла налегла на красивое белье, а Бруни на обновки для Веслава и милые дамскому сердцу мелочи типа гребней и шпилек. А затем игра духового оркестра, разнесшаяся сверху, от дворца, заставила улицы и площади опустеть. Сами торговцы, оставив дело на помощников, поспешили на проспект, по которому должен был следовать кортеж принцессы Ориданы.

С места, занятого подругами, процессии, передвигавшейся по одной из самых широких улиц, покуда было не видно, но слышно. Жадная до зрелищ толпа приветственно улюлюкала, свистела и желала долгие лета обрученной паре.

Однако скоро кортеж поравнялся с подругами. Смуглая брюнетка, с прикрытыми изящной кружевной косынкой волосами, ослепительно улыбалась из открытого экипажа видному блондину, гарцующему рядом на белоснежном скакуне, известном горожанам едва ли не больше самого принца. Жеребец по кличке Петр Снежный имел обыкновение сбегать из конюшни и неспешно прогуливаться по улицам, изымая с лотков уличных торговцев фрукты и зелень. Сначала принц его наказывал, но хитрая скотина вновь и вновь находила способ ускользнуть. Наказания, ввиду бесполезности, прекратили, зато стали платить золотой тому, кто вернет гуляку во дворец.

Принцесса Оридана имела внешность не столько красивую, сколько интересную. А принц Колей был хорош собой, будто сошел со страниц сказок. Правда, в народе его беззлобно называли шалопаем и бабником, но терпели, как терпят самого младшего братишку, материнской любви которому досталось больше, чем остальным.

Духовой оркестр, шествовавший в начале процессии, исторгал из инструментов звуки от величественных до бравурных. За экипажами Ориданы и ее свиты следовала Королевская гвардия — молодцы, все как на подбор, выбранные из трех полков за рост, ширину в плечах и обаятельные улыбки. Мундиры трех цветов — красного, синего и голубого, хаотично смешались, придавая ровным рядам настроение с полотна безумного живописца. Офицеры, чьи мундиры были украшены золотыми и серебряными аксельбантами, ехали по краям, сдерживая волнующихся, косящих глазом на толпу, великолепных скакунов.

Музыкальные инструменты бликовали от закатного солнца, пылали золотом и оранжем, блестели аксельбанты, погоны и пуговицы, будто волшебные паутины, накинутые на воинов, ослепительно белела косынка Ориданы и круп жеребца. Музыка, шум толпы и мерный топот копыт взлетали к небесам, обнажившимся ради такого случая до глубочайшей голубизны.

Матушка, открыв рот, смотрела на это великолепие и пыталась охватить взглядом сразу все. Ванилла то и дело тыкала ее круглым локтем под ребро и вскрикивала, не забывая вытащить изо рта ярко-красного петушка на палочке: ‘Смотри, какие ляжки! М-м-м… Мужчина с таким ляжками — это радость для страстной женщины!’ или ‘Глянь на того! Какая челюсть! У него, должно быть, хороший аппетит, а значит, сил много для…’ Дальше она щеголяла умными словечками, пойманными во дворце, половину из которых Бруни не понимала. ‘Ах! — восклицала подруга, — какая лошадка! Вон та, гнедая! А Петр-то, Петр хорош! Не шагает — красуется, собака подкованная!’

Бруни разглядывала ляжки, челюсти и конские крупы, и думала, сопровождай её — невесту — этакая толпа народа, она со стыда спряталась бы под днищем экипажа! Однако Оридане, похоже, проводы нравились. Принцесса крутила головой во все стороны, как маленькая птичка в поисках мошек, и пыталась царственно улыбаться, хотя темперамент то и дело прорывался наружу в резких движениях узкой ладони, приветствующей толпу.

‘А вот тот хорош! Какая посадка головы! Ну, вылитый благородный статуй!’ — в очередной раз воскликнула подруга и с хрустом откусила петушку хвост.

Бруни, уставшая от впечатлений и шума, бесцельно шарила взглядом по всадникам, мечтая оказаться в собственной кухне. И вдруг зажмурилась на мгновение — будто солнцем ослепило. На вороном скакуне ехал ее Кай в темно-синем офицерском мундире, не удостаивая толпу даже взглядом. Отрешенный, высокомерный, он был настолько не похож на себя, что она решила — ошиблась, приняв за другого. Однако, узнавая поворот головы, движение сильной руки, легко удерживающей рвущего поводья жеребца, ощутила одновременно и радость, и горечь. Радость, от того, что видит его. Горечь от того, каким его видит. Этой Кай был истинным дворянином, тем, кто на таких, как Матушка Бруни, если не посмотрит с определенным интересом, значит, вообще не посмотрит!

Когда он проезжал мимо, Матушка опустила лицо, делая вид, что разыскивает уроненную шпильку. Ванилла, поднявшись на цыпочки, смотрела совсем в другую сторону — в арьергард кавалькады.

— Ты погляди! — она чуть не выпрыгивала из толпы. — Вон они! Ну, красавцы! Ну, кобели!

— Кто? — удивилась Бруни.

— Черный полк Королевской гвардии. Оборотни!

Матушка, скользнув тоскливым взглядом по удаляющейся спине, облаченной в синее, приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть.

Эти улыбок направо и налево не раздавали. Ехали молча, плечом к плечу, смуглые, гибкие, с глазами убийц. Черные, расшитые серебром, мундиры не скрадывали природную грацию и силу худощавых поджарых тел. На них смотреть-то казалось опасным, не то чтобы встать на дороге.

Бруни представила среди них Веслава — повзрослевшего, вытянувшегося, по-прежнему лохматого и опасного, как они. Такого, чтобы никто не смел обижать, бить, отбирать еду и… убивать близких.

То, что родители Веся погибли от рук беснующейся толпы, Матушка узнала случайно. Услышала как-то стоны из чулана, где он разговаривал во сне. Зашла, хотела разбудить, но… прислушалась и села рядом, затаив дыхание. Из обрывков слов и вскриков узнала, как клан проезжал маленький городок, полный ненависти к чужакам, жители которого спровоцировали ссору. А дальше началось тотальное уничтожение. Слишком глубок был страх простых обывателей перед теми, кто видел изнанку мира звериными зрачками. Она так и не разбудила мальчишку тогда, стыдясь подслушанной тайны. Смотрела, как текут слезы по смуглым щекам, комкала передник на груди, и казалось, сердце разорвется от чужой, заново переживаемой боли.

Кортеж, наконец, проехал мимо. Приветственные вопли покатились по направлению к порту. Толпа расходилась, шумно обсуждая принца с принцессой, гвардейские стати и… Черный полк.

— Не жди от таких добра, — пробурчал какой-то старичок, семенящий рядом. — Убийцы и разбойники они. Какими были, такими и останутся.

— С паршивого волка хоть шкуры кусок, — резонно заметил парнишка из компании мастеровых. — Пущай Родине послужат, чем бродяжничать, да воровать! Аркей наш их в кулаке всяко удержит!

— Молод он ишшо! — проворчал старичок и юркнул в ближайшую подворотню, желая оставить последнее слово за собой.

— Не знаю, будет ли с оборотней толк в армии, — проводив его глазами, сообщила Ванилла, — но смотрятся они здорово! С такими сто раз подумаешь, прежде чем в драку ввяжешься! Что-то живот подвело! Пойдем, поужинаем, подруга?

Бруни любила ходить в другие трактиры. Чудно было сидеть за столиком, разговаривать со служками, выбирать блюда. Она ревниво оглядывала чужие занавески, украшения на стенах, одежду прислуги. С любопытством пробовала еду, приготовленную чужими руками. При этом посещала подобные заведения лишь в компании Ваниллы или Пипа, не стремясь в одиночестве гулять по городу. В родных стенах ей было уютнее. В отличие от нее, Ванилла обожала новые места и знакомства, и с удовольствием делилась каждый раз с Матушкой открытием. В этот раз она потащила ее в трактир, расположенный в Торговом районе, неподалеку от площади Толстяка Фро.

На улицах было шумно и весело, как в дни ежегодного Праздника Прибавления. Приподнятое настроение горожан, как оказалось, спровоцировала щедрость короля, оплатившего из собственного кармана всю выпивку в городе в этот вечер, о чем, едва кортеж достиг порта, раскричались глашатаи на каждой площади.

— Напьемся? — предложила Ванилла, когда они пришли в трактир.

Она попыталась живописно разложить вокруг своего стула складки юбки, потом плюнула на это дело, отцепила от сумочки морковку и принялась грызть, в ожидании заказа поглядывая в окно.

Матушка, улыбнувшись, покачала головой. Родители учили ее оценивать качество напитка, а не количество.

— Две кружки пива, — попросила она девушку-служку.

— И мужиков к нам не подсаживать! — добавила Ванилла. — Мы желаем тихого семейного ужина!

Служка, кивнув, убежала на кухню, вмиг вернулась неся две запотевшие кружки с янтарным напитком.

— Семейного? — уточнила Бруни.

— Ты ж мне как сестра! — подруга тепло посмотрела на нее. — У меня есть младшая сеструха — Персиана, и средняя — Матушка Бруни! А что, Матушка, пойдешь ко мне подружкой на свадьбу? — совершенно неожиданно докончила она.

Бруни подавилась первым — самым лучшим! — глотком пива. Вытаращила глаза.

— Что — уже?

— Что уже? — кажется, обиделась Ванилла. — Надо и о будущем думать. Годков мне немало, мужиков подходящих и того меньше. А шут — должность при дворе знатная. Вторая после короля, как ни крути!

— А Дрюня? — уточнила Матушка. — Жаждет?

— Чего? — опешила подруга.

— Семейных уз.

Ванилла пожала плечами.

— А разве это имеет значение?

Мгновение обе с недоумением смотрели друг на друга, а затем расхохотались.

Разошлись засветло. На улицах прибавилось количество пьяных, облагодетельствованных королем. Правда, добавилось и патрулей городской стражи. Но обстановка явно не располагала барышень к поздним прогулкам без сопровождения. Потому Бруни вздохнула с облегчением, только когда Весь впустил ее в дом, затем предусмотрительно заперев засовы.

В трактире было убрано, не считая сдвинутых к стенам в зале столов и стульев.

— Допрыгаешь, расставь все по местам, — сказала Матушка, собираясь направиться в кладовку, проверить запасы пряностей. Судя по всему, завтра ожидается наплыв мающихся похмельем, а для такого дела лучше всего подходит легкий ароматный суп с особыми пряностями, унимающими качку в желудке и боль в голове.

Оборотень кивнул и подобрал с пола деревянный меч.

Матушка проверила запас продуктов, составила предварительное меню на завтра и список необходимых продуктов и задумалась, что же приготовить на ужин.

— Весь, ты ел? — крикнула она в зал.

Парнишка бесшумно возник на пороге, будто возник из ниоткуда. Его зрачки лунно блеснули.

— Неа…

Бруни, не ожидавшая его появления, даже вздрогнула.

— Чем бы нам с тобой поужинать? Хочешь, поджарю кусок мяса и картошку?

— Мясо! — снова блеснул глазами Весь. — Не надо картошку!

Он собрался было вернуться к своему занятию, но, подумав, отложил меч и предложил:

— Если ты хочешь картошки, давай я почищу!

— Хочу, — кивнула Матушка. — Ты чисть, а я расскажу тебе о проводах принцессы…

— Да что там интересного, в проводах-то? — забурчал парнишка, поставил на стол миску, положил рядом нож и отправился в подпол за картошкой.

— Ну, например, сегодня я видела целый полк твоих соотечественников.

Весь резко обернулся, балансируя на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подпол.

— Как это — полк?

— Полк. В составе королевской гвардии. Они носят черные мундиры и выглядят настоящими бойцами. А главный у них — принц Аркей!

— Его ты тоже видела? — уточнил мальчишка.

— Может быть, — пожала плечами Матушка. — Я же не знаю, как он выглядит. Зато я знаю, что через несколько лет ты можешь стать таким же, как они!

Ответом был раздавшийся грохот. Это Весь свалился в подпол.

Бруни, изменившись в лице, бросилась к лестнице.

Мальчишка сидел на полу, потирая затылок. Он поднял взгляд на Матушку, и она увидела в его глазах такую отчаянную решимость, что чуть было не попятилась назад.

— Как? — только и спросил Весь.

— Принц открывает факультет в Военном университете для оборотней. Так мне сказал Кай. Учеба будет бесплатной, но после тебе придется двадцать лет отслужить в королевской армии.

Оборотень одним прыжком взлетел вверх.

— И ты отпустишь меня учиться? — серьезно уточнил он.

— Отпущу, — твердо ответила Бруни, сдерживая дрожь в сердце, очень похожую на материнскую. — Если на то будет твое желание!

Весь помолчал, пристально глядя ей в глаза, и молчание было дороже золота. А затем резко развернулся и нырнул в подпол.

— Сколько картофелин чистить? — донеслось оттуда.

Матушка поразилась его выдержке. Наверняка радость щекотала пятки, заставляя приплясывать на месте, распирала поющей птицей грудную клетку — ведь он впервые мог стать кем-то стоящим. Вернуться к своим, как в семью. Взойти на широкую дорогу, постеленную жизнью, ранее оставлявшей ему лишь два узких пути в ямах да колдобинах — нищего и вора.

— Если ты не будешь — четыре!

Говяжьи ребрышки скворчали на чугунной сковороде, распространяя дивный запах жареного мяса. От картошки вился парок, плавился желтый кус масла на ее белых бочках. Ломти ржаного хлеба казались стенами крепости, возведенной на столе. Матушка вечеряла с Весем в тишине, нарушаемой лишь треском свечи.

Стемнело. Квартальный дежурный маг уже шел со своим посохом по улицам, касаясь им подвешенных на столбах стеклянных шаров и наколдовывая внутри синеватый холодный свет. Его негромкую песенку то и дело прерывали пьяные возгласы, звуки потасовок и ругани.

Шум почти не доносился до Матушки, а когда все же слышался, она, морщась, думала, как хорошо, что этот день пришелся на выходной! Потерянная прибыль не так пугала, как необходимость потом мыть заблеванные полы, чинить сломанную мебель, вставлять новые оконные стекла и покупать посуду взамен побитой.

В дверь постучали. Сначала тихо, потом все сильнее. Надежда увидеть Кая, вспыхнувшая пожаром в сердце, не оправдалась — тот никогда не стал бы ломиться в дверь.

Прихватив свечу, Бруни вышла в зал. Крикнула:

— А ну, уймитесь там! Что вам надо!

— Открывай, Матушка, нам охота выпить! — раздался голос Питера Коноха, одного из местных ремесленников.

Парень был свиреп видом, кустист бровями и огромен туловом — недаром работал молотобойцем у мастера Аскеля, кузнеца. Кроткий, как овечка подмастерье, выпив, становился неуправляемым, поэтому спиртное домашние от него прятали, а Бруни — по личной просьбе его матушки, с которой он жил до сих пор, так и не женившись, — сильно разбавляла подаваемое ему пиво и никогда не продавала более крепкие напитки.

Шум голосов, раздавшийся за возгласом, указал на целую толпу прихлебателей кузнечного подмастерья, мучимых жаждой.

— Пит, мы сегодня закрыты! — спокойно, но твердо сказала Бруни. — Приходите завтра!

Дверь сотряс страшенный удар.

— Какого хряка! — раздался рёв в ответ. — Мне охота выпить!

Створка затряслась, как припадочная. Матушка невольно попятилась назад, лихорадочно раздумывая над дальнейшими действиями. Бежать через заднюю дверь за стражей? Ворвавшиеся смутьяны разнесут и разграбят трактир так, что она не узнает его по возвращении. А то и подожгут — случалось подобное о прошлом годе на соседней улице.

Доски жалобно затрещали.

Неожиданно сильная ладонь подтолкнула Бруни за стойку — к выходу из зала.

— Беги за патрулем, — резко дергая ушами, прорычал Весь. — Я их задержу!

— Они не в себе! — испугалась Матушка. — Убьют тебя!

— Не уб-ю-ют… — провыл в ответ оборотень, начиная превращаться. — У-у-хо-ди-и…

Кинув последний взгляд на упавшего на пол и корчащегося в судорогах мальчишку, Бруни судорожно вздохнула и бросилась прочь.

К ее счастью патруль как раз показался в начале соседней улицы. Она набрала воздуха в легкие и крикнула изо всех сил ‘На помощь!’ И еще на всякий случай ‘Пожар!’ Метнулась обратно, оказавшись в зале как раз в тот момент, когда дверь слетела с петель, а несколько человек, размахивая горящими факелами и ножами, ввалились внутрь. И были остановлены низким рычанием и яростным клацаньем зубов черного зверя, вздыбившего шерсть на холке и между острыми ушами.

Прижавшись спиной к стойке, Матушка разглядывала животное, больше всего напоминавшее волка-переростка. В своей человечьей ипостаси Веслав был жилист и худощав, и сохранил эти качества, став зверем. Но она замечала, как бугрятся под кожей стальные мышцы, и старалась не смотреть на его оскаленную пасть.

Оборотень, чуть повернув голову, блеснул на Бруни лунным зрачком.

— А ну-ка, убирайтесь прочь! — звенящим от напряжения голосом крикнула Матушка. — Вон из моего трактира!

Будто ведомый ее голосом, Весь, низко зарычав, пошел вперед.

Топот сапог по дощатому полу возвестил о прибытии стражи, возглавляемой давним знакомцем Бруни — сержантом Йеном Макхоленом по прозвищу Бычок. Патрульные, щедро раздавая направо и налево пинки и удары мечами плашмя, выгнали нападавших наружу. Всех, кроме Коноха. Подмастерье, больше похожий на разъяренного минотавра, сжимал пудовые кулаки и наливался кровью. Глаза у него были совсем бешеные.

— Шел бы домой, мамашка заждалась, небось! — добродушно посоветовал ему сержант, однако Бруни видела, как он напряжен, ожидая от невменяемого какой-нибудь пакости.

Так и случилось. Взревев, Питер бросился вперед. Казалось, сейчас он сметет Бычка, раздавит трактирную стойку, проломит стены одну за другой и выскочит с другого конца дома, распугивая прохожих.

Черный зверь стремительно взвился в воздух, ударил всеми лапами подмастерье в грудь, повалил на пол и завис над ним, прихватив за горло.

— Тихо, тихо, — примирительно сказал Макхолен, подходя к ним ближе, — он хорошо приложился затылком и оттого успокоился. Отпусти его, парень!

Весь выразительно посмотрел на Бруни.

— От… отпусти! — заикаясь от волнения, попросила она.

Зверь, соскочив на пол и подойдя к ней, сел рядом. Матушка машинально положила руку на его загривок.

Стражники скрутили подмастерье и выволокли наружу.

— Представляю, что будет на свадьбу Ортаны и Колея! — хохотнул Бычок, поворачиваясь к Брунгильде. — Девочка, да ты побледнела! Испугалась?

Матушка мелко закивала, сползла по стене и расплакалась, обняв Веся за мощную шею.

— Ну-ну, — смутился Макхолен, не выносящий женских слез, — сейчас мои ребята дверь обратно приладят, и все будет хорошо! А я, пожалуй, весь квартальный резерв на улицы выведу. Ибо только завтра наступят тишина и благодать, а сегодня творится сплошное непотребство!

С этими словами он вышел наружу.

Весь стойко терпел рыдания Матушки. Дышал глубоко, вывалив наружу ярко-красный язык, философски поглядывал в потолок. В конце концов, не выдержал, облизал Брунгильде нос и уши, застав ее захихикать, и скрылся в подполе — преображаться.

Стражники, кряхтя, водрузили на место дверь.

— Пригласи завтра плотника, — посоветовал сержант на прощание. — До утра-то она простоит. И если что — мои парни будут дежурить под тем фонарем!

— Спасибо, — бледно улыбнулась Матушка, сделав себе заметку, отправить утром Макхолену домой корзину с мерзавчиками для него и сладкими вафлями для его дочек-двойняшек.

Заперев дверь, она устало вернулась на кухню и села за стол.

Весь в человечьем обличье с удовольствием догрызал последнюю порцию ребрышек. Подперев голову рукой, Матушка разглядывала его тонкую шею, худые ключицы, выпирающие в вырезе рубашки, неистовые кудри, отросшие уже ниже плеч и перехваченные кожаным ремешком.

— Почему ты не защитил себя? — тихо спросила она. — Когда убивали твоих родных, когда тебя ловили и мучали — почему ты не сделал, как сейчас? Ты же сильнее человека, намного сильнее!

Оборотень осторожно, будто боялся сломать, положил последнюю не разгрызенную косточку на тарелку. Подумал, подбирая слова.

— Потому что я — не убийца! — ответил, наконец. — Я могу охотиться, когда голоден… Но я — не убийца!

Матушка встала и, проходя мимо, к лестнице, поцеловала его в теплую макушку.

Наутро прибежал взволнованный Пип, до которого дошли слухи о произошедшем. Схватив Бруни за плечи, потряс, словно проверяя, все ли у нее на месте, погладил по щеке и, обняв, крепко прижал к себе. Непривычная к подобным проявлениям чувств с его стороны Матушка, страшно смущаясь, поклялась ему в собственной целости и сохранности.

Веслав, отправленный с утра пораньше за плотником, по возращении удостоился своей порции объятий, против которых шумно выражал недовольство, отпихиваясь, выворачиваясь, клацая зубами и ругаясь, как портовый грузчик. Даже сестрички Гретель, которые до сих пор относились к нему со смесью недоверия и опаски, потрепали его по кудрям в знак похвалы.

А вечером Матушка увидела Кая, входящего в зал. Не глядя по сторонам, он прошел за стойку, взял ее за руку и увел наверх. И на лестнице обнял и прижал к себе так крепко, что Бруни позабыла дышать.

— С тобой все хорошо? — спросил он.

В хриплом голосе прорвалось тщательно скрываемое волнение.

— Узнал про нападение, да? — пискнула сдавленная в стальных объятиях Матушка и вдруг, упершись ладонями ему в грудь с силой отстранилась. — Где ты был столько времени! Я так ждала!..

Подняв ее на руки, Кай перешагнул порог комнаты. И ожег жадным шепотом:

— А у меня больше нет сил ждать!..

Словно плотный кокон укутал обоих — ни посторонних звуков с улицы или снизу — с кухни и зала, ни дневного света из окон. Мир сузился до шепотков и прикосновений губ — к губам, кожи — к коже.

После Бруни прильнула к груди Кая щекой и затихла, слушая бешеный стук сердца. Его чуть шершавая ладонь гуляла по ее бедру и спине, выводила загадочные знаки на плечах и груди.

Вдруг приподняв Бруни на вытянутых руках над собой и глядя ей в глаза, он попросил:

— Прости меня!

— За что? — удивилась она, потянувшись ладонями к его лицу. Прикрыла веки, гладя его по щекам, подбородку, шее, будто пыталась вспомнить наощупь.

Кай снова крепко обнял её:

— Я не смог защитить тебя…

И замолчал. Недосказанность пала между ними лезвием тишины. Тяжелым… Ранящим…

— Я видела тебя вчера, — торопясь разбить эту тишину, произнесла Матушка и удивилась тому, как мгновенно закаменели его мышцы, будто он в статую превратился. — Гвардейский мундир тебе к лицу!

— Синий — хороший цвет, — коротко выдохнул Кай.

— Но почему именно полк принца Аркея? — уточнила она.

Кай промедлил с ответом. Потом пожал плечами.

— Я — его ровесник, наверное, поэтому…

— Ты участвовал в прошлой войне? — продолжала спрашивать она.

За все время существовавших между ними отношений это был первый разговор, в котором она могла хоть что-то узнать о любимом.

Он поцеловал ее в лоб, встал, подошел к окну. Лаконично ответил:

— Да.

Подперев голову рукой, Бруни разглядывала его — обнаженного — и ловила себя на том, что эти мгновения наедине отравлены толикой печали. Да, она любит его, но никогда не назовет своим! И Каю она нужна — но не настолько, чтобы презрев правила, он сделал ее женой…

— Я сказала Весю про новый факультет, — произнесла она, страшась молчания. — Он хочет учиться и служить Родине, как его собратья из Черного полка.

Кай с интересом обернулся.

— Ты их тоже видела вчера? Хороши, правда?

— Правда, — кивнула Матушка. — Но они такие… пугающие!

Он рассмеялся, вернулся, сел на край кровати и, посадив Бруни на колени, укутал в одеяло. Спросил неожиданно:

— Сколько лет твоему парнишке?

— Я… я не знаю! — растерялась она. — Время оборотней долговечней человеческого, а признаки возраста мне неизвестны.

— Понял, — кивнул Кай. — Тогда я попрошу взглянуть на него Лихая Торхаша Красное Лихо, уж он-то не ошибается в таких вещах!

— А кто это? — удивилась Матушка.

Такое странное имя она слышала впервые.

— Это их полковник. Он оборотень и мой побратим.

— Твой побратим — оборотень? — испугалась Бруни. — Что это значит? Он тебя укусил?

Кай посмотрел с изумлением, а затем расхохотался так, что повалился на кровать, увлекая ее за собой.

— Нет, — пояснил он, отсмеявшись. — Просто однажды я спас жизнь ему. А он отплатил мне тем же. Это случилось давно, еще до войны. А на войне мы уже и не считали, сколько раз отводили смерть друг от друга… Когда он придет, угостишь его мясом с кровью? Он обожает стейки!

— А когда он придет? — с опаской поинтересовалась Бруни, ловя жадные руки, вновь отправившиеся гулять по ее телу.

— Завтра, — шепнул Кай, целуя ее в шею, — это все завтра…

Питер уже минут пять топтался на пороге, напоминая растерянного медведя и не решаясь войти, когда Ровенна сообщила Матушке о его появлении.

Покинув кухню, Бруни вышла в зал и остановилась перед подмастерьем.

Едва взглянув на него, вспомнила свой страх той ночью — не за себя, за Веся и родной дом. Вытянулась в струну, сжала кулачки и требовательно спросила:

— Ну?

— Ма… Матушка Бруни, прости меня ради Пресвятых тапочек богини Индари! — взмолился красный как рак Питер и окинул взглядом примолкших посетителей трактира. — Ничего, крепче морса больше в рот не возьму! Вот будьте мне все свидетелями! Маменькой клянусь!

Он так и сказал ‘маменькой’. И как ни зла была на него хозяйка трактира, сердце ее дрогнуло. Она посторонилась.

— Входи, Питер. И помни — ты дал слово!

Но молотобоец не спешил перешагнуть через порог.

— Позволь мне отработать обиду? — попросил он. — Что я могу сделать для тебя, Матушка? Починил бы дверь… — он вновь густо покраснел, — да она уже исправна!

— Пускай дров наколет, — предложила практичная Ровенна, остановившись рядом и переглянувшись с сестрой.

Трактир отапливался углем, но наверху, в комнате родителей, в которой теперь спала Бруни, стоял маленький дровяной камин, когда-то сложенный Эдгаром для молодой жены. Матушка, чтившая традицию, недавно заказала телегу яблоневых чурбаков и мечтала расколоть их на полешки и щепочки для растопки, да руки никак не доходили.

Обычно молчаливая Виеленна неожиданно вмешалась, заявив в приказном тоне:

— Иди за мной! Найдется для тебя работенка!

Подмастерье двинулся через зал под одобрительные возгласы и смех посетителей, радующихся благополучному разрешению конфликта.

— Давай-давай, — поторопила младшая Гретель, крепко пристукнув его по хребту, — шевели граблями!

От удара Гренадерши зубы Питера клацнули, а сам он споткнулся и чуть не упал. После чего поглядел на Виеленну с интересом.

Матушка, улыбаясь, собиралась было вернуться на кухню, как вдруг увидела в дверях нового посетителя, чья высокая фигура на мгновение заслонила дневной свет. Шум в зале стих, сменившись осторожными шепотками. Гость остановился на пороге, лениво оглядывая зал ярко-оранжевыми глазами с кошачьими зрачками. Его темно-рыжие, будто языки пламени, длинные — ниже лопаток — волосы были заплетены в простую косу, а широкие плечи обтягивал… черный мундир с золотыми эполетами.

Бруни судорожно вздохнула и поспешила навстречу полковнику Лихаю Торхашу — Красное Лихо.

— Добрых улыбок и теплых объятий, мой господин! — приветствовала она. — Свободные столики есть справа у окна и у дальней стены, в углу.

Лихай бросил на нее короткий взгляд и прошел в угол. Шагал он так, что Матушке захотелось сбежать — в каждом движении ощущались темперамент и сила, скрученные волей в тугой жгут. Страшно было подумать, что может случиться, если однажды воля даст слабину!

Гость сел и оглядел Бруни с ног до головы, да так внимательно, что ей стало не по себе. Ни намека на похоть не было в его взгляде, однако Матушка ощутила себя тем самым плохо прожаренным куском мяса, о котором упоминал вчера Кай.

— Желаете пообедать или принести легкие закуски? — нервно заведя выбившуюся из косы прядь за ухо, спросила она. — Если пообедать, могу предложить суп из куриных потрошков и говяжью отбивную.

— Я пришел не за этим, — заметил Лихай и усмехнулся, обнажив великолепные белые зубы. Клыки чуть выступали вперед и были не по-человечески остры. — Но неси мясо, хозяйка. И позови своего приблуду.

Матушка чуть сощурила глаза.

— Его зовут Веслав, господин. И он больше не бродяга. Сейчас я займусь вашим заказом.

Полковник молча кивнул. Насмешка в оранжевых глазах грозила подпалить скатерть.

Бруни стиснула зубы, резко развернувшись, отправилась на кухню. Пиппо, проинструктированный с самого утра о том, какого рода посетителя следует ждать, уже ставил на плиту чугунную скороду.

— Где Весь? — спросила Матушка, не найдя его на кухне.

— На заднем дворе. Отправился помогать Питеру.

Повар выглянул в зал, бросил короткий взгляд в угол и, вернувшись в кухню, буркнул сердито:

— Эких головорезов привечаем. Того и гляди народ деру даст из трактира!

— Мясо для него должно быть слабой поджарки, почти сырое, — не обращая внимание на ворчание, напомнила Бруни, споро собрала на поднос тяжелую кружку с горячим морсом и тарелку с сырными хлебцами и, выглянув на задний двор через вторую дверь, позвала Веслава. Тот появился — раскрасневшийся от физической работы, с горящими весельем глазами.

— Что?..

И вдруг застыл. Сделал осторожный шаг по направлению к залу… еще один. Выглянул из-за занавеси. Кончики его ушей забавно задергались, выражая хозяйское волнение.

Удерживая на одной руке поднос, Бруни второй мягко подтолкнула мальчишку в спину.

— Иди за мной.Пока они подходили, полковник ждал без единого движения. Лишь блестели пугающим блеском глаза, да чуть подергивались ноздри точеного носа, будто Лихай принюхивался.

Матушка составила с подноса кружку и тарелку, и ободряюще положила руку на плечо Веслава. Парнишка мелко дрожал, но похоже, больше от волнения, чем от испуга.

— Назови свое имя и клан! — приказал Торхаш.

Весь молчал, будто язык проглотил.

— Ну же, — мягко сказала Бруни.

— Веслав Гроден из Черных ловцов.

Лихай постучал по столу длинными сильными пальцами.

— Подойди.

Матушка с сожалением убрала руку.

— Покажи ладони… Открой рот… Повернись… Приподними волосы на затылке…

Приказы следовали один за другим. Веслав подчинялся беспрекословно, но был так бледен, что казалось, сейчас или в обморок упадет, или перекинется и покусает ревизора.

— Имени крови тебе, я так понимаю, дать не успели, — задумчиво произнес полковник, наконец, закончив осмотр. — Сколько ты бродяжничал после гибели семьи?

— Семь лет, — не задумываясь, ответил мальчишка.

— Умеешь читать и писать?

Весь кивнул.

— А на языке крови?

Последовал новый кивок, гораздо более нерешительный.

— Не умеешь, — резюмировал Лихай и перевел взгляд на Бруни. — Присядь, хозяйка, побеседуем. А ты, — взгляд, подаренный Весю, был по-прежнему насмешливым, но не злым, — можешь идти.

— Если позволите, я принесу мясо, — дежурно улыбнулась Матушка.

Пип сунул тарелку ей в руки, едва она переступила порог. Кусок, сочащийся розовым соком, был украшен зеленью и клюквой. Повар глазами указал на Веся, словно спрашивая, как все прошло. Бруни тяжело вздохнула и пожала плечами. И отправилась обратно.

— Хорошо пахнет, — заметил Лихай, берясь за вилку и нож. — Вижу, пацан прижился здесь. О том, как он пытался защитить тебя, тоже наслышан.

— Он не пытался, — поправила Матушка, — он защитил!

— Наивная девочка, — оборотень отправил первый кусок мяса в рот, — его спас момент неожиданности и скоро подоспевший патруль. В противном случае его забили бы, как бешеного пса. Страх перед нами у вас, людей, в крови!

— А почему? — вдруг спросила Бруни. — Почему это произошло?

Лихай поднял брови.

— Ты действительно хочешь знать?

— Да!

— В начале времен мир был дик, и населяли его свирепые существа. Только такие как мы могли справиться с гигантскими хищниками и не умереть от голода зимами, длившимися десятилетия. А затем климат начал меняться, животные — мельчать, боги — капризничать. Они решили создать для себя новую игрушку и сваяли вас, наделив при хрупкости плоти редкой способностью к приспособляемости разума. Они дали вам возможность заселять мир, обеспечив легкое и быстрое размножение. И, несмотря на наше недовольство, поддержали вас в первой войне между оборотнями и людьми. Войн было еще много. Вы быстро восстанавливали свои ряды, а у нас пары и до сих пор создаются один раз и на всю жизнь, и если гибнет один из двоих — род прекращается. Постепенно из властелинов мира мы превратились в изгоев, а затем — в бродяг, воров и убийц, которыми матери пугают детей. Мы совершили ошибку, не приняв во внимание угрозу с названием человек. Мы могли бы сотрудничать с вами или… уничтожить. Но момент был упущен. Поэтому, маленькая хозяйка, мы имеем то, что имеем!

Торхаш говорил спокойно, будто лекцию читал. Ни потаенной обиды, ни скрытой ярости не замечала Бруни в угольями горящих глазах, но ей было страшно. По-настоящему страшно от холодного и отстраненного тона его голоса.

Полковник замолчал, глотнул морса и, похоже, напиток пришелся ему по вкусу. На сухарики он даже не посмотрел.

— А почему принц Аркей помогает вам? — Матушка нашла в себе смелость задать вопрос, который давно ее волновал.

— Принц — государственный деятель, — пожал плечами полковник. — Он любит свою страну и желает для нее блага. Травля и жестокие убийства моих собратьев не красят граждан этого государства — и в этом первая причина. Такие, как мы — можем и хотим служить стране, которую считаем своей, как и те люди, что убивают нас. И в этом причина вторая! Он пытается сделать шаг, пропущенный в прошлом, сплавив нас в единый народ.

— Но у него тоже был выбор, — тихо сказала Бруни и тоскливо посмотрела в окно, вспомнив глаза Веся, залитые страхом, как чернилами. — Он мог бы решиться уничтожение…

Лихай внимательно оглядел ее. Впервые без насмешки во взгляде.

— Ты права, маленькая хозяйка, — наконец, произнес он. — Ты права…

— Меня зовут Матушка Бруни, — поправила она. — Спасибо, что нашли время рассказать мне о прошлом — я всего этого не знала!

— Человеческая память недолговечна! — усмехнулся полковник.

Матушка лишь пожала плечами, ведь он говорил правду.

Лихай не без сожаления отодвинул пустую тарелку.

— По людским меркам Веславу около двенадцати лет, — сказал он. — В его принадлежности к Дикому братству у меня сомнений нет. А это значит, что в начале осени он может подать прошение принцу Аркею о принятии его на спецфакультет Военного университета. Мне, конечно, придется пообщаться с ним еще — проверить, действительно ли он умеет читать и писать, и насколько плохо у него с языком крови — родным языком нашего народа, но это уже мелочи!

Бруни сжала руки, сдерживая волнение, и медленно встала. Другого она расцеловала бы за добрую весть, а с Лихаем чувствовала стеснение.

— Вы зажгли для меня солнце, мой господин! — тихо сказала она. — А для него — надежду…

На мгновение Бруни показалось, что полковник что-то скажет ей… Что-то важное! Но он промолчал. Кинул на стол золотой, поднялся, допил оставшийся в кружке морс и пошел восвояси, не прощаясь — высокий, гибкий, стремительно-опасный.

И лишь, когда он покинул трактир, Матушка сообразила, отчего он так и не притронулся к сухарикам!

Они были натерты чесноком.

Бруни не решалась заглянуть в старинное, от матушки доставшееся трюмо. То самое, что они с Каем перетащили в спальню из бывшей детской. Из мягко занавешенной чернотой глубины смотрела незнакомка с бледной кожей, огромными серо-синими глазами, чей цвет подчеркивали великолепные синие опалы ювелирного гарнитура, который ее заставил примерить Кай. Она отнекивалась, отказывалась, протестовала, но, целуя, он подавил сопротивление, сам вдел в маленькие ушки длинные серьги в форме капли с благородным синим камнем, окруженным мелкими брильянтами, сам застегнул на ее шее ожерелье, сработанное в виде дорожки опаловых капель и брильянтовых брызг. Ожерелье изящно охватывало шею и стекало искрящимся водопадом глубоко в декольте… Гораздо глубже, чем позволяла себе хозяйка трактира, предпочитающая платья, застегивающиеся до самого горла.

Но сейчас не ней не было платья…

Не было ничего, кроме гарнитура, чьи отсветы волшебными прикосновениями меняли ее лицо, делая его прекрасным и загадочным, шею — лебединой, а ямочки над ключицами — изящными и волнующими.

Кай стоял сзади, положив ладони на ее плечи.

— Как ты красива, — прошептал он, лаская ее взглядом. — Посмотри на себя!

Приказу в его голосе Матушка не могла не подчиниться. Но, подняв глаза, посмотрела не на себя — на него, на любимого. Зеркальная рама неожиданно представилась ей рамой портрета, на котором были нарисованы совсем незнакомые ей люди. Женщина с высокой прической, оставляющей открытыми шею и плечи, в великолепном синем бархате пышного платья и сиянии драгоценностей. И мужчина за ее правым плечом в такого же цвета мундире. Подобную пару она могла представить на картинке из сказки, рассказанной матушкой маленькой Бруни, засыпающей под шум, доносящийся снизу — из трактира. Но никак не в оправе старой, местами треснутой зеркальной рамы.

Кай мягко толкнул ее на себя, и она невольно откинула голову ему на плечо. Он провел по ее шее пальцами снизу вверх, очертил скулу и маленькое ушко… Опал качнулся, заиграли внутри океанской голубизны солнечные искры, будто и впрямь на морском просторе лучи трогали гребни волн и тонули в них, рассыпаясь золотой пыльцой. Рука Кая медленно двинулась вниз, по ожерелью, в ложбинку…

— Это гарнитур моей матери, — вдруг сказал он, и Матушка, разомлевшая от ласк, открыла глаза. — Дивно идет тебе… Она была бы рада видеть это.

— Была бы?.. — переспросила Бруни.

— Она умерла, — грустно усмехнулся Кай в зеркале. — Отец после ее смерти так и не женился.

— А ты? — вдруг сорвалось с языка, и Матушка не успела себя остановить.

Испуганно зажала ладонями рот.

— Что я? — удивился Кай.

Незнакомка в зеркале бросила на Бруни высокомерный взгляд. ‘Кто я, и кто ты? — будто говорили ее глаза. — Корова в конском седле? Простушка, возомнившая себя королевой? Стыдись!’

Дрожащими руками Бруни принялась расстегивать ожерелье.

— Что случилось? — нахмурился Кай.

— Зачем ты принес мне все это? — тихо спросила она и осторожно, будто боясь разбить, положила ожерелье на туалетный столик.

И взялась за сережку.

— Эти украшения, они… чудесны, но разве могу я носить их? Я — дочь Хлои, дочери трактирщика, и Эдгара, морского бродяги? Неужели… — она резко обернулась, не стыдясь наготы, — неужели ты хотел посмеяться надо мной?

Кай пораженно отступил на шаг.

Опалы загадочно мерцали на столике и в зеркале.

— Я хотел отдать их тебе! Подарить на день рождения, который у тебя завтра — мне сказал об этом Пиппо!

— Подарить? — Бруни прижала задрожавшие руки к груди. И вдруг рассмеялась смехом, в котором непонятно чего было больше — веселья или горечи. — Мне подарить? И куда я стала бы носить их, любимый? Подавая пиво мастеровым? Или идя на рынок за продуктами? Они же стоят, как весь мой трактир и половина квартала в придачу!

— Ох, — Кай с размаху сел на кровать. — Я не подумал… Но я так хотел, чтобы ты их примерила!

Матушку душили злые слезы. Только что, в зеркале, она увидела будущее, которого у нее быть не могло. Увидела, разглядела, почти дотронулась. Она так долго держалась, не заикаясь о его жизни, подавляя в себе желание спрашивать, спрашивать, спрашивать, ибо тот, кто любит, хочет дышать одним воздухом с любимым, думать одни с ним мысли и видеть одни с ним сны… И вот, эти проклятые дивной красоты камни легко разрушили преграду молчания, выстроенную с таким трудом!

— Ответь мне, пожалуйста, — не глядя на Кая, попросила она. Нащупала на полу свою сорочку и накинула, чтобы скрыть наготу — будто границу провела. — Скажи, ты женат?

Кай резко встал. Молча и деловито собрал одежду, разброшенную на полу, и принялся одеваться.

Матушка следила за ним расширившимися зрачками, а в памяти не блекли, мерцали созвездиями два сиятельных образа — женщины в синем платье и мужчины за ее плечом.

Кай прошел мимо, едва не задев ее. Неуважительно сгреб гарнитур в карман камзола и, не глядя на Бруни, собрался уходить. Но не выдержал, обернулся на пороге. В лице его мелькнула та отстраненность, что она увидела в день проводов принцессы Ориданы.

— Не женат, — четко, будто по-военному ответил он. — Но у меня есть… обязательства.

И вышел, прикрыв за собой дверь.

Матушка промучилась всю ночь, невольно прислушиваясь, не постучит ли в дверь решивший вернуться Кай.

Но он не пришел.

Утро выдалось туманным — дело шло к осени, и это ощущалось в излишней свежести воздуха, в холодной росе, покрывшей камни мостовой.

Бруни умылась, заплела косу и спустилась в кухню, так и не посмотрев в зеркало.

Разглядев ее бледное личико с глазами, красными от слез, Пип, уже шурующий в кухне вместе с Весем, лишь покачал головой. Сунул ей в руки расписную тарелочку с ее любимым крейским пирогом, трогательно украшенным настоящей розой.

— С Днем рождения, девочка! — сказал повар, целуя невысокую хозяйку трактира в макушку. — Долгия лета и счастья полные закрома!

Как ни грустна была Матушка, вид и запах лакомства поднял ей настроение. Пирог этот был верхом поварского искусства, ибо требовал многочасового приготовления, начиная с обработки теста, получавшегося многослойным, нежным, тонким, но плотным, способным удерживать восхитительную сырную начинку с зеленью и пряностями. Съедать деликатес, выпекаемый в форме лодки, следовало следующим образом: надо было откусить ‘нос’ и высосать начинку, а после закусить тестом.

Лежащий на тарелке пирог, только что вытащенный Пиппо из печи, ‘дышал’ горячим воздухом и распространял дивные ароматы нежного сыра, теста и розы, умирающей от жара. Сестрички Гретель, подошедшие, как и повар, пораньше, подхватили Матушку под ручки и провели за столик у окна, будто дорогого гостя. Принесли горячий морс и золотистую, густую, нарезанную ломтями пшеничную кашу, круг масла, плачущий ледяными слезами. Веслав выступил из-за их широких спин и смущенно поставил на стол лошадку, искусно вырезанную ножом из дерева.

Матушка оглядела их, столпившихся вокруг: серьезного Пипа, грозных сестричек, лохматого Веся, еще не успевшего убрать кудри под бандану… и не смогла сдержать слез. Вот ее семья — и другой не надо! Не опалы и брильянты ей носить — а подносы с тарелками и кружками!

Порывисто вскочив, она обняла всех — насколько рук хватило. И расцеловала, куда придется. Оборотень протестующе взвыл, вывернувшись, сбежал на кухню.

— Ну все-все, — Пиппо, оторвав Матушку от себя, сердито встряхнул. Глаза его тоже были на мокром месте. — Вечером обещалась заявиться Ванилька и несколько наших старых знакомцев. Вот тогда и отпразднуем. А пока завтракай госпожой, но возвращайся на кухню…

— …Хозяйкой, — довершила за него Бруни. — Спасибо вам, дорогие мои! Что бы я без вас делала!

После завтрака ежедневные хлопоты поскакали сорвавшимися с привязи лошадьми.

Григо Турмалин, бывший одним из приглашенных на праздничный ужин, пришел раньше обычного. Кинул короткий испытующий взгляд на встретившую его Матушку и отправился в любимый угол — попивать горячий морс с медом и дымить добротной трубкой. Шепнул лишь: ‘О подарке вечером!’ Ближе к обеду зашел Томазо Пелеван с презентом от себя и супруги — шалью, расшитой пышными гроздями сирени, собственноручно ею связанной. А под вечер в трактире появилась Глава Гильдии Прачек Клозильда Мипидо, или, как ее называли Туча Клози. Матрона размерами не уступала Питеру Коноху, а толщиной красных рук так и вообще его превосходила. Прошли времена, когда она отбивала белье на берегах водоемов, а затем в туманных преисподних столичных прачечных. Нынче Клозильда сама вела бухгалтерию Гильдии, отсматривала кандидаток на прием и жестоко избавлялась от прачек, крутивших шашни с клиентами. ‘Вы не шлюхи, — грозила она пальцем, больше похожим на сардельку, — помните об этом! Коль желаете сношаться — ступайте на улицу Алых подвязок в Гильдию Почтенных Шлюх, там всех принимают… после трехсотого клиента!’ Исключение составляли случаи, когда заказчик выражал желание жениться. Небольшая сумма в карман Клози плюс приглашение на свадьбу — и благословение молодым было обеспечено, а место в гильдии оставалось за невестой.

Поскольку трактир Матушки Бруни находился аккурат под бочком здания Гильдии, не удивительно, что все праздники прачки предпочитали отмечать у нее. Посетители мужского пола в такие дни испарялись, памятуя, что страшнее пьяных прачек могут быть только оборотни, отведавшие человеческой крови. Туча Клози и сама любила заходить к Бруни. Напивалась она редко, но метко, поскольку, несмотря на все вышесказанное, имела влюбчивое сердце, периодические заполняемое нежным чувством то к мальчику-разносчику воды, то к священнику из соседнего храма, то к приказчику из магазина нижнего белья.

Нынче Туча была слегка навеселе. Одарила Матушку смачным поцелуем и двуспальным комплектом дорогого батистового белья, заняла любимый столик у двери — чтобы наблюдать за входящими и комментировать незнакомцев, и потребовала пива.

— Одним гостем у нас вечером больше! — вздохнул Пиппо, выглянув в зал и узрев Тучу в платье, полосатом, как арбуз. — Вилен, пригласи Питера на ужин!

— Это еще зачем? — неожиданно зарделась та маковым цветом.

— Будет кому Тучу домой тащить, — захохотала старшая Гретель, — а ты подмогнешь. Все удовольствие — друг об друга боками потереться под тяжестью госпожи Клозильды!

Виеленна бросила на сестру убийственный взгляд, стянула с гвоздя плащ и… отправилась к Питеру в кузню, благо идти было недалеко.

— А ты не слушай! — повар одарил Веся подзатыльником. — Иди барашка замаринуй на вечер… Ишь, уши навострил, малолетка клыкастый!

Бруни, скинув поднос с грязной посудой в чан, повернулась к Ровенне.

— Я пойду, посижу с ней немного. Раз она пива требует, а не вина, значит, опять влюбилась!

— Упаси меня Пресвятые тапочки от всех любовей! — отрезала старшая Гретель. — Одна головная боль от них и задержки, и никакой пользы!

Матушка тяжело вздохнула. После бессонной ночи голова у нее, и правда, побаливала. Правда, задержек еще не случалось, несмотря на то, что с Каем она спала уже пару месяцев и ничего супротив возможной беременности не предпринимала.

Поймав себя на мысли о ребенке от любимого, Бруни до крови прикусила губу и прихватила две кружки пива вместе одной. В конце концов, день рождения у нее сегодня или нет?

— Девонька, — икнув, приветствовала ее Клозильда. — Ты — мыльная пена для моей души, о-дэ-колон для моего сердца! Давай сюда!

И она совершенно по-младенчески замахала толстыми, в перетяжках, руками.

Бруни умудрилась всучить ей кружку с пивом, не пролив ни капли, и присела напротив.

— Давай выпьем за любовь! — уже дважды икнув, предложила Туча. — Это такое чуйство… Чуйство полета! Когда есть это чуйство — душа поет псалмы! ‘О, богиня чертогов пресветлых, в мягких ботах ступая по миру, Ты ласкаешь лошадок рассветных, И терзаешь души моей лиру!’

Клозильда так и говорила ‘чуйство’. И вот это самое ‘чуйство’ неожиданно привязалось к Брунгильде, как банный лист известно к чему. ‘У меня такое чуйство к Каю, — выскочила мысль, — такое чуйство!..’

— Тьфу ты, напасть! — шепотом выругалась Матушка и, стукнув кружкой по кружке распевающей псалмы Тучи, сделала порядочный глоток.

Под ставший бессвязным шепот Клозильды о светлом чуйстве, делающем жизнь краше, и о кровяной колбасе, которую прачка обожала, Бруни тоскливо потягивала пиво, поглядывала в окно и поддакивала в особо метафизические моменты диалога. И поминутно ловила себя на том, что ждет, не покажется ли на площади знакомая высокая фигура в простом черном плаще.

Когда посетителей прибавилось, Матушка, чмокнув Клозильду в пухлую щеку и еще раз поблагодарив за подарок, поспешила на кухню.

В этот вечер трактир закрыли на пару часов раньше. Сдвинули несколько столов, накрыли праздничный ужин. Пип отправил именинницу переодеваться, а сам остался встречать гостей — кроме уже подошедших Томазо Пелевана, его жены и троих детей, одинокой тоскующей Клозильды, Григо Турмалина, оглядывающего стол с предвкушением в глазах, Виеленны со красным от смущения Питером, должны были прибыть Ванилла и ее младшая сестра Персиана с мужем и детьми, а также Висту Вистун — глава Гильдии гончаров. Последний в трактир заходил редко, но постоянно заказывал обеды на вынос, а к мерзавчикам так привязался, что покупал их почти столько же, сколько весь королевский двор.

Бруни ждала, что Ванилла появится пораньше и поможет ей сделать красивую прическу — набралась она куаферского мастерства у дворцовых горничных. Однако подруга запаздывала. Снизу уже доносились радостные крики двоих внуков Пиппо, приведенных Персианой, а сестры слышно не было.

Матушка надела праздничное платье — белое, в мелкий синий цветочек, и переплела косу. Взглянула на себя в зеркало. Вспомнила ту… незнакомую гордячку в драгоценностях. Насмешливо фыркнула и поспешила вниз.

Зал был ярко освещен. Мягкий свет свечей делал тени глубже, а краски — ярче. Винные бутыли на столе блестели, будто натертые воском. Фрукты и зелень источали аромат. Дети бегали вокруг сдвинутых к стенам столов и верещали. Их не сколько привлекали яства — по крайней мере до десерта — сколько возможность сложить из стульев пиратский корабль или королевский дворец и устроить потасовку.

Висту Вистун — маленький человечек с грустными глазами и длинным носом, похожий на печальную крысу, преподнес Матушке два собственноручно сделанных вазона для цветов в форме раковин. Установить их предполагалось у входа в трактир. Томазо, обожавший, как это ни странно, цветы, пообещал Бруни дать рассаду от тех буйноцветущих кустов герани, что украшали здание его Гильдии.

— Вы пьете, мастер Висту? — икнув, поинтересовалась у него Туча Клози, усадила рядом с собой и безапелляционно довершила: — Сегодня пьете!

Вистун, покосившись на стати соседки по столу, молча подвинул ей свой бокал.

Когда все, наконец, расселись, Пиппо, по праву ближайшего родственника и коллеги севший десную, воскликнул:

— Где же Ванилька?

Дверь распахнулась, будто ждала этих слов.

И пала тишина. Даже дети застыли, издав восхищенное ‘Хоу!’

На пороге стоял худощавый человек в камзоле цвета яркой свеклы, в зеленых штанах, без всякого стеснения обтягивающих стройные ноги и другие анатомические подробности, в узких красных ботинках и в синем шейном платке, в который было воткнуто несколько булавок с навершиями в виде осьминога, морского конька и разного вида ракушек. Из нагрудного кармана камзола живописно опадала… морковная ботва.

Разглядев ее, Матушка поднялась из-за стола и поспешила навстречу гостю.

— Моя дорогая именинница! — приветствовал тот, будто знал Бруни давно и близко. Поймал ее руки и прижал к губам. — Милая Матушка! В этот полный светлячков и пьяниц вечерок спешу поздравить тебя с Днем появления из материнского лона сине-багрового комочка, издающего котячьи звуки! Да пребудут твои мысли полными чистых помыслов, твои телеса — здоровья, а твой трактир — относительно трезвых посетителей и их невыносимо тяжелых кошельков!

Бруни невольно покосилась на свои ‘телеса’ и прыснула, как девчонка. Но тут же сделала серьезное лицо и присела в подобии реверанса. Как вести себя с шутом Его Величества Редъярда Третьего — шалопаем Дрюней — бывшим, к тому же, благородным по крови господином, она понятия не имела.

— Улыбок и теплых объятий! — сказала она. — Как же мне называть вас?

— На ты! — просто ответил шут и, сделав шаг внутрь, закружил ее в подобии танца. — Как обращалась бы к любимому сыну!

— Но ваше имя?.. — пискнула Бруни, выворачиваясь.

— …Слишком известно и труднопроизносимо, — свысока посмотрел на нее шут и вдруг захохотал, да так заразительно, что сидящие за столом, переглянувшись, дружно начали улыбаться. — Зови меня Дрюней! Уж если Его Развеликое Величество не брезгует называть меня так, остальным тоже понравится!

Зашелестели шелка. Нечто нежно-сиреневое в фиолетовых оборках вплыло в трактир, помахивая полями шляпы в цвет шейного платка спутника.

— Ванилла! — ахнула Бруни.

— С Днем рождения! — воскликнула та, суя Матушке в руки тяжеленькую резную шкатулку. — И позвольте вас познакомить с моим женихом! Папа?

Папа, багровея, медленно вставал из-за стола.

Охнув, Матушка в мгновение ока оказалась рядом с поваром и взяла под руку.

— Мы ужасно рады познакомиться с вами… с тобой, дорогой Дрюня! — защебетала она и уронила от волнения шкатулку, едва не разбив пару тарелок. — Ванилла, вы обручились?

Старшая Королевская Булочница воздела к потолку безымянный перст, на котором блестел нескромный бриллиант. И подытожила:

— Да! Любимый, прослушав Хартию вольностей лица, обязующегося стать моим мужем, согласился устроить свадьбу!

В мгновение ока Дрюня упал в ноги Пипа с криком:

— Благословите, отче!

Пиппо пошел красными пятнами и рухнул на стул. Отерев трясущейся рукой пот со лба, взглянул на Ваниллу и сказал:

— Да-а-а… Не ожидал я от тебя, доченька, такой па… радости! А вам, молодой человек, — его грозный взгляд переместился на шута, рука шарила по столу, словно искала любимый топорик для разделки мяса, — можно верить? Вы ж, небось, мот, бабник и пьяница!

— Папа! — глядя на Пиппо воскликнул Дрюня и с удобством расположился на полу, скрестив ноги. — Дочка твоя, хоть и не молода, и бесприданница, и характер имеет тяже… отцовский, да и не голубой крови девица, но собой хороша, на язык остра, а в постели и у плиты темпераментна сверх меры. И специфику моей работы понимает! А для меня это важно! Но еще важнее… — он интимно понизил голос, — для Рэда!

— Не понял! — напрягся повар.

Шут вскочил на ноги, одним махом поставил рядом два стула, подмигнув и потеснив Томазо и его супругу, усадил Ванниллу и, сев рядом с ее отцом, цопнул с блюда еще горячего мерзавчика.

— Суди сам! — откусив булочку и на мгновение зажмурившись от удовольствия, заговорил он. — У нас с дочкой твоей тишь да благодать — и я склонен сочинять сонеты, которые так любит Его Величество, играть на китаре и рисовать акварели, что вызывают восхищение придворных дам, даже тех, что меня терпеть ненавидят! Мы с Ваниллой в ссоре — и мои эпиграммы полны изысканного яда, остры и горьки, как свежемолотый перец, а от шуток придворные шарахаются, словно макрель от дельфина. Так что, как ни поверни, от такой семейной жизни одни плюсы!

Пока он говорил, Пип разглядывал его исподлобья, а когда шут замолчал — не отвел взгляда.

— Папа! — проникновенно сказал Дрюня. — Да люблю я ее, Ванильку твою, неужели не ясно!

Ванилла судорожно вздохнула.

— Ах! — воскликнула Туча Клози, трепетно прижимая руки к груди. — Вот это, я понимаю, чуйство! Чуйство полета!

Она огляделась в поисках поддержки, обнаружила затихшего рядом Висту, захомутала его в объятия и одарила страстным поцелуем.

— Вот это по-нашенски! — заметил Дрюня и протянул Пипу раскрытую ладонь. — Благословишь?

Тот подумал с мгновенье, показал старшей дочери увесистый кулак и только после этого пожал шуту руку.

— Благословляю! — буркнул он. — Когда свадьба?

— В первую неделю осени сыграем, — подала голос Ванилла, стирая слезы радости, обильно залившие щеки. — Аккурат на Золотые дни!

— Мало тебя супруга-покойница лупила! — проворчал повар.

Персиана — не такая дородная, как сестрица, но ехидная по семейному, хихикнула и показала старшенькой язык.

— Ну! — огладив огненную бороду, провозгласил Пелеван. — Значит, у нас праздник вдвойне! А посему предлагаю отдать должное лакомствам, приготовленным умелыми ручками нашей Бруни и ее повара. Скажу по секрету — стряпня ваша достойна кухни самого Редьярда! Ребрышек с можжевеловыми ягодами вкуснее нет нигде в Вишенроге! А потом… — он, загадочно блестя глазами, потянул из-за пазухи свиток, оплетенный синим с золотом шнуром Магического ведомства, — устроим танцы!

Его супруга — Алисия — женщина в годах, сохранившая, несмотря на возраст и троих детей фигуру, хрупкую, будто фарфоровая статуэтка, захлопала в ладоши и одарила мужа горячим поцелуем.

Матушка наблюдала за ними с удовольствием — ей было приятно видеть, что после стольких лет супружества Пелеваны все еще не утратили интерес друг к другу. Вот бы тоже так…

Порозовевший от комплимента Пиппо потянул ее за рукав, заставляя сесть.

На стол был водружен бочонок добротного вишневого вина, которое зажигало кровь и хмелило голову. Веселье, наконец, начиналось.

К удивлению Бруни, шут замолчал надолго. Лишь перепробовав все стоявшие на столе блюда, он, тяжело отдуваясь, расстегнул камзол и погрозил Томазо длинным пальцем.

— Хотел я тебя, братец мастер, отругать за пренебрежение к кухне Его Величества! А теперь вижу — прав ты! Как простые люди есть соль земли, так и еда простая, по народным рецептам приготовленная — суть вершина поварского искусства.

— Твоя правда, шут! — ахнула по столу кулаком Туча Клози. — Но куру уметь разделать — недостаточно! С чуйством надо готовить! С чуйством!

— Сосредоточение тут необходимо! — неожиданно подал голос маленький Висту, пивший наравне с Клозильдой и оттого с трудом не падающий со стула. — Когда вокруг никого не видишь… ик!.. не слышишь и не чуйствуешь!

Матушка поняла, что словечко Клози привязалось к нему, как и к самой Бруни, надолго.

Соседка пихнула его локтем под бок с такой силой, что Висту упал на колени сидевшему рядом с ним Марху Тумсону — мужу Персианы.

— Чуйство, говорю тебе, главнее! — рыкнула она. — Как бесчуйственный чурбан изобразит шедевру?

Марх — крепкий парень, работавший старшим конюхом у одного из господ в квартале Белокостных, аккуратно водрузил Вистуна на место.

— Не ссорьтесь, — подал голос Дрюня, разглядывая спорщиков с блеском в глазах. — Оба вы правы. Лишь отрешившись от низких мыслей, уйдя в себя, ощутишь истинное… чуйство творчества! — он тихонько хрюкнул от удовольствия и довершил: — И сотворишь шедевру!

А затем подскочил, выхватив из-под руки Томазо музыкальный свиток. Умело снял оплетку и, изящно развернув пергамент, прочитал первое название:

— Бранли ‘Утки вышли погулять’!

Со свитка зазвучала веселая музыка — сначала тихо, а затем все громче и громче, будто побуждая пуститься в пляс, растрясти ужин, тряхнуть стариной.

Томазо, крякнув, поднялся, снял добротный суконный кафтан и остался в одной рубашке. Шерсть, курчавящаяся на его могучей груди под распущенной шнуровкой ворота, была такой же ярко-рыжей, как и борода. Развернувшись к супруге, глава Гильдии каменщиков шутливо поклонился.

— Госпожа соизволит ли подарить мне первый танец?

Алисия, млея, что делало ее невыразимо привлекательной, подала мужу руку.

Дрюня, чмокнув Ваниллу в макушку, в мгновение ока оказался рядом с Матушкой.

— Первый танец — твой, маменька! — он едва ли не насильно поднял Бруни со стула, в который она вцепилась со страху. — Не танцующая именинница то же самое, что не мечтающая девственница!

О чем полагается мечтать девственнице, шут уточнять не стал, а Матушка, по понятным причинам не спросила.

Бранли танцевали еще деды и прадеды. Особое внимание в нем уделялось не столько движениям, сколько задору, танцевали его как парами, так и ‘ручейком’, держа друг друга за бока или плечи. Поэтому в нем с удовольствием приняли участие и взрослые, и дети.

Туча Клози, понаблюдав, как безуспешно пытается встать на ноги Висту Вистун, подхватила его подмышки и вытащила в круг танцующих.

— Я… — блеял Висту из-под ее могучей руки, — вполне согласен, что чуйство для творчество не… Ик! …обходимо! И то, что вы это осознаете, прекрасная Клози, делает вам… Ик!

Клозильда встряхнула партнера, заставляя замолчать, и закружила в веселом танце.

Пип прошел пару кругов в хороводе со старшей дочкой, запыхался и уютно устроился за столом, потягивая вино. Персиана танцевала то с мужем, то с детьми по очереди. Виеленна с Питером неожиданно отожгли, пустившись в такой зажигательный пляс, что с полок за стойкой попадала утварь.

— Мазурка ‘Веселый менестрель’! — объявил Дрюня.

Магический свиток подавился темой бранли и заиграл мазурку.

— Все-все! — протестующе подняла ладони Матушка, когда шут угрожающе двинулся к ней. — Я отдохну с твоего позволения!

— На! — Дрюня сунул ей в руки морковку, вытащенную из кармана камзола. — Это поможет восстановить силы!

И поскакал за возлюбленной, по-журавлиному поднимая длинные ноги.

— Невозможный человек! — сказал ему вслед Пип, приобняв Бруни одной рукой. — Вот уж не ожидал я от нее такого жениха!

— У них же чуйство! — машинально ответила Матушка и наморщила нос. Поправилась: — Чувство, то есть! Пип, даже со стороны видно, что им хорошо вместе. Не беспокойся, прошу тебя!

Повар неожиданно пристально взглянул ей в глаза.

— А ты когда замуж выйдешь?

— За кого? — удивилась Бруни.

Пиппо смутился.

— Не знаю! Но ты не можешь всю жизнь оставаться вдовой! Ты молода и хороша собой! Да и мне помощник нужен. Я старею!

Матушка молча прижалась щекой к его плечу. Что она могла ему ответить? Разве только правду.

— Я люблю Кая, — тихо сказала она, — хотя до сих пор ничего о нем не знаю, могу только догадываться… Пусть Индари сама решит, как мне быть с этой любовью.

Пип тяжело вздохнул и… ничего не ответил. Матушка была благодарна ему за это, потому что прекрасно понимала, о чем он заговорит. Даже и голос его слышала у себя в голове.

Стремясь избавиться от наваждения, она поцеловала Пиппо в щеку и пересела к Григо, который не танцевал по состоянию здоровья, но с удовольствием наблюдал за танцующими.

— Как вам вечер, господин Турмалин? Желаете еще вина?

Григо благодарно похлопал ее по руке.

— Наливай, дорогая моя, наливай! Скоро осень, и мои старые кости вновь начнут ныть от холода, а пока есть возможность приобщиться к теплу, надо ей пользоваться!

Когда они выпили по глотку вина, пахнущего свежо и пряно, Турмалин полез в карман поношенного камзола и, достав небольшой сверток, протянул его Матушке.

— С Днем рождения, светлая душа! — серьезно сказал он. — Мир погрузился бы в темноту, если бы не освещался такими, как ты, огоньками. Я беден, но кое-что хочу подарить тебе от всего сердца. Вот. Возьми.

— Что это? — с любопытством спросила Бруни, принимая сверток. — Украшение?

Григо неожиданно рассмеялся.

— Ну… можно сказать и так. Открывай, дочка, открывай!

В бархатной тряпице оказался завёрнут странный вогнутый камень, шириной в женскую ладонь. Потемневший от времени, зеленовато-бронзовый и тяжёлый. Бруни рассматривала его с удивлением, но подвоха от господина Турмалина не ожидала. Не тот человек, чтобы шутить глупые шутки!

— Огонь, — улыбнулся Григо, когда она подняла на него недоумевающие глаза. — Поднеси к нему огонь!

Матушка осторожно сняла свечу с лапы подсвечника и наклонила к камню. Капли воска стекли по его покатому боку на стол… И вдруг под зеленью вспыхнули огненные искры. Через несколько мгновений Бруни держала в ладонях маленькое солнце.

— О, Индари! — воскликнула она. — Господин Григо, неужели это то, о чем я думаю?!

— А о чём ты думаешь, дитя? — усмехнулся Турмалин.

Камень грел ладони живым теплом, но не обжигал, наоборот, придавал бодрость и силу.

— О чешуе дракона! — прошептала Матушка, завороженно разглядывая игру золота и света под поверхностью камня. — Отец рассказывал сказки об этих существах, полных мудрости и древней магии. О драконах синих, как океан, зелёных, как леса, жёлтых, как пески, о драконах мороза и огня, и драконах, наполненных сиянием солнца! Но…

Она с сожалением скрыла свет под тряпицей и протянула подарок Турмалину.

— Я не могу его принять, господин Григо! Такие вещи просто так не дарят, и, раз он был у вас, значит, вам и должен принадлежать!

Старик смотрел на неё, яростно дымя трубкой. Помолчав, вытащил мундштук изо рта:

— Сила волшебных вещей, моя дорогая Брунгильда, сохраняется лишь при проявлении к ним доброй воли. Мне этот предмет больше не нужен — моё время истекает, и я скоро покину бренный мир. А тебе — пригодится! В народе ходит поверье, что чешуя дракона приносит удачу, дарует владельцу здоровье и счастье!

— Вот именно! — воскликнула Матушка и, порывисто схватив его руку, покрытую взбухшими венами, сжала со всей силой, на которую была способна. — Она поможет вам, господин Турмалин! Даже если это лишь сплетни, вы всегда можете продать чешуйку и безбедно прожить остаток дней!

Григо бережно поцеловал её в лоб, и Бруни ощутила, как чешуя вновь легла в ладонь.

— Будь счастлива, девочка! — сказал Григо и поднялся. — Сегодня ты устроила праздник моему желудку и фейерверк моему сердцу, но я устал от острых ощущений, а вы, молодежь, можете веселиться всю ночь! Потому я покину вас. До завтра, Матушка!

Он церемонно поклонился сидящим за столом, аккуратно обошёл танцующие пары и шагнул на улицу.

Матушка держала подарок в руках и думала о том, как бы не заплакать. Жизнь оказалась не проста и не добра, но иногда сводила с такими людьми, за которых хотелось её благодарить.

Время перевалило далеко за полночь. Музыкальный свиток временами принимался крякать и шипеть, однако это вовсе не мешало парам без устали кружиться в танцах. Чета Пелеван вовсе не давала фору молодежи — Дрюне с Ваниллой и Марху с Персианой. Виеленна с Питером, похоже, перешли к стадии, когда видят только друг друга и не замечают окружающих. Туча Клози и Висту Вистун делали перерывы, лишь чтобы промочить горло очередным бокалом вина и перекинуться парой фраз о творчестве или чуйстве. Причем, говорила, в основном Клозильда, а маленький Висту внимательно слушал, утвердительно кивая носом.

В какой-то момент, Матушка не уследила, в какой, но ещё до десерта, утомлённые дети уснули прямо на полу, трогательно положа головы на меховую подушку, которую изобразил перекинувшийся в зверя Весь. Оборотень лежал, вывалив язык — в трактире было душно — стараясь лишний раз не шевельнуться, чтобы не уронить самого маленького — трехлетнего сына Персианы, уснувшего на нём верхом.

Пока остальные танцевали, Бруни собрала золотые монеты — презент от Ваниллы и Дрюни — в шкатулку и отнесла все подарки наверх, помогла Пипу и старшей Гретель убрать со стола и принести десерт — огромный сливовый пирог, украшенный разноцветными шариками мороженого, сладкие крендельки, усыпанные кунжутом и маком, ореховое варенье в широких плошках и булочки с начинкой из вишни, политые сладкой глазурью.

Растолкали детей, усадили за стол, поближе к мороженому. Их сонные голоса окрепли, пробудились и теперь напоминали утренний птичий гомон.

Веслав, уставший от шума и возни, блеснул на всех глазом и потрусил на кухню — дремать у печи.

— А я удачно женюсь! — заметил задохнувшийся Дрюня, падая на стул и прихватывая загребущими руками разом и кусок пирога, и кренделек, и булочку, и орешек из варенья. — Во-первых, голодным не останусь, во-вторых, приобщусь к эстетике народной кухни, а в-третьих — приобрету замечательных родственников!

Матушка улыбнулась его словам и вдруг вообразила за столом Ральфа. Каким бы он был сегодня? Радостным, грустным или просто пьяным настолько, что Пипу пришлось бы на закорках тащить его наверх, в спальню? Почему-то представить пьяным Кая, Бруни, как ни пыталась, не смогла. Царапнуло гвоздиком невольное сравнение не в пользу мужа, но только это, да печаль, поселившаяся в дальнем уголке сердца после прощания Турмалина, чуть омрачило праздник. В остальном, Матушка была уверена, день рождения удался!

Гости расходились на рассвете. Оставались лишь Дрюня с Ваниллой, причём Пип настоял на том, чтобы шут лёг в комнате Веся, в дочь — вместе с Матушкой.

— За стенами моего и этого дома, — сообщил он, свирепо играя бровями, — можете любиться хоть под телегой! Но здесь будет, как положено предками! Сначала — свадьба!

Когда он ушёл, шут подкатил к Матушке с просьбой о пощаде.

— Нет, — твёрдо произнесла она, — и не проси!

И так она это сказала, что Дрюня сразу сник, поцеловал Ваниллу в нос и отправился в бывшую детскую. И уже оттуда завопил дурным голосом:

— Предки положили меня в одиночестве! Ой, боюсь-боюсь-боюсь!

Матушка уложила шатающуюся от усталости подругу в свою кровать, заперла двери за Пипом, сестрами Гретель и Питером Конохом, которые отправились разводить, а точнее разносить по домам Клозильду и Висту, почесала за ухом дремавшего у печи Веся. На душе отчего-то было спокойно и тихо. Осенне.

— Правда, он замечательный? — заплетающимся языком спросила Ванилла, когда она, наконец, вернулась в спальню. — Представляешь, ни одной ноги мне не отдавил во время танцев! Вот это я понимаю, мужик!

— Понимаю, — укладываясь рядом, пробормотала Матушка. — И он, похоже, действительно любит тебя! — она помолчала, а затем решилась: — Знаешь, давно хотела тебе рассказать…

Ответом ей было ровное дыхание Ваниллы. Подруга спала, сладко улыбаясь и причмокивая губами.

* * *

Бруни проснулась от непривычного ощущения: солнечные лучи нахально заглядывали в окна, а вовсе не трогали их робкими, рассветными пальцами. Осознав, что проспала, Матушка хотела было вскочить, но вдруг увидела на тумбочке у кровати поднос с глиняной кружкой, дымящимся омлетом и ещё чем-то, накрытым салфеткой. Сердце наполнилось благодарностью к тем, кто дал ей возможность выспаться. Под салфеткой обнаружился не кусок хлеба, а мешочек из бархата, в котором что-то перекатывалось. Вытряхнула содержимое на ладонь… это оказалось скромное серебряное колечко, украшенное маленьким, но очень ярким синим опалом. Матушка нахмурилась. А потом вдруг счастливо рассмеялась и закружилась по комнате. Он решил по-своему! Он все решил по-своему!

Она выглянула в окно и увидела перед входом знакомый экипаж. Кай стоял рядом, оглаживая лошадиные морды, но смотрел на ее окно. Увидев Бруни, поклонился — спокойно и элегантно. Словно и не было между ними ссоры.

— Давайте-ка одеваться, хозяйка! — послышался ворчливый голос Ровенны. — А то кавалер ваш от завтрака отказался, видать, в вашей компании желает покушать. А мужчину голодом морить негоже! Вы, давайте, ешьте быстрее, а я пока вам косу заплету!

Бруни принялась за омлет, но вдруг опустила ложку.

— Ровен, это как понимать? Меня, значит, кормите, а его — голодом морить негоже, но надо?

Старшая Гретель лукаво усмехнулась.

— Мариновать их надо, хозяйка!

Матушка подавилась последним куском омлета.

— Кого мариновать?

— Мужчин. Тогда и чуйство… Тьфу ты, напасть! Чувство — будет горячее!

Была бы здесь несдержанная на язык Ванилька, уже поинтересовалась бы у одинокой Ровенны, откуда она так хорошо мужиков знает? А Бруни промолчала. Знала, что старшая Гретель в четырнадцать влюбилась в женатого мужчину намного старше себя годами. Знала, как печально это кончилось — обмолвилась как-то Виеленна матушке, а та рассказала дочери, чтобы уберечь от подобного. Да и зачем ворошить старое, наболевшее? Ровенна за последние годы для нее главной помощницей стала. И за стойкой стоит, и прибыль считает, и долги не забудет. Выглядит вполне довольной жизнью, словно нашла свое место здесь, в трактире на площади Мастеровых.

— Одевайтесь! — забирая поднос с посудой, сказала Ровенна. — Да не беспокойтесь о порядке. Гуляйте! Пусть ваш день рождения еще на одни сутки продлится!

Бруни неожиданно для самой себя поцеловала служанку в начавшую увядать щеку.

— Вот еще глупости! — покраснев, пробормотала та и ушла.

Кай уже начал нетерпеливо прохаживаться перед входом в трактир, когда Матушка вышла в простом сером платье, с повязанным на шею платочком, чей ярко-голубой цвет напоминал цвет нового, одетого, колечка.

Взяв ее руки в свои, Кай вначале убедился, что кольцо надето, потом поцеловал Бруни пальцы и, наконец, спросил:

— Тебе нравится мой подарок?

— Хорошо, что на нем нет ни одного брильянта! — серьезно сказала Матушка.

Кай возмущенно посмотрел на нее и рассмеялся, разглядев искры озорства в серых глазах. Подхватил ее на руки, подсадил в карету.

— Отвечай мне, шкипер, — усаживаясь рядом, строго спросил он, — куда мы держим курс?

— На наш корабль, мой капитан! — звонко отвечала Бруни, чувствуя, как сердце заходится от восторга перед встречей с Седым Великаном Морем.

Кай обнял ее и развернул к себе. И спросил о чем-то, что совсем не имело отношения к шутливому разговору:

— Вместе?

Матушка пропустила вздох. В это краткое мгновение она проводила черту между возможностью обрести счастье с кем-нибудь другим… и необходимостью получить от судьбы по заслугам вместе с любимым. Мелькнуло перед глазами лицо Ровенны — спокойное, равнодушное… угасающее. Счастье — миг, одиночество — вечность!

— Вместе, — твердо сказала она. Первой потянулась к губам, по которым так соскучилась и бросила вызов судьбе, добавив одно лишь слово: — Навсегда!

Матушка вернулась почти к полуночи — к закрытию. Загоревшая, хорошенькая и… спокойная. Сердце билось ровно, а главное, в унисон с сердцем мужчины, держащего ее за руку, когда они входили в трактир.

Народу внутри было немного. Даже Турмалин уже ушел — его столик пустовал, а за столиком рядом, тем самым, который всегда выбирал Кай, когда приходил, Бруни, к своему величайшему удивлению, увидела две склоненные головы — огненнорыжую и черноволосую.

Когда они с Каем вошли, оба — Лихай Торхаш и Весь, не сговариваясь, посмотрели в их сторону.

Красное Лихо, встав, шагнул навстречу. Слегка склонил голову, приветствуя Кая, усмехнулся, разглядывая его спутницу.

— Прогулка на свежем воздухе вам обоим пошла на пользу! — заметил он, вгоняя Матушку в пылающий румянец, но не заставив опустить глаза в пол. — Поужинайте с нами, а после, с твоего позволения, маленькая хозяйка, я заберу пацана с собой. На всю ночь.

— Зачем? — испугалась Бруни.

Кай успокаивающе обнял ее и притянул к себе. Он верил Лихаю, как себе — Матушка это чувствовала, но оборотень с глазами убийцы доверия ей все-таки не внушал.

— Я должен увидеть его истинные облик и силу, — пояснил полковник. — Узнать, умеет ли охотиться, как охотились предки? И если да — начать готовить к получению Имени крови, которое есть у всех нас. Его родители не успели этого сделать, поскольку погибли вместе с кланом. Веслав — последний из Черных ловцов. Получив имя крови, он сможет передать его потомкам и возродить клан. А без него не может считаться полноценным членом Дикого братства! Поэтому, с твоего позволения, как официального опекуна, с сегодняшнего новолуния и до следующей полной луны я буду забирать его с собой по ночам. А в полнолуние мы исчезнем на несколько суток.

Матушка взглянула на Веся. Тот стоял за Торхашем, жадно ловя каждое слово и нервно подергивая ушами. Жизнь его народа касалась мальчишки неласковой дланью — но все-таки касалась, а не била, не возила мордой по земле. Подталкивала к своему пути. Разве могла Бруни этому мешать, раз сама желала Веславу полноценного существования?

— Ты сам хочешь этого? — глядя в его горящие глаза, поинтересовалась она.

Оборотень пропустил вдох. И кивнул. Четко, по-военному. Видно было, как тяжело ему удержать бешеную энергию, рвущуюся наружу. Он тоже ощущал жизнь — биение ее кипящего ключа где-то в районе сердца.

Матушка ободряюще улыбнулась ему и перевела взгляд на бесстрастное лицо Торхаша.

— Однако вы ошиблись во мне, полковник, — заметила она. — Я привела Веся домой с улицы, но и только. Могу ли я считаться его официальным опекуном?

— Хмм… — усмехнулся тот, поглядев на Кая. — Ты не сказал ей?

— Не сказал о чем? — Бруни тоже посмотрела на любимого.

Тот молча показал Лихаю кулак, полез за отворот камзола и вытащил пергамент, перевязанный оранжевым шнуром с магистратской печатью.

— Ну… — несколько смущенно признался он. — После того, как тебе не понравился мой предыдущий подарок, я решил, что такой женщине, как ты, нужно дарить более практичные вещи… Колечко — это так, баловство! Поэтому я оформил на тебя опекунство Веслава. Надеюсь, из-за этого подарка мы не поссоримся?

— Садись, читай! — весело блеснув глазами, приказал Торхаш мальчишке. — Нечего глазеть!

Позабыв обо всем, Бруни и Кай целовались, будто после долгой разлуки. А затем он подхватил ее на руки и понес прочь, кинув другу через плечо:

— Ужинайте без нас!

* * *

На следующий день случилось небывалое. В трактир, робко оглядываясь и семеня, вошел Висту Вистун. И испуганно остановился на пороге.

— Добрых улыбок и теплых объятий, господин Вистун! — поспешила ему на помощь Матушка, вытирая полотенцем руки. — Проходите, куда желаете присесть?

Маленький Висту оглядывался вокруг, будто потерял игрушку. И, кажется, Бруни начала догадываться, в чем дело!

— Садитесь сюда, — предложила она ему тот самый столик, за которым любила сиживать обездоленная любовью Туча Клози. — Отсюда прекрасно видно, кто входит в трактир, а вас почти не заметно. Чего желаете на обед?

Когда Матушка вернулась на кухню, в ее глазах прыгали озорные бесенята.

— Весь, — попросила она, — сбегай в Гильдию прачек, скажи Клозильде, мол я велела передать, что кровяная колбаса сегодня куплена отменная!

Оборотень, любовно разделывающий индюшку, тут же надулся.

— А чего я-то? Видишь, делом занят!

Пиппо, усмехаясь, пузом отодвинул его от разделочного стола.

— Давай, клыкастый, лети стрелой, раз Бруни просит! А птичку я сам докромсаю!

— А зачем ей это говорить? — уже на пороге кухни подозрительно обернулся Весь. — Какая тут тайна?

Зашедшая в кухню Ровенна сухо хмыкнула.

— Вон она, тайна. У окна сидит, носатая такая!

— Где? — навострил уши мальчишка.

Старшая Гретель вытолкала его из кухни, приговаривая:

— Да иди уже, горе ушастое, а то, глядь, уйдет кавалер-то…

Матушке как раз хватило времени нарезать и красиво уложить на блюде кровяную колбасу, черный хлеб и плошку с ядреной горчицей, как в трактире раздалось мощное контральто Клозильды Пипидо.

Добавив на поднос пару кружек пива, Бруни поспешила навстречу.

— Это кто сидит за моим столиком? — грозно потрясая кулаками, вопрошала матрона.

Взбледнувший Висту стоял, вытянувшись, как на плацу, и ел взглядом тучевые округлости Клози, щедро вылезавшие из-под корсета.

— Это же Висту Вистун, — ставя на стол поднос, мило улыбнулась Бруни. — Вы, Клозильда, танцевали с ним у меня на Дне рождения!

— Точно! — безапелляционно заявила Клози, усаживаясь напротив и берясь за пиво. — А говорили мы…

Матушка с надеждой взглянула на главу Гильдии гончаров. И тот не подвел:

— Мы говорили о вдохновении! О чуйстве полета! — с чуйством напомнил он.

— Да-а-а?! — изумилась Клозильда и сунула ему в руки вторую кружку пива с такой силой, что Висту чуть не упал. Спасла его стена, оказавшаяся за спиной. — И у вас есть мысли на сей счет?

Вистун глубоко вздохнул, вылил в себя кружку пива и… пошел в атаку.

Через несколько минут Бруни покинула их с чрезвычайно серьезным выражением лица и уверенностью, что маленький гончар не так прост, как кажется!

В трактир как раз заходил патруль, ведомый сержантом Йеном Макхоленом. Упрямо наклонив голову, чем оправдывал свое прозвище, Бычок проследовал прямо за стойку и попросил себе и своим ребятам охлажденного морса. На работе он спиртного не пил, и тщательно следил за личным составом, обнаруживая нюх на алкоголь почти такой же острый, как и у зверя.

— Хорошо, жары нет! — пробурчал он, сделав порядочный глоток студеного морса. — Но все равно — забегались, как собаки.

— Ищите кого-то, сержант? — заинтересовалась Матушка, подливая ему и двоим дюжим патрульным морса.

— Сбег, гад! — ахнул кулаком по стойки один из них. — Уж мы за ним бежали, бежали…

— Жир бы вам порастрясти, — усмехнулся Макхолен, в котором, несмотря на округлую форму, не было ни грамма лишнего, — а потом за карманниками бегать! Отъели пузени на магистратских харчах! Вот устрою вам учения с полосой препятствий…

Второй патрульный подавился морсом. Первый с азартом застукал его по спине.

— Пообедаете? — предложила Бруни. — Бегать — тоже сила нужна.

— За кем бегали-то? — полюбопытствовала оказавшаяся рядом Ровенна.

— Вот! — Бычок вытащил из кармана оторванный от рубашки рукав. — Эта гнида у вдовы старика Рашписа последние гроши увела. И шустрый такой попался! Бабка, правда, его чуть не задержала — вцепилась, как клещ в собачье ухо! Да он вывернулся…

— Скотина, — процедила Ровенна. — Она и так едва концы с концами сводит! И что теперь делать?

— Поищем еще для порядку, — пожал плечами сержант, — а потом с ребятами скинемся, да ей деньги и отдадим, как будто нашли. Впервой, что ли?

— Вон столик освободился, пошли, провожу! — вмешалась Ровенна.

Бруни заглянула в кухню и наткнулась на стоящего за занавесью Веся, на лице которого отражались самые разнообразные чувства, от любопытства до суровой решимости.

— Ты чего? — удивилась она.

Мальчишка исподлобья посмотрел на нее. Крылья тонкого носа подрагивали.

— Я его чувствую! — тихо сказал он.

— Кого? — испугалась Матушка, поняв, что дело серьезное.

— Того вора, о котором говорил сержант. Он где-то в зале! И уйти не может, чтобы внимания не привлечь. Сидит — боится! Сержант как рукав-то достал, я хозяина сразу и унюхал!

Бруни сунула Весю в руки пару кружек пива:

— Я зал обойду, а ты иди за мной. Поставь пиво на тот столик, за которым вор сидит.

Они вышли в зал. Матушка зорко оглядывала столики, как и полагается почтенной трактирщице, несколько раз жестом указала Виеленне, где пора убрать грязную посуду или поднести еще кружек с морсом.

Стук за спиной заставил ее резко обернуться. Весь поставил кружки на столик в углу, за которым, спиной к залу, сидел худощавый мужик в наглухо застегнутой суконной куртке.

— Я не заказывал! — буркнул он. — Так что — пошел отсюда!

— Простите его, господин! — поспешила на помощь Веславу Бруни. Села напротив, разглядывая обветренное лицо, узкие губы и глаза непонятного болотного цвета, принадлежавшие незнакомцу. — Вы еще не пообедали? Только морса выпили? Чего желаете поесть?

— Ничего не желаю, — проворчал гость.

— И деньги вернуть не желаете? — невинно поинтересовалась Матушка.

Вор взглянул на нее, нехорошо прищурившись.

— Какие еще деньги, хозяйка? За морс я уже заплатил твоей служке!

— Которые у старушки на улице отняли, — спокойно пояснила Бруни и добавила, когда гость дернулся. — Стоит мне повысить голос, как сюда подойдет мой старый знакомец, сержант Йен Макхолен. Думаю, вам он тоже прекрасно известен. Его ловкие руки наверняка найдут кошелек вдовы Рашписа у вас за пазухой. После чего вы отправитесь прямиком в городскую темницу…

— Откуда тебе известно? — вор быстро облизнул пересохшие губы. От этого жеста Матушку передернуло. А затем он перевел взгляд на стоящего рядом Веся и тихо добавил:

— Ах ты, сучье отродье! Сдал меня!

Весь высокомерно-насмешливо приподнял верхнюю губу, обнажая белоснежные острые клыки. И… промолчал. Бруни была уверена — сказалось влияние Лихая Торхаша, ведь в этот момент маленький черноволосый оборотень даже внешне сделался похожим на большого и рыжего.

— Положите деньги на стол и уходите, — предложила Матушка. — Я не стану звать сержанта… хотя, конечно, надо бы!

Вор глупцом не был. Подумав с мгновенье, бросил на столешницу вязаный полосатый кошель, который явно не мог принадлежать мужчине. Одарил Веся и Матушку ненавидящим взглядом.

Бруни забрала кошель, скрыла в складках платья и отошла от стола, позвав Веся. Отвела мальчишку в кладовку и вручила ему кошелек.

— Ночью отправишься на охоту с Лихаем, занеси кошель вдове. Или в форточку подкинь, или оставь на крыльце, но в дверь стукни и дождись в укромном месте, чтобы она деньги увидела и забрала!

— А то я сам не догадался бы! — принимая кошелек и терпеливо выслушав наставления, фыркнул оборотень.

Когда Матушка вернулась за стойку, вора уже не оказалось в зале — он умудрился улизнуть, смешавшись с толпой входящих в трактир купцов. Она облегченно вздохнула. На сердце остался неприятный осадок, будто новой туфелькой в грязную лужу наступила.

За столиком недалеко от стойки сержант Макхолен и патрульные с аппетитом уплетали похлебку с куриными потрошками и черным горохом. Азартно стучали ложками по тарелкам, откусывали большие куски хлеба, играли желваками на загорелых за лето щеках — насыщались. Бруни вспомнила, как говаривала матушка Хлоя: ‘Путь к сердцу мужчины, доченька, вовсе не через желудок лежит, а через другие места. Но кормить голодного мужика — удовольствие для истинной женщины! Удовольствие, с которым мало что сравнится!’ И она оказалась права! С каким удовольствием Бруни готовила завтраки для Кая, когда он оставался ночевать в трактире! Там, где мужчина будет думать о Долге, женщина просто спросит: ‘Ты голоден’?

Матушка украдкой посмотрела на колечко с опалом, которое теперь не снимала. И улыбнулась самой себе. Привязываясь к разного рода символам, люди забывают о том, что все они суть — просто вещи! Но вещи иногда бывают такими красивыми!

К полуночи в трактире почти не осталось посетителей. Весь торопился убрать зал, потому что скоро за ним должен был зайти Красное Лихо. Желание охоты будоражило кровь и делало юного оборотня невыразимо привлекательным. Матушка, поглядывая за ним из кухни, где мыла посуду, вздыхала, думая о грозе для девичьих сердец, в которую совсем скоро превратится найденыш.

Еще до стука в дверь Весь кинулся ее открывать. Лихай Торхаш стоял на пороге, закутанный в простой черный плащ.

Матушка вышла навстречу, и он любезно склонил голову и шагнул внутрь.

— Возьми свой деревянный меч, — приказал Веславу. — Я дам тебе несколько уроков. Где он?

— Наверху! — воскликнул мальчишка и вихрем унесся по лестнице в свою комнату.

Бруни проводила его затаенной грустью во взгляде. Хоть и не был он ее единокровным сыном, но отрывался, отдалялся от нее, как все взрослеющие дети от своих родителей.

— Не печалься, маленькая хозяйка, — вдруг подал голос полковник, — Веслав Гроден из Черных ловцов никогда не забудет тебя! Оборотни если верны кому-то — это на всю жизнь!

Она испытующе взглянула на Торхаша.

— Как вы верны Каю?

Тот усмехнулся и кивнул.

— А как вы познакомились? Кай никогда не рассказывал мне!

— Сущие пустяки, — изящно махнул рукой полковник. — Меня хотели сжечь, а он развалил костер и отбил меня у поселенцев.

— Сжечь? — воскликнула Матушка. — За что?

— За то, что я есть, — спокойно ответил Красное Лихо.

На лестнице послышался топот. Весь возвращался.

— У моего друга обостренное чувство справедливости, — заметил Лихай, забирая у парнишки меч и взвешивая на ладони. — Из-за него он в юности бывал часто порот отцом. А затем и я — вместе с ним, поскольку наши понятия о справедливости оказались идентичными. Ты неплохо его отбалансировал, — добавил он, обращаясь к Весю, — но еще есть над чем поработать! Мы покидаем тебя до рассвета, маленькая хозяйка! — Торхаш слегка поклонился и вдруг по-звериному блеснул глазами. — Но ты не будешь скучать! Уже скоро!

— Кошелек! — напомнила Весю Бруни.

— Помню я! — поморщился мальчишка и скрылся в темноте следом за уже вышедшим Лихаем.

Не прошло и получаса с ухода оборотней, как в трактир пришел Кай. Прошел за ‘свой’ столик, заказал ужин, увидев Бруни, выглянувшую из-за занавески кухни, улыбнулся. И от его лица — такого светлого и счастливого, от взгляда карих глаз — теплого и ждущего, на сердце Матушки стало легко и спокойно. Вот, что имел в виду Лихай Торхаш, Красное Лихо, говоря: ‘Но ты не будешь скучать’.

Бруни присела за столик Кая, и тот молча накрыл ее руку своей. С минуту они смотрели друг на друга, просто улыбаясь.

— Когда в темной комнате зажигают свечу — ее свет становится теплом сердца, — тихо сказал Кай. — Ты знаешь, что ты моя свеча в темной комнате? И рядом с тобой мне легко и просто, как не было ни с кем!

Матушка замечала и горькую складку у губ, и боль, притаившуюся в глубине его зрачков. Если бы она могла снять с него ту тяжесть, что он носил, но о которой не говорил с ней… Если бы могла!..

— Люблю тебя! — прошептала Бруни.

Огонек в его зрачках вспыхнул. Кай потянулся к ее губам, ладонь его легла ей на затылок…

В зале шаркала Ровенна, гася свечи. Из кухни доносились звон и плеск — Виеленна мыла посуду.

В дверь трактира неожиданно постучали.

Матушка невольно вздрогнула — не любила она поздних посетителей.

— Сидите, хозяйка, я открою! — крикнула Ровенна.

В открытую створку шагнул… Питер Конох. Смешно затоптался на месте, замахал руками, словно не зная, куда их деть.

— Ты чего это? — подозрительно прищурилась старшая Гретель. — Неужто за выпивкой?

— Упаси Индари! — испугался Питер, бледнея. — Я ж маменькой клялся, что больше ни капли в рот не возьму! Я…

И он замолчал, будто воды в рот набрал.

Вместо еще одного поцелуя Матушка чмокнула Кая в нос и поспешила к Ровенне.

— Питер, что случилось? — серьезно спросила она. — С твоей мамой все хорошо? Она здорова?

— Богиню благодарю за ее крепкое здоровье! — оживился молотобоец. — Я просить вас хотел, Матушка Бруни. Отпустите Виеленну сегодня пораньше!

— Это зачем еще? — нахмурилась Ровенна.

— Хочу пригласить ее погулять…

От румянца Питера, казалось, сейчас займется пожар!

— Ох ты, яйцы крашены! — фыркнула Ровенна и, резко развернувшись, ушла обратно к свечным огаркам.

— Вилен! — пряча улыбку, крикнула Матушка. — Иди сюда!

— Что, хозяй…

Младшая Гретель выглянула из кухни, вытирая руки передником и… румянец Питера перекинулся на нее!

— Собирайся домой, — улыбнулась Бруни.

— А как же посуда? — растерялась Виеленна.

— Мы с Пипом домоем! Давай, иди! Видишь, Питер ждет?

— Жду! — с твердостью подтвердил Питер.

Матушка вернулась к Каю, виновато улыбнулась.

— Ты посидишь еще или пойдешь наверх? Мне надо помочь Пипу на кухне прибраться.

— А Ровенна? — удивился Кай.

— А на ней зал — стулья убрать, полы подмести, раз Веся нет.

Кай поднялся, скинул на спинку стула простой черный камзол и принялся засучивать рукава тонкой батистовой рубашки.

Бруни следила за ним с изумлением.

— Многое я делал со своей любимой женщиной, — рассмеялся Кай, разглядев выражение ее лица, — но вот посуду вместе с ней еще не мыл! Пошли на кухню!

Пип, увидев нового помощника, сдержанно кивнул ему и занялся своими делами, не забывая бросать на него скептические взгляды.

Матушка встала с любимым бок о бок и тоже опустила руки в подогретую воду. Их пальцы касались друг друга, тела передавали тепло от одного — другому. Несколько раз Кай был близок к тому, чтобы уронить или разбить тарелку о край мойки, но ловил упрямую посуду в последний момент. И вновь Бруни кольнуло в сердце — в таких хозяйственных ‘мелочах’ Ральф никогда не помогал ей, уходя наверх и ожидая ее в спальне для выполнения супружеского долга. Наверное, он считал мытье посуды и уборку на кухне не мужским делом.

Снова вспомнилась та пара в зеркале, невыносимо прекрасная и… несбыточная. И представилась другая… Что, если бы Кай оказался сыном простого, пусть и состоятельного торговца? Они могли бы пожениться и продолжить дело Хлои и Эдгара, нарожать детишек, вырастить Веслава в красавца офицера и после гордиться его успехами на гвардейском поприще. Каждодневные дела стали бы для них общими, они спорили бы вечером в спальне о меню на завтрашний день, вместе сравнивали оптовые цены местных торговцев и, возможно, подумывали об открытии второго трактира. А что? Ровенна бы вполне справилась в качестве управляющей!

Мысль об открытии второго трактира захватила Бруни настолько, что она на мгновение забыла о новом помощнике. Тот поспешил напомнить о себе, пройдясь губами по ее затылку. Желание тотчас скрутило в тугой узел, да так, что Матушка забыла, как дышать. Кружка выпала из ее ослабевших пальцев. Кай успел поймать ее почти у самого пола.

— Давай побыстрее закончим это мокрое дело! — хмыкнул он. — Никогда не думал, что мыть посуду — так сложно!

Бруни только покачала головой в ответ. И вновь вернулась мыслями к новому трактиру. Тяжелая работа давала доход. Небольшой, но постоянный. Деньги Матушка, воспитанная бережливой Хлоей, не тратила, да и не на что особенно было. Суммы вносила ежемесячно надежному ростовщику, оставляя себе средств лишь на обычные расходы и уплату налогов. Накопилось пока немного, но всегда можно было взять ссуду у того же ростовщика. Присмотреть небольшой домик, открыть пивную, а после расширить его…

— Ты о чем мечтаешь? — подозрительно спросил Пип, заметив, что она уже в третий раз принимается мыть одну и ту же миску. — Или спишь совсем? Отправляйся-ка наверх! Господин мой, проводите ее и проследите, чтобы она выспалась! А я тоже пошел домой!

— Обязательно прослежу, почтенный Пип! — улыбнулся Кай и, отняв у Бруни и отдав толстяку миску, повел Матушку наверх.

— И не возражай! — шепнул он, принимаясь расшнуровывать ее платье. — Мне приказано тебя уложить… И я уложу!

Бруни подчинилась его теплым ладоням и сильным пальцам.

Кай помог ей расплести косу и окончательно растрепал волосы. Затем собрал их в высокую прическу, невольно залюбовавшись стройной шеей и изящными плечами любимой. Наклонившись, нежно коснулся ямочки между ключицами, спустился к ложбинке между ее грудями и на миг зарылся в них лицом. А потом подхватил девушку на руки и отнес на кровать.

Матушка отвечала на поцелуи с жадностью и нетерпением. Никакая усталость, накопившаяся за день, не могла помешать получить друг от друга радость, делавшую обычное человеческое существование — осмысленным.

А затем по лицу Кая пробежала тень. Он обнял Бруни, прижав к себе так крепко, что ей стало тяжело дышать.

— Что ты? — испугалась она.

— Хочу, чтобы каждый мой вечер был таким… — сказал он, помолчав. И поднял на нее несчастные глаза. — Хочу слышать твой смех, когда я тебя раздеваю, твои стоны — когда беру тебя, твое тихое дыхание — когда ты засыпаешь на моей груди. Но…

Бруни испуганно закрыла ему род ладонью.

— Молчи! Я ни одного вопроса не задам о твоей жизни! Раз ты сказал об обязательствах, которые имеешь, значит, так и есть! И большего мне знать не надо! Я люблю тебя, мой Кай! Люблю таким, какой ты есть! И мне неважно, кто ты, где ты… с кем ты! Уже неважно!

— Девочка моя, — усмехнулся он, целуя ее в глаза, — никого у меня нет кроме тебя. И я никого не хочу кроме тебя. Скажи мне, — Кай чуть отодвинулся, чтобы иметь возможность видеть ее лицо целиком, — ты обидишься, если я предложу купить для тебя поместье и назначить содержание? У тебя будет собственный дом, тяжелая работа от рассвета до заката останется в прошлом, да и Весь сможет жить на природе, а не в городе. А с трактиром, мне кажется, вполне справится твоя старшая Гретель.

Бруни смотрела на него испытующе и всерьез раздумывала над тем, стоит ли ссориться из-за сказанного? Затем встала, накинула нижнюю сорочку и медленно прошлась по комнате, разглядывая низкий побеленный потолок, тяжелые несущие балки, затянутые неказистой тканью стены и пару поблекших ковров на них, привезенных отцом из дальних странствий. Это был ее дом. Это была ее жизнь.

Кай наблюдал за ней, пытаясь скрыть волнение.

Вернувшись в постель, Матушка обняла его руками за шею.

— Спасибо, что честен со мной! — серьезно сказала она. — И спасибо, что хочешь помочь… Но я хочу остаться здесь.

Он притянул ее озябшие колени к себе, накрыл ладонью, прошептал:

— Тогда, может быть, позволишь помочь тебе деньгами? Я богат…

Бруни неожиданно задорно хмыкнула.

— Это заметно, любимый! Только вот ведь беда — мне ничего от тебя не нужно! Ничегошеньки… кроме тебя самого!

И, повалив его на кровать, она начала целовать его первой, и обтираться об него, будто кошка.

Сорочка белым приведением полетела на пол. Двое на кровати любили друг друга, позабыв об условностях мира.

* * *

Пролетело лето. И так оно выдалось дождливым в этот год, почти не баловало жителей Вишенрога жаркими деньками, а тут вдруг и вовсе закончилось. Утра наступали туманными, будто не выспавшимися. Над гаванью висела дымка, а самый высокий шпиль на башне королевского дворца был скрыт низкими облаками.

Настроение Пипа вполне соответствовало метеоусловиями. Повар ворчал целыми днями, жаловался на подагру, гонял Веся и ругал нерадивых сестричек Гретель. Правда, на него никто не обижался. Все понимали, что близятся Золотые дни — середина первого осеннего месяца, на которые были объявлена свадьба Ваниллы и Дрюни.

Подготовка к сему событию шла полным ходом. Ванилла, решившаяся связать судьбу с любимым королевским шутом, стала звездой квартала Мастеровых. Томазо Пелеван, как самый уважаемый представитель гильдий, собрал в трактире Матушки Бруни всех, кто мог поучаствовать в подготовке свадьбы.

— Нашу девочку замуж выдаем! — заявил он. — Туточки, в этих улочках урожденную! Трудолюбивую и душевную! Посему свадьба должна стать событием!

Сидящий рядом с ним отец невесты недовольно морщился. Он и до сих пор не пребывал в восторге от выбора дочери, а уж делать из него развлечение для всего квартала вовсе казалось ему верхом неприличия. Но Томазо был непоколебим.

— Мы у тебя с Матушкой Бруни каждый день бываем! — сказал тогда он. — Нет ни одного человека в квартале, который бы сюда не заходил! Твоей дочке, мастер Пип, славную свадьбу справить — самое малое, чем мы можем тебя отблагодарить за радость нашим животам! — И наглядно похлопал себя по откормленному брюшку. — Да и во дворце пусть узнают, что мы не мастерком деланы!

Впрочем, приготовления квартала Мастеровых к свадьбе Ваниллы от последней тщательно скрывали. Даже Бруни не была посвящена в детали, ибо Томазо вполне справедливо полагал, что подружки на то и подружки, чтобы делиться секретами.

Тем временем, невеста капризничала, выбирая ткань на свадебное платье, и даже умудрилась всерьез поругаться на эту тему с женихом, когда сообщила о своем выборе — шелке цвета слоновой кости и кружевной вуали того же оттенка. ‘Красава, — серьезно глядя на нее, сказал любимый королевский шут, — эта шутка не будет смешной. Белый и его оттенки — цвета девственниц, ну или на худой конец, юниц, претворяющихся девственницами. Взгляни на себя — твоя женственность выпирает, как дула пушек из трюма королевского галеона, идущего в атаку! Выбирай любой другой цвет и о деньгах не беспокойся! Иначе тебя не поймут даже мои, отрекшиеся от меня, родители!’

После этого разговора невеста, набегами появляясь в трактире, изводила подружку предположениями:

— Красное? Или сиреневое?

— Красный, — глубокомысленно отвечала Матушка Бруни, не отрываясь от готовки или обслуживания посетителей за стойкой, — любимый цвет шлюх. Сиреневое тебе идет, но у тебя уже есть сиреневое! И вообще, цвет свадебного наряда должен сочетаться с цветом свадебного камзола жениха. Ты хоть поинтересовалась, в чем планирует быть Его Смешливость Дрюня Великолепный?

— Ох, Пресвятые тапочки! — истерично вскрикивала Старшая Королевская Булочница. — Я совсем о нем забыла!

И исчезала, чтобы через пару дней явиться с новыми идеями.

Каждый вечер Весь уходил с полковником Торхашем. Бруни замечала, как мальчишка вытягивается, на глазах раздается в плечах. Слышала, как меняется его голос, становясь ниже, приобретая вкрадчивые, такие знакомые нотки Красного Лихо. То ли дело было в том, что он питался так, как должен был — только что пойманной добычей, еще дымящимся мясом, горячей кровью, то ли он быстро взрослел рядом с представителем своего народа. Кай подарил ему настоящий меч — солдатский, простой, но остро заточенный и отлично сбалансированный. И он, и его друг давали мальчишке уроки фехтования на заднем дворе трактира, и Бруни, когда фехтовал Кай, просто замирала в дверном проеме, наблюдая за его четкими, но в то же время плавными движениями. Она даже затруднилась бы сказать, кто лучше — полковник Торхаш с нечеловеческой быстротой и грацией, или ее Кай — с отточенными уверенными движениями.

Иногда после тренировок они ужинали все вместе — и Лихай не спешил уйти из-за стола, за который присаживались и Пип, и сестрички Гретель. В разговорах, правда, не участвовал, помалкивал, поблескивая желтыми глазищами, однако прежней злой насмешки в них Бруни уже не замечала. Весь, подражая ему, учился властвовать собой. Почти перестал ругаться и жутко скалиться, а коли злился — смотрел с прищуром, от которого делалось не по себе.

Между тем, близилась и свадьба младшего королевского отпрыска. По информации Ваниллы, принцесса Оридана с нетерпением ждала окончания положенного для всех невест в Гаракене шестидесятидневного пребывания в монастыре, проводимого с целью очищения души, тела и помыслов, а принц Колей, совместно с Главным Королевским Распорядителем и все тем же вездесущим Дрюней, уже составлял планы увеселительных мероприятий: балов, фейерверков, охот и маскарадов. К зимнему солнцестоянию, когда по легенде богиня Индари засовывала озябшие ножки не в тапочки, а в меховые сапожки, ожидалось прибытие королевской делегации Гаракена во главе с самим Его Величеством Гордешем III и свадебные торжества.

Ванилла, наконец, определилась с цветом платья. От Пипа его держали в строжайшей тайне, ибо его, сторонника обычаев предков, хватил бы удар — платье девица шила себе ярко-оранжевое, с кружевами и вуалью в тон молодой листве. А на зеленом, бархатном камзоле жениха должна была появиться оранжевая отделка и вышивка, изображающая… морковки!

— Морковка — суть символ нашего чуйства! — заявила невеста в субботний вечер, сидя на столе и с хрустом грызя предмет разговора. — Придворный портной, который шьет наши с Дрюней костюмы, в процессе работы находится в постоянном шоке! Но мы надеемся, он сотворит таки шедевру!

Матушка только головой покачала и бросила взгляд на часы. Было около восьми вечера. Кай приходил, обычно, ближе к полуночи.

— А, между тем, подруга, тебе тоже надо задуматься о платье! — лукаво заметила Ванилла. — Тебе и Персиане — поскольку вы будете моими подружками на свадьбе!

— И какой цвет ты выбрала для нас? — подозрительно поинтересовалась она.

— Салатовый! — торжественно объявила та. — Вы будете изображать молодые грядки и оттенять наше с Дрюней великолепие!

— Вот спасибо! — хмыкнула Матушка, пытаясь представить себя в салатовом.

— Завтра ты и Перси должны быть во дворце для примерки! — не давая ей опомниться, добавила Ванилла. — В три пополудни. Найдете меня на кухне — я вас отведу к портному! Мастер Артазель — очень изысканный и достойный старикан! А шьет так, что загляденье просто! Дрюня только у него и одевается!

Вспомнив любимые шутом несочетаемые сочетания цветов в предметах одежды, Бруни невольно пожалела портного.

В последние дни растущей луны Лихай и Весь отправились на охоту, затянувшуюся на целую неделю. Матушка нервничала, много молчала и реже улыбалась. Даже Кай не смог уговорить не беспокоиться за мальчишку, ставшего ей родным.

— Глупенькая моя, — шептал он, целуя Бруни, уютно устроившуюся в кольце его рук, — если бы ты знала Лихо, как я, ты отпустила бы Веся с ним даже в преисподнюю!

— Но я не знаю! — оправданно возражала она. — Расскажи мне…

И Кай рассказывал — о том, как снял Лихая со столба, стоящего в центре костра, и был вынужден вместе с ним бежать от поселенцев, разъяренных тем, что какой-то юнец благородного происхождения посмел отнять у них законную добычу, приговоренную ими к смерти. Как он подрался с Лихаем сразу же, как опасность отступила. Подрался жестоко и глупо, как могут сцепиться только подростки. Рассказывал, как они, странствуя по дорогам и весям, слово за слово узнавали и учились ценить общество друг друга. Как Кай привел Торхаша к себе домой, и отец, приказав отмыть, накормить и подобающим образом одеть гостя, одновременно отправил самого Кая на порку — за то, что сбежал навстречу приключениям, за необдуманное вмешательство в казнь, могущее иметь далеко идущие последствия. И как Торхаш, чудом прознав про это, тоже пришел на задний двор и молча встал с Каем плечом к плечу, чтобы разделить наказание.

Кай вспоминал, как они охотились вместе, и Лихай учил его читать следы и узнавать запахи, призраками витавшие под лесным пологом. И как он сказал своему другу-оборотню, собираясь на войну: ‘Это не твой бой!’, а тот ответил: ‘Мой бой никогда не закончится, но я могу помочь тебе победить в твоем!’

— Знаешь, — тихо говорил Кай затаившей дыхание Бруни, — именно там, на войне, я понял, что наша земля для оборотней такая же родная, как и для нас самих! Люди были и остаются для них соперниками, даже врагами, но мы — свои. Как деревья в лесу, как птицы в небе. С теми же, кто пришел со стороны и решил забрать эту землю себе оборотни воевали безо всякой жалости. И хотя с ними сложно, иногда просто невыносимо общаться, я могу сказать, что мы вряд ли бы выиграли ту войну с такими относительно небольшими потерями, если бы не они!

Матушка слушала его и вспоминала судорожные всхлипы Веся во сне, на чьих глазах толпа озверевших людей рвала на части очеловечившихся оборотней, соотечественники которых в это же самое время, на войне, отдавали свои жизни за покой тех самых, озверевших…

— Когда-то мы были для них дичью, — невесело усмехнулся Кай, — но те времена давно канули в прошлом, и нынче люди могущественнее их. Быть добрым — это право, которым должны владеть те, кто сильнее!

Бруни запрокинула лицо, разглядывая любимого. Он смотрел в затухающий огонь камина, того самого, что топился яблоневыми поленцами, наколотыми Питером Конохом, и лицо его — задумчивое, суровое, казалось ей невыразимо прекрасным. Этот Кай был другим, лишь отдаленно похожим на того, высокомерно-отстраненного, гарцующего на великолепном скакуне. И этого Кая ей еще предстояло узнать.

— На той войне погиб мой муж… — неожиданно для самой себя призналась Бруни. — Он не писал мне писем. Совсем. Пару весточек я получила от ребят из нашего квартала, ушедших на войну вместе с ним. Единственное письмо, подписанное командиром его полка, сообщало о том, что Ральфа больше нет в живых.

Матушка развернулась, закинула руки на шею Каю и уткнулась носом ему в грудь. А он молча гладил ее по волосам — как кем-то обиженную девчонку, и ни о чем не спрашивал.

— Я вышла за него замуж, потому что он был хорошей партией — работящий, бережливый, сильный. И, наверное, прожила бы с ним достойную жизнь… — Бруни замолчала, тяжело дыша, а потом прошептала едва слышно, — …и никогда не узнала бы, что значит — любить!

И вдруг расплакалась, чувствуя, как отпускает сердце невидимый стальной силок, сжимавший его с тех самых пор, как она узнала одиночество не понаслышке.

Почему-то вспомнилась тишина, на мягких лапах вошедшая в трактир после закрытия в день, когда она получила похоронку. Бруни, молчаливая и отстраненная, сидела рядом с Пипом, положив голову ему на плечо, а он укачивал ее, как маленькую, и уговаривал поплакать. Но она не заплакала. Ни тогда, ни после. А вот сейчас, в объятиях Кая, разревелась так, что самой стало стыдно.

Сердито шмыгая носом, Матушка порывалась встать с постели, чтобы умыться, но Кай не отпустил. Одной рукой вытряхнул подушку из наволочки, заставил Бруни высморкаться в ее край и заботливо промокнул её мокрые щеки. И снова обнял, уложив её голову к себе на грудь. Он не спросил, любила ли она мужа. И за это Матушка была благодарна ему, потому что теперь знала точный ответ!

* * *

Мастер Артазель оказался маленьким сухопарым гномом с модельно подстриженной бородкой и аккуратным маникюром.

Бруни и Персиана, смущенно мявшиеся в его приемной, уставились на вошедшего портного, раскрыв рты. Во-первых, гномов в Вишенроге было относительно немного — они предпочитали жить подальше от побережья, во-вторых вид мастера кардинально отличался от сложившегося в народе представления о гномах, как о коряжистых, заросших, сквернословящих коротышках.

— Ну-с, мои стрекозки, — заявил портной, приспустив пенсне с острого носа, — встаньте для начала подальше друг от друга. Ванилла, представь мне своих сестричек.

Ванилла представила. Сыпя шутками-прибаутками, Артазель снял с обеих мерки так быстро, что они не успели опомниться, а затем отправил Персиану восвояси, попросив Бруни и Ваниллу задержаться.

— Мой сладкий сахар, — серьезно сказал мастер Ванилле, — я вполне понимаю твою тягу к весенним цветам, но если той сестричке салатовый будет к лицу, то эту сделает похожей на умертвие. Оно тебе надо?

— Ах! — воскликнула Ванилла, трепетно прижимая руки к пышному бюсту и готовясь зареветь. — И что же теперь делать?

— Только не волнуйся! — мужественно сказала Матушка. — Если нужно, я побуду умертвием! Лишь бы ты была довольна!

Артазель бросил пронзительный взгляд на Старшую Королевскую Булочницу и, понизив голос, поинтересовался у Бруни:

— Она беременна?

— Кто? — не поняла Матушка.

— Да твоя сестричка!

— Ты беременна? — переспросила Бруни, повернувшись к Ванилле.

Та, перестав шмыгать носом, резонно заметила:

— Признаков не обнаружено. А что?

— Стальные ядры! — неожиданно подпрыгнув, завопил гном. — Тогда какого умертвия такая прелестная девушка соглашается быть на него похожей!

— Но я хочу салатовое! — заныла Ванилла. — Я так вижу! Мы такие, с Дрюней, яркие как осенние яблоки, а они такие с Перси нежные, как…

— …Овощные грядки, — подсказала Матушка, сдерживая смех.

— …Весенние посадки! — в один голос с ней сообщил Артазель. — Для молодой привлекательной женщины носить цвета умертвия — недопустимо! Для влюбленной — недопустимо вдвойне!

— Я буду в оранжевом! — оскорбилась Ванилла.

— А я не тебя имел в виду! — хихикнул гном и лукаво взглянул на враз покрасневшую Брунгильду. — Я про нее!

— Бруни? — резко развернулась к ней подруга. — Что это значит?

Матушка только головой покачала. Щеки и уши горели так, что можно было и не отвечать.

— Я тебе пыталась рассказать несколько раз… — начала было она, переминаясь с ноги на ногу и напоминая себе старшую Гретель, заметившую в трактире знатного посетителя.

— Стоп, жемчужины мои! — вмешался мастер. — Ванилла, романтическую историю ты выслушаешь потом. А пока я предложу несколько тканей, цвет которых будет сочетаться с салатовым. А ты выберешь, какой тебе больше нравится на сестре!

Не успели подруги обменяться и словом, как портной метнулся в соседнюю комнату и притащил оттуда несколько отрезов. То поочередно прикладывая каждый к Бруни, то накручивая ей на голову наподобие тюрбана, он демонстрировал их Ванилле, хотя та не переставала хмуриться. Она уже все спланировала, и картинка свадьбы стояла перед глазами, не желая рассеиваться. На ней обе подруги невесты были в салатовом!

— Ну-у-у… — протянула Старшая Королевская Булочница, наконец, — вот этот вроде ничего.

Артазель, накинувший на плечи Бруни отрез ткани цвета топленых сливок вдруг застыл. А затем закричал, смешно дрыгая ногой:

— Молот яйценосца! То, что нужно! Это будет прекрасное платье!!!

Вдруг успокоившись, он назидательно поднял короткий палец и завершил, обращаясь к Матушке:

— Очень простое! Тебя не надо украшать, как майский шест, мой сладкий сахар! Лишь чуть акцентировать внимание на достоинствах! Через два дня обе сюда на примерку!

Бруни вздохнула с облегчением, только когда покинула покои портного. Ванилла казалась расстроенной. В коридоре, вдоль стен которого стояли великолепные канделябры, изображавшие полунагих юниц, держащих чаши для масла, Матушка взяла подругу за руку, развернула к себе и попросила:

— Не расстраивайся, прошу! Если хочешь, вернемся к мастеру. Я скажу ему, что не надену никакого другого платья, кроме салатового!

Ванилла посмотрела на нее исподлобья, усмехнулась и вдруг чмокнула в нос.

— Я не из-за платья расстроилась, глупая. Из-за себя. И тебя!

— Не понимаю, — растерянно покачала головой Бруни.

— В твоей жизни произошло нечто важное, а я все профукала! А ведь должна была рядом быть и за тебя радоваться! — пояснила она. И тут же спросила, светя глазами от любопытства, как кошка в ночи: — Так кто он?

Матушка открыла было рот, чтобы начать рассказ, но вдруг ей почудилось, что полуголые девы с чашами для масла дружно навострили уши. Решительно взяв подругу за руку, она повела ее прочь, будто знала, куда идти в хитросплетении дворцовых коридоров.

— Расскажу на улице!

Заинтересованная Ванилла покорно последовала за ней, забыв о том, что Бруни, незнакомая с внутренним расположением дворца, идет совсем в другую сторону от выхода. А Матушка машинально двигалась вперед и пыталась глубоко дышать, желая успокоить отчаянно бьющееся сердце. Не раз она, глядясь в зеркало, наблюдала в себе перемены, характерные для счастливой женщины: гордую осанку, лучистый взгляд, нежную улыбку, затаившуюся в уголках губ. Но не думала, что все это так заметно окружающим! И отчего-то наблюдательность Артазеля задела больно, словно он коснулся запретного, только для нее предназначенного.

Коридор вывел в широкую галерею. В другом ее конце стояли трое мужчин, о чем-то переговариваясь. Когда на всех парах Бруни и Ванилла выскочили на блестящий скользкий паркет и остановились в недоумении, собеседники замолчали и посмотрели в их сторону.

Ванилла неожиданно пискнула и метнулась обратно, таща испуганную Матушку за руку с такой силой, что чуть не вывихнула ей запястье. Остановилась она только, оказавшись во внутреннем дворе замка и воскликнула, пытаясь отдышаться:

— Пресвятые тапочки!

— Что? — испуганно спросила тоже запыхавшаяся Бруни.

— Тех троих видела в галерее? — уточнила Ванилла. — То были Его Величество Редъярд Третий, Первый министр Ложвин Свин и…

Она задумалась.

— И?.. — осторожно уточнила Матушка. — Кто третий?

— Не уверена, но, кажется, принц Аркей!

— Не уверена? — удивилась Бруни.

— Принц — птица ночная, загадочная! — Ванилла взяла ее под руку и повела на кухню, где должна была их ждать Персиана. — В том смысле, что во дворце появляется чрезвычайно редко, все время то в казармах со своим полком проводит, то по стране с тайными инспекциями разъезжает. Он — глава Королевского совета последние пять лет. Как отец его после войны назначил, так и главенствует бессменно. И поговаривают, что пользе короне своими законопроектами уже принес немерено. В балах и увеселениях не участвует, народу на празднествах не является, в связях с фрейлинами или дочками знатных семействе не замечен. В общем, полная противоположность братцу. Словно разные матери их родили! Поэтому видела я его всего пару раз, и то — издали! Вот Кольку-младшего могу тебе даже без исподнего описать!

— Это как? — изумилась Матушка.

— А вот так! Удирал он однажды из покоев статс-дамы в чем мать родила. Муж бедняжки решил неожиданно стребовать супружеский долг и явился из поместья не вовремя. Однако успел разглядеть в темноте белеющую принцеву задницу — ровно заячий хвост в лесу. Ну и погнался за ней, тьфу, за ним, то есть, за охальником. Не подозревая, кто это! Принц аккурат мимо меня проскакал похлеще Петра Снежного. Только что не ржал, стервец, хотя улыбка на губах играла. Ты же меня знаешь — у меня глаз — алмаз. Разглядела все, что надобно! Фигурами Индари королевских отпрысков не обделила, статями Колей тоже хорош оказался. Там было на что посмотреть!

Бруни, вздохнув, отвернулась. Щеки предательски зарозовели. Умела Ванилла говорить о мужиках с каким-то таким здоровым бесстыжием, что все поневоле перед глазами… вставало!

Персиана, в отличие от Бруни, которая в замке вообще была в первый раз, к старшей сестре на работу заходила частенько, поэтому в дворцовых коридорах не заблудилась, верно выйдя к кухне, располагавшейся в левой части донжона, в полуподвале. В ожидании родственниц она прекрасно проводила время, сидя за огромным кухонным столом, заваленным овощами и зеленью, и грызя орехи, любезно насыпанные перед ней мальчишками-поварятами. Характером младшая сестричка Старшей Королевской Булочницы отличалась легким и смешливым, а позубоскалить и посплетничать любила так же, как и Ванилла, потому беседа с кухарками шла интересная.

— Садись, сейчас чаем вас напою и домой отправлю! — заявила Ванилла, введя Бруни в кухню.

Матушка с любопытством завертела головой, приглядываясь. Здесь не было полунагих дев, богато украшенных растительными орнаментом ковров и гобеленов со сценами охот, рыцарских боев и купания все тех же дев, как в коридорах замка. Огромный камин разевал черную пасть в дальнем конце общей залы, а вдоль стен несколько больших печей плавили воздух жаром, заставляя плыть, как у горизонта в летний полдень. На длинных столах, стоящих в два ряда параллельно друг другу, располагались живописными ‘тематическими’ грудами продукты: на том — разнообразные части туш, доски для рубки мяса, миски для фарша, тяжелые и острые ножи, на этом — птицы: не ощипанные фазаны, чье великолепное красно-золотое оперение еще не поблекло, куриные и цыплячьи тушки и даже большая цесарка, изящно свесившая свернутую голову с края стола. Затем шли столы с овощами, зеленью и фруктами. ‘Хлебная’ половина была отделена от остального помещения незримой границей, которую повара с того конца кухни старались не пересекать. Здесь яростно пахло свежим печевом, легко перекрывавшим аромат бульона, булькавшего на той стороне кухни в одной из печей в большом котле.Едва ступив на вымощенный каменными плитами пол, Ванилла изменилась — выше подняла голову, хозяйским жестом поправила бюст, надела широкий фартук и по-орлиному зорко огляделась. Ополоснув руки, полезла по чанам с доходящим тестом — проверять качество продукта. Она хмурила брови и покрикивала на молодых, фигуристых поварих и поварят, прыскавших от нее в стороны, как лягушата на болоте, заставила одну из служек заново отскребать разделочный стол и добавила в начинку из грибов и лука, томящуюся на плите, молотого перца. И только затем составила компанию Персиане и Брунгильде, принеся на подносе кружки с чаем, заправленным молоком, и блюдо со свежими, только что извлеченными из печи пышными булочками. Разломив одну из них, Ванилла принюхалась и улыбнулась.

— Нет ничего лучше аромата свежеиспеченного хлеба! — заявила Старшая Королевская Булочница, намазывая корочку таящим от тепла маслом и запихивая в рот сразу всю. — Давайте, лопайте и выматывайтесь! — прожевав, добавила она безапелляционно. — Не мешайте работать!

— Пфф! Занятая дама! — закатила глаза Персиана, но булочку ухватила.

Бруни только головой покачала, наблюдая, как хихикают вездесущие поварята, столпившись у лестницы, ведущей вверх — на улицу. А затем на ступени упала большая тень, и в кухню заглянула… конская голова. Осторожный стук копыт возвестил о том, что лошадь вознамерилась войти!

— Пресвятые тапочки! — воскликнула Персиана, чье внимание также привлекла толпа у лестницы.

Ванилла вскочила и бросилась к входу, крича:

— Не пускайте его сюда! Он сейчас всю зелень пожрет, а пока не сожрет, мы его не выгоним!

Поварята, к которым бросились на помощь повара и поварихи, дружно попытались вытолкнуть конягу, но тот, не приспособленный подниматься по ступенькам крупом вперед, заупрямился, возмущенно заржал и вознамерился кусаться.

— Что здесь происходит? — раздался негромкий старческий голос, удивительным образом перекрывший гам.

Из разлапистого кресла, стоявшего в неприметном углу кухни, поднялся высокий, сутулый старик, одетый в простой серый камзол.

В тишине, затопившей кухню густым соусом, стук копыт упрямой животины, направившейся аккурат к столу с фруктами, был особенно четок.

— Петр! — проскрипел старик и, сердито сведя кустистые брови к переносице, оглядел толпу поваров. — Ты, — ткнул пальцем в одного из поварят, — дуй на конюшню, зови на помощь! Ты! — палец уткнулся в другого, — насыпь Его Сиятельству Снежному тазик яблок и поставь вон туда, подальше от столов! А ты, — старик выбрал следующего, — тащи метлу и совок, и чтобы никакой грязи из-под хвоста Его Сиятельства! Ловить говно в полете! Поняли?

Поварята дружно кивнули.

— И чего стоим? — неприятным голосом поинтересовался старик и вдруг рявкнул так, что Бруни с Персианой подскочили на скамейке: — Выполнять!

Все вернулись на рабочие места. Ванилла, торопясь, доела булочку и буквально вытолкала сестер за двери.

— А кто это был? — поинтересовалась Матушка, когда они с Перси возвращались в квартал Мастеровых.

— Петр же! — воскликнула та. — Жеребец принца Колея!

— Да я не про него! — засмеялась Бруни. — Я про старика того… с командным голосом!

— Ах, этот, — непонятно, чего в голосе Персианы было больше — восторга или почтения. — Повезло тебе лицезреть самого мастера Понси Понсила, главного королевского повара!

— Сколько же ему лет? — удивилась Матушка.

— Девяносто восемь вроде. Ванилька рассказывала, будто сам уже у плиты не стоит, дремлет в своем кресле, но носом по-прежнему крепок: едва учует, что бульон, или там жаркое, не так пахнет, как должно — такой разнос устраивает, только держись!

Бруни только головой покачала и прыснула со смеху, представив, будто у нее самой такой голос. Ка-а-ак рявкнет, так и в трактире никого не окажется!

Зайдя в дом, Матушка услышала раздающиеся из кухни возбужденные радостные голоса. Сердце невольно забилось в ожидании любимого, но она понимала, что близкие вряд ли станут радоваться так искренне. Кто он для них? Просто человек, с которым она спит!

В кухне обнаружились Пип, обе сестрички Гретель и… Весь! Нет, Веслав Гроден из Черных ловцов. Едва Бруни кинула на него взгляд, поняла, как сильно изменило мальчишку полнолуние. Он не стал выше, красивее или взрослее, но от него плескало незримой силой родного клана, неостановимой и могучей, как приливная волна, что тянется к полной Луне. Оборотень обрел свое имя. Имя крови.

— Маленькая хозяйка! — раздался на ухо вкрадчивый голос.

Матушка от страха чуть не подскочила и резко обернулась, наткнувшись на дружелюбную улыбку Красного Лихо, как на острейший кинжал.

— Завтра утром имею честь пригласить тебя и твоего воспитанника в Военный университет для подачи документов на спецфакультет, — сказал Торхаш. — Тебе нужно взять с собой собственную магистратскую метрику и документы на опекунство, которые отдал тебе мой друг. Больше ничего не потребуется.

Матушка оглядела враз замолчавших домочадцев, подошла к Весю и положила руку ему на плечо, гордясь им, как гордилась бы собственным сыном. И на мгновение мальчишка прижался к ней… Миг — но он остался дорог обоим.

— Мы придем! — спокойно ответила она. — Благодарю вас, полковник!

Лихай вежливо склонил голову, кинул на Веся короткий взгляд и вышел.

— А я ведь с вами пойду! — заявил Пип и залихватски взмахнул половником. — Надо же тебя поддержать, да, клыкастый?

Судя по выражению лица Веся, поддерживать его было вовсе ни к чему, но он сдержался и кивнул, скопировав движение Торхаша — вежливо и четко.

— А как же девочки одни останутся? — удивилась Матушка. — Если мы с тобой оба уйдем?

— Девочки справятся! — проворчала практичная Ровенна. — Прошерстим погреб заодно и избавимся от залежалых продуктов. Вы ж давно собирались, хозяйка, да все некогда вам!

Бруни поймала себя на попытке покраснеть. Судя по тому, как блестели глаза старшей Гретель, намек был на совершенно определенные обстоятельства!

_-А как Виеленна одна с залом справится, если ты к плите встанешь? — язвительно поинтересовалась она у Ровенны, задетая ее тоном.

— Если вы позволите, — Виеленна взволнованно переступила с ноги на ногу, — я попрошу Питера! Он давно просится мне помочь как-нибудь!

— Яйцы крашены… — фыркнула старшая сестра.

Пип отвернулся к плите, тем самым показывая, что дальнейшее ему не интересно.

— Он, что же, выходной возьмет? — изумилась Матушка.

— Я попрошу — и возьмет! — воскликнула младшая Гретель, и на мгновение проступил сквозь невзрачные черты ее лица нежный облик девчонки, влюбленной по самые уши.

— Как думаешь, разрешим? — спросила Бруни у Веся, скрывая улыбку.

Спросила, как у своего.

— Можно! — важно ответил оборотень. — Вы только запишите, сколько он посуды побьет!

— Ах ты! — воскликнула Виеленна и под хриплый смех сестрицы попыталась дать парнишке поджопник.

Тот, хмыкнув, вывернулся из-под Матушкиной руки и стрелой унесся вверх по лестнице.

— Когда он так носится, — не оборачиваясь, проворчал Пип, — у меня болит голова!

— Шустрый паразит, — согласилась Ровенна и отправилась в зал, откуда уже слышался чей-то призывный крик. Сестра двинулась следом, прихватив поднос с заказом.

— Ты подумай, что нам в субботу готовить, — сказал повар, пока Бруни переодевала обувь, накидывала фартук, туго переплетала косу и мыла руки. — Погода, вишь, портится, народ захочет тепла и сладостей. Вафли-то мы, всяко, напечем. А что еще?

Матушка, встав к плите, задумалась. Осень — время ароматных фруктов, вот только в народе бытовало мнение, будто сырые фрукты вредны для здоровья. Поэтому чрезвычайно популярными были всякие сладости — цукаты, варенья и мармелады. Печеные с медом яблоки делали почти в каждом доме, отчего улицы квартала Мастеровых начинали пахнуть сладким дурманом, кружащим голову и возбуждающим аппетит.

— Сделаем печеные груши и сладкий соус к ним, с медом и орехами, — предложила она. — За грушами завтра зайдем на рынок, когда будем возвращаться из университета, а меда и орехов у нас вдосталь!

— Еще бы черного перца купить, — повар с кряхтением потер поясницу. — Бруни, нам надо думать о помощнике… Весь — парень подходящий, хоть и клыкастый не в меру, но, начав учиться, он станет пропадать в университете. Раньше я бы и не заметил его отсутствия, однако годы берут свое!

Матушка не дрогнувшей рукой помешала бульон, булькавший на печной плите, сняла пробу и добавила пресловутый перец. Тяжело вздохнула, развернулась к Пипу.

— Я обещаю тебе подумать.

— Только не думай слишком долго, — буркнул тот и вновь отвернулся к разделочному столу.

Бруни кинула взгляд в его обширную спину и быстро вышла в зал, где неумолчный шум голосов и стук ложек о миски гнал печальные мысли о том, что людям неподвластно. О времени.

Военный университет города Вишенрога располагался справа от королевского дворца, если смотреть с моря. Каменное здание, облицованное черным гранитом, было братом-близнецом Морского университета, находившегося слева от дворца и украшенного белым мрамором. Возводил оба учебных заведения один и тот же архитектор, любимец кого-то из прежних королей. Зодчий подошел к делу серьезно. В зданиях можно было месяцами держать осаду, одновременно изучая различные дисциплины, или бесконечно бродить во внутренних коридорах, пугаясь помещений, похожих друг на друга, как зеркальные отражения.

Пип, Бруни и Весь ‘пугались’ уже по третьему кругу.

— Я больше не могу! — Пип, присев на подоконник, отдуваясь и обмахиваясь платком, размерами соответствующему наволочке, сердито поставил рядом корзину для продуктов. — Даже свиная требуха устроена более логично, чем эти катакомбы! Может быть, все-таки спросим, а, клыкастый?

Весь набычился. Показать свою слабость студиозусам, смотревшим на него кто насмешливо, кто брезгливо, а кто и откровенно враждебно, оборотень считал недопустимым.

— Вообще, — продолжал бурчать Пип, — этот твой рыжий майор мог бы встретить нас у входа и проводить прямо в приемочную комиссию, а не заставлять бесконечно кружить по этим проклятым коридорам!

Бруни тихонько вздохнула. Среди студентов, высоких, красивых, в форме разных факультетов, очень похожей на военную, только без знаков различия, она чувствовала себя не в своей тарелке, хотя и надела праздничное платье, то самое, в зеленый цветочек, и даже не пожалела туфельки ему в тон!

— Лихай Торхаш — полковник, — поправила она Пипа и посмотрела на Веся. — Придумай что-нибудь, прошу тебя!

Мальчишка кинул на нее короткий взгляд, кивнул и скрылся в стенной нише за скульптурой какого-то полководца. Минуту спустя оттуда высунулся большой черный кожаный нос и со свистом втянул в себя в воздух.

— Луноликая богиня! — изумился повар. — Чего удумал-то!

Веслав Гроден из рода Черных ловцов выскользнул из-за укрытия и, неслышно ступая, тронулся по коридору направо, держа нос ‘по ветру’.

— Давно бы так! — пробормотал Пип, с кряхтением слез с подоконника, прихватил корзину и пошел за ним.

Встречавшиеся по пути студенты и преподаватели хотя пальцем на него не показывали, но косились и кривили лица в гримасах знатно.

Матушка на их эмоции внимания не обращала — отмечала то новое, что появилось в оборотне в его животной ипостаси после получения имени крови. Черная шерсть зверя казалась гуще, а по хребту пошла серебряная полоса. Серебром обметало края ушей и губ. Он больше не выглядел волком-переростком, хотя был значительно крупнее самца волка среднего размера. На мгновение Бруни пригрезилось, будто под лестным пологом, набитым снегом, как матрас — пухом и пером, бежит по невидимой человеческому глазу тропке черная стая, и Луна серебрит своих детей нежным касанием…

Весь ускорил ход, перейдя на рысь.

— Эй-эй! — возмутился Пип, дыша так, будто заталкивал корову на крышу, — полегче, парень! Ты забываешь про мой почтенный возраст!

Зверь оглянулся на него через плечо, и Матушка могла поклясться, что зеленый глаз блеснул насмешливо. Однако оборотень сбавил ход, подождал их у лестницы, ведущей на два пролета вниз, к двери, из которой плескал полуденный свет.

По лестнице спускалось несколько подростков. Сердце Бруни взволнованно забилось — она узнавала эту грацию и пока еще не сдерживаемую порывистость, а главное, острые кончики ушей, проглядывающие сквозь длинные, не стриженные космы пацанов.

Весь вспрыгнул на подоконник, скрытый тяжелой портьерой, и вернулся обратно уже человеком. Он нервно подергивал ушами, но казался спокойным и высокомерным, явно подражая полковнику Торхашу.

Во дворе было многолюдно. Впрочем, слово оказывалось не совсем верным для смешанной толпы, состоящей из людей и оборотней всех возрастов. Первые, в основном, красовались в военной форме, вторые — в чем богиня на душу положила. Среди примерных ровесников Веслава, встречались и богато одетые мальчики, сопровождаемые родителями, высокомерно поглядывающими на большинство — явных бродяжек и оборванцев. Кланы Крови, которым удалось ужиться с людьми бок о бок и даже заработать на них, можно было пересчитать по пальцам, но они были.

Увидела Бруни и нескольких просто одетых людей, сопровождающих мальчишек-оборотней в чистой и опрятной одежде. Увидела — и порадовалась тому, что есть сердца, открытые чужой боли.

В стороне, в окружении сурового вида магистратских стражей, сидели на земле с десяток пацанят, вытащенных из городской тюрьмы. Бросали отравленные ненавистью и страхом взгляды по сторонам, явно ища возможность сбежать.

Весь неожиданно застыл, а затем, ни слова не говоря, бросился к ним.

Матушка с Пипом переглянулись и поспешили следом.

— Куда прешься? — сержант с роскошными усами заступил оборотню дорогу.

Один из сидящих за ним мальчишек, чьи волосы свисали серыми грязными сосульками, вскочил на ноги. Звякнула цепь, соединяющая щиколотки арестантов.

— Весь! Мозговые косточки! Это ты? Живой?

Пип успел положить одну руку на плечо рванувшему к нему Весю, а другой уронил в подставленную ладонь стражника монету.

— Дай мальчикам поговорить, — добродушно улыбаясь, попросил он. — Видать, они старые знакомцы!

Монета волшебным образом исчезла. Сержант отодвинулся, но пальцем погрозил:

— Не баловать мне!

Оборотень шагнул к сородичам, окружившим его, словно воробьиная стая — краюху хлеба.

— Пресветлая богиня, — тяжело вздохнул Пип, оглядывая мальчишек, — худые какие, грязные. Откормить бы их…

Матушка молча погладила его по плечу. Жизнь несправедлива, раз не дает возможности помочь всем, в том нуждающимся, но людям ли о том судить?

— Почему они до сих пор в цепях? — раздался спокойный голос, и тишина пала на площадь, будто в обморок.

Бруни могла бы и не оборачиваться. Это спокойствие, сквозившее смертью, она прекрасно узнала.

Лихай Торхаш Красное Лихо шагнул из-за ее спины и встал вплотную к офицеру. Так близко, что это могло бы показаться неприличным… но оказалось пугающим. Стражник невольно сделал шаг назад.

— Снимите цепи, — приказал Лихай.

— Но…

— СНИМИТЕ.

Офицер развернулся, доставая ключ и чуть было не подпрыгнул от неожиданности. За ним стоял Весь, протягивая открытую ладонь. Ключ упал в нее. Оборотень присел на корточки, занявшись кандалами.

Лихай улыбнулся одними глазами, коротко кивнул Бруни и Пипу, и, оглядев затихшую толпу, сообщил:

— Приемная комиссия начинает работу. Абитуриенты заходят по одному, сопровождающие, если есть, ждут у дверей, пока не позовут. Те, кто будет жить в казарме при университете, возвращаются сюда и собираются в том углу, где фонтан. Остальные могут идти домой. Результаты приема, дату начала и расписание занятий можно будет увидеть через неделю на доске объявлений при входе в университет. Рекомендую не забыть.

И он двинулся через толпу, разрезая ее, будто горячий нож — масло, к массивным дверям из красного дерева. Абитуриенты потянулись за ним несмелым ручейком, который ширился, становясь полноводной рекой, шумной, неукротимой, дикой.

— Офицер, позвольте пройти, — голос Веся был вежлив и холоден.

— Щенок! — обозленный разговором с Торхашем, вызверился тот и занес над его головой ладонь, собираясь дать оплеуху. — Пошел прочь!

Матушка сжала кулачки, но… не вмешалась и придержала Пипа, сделавшего было шаг к ним.

— Я отведу их, чтобы занять очередь в приемную комиссию, — глядя стражнику в глаза, сообщил Весь, нет, Веслав Гроден из Черных ловцов. — Как сопровождающее лицо вы обязаны следовать за нами. Рахен, построй ребят по трое и проследи, чтобы никто не дал деру. Здесь им, всяко, будет лучше улицы!

Офицер, видимо, потерял дар речи. Помолчав, опустил руку. Оглядел мальчишек, выстроенных сероволосым, которые все, как один, глазели в ответ, и ощутил неприятную слабость в желудке.

— За мной! — негромко сказал Весь.

Сброшенные цепи жалобно звенели под босыми ногами бывших арестантов.

— Ну что там было-то? — тормошил Пип Бруни на обратном пути.

По дороге домой завернули на рыночную площадь, и теперь Матушка выбирала груши для субботнего десерта — не очень крупные, спелые, но еще плотные и — обязательно! — ароматные. Складывала в корзину, которую держал чрезвычайно задумчивый Весь.

— Спросили у Веся, умеет ли читать и писать? — ответила она. — Дали прочитать какой-то свиток, а он потом переписал из него слова. Без ошибок! — Добавила с такой гордостью, будто сама его учила! — В комнате стоит длиннющий стол, а за ним сидят четыре человека и четыре оборотня. И полковник Торхаш среди них!

— А принц? — уточнил повар.

Матушка пожала плечами.

— Люди там все в возрасте… такие благообразные, один в мантии мага. Нет, принца точно не было!

Она даже ощутила легкое сожаление: могла бы сегодня увидеть Его Высочество Аркея даже ближе, чем Ванилька! А потом улыбнулась глупым мыслям и продолжала:

— Один из оборотней — Ванилле бы понравился! — такой широкоплечий, красивый. Волосы в хвост на макушке собраны — смешно смотрится! А глаза, как два ледяных осколка — синие-синие. Так вот он спросил у Веся что-то на своем языке. Весь, что он сказал?

— А? — вышел из раздумий мальчишка. — Он спросил, сколько мне лун и как звали моих родителей? И знаю ли я старые предания о нашем народе? Я ответил, как мог!

— Он ответил, как мог! — Матушка ласково коснулась ладонью его горячей макушки. — А потом нас послали в соседнюю комнату, где стояли несколько столов с писарями. Те посмотрели бумаги, записали что-то в своих книгах и отправили нас восвояси.

— Я не думал, что это будет так! — вдруг сказал Весь. — Бруни, почему это было так просто?

Пип хмыкнул.

— Потому что Аркею нужны бойцы, а не алхимики или астрологи! — пояснил он. — Умен, наш принц, ничего не скажешь! Выдумал спецфакультет, как повод собрать вас, обормотов клыкастых, под одной крышей! И вступительную планку занизил, чтобы все прошли, кто по признаку крови годен! Теперь и в тюрьмах место освободится, и на улицах поспокойнее станет. Те мальчишки, которых ты встретил, твои знакомцы?

Оборотень коротко глянул на него и, проворчав:

— Встречались! — потерял к разговору всякий интерес.

Матушка заметила взгляд: чернильной тенью легла память на дно его зрачков. Встречались — удирая от разъяренных хозяев украденного съестного, ночуя на сеновалах, под мостами или где придется. Встречались — получая тычки, оплеухи и побои от честных граждан, а то и ведро кипятка, выплеснутое ночью из окна на тех, кто копался в мусорках. Встречались за решетками и в кандалах. Встречались, лишенные семьи и тепла, приобретшие страшные воспоминания, но свою суть не потерявшие!

— Намучаются с ними поначалу, — покачал головой Пип, когда Бруни, взяв его под руку, двинулась вдоль торговых рядом. — Ну да ничего! Знаешь, я впервые видел столько оборотней в одном месте. Прав Аркей — пущай служат Родине, а не против нее — ворьем и разбоем!

Бруни кивала, соглашаясь. И очень надеялась, что когда-нибудь Весь отведет несправедливую смерть от кого-то, как отвел ее Кай от Лихая Торхаша. И неважно, кто это будет — другой оборотень или человек!

О Золотых днях в народе шла молва, будто Пресветлая, тоскуя по лету, погружает землю в сладкий сон, полный тепла и света. Правда это была или выдумка, но именно в эту седмицу улетали на юг птицы, заставляя воздух звенеть от прощальных криков, а ласковая погода выгоняла на улицу даже тех, кто предпочитал не покидать четырех стен. И небо высоко раскидывало голубой, безоблачный плат, под которым полнил сердца тоской по несбыточным мечтам прощальный птичий гомон.

В начале второго ‘золотого’ дня в доме Пипа Селескина, повара трактира ‘У Матушки Бруни’, царил переполох. Пип, его младшая дочь Персиана, ее муж и дети разыскивали… невесту. Персиана, отправившаяся будить сестру еще до восхода солнца, чтобы начать всякие женские таинства вроде троекратного умывания ледяной водой и молоком, смешанным с овсяной мукой, накладывания на веки мешочков с травами, обнаружила, что Ванилла дома не ночевала. С первым лучом солнца пришли Бруни с Весем и сестрички Гретель, надевшие ради такого случая праздничные платья из сурового синего сукна, делавшие их похожими на великовозрастных воспитанниц монастырского приюта. Не успели они возмутиться отсутствием невесты, как, — со вторым лучом солнца! — порог дома переступила виновница торжества, явно проведшая ночь на каком-то сеновале. Несмотря на тени под глазами Ванилла была дивно хороша, являя собой розовощекое, полногубое счастье, одевавшееся второпях и оттого почти не затянувшее шнуровку платья и напялившее туфли на голые ноги, оставив где-то чулки.

Спустя несколько мгновений изумленной тишины Пип, налившийся кровью, начал напоминать вареного рака. Как и пресловутое членистоногое, он не разговаривал, а свистел, будто выпускающий пар чайник.

Бруни с Персианой переглянулись и, подхватив Ваниллу под белы рученьки, потащили на второй этаж, в ее комнату.

— Присядьте, мастер! — между тем, говорила Пипу заботливая Виеленна. — Не надо так нервничать!

— Действительно, — усмехнулась Ровенна, — видно же, что девка времени зря не теряла!

Что ответил повар, Бруни уже не расслышала, потому что втащила невесту, по чьим припухшим от поцелуев губам бродила блаженная улыбка, в комнату и, начав ее раздевать вместе с Персианой, деловито поинтересовалась:

— Ты ополоумела? Где ты была?

— Сама ты ополоумела, — мечтательно ответила подруга, — а я проводила свою первую брачную ночь!

— Ума лишилась! — всплеснула руками Персиана и грозно цыкнула на детей, чьи любопытные мордашки просунулись в приоткрывшуюся створку двери. — А ну, кыш отсюда! Ванилла, что ты плетешь?

— А все-таки, он такой умный! — вздохнула та, прижимая руки к груди. — Такой качественный!

— Ты про Дрюню? — поинтересовалась Матушка, подводя ее к корыту и заставляя залезть в него.

Персиана, коварно блестя глазами, подняла с пола давно заготовленное ведро холодной воды.

— Про него! — вздохнула Ванилла. — Знаешь, что он удумал? Гуляли мы вчера под Луной, а он вдруг и говорит: ‘Вот что я думаю, красава, а не провести ли нам нашу первую брачную ночь сегодня!’ ‘Как, — говорю, — так? Свадьба же только завтра?’ ‘А ты представь, мы целый день на ногах, церемония в храме, цветы, поздравления… Гости: ‘Горько! Долгие лета! Еще давай!’ И понеслась! Выпить-закусить, закусить-выпить-выпить-выпить… А потом праздничный ужин и танцы до упаду… Как думаешь, что мы сделаем, добравшись, наконец, до кровати?’ Я подумала — и мы завалились на какую-то конюшню!

— А чего на конюшню? — поинтересовалась Персиана. — Чай, шутовская постель не хуже королевской постелена!

— Решили время не терять зря! — наставительно подняла палец Ванилла и… завизжала, как поросенок от обрушившегося на нее потока ледяной воды.

— Так-то! — довольно потерла ладони Персиана, поставив ведро на пол. — Пришла в себя, любовью ушибленная, или повторить?

— Змея ты, а не сестра! — фыркнула Ванилла. Приняла от Бруни холстину, обтираясь, уже деловито поинтересовалась: — Платья привезли?

— Еще вчера, — ответила Персиана. — В матушкину комнату поставили. Красивые! Вот бы она ахала!

Сестры синхронно не сдержали вздохов. Их мать, Аглая, скончалась несколько лет назад от грудной жабы. А Бруни, представив, как Пип введет дочь в храм, порадовалась тому, что он у них есть.

— Умойся, потом сходим, позавтракаем! — Персиана бросила сестре нательную рубашку и свободное домашнее платье без шнуровки. — Когда придет эта твоя… как ее?

— Какое неуважение! — обиделась та. — Не ‘как ее там’, а госпожа Туссиана Сузон, первая горничная Ее Светлости герцогини Агнуши Рю Филонель!

— А зачем она придет? — испугалась Бруни.

— Делать мне прическу! — Ванилла покрутилась у зеркала, приподнимая влажные, спутанные пряди волос и пытаясь скрутить в пучок. Походя, вытащила пару соломинок. Плюнула на прическу и отправилась в угол комнаты — умываться подготовленным Персианой овсяным молоком.

— Ух ты! — восхитилась Матушка.

— И нам! — умерила ее восторги Персиана. — Обошлись бы мы без этакого счастья!

— Сама себе ты куаферскую шедевру не сотворишь! — огрызнулась сестра.

— И потому не испытаешь истинное чуйство полета! — хихикнула Бруни.

— Две змеи! — констатировала Ванилла. — Пошли, сестренки, поедим! После ночных танцев на сеновале у меня живот подводит!

— И как вы сеновал-то не разнесли… — задумчиво пробормотала Персиана.

— Крепок оказался! — хохотнула сестра.

Бруни спускалась за ними по лестнице и думала, что ей самой не нужно беспокоиться о том, кто поведет ее к алтарю. Родителей нет в живых… да и алтарь ей, похоже, не светит!

Туссиана Сузон, Первая горничная Ее Светлости герцогини Агнуши Рю Филонель, оказалась дамой такой представительной, что Бруни решила бы, будто видит саму герцогиню, если бы не знала, кто она.

Скидывая на руки Пипа великолепную, вручную вышитую золотыми птицами шаль, Первая горничная зорко оглядела ‘материал’, с которым предстояло работать, на остальных вовсе не обращая внимания. Затем не отказалась от чашечки горячего молока и свежеиспеченных булочек, и ела так изящно и быстро, что Матушка не могла отвести от нее глаз. Понимала, как неприлично разглядывать жующего человека, но ничего не могла с собой поделать, потому косилась на гостью, как испуганная лошадь. В конце концов, ей удалось совладать с собой, и она сосредоточилась на еде, ведь предстояло оставаться голодными до самого вечера.

— Ну! — поднялась со стула госпожа Сузон, ограничивая благодарность величественным кивком. — Ванилла, душа моя, сначала ты.

— Пойдемте в мою комнату, — любезно пригласила ее та и повела наверх.

Когда полная собственной значимости спина Туссианы скрылась за дверями комнаты, Пип отер мокрый лоб платком и облегченно вздохнул.

— Экая рептилия! — заметил он. — От одного взгляда мурашки по коже!

— Зато осанка какова! — возразила Ровенна. — Королевишная, не иначе!

— Это только начало, папочка! — хихикнула Персиана. — Пойду детей одевать! Весь, помоги мне с мелкими!

К удивлению всех, Веслав беспрекословно подхватил подмышку младшего мальчонку и потащил в детскую.

— А он любит с детьми возиться, — заметил Пип, поглядев ему вслед. — Интересно, почему?

Бруни, встав, подошла к окну — на улице светлело. Над мостовой плыл бледный туман, ночной призрак, который сгинет, едва солнце поднимется чуть выше и согреет землю.

— Мы даже не знаем, были ли у него братья или сестры! — тихо сказала она.

Пиппо, подойдя, приобнял ее за плечо, загляделся на стаю скворцов, суматошно чертившую небо перед отлетом.

— Дай ему время, девочка! Лед тает не сразу! Но тает — лишь бы очаг горел постоянно!

Матушка благодарно потерлась щекой о его руку.

— Экипаж за невестой прибыл! — сообщила прибежавшая с улицы запыхавшаяся Виеленна.

— Одурел, что ли? — удивился Пип. — Рано еще!

— Кучер говорит, боялся проспать, лучше здесь подремлет!

— Пойдем, глянем! — Персиана ухватила Бруни за руку и потащила наружу.

Экипаж представлял собой открытую повозку, запряженную четверкой белых лошадей и украшенную осенними цветами, которым засыпающая природа дарила последнее буйство красок. Три пояса, собранных из мелких астр — белых, сиреневых и бордовых, охватывали периметр люльки. Ступицы утопали в белых и красных георгинах, таких толстых и важных, что видеть их на колесах и знать их судьбу казалось крайней несправедливостью. В гривы и хвосты лошадей были вплетены мелкие белые и желтые хризантемы, а за тульей высокой шляпы кучера красовался… небольшой подсолнух, полный семечек.

— Бруни! — раздался голос со второго этажа.

Из окна высовывалась Ванилла, тряся половиной волос. Другая, сплетенная наподобие толстого рога, торчала весьма воинственно и делала хозяйку похожей на демоницу из детских страшилок.

— Пресвятые тапочки! — пробормотала Персиана.

— Возьмите в погребе корзину с морковью и украсьте карету! — приказал Ванилла.

— Да куда ж ее украшать-то? — возмутилась сестра. — У Ориданы и то цветов меньше было!

— Делайте, что я говорю! — рявкнула та, борясь с кем-то, пытающимся утянуть ее обратно. — Это мой свадебный подарок Дрюне — в память о том, как мы познакомились!

— Морковь мытая? — уточнила Бруни, засучивая рукава.

— Мытая! — раздалось из комнаты приглушенно, и окно захлопнулось.

Бруни и Персиана принялись обвешивать экипаж морковками. Лошадки из упряжки, живо интересующиеся их занятием, были вознаграждены — овощей в корзине оказалось много, потому Матушка втихую скормила им больше трети. Сытые и довольные лошади дружно задремали, добавив сонное фырканье к кучерскому победоносному храпу, что заставил умолкнуть местных петухов, устыдившихся слабости собственных глоток.

Спустя час Ванилла спустилась в кухню. Прическа более не напоминала рога, трансформировавшись в волшебную башню, украшенную шпильками с бабочками, цветами и стрекозами, какой позавидовала бы и благородная дама. Крылья бабочек были оранжевые, а стрекоз — зеленые. Матушка представила, как это великолепие будет смотреться с пышным платьем невесты, и даже глаза прикрыла от восторга. Любила ее подруга притягивать взгляды. Она бы, Бруни, так не смогла!

— Твоя очередь, — кивнула Ванилла сестре. — Поднимайся наверх. Бруни, поможешь с платьем?

Платья, накануне доставленные слугой мастера Артазеля вместе со специальными подставками, стояли в чистой и светлой комнате рядом с прядильным станком Аглаи. Наряд невесты казался закатным облаком, кувыркнувшимся с неба, нежно-зелёное платье — пучком юного салата, распустившимся на грядке. Третье одеяние было лишено всяких украшений, кроме золотого шнура с кистями, заменяющего пояс. Глядя на гладкую ткань цвета топленых сливок, на простые узкие рукава, на спадающую до пола юбку безо всяких оборок и кружев, на неглубокое декольте, Бруни ощутила благодарность к старому портному и странное чувство, будто видит в эту самую минуту Хлою, проводящую ладонью по ткани и одобрительно качающую головой. Образ матери был так ярок, что она даже глаза протерла, стараясь избавиться от наваждения. Но спугнуло его другое. Резкие звуки рожков и дудок, уханье барабана и звон бубна, и неожиданно печальная нота простуженной волынки донеслись сквозь закрытые окна. Это прибыли музыканты, чтобы сопровождать кортеж новобрачной.

— Ради Пресветлой Индари, умоляю, — потихоньку впадая в панику, свойственную всем невестам во все времена, сказала Ванилла, — будешь одевать на меня платье — не задень прическу!

— Эту шедевру? — скрывая улыбку, уточнила Бруни. — Как можно!

Оранжевое великолепие опустилось на Ваниллу, сделав ее экзотическим дивным цветком. Матушка даже ахнула и захлопала в ладоши, так удачно сочеталось платье со светло-каштановыми волосами невесты и украшениями в них. Глубокий вырез почти не скрывал пышный бюст, лаская его мягкими кружевами с золотой нитью.

Однако Ванилла не спешила подойти к зеркалу, в которое смотрелась еще ее мать, собираясь замуж за Пипа Селескина. Повернувшись спиной к Брунгильде, решительно сказала:

— Затягивай!

Матушка, вздохнув, взялась за шнуровку корсета. Спорить с подругой, говорящей таким тоном, не стоило.

Зеленый, богато расшитый бисером и золотыми нитями пояс и такие же туфельки довершили образ.

Вошедшая Персиана, головку которой украшала живописно уложенная тугая коса, украшенная зеленой лентой, расшитой бархатными белыми цветочками, пораженно застыла на пороге.

— Ну ты, мать, даешь! — заявила она, когда к ней вернулся дар речи. — Настоящая благородная дама! — и, хихикнув, добавила: — Дородная такая!..

Ванилла показала ей язык и повернулась к Бруни.

— Иди в мою комнату. И без шедевры не возвращайся!

Матушка кротко вздохнула и отправилась, куда послали.

Туссиана Сузон смотрела в окно, энергично растирая ладонями поясницу. Когда Бруни вошла и робко остановилась у порога, она даже не оглянулась.

— Значит, это ты — Матушка Бруни, двадцатитрехлетняя вдова, владелица трактира на площади Мастеровых? — спустя паузу, длящуюся несколько минут, соизволила спросить она, наконец.

— Я, госпожа, — тихо ответила Матушка, гадая, откуда ей столько известно. Не иначе, Ванилька наболтала.

Туссиана развернулась.

Пип был прав — взгляд горничной был алчущим, все подмечающим. С такой прислугой благородной Рю Филонель и записная книжка не требовалась, и личный маг. Сузон все запоминала и видела всех насквозь. Не последнюю роль она сыграла и в той партии, в которой место шахматной королевы — официальной любовницы Редьярда Третьего — заняла ее госпожа. Да что говорить, если сам Викентий Висконтин, шеф Тайной канцелярии, не считал зазорным склонить голову, когда эта ‘простая’ горничная проносила мимо него свою неоднозначную персону.

— Встань в центре комнаты, — приказала Туссиана. — Лицом к окну. Хочу хорошенько рассмотреть тебя.

Бруни скрыла вздох. Коли ее подруги и сестры подверглись подобной пытке, и ей не зазорно. Да и сама обещала ради счастья Ваниллы сделать, что угодно!

Горничная медленно обошла вокруг Матушки, шурша пышными юбками. Ровно змея в траве кружила, шелестя чешуей.

— Ты прекрасно сложена, девочка, — заметила она, окончив осмотр, подойдя и, придержав Бруни за подбородок, подняла ее лицо повыше — к свету из окна. — У тебя хорошая кожа и густые волосы. И очень красивые глаза. Надеюсь, он оценил именно это…

Матушка сердито дернула головой и вырвала подбородок. Отступила на шаг. Не лошадь она, чтобы ее по статям оценивали!

— О ком вы говорите? — поинтересовалась она, глядя на Туссиану исподлобья.

Та усмехнулась.

— О мастере Артазеле, о ком же еще! Он никогда не шьет свои наряды вслепую. Ему надо видеть выражение лица, высоту и полноту грудей, осанку… Теперь, познакомившись с тобой, я могу предположить, что он сшил тебе очень простое платье. Не так ли?

Матушка не сумела сдержать удивления и воскликнула:

— Вы его видели?

В улыбке горничной впервые промелькнуло что-то человеческое.

— О, нет, дитя! Просто я хорошо знаю мастера. Одевать любовницу так, чтобы радовать и удивлять короля и при этом угодить самой даме — дело не из легких. Но Артазель — гений кройки и шитья, он творит шедевры, которые заставляют Его Величество не отводить глаз от моей хозяйки. Признаюсь, — она излишне скромно улыбнулась, — в этом есть и моя заслуга!

— Герцогиня?..

Бруни оборвала себя. Она все прекрасно поняла, просто удивилась тому, с каким достоинством говорит горничная о поведении хозяйки. Быть королевской любовницей — в этом есть что-то предосудительное или нет? Вообще быть любовницей?..

— Быть любовницей Его Величества — огромная честь и высочайшая ответственность! — будто угадав ее мысли, кивнула Сузон, и сделала вид, что не заметила румянца, вспыхнувшего на щеках подопечной.

Взяла Бруни за руку и отвела к туалетному столику Ваниллы, заваленному всякими бантиками, платочками, баночками с помадами и румянами, флакончиками духов, разноцветными камушками и перышками. Все это великолепие было небрежно отодвинуто в сторону, а на столешнице красовалась удивительная шкатулка со многими выдвижными ящичками, заполненными рядами разнообразнейших шпилек с каменьями и жемчугом, роговых гребней для волос разной густоты, аккуратно свернутых лент и… накладных кос. Последние произвели на Бруни сильное впечатление.

— Хорошие волосы дороги во все времена! — пожала плечами Туссиана, заметив ее взгляд. — Но не бойся, тебе это не грозит! А теперь сиди ровно!

Матушка затаила дыхание.

Горничная колдовала с ее прической недолго. Две изящные косы с пропущенной сквозь пряди тонкой золотой лентой сходились на затылке в простой ‘низкий’ хвост. Да выпущенные с обеих сторон от лица пряди подчеркивали его овал.

— Такой день я не стану портить вдовьей прической, — пояснила Туссиана, когда Бруни разглядывала себя в зеркале, удивляясь тому, как послушно, изящно и непривычно лежат волосы. — Но, с одной стороны, косы заплетены — а значит, правила соблюдены, а с другой — ты выглядишь свободной женщиной. Как долго ты планируешь оставаться вдовой?

Матушка открыла было рот, чтобы ответить… И закрыла. Пожала плечами.

— Преступление такой, как ты, коротать век в одиночестве! — улыбнулась ей в зеркале Сузон.

Как-то так улыбнулась… многозначительно. Румянец на щеках Бруни, начавший было бледнеть, вспыхнул с новой силой.

С неожиданным сочувствием горничная герцогини сжала на миг ее плечи и отпустила.

— Иди, одевайся, дитя! — приказала она. — Хочу увидеть всех вас в платьях! И, кажется, — она лукаво улыбнулась, — только что прибыли шаферы!

Бруни пробормотала слова благодарности и поспешила прочь. Разговор ввергнул ее в смятение и заставил вспыхнуть в полную силу постоянную тоску по Каю. Сейчас хотелось лишь одного — уткнуться лицом ему в грудь, затихнуть в кольце сильных рук и не думать ни о прошлом, ни о будущем, и не клясть настоящее!

Ванилла и Персиана, приплясывая от нетерпения, ожидали подругу в комнате матушки. Когда Бруни вошла, они многозначительно переглянулись.

— Шаферы пришли! — крикнула снизу Ровенна. — Спускайтесь!

— Платье, платье! — заторопила Ванилла подругу. — Бруни, одевайся, быстрее! Персиана, выгляни в окно — что они там делают?

— Кажется, будят кучера, — спустя несколько минут с сомнением произнесла та. — А он, собака, просыпаться не спешит.

— Ах! — нервически вздохнула невеста.

— Не боись! — снисходительно посмотрела на нее сестра. — Коли не добудятся — свалят на скамью в кухне, а мой Марх его место займет. — И добавила с гордостью за мужа: — Он у меня с любой лошадкой справится!

Платье всколыхнулось, надувшись невиданным парусом, и на мгновение полностью скрыло владелицу. А когда волны ткани легли в штиль, и Ванилла, и Персиана не сдержали восхищенного вздоха.

Крой не скрывал, но подчеркивал высокую грудь Бруни, ее тонкую талию, плавный изгиб бедер, при этом, не открывая ничего лишнего. Нежный оттенок ткани придавал коже аристократическую бледность и делал ярче глаза — сине-серые глаза Эдгара Морехода, будто впитавшие в себя морскую глубину и небесную синь. Золотой пояс-шнур идеально гармонировал с лентой в волосах и туфельками, на которые Бруни поглядывала с опаской — уж очень были красивы, изящны и расшиты золотом и бисером так, что дух захватывало!

— Знаешь, красава, — явно подражая любимому, протянула Ванилла, — вот что скажу тебе: и во всем дворце, среди множества благородных дам и фрейлин, чьим единственным занятием является собственная красота, я не видела такой очаровательной молодой женщины, как ты!

— Дело говорит! — серьезно кивнула ее сестра. — Бруни, давай выдадим тебя замуж? С мужиком ты еще больше расцветешь, а когда детишками обзаведешься, и сама Индари порадуется, на тебя глядючи.

Матушка тихонько качнула головой, будто отказывалась.

— Коза упрямая! — рассердилась Ванилька. Схватила ее за руку и подтащила к зеркалу. — Да ты посмотри на себя — и благородному не стыдно такую в дом женой ввести!

— Ждут нас! — буркнула в ответ Бруни и пошла из комнаты, даже не кинув взгляд на отражение.

Однажды она уже видела себя в неверной глубине стекла — рядом с мужчиной в синем мундире… И это причинило боль.

— Невестушка! А! Невестушка!!! — зазвучал с улицы мощный баритон Томазо Пелевана, назначенного, наравне с Мархом и еще двумя родственниками Пипа шаферами. — Выходи уже, жених, небось, заждался!

Словно в подтверждение его слов завыла волынка, и загрохотал барабан. А затем в дикарские звуки вплелся тягучий смех невесть откуда взявшейся скрипки.

— Подарки драгоценной Ванилле Селескин от ее жениха, — раздался хорошо поставленный голос, перекрывший даже звуки музыки, — от Короля Шутов и Повелителя Смеха, от Господина Шуток и Хозяина толп, от любимого шута Его Величества короля Редьярда Третьего, от благородного Андрония Рю Дюмемнона!

Ванилла, спускавшаяся по лестнице вслед за Бруни, неожиданно пошатнулась и чуть не упала, придавив подругу, но была вовремя прихвачена крепкими руками Персианы.

— Ты чего? — испуганно вопросила та. — Шнуровку туго затянули? Растужить?

— Я… я… — выпучив глаза, Ванилла задыхалась и шарила рукой по груди, тревожа кружева. — Я буду Ваниллой Рю Дюмемнон!

Бруни успела сбегать вниз и принести стакан холодной воды. Сунув его в дрожащие пальцы невесты, поинтересовалась:

— Ты что, не знала, как его зовут?

Ванилла залпом выпила воды и стрясла последние капли в декольте — освежиться.

— Ты думаешь, я помню, как звали сеньора, от которого мы в город подались? — воскликнула она. — Мне тогда лет пять было всего! Ох ты, Пресвятые тапочки, я не вынесу такого счастья! Пап! Па-а-ап! Ты слышал?

Пиппо стоял внизу лестницы. Выражение его лица иначе как критическим назвать было невозможно. И не удивительно — платье он видел впервые.

— Слышал, дочь, — мрачно сказал он. — У дурака и имя дурацкое! Рю Дюмемнон! Тьфу! Будто крупы не проваренной в рот набрал!

— Папа! — взвилась невеста.

Входная дверь неожиданно открылась, впуская четырех молодых людей, одетых королевскими пажами, один из которых нес на алой бархатной подушечке большую шкатулку. Двое других держали шкатулки поменьше, а третий периодически принимался то играть на скрипке, то выкрикивать восхваления жениху.

Сметя Пипа, группа живописно заняла нижние ступени лестницы. Молодые люди были хороши собой и прекрасно об этом знали, потому приняли позы, долженствующие выпячивать их достоинства. В прямом смысле.

— Ваша красота, — заговорил держащий самую большую шкатулку, предварительно склонившись в поклоне и обмахнув чулки пером берета, — прекрасная Ванилла Селескин, дочь лучшего в Вишенроге повара Пипа Селескина…

Пип польщенно крякнул.

— …Сияет для нашего друга путеводной звездой в ночи и светит животворящим солнцем! — не обращая на него внимания, продолжал паж.

— Каким, каким? — громким шепотом поинтересовалась Ровенна у сестры. — Живородящим?

— Чтобы вашей несравненности сиять ярче, — не сбился паж, — Дрюня Великолепный передает вам этот свадебный гарнитур…

— …Принадлежавший его матушке! — подсказала Персиана, лукаво блестя глазами.

— Принадлежавший его… тьфу, ты! — паж подарил ей возмущенный взгляд и продолжил: — Заказанный у гномов специально ради такого счастливого случая! Спуститесь ко мне, прекрасная невеста, чтобы я мог вручить вам подарок!

Делегаты жениха синхронно, будто выполняли танцевальные па, отодвинулись, освободив площадку перед лестницей. На улице уже толпился народ, как приглашенный, так и просто любопытствующий, заглядывая в оставшиеся открытыми дверные створки и окна.

Ванилла сглотнула и… спустилась по лестнице так величественно, будто была самой Туссианой Сузон!

Паж встал перед ней на одно колено и открыл крышку шкатулки. На красном бархате лежал великолепный гарнитур из крупных изумрудов. Ступенчатая огранка восьмиугольной формы и капризными гномами признавалась наиболее удачной для разновидностей берилла, хотя в том, что касалось отделки драгоценных камней их взгляды часто не совпадали с человеческими.

— Пресвятые тапочки! — выдохнула толпа за дверями.

— Так же наш друг, Дрюня Великолепный, одаривает восхитительных подруг невесты, и желает их красоте цвести и после того, как цветки будут собраны и дадут сок! — неожиданно заголосил один из пажей, держащих маленькую шкатулку, и… поманил Бруни пальцем, глядя ей прямо в глаза.

От живого интереса, восхищения и еще чего-то, плескавшегося в его томном взгляде Матушка впала в ступор.

Персиана грозно кашлянула, ухватила ее за пояс и потащила за собой вниз.

Пип дрожащими пальцами пытался застегнуть на шее дочери ожерелье, мучаясь до тех пор, пока над ним не сжалилась госпожа Сузон, решительно отодвинув в сторону и в прямом смысле взяв дело в свои руки.

Второй паж шагнул вперед и опустился на одно колено перед Персианой. Расцветая улыбкой, будто подсолнух от полуденного светила, та откинула крышку шкатулки. На коричневом бархате лежал гарнитур из прекрасных ровных жемчужин, уложенных в гнездышки зеленой эмали. Казалось, капли росы упали на травинки и застыли, салютуя вечной красоте природы.

— Знаешь, папа! — сказала Персиана, гладя жадными ладошками ожерелье, браслет и серьги. — Отличная фамилия у этого Дрюни!

Пип злобно покосился на нее, но крыть ему было нечем.

Паж, не отводящий от Матушки взгляда, шагнул вперед, опустился перед ней на одно колено и галантно открыл крышку. Бруни увидела изящную золотую цепочку с подвеской в виде морской звезды из желто-коричневого топаза и такие же серьги. Подобных украшений у нее никогда не было — от матушки достались грубовато сработанные серебряные мониста, да серьги и браслеты, украшенные дешевым мелким жемчугом. Подарок же Дрюни отличался редким сочетанием лаконичности и изящества.

Судя по тому, как подошли все украшения к нарядам — к их выбору любимый шут Его Величества подошел крайне серьезно.

Туссиана закончила, наконец, наряжать невесту. Фата, закрепленная на диадеме, оказалась последним штрихом. Полупрозрачная кружевная ткань скрыла лицо Ваниллы, уже приплясывающей от нетерпения: Старшая Королевская Булочница желала одарить нареченного жениха самым горячим поцелуем из всех, ведь известно, как драгоценности подстегивают женскую страстность!

— К свадебному маршу то-о-овсь! — мощный глас наконец-то разбуженного шаферами конюха барабанным рокотом прокатился по улицам квартала Мастеровых.

— Отец! — сказала Ванилла, повернувшись к Пипу и украдкой вытирая слезы краешком фаты. — Благослови меня, что ли! Я же иду навстречу своей судьбе!

Повар, обняв дочь, прижал к себе. Изумруды если не примирили его с будущим зятем, то по крайней мере сделали сдержаннее в выражениях.

— Иди уже… навстречу! — проворчал он, часто моргая. — А я с шаферами поеду следом!

Выходя, Матушка заметила направленный на нее взгляд Туссианы Сузон. Чего в нем было больше — любопытства, сочувствия или сомнения, Бруни затруднилась бы сказать, но на миг она ощутила себя полевой мышкой, застывшей перед большой и красивой змеей.

&nbs

По традиции жених и невеста, — каждый со своей свитой, состоящей из друзей и подруг, музыкантов, родственников, шаферов, приглашенных и просто любопытствующих, — добирались до храма по отдельности. Впереди шли музыканты, созывая желающих поглазеть на процессию развеселыми звуками инструментов.

На площади Святого Умника Базилия, находящейся в квартале Пресветлых башмаков, две мелодии слились в одну и зазвучали торжествующе, уносясь в высокое осеннее небо, по которому солнце только начинало карабкаться на полуденный трон.

Андроний Рю Дюмемнон, он же Дрюня Великолепный, восседал на прекрасном гнедом жеребце, чья сбруя была украшена… морковками. Большую часть сопровождающей его кавалькады составляли знатные шалопаи из дворца, обожавшие проделки и розыгрыши. Желая подчеркнуть, что свадьба нынче происходит не у обыкновенного человека, многие из них надели карнавальные полумаски и красовались в одеяниях таких несочетаемых цветов, что глазам становилось больно.

Дождавшись, пока экипаж невесты подъедет поближе, шут спрыгнул с лошади и отравился встречать нареченную. Крякнув, подхватил Ваннилу на руки, пронес несколько шагов, а затем с явным облегчением опустил на землю. Несколько его друзей ринулись к экипажу, чтобы помочь выйти подругам невесты.

Персиана, выходившая первой, подала руку невысокому полному мужчине, оттеснившему других с живостью и силой, неожиданными для такого телосложения. Отыскав глазами мужа, она довольно дрогнула ресницами — Марх жадно следил за женой, а выражение его лицо обещало последней не только упреки и ссору, но и страстное примирение, которое вполне могло окончится еще одной беременностью. Персиана мечтала о девочке…

Испугавшись алчущих блесков в глазах встречавших, Матушка замешкалась, не торопясь выйти из кареты. На миг ей показалось, что эти полные сил и радости молодые люди порвут ее на клочки, будто гончие дичь, едва она ступит на камни мостовой. Как вдруг они, будто сговорившись, раздались в стороны волнами разноцветного моря. К ней шел высокий широкоплечий блондин, чье лицо скрывала черная бархатная полумаска. Подбородок и губы незнакомца были полны чувственной власти, той, что заставляет женщин замирать перед тем, как бросится в омут всепоглощающих страстей. Улыбнувшись, он протянул Бруни руку. И она, не смея отказать, вложила свои пальцы в тепло его ладони.

— Не знал, что у нашей Старшей Булочницы такие… необычные подружки, — сказал он. — Как тебя зовут, прелестное дитя?

— Ма… Брунгильда, — тихо ответила Матушка. Интерес незнакомца был так ощутим, что ей стало жарко, несмотря на освежающий утренний ветерок. — Но все называют меня просто Бруни.

— И чем ты занимаешься, малышка Бруни? Неужели работаешь во дворце, как и твоя подруга?

— Нет, господин. Я держу семейное дело.

— И ты, должно быть, замужем? А муж такой толстый весельчак, добрый и не жадный, который не чает в тебе души и мечтает о доме, полном детей? — неожиданно рассмеялся спутник.

Матушка, посмотрев на него внимательно, робко улыбнулась в ответ. Нет, он не стремился ее обидеть. Просто представил себе картинку, которой тут же с детской непосредственностью поделился со спутницей.

— Нет, господин. Все не так!

К ним подбежала запыхавшаяся Персиана. Повела глазом на блондина, присела в подобии книксена.

— Пошли скорей, сейчас будем входить в храм! Вы простите, господин мой, что я заберу у вас подругу нашей невесты? — невольно выпячивая бюст и распрямляя плечи поинтересовалась младшая дочь Пипа.

Незнакомец с сожалением сжал пальцы Бруни, поднес к губам и держал в их тепле чуть дольше положенного. А потом отпустил со вздохом.

— Долг превыше всего, девушки! Этой набившей оскоминой истиной меня с детства потчевал мой отец, да продлит Пресветлая его годы! Идите!

Отпускавший кивок был великолепен.

— Какой мужчина! — зашептала Персиана на ухо Матушке, на забывая тащить ее к ступеням храма. — Кто таков?

Бруни раздраженно пожала плечами. Она запыхалась, да и новые туфельки доставляли неудобство.

Поскольку в жилах Андрония Рю Дюмемнон текла голубая кровь, а Ванилла Селескин происходила из народа простого, храм выбрали такой, чтобы никому не было обидно — не в квартале Белокостных и не в квартале Мастеровых. Его здание было окрашено в светло-охряные тона, стены покрывали изящные барельефы, а шатровый купол тянулся ввысь, удивленно распахивая на солнце овальные витражные ‘глаза’, отчего внутри, на полу, лежали разноцветные пятна, будто леденцы, просыпанные Богиней.

В эту самую минуту Дрюня уже находился внутри, а невеста брала под руку отца, который должен был ввести ее в храм — через высокий порог, означавший рубеж между земным и возвышенным — и передать жениху. Тому, кто подведет любимую к алтарю, чтобы представить посланнику Пресветлой на земле, священнослужителю, как свою нареченную и жену. С двух сторон от лестницы и на площади колыхалась смешанная толпа, состоящая из мастерового люда, надевшего праздничные одежды, торговцев-лоточников, чуявших прибыль, как коты — сметану, свиты Дрюни, добавлявшего всему этому великолепию ярких пятен и необычных оттенков, нищих, шлюх, воров и просто желающих поглазеть на шествие.

— Введите деву в храм! — суровый голос священника разнесся по площади благодаря хитроумным магическим приспособлениям, усиливающим акустику.

Ванилла дышала так судорожно, что фата и кружева на декольте ходили ходуном. Пипа от волнения, казалось, сейчас хватит апоплексический удар.

Бруни на миг оглянулась, чтобы охватить взглядом все — и высоту голубого неба, на котором не было ни облачка, и золото листвы маленькой Священной рощи, раскинувшейся чуть правее на площади перед храмом, и всех этих людей, на лицах которых застыли самые разные выражения. А потом вздохнула почти также судорожно, как и невеста, и сделала первый шаг.

Церемония прошла, как по нотам. Даже жених отнесся к ней серьезно — шуточками не бросался, над священником не изгалялся, рож не корчил и ответил на вопрос: ‘Желаете ли вы, благородный…?’ утвердительно и с таким достоинством, будто был принцем, а не шутом!

Ванилла порывалась пару раз упасть в обморок, но Дрюня шептал ей пару ласковых на ушко, и она, вместо того, чтобы падать, принималась хихикать, как посудомойка, застигнутая с поваренком в пустой винной бочке.

Пипу шептать было некому, потому Матушка, стоящая справа от алтаря рядом с Персианой, посматривала на него с беспокойством. Тяжело давался тому выбор старшей дочери, хотя повар прекрасно понимал, что партия подобралась выгодная, да и за мужем все легче жить, чем коротать бабий век в одиночестве. Однако же хотелось видеть рядом с Ваниллой солидного купеческого старшину, или, на худой конец, умелого подмастерья, а то и самого мастера цеха, а не это… недоразумение.

Был у Бруни и еще один повод для беспокойства — взгляд блондина преследовал неотступно. Его статную фигуру в окружении друзей Дрюни было прекрасно видно с алтарного возвышения. В неверном освещении витражных лучей, в тенях, даримых полумраком, царившем в нефах, Матушке только казалось или его глаза действительно посверкивали сквозь прорези в полумаске, как у зверя?

Священник читал длинную заключительную молитву, после которой жених должен был уверить Богиню, что он будет жене опорой и защитой, и расстанется с ней по третьему ее требованию, провозглашенному у алтаря. Семейный кодекс Ласурии в отличие от Крей-Лималля, того самого, с которым воевали пять лет назад, и где допускалось многоженство, а развестись не представлялось возможным, был крайне демократичен. Сказалась ли в этом жизнь побережной страны, в которую бродяги со всего света привносили заморские обычаи и свободы, или разумный характер ласурцев, понимающих, что нельзя быть счастливыми с теми, кому плохо рядом с тобой?

Пытаясь отвлечься от внимания незнакомца, Матушка разглядывала пару у алтаря и понимала — требования никогда не будут произнесены, что совершенно не помешает Ванилле и Дрюне страстно ругаться по жизни, сменяя ссоры на горячие примирения и наоборот.

Церемония завершилась ровно в полдень, когда солнце стояло над главным куполом-шатром храма, и из витражных окон отвесно падали на пол леденцовые лучи. Толпа приглашенных повалила из благовонного тумана, теснившегося под церковными сводами, на улицу, где вовсю веселили народ приглашенные Дрюней свадебные маги, то пуская над площадью щебечущих ‘Долгие лета молодым!’ птичек, то одаривая каждого зеваку знатной кружкой пива, которая исчезала, стоило только сдуть ароматную пену.

Когда новобрачные вышли, над ними закружились золотые бабочки и морковки, рассеивая сверкающую пыльцу, вовсе не пачкающую одежду, в воздухе поплыли ароматы весенних цветов, такие нежные и необычные в этот осенний день, и заиграла торжественная мелодия Свадебного псалма, сразу с нескольких свитков, что создало эффект объемного звука, полностью накрывшего площадь.

Ванилла рыдала, вовсе не стесняясь слез и того, что фата была откинута Дрюней еще в храме, и теперь все могли видеть ее красный нос, распухшие губы и мокрющие глаза. Шут, наоборот, смеялся. Стер ловкими пальцами ее слезы, развернул молодую жену к себе и поцеловал таким страстным и долгим поцелуем, что толпа, в конце концов, начала свистеть и громко делать ставки — закончат ли молодые через час, к обеду или после ужина?

Бруни пробралась сквозь тесно стоящих гостей к Пипу, украдкой вытирающему глаза, и взяла его за руку.

— Пиппо, ты счастлив?

— Жалею, что Аглая не видит! — сморгнув слезы, пояснил он. — Знаешь, Ванилька — вылитая она! Даже несмотря на чудовищное платье!

— Ничего ты, папа, — обняла его с другой стороны Персиана, — не понимаешь в платьях! Это же шедевра портновского искусства! И Ванилька в нем дивно хороша! Если все ее платья будут такой веселенькой расцветки, — она хихикнула, — ребеночек родится потомственным шутом!

— Ну вот еще, глупости! — возмутился Пип, забыв про слезы. — Поваром он будет потомственным! Может даже… — он зажмурился на миг, представив будущее, — королевским!

Сквозь толпу пробился Томазо, встал рядом.

— Ну что, отец новобрачной, далее действуем по плану — празднество, танцы, ужин и свадебная ладья?

Пип повел носом. Несмотря на то, что квартал находился довольно далеко от мастерового, в воздухе подозрительно пахло печевом и жареным мясом.

— Все идет по плану! — заявил он. — Сейчас засунем их в экипаж и поедем!

‘Засовывали’ молодых в экипаж еще около двух часов. Сначала они принимали поздравления, потом устроили самопальные танцы прямо на площади, в которых приняли участие все любопытствующие, а также нищие, шлюхи и воры. После танцев разнимали драку в толпе, потом дружно мирили подравшихся под шутки-прибаутки Дрюни, из-за которых причина ссоры и нескольких порванных камзолов и рубах была благополучно забыта. Затем молодых по традиции обсыпали монетами, пшеном и ячменем. Некоторые особо умные пытались кидать виноградные гроздья и помидоры, но были быстро скручены веселящимися от души соседями и закатаны под телеги.

Все это время Бруни пыталась ускользать от добивавшегося ее внимания блондина и, в конце концов, так устала, что сама не заметила, как оказалась в седле впереди него.

— Ты совсем измучена, малышка, так отдохни! — прошептал он, касаясь губами ее волос. — Кстати, не знаешь, куда мы направляемся?

— В наш квартал, — вяло отвечала Матушка, мечтая только об одном — оказаться в тишине и спокойствии собственной спальни, — там будет праздник!

— В квартал Мастеровых? — изумился незнакомец. — Дрюня говорил, что мы поедем в Трюм!

Заведение со скромным названием ‘Трюм’ было одним из знаменитейших рыбных ресторанов Вишенрога. Держал его бывший пират, а ныне вполне себе герцог Троян Рю Вилль, старый друг Редъярда и декан Морского университета.

Бруни молча пожала плечами.

— Но надо же сообщить ему! — воскликнул незнакомец.

Матушка подняла на него умоляющие глаза.

— Прошу вас, молчите! Это сюрприз, о котором молодые не знают! Весь квартал готовит праздник в их честь, сейчас на улицы выставляют столы с угощением! А вечером на площади Мастеровых разожгут костры и будут танцы, и прыжки через огонь!

Блондин с мгновение смотрел на нее, а потом вдруг зарылся лицом в ее волосы и глухо прошептал:

— Ты пахнешь чем-то вкусным… так бы и съел тебя, подружка невесты! Будь моей партнершей сегодня? Я ангажирую тебя на все танцы!

Упершись ладонями ему в грудь, Матушка укоризненно покачала головой.

— Господин мой, я даже не знаю вашего имени!

— Меня зовут… Аркей! — с едва уловимой паузой представился он. — Можно звать Арком. Все так зовут! Посиди тихо!

Сказав последние слова, он вдруг соскочил с лошади легко и с таким позерством, будто был цирковым артистом, а не благородным господином. Метнулся в толпу и вскоре вернулся, неся огромный букет астр. Преподнес его покрасневшей Бруни и вновь взлетел в седло позади нее, крепко обняв за талию. Спросил, властно усмехнувшись:

— Так скажи, что согласна!

От жара его крепкого тела, от вязкого, будто патока, аромата астр и от голоса, привыкшего подчинять, Матушка совсем разомлела и кивнула согласно, в глубине души страшась содеянного.

Кажется, она задремала, положив голову на грудь спутника, потому что, когда открыла глаза, мимо проплывали знакомые стены добротных каменных домов. Герани квартала Мастеровых — белые, розовые, алые и бордовые, обильно усыпавшие подоконники, дружески махали зелеными листьями-ладонями, приветствуя свадебную кавалькаду. Столы стояли вдоль всех улиц, яства на них расставляли перекрёстно, от домов одной стороны — домам другой. Таким образом все могли испробовать соседскую стряпню.

Дрюня, за поцелуями пропустивший большую часть пути и вовсе не ожидавший оказаться в этой части города, изумленно вертел головой, ловил букеты, кидаемые ему привлекательными горожанками, рассылал воздушные поцелуи, не забывая время от времени ощупывать молодую жену, чтобы убедиться в ее присутствии. Вид у обоих был слегка ошарашенный.

Трактир ‘У Матушки Бруни’ был закрыт, но… им стала вся площадь. Жители ближайших домов вынесли на улицу столы, стулья, скамьи, перевернутые бочонки в качестве табуретов. На мостовой то тут, то там были сложены костры, над многими из которых уже исходили душистым соком бараньи и свиные туши. Деловитый и веселый переклич местных хозяек и явившихся в полном составе прачек иногда перекрывали залихватские выкрики мастеровых, выкатывающих полные пива и вина бочонки из подвалов домов или разгружающих телеги со съестным.

Ванилла, осознав, какой масштаб приобретает ее свадьба, вновь принялась рыдать, и так увлеклась, что не заметила, как Дрюня соскочил с экипажа и, ведомый Пипом, направился к его дому. По старинному обычаю молодой муж встречал супругу на пороге дома тестя.

Когда шут подошел к двери, оттуда, будто часовые, выступили сестры Гретель в одинаковых синих платьях. Ровенна держала в руках поднос с кубком и кувшином вина.

Экипаж остановился около дома. Местная ребятня, истомившаяся ожиданием, окружила его, обсыпала Ваниллу пшеном и принялась украдкой выдёргивать морковки из цветов. Андроний Рю Дюмемнон встретил молодую жену и подвел к тестю. А затем принялся с кубком и кувшином обходить гостей. Конечно, вина на всех собравшихся не хватило, поэтому, сделав круг, Дрюня вернулся, чтобы вновь наполнить бокал. Отпив сам, передал его новобрачной. Сделав порядочный глоток, Ваннила прищурилась, будто охотник, увидевший дичь, и метнула бокал в толпу, явно целясь в Брунгильду. Матушка не успела даже испуганно охнуть — Аркей закрыл ее широкой грудью и задвинул себе за спину. Отскочив от него, бокал упал прямиком в подставленные руки… Клозильды Мипидо! Глава гильдии прачек в небесно-голубом платье и белом трогательно-кружевном передничке издала торжествующий рев и воздела бокал к небесам.

Аркей обернулся к Бруни и обняв ее за плечи, заставил посмотреть себе в глаза.

— Испугалась?

Матушка качнула головой. Она выпила всего лишь пару глотков из поднесенного Дрюней бокала, но то ли сказывалась бессонная ночь перед свадьбой подруги, то ли общая усталость, то ли утомление от самой церемонии, ‘штормило’ — как говаривал Эдгар Мореход — ее знатно. Лица сливались в одно, мостовая под ногами покачивалась похлеще корабельной палубы, и единственной надежной пристанью казался блондин, стоящий твердо и уверенно. И вот этого ощущения Бруни страшилась до дрожи в коленках. Что-то происходило против ее воли, хотя Матушка уже давно сама отвечала за свою жизнь и перед собой, и перед Богиней.

Спасла ее Туча Клози. Подскочив к Аркею, захомутала в объятия, не обращая внимания ни на богатые одежды, ни на стать не простого человека.

— Моя ты душка! — сказала она. — Благодарствуй за добрую новость! Теперича я этот кубок из рук не выпущу! Спляшем на радостях?

Брошенный невестой кубок для поймавшей его означал чистую любовь и скорое замужество.

Клозильда закружила блондина, раздвигая телесами народ в круг, будто тесто замешивала. Тут же подскочившие музыканты включились в темп, изобразив веселую мазурку.

Бруни юркнула в толпу и пятилась до тех пор, пока не уперлась спиной аккурат в сладкую парочку, пившую из одного бокала на пороге родительского дома.

— Брунька! — воскликнула уже совершенно пьяная Ванилла, и Матушка подумала, что шут неспроста уговорил ее провести первую брачную ночь накануне свадьбы. — Ну, какая же ты хорошенькая! Дрюня, давай ее тоже выдадим замуж!

— За кого? — деловито поинтересовался тот.

— Да хоть за принца! — засмеялась Ванилла. — Посмотри на нее! Чем не принцесса?

Дрюня посмотрел. Вмиг посерьезнел, отобрал у супруги бокал и увел Матушку вглубь дома.

— Что с тобой, маменька? — поинтересовался он, являясь куда трезвее, чем казалось на первый взгляд. В его голосе звучала искренняя забота. — Что случилось?

Смущаясь и путаясь в словах Бруни рассказала о незнакомце. И — еще более смущаясь и путаясь — о том, что не знает, как ему противостоять.

— Из моих друзей? — уточнил Дрюня, делая порядочный глоток из бокала. — Как, ты говоришь, его зовут?

— Аркей!

Шут подавился вином. Откашлявшись, подтащил Матушку к окну.

— Покажи, который?

Бруни показала. Блондин хохотал, вовсю отплясывая с Тучей Клози, однако периодически принимался оглядываться, явно ища кого-то взглядом.

— Ах, негодяй! — восхищенно пробормотал Дрюня. — Ох, стервец! Вот паразит! Повезло тебе, маменька! У, э-э-э, Аркея этого хватка, как у волкодава. Только он обычно с девушками не разговаривает, а сразу подминает! Ты чего побледнела-то?

Бруни, и правда, побледнела. Уж как кляла себя за неосторожность, за минутную слабость, позволившую поддаться чарам чужака, как просила в мыслях богиню повернуть время вспять!

Дрюня неожиданно нежно погладил ее по щеке и тяжко вздохнул.

— Овечка, в чистом поле повстречавшая волка, — пробормотал он. — А если я тебя спасу от этого героя-любовника, обещаешь меня ни о чем не спрашивать?

— Обещаю! — прижала руки к груди Матушка.

— Тогда поднимайся в комнату Ванильки и сиди там, пока не позову!

Бруни не заставила себя ждать — ланью взлетела на лестничную площадку и, перед тем, как закрыть дверь в комнату подруги, успела заметить, как шут подозвал к себе тех самых четырех пажей из свиты, что одаривали невесту и ее подруг.

Она провела в комнате около двух часов, украдкой выглядывая из окна на улицу и видимую часть площади. Неугомонные молодые успели трижды проскакать мимо, увлекая толпу в веселый хоровод, в котором запутывались и гасли наколдованные уже пьяненькими магами светящиеся бабочки с лицами усатых стражников и морковки с крысиными хвостами. Впрочем, к тому моменту, как должно было стемнеть, волшебники собирались привести друг друга в рабочее состояние соответствующими заклинаниями — им предстоял фейерверк в порту, в момент отплытия свадебной ладьи.

Дверь внизу то и дело хлопала — это сновали то в погреб, то на кухню и обратно домочадцы Пипа, выставляя на столы все новые угощения. То же самое происходило сейчас во всех домах — праздник обрел истинно народный размах. Люди радовались выходному, объявленному гильдиями, хорошей погоде, ясному, уже начинающему темнеть небу и возможности отдаться танцам, еде, выпивке, прочим нехитрым, но таким заводным увеселениям.

Бруни, наблюдая за происходящим, тихонько вздыхала. Нет, она не завидовала тем, кто развлекался внизу, скорее, скучала. Хотя скоро должны были оживить костры, и отдохнувшая за последние два часа Матушка с удовольствием попрыгала бы через огонь и, возможно, даже прошлась в танце с парой вежливых кавалеров, ведь музыканты играли на совесть, а в разных концах площади надрывались мелодиями магические свитки.

Как вдруг на лестнице раздались шаги.

Вжавшись в проем между окнами, Бруни смотрела на дверь. Если тот горячий кавалер все же нашел ее здесь — хуже не придумаешь! Один на один в пустом доме, где крики о помощи могут быть не слышны из-за шума с улицы…

— Бруни, — негромко позвал такой родной голос, — ты здесь?

— Кай? — воскликнула она и, бросившись к двери, оказалась в объятиях любимого, шагнувшего через порог. — Как ты здесь оказался?

— Меня неожиданно пригласили на свадьбу, — пояснил он, покрывая легкими поцелуями ее лоб, скулы, глаза.

Бруни вспомнила, как Дрюня разговаривал с пажами. Ну конечно, он отправил их разыскивать Кая! Так или иначе, любимый шут короля должен был знать офицеров королевской гвардии! Вот только откуда он узнал об их романе? Ведь Ванилла была не в курсе происходящего!

А потом, выбросив из головы ненужные мысли, она просто растворилась в его прикосновениях.

— Стой-стой-стой! — рассмеялся Кай, когда почувствовал, что страсть сетями поцелуев затягивает их на глубину. — Дай я сначала погляжу на тебя…

Он отступил шаг назад и оглядел ее с ног до головы. И усмехнулся, хотя глаза были печальны.

— Узнаю руку мастера! Артазель никогда не ошибается в том, как должна выглядеть женщина. А если женщина ему понравилась — она всегда будет выглядеть королевой. Девочка моя, ты явно ему понравилась!

Матушка смутилась. Комплимент не вызвал противоречия в ее душе, наоборот, доставил удовольствие. Наверное, маленький портной и впрямь был гением кройки и шитья, поскольку в этом, вовсе не свойственном трактирщице, наряде Бруни чувствовала себя совершенно естественно, будто всю жизнь носила платья из дорогой тонкой ткани вкупе с изящной обувью и дорогими украшениями. И невольно порадовалась тому, что и Кай это отметил.

— Не удивляюсь, что тебя одолели поклонники! — продолжил он, свирепо хмуря брови.

Хмыкнув, Бруни разгладила пальцами морщинку между его бровями.

— Не делай такое лицо! Лучше улыбайся — я так люблю твою улыбку!

Кай поймал ее руки и поднес к губам. Он не говорил ни слова, но она будто слышала наяву тихое: ‘Ты — мое счастье, Бруни! Нежданное счастье…’

Ветер распахнул створку окна шире, вплеснув звуки музыки. Отсветы костров с площади скакали по подоконнику, будто рыжие коты. Уже достаточно стемнело, чтобы можно было начинать разделывать приготовившиеся на открытом пламени туши, прыгать через огонь и готовить молодых к проводам на свадебную ладью, где они — по традиции — собирались провести первую ночь. В объятиях Великана Моря и под присмотром его возлюбленной — Пресветлой Богини Индари.

Смех из толпы, запахи вкусностей и мелодии, становящиеся все более заводными, не оставили Матушку равнодушной. Да и любимый был рядом, поэтому она ничего и никого не боялась.

— Ты умеешь танцевать? — лукаво улыбнулась она. — Пойдем туда!

— Девчонка… — пробормотал он, с опаской выглядывая в окно. — Ну, пойдем, раз ты хочешь! — Обняв Бруни, повел к двери, но все же сделал последнюю попытку переубедить: — Я не танцевал целую вечность! Ты можешь лишиться туфелек!

Матушка погладила его по плечу:

— Ты справишься, мой Кай! Я в тебя верю!

На небе уже появились первые звезды. Растущая Луна подслеповато щурилась на веселящихся внизу человечков и ткала серебристо-зеленое покрывало для гавани. Похолодало, но в толчее этого заметно не было. На площади всем желающим раздавали куски ароматного мяса, положенные на ломти черного хлеба, наливали молодое вино из бочонков. Тут и там звучала музыка. Казалось, менестрели со всей Ласурии собрались нынче в квартале Мастеровых, то ли чтобы поучаствовать в свадьбе, то ли желая проводить быстротечные Золотые дни.

Смеясь, Бруни втащила Кая в круг танцующих.

— Закружи меня, — попросила она, — закружи так, чтобы позабыть обо всем!

— Уверена? — улыбнулся он. — Ну, держись!

Звучал веселый ригодон. Танцоры поочередно менялись местами, плутали в хороводе, партнеры подбрасывали дам под лихие взвизгивания последних, тут и там мелькали азартно взмахивающие ноги в разноцветных чулках. Зашипевший и задымившийся магический свиток пришлось заменить на другой, с неожиданным достоинством заигравший менуэт.

Прошли времена, когда менуэт был танцем одной пары. Нынче кавалеры и дамы из всех гильдий, всех мастей, размеров и родов занятий выстраивались в две длинные шеренги, церемонно кланялись друг другу и делали шаг навстречу.

Бруни смотрела в светлое лицо Кая так, словно шла к нему по тонкому мосту над пропастью… Да, наверное, так и было.

— Вот ты где! — прозвучал над ухом знакомый голос с властными нотками. — Нашлась, пропажа моя!

Холодея, Матушка обернулась.

Он оказался совсем близко, незнакомец в черной полумаске. Так близко, что она ощутила его запах — дорогих благовоний, умасливших тело и волосы, мужественности и… желания. Жгучего желания, подстегнутого выпивкой, танцами и близостью множества хорошеньких горожанок.

Спустя мгновение Кай стоял за ее спиной. Она не видела его, но почувствовала, будто оказалась на суше в самый разгар шторма.

Выражение глаз блондина изменилось. Радость и жажда обладания превратились в изумление, а затем… в бешенство.

— Ты? — хрипло спросил он у Кая. — Тебя не должно здесь быть! Ты…

— Замолчи! — негромко сказал тот.

И так он это сказал, что назвавшийся Аркеем отступил на шаг, легко поклонился и скрылся в толпе.

Бруни испуганно взглянула на Кая.

— А… Кто он такой?

— Этот жеребец? — задумчиво посмотрел ему вслед Кай. — Известный дворцовый ловелас. Из тех, что не пропустят ни одной юбки и ни одного увеселения. Забудь о нем.

— Но я… — набралась духу Матушка, желая признаться, что на лошади с ним ехала и даже, кажется, согласилась танцевать в паре.

— Забудь! — тем же тоном, что говорил с блондином, приказал Кай. — Ты — моя! Все остальное — прах!

И отступил на шаг. И поклонился. И подал ей руку, приглашая к менуэту.

Незадолго до полуночи шаферы разыскали новобрачных, уснувших, трогательно обнявшись, на пустой телеге, растолкали и с пением псалмов начали собирать свадебную кавалькаду в порт.

— Тебе обязательно ехать? — поинтересовался Кай.

Они с Бруни сидели за одним из импровизированных столиков, утоляя голод и жажду.

Матушка, с удовольствием отпивая из кружки легкое осеннее вино и заедая жареным мясом, помотала головой и пожаловалась:

— У меня ноги гудят!

Кай засмеялся.

— Я предупреждал!

— Ты мне ни разу не наступил на ногу! — запротестовала Бруни и уважительно добавила, вспомнив слова Ваниллы: — Настоящий мужик! А знаешь, — она поставила кружку, — я бы с удовольствием посмотрела на фейерверк, если бы так не устала!

Кай поднялся, запахивая плащ.

— Вид с моря еще лучше. Идем со мной!

— Куда? — заинтересовалась Матушка.

Он загадочно улыбнулся.

— Подожди! — спохватилась Бруни. — Я только провожу молодых!

Изрядно потрепанный экипаж выглядел так, будто лошадки самостоятельно распряглись, знатно поужинали астрами и хризантемами, после чего вернулись в упряжь. Шаферы как раз загружали молодых, когда Матушка подошла и, взглянув на Ваниллу, поняла, что говорить подруге что-либо вообще бесполезно. Его Светлость Андроний Рю Дюмемнон держался молодцом. И даже умудрялся связывать слова в предложения!

Поймав шута за рукав, Бруни поцеловала его в щеку и шепнула:

— Спасибо тебе!

— А? — он перевел на нее осоловевшие глаза. — А-а-а! Дык не за что, маменька!

— Ты едешь? — спросила, проходя мимо, Персиана. — Мы с Мархом и детьми будем во-он в той телеге, давай с нами? Или, — она хихикнула, — останешься с кавалером?

— Останусь, — улыбнулась Матушка и пошла назад.

— Готова? — спросил ее Кай, когда она вернулась.

— К чему? — удивилась Бруни.

Он обнял ее и крепко прижал к себе, укрыв полой плаща. И что-то сделал со своим кольцом, которое носил, не снимая на среднем пальце правой руки — то ли повернул, то ли надавил на камень. Мгновенная вспышка скрыла площадь с уже угасающими кострами. Матушке показалось, что она падает в пропасть. Вскрикнув, она уцепилась за Кая и спрятала лицо у него на груди. А затем ее обоняния достиг знакомый и такой любимый запах — йода, водорослей, соли, а слуха — мерный шум моря. Бруни распахнула глаза и развернулась — перед ней была та самая пристань, у которой стояла яхта Кая. Судно сонно покачивалось на волнах, белея в темноте кормой.

В полной тишине, нарушаемой лишь свистом ветра и шумом волн, и полной Матушкиного изумления, Кай провел ее на корабль, усадил, а сам занялся швартовыми.

— Это была магия? — наконец нашла в себе силы спросить Бруни.

Кай поднял парус и встал у штурвала. Ответил коротко.

— Да.

Потом, покосившись на нее и увидев, что она ждет продолжения, пояснил:

— В перстень вставлен портальный камень, настроенный на те места, где я бываю чаще всего. Дорого, но сильно бережет время!

— И много таких мест?.. — заинтересовалась Матушка и тут же оборвала себя: — Ой, прости! Это не мое дело!

— Казармы, магистрат, — спокойно начал перечислять Кай, будто не заметил ее последних слов, — дворец, мои загородное поместье и охотничий домик, а также трактир некоей почтенной Матушки Бруни… Вроде, все!

‘Почтенная Матушка’ подошла к нему сзади, обняла и прижалась щекой к его спине. Спина была широкая, теплая и уютная. Ей захотелось уснуть, стоя, как лошади, лишь бы не отрывать щеки от плотной шерсти его плаща.

Так они и плыли — он закрывал ее от сильного свежего ветра, она грела его спину, бездумно глядя на черные волны.

Спустя некоторое время Кай развернул яхту носом к слабо светящей подкове побережья и закрепил штурвал.

Вишенрог засыпал. С земли в небо поднимались лишь несколько столпов света — от дворца, от Башни Ласурского архимагистра и от обоих университетов. Неярко тлели, словно уголья, подернувшиеся пеплом, храмы и трактиры — эти две крайние точки векторов человеческих судеб. Как вдруг в небо над портом порскнула стая золотых голубей, несущих розы в клювах. Море заглушало приветственные крики участников свадебной кавалькады, но Бруни не сомневалась, что те, кто ‘дожил’ до фейерверка, не оставшись лежать на площади и не потерявшись по пути, вопили во все глотки.

Голубей сменила белая кошка с голубыми глазами — любимица Индари, несущая на хвосте обручальные кольца. Она важно прошествовала с востока на запад, и в звездных следах ее лап вырастали тюльпаны и маргаритки: алые, желтые, бордовые, малиновые, белые. Затем последовал классический залп магического салюта — огненные колеса, катящиеся по небу и рассыпающие драгоценные искры, пальмы светящихся лучей, мерцающие облака, будто вуали, скрывающие чью-то лукавую улыбку.

Кай на небо не смотрел, ласкал взглядом профиль любимой, отмечая тени усталости под глазами и у висков, нежность чуть вздернутой верхней губы, густоту и пушистость ресниц, завиток темных волос у маленького ушка.

— Мне завтра надо будет уехать из Вишенрога, — прошептал он, сожалея, что приходится портить удовольствие, — на несколько недель по делам службы.

Матушка тут же обернулась, позабыв о фейерверке. Прямо над яхтой вырастал в небе разноцветный шутовской колпак, с бубенцов которого срывались шипящие искры и падали в море.

— Зачем?

— Принц проводит ежегодную инспекцию пограничных гарнизонов. Офицерам гвардейских полков положено сопровождать его.

На глазах Бруни показались слезы. Небесные огни блестели в них, будто стая серебряных рыбешек.

— Не хочу… — прошептала она. — Не хочу тебя отпускать!

Кай прижал ее к себе.

— И я не хочу быть без тебя. Знаешь, я вернусь и…

Он вдруг замолчал.

— Что? — она подняла на него несчастные глаза. — Ты — что?

…Из шутовского колпака вырастала апофеозом любви новобрачных гигантская морковка со сверкающей ботвой…

Кай вздохнул, разглядывая морковку.

— Давай оставим этот разговор до моего возвращения, — предложил он. — Просто помни — я люблю тебя и хочу быть с тобой. Договорились?

Матушка хлюпнула носом.

— А когда ты собирался мне сказать, что уезжаешь? — подозрительно поинтересовалась она.

— Ночью, — он перевел взгляд с неба на нее. В расширившихся зрачках гасли последние искры свадебного фейерверка, будто тонули. — Я собирался прийти к тебе сегодня, попозже.

Очень осторожно он стер ее слезы с щек и, неожиданно, подхватил ее на руки.

— Хочешь, проведем ночь здесь, а утром я перенесу тебя к трактиру? Прямо к открытию? — поинтересовался, лукаво улыбаясь.

Бруни запустила холодные пальцы в его кудри и потянулась к его губам. Зачем говорить, если ветер поет, а волны рассказывают неумолчно о том, что такое любовь?

Кай торопливо завтракал за своим столиком.

Когда он вернул Матушку в трактир, она, уперев руки в бока и встав в дверном проеме, заявила, что он никуда не уйдет, пока не поест, раз уж ей не суждено будет кормить его в ближайшие несколько недель! Он хотел было возмутиться, но разглядев решительное выражение ее лица, покорился со странным чувством удовлетворения.

На завтрак Матушка подала дорогому посетителю омлет с помидорами и сыром, свежайшую розовую ветчину на ломтях серого хлеба и большую кружку горячего морса, а затем отправилась на кухню, где выслушала традиционную порцию жалоб Пиппо на погоду и, неожиданно, ворчания старшей Гретель на ‘головную боль, и эту неумеху, которой любовь под подол ударила, а в руках отозвалось. И оттого у нас уже две кружки разбиты, и морковь неровными кружочками порезана…’

Виеленна вяло огрызалась. Голова после свадебных возлияний болела не только у старшенькой.

Весь, вскочивший ни свет, ни заря, вместе с другими мальчишками из квартала убирал с площади и улиц остатки вчерашнего празднества.

— Вы мне лучше расскажите, как все прошло? — улыбнувшись, спросила Бруни.

— Слава Индари, прекрасно! — сверкнула глазами Виеленна. — Перед тем, как молодые взошли на корабль, Томазо снял с Ванильки туфельку и бросил в толпу. Знаешь, кто поймал?

— Даже не догадываюсь! — невинно похлопала ресницами Матушка.

— Да першерон ее! — буркнула Ровенна, демонстративно подхватила поднос с заказом и вышла в зал.

— Сама ты першерон! — крикнула ей в спину Виеленна и повернулась к Матушке. — Вы не сердитесь на нее, хозяйка. Я ей вчера сказала, что мы с Питером будем вместе жить.

— А она что? — заинтересовался Пип, оглянувшись через плечо.

Руки его продолжали споро резать репу ровными кубиками.

— Крик подняла, что в нашем доме мужчин не будет…

— И?.. — напряженно уточнила Бруни.

Еще не хватало, чтобы сестры расплевались. Как работать с человеком плечом к плечу, коли с ним и разговаривать неохота?

— Я с ней согласилась, — смущенно потупилась Виеленна. — Матушка Питера не против, если я к ним переберусь…

— Опять свадьба? — изумился Пип. — Так часто я не переживу!

— Нет, — еще больше смутилась младшая Гретель. — Мы с Питером хотим знать точно — подходим мы друг другу или нет. Потому поживем пока так. Маменька Висла не против. Говорит: ‘Всегда мечтала о дочке, а родился этот огр-несмышленыш… Будешь мне, девонька, как родная! Этакая радость-то на старости лет!’

Вытерев руки о передник, Бруни обняла Виеленну и расцеловала в обе щеки.

— Вы с Питером — отличная пара!

— Правда? — Виеленна с надеждой посмотрела на Матушку. — Вы правда так думаете, хозяйка?

— Она врать не умеет, — усмехнулся Пип и вплотную занялся репой.

В кухню заглянул разрумянившийся Весь и сообщил:

— Там бла-ародная дама в дверях застряла!

— Это как же? — изумилась Бруни.

— Иди, сама посмотри! — хихикнул противный мальчишка и скрылся.

Матушка заторопилась в зал, где увидела Ваниллу, держащуюся за дверные косяки так, будто что-то мешало ей войти. Она была бледна, волосы всклокочены, легкий плащ расстегнут… Ничего необычного для невесты, пережившей свадьбу.

Бруни собралась было подойти, но ей помешали теплые и родные руки, захомутавшие в объятия. Кай подарил долгий и нежный поцелуй.

— Мне пора, родная, — сказал он. — Жди меня, как выпадет первый снег. Не грусти и не скучай. Обещаешь?

Матушка молча покачала головой. Будто некто нанизывал сердце на раскаленную иглу — так оно болело, прощаясь.

Кай еще раз поцеловал ее в лоб, накинул капюшон и ушел в утренний туман, осторожно сдвинув с пути Ваниллу. Та не сопротивлялась, лишь раскрывала рот, как рыба, выброшенная из воды. Казалось, она сейчас свалится в беспамятстве.

Поняв, что с подругой что-то не так, Бруни сцепила зубы, сажая собственную сердечную боль на цепь, и поспешила на помощь.

— Добрых улыбок, госпожа Рю Дюмемнон, и теплых объятий! Чего желаете на завтрак? — попыталась пошутить она.

Не говоря ни слова, Ванилла схватила ее за руку и потащила через зал, кухню — наверх по лестнице. Втолкнув в комнату, закрыла за собой дверь и подперла спиной. Вид у нее был такой, будто она, идя в трактир, увидела умертвие или, того хуже, в порыве страсти задушила ночью супруга…

— Что с тобой? — уже не на шутку испугалась Матушка. — Что случилось?

— Это… этот… — подруга не могла выговорить ни слова.

Решительно направилась в угол, налила из кувшина воды в кружку и выплеснула себе на лицо. Несколько раз вдохнула и выдохнула. Резко развернулась.

— Тот, с которым ты целовалась… Это о нем предупреждал мастер Артазель? Это в него ты влюблена?

— Я пыталась рассказать тебе, — смутилась Матушка. — Пресвятыми тапочками клянусь, несколько раз заводила разговор… только вот закончить не получалось!

Ванилла, застонав, схватилась за голову.

— Будь проклят день, когда я влюбилась в этого шалопая Дрюню и забыла о тебе! — вскричала она. — Будь проклят час, когда я не уберегла тебя от беды! Как вы познакомились?

— Он зашел поужинать…

Матушка почувствовала себя птичкой, пойманной в силок, петля которого затягивалась все туже. Во-первых, она никогда не видела подругу в такой панике, во-вторых, не могла понять ее причин и, в-третьих, сердце пело гибельные песни. Она ясно ощутила, как над головой сгущаются тучи, застящие горизонт тем, чье счастье на исходе.

Медленно пройдя вглубь комнаты, она села на неразобранную кровать. Навалилась какое-то тупое безразличие, будто ее после пыток вели на плаху, а ей было все равно. Уже все равно.

Ванилла опустилась рядом.

— Он назвал свое имя? — тихо поинтересовалась она и дождавшись, пока Матушка покачает головой, добавила: — Ну, так я тебе скажу. Его Высочество Аркей, наследник престола, герцог Тимьяшский и Веземский, владыка Горной обители и Семи островов… Проклятый принц!

Бруни, тихонько раскачиваясь, смотрела в пол.

— Я не верю тебе, — ровно произнесла она. — Ни капельки не верю! Ты врешь мне! Зачем ты врешь? Ты же говорила, что никогда не видела его вблизи!

Ванилла судорожно вздохнула. Встала и отошла к окну.

— Жених представил меня им всем накануне свадьбы. Королю и его сыновьям. Я видела их, как тебя! Это был Аркей, я не ошибаюсь!

Она резко обернулась.

— Скажи мне, что он просто любовник, Бруни! Скажи, что между вами нет ничего, кроме плотских утех!

— А чего ты примчалась с утра? — не отвечая, спросила Матушка. — Случилось что?

Ванилла пожала плечами.

— Дрюню призвал Его Величество с самого ранья, пришлось срочно пришвартовываться. А мне одной скучно в его покоях. И дико, как-то.

— Шла бы на кухню? — равнодушно предложила Бруни.

— У меня выходные, — пояснила подруга. — Мастер Понсил сказал, чтобы три дня там не показывалась, как предками завещано. Мол к тесту с похотливыми мыслями подходить не гоже, а у невесты других мыслей и не бывает! Представляешь?

— Представляю. — Бруни поднялась. В глазах ее будто выключили свет. — Так чего тебе подать на завтрак? Ты же голодная, наверное? После вчерашнего.

— Мутит меня после вчерашнего, — помолчав, ответила Ванилла. — Есть чем шторм унять?

— Пойдем вниз.

Больше не было сказано ни слова. Матушка усадила подругу за свободный столик, приказала Ровенне обслужить Ваниллу, как благородную госпожу, сообщила удивленному Пипу, что у них заканчивается сельдерей, которого на самом деле было полно, и, схватив корзинку для продуктов и плащ, ушла из трактира.

Ноги несли в порт. Яхта Кая стояла у своего причала, белела чайкой, опустившейся на воду. Матушка дошла до конца пирса и села на краю, поставив рядом корзину. Глаза ее были сухими. Как и тогда, когда посланник принес письмо с вестью о гибели Ральфа.

Ближе к обеду в трактир заявился Висту Вистун. Прошелся по залу, засунув руки в карманы и останавливаясь у каждого окна, задумчиво смотрел на световые пятна, падавшие на пол.

После Золотых дней погода всегда портилась. С моря задувал промозглый ветер, тучи закрывали небо, и холодало. Ненастье стояло до первого снега. Поэтому, если и следовало ловить хорошее освещение, нужно было делать это сейчас, чем и занимался мастер Вистун.

Бруни затеяла мытье стойки. С остервенением скоблила скребком дерево, уже не в первый раз терла мелким речным песком.

— Добрых улыбок! — Глава гильдии гончаров церемонно поклонился ей. — У меня к вам дело, Матушка! Хочу арендовать трактир на пару дней!

Она коротко взглянула на него потемневшими глазами. Отчего-то этот взгляд зародил в Висту безотчетную тревогу.

— Гильдия празднует? — уточнила Бруни.

Вистун помотал головой.

— Нет. Трактир нужен мне. Я намереваюсь сотворить шедевру!- Вот как? — остановилась рядом заинтересовавшаяся Ровенна. — И что же это будет?

Гончар заколебался. Бруни сыпанула на стойку еще песку. Старшая Гретель, пожав плечами, собралась уйти.

— Я хочу нарисовать картину! — вынужден был признаться Висту. — Жанровую сценку похищения демоном Аркаешем пресвятых тапочек Богини! Мне нужно определенное освещение, которое я нашел вон у той стены, где два окна.

— Знала, что вы отличный гончар, но не знала, что вы рисуете, мастер, — покачала головой Бруни.

— Здорово! — восхитилась Ровенна. — Значится, все из головы выдумывать будете?

— Почему из головы? — удивился гончар. — С натуры буду рисовать.

Матушка представила Тучу Клози в образе Пресветлой и даже слегка улыбнулась… Сердце болело невыносимо. Скорей бы ночная тьма накрыла землю, а одеяло — ее, Матушки, горе.

— Кто же будет Богиней? — спросила Ровенна и сама же себе ответила: — Никак, матрона Мипидо?

Висту с достоинством кивнул.

— А Аркаеш? — уточнила старшая Гретель, расплываясь в улыбке, — вы сами? Насколько я помню, в детской книжице, читанной мамкой нам с сеструхой, хитроумный демон явился богине под видом привлекательного брюнета и умасливал ее сладкими речами, пока она не уснула. Сейчас-то я представляю, что это были за речи, а тогда мамка нам говорила, будто он ей сказки рассказывал почти до рассвета!

Висту коротко вздохнул.

— Вот с демоном у меня проблема! Пока не нашел никого подходящего!

— Когда желаете приступить? — спросила Бруни.

— Прямо завтра, Матушка… Если вы не против! Деньги, — он положил на стол полновесный кошель, — плачу сразу. Только надобно, чтобы было заперто. Образ Пресветлой предполагает некоторую… легкомысленность нарядов! Я бы не хотел смущать Клози…

— Прекрасно знает ваша Клози легенду о похищении тапочек, — заметила Ровенна, кусая губы, чтобы не расхохотаться, — а значит, и об одежке, точнее, ее отсутствии, представление имеет!

Бруни сгребла кошель и ощутила, как стало легче не душе из-за появления двух свободных дней, которые она собиралась посвятить размышлениям, как жить дальше. Она оставит трактир, а сама отправится на побережье или в вересковые холмы, что клонят пушистые головы на запад от Вишенрога.

— Во сколько вас ждать, мастер?

— К открытию. Мне нужно будет все подготовить до того, как придет прекрасная Клозильда!

На том и порешили. Бруни сообщила сестрам Гретель, что завтра трактир на них, Пипу — что он выходной при условии приготовления каких-нибудь изысков для художника и его модели, которые, наверняка, оголодают в процессе сотворения шедевры. Веся отпустила с вечера и на целый день. Нечего парнишке вертеться по ногами мастера, пользующего обнаженную натуру!

Выходя, мастер Вистун столкнулся с Мархом Тумсоном, мужем Персианы. Тот, в высоких сапогах для верховой езды и в обтягивающих штанах, в распахнутой на груди рубашке, открывающей могутную грудь в капельках пота, был диво как хорош.

— Дай напиться, Бруни, — попросил он, навалившись на стойку.

— Ты что тут делаешь? — удивилась та, наливая ему холодного морса в пузатую пивную кружку.

— Цветочек ищу! — Марх вылил в себя морс и вновь подвинул кружку Матушке, не замечая, как маленький Висту, передумавший уходить, бочком-бочком, будто краб, подбирается ближе, поедая глазами литые ягодицы конюшего.

— Персиану, что ли? — подал голос из кухни Пип. — Так ее тут не было!

— Если бы Персиану! — пробурчал Тумсон. — Давеча пришел этот скотина и увел с хозяйской конюшни лучшую племенную кобылу по кличке Цветочек! Я по их следам с самого утра иду, видит Пресветлая, плюну на это дело! Пусть брюхатая ходит! Чай, не от простого жеребца понесет!

— Это кто брюхатая? — заинтересовалась, останавливаясь рядом Виеленна. — И кто у нас жеребец?

Марх неожиданно заметил Висту. Тот быстро отвел глаза, но Тумсон успел увидеть, как гончар ‘ощупывает’ глазами его мужественную фигуру.

— Петр Снежный, — пояснил Марх, — заявился в конюшню моего господина аккурат на рассвете. Как щеколду сдвинул, ума не приложу… — конюший покосился на Висту и на всякий случай отодвинулся подальше, — не иначе, зубами, собака сивая! Вывел из стойла Цветочек и только их и видели. Вот правду говорят люди: назови хозяина, и я скажу, какой характер у его лошади!

— Встаньте, пожалуйста! — вдруг сказал Висту, лихорадочно блестя глазами.

Марх почесал в затылке и с искренней заботой поинтересовался:

— Что с вами, мастер Вистун? Вы нынче будто сам не свой!

Начиная догадываться, в чем дело, Бруни пожала плечами и ушла на кухню, не забыв подлить обоим морсу и выставить тарелку с сухариками. За ее спиной брякнул о стойку золотой, положенный Висту. Аргумент Марху понравился, потому он поднялся с табурета…

Матушка собиралась уже закрывать входные двери, как вдруг услышала торопливые шаги. В трактир зашла Ванилла, скинула капюшон, покрытый капельками мороси, расстегнула застежку плаща. Спросила:

— Где Весь?

— Ушел в ночное, — коротко ответила Бруни.

Заперла двери и пошла на кухню. Не хотелось говорить с кем бы то ни было, но не выгонишь же в осеннюю стылость лучшую подругу, выбравшую вместо ложа, согретого страстью любимого, спасение твоей души?

— Молока горячего с медом и корицей сделать тебе? — не оборачиваясь от плиты, предложила она.

— Не нужно мне твое молоко, Брунька, — неожиданно огрызнулась та. — Иди сюда и давай думать, как тебя из беды вызволить!

Матушкины пальцы на миг до боли сжали кромку стола. Она медленно повернулась к подруге и сказала холоднее, чем хотела бы:

— Никакой беды нет, Ванилла. Принц, так принц. Проклятый, так проклятый. Видишь ли, в чем дело, мне все равно!

— Ох, — вздохнула та, прижав руку к груди, будто рану ножевую закрыла, — значит, я не ошиблась утром, когда подумала, что ты его любишь…

— Не ошиблась, — ровным голосом подтвердила Матушка.

— Ты хоть знаешь, что это значит — пожизненный венец безбрачия от могущественной ведьмы? — сдавленно спросила Ванилла. — Я тут поспрошала у знающих людей. Любиться вы сможете сколь угодно, только вот Пресветлая брак ваш не благословит, дети, что появятся от этой связи, будут нести отцовское проклятие из поколения в поколение, а того, кто решится судьбе наперекор ступить и пожениться, ждет сама Смерть!

— Погибнем оба? — деловито уточнила Бруни, пытаясь не разреветься.

Ванилла развела руками.

— Никому то не ведомо. Один из двоих гибнет всегда. А иногда и оба!

Матушка молчала. Горло перехватило судорогой, не дающей вымолвить ни слова.

Ванилла ждала, но было видно с каким огромным трудом дается ожидание ее деятельной натуре. Она то пальцами стучала по столешнице, то болтала ногами, то вздыхала, будто корова в хлеву.

Бруни поднялась в свою комнату, вытащила из тайника мешочек с несколькими золотыми, которые хранила дома на всякий случай, спустилась вниз, сняла с гвоздя плащ с меховой оторочкой.

— Проводи меня, — попросила она. — К тому, кто рассказал все это! Я хочу услышать сама.

Ванилла покусала губы.

— Поздно уже, — с сомнением сказала она. — А путь не близкий, почти на границе квартала Белокостных она живет…

— Кто — она?

— Госпожа Поползень… Так ее называют. А настоящего имени никто не знает, даже Дрюня мой!

Это ‘мой’ и порадовало Матушку и… задело. Хотела бы она говорить о любимом с такой же непоколебимой уверенностью, выпуская слово легко, словно вздох — ‘мой’! Мой Кай! Но случившееся еще больше отдалило их друг от друга. Теперь Бруни понимала, что он подразумевал под ‘обязательствами’! Она, в конце концов, смирилась бы с проклятием, как ни саднила, будто содранная кожа, мысль о невозможности родить от него детей. Ведь для истинной любви нет преград, но… трон — это слишком высоко!

Кай никогда не принадлежал ей! Кай, то есть Аркей, наследник престола, герцог Тимьяшский и Веземский, владыка Горной обители и Семи островов всегда принадлежал короне и только ей!

— Пойдем, — коротко сказала Бруни.

Ванилла зябко повела плечами и последовала за ней, застегивая плащ.

Ночь уже вступила в свои права: фонари горели неяркими магическими огнями, заливая улицы холодным светом. В подворотнях и темных закоулках копошились тени — то ли настоящие, то ли выдуманные. В квартале Мастеровых было тихо — утомленный рабочим днем люд крепко спал, а вот на соседних улочках шла оживленная жизнь, которой подруги страшились.

— Знала бы, что тебе в голову взбредет такое, — ворчала Ванилла, — попросила бы кого-нибудь из знакомых проводить! Брр! Не люблю гулять по ночам!

— Как же так? — удивилась Матушка. — А сама с Дрюней шлялась все ночи напропалую, включая ночь перед свадьбой!

— Так то с Дрюней! — мечтательно протянула подруга и взвизгнула, испугавшись выступившего из темной подворотни квартального патруля.

— Куда это вы собрались? — раздался голос Йена Макхолена. — Негоже девицам одним гулять после полуночи!

— У нас неотложное дело, сержант! — игриво улыбнулась ему Ванилла. — В квартале Белокостных. А страшно — ой, и не говорите! Я прямо каждый раз удивляюсь, как вы не боитесь улицы патрулировать в такое позднее время! Должно быть, в патруль идут только ОЧЕНЬ смелые ребята!

‘Ребята’ дружно хэкнули и втянули животы.

— Есть такое дело! — польщенно заявил Бычок и повернулся к солдатам. — Донатан, проводи девушек до места назначения и обратно! После вернешься на третий пост и подождешь нас. И чтобы отчитался мне!

— Есть! — кивнул тот.

— Сержант! — Ванилла чмокнула его в щеку. — Вы наш герой! Ребята, вы все — герои всех девушек нашего квартала! И никакие бла-ародные рыцари с вами не сравнятся!

Матушка в спектакле не участвовала. Лишь благодарно кивнула донельзя довольным патрульным и взяла на заметку накормить их за счет заведения, когда явятся в следующий раз перекусить.

Еще несколько раз на пути попадались патрули, а также развеселые компании, встречавшие ночных гулен выкриками и скабрезными прибаутками. Впрочем, крики смолкали, стоило веселящимся разглядеть солидную фигуру Донатана, в железной кирасе и красном дублете похожего на воинственный помидор в доспехах.

Домик госпожи Поползень был невелик, но крепок. Сложенная из добротного бруса избушка стояла на сваях над заводью канала, отделяющего кварталы друг от друга. Под помостом, ведущим к крыльцу, обильно росли рогоз и камыш. Должно быть, летом здесь так стрекотали лягушки, что уши закладывало.

— Сюда шли? — удивился Донатан.

— Сюда, — подтвердила Ванилла. — Подождешь нас? Мы недолго!

— У меня приказ! — важно задрал подбородок патрульный. — Доставить до места назначения и обратно!

— Спасибо, — бледно улыбнулась Бруни.

Она была близка к обмороку. Всю дорогу ей казалось, что она, как муха, завязла в паутине судьбы, не помнила прошлого, не ощущала настоящего и не видела будущего. Лишь боль, черной кошкой свернувшаяся вокруг сердца, подсказывала, что она еще жива.

Дверь распахнулась, едва подруги ступили на помост. В темноте коридора ничего нельзя было разглядеть. Поколебавшись, они шагнули внутрь.

Невысокая, укутанная шалью фигура провела их из неосвещенных сеней в небольшую комнату. Свет здесь шел лишь от пламени камина. Обстановка была простой, но удобной, в ней неуловимо ощущалась нотка исконного Ласурского крестьянского колорита: то ли в полосатых домотканых половиках, положенных крестом друг на друга, то ли в домашнем алтаре, украшенном сухостоем и подношениями в виде ярких леденцов и сухофруктов, то ли в мебели, сработанной вручную безо всякого применения магии, и оттого выглядящей основательно, но грубовато.

Из угла комнаты вышла навстречу, мяукая, черная кошка с желтыми глазищами. Матушка невольно вздрогнула — кошка показалась знакомой. Не она ли недавно выпускала когти в ее сердце?

— Уйди, Уголек, уйди, — замахала на животное хозяйка дома. — Не до тебя сейчас.

Она обернулась, и Бруни разглядела миловидное и не старое лицо одинокой женщины, чья красота никому не нужна.

— Так-так-так… — пробормотала госпожа Поползень, тоже рассматривая гостью. — Умная девочка… гордая. Душа добрая, сердце большое, всех бы вместила, а себе местечка не оставила… Сама захотела прийти? Я так и думала! Ты, — она посмотрела на Ваниллу, — присаживайся вот здесь, у очага. Приласкай Уголек, она любит, когда ей чешут пузик. А ты, девушка, иди за мной.

Нервно теребя завязки кошеля, подвешенного к поясу платья, Бруни проследовала за хозяйкой в маленькую комнатку без окон. Здесь не было ни камина, ни печи, под потолком висели связки трав, пахли тонко и остро.

— Садись, — госпожа Поползень указала на стул рядом с круглым столом, накрытым алой бархатной скатертью, от которой явственно пахло плесенью. — Значит, Ванилла меня о твоем любимом спрашивала! Как же его угораздило так насолить нашей сестре, ведьме?

Матушка вздрогнула. Госпожа Поползень посмотрела на нее с сочувствием.

— Пожизненный венец безбрачия — одно из самых подлых ведьминских проклятий, — пояснила она. — Наславшая его тоже платит — мы все платим и за все — но она платит одиночеством до скончания своего века. Чтобы решиться наложить такое проклятие, надо быть очень и очень… — она задумалась, подбирая слово, — …обиженной! Что он сделал, твой любимый? Не явился на свадьбу? Поиграл с ней и бросил? Обрюхатил и не признал ребенка?

Кровь бросилась Бруни в лицо. Ее Кай ничего этого не делал! Он был невиновен, и страдал за другого!

— Я ничего не знаю, — сквозь зубы пояснила она, — кроме того, что вина лежала на его отце.

— Вот даже как, — пробормотала госпожа Поползень. — Не повезло парню. Ванилла тебе передала мои слова?

Бруни кивнула.

— Так чего же ты хочешь от меня? — изумилась ведьма.

Матушка, наконец, развязала завязки кошелька и положила его на стол.

— Помоги мне! Сними проклятие! Здесь золото, но я могу принести еще…

Ведьма задумчиво высыпала монеты, сложила из них цветочек — кругляш в серединку, другие вкруг.

— И ты пойдешь в некромантскую лавку и купишь руку мертвеца, смелешь его ногти, заваришь кипятком из святого источника, что находится в Гаракене, добавишь пару ложек месячной крови и выпьешь? — уточнила она, испытующе посмотрев на Бруни.

К горлу Матушки подступала тошнота. К концу монолога госпожи Поползень она была уже оттенка пресловутого салатового платья, но, тем не менее, отчаянно кивнула.

Ведьма невесело хмыкнула, сгребла золотые обратно в кошель, подвинула его к клиентке.

— Моя специализация, девонька, — сообщила она, — любовное ведовство: привороты, отвороты, зелья для мужской силы или от женской бездетности. Такое сильное колдовство я, даже если бы хотела, не осилю!

— Но ты же только что сказала…

— Чушь сказала! — отрезала та. — Ни больше, ни меньше. Так что забирай золото и иди домой! Ежели надо будет приворожить какого-нибудь красавца или с беременностью помочь — приходи, приму.

Бруни молча кивнула, страшась заговорить и сорваться на бабий вой.

— Постой, — окликнула госпожа Поползень, когда посетительница уже взялась за дверную ручку, — не припомню ни одной ведьмы в Вишенроге или окрестностях, что смогла бы тебе помочь. Обратись к магам! Вдруг они помогут? Только ищи не ниже магистра Ордена!

Матушка вышла из каморки, прошла через комнату, не останавливаясь — на улицу. Ванилька подхватила юбки и поспешила за ней.

Уголек, сидящая у камина, проводила их глазами, похожими на куски янтаря, и принялась вылизывать наглаженный гостьей пузик.

Донатан их до дома не довел, поскольку был перехвачен стихией. Ураган носил имя Клозильда Мипидо.

В преддверии завтрашнего художественного сеанса матроне не спалось: сиделось у окна, смотрелось на убывающую Луну и печалилось. Когда зоркий глаз Тучи Клози узрел компанию, направляющуюся к трактиру, она поспешила на улицу, радуясь тому, что может поговорить с кем-нибудь о намечающейся шедевре. Время далеко за полночь ее не смутило. Ликуя так, что половина квартала плотнее запахивалась в одеяло и поминала тапочки Богини, Клозильда затащила подруг к себе, выставила на стол бутыль крыжовниковой настойки, присылаемой ей матушкой из провинции, тарелку с хлебом, сыром и кровяной колбасой, и принялась обсуждать грядущий день, вовсе не заботясь о том, что в разговоре участвует одна лишь Ванилла.

Бруни сидела молча, дежурно улыбалась и кивала. Румянец на ее щеки вернулся только с пятой стопки настойки, а с шестой появился явный интерес к напитку. Ванилла, никогда ранее не замечавшая за подругой тягу к спиртному, с ужасом следила, как убывает ароматная жидкость в бутыли, но вмешиваться не решалась.

— А что вы, девоньки, думаете о мастере Висту? — уже в сотый раз спрашивала Клозильда, мечтательно наматывая на запястье круг колбасы. — С виду-то он неприметный такой, однако ж в искуйстве понимает! Была я давеча у него в гостях…

— Неужели? — изумилась Ванилла.

— Могу! — уверила ее Клози. — Я — девушка свободных нравов, но строгого поведения! И потом, мы с ним разговаривали о картинах! У него весь жилой этаж в натюрморах и пизажах! А еще есть портреты матушки и батюшки! Я как глянула, прямо захолодела вся — ну словно живые, Пресветлой клянусь! И вот, значит, налил мне мастер Висту…

— Пива! — неожиданно ахнула кулаком по столу Матушка.

— Морсу! — оскорбилась Мипидо. — Поставил блюдо с твоими, Бруни, булочками и — верите, девы? — мы с ним весь вечер проговорили об искуйстве! У меня потом даже типун на языке выскочил, а у него…

— …На другом месте! — закатилась Ванилла. — Ой, не могу! Ой, Пресвятые тапочки, держите меня…

Вслед за ней засмеялась и Бруни. Ей было жарко и смешно, смешно и жарко.

Когда жидкости в бутыли осталось меньше трети, Ванилла с ужасом схватилась за щеки:

— Клози, что же мы делаем! Мы же портим будущую шедевру!

— Почему это? — подозрительно уточнила та.

— Потому что у вас завтра опухнут глаза и щеки! А Пресвятая — лицом светла, словно Луна, недаром ее зовут Луноликая богиня!

— У Луны на щеках пятна! — пьяно хихикнула Бруни. — Будто она оспой переболела!

— Так с Луны никто нашу Индари рисовать и не собирается! — возмутилась Ванилла. — Клози, где у вас ведро и студеная водица!

— Э-э… Зачем? — заинтересовалась матрона, подливая подругам настойки.

— Будем изображать нежный цвет лица! — важно пояснила Старшая Королевская Булочница. — И предупреждать отеки! Укроп есть?

— В погребе, в корзине!

— Вы меня, Клозильда, проводите, в погреб-то! — попросила Ванилла, вставая и покачиваясь. — А то я у вас в гостях впервые, могу куда-нибудь не туда забрести! Здание гильдии — оно вон, какое агромадное!

— Чай, меньше дворца будет! — проворчала Клозильда и с расстройством посмотрела на свою не выпитую стопку. — И вообще, чего это вы, девы, ко мне на вы, будто я знатная сайра какая? В одном квартале живем! Пошли, Ванилька Рю Мю… Дю Рю… Мем Дю… Тьфу ты! Ну и фамилиё!

— Я с вами! — подскочила Бруни.

Голова у нее закружилась, и она рухнула обратно на стул, едва его не обрушив.

— О-о, подруга! Сиди, сторожи харчи! — засмеялась Ванилла. — Мы быстро! Только за укропом и обратно!

Поддерживая и подталкивая друг друга, обе вышли. Бруни, проводив их взглядом, медленно выцедила напиток и принялась задумчиво жевать колбасу. На душе было сонно, будто задремала, она, горемычная, на борту светлой и легкой яхты Кая, несущейся по волнам в неизведанное. И морем пахло так славно — мокрым песком, водорослями, солью, свежим ветром. И паруса хлопали над головой, словно дети великанов играли в ладушки. И сама Луноликая Индари накрывала страдалицу мягкой пелериной, и пела колыбельную…

В дверь постучали. Матушка осознала стук не сразу, а через какое-то время, когда он стал оглушительным. Подруги не возвращались. Видимо, обе заблудились в коридорах дома Гильдии прачек.

Покачиваясь и хватаясь за мебель, Бруни добралась до двери и отодвинула засов. Ей даже в голову не пришло спросить — кто там?

— Батюшки, — сказала фигура в плаще с капюшоном, голос из-под которого звучал глуховато. — Матушка Бруни, ты ли это?

Бруни неторопливо оглядела себя. Если честно, в ответе она сомневалась.

Из темного коридора наконец-то послышались голоса. Мощное контральто Мипидо распевало один из гимнов, повествующий о несчастной любви Богини, преданной Аркаешем. Звук, разносимый узкими коридорами по всему зданию, походил на вой ураганного ветра в драконьей утробе.

— Пресвятые тапочки! — пробормотал гость, невольно пятясь назад.

Туча Клози с лицом ярко-зеленого цвета и красными, торчащими во все стороны волосами, выступила на порог кухни из темноты, ища заветную стопку глазами, отчего они свирепо вращались в орбитах глазниц.

— А… — нерешительно произнес пришелец и вдруг подпрыгнув, завопил: — А-а-а-а! Изыди, лукавый, я тебе еще не проигрывал и денег не должен!

Капюшон слетел с его головы, и Бруни с изумлением опознала в вопящем Короля Шутов и Повелителя Смеха, Господина Шуток и Хозяина толп — шута Его Величества короля Редьярда Третьего, благородного Андрония Рю Дюмемнона!

— Любимый? — вопросила Ванилла. — Это ты?

— Я-то — это я, мать твою! — перестав орать, с чуйством ответил Дрюня. Зубы его еще постукивали друг о друга. — А вот это — кто?

Ванилла перевела осоловевший взгляд на Тучу и уточнила:

— Эта фея? Клозильда Мипидо, глава Гильдии прачек! Почтенная матрона, которой завтра выпала честь изображать Пресветлую на полотне истинного мастера!

Шут сглотнул и отважился шагнуть в дом. Запер за собой дверь, прошел к столу, стараясь не смотреть на ‘фею’, налил себе настойки в чью-то стопку и залпом выпил. Потом еще одну. И еще.

— Фух! — сказал он, наконец. — Представляю, какая это будет шедевра! Простите, досточтимая Клозильда, я вас не узнал! А что с вашим, э-э-э, лучезарным обликом?

— Ой… — засмущалась Клози.

Ванилла усадила ее на стул. Среди собутыльниц она, как ни странно, крепче остальных держалась на ногах. Подойдя к мужу, Старшая Королевская Булочница одарила его страстным поцелуем. То ли он был слишком силен, то ли количество алкогольных паров, перекочевавших к любимому, оказалось велико, но когда она выпустила шута из объятий, тот улыбался, будто блаженный.

— Мы сделали маску для лица из порубленного укропа и огурцов, — пояснила Ванилла, за руку подводя Дрюню к столу и сажая рядом с собой, — а для волос — из красной глины с хной — чтобы блеска побольше было!

Клозильда достала еще одну стопку и подбросила на опустевшие тарелки сыра и колбасы. Разлила настойку и поинтересовалась:

— А что вы здесь делаете, досточтимый Дрюня?

— Скучаю по молодой женушке, — признался шут, цопнув пару кусков сыра и ломоть хлеба. — Я вернулся в свои покои, где она должна была ждать меня, сгорая от желания, но обнаружил лишь сгоревшую свечу и ночную рубашку любимой, уже успевшую остыть! И тогда я, как истинный рыцарь, отправился навстречу судьбе! — он покосился на Клози и неодобрительно добавил: — А встретил вас!

— Сладкий мой! — простонала Ванилла, привлекая его к себе на груди, как на диванные подушки. — Ты — настоящий мужик!

— По дороге я наткнулся на патрульных, один из которых любезно сообщил мне, где я могу найти жену, — пояснил Дрюня, устраиваясь на ‘подушках’ с комфортом. — Но мои прекрасные дамы, какова причина пиршества?

— Шедевра! — вскричала Клозильда.

— Хорошая компания! — вторила ей Ванилла.

— Несправедливость… — прошептала Бруни.

— Жил-был художник один,

В лесу дремучем ходил.

Дружбу с троллем водил,

Хотя тот и пил, как свин! — неожиданно звонко затянул шут на известный мотив.

— Хоп-хоу, пей, не жалей! — тут же подключились Клозильда и Ванилла.

— Художник троллю твердил

Красив и силен ты, мой друг,

А мех твой блестящ и упруг!

И на портрет — уговорил!

— Хоп-хоу, пей, не жалей! — с восторгом подпевал ‘хор’.

— Пять дней он его рисовал

Лучших красок совсем не жалел

А как тролль от внимания млел!..

На шестой портрет показал!

— Хоп-хоу, пей, не жалей!

— Тролль был сильно на друга сердит!

Ведь искусство не терпит лжи!

И художник в могилке лежит!

Над которой шедевра висит!

— Хоп-хоу, пей, не жалей!

Последние слова заглушил деликатный стук в дверь. Судя по всему, стучали сапогами, подкованными железом.

— Э? — изумилась Клозильда и попыталась встать, намереваясь пойти и открыть дверь.

— Сидите, матрона, умоляю! — вскочил Дрюня. — Не стоит шокировать людей, еще Индари знает что подумают о вашем жилище! Я сам открою!

За дверью обнаружился Йен Макхоллен в сопровождении патрульных. Окинув теплую компанию не менее теплым взглядом и задержавшись на мгновение на лице хозяйки дома, он укоризненно качнул лобастой головой.

— Господа мои хорошие, вы на часы гляньте? — попросил он. — Людям спать надобно, а вы песни орете, будто коты мартовские! А ну-ка, давайте расходится по домам!

— А я не желаю! — наморщила лицо Клози, отчего маска пошла трещинами. — Желаю праздновать!

— Прав он, — неожиданно подала голос Бруни и попыталась встать. — Да и мне пора, завтра рано вставать!

Дрюня подал ей руку, другой вытягивая Ваниллу со стула, как репку с грядки.

— Нуте-с, идемте, мои стрекозки! — явно кому-то подражая (Матушка как ни силилась, не смогла вспомнить), произнес шут. — Пора вам баиньки!

— Ну, настоящий мужик! — обвив его шею руками, повисла на нем жена.

Бычок хмыкнул, разглядывая живописную картину.

— Вы, господин королевский шут, супругу-то вашу до дворца не допрете! — искренне посочувствовал он.

— Конечно, не допру, что я, тяжеловоз, что ли? — обиделся Дрюня. — У Матушки, вон, заночуем! Тепереча, когда мы женаты, имеем полное право спать под той крышей! Да, любимая?

— Настоящий… — простонала Ванилла, кажется, засыпая.

— Рад был видеть вас, матрона Мипидо! — сказал шут и передернулся, вспомнив встречу.

— До завтра, подруженьки, — замахала ладошками, подбородками и красными волосами Клозильда, и широко зевнула. — Грядет шедевра современного искуйства! Грядет!

— Грядет, грядет! — успокоительно улыбнулся Макхолен и закрыл за Дрюней и девушками дверь.

В опустевшей кухне, трогательно уложив зеленое лицо на тарелку с сыром, сладко всхрапывала Туча Клози, и на ее губах порхала нежная улыбка.

Матушка проснулась засветло, гонимая с постели мыслью о предстоящем непростом дне. И… не смогла оторвать гудящую голову от подушки странного, малинового цвета, вышитой павлиньими перьями. Осознав, что таких подушек отродясь не бывало в доме Хлои и Эдгара Морехода, она испуганно посмотрела выше, где обнаружила… мужской подбородок с легкой степенью небритости. А оглядевшись, увидела мужскую руку, обнимавшую ее за плечо.

Сдавленно пискнув, Матушка вскочила и отпрыгнула к стене, разглядывая двоих, спавших на ее кровати. После чего схватилась за голову.

Дрюня Великолепный, на чьем плече она, оказывается, провела остаток ночи, повернулся к Ванилле, зарылся лицом в ее сонно колышущееся декольте и засопел дальше.

— Ох! — снова простонала хозяйка комнаты.

Держась за стенку, добралась до умывальника. Сунула голову в ведро с чистой водой, остудившийся за ночь, подержала до тех пор, пока челюсти не застучали, после чего, обернув волосы полотенцем, осторожно спустилась на кухню. За столом в ряд сидели Пип, Весь, скаливший белоснежные зубы в ухмылке, и очень внимательные сестрички Гретель. Все как один смотрели на Матушку с любопытством.

— Да-а! — спустя молчаливую паузу протянул Пип и подвинул ей кружку с дымящимся отваром трав и пряностей от похмелья. — И где же тебя так угораздило?

Матушка не ответила. Обжигаясь, выдула варево, громко сказала: ‘Фу!’ и поинтересовалась у наблюдателей:

— Мастер Висту уже пришел?

— С первым лучом солнца появится, — хмыкнула Ровенна, — зорянкой прискачет! Мы, хозяйка, без него столы двигать не будем! А то вдруг он скажет, что надо по-другому.

— Ты иди в мою комнату, поспи, — заботливо предложил Весь, — а то как есть умертвие умертвием! С этими двумя разве выспишься?

— Но… — попыталась возразить Матушка, однако Пип раздражённо махнул ладонью.

— Молчи, дочка! — грозно сказал он. — Сказано — спать, значит — спать. И потом, ты забыла? У тебя два дня выходных! Вот и отдыхай. А этих… — он неодобрительно посмотрел вверх, — я сам завтраком накормлю!

Бруни собиралась было возражать, вот только слова все куда-то разбежались. Постояв немного, она развернулась и отправилась в комнату оборотня.

Весь предпочитал спать без одеяла, поэтому его убрали в сундук, стоящий у стены. Накрываясь, Матушка ощутила тонкий запах пыли и шерсти, и вдруг почувствовала себя так уютно, будто ее обнимали родные руки… Кай уехал надолго, но когда он вернется, им придется поговорить! Он и сам этого хотел, и, кто знает, не собирался ли открыть ей свое истинное имя?

Когда Матушка спустя четыре часа спустилась вниз, в зале царило оживление, подпитываемое энергией маленького Висту. Четыре стола была составлены вместе под окнами и накрыты бархатным покрывалом. Косо падающие из окон солнечные лучи расцвечивали его яркими пятнами, робко трогали груды винограда, яблок, груш и зелени, живописно разложенные в изголовье. Осень дарила людям изобилие полей и садов, которое художник стремился отобразить в шедевре. Не хватало лишь модели!

— Послать бы кого-нибудь к Клозильде, — шепотом сказала Бруни Пипу, — боюсь, не проснется она к назначенному мастером времени!

— Сестры уже пошли, — буркнул тот, — мне на сегодня опоздунов достаточно!

Матушка невольно хихикнула:

— Кого?

— Опоздунов, — повторил повар. — Еле разбудил эту пару морковок! Ванилька чуть во дворец не опоздала, а Дрюня заявил, что король будет занят весь день и его, шута, услуги ему сегодня вообще не потребуются, потому он, шут, имеет право спать до вечернего времени исполнения им, шутом, супружеских обязанностей…

Он замолчал, сердито помешивая кашу в горшке. Снял пробу, добавил сахара и ванильного порошка.

— И что дальше? — заинтересовалась Бруни.

— А дальше я вытащил их из кровати, накормил и вытолкал взашей. И тебя вытолкаю сейчас! — пообещал он грозно.

— Меня зачем? — удивилась Матушка.

— Чтобы ты вышла погулять. Погода сегодня солнечная, хоть прохладно. Иди, сходи на причал или пройдись по лавкам. Гуляй, доченька! А то все в четырех стенах!

Бруни не заставила себя упрашивать. Прислушиваясь к звукам из зала, быстро съела предложенную кашу. Вернулась в свою комнату, где застала страшный беспорядок и нашла пару чужих предметов гардероба, видимо, забытых впопыхах. Умылась и переоделась в теплое платье, ботинки на меху и толстый плащ с отороченным мехом капюшоном, собрала сумочку и спустилась вниз.

В зале она застала растерянных сестричек Гретель и ревущую белугой матрону Мипидо. Прищуривая один глаз, будто целясь, та умудрялась разглядеть в малюсеньком карманном зеркальце клоки ярко-красных волос.

— И как-а-а-ая из ме-е-еня те-е-еперь Пресветла-а-ая? — вопрошала она Вистуна, стоящего рядом и трогательно гладящего ее по плечу. — Мне то-о-олько Кра-а-асную демоницу-у-у изобража-а-ать!

— Пресвятые тапочки! — ахнула Матушка. — Клози, ты, что же, так и уснула вчера с хинной маской на волосах?

Та кивнула, клокоча рыданиями, словно истинная грозовая туча громами.

Бруни переглянулась с гончаром. Тот растерянно пожал плечами. Взгляд Матушки упал на фрукты и овощи, украшавшие столы. Отложив сумочку, она взяла несколько виноградных гроздей и приложила к красным волосам Клозильды. Получилось живописно. В глазах мастера Висту блеснуло понимание.

— Ну-ка, успокойся! — неожиданно внушительно приказал он Туче Клози. — Иди, умойся, выпей воды и возвращайся! Я передумал рисовать Индари! Ты будешь являть собою Дух Осени!

От изумления Матрона прекратила рыдать и, всхлипывая, уставилась на маленького Висту.

— Ну же, душа моя, — ласково сказал он, сменив тон, — ты же просто Осенняя фея, взгляни на себя! У тебя прекрасная гладкая кожа, нежный румянец, яркие губы, необычного орехового оттенка глаза и красные волосы тебе только к лицу!

Клози зарделась.

Бруни впервые видела, как краснеет глава Гильдии прачек, становясь ярко-малиновой, в тон прическе.

— Ты можешь умыться в моей комнате, — тепло улыбнулась она Клозильде. — Там есть все для того, чтобы привести себя в порядок и причесаться. А красный цвет тебе, и правда, чрезвычайно идет!

Матрона напоследок судорожно всхлипнула и метнулась наверх, едва не расширив дверной проем на кухню.

— Благодарю за прекрасную идею, Матушка Бруни! — церемонно поклонился мастер Вистун и, взяв со стола розовощекое яблоко, покрутил. В глазах его появилось выражение нежное и мечтательное. — Я уже вижу шедевру!..

Матушка обратила внимание на его тонкие и чуткие пальцы. Рассуждая понятиями Ваниллы — мужчина с такими пальцами был гарантом чуйственного дамского удовольствия!

Тихонько улыбаясь, Бруни раскланялась с Висту, кивнула сестрам и вышла на улицу с легким сердцем. Будто сама Богиня шепнула ей, что шедевра удастся!

Но когда она сделала несколько шагов, улыбка исчезла с ее губ, словно развеянная прохладным осенним ветром.

Матушка замешкалась, решая, куда направиться, затем повернула в сторону побережья. Но пошла она не в порт — не хотелось видеть яхту Кая, одинокую, тоскующую по хозяину. Все более узкими и извилистыми улочками Припортового квартала она спустилась на набережную Русалок с ее ажурными беседками, увитыми отчаянно краснеющим девичьим виноградом, чугунными скамейками и кичливыми фонарями, а с нее ступила прямо на влажный песок пляжа. Его широкая полоса чернела грудами мокрых водорослей, на край набегали сердитые, украшенные белыми барашками пены волны. Левее, на каменистом отроге, стоял заброшенный маяк. Новый, оснащенный магическим негаснущим светильником, построили у входа в порт уже при Редъярде Третьем, а этот так и стоял покинутый, омываемый водами моря и оглаженный ладонями ветров, напоминая баклана, что готов сорваться с возвышенности вниз. Бруни часто ходила сюда в детстве, иногда одна, иногда с отцом. Они собирали ракушки на отмели и варили их прямо на пляже, на костре, в котелке, пускали кораблики, выточенные Эдгаром. Отец следил за тем, как смешные лодчонки упрямо преодолевают прибой, и глаза его полнились грустью. Мореход скучал по своему морю. Как-то юная Бруни спросила его, почему он перестал ходить в плавание, а он ответил: ‘Море — тот же бог, которому нужно поклоняться и приносить жертвы. Однажды я понял, что вступил в возраст, в котором, если не остановиться — начнешь жертвовать и свое будущее: жену, которую еще не встретил, детей, которые пока не появились… И я остановился. Сошел на берег в Вишенроге, устроился на работу в дом ушедшего на покой капитана, с которым доводилось плавать. А потом на рынке познакомился с твоей мамой. Мы с ней поспорили о часе лова камбалы, выложенной на одном из прилавков. И я оказался прав. Кажется, — он засмеялся, — она обижается на меня за это до сих пор! Когда же у нас появилась ты, я понял, что просто не имею права вас покинуть, как бы море не звало меня. Ведь ваше счастье куда главнее моей свободы!’ Тогда она не поняла его последних слов, а нынче они стучались в сердце, будто голодные птицы зимой в окно. Если бы она могла сделать Кая счастливым!

Матушка добралась до деревянных мостков, ведущих к маяку, села, свесив ноги, и плотнее укуталась в плащ. Ветер становился злым, кусачим, подвывал голодно, гоняя крачек над неспокойными волнами. А ведь всего пару дней назад синь неба и нежное солнце ласкали взор, и казалось, тихая прелесть природы никогда не сойдет на нет.

Она просидела, бездумно глядя на волны и горизонт, около часа. Сумочка, удерживаемая на коленях, ощутимо согревала, будто внутри лежала маленькая печка.

Скрип старых досок в шуме воды был почти не слышен, однако тот, кто приближался к Бруни со спины, явно желал, чтобы его заметили. Обернувшись на звук, она увидела Красное Лихо. Как и во время последних встреч, он был одет, словно бродяга — в простую стеганую куртку, штаны, заправленные в невысокие сапоги и простой черный плащ с капюшоном. Оборотень сел рядом, подумав мгновение, откинул капюшон и стянул шнурок, стягивающий косу. Встряхнул головой, позволяя волосам рассыпаться по плечам. Матушка невольно залюбовалась темно-рыжим, почти красным потоком, в котором не было ни единого седого волоса.

— Полковник, — поинтересовалась она, — зачем вы следите за мной?

Торхаш пожал плечами. Вытащил из кармана сверток замши и передал ей. В свертке оказалась небольшая круглая шкатулка из светлого металла, удивительно легкая и настолько изящная, что невольно приходила мысль об участии в ее создании эльфов. Она была покрыта тончайшей резьбой, а крышка украшена полупрозрачным кабошоном красного оттенка. Но как Матушка не пыталась открыть вещицу — та не поддавалась. Промучившись несколько минут, она подняла растерянный взгляд на Лихая.

Тот сидел с закрытыми глазами, подставив лицо ветру. Крылья тонкого носа хищно подрагивали, будто оборотень ловил запахи с той стороны залива — из Гаракена.

— Назови имя, маленькая хозяйка, — сказал он, не поворачиваясь и не поднимая век. — Коснись губами камня и произнеси его.

— Мое имя? — уточнила Матушка.

Лихай насмешливо покосился на нее оранжевым глазом.

Сердце Бруни пропустило удар. Неужели Кай нашел возможность прислать весточку? Но какое имя ей надобно называть? То, что она шептала жаркими ночами, плавясь в объятиях крепких рук любимого, или то, что навсегда разбило их призрачное счастье? В один миг вспомнились голос и запах, тихий смех и хриплый шепот…

— Кай! — прошептала Бруни, прижавшись губами к холодному кабошону. — Мой Кай!

Камень потеплел. Вспыхнул ярко и тут же погас. Торхаш одобрительно кивнул и посоветовал:

— Открой!

Крышечка поднялась от одного касания пальца, будто была на пружинках. На дне шкатулки лежал сложенный вчетверо листок бумаги. Торопясь, Матушка развернула его и прочитала: ‘Родная, я скучаю по тебе!’

Сомнения, сожаления и страх отступили в небытие. Кай был рядом, обнимал ее и шептал, касаясь губами волос: ‘Я скучаю…’

— Какая чудесная вещь! — дрогнувшим голосом сказала Бруни. — Спасибо, что принесли ее мне!

— Она называется Шепотом сердец — люди любят придумывать красивые, но глупые названия понравившимся вещам, — усмехнулся оборотень. — Шепотов всегда должна быть пара, иначе они не будут работать. Мой друг обнаружил один в сокровищнице еще до своего отъезда и взял с собой, а меня просил разыскать второй. Сегодня я, наконец, его нашел. Если ты захочешь ответить на письмо — положишь свое в шкатулку, коснешься камня губами и произнесешь имя. Он получит его почти мгновенно.

Бруни гладила тонким пальцем покатый бочок шкатулки и улыбалась. А потом вдруг спросила:

— Полковник, а почему вы не участвуете в инспекции пограничных гарнизонов? Мне кажется, без вас она будет недостаточно успешной!

Торхаш, подняв брови, посмотрел на собеседницу. Матушка была совершенна серьезна. В серых глазах не отражалось ни тени иронии.

— Через три дня университет откроет двери для абитуриентов, — пояснил он, наконец. — Если бы я отправился на границу — не успел бы вернуться к открытию. Я воин, а не учитель и тем более, не декан, но… если не я, то кто же?

Он одним движением вскочил на ноги.

— Позволь, теперь я тебя покину, маленькая хозяйка! Смотри, не простудись!

Бруни улыбнулась, глядя на него снизу вверх. В голосе оборотня насмешка не звучала вовсе, зато ясно ощущалась… забота. Она следила за ним глазами, пока он не покинул пляж, поднявшись на набережную. А потом вновь посмотрела на записку.

‘Родная, я скучаю по тебе!’

— А я, — прошептала Матушка, глядя на горизонт, — пытаюсь тебя спасти…

Брунгильда бродила по городу, пока не начало темнеть. В Вишенроге располагалось несколько Домов магических орденов. Она зашла в каждый. Все встреченные магистры в один голос твердили, что проклятие снять невозможно. Слушая их умные речи и все больше уставая от каждого сказанного слова, Матушка украдкой гладила чешую дракона, спрятанную в сумочку в качестве финального аргумента беседы, но не спешила с ней расставаться.

Выйдя из последнего Дома, Бруни устало опустилась на скамейку у входа. Надежда — живучий пламенный зверь, но и он, вспыхнув было после слов Госпожи Поползень, начинал умирать, покрываясь пеплом тоски.

— Шла бы ты домой, девонька, — присел рядом старичок-привратник. — Скоро совсем стемнеет, негоже такой хорошенькой без провожатых бродить!

Бруни украдкой бросила взгляд на его руки — нет, не было на пальцах магистерских перстней-печаток, так любимых маститыми магами. Она тихонько вздохнула и… расплакалась.

— Дело, видать, серьезное, — растерялся старичок.

— Конечно, серье-е-езное, — всхлипнула Матушка, — раз никто из магистров мне помочь не может!

— На каждого магистра найдется архимагистр! — назидательно поднял палец привратник, погладил Бруни по макушке, как маленькую, и ушел в Дом, звеня подвешенными к поясу ключами.

Матушка отчаянно протерла глаза и посмотрела направо. Там возвышалась над городом башня Ласурского архимагистра, выстроенная из серого мрамора с золотыми прожилками, имеющими обыкновение светиться в темноте. От этого по ночам башня сияла, будто божий перст, направленный в небо, а в пасмурную погоду была видна с моря не хуже Вишенрогского маяка. Вот и сейчас на ее стенах оживало золото, порскало во все стороны быстрыми озорными ящерками.

Решительно высморкавшись, Бруни затолкала платочек в сумочку, запахнула плащ и, как бабочка, полетела к свету.

В огромной приемной, занимавшей весь первый этаж, она заробела от вида великолепных скульптур, явно сработанных гномьими мастерами, шикарной, украшенной драгоценными камнями люстры и от безлюдья. Впрочем, сердитое покашливание, раздавшееся из-за огромного стола в дальнем конце зала, указывало на то, что она не совсем права. Матушка направилась туда, нервно прижимая к груди сумочку и боясь оступиться на полу, зеркалом отражавшем потолок.

— Ближе подойдите, — раздался скрипучий голос, когда она в нерешительности остановилась в некотором отдалении от стола.

Бруни шагнула вперед и разглядела сидящего за столом гнома в синей мантии с золотыми звездами, который смотрелся на нем банным халатом.

— Зачем вы пришли? — поинтересовался тот, глядя на нее поверх очков.

— Мне нужно поговорить с архимагистром, — твердо сказала Матушка. Пламенный зверь надежда толкал ее под руку лобастой головой, вынуждая быть мужественной. — По личному делу.

— Сегодня не приемный день! — отрезал гном и уткнулся в огромную книгу, лежащую перед ним и освещенную ярким светом магического светильника, изображавшего изрыгающего пламя дракона.

Стиснув зубы, Бруни вытащила из сумочки сверток, который носила с собой весь день, и положила прямо на открытые страницы.

— Прекратите хулиганничать! — возмутился гном.

Ткань распалась, открыв чешую, и вдруг свет в помещении померк. Внутри нее разгоралось сияние, звездами отражаясь в зрачках опешившего гнома. Волнами, полными ласкового тепла, оно затопило помещение, заставив люстру погаснуть, а ее подвески заговорить нежной апрельской капелью.

— Глазам не верю, Брутобрутт, — прозвенел чей-то голосок, — неужели настоящая?

Гном сморгнул, неуклюже вывалился из кресла и низко поклонился, совсем скрывшись под столом.

Матушка обернулась. Позади стояла невысокая женщина, откидывая капюшон голубого бархатного плаща. Ее светлые волосы в нарушение всяких традиций были коротко подстрижены, а огромные синие глаза смотрели на Бруни с неподдельным интересом.

— Моя леди, — гном выкатился из-за стола, непрерывно кланяясь. — Девушка заявила, что хочет поговорить с архимагистром по личному делу и принесла этот… — он запнулся, — …камень.

— Да брось, Бру, — усмехнулась женщина, становясь на мгновение старше, — мы оба знаем, что это вовсе не камень. И раз девушка принесла его нам — ей тоже об этом известно! — Незнакомка посмотрела на Бруни. — Не так ли, дорогая?

Матушка кивнула.

— Возьми ее и следуй за мной, — приказала синеглазка. — Бру, организуй нам чего-нибудь горячего и сладкого! На улице такой ветер!

— Конечно, — пробормотал гном, косясь на Матушку, прятавшую свет чешуи в складки ткани.

Незнакомка отошла от стола. В ее движениях прорывалась страстность целеустремленной натуры. Матушка, наглядевшаяся за годы работы с людьми на самые разные характеры, невольно позавидовала спутнице — такая, хотя с виду хрупка, как эльфийка, коли ей что понадобится, не остановится и перед самим Аркаешем! Толкнет плечом, проходя мимо, и взглядом не удостоит!

Женщина обернулась, приказав:

— Подойди сюда.

Когда Бруни остановилась перед ней на расстоянии шага, та пояснила:

— Встань вплотную, глупышка. Иначе портал не перенесет нас одновременно.

— Портал? — испугалась Матушка.

— Портал, — улыбаясь, кивнула незнакомка на плитки пола, складывающиеся в этом месте в странный, притягивающей взгляд орнамент, который неожиданно стал объемным и слился в пеструю воронку.

Бруни провалилась вниз, даже не успев вскрикнуть. Спустя забытый вздох она оказалась в большой круглой комнате, где вместо стен были огромные окна.

Матушка ахнула, позабыв о собственном страхе и приникла к стеклу. Вишенрог лежал перед ней, как на ладони, огромной морской звездой, светящейся на черном песке ночи. От моря исходило зеленоватое сияние — это Луна сыпала на него мерцающую пыльцу, выглядывая сквозь рванину облаков.

— Красиво, да? — сказала незнакомка, останавливаясь рядом.

Она избавилась от плаща и оказалась одета в коричневый бархатный мужской костюм — короткий камзол и обтягивающие штаны, заправленные в высокие сапоги. Из-за ворота и рукавов камзола торчали белопенные кружева.

— Люблю Вишенрог с детства, — продолжала она. — Я родилась в Припортовом квартале, а ты?

— А я — в квартале Мастеровых, — осмелев, призналась Бруни. — У меня семейное дело. Трактир ‘У Матушки Бруни’.

- ‘У Матушки Бруни’? — с изумлением переспросила синеглазка и сказала, кажется, самой себе: — О как! Что ж, проходи, садись за стол, Матушка Бруни. Выпьем чаю. Обожаю гномские печенюшки с грибами, а Бруттобрут печет их просто великолепно!

Гном, — будто ждал, пока произнесут его имя! — появился на портальных плитках, ловко удерживая уставленный посудой поднос.

Бруни повела носом — запах гномских печенюшек оказался необычным, но привлекательным. ‘Вот бы узнать рецепт!’ — мимолетно подумала она и тут же забыла об этом.

Гном составил посуду на столик у одного из окон, разлил чай по чашкам и покинул комнату, напоследок бросив на Матушку испытующий взгляд.

— Итак, — произнесла незнакомка, изящно удерживая чашечку и дуя на горячий напиток, — зачем тебе понадобилась встреча с архимагистром? И что ты хотела решить при помощи… — она кивнула на сверток, который Бруни так и не выпустила из рук, — …этого?

Матушка качнула головой.

— Простите, госпожа, боюсь, мне поможет только он. Я была сегодня во всех магических Домах, и ни один из магистров не смог решить мою проблему.

— Интересные, однако, проблемы у владелиц трактиров! — заметила незнакомка и резко поставила чашку на блюдце. — Ты хотела меня видеть — теперь рассказывай!

— А… — сказала Бруни, догадавшись о том, кого видит перед собой. — Вы… Э-э-э… Ой!

— Ох, эх, ух и ах, — глубокомысленно добавила синеглазка. — Что там еще у нас есть? Хоп, гномье ‘хусним’ и эльфийское ‘идэн-на-хой’! Девочка, я трачу на тебя свое личное время, понимаешь?

— Понимаю, — покраснела Бруни, — простите меня. Я…

И она, уже в который раз за этот день, рассказала о проклятии все, что знала.

Синеглазая архимагистр слушала молча, качала ногой, затянутой в изящно сшитый сапожок, иногда принималась гонять под потолком магических светлячков или смотрела в сторону моря, и тогда глаза ее, как и оно, полнились тьмой.

— Я отдам чешую, если вы мне поможете его спасти, — тихо сказала Матушка в довершении рассказа. — Подарю.

Архимагистр взяла чешую в руки. Положив на одну ладонь, накрыла другой и прикрыла веки, будто прислушивалась к безмолвному голосу, поющему чудесные песни. На ее розовых губах появилась изумленная улыбка.

— Откуда это у тебя? — поинтересовалась она, открывая глаза и пристально глядя на Бруни.

Матушка сморгнула — ей показалось, что зрачки собеседницы светятся в полумраке комнаты.

— Это подарок друга. На день рождения.

— От чистого сердца! — заметила архимагистр. Огладив напоследок гладкий бочок чешуи тонкими пальцами, с сожалением завернула ее обратно в ткань, и… положила сверток на колени Матушке.

— Значит, тебя зовут Бруни… А меня — Ники, — неожиданно сказала она. — Ники Никорин. Как и в твоей, в моей крови нет ни капли благородной, а мой отец ходил под парусом простым матросом и сгинул в море, когда мне было пять. Называй меня просто Ники, договорились?

— Договорились… Ники, — кивнула Матушка. У нее снова прихватило сердце — от того, что сверток ей вернули.

— Твоя плата щедра, но не для этого случая, — заметила архимагистр Никорин и, встав, подошла к самому стеклу.

Прижалась к нему лбом.

Бруни с болью смотрела ей вслед. С болью смотрела вслед последней надежде.

— Не сверли меня взглядом, — не оборачиваясь, сказала Ники. — Ты разрываешь мне сердце! Я пытаюсь вспомнить одну забытую легенду… Знаешь, — порывисто обернулась она еще через несколько минут, — коли Пресветлая будет благосклонна к тебе, найдется тот, кто сумеет помочь!

Матушка резко встала, шагнула вперед. В глазах ее стояли слезы.

— Что я должна делать?

— Отправляйся домой. Поздно уже. А завтра навести того, кто подарил тебе чешую. Он — добр и благороден, а это — уже чудо в наш жестокий век!

— А потом? — враз пересохшими губами спросила Бруни.

Ники Никорин пожала плечами.

— А потом все — на милость Индари… Боги любят горячие сердца и чистые помыслы! И терпеть не могут гордецов!.. Теперь — уходи.

Она щелкнула пальцами и в магическом вихре, подхватившем Матушку, та расслышала затихающее:

— Бру, запечатывай башню!

Опомнилась Бруни за порогом от холодного ветра, пощечиной хлестнувшего по мокрым от слез щекам. Луна скрылась за облаками, вокруг башни было светло, как днем, но в переулках вовсю веселилась тьма, пугая слабые огни магических фонарей и тряся страшными тенями в подворотнях.

Запрятав сверток в сумочку и поплотнее запахнув плащ, Матушка поспешила домой, представляя, какую выволочку ей устроит переволновавшийся Пип из-за позднего возвращения.

Она добежала до площади Мастеровых так быстро, будто на крыльях летела — подгонял усиливающийся ветер и страх перед темнотой, залившей чернилами улицы Вишенрога.

Из открытой двери трактира пахнуло жаром, дымком и лесными ягодами. Матушка шагнула через порог, скинула капюшон и застыла в восхищении. Пол перед зажженным камином был застелен медвежьей шкурой, которой в доме отродясь не бывало, а сам камин задрапирован шторами из комнаты Бруни. Справа лежал, положив голову на лапы, волк-переросток, насмешливо блестел зелеными глазищами на Тучу Клози, не совсем целомудренно замотанную в шикарное красное покрывало, явно снятое с чьей-то кровати. Перед шкурой валялись небрежно брошенные алые шлепанцы с пушистыми помпонами, рядом с которыми застыл, опустившись на одно колено и поигрывая мышцами, красавец Марх, облаченный в одну лишь набедренную повязку. Судя по ‘поигрыванию’ период смущения перед публикой у него уже давно прошел.

Мастер Висту, кажется, похудел и потемнел лицом, но полнился все той же нервической энергией, что сжигала его с самого утра. Застыв у мольберта, освещенного полукругом стоящих прямо на полу свечей, он внимательно разглядывал только одному ему виденный штришок, которым явно был не доволен.

За столом в центре зала сидели в ряд благодарные зрители, наблюдающие за рождением шедевры: Пип, сестры Гретель, Персиана с Ванилькой и… полковник Торхаш. На столе дымились чашки с морсом, были расставлены тарелки с сыром и мясом, положены уже остывшие лепешки. В центре красовался никем пока не тронутый сырный торт.

— Что здесь происходит? — подойдя к Пипу, тихо поинтересовалась Матушка.

— Мастер пошел на диптих! — оглянулся повар, даже не обратив внимания на ее позднее возвращение. — Пока был дневной свет, рисовал Осеннюю фею изобилия, но света не хватило, а чуйство полета осталось. Поэтому Дух Осени ждет завтрашнего утра, а матрона Мипидо была таки вынуждена согласиться стать Пресветлой, у которой коварный Аркаеш похищает тапочки.

— У меня затекло колено! — заныл ‘коварный Аркаеш’, видимо, уже в который раз.

Висту не обратил на него никакого внимания. Матушка, обойдя его, заглянула в лицо — взгляд маленького мастера был обращен внутрь себя, а на челе лежала печать Вечности. Восхищенно вздохнув от того, что коснулась истинного искуйства, Бруни вернулась за стол и подтянула к себе не тронутую чашку Ваниллы. Морс еще не успел остыть. После промозглости осеннего вечера это было очень кстати! Подруга потери не заметила. Пожирала глазами плечистый торс Марха, рельефы мышц, выпуклые обнаженные ягодицы. Ее сестра, законная жена ‘демона’, сидела рядом с похожим выражением лица. Обе только что слюну не пускали.

— Где ты была, маленькая хозяйка? — шепотом спросил оборотень. — Разве тебе мама не говорила, что ходить в темноте по городским улицам опасно?

— А что вы здесь делаете, полковник? — похожим тоном поинтересовалась Матушка. Она слишком намучалась за день, чтобы сносить насмешки. — Разве бравые гвардейцы не должны быть на службе или готовиться к открытию спецфакультета?

Торхаш изумленно взглянул на нее и… беззвучно рассмеялся, блестя в полумраке белоснежными зубами.

— Я принес одеяние для богини, — отсмеявшись, пояснил он. — Когда выяснилось, что мастер Висту использовал все полотнища в этом и своем доме, до которых смог дотянуться, но не нашел искомого, с ним случился нервный срыв. Мы с Весем собирались поохотиться — едва начнутся занятия, времени на развлечения, увы, не будет ни у него, ни у меня! Зайдя за ним сюда, я стал свидетелем драмы, и мое нежное сердце не выдержало. Тем более я вспомнил об этом чудовищном покрывале, которое кто-то из любовниц притащил в мой дом. Как ты видишь, оно подошло идеально. Даже я вынужден признать, что матроне Мипидо красный к лицу.

— У вас есть любовницы, полковник? — живо повернулась к нему Ванилла. — А слухов во дворце о вас не ходит!

— Коли есть пестик, будут и ступки… — пробурчала старшая Гретель.

— Я их, — усмехнулся уголком рта оборотень, — загрызаю на корню.

— Кого? — испугалась Ванилла.

— Слухи!

— У меня поясница болит! — взмолился Марх. — Можно, я немного подвигаюсь?

— Висту, миленький, у меня тоже затекли окорочка! — поддакнула Клози. — Давай сделаем паузу и скушаем тортик? Он так опупительно пахнет!

— А? — будто очнулся художник. — О! Конечно, дорогая Клози! Выпьемте морсу! — он неожиданно широко улыбнулся, сделавшись не похожим на себя самого и добавил: — Должен вам сказать, ребята, что вы оба — великолепные модели! О таких живописец может только мечтать!

— Я… так… рад!.. — кряхтя, сообщил Марх и принялся подниматься частями. Передничек, прикрывающий чресла, многозначительно шевельнулся.

Матрона непроизвольно облизнулась, но была оттеснена Персианой, накинувшей на мужа собственную шаль и проводившей его к столу, тесно прижимаясь бедром к его бедру.

— Режем тортик! — обрадовалась Ванилла и чмокнула отца в щеку. — Папа, никто в Вишенроге до сих пор не превзошел тебя в искуйстве сырных торов. Мама это когда еще говорила, а с тех пор так ничего и не изменилось!

Пиппо смущенно обнял дочь.

Дверь распахнулась, будто от порыва ветра. Если это и был ветер, он явно упал в чан красильщика тканей, ибо ворвался вихрем, сочетавшим зеленое, желтое и красное.

— Хоп-хэй, родственнички! — завопил с порога Дрюня, скидывая безумного цвета плащ прямо у порога. — Я соскучился по семье!

Резко замолчав, он обвел взглядом помещение, задержавшись на раскрасневшейся Клозильде, щеголяющей голыми плечами, руками и ступнями, на Мархе Тумсоне, закутанном в женскую шаль и на полковнике Торхаше, одетом, как разбойник с большой дороги.

— Сладкий мой! — бросилась к нему Ванилла. — Ты пришел! А говорил, что будешь всю ночь занят!

— Я ошибался! — с достоинством заметил шут и, обняв ее за талию, прошел к столу. — А что здесь, собственно, происходит? Карнавал?

— Мастер творит шедевру! — пояснила Персиана, раскладывая разрезанный торт по тарелкам. — Лапы помой! — Шлепнула она по рукам обернувшегося в человека Веся, тянущегося к тортику, и продолжила: — А мы наблюдаем! Не каждый день удается приобщиться к величию гиганта кисти!

Висту скромно уткнулся носом в стол.

— Как интересно! — протянул Дрюня, глотнув морса из чашки Пипа. — Жаль, что я был занят с Его Чудотворным Величеством целый день! С удовольствием бы поучаствовал в, э-э-э, композиции!

— Это в какой же роли? — поинтересовалась, прищурившись Ванилла. — Демон уже занят!

— Да! — Марх выразительно поиграл грудными мышцами, проглядывающими в вырез шали. — Я занят!

— Он занят! — растаяла Персиана и приникла к мужу жарким поцелуем.

Марх не преминул ответить. Казалось они, позабыв о застолье, сейчас же займутся друг другом со всей страстностью изголодавшихся молодых тел.

— Кхгм! — грозно кашлянул Пип. — Уймитесь оба и ешьте торт!

Дрюня одобрительно хмыкнул. Его супруга ехидно хихикнула.

Матушка тихо пила морс и ощущала, как оттаивает заледеневшее сердце. Что ни говори, а самое главное на свете — не богатство и знатность, не приключения и бурные романы, а счастье тех, кто рядом!

— Не бросайте его! — прошелестело вдруг, будто сквозняком.

Бруни изумленно посмотрела по сторонам и наткнулась на внимательный взгляд полковника. Торхаш, поднявшись, оправлял куртку, накидывал на плечи черный поношенный плащ. Весь с лицом, измазанным тортом, ждал его у порога, дрожа от предвкушения доброй охоты.

— Что бы ни случилось… — одними губами добавил Красное Лихо и, умудрившись поклониться всем сразу, быстро вышел.

— Я бы мог изобразить любимую яблоню Богини, — задумчиво рассуждал, между тем, Дрюня. — Раз уж роль ее любимого песика исполнил Весь. А что? — он вдруг вскочил, встал на руки и медленно отвел одну из них в сторону. Согнул ноги под немыслимым углом, оттопырил голову, отклянчил задницу и застыл, балансируя в совершенно невозможной композиции.

— Ах! — захлопала в ладоши Ванилла.

— О-о! — восхищенно закатила глаза Клози.

Персиана, занятая ‘демоном’, лишь одобрительно кивнула.

— Послал рок в зятья студень! — поморщился Пип.

А Матушка вдруг ощутила страшную усталость. Поднялась из-за стола, так и не попробовав тортик, погладила по плечу Пиппо, опасливо обошла застывшего раскорякой Дрюню и поднялась к себе. Движения давались с трудом, будто она двигалась в вязком тумане, неуклонно заволакивающим все вокруг. Она легла в холодную кровать и, дрожа от озноба, попыталась представить себя в объятиях Кая. Но звуки, доносившиеся снизу, спугнули иллюзию. Когда-то давно Хлоя и Эдгар вот так же собирали друзей, засиживаясь далеко за полночь. Маленькая Бруни, лежа в своей кроватке и прижимая к животу сшитого матушкой пса с глазами из перламутра, слушала их голоса и смех. Мир казался ей незыблемым, верным и вечным, в душе царили покой и порядок, а вокруг теснились сны, полные чудес…

Матушка Бруни спала, сжавшись в комочек, словно хотела исчезнуть из этого мира, чтобы снова очутиться в том.

— Ой, чтой-то с вами, хозяйка? — удивилась Виеленна, когда ранним утром Матушка спустилась в кухню.

Ровенна бесцеремонно накрыла лоб Бруни ладонью и воскликнула:

— Да она горит!

— Со мной все хорошо! — вяло отбивалась та от сестер, потащивших ее обратно в комнату.

Ее продолжало знобить. Кроме того, кружилась голова и ломило кости. Не иначе наглоталась вчера холодного воздуха, пока бежала домой в ночи!

— Вы, хозяйка, лежите и не вставайте! — погрозила пальцем Ровенна. — С мастером и его моделями мы сами справимся, а вам — пить травяные отвары на меду! Вот Ванилька проснется, попрошу ее натереть вас гусиным жиром для тепла!

— Не надо жиром! — испугалась Матушка. — А они, — что же? — здесь с Дрюней ночевали?

— В комнате Веся, — кивнула старшая Гретель. — Он все равно всю ночь шлялся по лесам с господином полковником. И, кстати, принес нам двух жирных куропаток с охоты! Так что мастер Пип обещался сегодня на ужин сотворить жаркое с клюквенным соусом!

Сумочка с ключом к разгадке тайны проклятия так и лежала на столике у кровати, а у Матушки не было сил подняться с постели! Бруни мысленно застонала.

— Сейчас принесу вам молока с медом и спать! — сердито заявила Ровенна. — Вот молодежь пошла, чуть что, сразу в лихорадку!

После молока с медом Бруни страшно потянуло в сон. Она мужественно боролась, но путаные видения обступили ее, не давая пошевелиться. Разогнать их ей удалось только под вечер — после нескольких чашек отвара и растирания вонючим жиром, насильно проведенного непреклонной Ваниллой. Прислушиваясь к звукам снизу — зрители смотрели второй акт пьесы под названием ‘Рождение шедевры’ — Матушка торопливо умылась, оделась, взяла сумочку и тихо спустилась вниз. Прокралась к задней двери, как вдруг спиной почувствовала чей-то взгляд. Обернулась резко — в прорехе занавеси, отделяющей кухню от зала, жутковато светился зеленый глаз.

Она облегченно вздохнула, прижала палец к губам и выскользнула на улицу.

Дежурный маг уже шел вкруг по площади. С вершины его посоха срывались маленькие молнии, торопясь на одну короткую ночь стать жизнью фонарных сердец.

Поглядывая на быстро темнеющее небо, Матушка отправилась к дому Григо Турмалина. Временами накатывавшая слабость заставляла ее останавливаться, чтобы передохнуть, но неумолимая уверенность в верности пути гнала вперед. Правда, рука об руку с ней шествовал страх ошибиться, однако Бруни не обращала на него внимания, шепча пересохшими от жара губами гимны Пресветлой.

Григо занимал единственную комнату в мансарде старинного обветшавшего дома на окраине двух кварталов — Мастеровых и Белокостных. Несмотря на грязь, забитые досками окна, подобные бельмам на глазах старца, перекошенные двери, и веревки для сушки белья, в которых дом запутался, будто в паутине, в нем ощущалось величие прежних времен. Он до сих пор стоял крепко, не кособочился и не пошел трещинами, словно врос в родную землю, собираясь бороться до тех пор, пока она не скрыла бы крыши. Хозяева купили его за беценок, понастроили внутри перегородок, обокрав великолепные залы пространством, и стали сдавать жильцам, которые не могли позволить себе лучшее жилье.

Бруни, перед тем, как зайти в дверь и подняться по лестнице, посмотрела в плотно занавешенные изнутри окна мансарды. Хозяин явно был дома — сквозь щели в шторах прорывался иногда непослушный лучик света, яркий до дрожи.

Такой же свет лежал и под дверью, дразнясь, будто высунутый язык. Матушка постучала, но никто не ответил. Постучала снова и окликнула Григо — тот не отозвался.

Дурнота навалилась с новой силой. Заныли кости, будто тролль выкручивал их, как мокрую тряпку. Бруни уткнулась лбом в дверь, привалилась к ней — ноги не держали. Створка вдруг подалась и… Матушка влетела в комнату и тут же зажмурилась: свет был слишком ярким, таким, что выбивал слезы из глаз даже сквозь закрытые веки.

Она открыла глаза лишь спустя пару минут. Не было каморки с куцей обстановкой — шкаф, кровать, стол и пара табуретов. Не было сучковатого, помеченного жучками темного бруса стен, дощатого пыльного пола. Не пахло старостью и нищетой, безнадегой и лекарствами…

Бруни стояла на вершине холма, с которого буйный лес сбегал в равнину, залитую светом. Там взблескивали золотые шпили невиданных башен и вились яркие стяги… Там лазоревые озера целовали друг друга, делясь водами, и стаи белых лебедей поднимались под облака, оглашая воздух трубными криками. Там пахло сладостью грез и свежестью юного мира. Там на востоке расцветало дурманным маком великолепное солнце, а на западе ткала серебряную паутину красавица Луна. Тихонько напевала колыбельную далеким горам, укрытым туманом, что то и дело пронизывали стремительные взмахи чьих-то огромных крыльев…

— Бруни!

Оклик заставил Матушку моргнуть. Чудесное видение тут же потерялось: съежилось, померкло, будто испугалось. Слабый свет свечи на столе назойливо указывал взгляду на истрепанное тонкое одеяло, в которое кутался сидящий на кровати старик.

— Я знала, что вы — маг! — прошептала Бруни и, шагнув к кровати, упала на колени, чувствуя, как истаивают решимость и уверенность, оставляя только страх — животный, темный, идущий из глубины сердца. — Господин Григо, умоляю, помогите!

Турмалин с трудом поднялся. Матушка вспомнила, что не видела его на свадьбе Ваниллы и поразилась тому, как он сдал за последние дни. В его шевелюре не осталось ни одного черного волоса, а глаза поблекли, как у слепца. Медленно наклонившись, Григо попытался помочь ей встать.

— Что случилось? — взволнованно спросил он.

Бруни нашла в себе силы подняться самостоятельно. И даже помогла Турмалину вернуться на кровать.

— Что это с вами? — едва не плача, спросила она, держа его руку, покрытую вздувшимися венами. — Вы выглядите так, будто…

— …Умираю? — грустно усмехнулся тот. — Ты права! Мой человеческий срок подходит к концу. Старческая немощь, знаешь ли, неприятнейшая штука! Особенно, когда ты находишься в здравом уме и доброй памяти, и помнишь себя… — он запнулся. С тоской посмотрел на трухлявые доски пола, туда, куда скрылось видение, полное света и воздуха, и докончил: — …Молодым!

— Нет! Это… это неправильно! — прошептала Бруни. — Так не бывает, господин Григо!

Тот неожиданно остро глянул на нее из-под отекших век.

— И не так бывает, дитя!

Матушка хлюпнула носом.

— Но вы же маг! Я видела… видела тот прекрасный мир, и что это, если не волшебство? Отчего вы не поможете себе, не прогоните старость и болезни?

Слушая ее, старик качал головой, упрямо и равномерно, будто часовой маятник.

— Себе я помочь не в силах! Однако ты зачем-то бежала ко мне в поздний час, хотя, как я вижу, тебя трясет от лихорадки. Зачем? Чем я могу помочь тебе?

Бруни достала из сумочки подарок Григо и положила ему на колени. Сердце рвалось на части от желания сказать одно, однако произнесла она совершенно другое:

— Я возвращаю ваш подарок, господин Турмалин. Продайте чешую, прошу вас! Вы наймете хорошего мага-целителя, коли сами не можете излечить себя, и денег еще хватит на нормальное жилье! Сейчас я вернусь в трактир и пришлю Ровен с…

— Сядь! — неожиданно повысил голос Григо.

Матушка опустилась на табурет у кровати и застыла, испуганно глядя на старика. Ей показалось, или его тень, колышущаяся на стене позади от света свечи, выросла, заполнив пространство комнаты?

— Хочу показать тебе, кого ты сейчас пытаешься спасти в моем лице! — продолжал, между тем Турмалин. — Я расскажу тебе об одном… пусть будет маг, хорошо! Он жил на рассвете времен, когда зимы растягивались на десятилетия, а мир сочился волшебством, как зрелый плод — соком. И терпеть не мог людей! Удивлялся, отчего Боги возятся с такой мелочью, тратя на них мудрость и силы? Однажды, встретив Индари…

Бруни вскинула на него изумленный взгляд, заметив который, Григо кивнул, и продолжал, как ни в чем не бывало:

— …Маг поделился с ней своими мыслями, а в довершение всего предложил уничтожить людей, чтобы не тратить на них драгоценное время. Богиня выслушала внимательно и ответила так: ‘Не считай себя венцом творенья! Мы не очень довольны тем, какими получились люди, но и среди них встречаются пылающие сердца и светлые души’. Маг заспорил. Разгоряченный ее отказом, он не выбирал слов и был груб в выражениях. И чем сильнее он злился, тем спокойнее и прекраснее становилась Богиня. В конце концов она улыбнулась. ‘Гордецов следует учить… — сказала она. — Поживи среди людей, поживи как люди, а после этого мы встретимся и поговорим, так ли плохи и ничтожны они все, как ты утверждаешь!’

Матушка затаила дыхание, наблюдая за Григо, который стиснул руки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— И Пресветлая отобрала его силу, оставив ему в качестве напоминания о былом могуществе возможность рисовать призраков прошлого и… исполнить одно человеческое желание, — довершил он, с болью окинув Бруни взглядом. — Ты пришла за помощью к тому, кто хотел истребить твоих предков. Женщин, стариков, детей… ВСЕХ! Ты все еще хочешь, чтобы я помог тебе?

Матушка едва заметно кивнула. В эту минуту она отчаянно жалела Григо, Кая и себя саму, и затруднилась бы сказать, кого больше!

— Боги не сколько мудры, сколько коварны, — вздохнув, вновь заговорил старик. — Исполни я желание человека, назначенное Пресветлой, сила вернулась бы ко мне, но…

Турмалин поднялся и прошелся по комнате, кончиками пальцев касаясь низкого потолка, стен, предметов мебели. Откинул штору, выглянул на улицу и зябко поежился. Огонек оплывающей свечи в подсвечнике у кровати заколыхался от сквозняков, тут же задувших в оконные щели. Тени, притаившиеся в углах комнаты ожили, посмотрели в лицо Бруни страшными пустыми глазами, потянули к ней крючковатые пальцы…

Григо вернулся к кровати, сел. Глаза у него были пусты, словно он сам стал бесплотной тенью:

— …Оно оказалось невыполнимо!

— Что это за желание? — страшась ответа, все же спросила Матушка.

И старик тихо ответил:

— Желание человека отдать свое счастье за счастье другого…

* * *

К ночи сильно похолодало. Камни покрылись изморозью, лужи сковал тонкий ледок. Бруни, кляня слабость и дурноту, брела домой, стараясь не наступать на обманчиво блестящего предвестника зимы: или провалишься ботинком в лужу подо льдом, или, не приведи Пресветлая, поскользнешься и крепко приложишься чем-нибудь полезным о мостовую!

Народу на улицах было немного. Большинство торопилось домой, особенно не глядя по сторонам и вожделея теплого очага и кружек с горячими напитками. Один из прохожих грубо толкнул Матушку плечом. Она едва не упала. Сердито обернувшись, разглядела фигуру высокого и сутулого мужчины, чуть повернувшего голову в ее сторону. В безмолвном жесте было нечто угрожающее и знакомое: сочетание явно не в пользу молодой женщины на темной городской улице. Судорожно вздохнув, Матушка ускорила шаги, затем побежала, спиной ощущая явный интерес незнакомца, не слыша вкрадчивых шагов, но с ужасом догадываясь, что он двинулся следом.

Он настиг ее на совершенно пустой улице Колокольчиков, грубо развернул, толкнул в подворотню и прижал к стене, шаря по телу руками. Навалился, дыша в лицо недавно съеденным ужином. Вырвал сумочку, взвесил на ладони, не глядя, сунул на пазуху. И вновь навис, недобро улыбаясь.

— Ну что, узнала меня, маленькая сучка? И где же твой щеночек сейчас? Почему он не заступается за тебя? Ведь не заступается, нет? — он огляделся, будто ожидая увидеть вокруг толпу. — Люди, ау? Где пес? Нету пса! А это значит…

Слабый свет, попадающий в подворотню с улицы, выхватил скуластое лицо с высокими надбровными дугами и залысинами. Бруни узнала его. Это был тот самый вор, что украл кошель вдовы старика Рашписа, а потом чуть не попался страже в трактире, но ушел оттуда благодаря доброте хозяйки!

— Забирай сумочку и уходи! — сказала Матушка, пытаясь не допустить дрожи в голосе. — Разве ты не должен мне свободу?

— Благородная, да? — съязвил вор. — Надо же, она второй раз меня отпускает! А, может быть, — он придвинулся ближе, и Бруни ощутила его елозящие бедра на своих, — я не хочу уходить?

Матушке было страшно, очень страшно. И самое плохое — она не знала, что сказать человеку, в котором не осталось ни совести, ни чести… Хотя, быть может, их никогда и не было!

— Пожалуйста… — тихо попросила она, упираясь ладонями ему в грудь и пытаясь оттолкнуть, — прошу тебя, отпусти…

Сердце заходилось паникой. Этот мертвенный свет, черные стены, будто провалы в реальности. Это кривящееся похотливой ухмылкой лицо и… холод металла, коснувшегося кожи.

Бруни замерла.

— Испугалась, сучка? — прошипел вор, держа руку с кинжалом у ее живота. — Сейчас я в своей силе, а не ты! И я решаю… оставить тебя в живых! Но сначала ты сделаешь все, что прикажу!

— Нет! — вскинулась она.

И завизжала от неожиданности и испуга, увидев безмолвно подходящую к нему со спины тень с горящими в темноте глазами. В то же мгновенье мужчина с воплем повалился на землю, перехваченный за ноги зверем, больше всего напоминавшим огромного лиса. Его великолепная шерсть красно-рыжего цвета с одного бока переливалась от света уличных фонарей, словно волшебная, а с другого казалась черно-бурой, как у медведя. Уши, губы и глаза были обметаны черным, будто покрашены, а пышный хвост натянулся струной, напряженно подрагивая черным кончиком.

Зверь брезгливо выплюнул вора, лапой отшвырнул кинжал в сторону, наклонил острую морду к человеческому горлу. Шумно втянул ноздрями воздух… Бруни затаила дыхание. Оборотень поднял на нее янтарные глазищи и, она могла поклясться, что увидела в них насмешку. Этот взгляд словно пустил ранее застывшие минуты вскачь — Матушка вновь услышала звуки и почувствовала запахи, а еще… холод намокшей ткани. Она посмотрела на платье, начавшее пропитываться кровью, осторожно отогнула обрывок и обнаружила глубокий порез на животе.

Шагнула к мужчине, опустилась на колени рядом, пошарила у него за пазухой. Тот не шевелился, сраженный ужасом — вид пасти, полной острейших и белоснежнейших зубов, никаким другим мыслям, кроме как о смерти, не способствовал.

Бруни вытащила сумочку, достала оттуда платок и зажала рану. Смущаясь, погладила лиса между ушами. Тот передернул холкой и наморщил нос, будто беззвучно затрясся от смеха. А затем потрусил прочь, не забывая оглядываться на Матушку. Вора он тащил, держа за одну ногу. Тот тихо стонал, опасаясь повышать голос — фатальное зрелище пасти все еще маячило у него перед глазами.

У Дома квартального околотка зверь остановился и выжидающе посмотрел на Бруни.

— Что? — растерялась она. — Что я должна делать? Постучать?

Лис тяжело вздохнул и уронил мужчину на крыльцо. Матушка, с опаской переступив через него, взялась за дверной молоток. Позади неожиданно раздались хруст и истошный вопль. Она обернулась, чтобы увидеть исчезающего в темноте оборотня, и вора, с воем катающегося по крыльцу. Перед уходом зверь перекусил ему ногу…

Спустя час Бруни все еще сидела в околотке. Точнее, лежала — Йен Макхолен, выслушав ее рассказ, пригласил целителя из тех, что жили рядом, а после проведенных стареньким магом процедур по лечению раны и, заодно, лихорадки, уложил пострадавшую на диванчик в своем кабинете и накрыл одеялом. Ждали приезда Квартального следователя для передачи арестованного, чья вина не оставляла сомнений — репутация Бруни и ее рана, а также найденный посланным стражником кинжал в подворотне были достаточными доказательствами противоправных действий. Но поскольку следователь захотел бы лично переговорить с потерпевшей, сержант Макхолен попросил ее задержаться.

Она почти уснула, когда следователь прибыл. Им оказался щуплый мужчина с недовольным лицом и маленькими усиками под носом, делавшими его похожим на зайца. Видно было, что его недавно разбудили, поскольку он щурился и помаргивал на Матушку так же сонно, как и она на него.

— Вот, Ваше Превосходительство, — принялся перечислять сержант, — здесь у нас, значит, пострадавшая, а тут — орудие нападения.

— А арестованный, полагаю, там? — насмешливо спросил следователь, махнув рукой на лестницу, ведущую из предбанника в подвал.

— Так точно! — энергично кивнул Бычок. — С ним сейчас возится целитель.

— Это вы его так? — поинтересовался следователь.

— Это я, — раздался голос от двери.

Бруни вскинулась. Лихай стоял в дверях, одетый в свою обычную куртку, штаны и плащ, но с одного взгляда на него становилось ясно, что он — не гражданское лицо.

— Торхаш, — непонятным тоном сказал следователь. — Как же, как же… Сколько полных лун мы не виделись?

Тот шагнул в комнату. Подойдя к Бруни, тронул ее лоб горячей ладонью. Переставил стул так, чтобы сидеть рядом с ней и, не напрягаясь, наблюдать за следователем, который, заложив руки за спину, задумчиво прохаживался по тесной комнатушке.

— Разве это имеет значение? — спросил Лихо. Лицо его оставалось бесстрастным. — Лайло, когда вы уже займетесь протоколом? Бедной девушке давно пора домой!

— А что бедная девушка делала на улице так поздно? — развернувшись, поинтересовался тот.

Полковник, приподняв брови, тоже воззрился на нее.

— Навещала заболевшего друга, — честно призналась Матушка. — Засиделись допоздна.

Макхолен осуждающе покачал головой и вышел в караульную.

— Имя друга, адрес проживания? — продолжал допрос следователь.

— Разве это имеет значение? — прервал его оборотень. — Вы занимаетесь нападением на молодую женщину, с причинением ей телесных повреждений и попыткой изнасилования, или собираете на нее компромат?

С минуту следователь изучал его взглядом, будто алхимик, потрошащий лягушку, а затем размашисто сел за стол и достав из верхнего ящика стола лист бумаги, чернильницу и перо, принялся заполнять протокол.

Послышались шаркающие шаги, звон ключей и скрип двери. Старичок-целитель, тяжело дыша, переступил порог комнаты и устало сел на стул у стены.

— Сложный перелом! — пояснил он на вопросительный взгляд следователя. — Бедняга больше не будет бегать, только ковылять. Ну, хорошо хоть, жив остался!

Лайло посмотрел на полковника.

— Ублюдок пытался убить честную горожанку, — пожал плечами Торхаш. — Защита граждан Ласурии — обязанность каждого королевского гвардейца!

— Ой! — громко сказал целитель, разглядев говорившего. Торопливо поднялся, кидая на него испуганные взгляды. — Я, пожалуй, пойду! Отчет пришлю вам завтра!

— Вы позволите, — дождавшись, пока следователь закончит заполнять протокол, спросил Лихо таким тоном, будто приказывал, а не просил, — я отведу девушку домой? Во избежание, так сказать…

Тот, кивнув, протянул бумагу Бруни.

— Читайте, подписывайте и идите.

После вмешательства целителя Матушка чувствовала себя лучше, чем утром. Даже затянувшийся, но до сих пор ноющий порез на животе особенно не беспокоил. Однако едва она принялась читать, голова закружилась, а буквы лягушками запрыгали по листу. Полковник отобрал у нее бумагу, прочитал, кивнул.

— Все верно. Подписывай, маленькая хозяйка!

Во взгляде Лайло промелькнуло удивление.

Матушка кое-как расписалась, плотно запахнула плащ, стремясь скрыть изуродованное платье.

Когда они выходили, следователь окликнул ее спутника. Тот обернулся, будто ждал этого. С мгновение оба меряли друг друга взглядами, и Бруни не могла отделаться от ощущения, что их мысли в эту минуту — об одном и том же. А затем Лайло спросил:

— Так ничего и не выяснили с тех пор?

Лицо оборотня потемнело. Он резко мотнул головой и молча вышел. Прошел караульную, рывком распахнул дверь на улицу и лишь здесь остановился, с шумом втягивая воздух точеными ноздрями.

Впервые видя его в таком состоянии, Матушка ужасно испугалась. Несмотря на всю неоднозначность характера, Лихай Торхаш Красное Лихо стал для нее незыблемой истиной бытия, такой же неизменной, как небо или океан. А сейчас он дрожал, словно готовая вот-вот порваться струна.

Поколебавшись, Бруни робко положила ладонь ему на плечо и… впервые назвала по имени:

— Лихай…

На его щеках ходили желваки, так крепко он сцепил челюсти. Он и ответил, не расцепляя их, сквозь стиснутые зубы:

— Дай… мне… минуту…

Не решаясь отнять руку, Бруни принялась тихонько гладить его по рукаву куртки. Ей показалось, что его мышцы, ясно ощутимые под тканью, словно из стали отлиты.

Лихай, наконец, расслабился. Повел на нее глазом. Невесело поинтересовался:

— Испугалась, маленькая хозяйка, однако ни о чем не спросила… Почему?

Матушка пожала плечами. У всех были тайны, но каждый имел выбор — с кем ими делиться и делиться ли вообще…

На морозном воздухе ее вновь начало знобить. Заметив это, оборотень быстрым шагом направился за угол, кинул через плечо:

— Жди здесь!

А через минуту на освещенном пятачке перед околотком появился рыжий зверь. Выразительно кивнул себе на спину и улегся на землю, ожидая, пока Бруни сядет на него боком — верхом не позволяло платье. Когда он поднялся, Матушка охнула и невольно засмеялась, цепляясь за густую шерсть. Оборотень подкинул ее, устраивая поудобнее, и неспешно порысил прочь. От его широкой, как скамья, спины, веяло жаром. Для Бруни это оказалось очень кстати. Пригревшись, она разглядывала редкие снежинки, видимые в свете фонарей, и размышляла о том, что когда-нибудь Красному Лихо захочется самому рассказать о произошедшем в давние времена между ним и следователем Лайло. И тогда он поведает об этом ей — лучшему слушателю и… своему другу. И о чем бы ни был этот рассказ, на сердце у нее станет тепло от его откровенности.

Торхаш, проводив Матушку до двери, заходить не пожелал и скрылся в темноте, выразительно поглядев на обрывок платья, выглядывающий сквозь прорезь плаща. Бруни плотно его запахнула, и никто ничего не заметил, кроме бледности ее лица и испарины, вообще-то свойственной болящим.

Когда улеглась суматоха, вызванная ее возвращением, когда она кое-как объяснила долгое отсутствие желанием остудить пылающую жаром голову на свежем ветре, встречей с Григо Турмалином и тем, что за разговорами они засиделись далеко за полночь, когда, наконец, выпроводила из своей комнаты всех, включая Ваниллу, всерьез настроенную вновь натереть ее гусиным жиром и просидеть до утра, держа ладонь у нее на лбу, чтобы контролировать жар, — уже близился рассвет. Матушка подозревала, что Ванилька не просто беспокоится о здоровье подруги, но желает узнать истинную причину ее отсутствия, однако говорить об этом с кем бы то ни было она оказалась не готова. Решив, что появление солнца у горизонта расставит все по своим местам, а, возможно, навсегда разделит жизнь на сейчас и тогда, здесь и там, Бруни разожгла печку, кинула одеяло на пол и прилегла у открытой дверцы, глядя в огонь. Поленца пыхали дымком, едва уловимо пахнущим яблоками, изредка стреляли искрами, напомнившими небесные рисунки свадебного фейерверка. Она и сама не заметила, как уснула. Побежала под ногами давно заросшая лесная тропка, которой кланялись растущие по обочинам кустики дикой земляники: крупной, твердой, пахучей. Матушка уже набрала целую горсть, радуясь вкусу и запаху ягод, будто старым знакомым, как вдруг мимо стремительно пронеслась черная лань. На мгновение Бруни разглядела блестящий, подобный крупной сливе глаз, подернутый страхом. Под сенью леса зазвучали охотничий рог, крики загонщиков и лай собак. Королевская охота летела, заставляя все живое прятаться или убираться восвояси. Матушка испуганно отступила с тропы, стремясь скрыться, и неожиданно оказалась на заболоченной лужайке. Шум прошел левее, а здесь было тихо, лишь пересвистывались птицы в верхушках стоящих кругом деревьев, да стонала сквозь стиснутые зубы молодая черноволосая женщина, которую держал на коленях светловолосый красавец, на чьем челе посверкивала алмазными зубцами корона.

Стрела угодила незнакомке в левое плечо.

— Слушай, прости… — с искренним раскаянием говорил блондин, отирая крупные капли пота со лба, — я не хотел… не думал…

— Вырви… ее… — тяжело дыша, произнесла женщина. — Давай!

Блондин положил ее на траву, встал рядом на колени. Протянул ей охотничий нож ручкой вперед.

— Зажми зубами. Будет больно.

Она посмотрела на него так насмешливо, что он закашлялся. Убрал нож в ножны, взялся за древко стрелы.

И тут незнакомка запела. Негромко, непонятно, но у Бруни от слов, подобных вою ветра, побежали мурашки по коже. Смазались деревья, будто двинулись с места в хоровод, закружились, взметывая листья глянцевыми ладонями. Женский крик поднялся к небу вместе с песней, спугнул птиц, заставил суматошно метаться по небу, отчего потемнело, как перед грозой…

Матушка испуганно закрыла лицо ладонями, а когда открыла, обнаружила себя на берегу лесной заводи. На воде, на огромных листьях, лежали кувшинки-царевны в окружении свиты голосистых лягушек, ивы полоскали косы в воде. Высокое безоблачное небо, едва видимое сквозь густые кроны деревьев, ласточки исчеркали непонятными символами.

На пригорке, щедро покрытом россыпью солнечных пятен, словно нос — веснушками, обнимались двое, позабыв обо всем на свете.

— Стань моей женой, — шептал светловолосый красавец, чье лицо показалось Бруни смутно знакомым. — Только тебя хочу видеть рядом!

— Стань моим, — отвечала смуглянка с глазами-сливами, нынче горящими мягким светом, — брось эту суету, приходи ко мне жить!

Блондин с досадой сорвал с головы алмазный венец и потряс им перед лицом возлюбленной.

— Видишь это? Как я могу бросить целую страну ради одной женщины?

Она обвела рукой все вокруг — лес, и заводь, и небо с ласточками.

— Видишь это? Как я могу бросить целый мир ради одного короля?

— Но я люблю тебя! — глухо сказал тот.

— И я люблю тебя… — повторила она эхом. Приникла к его губам, как к роднику тот, кого мучает жажда.

Бруни смущенно отвела глаза.

И увидела дикую пляску пламени в круге менгиров. А потом поняла, что не огонь перед ней. Живой факел — фигура обнаженной женщины, в ночи бросающей проклятия небесам, плетущей туманные тенета заклятия… Вдали, над городом на побережье, плыл, стелился по небу свадебный фейерверк красоты, доселе невиданной в этих местах.

Темнота сменила яркие образы. И в ней кто-то очень близкий взял Матушку за руку, обнял, как обнимала когда-то мама — поддерживая, защищая, любя… доверяя.

Будто наяву она увидела полные боли глаза Кая, услышала его глуховатый голос, ощутила силу и тепло рук. Он был рядом, но всегда одинок… Проклятый принц. Любимый, родной, ненаглядный! Самый лучший человек на свете… тот, кто должен быть счастлив!

Бруни вскинулась ото сна, захлебываясь от слез. Искала его рядом, но не находила… Пальцы наткнулись на сверток из ткани. Нащупали гладкий бок чешуи дракона.

Матушка смотрела в огонь и не видела. Отдав Каю все — нежность, верность, любовь, она не заменила этим будущее, которого у него не могло быть… сына, которого он никогда не возьмет на руки!

Сведя брови, будто от усилия, Бруни вытащила чешую из свертка. Ладонь наполнила ощутимая тяжесть камня. Древнее могучее волшебство притаилось на том конце огненного моста, что Матушка собиралась запалить на собственном счастье. Она, не глядя, бросила чешую в жерло печи. Потом поднялась тяжело, словно эти минуты прибавили ей десятки лет, добрела до прикроватного столика. Нацарапала несколько слов на листочке бумаге, положила его в Шепот сердец и, прижав к губам, прошептала родное имя. Прощаясь.

Земля дрогнула. В печи рождалась звезда, толкалась лучами в стены комнаты, лезла в щели огненной плазмой… Где-то на другом конце города заскрипел от невыносимого усилия старый дом, но устоял, лишь трещина побежала до основания, да обрушилась внутрь часть крыши, завалив мансарду.

Матушка Бруни лежала на полу в беспамятстве. Из погасшей печи высыпалась на пол кучка пепла. Пепла, напоминавшего прах.

* * *

Утром Бруни еще нездоровилось. Она долго умывалась ледяной водой, но круги под глазами и бледность щек не исчезли. К ее счастью, королевских заказов не ожидалось, а обычную работу на кухне и в зале она давно делала машинально.

— Давай, ты отлежишься денек! — предложил Пип, когда они расставили столы и убрали следы художественного безобразия, производимого в последние два дня мастером Висту. — Мы и без тебя справимся. Ты выглядишь, как после тяжелой болезни, дочка, и мне это не нравится!

— Я простыла, только и всего, — пожала плечами Матушка. — Ничего страшного!

— Это вы в батюшку такая упрямая, — подлила масла в огонь Ровенна. — Он, бывало, как упрется рогом, так хоть статуй на голове теши, сделает по-своему!

На площадке вверху затопотало веселящейся коняшкой. Ванилла скатилась с лестницы, отчаянно пытаясь сморгнуть сон с ресниц. На мгновение Бруни залюбовалась подругой — румяной, растрепанной… счастливой. Со страхом прислушалась к себе — не проснется ли зависть к близкому человеку, получившему то, что ей, Матушке, отныне не суждено? Но на сердце было тихо. Словно, разбившись вчера, оно потеряло всякую способность чувствовать.

— Ты как? — испытующе глянула на нее Ванилла.Бруни кивнула, мол, все нормально. Глаз не отводила, не прятала, с болью не смотрела. И подруга, если не успокоилась окончательно, то, по крайней мере, поверила, что все неплохо.

— А где наш дурак? — ворчливо поинтересовался Пип. — Неохота мне вас по очереди кормить! Что здесь, ферма, что ли? Давай, буди его, и садитесь завтракать!

— Как ты, папа, можешь называть благородного господина дураком! — обиделась старшая дочь. — Это как тебя назвать поваренком! Вот!

И, горделиво развернувшись, она понесла себя вверх по лестнице — будить суженого.

— Тьфу, вырастил язву желудка на свою голову! — ругнулся Пиппо и, повернувшись к кухонному столу, принялся с ненавистью кромсать репу и картофель — для обеденной похлебки.

Матушка тихонько вздохнула и окунулась в каждодневные хлопоты. Натаскать вместе с Весем воды из колодца, поставить на плиту два котла — один, с водой, для бульона, другой — для каши. Вылить в чугунную сковороду пару десятков яиц. Завести тесто для утренних оладий. Мысли текли лениво и неспешно — надо купить сладкого лука, зелени и проверить запас орехов в кладовке. А после обеда, взяв за шкирку строптивого мальчишку, повести его по лавкам готового платья — прикупить наряд на завтрашний день. Ведь завтра он впервые в своей жизни пойдет учиться! Она вдруг вспомнила, как хотела пойти в народную школу при квартальном храме и как расстраивалась, понимая, что ее помощь нужна родителям. Эдгар тогда пообещал ей научить всему, что знал сам. И слово сдержал, выучив дочурку чтению, письму и счету. Так же она узнала, как читать лоции, измерять скорость судна в узлах, терпеть многочасовую жажду и еще многое, о чем вряд ли узнала бы в школе.

Мерный шум зала, заполняющегося посетителями, звучал в ее ушах успокаивающим звуком прибоя. Здесь все было привычно, будто не заходил никогда в трактир посетитель в плаще с капюшоном, скрывающим лицо, не садился за столик у стены, на заказывал принести ‘то, чем отужинала бы сама вечером дня, в который ты была вынуждена улыбаться-улыбаться-улыбаться, хотя на душе кошки скребут’. Правда, спустя некоторое время покой оказался нарушен проснувшимся, наконец, Дрюней. Молодожены позавтракали и отбыли во дворец, и Матушка снова ушла в свою тишину, царящую в сердце и разуме, как на глубину. В перерыве между делами она поднялась к себе, свернула в тугой сверток испорченное платье и спрятала в мешок из-под муки, намереваясь вынести и выкинуть на одной из свалок близь рынка.

А ближе к вечеру Пипу неожиданно стало плохо. Он покраснел, задышал тяжело и грузно опустился на табурет рядом с плитой. Его лысину и лоб покрыла крупная испарина.

— Душно! — пожаловался он. — И перед глазами все плывет!

Весь метнулся молнией к задней двери, открыл, давая доступ свежему воздуху. Бруни поднесла стакан холодной воды. Рука ее слегка дрогнула, подавая его — Матушка гадала, начало уже сбываться пророчество Григо, или это просто несчастливое стечение обстоятельств? Несмотря на заверения Пипа, что он ‘отдохнет немного и снова будет в строю’, она отправила его домой в сопровождении Виеленны и Веся. Последнему отдала кошель с деньгами, отложенными на покупку одежды, перечислила лавки, куда ему надо зайти за рубашками, подштанниками и штанами, где можно купить хорошую куртку, простеганную, добротную и простую — как у Лихая. И собрала корзинку со снедью, которую Весь должен был отнести господину Турмалину.

— Не задерживайся, — попросила она мальчишку. — Сегодня мне понадобится твоей помощи больше, чем обычно!

Весь серьезно кивнул. Просунул черноволосую голову под руку повару, помогая ему встать и давая опереться на свое плечо. Пип сконфуженно посмотрел на Бруни, поморщился, потирая ладонью лоб.

— Экая напасть, дочка, — тихо сказал он. — Ты прости…

— Слишком много переживаний в последнее время, — ободряюще улыбнулась она, хотя, как говорил Кай, на душе кошки скребли, — в том числе, и хороших. Тебе надо отдохнуть, Пип. Просто отдохнуть. И ты прав — я завтра же займусь поисками помощника на кухню!

Когда они ушли, Бруни встала к плите, оставив зал на Ровенну. Вечер пролетел незаметно. Вовремя вернувшийся Весь ловко разделал барашка, зажарил на большой сковороде мясо с луком и помидорами, Матушка затомила в печи картофель в горшочках — посетители ели, да нахваливали ужин. Отсутствия Пипа, слава богине, никто из них не заметил.

Перед уходом к Бруни подошла Виеленна.

— Слышала, что вы говорили про помощника, хозяйка, — сказала она, нервно вытирая руки полотенцем и краснея. — Есть у меня на примете один парень. Если скажете, я его завтра к утру приглашу с вами потолковать.

— Конечно, приглашай! — обрадовалась та, потирая гудящую поясницу и вновь ощущая дурноту лихорадки — за обычными заботами, да в той суматохе, что случилась на кухне из-за отсутствия главного действующего лица, как-то забылось о собственной немощи, а вот сейчас она возвращалась обратно. — Только к полудню — с утра Веся поведу в университет. Поэтому трактир до моего возвращения будет на вас с Ровен.

Младшая Гретель понимающе кивнула и добавила, пытаясь успокоить хозяйку:

— Персиана мастеру хорошего целителя вызвала, авось поднимет его на ноги за пару дней!

— Не нужно за пару! — вмешалась Ровенна. — Мастеру надо отлежаться, он же каждое утро к семи уже у плиты, как привороженный! Вы, хозяйка, не переживайте за дело. Готовите и сами неплохо, а уж мы с Вилькой зал вот так будем держать… — она показала внушительный кулак.

Бруни, улыбнувшись, только головой покачала. Когда они ушли, собралась было подняться в свою комнату, но Весь остановил. Встал на нижней ступеньке, руки в боки, чем неуловимо напомнил старшую Гретель, и заявил:

— Никуда ты не пойдешь, пока не поужинаешь!

— Я не хочу есть! — вяло попыталась протестовать Матушка.

— Сахарные косточки! — возмутился оборотень. — Ты за день ничего не съела, только воду дула, как лошадь опосля галопа!

— Лошадь опосля галопа поить нельзя! — парировала Бруни.

— Это была непослушная лошадь! — не спасовал мальчишка, соскочил со ступеньки, подтащил Матушку к столу, на котором уже стояла кружка с дымящимся травяным отваром, и птичья ножка с пареными овощами на тарелке. — Вот пока не съешь, из-за стола не встанешь! — прищурившись, заявил он и сел напротив. — Приступай!

— Грозен ты, однако… — пробормотала Бруни.

Глаза у нее закрывались, но она была только рада скручивающей в бараний рог усталости. Ни мыслей в голове, ни боли в сердце.

Оборотень следил за ней, совершенно по-детски подперев щеку кулачком. Протянув через стол руку Матушка с нежностью погладила его по пока гладкой щеке. Весь неожиданно вздрогнул, как от удара хлыста.

— Что ты? — испугалась Бруни.

Мальчишка потер щеку, будто та горела.

— Так мама всегда делала… — преодолевая внутреннее сопротивление, с трудом пояснил он. И дальше заговорил быстрее, словно боясь передумать и вновь уйти в собственное одиночество. — А сестренкам лохматила макушки — у них такие буйные кудри были, что девчонки всего клана завидовали… Появились на свет двойными кровниками, или, как люди говорят, близняшками — это у нас такая редкость! Отец кручинился, за кого их замуж выдавать придется?

— Почему кручинился? — тихо спросила Матушка, страшась спугнуть откровенность.

— Потому что надо было такую же пару искать, иначе ничего бы у них не вышло!

— А еще братья или сестры у тебя были?

— Из родных — только старший… Его первого…

Весь поперхнулся и замолчал. Бруни с болью смотрела в отрешенное лицо оборотня — перед ним вставали картины прошлого, которые он не хотел видеть, но забыть не мог и… не позволял себе.

— Ты не боишься идти в Университет? — осторожно спросила она, желая вернуть мальчишку оттуда, где убивали его родных, в эту безопасную и уютную кухню. — Знаешь, что там будет непросто?

— Я готов! — Весь посмотрел ей прямо в глаза. — Я хочу служить своей земле, хочу защищать… — он чуть было не сказал ‘людей’, но передумал, — всех от несправедливостей! И я знаю, что могу это делать!

— Только я прошу тебя, если будешь драться, будь осторожен! — попросила Бруни.

Мгновение Весь смотрел на нее с изумлением, а затем засмеялся, обнажая белые и острые зубы, и шлепая себя ладонями по коленкам.

— Ну… ты… скажешь тоже!.. — хохотал он.

— Что такого? — обиделась Матушка. — Разве полковник Торхаш не учил тебя драться правильно? А если учил, то и про осторожность должен был говорить!

Весь помотал головой. Пояснил, все еще посмеиваясь.

— С осторожностью люди дерутся… как бы одежку не попортить, да рану полегче получить. А мы если сцепляемся, о такой ерунде не думаем. Внимательным надо быть, упреждать противника на действие, а то и два вперед — этому меня Лихо учит. Но я могу обещать тебе, — он посмотрел на Бруни, — всегда брать верх над врагами!

Матушка вздохнула и отставила почти пустую тарелку. Прихватила кружку с подстывшим отваром, поднялась и пошла к лестнице. На последней ступеньке обернулась.

— Не всегда прав тот, кто побеждает, — сказала она. — Подумай над этим, Веслав Гроден из Черных Ловцов!

Утро началось неожиданно.

— Прости меня, — попросил Весь, когда Матушка, умывшаяся и одевшая праздничные платье и кофту спустилась вниз и приготовилась вести его в Университет.

— За что? — удивилась она.

— Я вчера не стал тебе говорить… уж очень ты была усталая!

У Бруни заныло в груди. Она молча смотрела на оборотня, даже не пытаясь угадать, какую дурную новость он принесет ей.

— Я не видел господина Турмалина, — пояснил Весь. — Когда я пришел к его дому, люди уже разобрали крышу, которая обрушилась прошлой ночью. Но тела жильца мансарды так и не нашли. Из того здания теперь всех выселят, а его разрушат — в нем вот такущая трещина до самого основания!

Мальчишка руками показал, какого размера трещина.

— А продукты? — недрогнувшим голосом поинтересовалась Матушка.

Что ж… Григо предупредил, что исполненное человеческое желание снимет с него оковы обыденного существования… Должно быть, он вернулся в прошлое, в тот прекрасный и юный мир, где любой мог встретить на лесной тропинке Пресветлую и поговорить с ней о жизни!

— Роздал… — коротко ответил оборотень.

Больше она ни о чем не спросила.

Они вышли на утренний морозец, держась бок о бок и двигаясь слаженно, будто были одной крови. Весь не кичился, не важничал, но, как парус, наполненный ветром, тянулся в сторону горизонта. Горизонта будущего, того самого, что раньше не чаял даже разглядеть.

У здания Военного университета маялись толпы абитуриентов и их сопровождающих. Истеричные мамашки, визгливые тетушки, занудливые дядюшки или опекуны, преисполненные гордости отцы, дающие последние наставления сыновьям, взволнованные горожанки, многодетные семейства Ласурских крестьян в характерных шляпах с полосатой тульей… В университет могли поступить не только дети белокостных. Здесь учились сыновья мастеровых, церковнослужителей и представители других сословий, проявившие страсть к познанию или исключительные способности. Девиз университета ‘Знание и сила — для себя и потомков, честь — только Родине’ говорил сам за себя. Многие выходцы этого учебного заведения, войдя в его высокие двустворчатые двери простыми людьми — на самом деле вошли в историю родной страны: приближенными королевской династии, известными полководцами, государственными деятелями.

Учащиеся ‘черного’ факультета кучковались в некотором отдалении от людских толп, на которые обращали гораздо меньше внимания, чем люди, косящиеся на оборотней с опаской, интересом или откровенной враждебностью. В целях недопущения инцидентов в толпе прохаживались по двое королевские гвардейцы. Разноцветные мундиры мелькали тут и там — голубые с черными, синие с красными, красные с голубыми. Статные красавцы суровыми не выглядели, посмеивались, разглядывая мальчишек с румяными от волнения лицами, предавались собственным воспоминаниям о том дне, когда мама-отец-дед-опекун привели их к гранитному порогу, за которым открывался новый жизненный путь.

— Весь! — прозвучал звонкий оклик.

Оборотень дернул ухом на звук. К ним с Бруни подбежал уже знакомый ей сероволосый мальчишка — Рахен. Вытянулся, четко кивнул, здороваясь. В его странного, серебристо-серого цвета глазах, плясали смешинки.

— Позвольте вас приветствовать, моя леди! — неожиданным баском сказал он.

Матушка, пытаясь скрыть улыбку, церемонно кивнула.

— В одну шеренгу ста-а-ановись! — звучный голос перекрыл шум толпы.

Через несколько мгновений ему вторили с разных концов площади. Наступившая сумятица напомнила Бруни голубиную стаю, вспугнутую неожиданным хлопком. Весь, взглянув на Матушку горящими от возбуждения глазами, помчался вслед за рванувшим к своим Рахеном.

Территория перед зданием университета оказалась поделена на квадраты, образованные рядами, состоящими из абитуриентов факультетов: командующего состава, инженерного состава, военно-лингвистического, военно-экономического и сыскного. Черный факультет занял левый нижний угол площади.

Бруни, поспешившая за Весем, пробилась сквозь толпу и встала прямо за тем местом в шеренге, которое он занял. Справа от него выстроились уже знакомые ей бывшие арестанты из компании Рахена, а слева оказался невысокий крепыш с волосами цвета корицы, одетый в дорогой, едва ли не щегольской камзол.

— А у нашего факультета что, названия не будет? — лениво поинтересовался он, когда над другими шеренгами взметнулись штандарты. И сам же себе ответил: — Естественно! Мы же для человечков мясо на убой…

Его дружки, занявшиеся места левее, дружно оскалились.

Матушка увидела, как Весь чуть повернул голову, прислушиваясь. На его щеках ходили желваки — рыжий был и прав, и неправ одновременно, но и то, и другое причиняло черноволосому оборотню боль.

— Смир-рна! — тот же голос, что командовал в начале, заставил всех в шеренге замереть.

Бруни увидела мелькнувшее золото-на-черном. А затем бледное и спокойное лицо полковника Торхаша оказалось в опасной близости от лица рыжего.

— Мы — спецфакультет Военного университета, созданный милостью наследного принца Аркея, герцога Тимьяшского и Веземского, владыки Горной обители и Семи островов, — негромко произнес он, но его услышали все в шеренге. — Должен ли я объяснять наши задачи во всеуслышание? Должен? — Он наклонился к рыжему так низко, что кончики их носов соприкоснулись.

— Никак нет, — с едва уловимой заминкой отозвался рыжий и чуть подался назад.

— Равнение налево! — неожиданно рявкнул Торхаш.

На трибуне, сооруженной правее входа в университет, появился высокий плечистый мужчина, чье лицо показалось Матушке знакомым. Она разглядывала яркие голубые глаза, пшеничные с проседью волосы, в которых взблескивали алмазные зубцы королевской короны, и гадала, где могла видеть Его Величество Редъярда Третьего так близко, что каждая черта его лица, этот четко очерченный подбородок и губы, эта ямочка на щеке, были узнаваемы! Ласурский правитель отличался мужественной красотой, заставляющий млеть девичьи сердца, а сердца женские биться чаще от мыслей совершенно определенного толка. Бруни вспомнила рассказы Ваниллы о младшем принце и поняла, откуда у того безудержный темперамент и любовный пыл. Да, корона слегка ‘придавила’ разудалость Редъярда, однако в глубине души властитель одной из самых больших стран по эту сторону Тикрейского пролива оставался тем пылким, безудержным и неуправляемым хулиганом, каким был сейчас его младший сын. На своем веселом и бездумном пути король оступился лишь однажды…

…В памяти появилась и пропала лесная заводь, кувшинки, мерно покачивающиеся на воде, ласточки в опрокинутом небе отражения…

…Матушка опомнилась, когда шеренги теперь уже студентов по очереди принялись покидать площадь и втягиваться во вход университета, будто в зев пещеры. Скинула капюшон плаща, подставив лицо морозному ветру. Что-то привиделось ей прошлой ночью, а что, она не могла вспомнить, улавливая лишь тени, скудные, как лучи зимнего солнца.

Проводив Веся глазами и ощущая, как сердце сжимается от гордости и тревоги за него, она отправилась на рынок, а затем заспешила домой.

В трактире было немноголюдно: время завтрака уже прошло, а обеда — еще не наступило. За столиком у окна сидел перед кружкой морса Питер Конох, хмурил густые брови и шевелил толстыми пальцами — думал о чем-то. Запыхавшаяся Виеленна кивнула хозяйке и поспешила на зов из другого конца зала — тяжело было работать за себя и сестру, не хватало времени даже перекинуться словечком с возлюбленным.

Матушка прошла на кухню, где у плиты трудилась, ворча вполголоса, красная и потная Ровенна.

— Ну, наконец-то! — облегченно воскликнула та и демонстративно отошла, намекая на хозяйское место. — Как все прошло?

Бруни отдала ей корзинку с продуктами, переобула ботинки и повесила плащ на гвоздь. Вымыла руки, надела фартук.

— Быстро, четко, как на параде… — она покачала головой. — Ох, непросто будет Весю там! Столько скрытой вражды, собранной в одном месте, я еще не встречала!

— Говнюков везде полно, — философски пожала плечами старшая Гретель. — Слыхали про господина Турмалина и его дом? Тела так и не нашли, во дела-то! Остальным повезло, что не завалило! Давно пора все развалюхи посносить к Аркаешу, строили бы лучше деревянные дома!

И, расстроенно передернув плечами, она ушла в зал на помощь сестре. А та как раз заглянула в кухню, вытирая мокрое лицо краем фартука, и уточнила:

— Он может подойти? Тот парень, о котором я давеча вам говорила?

Матушка кивнула, начиная догадываться о том, кого она сейчас увидит. И точно! Питер шагнул через порог, и кухонька сразу стала теснее нужника. Подмастерье явно не знал, куда девать руки, потому тут же задел за ручку сковороду, стоящую на плите, а пытаясь поймать ее, сшиб табуретку аккурат на ведро с питьевой водой.

— Пресвятые тапочки! — жалобно воскликнул он. — Да что это со мной такое!

— И что с тобой такое, Пит? — поинтересовалась Бруни, сняв с плиты томящееся жаркое, чтобы не подгорело. Взяла тряпку и, присев на корточки, занялась осушением луж.

Двигаясь осторожно, словно по льду, Конох поднял с пола сковороду и положил в чан с грязной посудой. Поставил на место табуретку. Отобрал у удивленной Бруни тряпку и принялся тщательно вытирать пол.

— Волнуюсь я, Матушка Бруни, вот что со мной такое! — буркнул он, не глядя на нее. — Виеленна сказала, будто вы помощника мастеру Пипу ищете?

— Ищу, — подтвердила она, занявшись мытьем сковородки.

— Ежели я к вам попрошусь — возьмете?

Голос Питера звучал с таким отчаянием, что Бруни, забыв про сковороду, повернулась к нему. Молотобоец смотрел на нее со страхом и надеждой — странное сочетание для молодца, способного ударом кулака сбить с ног годовалого бычка.

— И что ты умеешь готовить? — осторожно спросила она, не надеясь услышать что-нибудь вразумительное.

— Я дома хлеб пеку… Маменька любит свежую выпечку. А я обожаю тесто месить! Оно такое мягкое, шелковистое делается. К рукам льнет… ну чисто щеночек! — признался Питер и покраснел.

— Это замечательно! — ободрила его Бруни. — Но, может быть, ты просто хочешь быть ближе к Виеленне? Я-то могу закрыть на это глаза, только вот Пиппо никаких шалостей на кухне не терпит. Для него приготовление пищи — не просто любимое дело, но и святая обязанность. Святая — понимаешь?

— Отчего ж не понять? — обиделся подмастерье. — Когда дело захватывает по самые шестеренки, не до шалостей и не до любовей! Ой… — он покраснел еще гуще, поняв, что ляпнул не то.

Матушка прыснула в кулак, как девчонка. Однако тут же сделала серьезное лицо.

— Ты — взрослый парень, Питер, подмастерье уже! А Пип будет тебя шпынять, как самого распоследнего поваренка. И на похвалы он не горазд, сразу предупреждаю. Готов ли ты к этому?

— Вы мою маменьку в гневе не видели! — воскликнул Конох. — А если бы видели — такого ни в жизнь не сказали бы! Я, Матушка Бруни, хороший молотобоец, правда! И нынешний хозяин мной доволен, только вот душа давно другого просит! Хочу своими руками, вот этими… — он потряс в воздухе ладонями, больше похожими на лопаты, — людей кормить так, чтобы они добавки просили! Да и сам грешен, — Питер смущенно поводил носком сапога по полу, — люблю вкусно покушать!

— Ну хорошо, — сдалась Бруни, — но помнишь ли ты, что твой соблазн всегда будет рядом стоять, за рукав дергать?

Молотобоец нахмурился, соображая.

— Вы про выпивку, что ли? — догадался он, наконец. — Завязано с этим, хозяйка! Я же маменькой клялся!

Это ‘хозяйка’ окончательно примирило Матушку с новым ‘поваренком’. Осталось только убедить Пипа в правильности выбора!

Оговорив с Питером размер жалованья, Бруни отпустила его восвояси. Проследила, улыбаясь и вздыхая одновременно, как он подхватил на руки Виеленну вместе с подносом, полным грязной посуды, и подкинул к потолку. И как потом они вместе собирали с пола осколки.

— Зря вы его взяли! — неодобрительно заметила Ровенна, останавливаясь рядом. — Не дождетесь боле порядка в трактире!

— Не спеши укорять, — покачала головой Матушка и повернулась к старой служанке, — лучше скажи мне, не одиноко тебе в вашем доме после ухода сестры? Переезжай ко мне? Здесь все равно одна комната пустует на первом этаже.

Та переминалась с ноги на ногу, словно в пределе ее досягаемости появился господин благородных кровей. И молчала.

— Ну что скажешь, Ровен? — не выдержала Бруни. — А дом можешь сдавать — деньги неплохие получатся.

— Простите меня, — ответила та, — но я лучше там останусь.

— Ты меня не стеснишь! — воскликнула Матушка. — Наоборот, вдвоем веселее время коротать!

— Не в этом дело, — с трудом подбирая слова, заговорила старшая Гретель. — Хорошо мне дома одной, понимаете? Я — сама себе хозяйка!

Бруни внимательно посмотрела на нее. Ровенна не имела привычки врать, да и видно было, что служанка говорит правду, а если и смущается, так только от излишней откровенности.

— Тогда славно, — улыбнулась Матушка, взяв ее руки в свои и пожав, — и я очень рада за тебя и за твой покой!

Слабая улыбка тронула бледные губы Ровен.

— Я знала — вы поймете! — кивнула она.

И Бруни вдруг увидела в ней себя — через пару десятков лет. Женщину, для которой ее одиночество станет братом, любовником, мужем… Она до крови прикусила губу и вернулась к плите. Сделанного не воротишь. Не построишь счастья на чужом горе, но — подарив будущее Каю, она осталась честна перед собой. И когда придет ее черед предстать перед Богиней, она не станет прятать от нее взгляд и подыскивать слов для описания своей жизни!

Ближе к вечеру зашли на ужин Туча Клози и мастер Висту. Поспешили расцепить руки за порогом, шагнули церемонно, будто не в трактир заявились, а в храм. К еде заказали вина и сладостей. Матушка впервые видела Клозильду, но не слышала. Всегда громкий голос нынче не звучал под темными балками, а журчал негромким ручейком, слышимым лишь тому, кому был предназначен.

Посетители шумно обсуждали произошедшее со старым домом на границе кварталов, выдвигали версии случившегося, настолько противоречащие действительности, что Бруни, слушавшая их краем уха из кухни, диву давалась. В результате, спорщики чуть не подрались. Пришлось вмешаться старшей Гретель, обозвать всех детьми Аркаеша и пообещать больше не подавать пива и морса.

Хлопнула задняя дверь… Прозвучал топоток по лестнице. Бруни успела увидеть черную косу, мелькнувшую в дверях — в университете оборотней обязали носить единообразные прически, которые не мешали занятиям.

Кликнув Ровенну встать у плиты, она поднялась в комнату Веся.

Оборотень, морщась и шипя, смывал кровь с разодранного в клочья уха. Ахнув, Матушка бросилась к нему, отняла кусок полотна, крепко зажала на ране.

Весь бросил на нее извиняющийся взгляд и пожал плечами, будто показывая, что сказать ему нечего.

— Кто это тебя так? — поинтересовалась Бруни.

Мальчишка невольно оскалил зубы.

— Есть у нас в группе один такой… Из богатеньких… Закас Зинур из Рыжих Сонь.

— Из Рыжих Сонь? — не сдержала улыбки Матушка. — Это из белок, что ли?

Весь засмеялся, несмотря на боль.

— Ну ты, Бруни, скажешь тоже — из белок!

— Подержи полотнище… У меня где-то целительный свиток был!

Оборотень фыркнул.

— Не надо мне! Он же денег, небось, стоит! Само пройдет, вот увидишь! Через пару дней буду, как новенький.

— Шрамы останутся! — укорила Матушка.

— Настоящих мужчин шрамы украшают! — раздалось с порога.

Лихай Торхаш вошел в комнату, подойдя, отогнул полотно от уха Веся. Кровь уже не текла — сочилась сукровицей. Правда, вся правая половина головы мальчишки оказалась в засыхающей кровяной корке.

— Завтра оба будете наказаны, — возвращая полотно на место, сказал он. — Наказания у нас в университете очень простые и полезные для здоровья и чувства собственного достоинства — мытье туалетов, уборка конюшен, чистка мусоропроводов и воздуходувов. Последнее людям редко поручают, для этого нужна животная ловкость, которой у них нет. Из-за чего вы сцепились?

Весь, надувшись, смотрел в сторону и молчал.

— Не сдаешь товарища? — усмехнулся полковник. — Похвально! Беги на кухню, там сестричкам помощь нужна! Только сначала голову помой. На заднем дворе я видел бочку с водой, вроде не замерзла еще…

— Она же сырая! — испугалась Матушка. — Нельзя рану такой…

В глазах Лихо загорелись насмешливые огоньки.

— А ничего, что мы иногда из лужи лакаем? — поинтересовался он.

Мальчишка, фыркнув, рванул из комнаты.

— К чему вы его приучаете? — покачала головой Бруни.

Торхаш пожал плечами.

— Вообще-то, я зашел спросить, как ты себя чувствуешь после давешних событий? — перевел он разговор. — Рана зажила?

Бруни покраснела. Как-то забыла совсем, что Лихай видел ее в разорванном платье!

— Слава Индари, целитель попался хороший! — сказала она. — Но зачем вы были так жестоки, Лихай?

Второй раз выговорить его имя оказалось легче.

Торхаш оседлал стул, положил руки на спинку, а них — подбородок.

— А ты, маленькая хозяйка, предпочла бы, чтобы я отпустил его с миром? — негромко спросил он.

Матушке показалось, что она разобрала в его голосе нотки ярости.

— Подобных ему надо уничтожать, — продолжал оборотень, — убивать, как бешеных лисиц.

— Но вы сделали его калекой на всю жизнь! — воскликнула Бруни.

— Конечно! — собеседник спокойно улыбнулся. — С таким увечьем он не сможет быстро двигаться, а значит, воровать или заниматься разбоем. Пусть учится милосердию у людей, которые будут кидать ему монетки в чашку для податей!

Он резко поднялся. И в мгновение ока оказался рядом с Бруни. Она так и не поняла, как ему удалось переместиться с такой скоростью.

— Накормишь ужином меня и моих друзей? — спросил, как ни в чем не бывало.

— С вами очень… непросто разговаривать! — заметила Матушка, направляясь к лестнице.

— Я не разговариваю о том, о чем не хочу, — идя вслед за ней, сообщил Лихо.

За одним из столиков в глубине зала она обнаружила двух гвардейцев, облаченных в синие мундиры и светловолосого оборотня в гражданской одежде, рядом с которым сидел широкоплечий мужчина, неуловимо похожий на Кая. У Бруни даже сердце екнуло, а затем сорвалось в галоп. Но, нет, это был не он! Когда она подошла принять заказ — Ровенна, ясное дело, куда-то слиняла, — незнакомец поднял на нее темные, почти черные глаза и вежливо улыбнулся. Пожалуй, на Кая он походил только фигурой. Лицом же — загорелым до смуглоты, тонким, скуластым и слегка небритым — совсем его не напоминал. На его руках, спокойно лежащих на столе, не было украшений — ни браслетов, ни перстней, но в посадке головы, в осанке, в неторопливых точных движениях человек знающий разобрал бы признаки не только родовитости, но и опасности. Этот гость мог бы поспорить с Красным Лихо на то, кто из них одержит верх в честном бою!

Осознав все это, Матушка растерянно оглянулась на полковника Торхаша. В трактир чрезвычайно редко заходили знатные гости, а уж такая смешанная компания и вовсе оказывалась здесь впервые.

— Мы с Дикраем съели бы по куску мяса с брусникой, — садясь за стол и посмеиваясь, сказал тот, — с кровью, если помнишь. А благородные господа пускай сами выбирают, чего желают откушать.

Благородные господа, переглянувшись, в один голос заказали жаркое из свинины, запах которого, попадая из кухни в зал, вызывал обильное слюноотделение.

Приняв заказ и поставив на стол кружки с морсом и тарелку с мерзавчиками для оборотней и сухариками с чесноком — для людей, Матушка занялась приготовлением мяса. Ей очень помог Весь, щеголяющий рваным, правда, уже переставшим кровоточить, ухом. Он сам выбрал куски мяса, сыпанул на них чуток крупной соли и отдал Бруни для жарки на большой сковороде.

— А брусники-то у нас и нет! — спохватилась Матушка. — Кончилась давеча! Что же делать?

— Жди! — приказал оборотень, будто был на кухне главным, и скрылся в заднюю дверь.

Он вернулся минут через двадцать, осторожно неся пучок невзрачной, подмерзшей травы.

— Вот! — мальчишка сполоснул ее в воде, положил на тарелку и протянул Матушке. — Понюхай, что чувствуешь?

Трава пахла чем-то замшелым, то ли древесной корой, то ли мхом на ней.

Бруни чихнула.

— Что это?

— Ассолябия, или, как люди говорят, собачья трава.

— Та, которую больные собаки едят, чтобы выздороветь? — уточнила Матушка.

— Именно! — обрадовался Весь. — Она не только для здоровья нам полезна, но и от запаха ее мы, — он запнулся, подыскивая слово, — балдеем!

Отделив пару травинок, он отправил их в рот и блаженно зажмурился.

— Балдеет он, — заходя в кухню, заворчала Ровенна и сунула оборотню в руки поднос с грязной посудой. — Иди, налей господам морса — видать, понравился. Еще желают! Таким манером к нам скоро вся королевская гвардия заявится, а зал-то у нас малюсенький, не развернешься!

Бруни внимательно посмотрела на служанку. Совсем недавно подобные мечтательные нотки мелькали в ее собственных мыслях о новом трактире. Нешто всерьез заняться поиском подходящего помещения? ‘Коли детей нет, а на сердце пожар, — сказала однажды Хлоя, — только работа может спасти от шага в пропасть. Тяжелая работа до дрожи в ногах, до пустоты в мыслях… Время проходит в хлопотах, и однажды ты вновь видишь солнце!’ Ох, как не помешал бы сейчас матушкин голос!

На поданное блюдо оба оборотня посмотрели с изумлением. Немалые куски мяса, положенные на листья салата, были украшены косицами из травинок, чей аромат, смешиваясь с запахом говядины, заставил ноздри гостей трепетать в предвкушении.

— Впервые вижу в заведении человека блюдо, приготовленное специально для нас! — Дикрай принял тарелку, испытующе взглянул на Матушку и едва заметно склонил голову — поблагодарил.

Она почувствовала себя польщенной, хотя встреть такого на улице, обходила бы стороной, не задумываясь, уж очень он походил на разбойника с большой дороги!

После закрытия трактира, Бруни выставила на стол бумагу, чернильницу и перья, и, посадив Веся рядом, устроила допрос с пристрастием на тему: ‘Что оборотни предпочитают в человеческой кухне и почему?’ и ‘Каковы семейные рецепты блюд, которые ты помнишь?’

Мальчишка, уставший за день, ворчал, ругался, отчаянно зевал и пытался уложить голову прямо на ее записи, но Матушка была непреклонна и отпустила его только тогда, когда он стал путаться в показаниях, т. е. повторять уже сказанное по третьему разу. Затем она выписала на отдельный лист названия указанных Весем продуктов и приправ, и тоже пошла спать с чувством глубокого удовлетворения, надеясь, что насыщенный день отгонит печальные мысли. Так и случилось.

Со времени отъезда Кая истек месяц. Шкатулка молчала, и Бруни подозревала, что она больше не пришлет весточку от любимого…

Тайна Григо Турмалина не желала быть раскрытой: Матушку все время что-то останавливало от разговора с Ваниллой — похоже, единственной, кто был в курсе происходящего. Слухи, возникшие из-за обрушения крыши его дома, постепенно сошли на нет.

У Старшей Королевской Булочницы и ее супруга вошло в привычку ежедневно ужинать в трактире, однако оставаться на ночлег не получалось, поскольку охоты оборотней прекратились, и Весь снова спал в своей кровати. Матушка понятия не имела, как чувствует себя Торхаш по вечерам будних дней, — он почти не появлялся, — но мальчишка приходил домой измотанным донельзя. Учителя гоняли кадетов и в хвост, и в гриву, а объем домашних заданий каждый раз приводил в ужас. Она отправляла парнишку готовить уроки и спать, однако тот сначала помогал ей на кухне, в зале и по дому, одновременно уча что-нибудь наизусть, и только затем поднимался наверх выполнять письменные задания. Похоже, он чувствовал себя в ответе за Бруни и стремился снять с ее хрупких плеч часть нагрузки, которую она несла. Матушка догадывалась, что не все складывается у него просто в отношениях со сверстниками, хотя он больше не заявлялся с разодранными ушами, с каждым днем становясь сильнее, ловчее и на собственной шкуре проверяя то, чему учил его полковник — упреждать действия противника.

После памятного ужина в трактир стали захаживать королевские гвардейцы, среди которых попадались и черные мундиры. Мастеровые вначале косились на них, однако гости вели себя вежливо, не задирались, происхождением не кичились, знай ели, да нахваливали.

Мастер Селескин, едва сгинула недобрая дурнота, сидевшая на груди хладной лягушкой, встал у плиты, как ни в чем не бывало. Изучил новые рецепты, записанные Матушкой со слов Веся, и загорелся выучиться так готовить блюда для оборотней, чтобы те и не догадывались о человеческом происхождении повара. Непознанные вкусы Пип воспринимал, как вызов своему мастерству, а после вынужденного безделья был полон энергии. Новый поваренок, бедняга Питер Конох, только и успевал поворачиваться, да выслушивать в свой адрес нелицеприятные высказывания. Посуды за первые две недели бывший мастеровой побил, не перечесть. Но и он потихоньку втягивался, учился не мешаться Пиппо под ногами на маленькой кухоньке, не задевать табуретки и не наступать на лапы Весю, когда тот в редкие минуты отдыха в обличье зверя дремал у очага.

Этим туманным утром Бруни проснулась затемно. Полежала, борясь с дремотой, однако внутреннее напряжение гнало прочь — из-под теплого одеяла на холод выстуженной за ночь комнаты. Накинув на плечи толстый халат, она собралась было затопить матушкину печь, но застыла у кровати, страшась взглянуть в окно: на подоконнике лежал отсвет, будто край одеяния призрака, присевшего отдохнуть в оконном проеме. Не решаясь признаться себе, что все еще ждет любимого, Матушка сделала несколько шажков к окну, а потом метнулась к нему и прижалась лбом к холодному стеклу.

Он падал тихо, будто печалился — первый снег в этом году. Мохнатыми, неправдоподобно огромными хлопьями. Устилал площадь Мастеровых белым покрывалом, отражающим блекнущий свет фонарей, которые всегда гасли с первым лучом солнца.

Бруни посмотрела на восток. Она понятия не имела, в каком направлении Кай выехал из столицы и откуда должен был вернуться, но ей казалось, он появится в городе, как второе светило, неся свет и тепло тем, кто его любит… Вот только к ней он больше не вернется.

Тем вечером, в продуваемой сквозняками мансарде, Турмалин вернул ей чешую дракона со словами: ‘Как бы ни радовался я твоему порыву спасти любимого ценой собственного счастья, и тем самым освободить меня, прежде подумай, чего ты лишаешь себя! Кай твой будет счастливо женат, вырастит детей, и судьба убережет его от напастей, болезней и ранней смерти, но… все это — без тебя! Готова ли ты потерять его навсегда?’

Слушая его голос, она, как и сейчас, смотрела в окно, а перед глазами плясала, усмехаясь, тьма отчаяния, в которое она падала-падала-падала, как в омут.

‘У меня есть еще несколько дней для этого света, прежде чем я отправлюсь в другой, — продолжал Григо, — и это время тебе задуматься! Если ты все же решишься спасти его ценой собственного счастья — брось чешую в огонь. Я выполню твое желание и исчезну навсегда. Коли нет — береги ее. Она принесет тебе удачу и отведет беды… Все, кроме одной — проклятия Кая она не снимет!’

Холод пробрался под халат. Матушка, кинув прощальный взгляд в окно, заторопилась одеться и спуститься вниз, в кухню. Весь уже растопил печь и натаскал воды. И теперь баловался — поднимал полное ведро на вытянутой руке и считал вслух, сколько продержит.

После стылой комнаты тепло из очага ласкало кожу, будто нежные ладони любимого.

— Выйду с тобой, — сказала Бруни мальчишке, — надо на рынок, посмотреть приправы кое-какие.

— Бруни, — Весь вылил ведро в кухонную бочку, — разрешишь мне сегодня в казарме переночевать? Рахен и ребята пригласили…

— Разрешу, — кивнула Матушка. — А почему ты их в гости не зовешь?

В глазах оборотня промелькнула растерянность.

— Я думал, тебе будет неприятно, — пояснил он. — Будешь думать — а вдруг они украдут что?

— А они украдут? — поинтересовалась Матушка.

Весь кивнул по-военному.

— Понял тебя! Я за них отвечаю!

— Вот и славно, — улыбнулась она. — Пригласи их в субботу, мы с Пипом будем вафли печь с карамельным сиропом и взбитыми сливками. Надеюсь, твои собратья любят сладкое?

Мальчишка резонно ответил:

— Ну, я же люблю!

И непроизвольно облизнулся.

В дверь постучали.

— Что так рано? — заворчал он, направляясь к двери, но Матушка крепко сжала ладонью его плечо.

Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. Неужели?..

— Сама открою! — пересохшими губами прошептала она.

За дверью стоял гном в пропыленной одежде, с бородой, заплетенной в косицу. Окинув Бруни неожиданно цепким взглядом из-под насупленных бровей, он расстегнул застежку плаща, под которым оказались видны буро-зеленый камзол члена Гильдии Почтарей и кожаная сумка, притороченная к широкому поясу с другой стороны от чекана, с клювом, украшенным затейливым узором.

— Вы — Брунгильда Рафарин, владелица трактира ‘У Матушки Бруни’, - спросил он.

Та растерянно кивнула.

Весь бесшумно подошел и на всякий случай встал рядом, потеснив ее плечом.

Гном порылся в сумке, извлек кожаный футляр, в каких хранятся свитки, проверил знак, оттиснутый на сургучной печати шнура-оплетки, протянул футляр Бруни.

— Вам письмо, хозяйка!

Матушка едва справилась с руками — так они тряслись. Прижала футляр к груди, поинтересовалась:

— Сколько я вам должна?

— Доставка оплачена, — проскрипел почтарь и потянул носом — с кухни пахло яичницей с ветчиной, что поставил жариться Весь. — А вот перекусить я бы не отказался!

Бруни отступила в сторону:

— Проходите, почтенный! Завтрак за счет заведения!

— Вы так добры, хозяйка! — церемонно поклонился гном.

— Накорми гостя, — попросила Матушка оборотня, направляясь к себе.

Войдя в комнату, она села на кровать и положила футляр рядом. Отчего ей казалось, что это змея свернулась, посверкивая злыми глазенками и быстро высовывая раздвоенный язычок? Но глупое сердце, несмотря на испуг, перешло на бег, стремясь окунуться в слова, написанные родной рукой, и Бруни схватила футляр, сорвала шнур, вытащила свернутый пергамент и развернула. Буквы расплывались перед глазами. Не от слез, от волнения. Когда, наконец, она совладала с собой — смогла прочитать первую, написанную очень давно забытым почерком, строку:

‘Здравствуй, моя дорогая женушка… Весь ушел без нее. Судя по голосам из кухни, Пип и сестры Гретель вовсю кормили завтраком посетителей, а Бруни не находила в себе сил спуститься вниз. Крикнув в кухню, что она неважно себя чувствует, она кружила по комнате, как запертый в клетке зверь, то присаживаясь на край кровати, где лежало брошенное письмо, то подходя к окну и в волнении сжимая руки, будто надеялась увидеть, как по первому снегу к трактиру подъедет тот, кто скажет ей: «Все это глупая шутка, любимая! Иди ко мне и ничего не бойся!»

«Позволь пожелать тебе долгие лета, — говорилось в письме. — Должно быть, ты думаешь, что сошла с ума, читая это, но спешу тебя обрадовать — правда перед твоими глазами! Я, Ральф Рафарин, твой муж перед Богиней и людьми, не только жив, здоров, но и благополучен в стране, ставшей мне вторым домом — в Крей-Лималле. Как это случилось? Я расскажу тебе, моя маленькая женушка! Война подходила к концу, и наши армии сошлись в долине Бабочек, почти у столицы — города Крей-Тон. Мы были уверены, что побеждаем и шли в бой с надеждой и верой, однако асурх, да продлят Боги годы его правления, вывел силы, которые прежде тщательно скрывал. Наше победоносное наступление превратилось в бойню. Я был ранен и думал, что умираю… Кровь заливала лицо, в наступившей тьме я слышал лишь крики погибающих, да шелест крылышек насекомых, из-за которых долина получила свое имя. В это время года они слетались туда со всего материка, усеивали деревья и камни, покрывали землю пестрым ковром. Видела бы ты, моя Брунгильда, каким разноцветным облаком они взмыли в воздух над двумя грозными армиями, воины каждой из которых думали, будто Боги устроили фейерверк в честь именно их победы! А затем я решил, что смерть, наконец, явила свой прекрасный лик — она пела рядом со мной волшебным голосом. Но когда я открыл глаза, не увидел поля битвы, усеянного телами мертвых товарищей, а обнаружил себя в крестьянском доме, скрытом от побоища уютной долиной между холмов. Так я оказался членом рода Дамар, чей глава, почтенный Кафаль Дамар-Ти, ныне ушедший по звездному песку в неведомое, привез меня, израненного, домой и выходил. Ты могла бы подумать, что в Крей-Лималле существует рабство, но это не так! Здесь есть обычай — подбирать с поля боя раненых воинов противника и лечить их, тем проявляя милосердие и угождая Богам. Чтобы постояльцы могли как-то отплатить хозяевам за постой и лечение, им предлагают несложную работу по их состоянию и способностям. Я всегда любил готовить — ты знаешь, и потому не счел зазорным для себя встать к плите, хотя остальные и посмеивались, говоря, что, мол, это не мужское дело. Но когда я освоил приготовление их знаменитого крейского пирога, которое в нашей с тобой семье умели готовить лишь мастер Пип и твой отец, я увидел уважение в глазах рода Дамар-Ти.

Рана моя оказалась не смертельна, однако обширна и кровава. Видимо, поэтому товарищи сочли меня мертвым. Для возвращения на родину я был слишком слаб и не имел средств, а мое выздоровление шло медленно. Больше всего со мной возилась младшая дочь Дамар-Ти — Илина. Ей только исполнилось пятнадцать… Именно ее пение я слышал, когда впервые пришел в себя. Смешливый ребенок с волшебным голосом — она неожиданно поселилась в моем сердце, заставив забыть о Ласурии, возвращении домой… о тебе. Что ждало ее, если бы я не появился в ее жизни? Младшие дочери местных семейств никогда не становятся хозяйками в доме отца, от них стремятся избавиться, как от лишних ртов, продавая в дома будущих женихов сначала в качестве прислуги, а затем, после исполнения определенных ритуалов и полной выплаты выкупа — жены. Когда Дамар-Ти увидел нашу сердечную тягу друг к другу, он не был против, но предупредил, — реши мы пожениться, нам придется уехать и искать собственные счастье и достаток. Я не колебался ни минуты — любовь к Илине пылала в моем сердце, я жив остался благодаря ей! Признавшись Кафалю в том, что был женат в Ласурии, я с ужасом ждал его ответа, однако старик посмеялся надо мной. „Глупы мужчины, отдающие жизнь одной женщине, — сказал он. — Когда — нибудь ты и сам поймешь это, Ральфи! И когда поймешь — Боги не воспротивятся твоему желанию иметь вторую, третью, четвертую жену. Так что по нашей вере ты не грешишь, уже имея двух жен. Вот только перед Богами и людьми моя Илина навсегда останется для тебя первой! Но… достоин ли ты нашей веры?..“ Мудрый Дамар-Ти помог мне изучить священные тексты и пройти обряд посвящения. Больше я не поклоняюсь Пресветлой, моя Брунгильда, но нахожусь под защитой Крейского пантеона. Когда Илина разделила со мной ложе, как моя жена, я ощутил довольство и покой, каких никогда не чувствовал в Вишенроге! Посовещавшись, мы отправились искать счастья в Крей-Тон…

С тех пор минуло больше пяти лет. У нас небольшая лавка со сладостями, дом, сад, и двое мальчишек-сорванцов. Мы всего добились своими трудами! Умирая, Кафаль благословил нас, сказав, что не жалеет о своем решение позволить дочери выйти замуж за чужеземца. Все желаемое нами сбылось! Но… Недавно снова открылась застарелая рана. Открылась, и не желает заживать, доставляя мне невыносимые мучения. Призванный знахарь, изучив природу болезни, пояснил, что рана здесь не при чем. „Так грызет совесть Рафарин-Ти, — сказал он. — Вспомни, что плохого ты сделал в жизни?“. Разговор с ним заставил меня задуматься. И я понял — мысли о тебе не дают мне покоя! Я должен был стать тебе опорой, но судьба разлучила нас.

А теперь я перейду к главному.

Срок давности возвращения в Ласурию для меня истек, и теперь, вернись я — буду объявлен изменником Родины. По этой причине я не смогу попасть в храм Пресветлой, чтобы дать тебе развод! Но я могу дать тебе кров и семью, которых, уверен, у тебя нет. Хоть ты и войдешь в мой дом второй женой, Илина примет тебя, и вы подружитесь. Моя жена — сердечная и мудрая женщина, и скоро ты сама в этом убедишься. Продавай имущество — и приезжай! Мы заживем счастливо, и я надеюсь, здоровье еще позволит тебе иметь детей! Ведь именно в них и в жизни рядом с мужем — счастье любой женщины! Надеюсь на твой скорый ответ!»

В письме была приписка: «Ответное письмо лучше отправить простым пешим почтарем — так дешевле!»

Бруни остановилась у окна. На грудь будто положили каменную плиту, не дающую вдохнуть. Она бездумно смотрела на снег, ровным слоем засыпающий площадь. Квартал Мастеровых проснулся — проезжали туда-сюда груженые телеги, рачительные хозяева уже прикрыли грузы кусками мешковины от снега, проходили люди: ремесленники, спешащие в мастерские, хозяйки, торопящиеся на рынок. Из здания гильдии вышли несколько молодых прачек. Громко смеясь, закружились под снегом, раскинув руки, начали бросаться легко слипающимися снежками в прохожих. Кто-то ответил, и через мгновение уже вся площадь представляла собой поле снежной битвы. Тут кто-то ругал хулиганов, почем свет стоит, там — хохотал белозубо и подзуживал противоборствующие стороны.

А Матушка, вцепившись сведенными судорогой пальцами в подоконник, размышляла, как жить дальше. Так тяжело оказалось слышать голос из могилы, тащить оттуда воспоминания, будто куски холодного склизкого желе, снятые с ледника. Она почти забыла о жизни с Ральфом, не вспоминала его глуховатый голос, поющий песенки, когда муж стоял у плиты или был занят каким-нибудь другим делом, жар его тяжелого тела, регулярно наваливавшегося на нее для исполнения супружеского долга, привычки… Будто и не было в ее жизни этого мужчины, а был лишь Кай — первым и единственным! За что она, Бруни, так провинилась перед Богиней? Неужели лишь за то, что спасла любимого от страшной участи?

«Работа…»

Матушка встрепенулась. Голос Хлои, слава Пресветлой, навсегда остался в ее памяти. Работа!К прочтенному и брошенному на кровати письму она не притронулась. Лишь накрыла одеялом, чтобы глаза не мозолило. Одевшись потеплее, спустилась в кухню. Поцеловала Пипа в щеку, кивнула сестричкам, улыбнулась Питеру, красному от натуги — бывший молотобоец учился филигранному кулинарному искусству: нарезать морковь соломкой.— Ты куда? — поинтересовался повар.

— Есть одно дело, — туманно ответила Бруни и выскочила на улицу, торопясь избежать дальнейших расспросов.

Здание гильдии каменщиков возвышалось над площадью, будто господский замок. В нем все было сделано основательно: тяжелые несущие балки, добротная черепичная крыша, ярко-красная даже под покрывшим ее слоем снега, широкие ступени, ведущие к входу, герб гильдии — каменный барельеф над дверями, изображающих льва, рыкающего за перекрестьем молота и мастерка.

Томазо нашелся на первом этаже, у камина. Сидел за столом, потягивал морс из пузатой кружки и просматривал какие-то планы. Увидев Матушку, он поспешил встать и встретить ее распростертыми объятиями и поцелуями.

— Что-то ты отощала, дочка, — со свойственной ему прямолинейностью заявил он. — Сапожник без сапог? Голодная трактирщица? Приходи к нам на ужин, Алисия тебя знатно накормит!

— Благодарю, мастер, — бледно улыбнулась Бруни, — но я по делу.

Пелеван за руку отвел ее к креслу для посетителей, вернулся за стол, огладил широкую бороду, которой могли бы позавидовать и гномы, и приготовился слушать.

— Я хочу, — волнуясь, заговорила Матушка, — открыть второй трактир. Взгляните вместе со мной на один дом и скажите — стоит ли его покупать, чтобы переделать? Он в плохом состоянии, но это старая верная постройка, возведенная еще прадедами! А настоящего трактира не получится без шепота предков по углам!

— Полностью согласен! — покивал головой мастер.

Отодвинул бумаги и снял со спинки кресла добротный суконный камзол с меховой оторочкой.

— Ты готова отвести меня туда прямо сейчас?

— Конечно! — обрадовалась Бруни, не ожидавшая столь быстрого отклика.

Рабочие уже разобрали крышу и мансарду дома, в котором жил Григо Турмалин и приступили к разбору стен. Однако старый камень стоял намертво — кирки и молоты его не брали.

— Ребятушки, кто здесь главный? — зычно окликнул глава гильдии работающих.

К ним подошел мужичок в одной рубахе, от которого шел пар — борьба со старым домом оказалась не проста.

— Меня зовут Огин, мастер, — вежливо поклонился он. — Чем могу вам помочь?

— Позвольте осмотреть дом, — выступила вперед Матушка. — Мы хотели бы переговорить с хозяином о его покупке, но прежде надо взглянуть.

— Да без вопросов! — пожал плечами Огин. — Заходите, только будьте осторожны — с крыши еще может упасть что-нибудь вам на кумпол!

Обойдя кучи строительного мусора, Бруни и Томазо шагнули в прихожую.

— Хоу! — воскликнул Пелеван, и залез под лестницу, туда, где от стены отвалился кусок штукатурки. И как только увидел? — Посмотри, дочка, этот дом строили для белокостного, видишь, какая характерная кладка? Видать, хозяин прокутил состояние и был вынужден продать дом оборотистому торговцу.

Матушка кивнула. Она ничего не понимала в кладке, но дом ей нравился. И не только потому, что был памятью о Григо Турмалине. Несмотря на тесноту коридоров и каморок, на стены, покрытые проплешинами плесени, на грязные полы, витало в нем ощущение спокойствия и добротности, подаренное временем. Ни бедность жильцов, коротавших здесь свой век, ни истории человеческих несчастий, прошедшие под этой крышей, не могли разрушить это ощущение.

— Надо ж так испортить здание, — бурчал Пелеван, поочередно открывая двери в опустевшие комнаты, — так изуродовать пространство! Хозяева понастроили деревянных внутренних переборок, чтобы сделать комнат побольше. Поэтому здесь так тесно, а на самом деле места полно!

— Но трещина… — пробормотала Бруни.

— И до нее доберемся! — пообещал глава гильдии каменщиков.

Когда они добрались до разобранной мансарды, Томазо провел пальцами по остаткам стены, покрытым копотью. Повернулся к сопровождающем.

— Здесь был пожар?

Тот недоуменно пожал плечами.

— Не было пожара, мастер. И печь была цела, когда мы ее из-под обломков крыши достали. Сам не пойму, в чем дело!

Пелеван в сопровождении Бруни осматривал дом еще около часа. Простукивал стены то принесенным с собой молоточком, то пальцами, скреб мастерком. Особое внимание уделил низу стены, долго провозился в подвале и вылез оттуда такой грязный, что Матушка охнула.

— А знаешь, что я тебе скажу, дочка, — заявил он, отряхивая одежду от пыли, — нравится мне этот старик! И фундамент цел остался, трещина его не затронула.

— Да что с ним теперь сделаешь, — махнул рукой Огни. — Снести только!

Томазо подмигнул Бруни и распрощался с провожатым.

— Работенки будет много, но сносить дом не нужно, — сказал он ей, когда они отошли подальше. — Трещина пошла по фасаду, не затронув другие стены. Если переложить фасад, снести к Аркаешу внутренние переборки — получится просторное помещение, в котором хоть бальную залу устраивай, хоть трактир, хоть выставку шедевров нашего мастера Висту!

Матушка, держащая его под руку, благодарно сжала рукав его одеяния. Идея выставить картины мастера Висту ей не приходила в голову, но едва услышав ее, она поняла — это то, что надо для оформления нового помещения!

— Составьте мне смету на работы по восстановлению фасада и ремонту всего здания, за нее я заплачу отдельно, — попросила она Томазо. — Когда она будет готова?

Пелеван хохотнул.

— Узнаю хватку твоей матери, Хлои, девонька! Той как в голову что запало — считай, пиши — пропало! Разобьется, но сделает! Она ведь так и отца твоего на себе женила!

— Расскажите? — попросила Бруни с горящими от любопытства глазами. Как и большинство, она почти не знала о жизни родителей до ее появления на свет.

— Жениховались они долго, — пояснил глава Гильдии Каменщиков. — Отец твой, да останется Престветлая добра к нему, был птицей свободной. Этакий, понимаешь, альбатрос, что кружит над волнами, не садясь на воду. Ну, вот он и кружил! Подарки дарил, гулять ее водил, даже в театру королевскую пару раз они сходили, правда, провели большую часть в буфете, пытаясь на вкус распознать из чего сделан паштет Королевы Иссы, бабки нашего Редьярда. А потом Хлоя предложила ему место шеф-повара в своем трактире. Сказала: «Коли мужчина умеет готовить, он всяко будет готовить лучше женщины! А женское дело в этом случае — чистоту в кухне поддерживать, да огонь в очаге!» И положила ему жалованья в два раза больше, чем он у своего капитана получал. Тут и думать было нечего — Эд согласился. Она ему две получки выплатила, а на третью с деньгами он от нее получил заветное колечко. «Мне на кухне чужие не нужны, — так Эд передал ее слова, — или бери все, Эдгар Мореход, или выметайся!»

Томазо улыбался, предаваясь воспоминаниям, и Бруни улыбалась вместе с ним. Видела отца и матушку, будто живых — молодых, рьяных!

— Мужику же что надо — теплая женщина под боком, — продолжил мастер, — его женщина! Да чтобы с ней скучно не было, но и молчалось хорошо! А уж с твоей матушкой, Бруни, скучно не было никому!

На площади Мастеровых они расстались, церемонно поклонившись друг другу. Едва Бруни ступила на порог трактира, услышала в кухне щебетание Ваниллы.

— Ну, где вы ходите, хозяйка? — пробурчала Ровенна, задержавшись с подносом у двери. — Начали прибывать гости на свадьбу Колея и Ориданы, а следовательно…

— Королю понадобились мерзавчики? — догадалась Матушка, в душе обрадовавшись нежданному заказу.

Все что угодно, лишь бы не думать о письме Ральфа, не представлять себя в его доме, не раздумывать всерьез — не этого ли хочет от нее Богиня?

— Как сказал утром мой муж, — вещала Ванилла, ловко разделывая шмат теста, — «обстановка во дворце нервическая»!Бруни вошла и невольно залюбовалась на ровные круглые заготовки для булочек, выходящие из-под ее рук. Пока она переодевалась, переплетала волосы и мыла руки, Ванилла рассказывала о прибытии первой партии гостей из Гаракена и других государств, сопредельных с Ласурией. Свадьба младшего принца была «на руку» Вишенрогу, как портовому городу и торговому центру Тикрейского побережья. Уже сейчас многие из гостиниц и постоялых дворов, имевших хорошую репутацию, полностью выкупались казной для гостей, ожидаемых на празднество. Цены на аренду домов, стоящих вдоль улицы, по которой должен был двигаться кортеж Ориданы и свадебная кавалькада, взлетели до небес, поэтому некоторые оборотливые жители перебрались на это время к родственникам, а жилье сдавали любителям зрелищ, прибывающим со всех концов материка.Как водится, королю уже демонстрировали первые подарки для молодой пары. Самым необычным из них пока являлась самодвижущаяся карета в виде тыквы, изготовленная Гильдией механиков, большинство мастеров которой были гномами.

— В замке все друг с другом шушукаются, — продолжала Ванилла, — обсуждают наряды жениха и невесты, цвета и фасоны которых держаться в страшной тайне. Недавно мастера Артазеля отправляли в Гаракен — снимать мерки с принцессы. Он так орал, когда его засовывали в портал, что слышно было даже на кухне! Но вернулся довольным, хотя и взбледнувшим с лица! «Интересная, — говорит, — будет у нашего Коленьки супруга! Непредсказуемая, как погода в Синих горах!»

— А сам-то Коленька что? — с гадкой улыбкой осведомилась зашедшая с подносом Ровенна. — Небось, последних баб под себя подминает?

Ваннила, кивнув, покрутила у виска белой, будто в перчатке, рукой в муке:

— Этот, вообще, как с цепи сорвался! Рыщет по городу, перепортил, наверное, всех купеческих и дворянских дочек в округе. Надысь шептались по углам, будто отец ему ремнем грозил, мол, выпорет на заднем дворе и не посмотрит, что принц и жених! А вообще, Дрюня сказал о терпении Его Величества «достигло апофигея»! И я вот думаю, в какую это сторону оно апофигевает — вверх или наоборот?

— Ежели речь о ремне зашла, — не оглядываясь, пробурчал мешающий в кастрюле начинку Пип, — значит — наоборот!

— Точно, мастер! — кивнула Ровенна, скинула грязную посуду с подноса в чан и вышла в зал.

За стойкой сегодня стоял невероятно гордый собой Питер Конох. К радости Бруни считал парень скоро, и с памятью у него было все в порядке. Правда, звуки разбиваемых кружек и бокалов, нет-нет, но до кухни доносились.Краем уха слушая разговор, Матушка ощутила светлую грусть. Где-то там, в бесконечных коридорах дворца мог бродить вернувшийся из поездки Кай, смотреть в окно или на пламя камина, крутить в красивых сильных пальцах бокал рубинового вина, а, может быть, делить ложе с какой-нибудь фрейлиной или «купеческой или дворянской дочкой», как сказала Ванилла. «Интересно, — подумалось Бруни, — ощутит ли он в себе какие — нибудь перемены? Ведь коли проклятье снято — и дышаться легче должно или… нет?»Вернувшийся с учебы Весь, заняв угловой стол на кухне, водрузил на полочку над ним солидный фолиант в толстой обложке, отобрал у Ваниллы партию теста, с которым она возилась и занялся одновременно чтением и замесом.

— Иди, перекуси, пап, — сказала та, в свою очередь отбирая у Пипо ложку-мешалку начинки для булочек, — ты же с утра не ел!

— Да я не голоден… — попытался было возразить тот, но подошедшие сестрички Гретель без разговоров взяли его под белы рученьки и увели в зал.

Ванилла покосилась на Веся.

— Что ты читаешь такое страшное? — поинтересовалась она.

— «Хвала или честь. История Ласурско-Крейского противостояния», — не отрываясь от текста, сообщил тот. И добавил для Бруни: — Я пригласил Рахена и ребят завтра к полудню.

Матушка рассеянно кивнула.

— О чем мечтаешь? — заинтересовалась неугомонная подруга. Просто стоять, и мешать начинку ей было скучно.

Бруни пожала плечами. Она обмывала и отбивала куски мяса для ужина, присыпала солью и пряностями, сбрызгивала маслом и ставила в печь — запекаться. Запах жаркого, смешиваясь с запахом свежего теста, был тяжел, но приятен.

— Что ты решила с… ним? — снова покосившись на оборотня, шепотом спросила Ванилла.

Весь ушел в чтение и не слушал.

— Думаю расстаться, — ровно сказала Матушка.

В кухню заглянул Питер.

— Помощь нужна, девушки?

Зашипев, как разъяренная кошка, Ванилла замахала на него полотенцем. Конох испуганно исчез.

— Но ты же его любишь? — изумилась она, вновь поворачиваясь к Бруни. Любопытство в глазах Старшей Королевской Булочницы, казалось, прожигало насквозь. Правда, мешалось оно с изрядной долей сочувствия и грусти.

— Кто я и кто он? — пояснила Матушка. — Прости, мне не хочется об этом говорить!

— Ох! — вздохнула Ванилла и прижала ладонь к талии. — Ну что же делать, что? Надо смириться, ты права… только — не хочется!

Бруни, не поднимая глаз, покачала головой.

— Не хочется!

— Ох! — повторила подруга громче и вдруг согнулась пополам. — Ох!

— Что ты? — испугалась Матушка, подхватывая ее.

Та вымученно улыбнулась.

— Живот свело. Не иначе горох во вчерашней похлебке был ядрен! Ох — х!

— Известно куда надо идти, коли с горохом не в ладах! — заявила Ровенна, появляясь на пороге, будто демон из преисподней.

— Да не хочу я! — воскликнула Ванилла, поднимая бледное, в испарине, лицо.

В кухню вкатился Пип, покушавший и оттого полный энергии. Увидев ее, изменился в лице.

— Ты чего, дочка?

— А ну-ка, пойдем, приляжем! — Ровенна обняла Ваниллу за талию и повела наверх. Крикнула, не оглядываясь: — Хозяйка, к вам ее положу. А вы к целителю пошлите пока!

— Да не надо… — простонала Ванилла.

— Уже пошел! Бруни, займись тестом! — воскликнул Весь, выскакивая в заднюю дверь.

Несмотря на ситуацию, Матушка не сдержала улыбки и крикнула ему вслед:

— Есть, мой командир!

— Чегой-то она? — Пип растерянно смотрел на Бруни.

Внезапная жалость и любовь к нему, немолодому, верному, родному человеку, накрыла ее с головой, заставив заныть сердце. Матушка крепко обняла его и поцеловала в лысину. Посмотрела в глаза, сказала твердо, будто сама была целителем:

— С ней все будет хорошо, Пиппо, обещаю!

И он поверил! Поглядывал с беспокойством наверх, на дверь комнаты, из взгляда исчезла эта растерянность, граничащая с испугом. Пип Селескин сильно любил своих девочек, хоть и стеснялся признаваться себе в этом!

Приведенный Весем целитель оказался молодым и симпатичным выпускником прошлого года Вишенрогской Высшей Целительской школы.

— Не нашел никого свободнее, — пояснил мальчишка на укоризненный взгляд спустившейся Ровенны. — Остальные на вызовах!

— Очень рад знакомству! — целитель, подойдя к Бруни, взял ее испачканные в муке руки в свои и поцеловал, не боясь увозиться. — Меня зовут Син Сансек, практикую со второго курса. Могу показать верительную грамоту и патент на практику. Это я к тому говорю, — обаятельно улыбнулся он, — чтобы вы не боялись меня, прекрасная хозяйка заведения!

— Это он к тому, — пробурчала из-за его спины Ровенна, — чтобы вы накормили его за свой счет, прекрасная хозяйка!

Улыбка целителя потускнела.

— Вы меня раскусили, почтенная матрона! — он обернулся к старшей Гретель, оглядел ее с ног до головы и глубокомысленно произнес: — Природа наградила вас редким даром — говорить правду и не поддаваться заболеваниям. Я прав, уважаемая?

— Ванилла наверху, — Бруни вытащила руки и спрятала за спину. — Ей неожиданно стало нехорошо. Ровен, проводи гостя!

С сожалением покосившись на плиту, полную еды, целитель отправился за служанкой. Однако уже вскоре спустился, следуя за пациенткой. Бледность на лице той сменил яркий румянец, а глаза горели, как у кошки, тонущей в валериановой нирване.

— Ну что? — прянули к ним одновременно и Пип, и Бруни.

Целитель Сансек лукаво улыбнулся, получил из рук Ровенны причитающиеся монеты и отбыл, не сказава ни слова. Зато Ванилла защебетала без остановки, натягивая ботинки и плащ:

— Все — хорошо — папа — я–беременна! Мне — надо — срочно — во — дворец — сообщить — эту — радостную — новость — супругу!

И она выскочила из кухни с такой скоростью, будто за ней гнался рой новорожденных троллей.

— Э? Чего? — сказал Пип и сел мимо табурета.

— Пресвятые тапочки! — ахнула Бруни.

— Ох уж эти ступки-пестики, — проворчала Ровенна, бросаясь к повару и пытаясь поднять того с пола.

— Хоу! — засмеялся Весь. — Мастер Пип, ты скоро станешь дедом!

— Давай, лети за ней стрелой, клыкастый, — отдуваясь, сказала ему Ровенна, — а ну как ей опять плохо по дороге станет? Сдашь с рук на руки господину королевскому шуту!

Вдвоем с Бруни они вытянули Пипа на табурет. Матушка подала ему стакан воды, предварительно осушив его до половины. Вот уж это была новость, так новость!

В кухню заглянули Виеленна с Питером и были тут же огорошены приятным известием.

— Малявки — это хорошо и правильно! — покосившись на младшую Гретель прогудел Питер. И добавил, почесав в затылке: — И весело!

— Да уж, — поморщилась Ровенна.

Бруни, подойдя к окну, выглянула на площадь. На улице сонно падал снег. Черепичные крыши квартала уже поблекли под его слоем, поверхность воды в колодцах сковал ледок, вазоны, подаренные Бруни мастером Висту надели белые колпаки и казались седобородыми гномами, задремавшими на посту у дверей.

Не спало лишь сердце хозяйка трактира…

* * *

Томазо, крякнув, положил на стол длинный пергамент, тут же умудрившийся сползти на пол. Подхватив его за кончик, Матушка втащила упрямый документ на колени и принялась проглядывать. Самым дорогим оказалось возведение фасада, оно стоило примерно столько же, сколько работы по слому внутренних переборок и переоборудование этажей под залы нового заведения. А ведь она еще не разговаривала с хозяином здания о продаже!

Быстро пробегая глазами строки сметы и прикидывая, как удешевить работы, Бруни понимала, что не потянет такие расходы. Слишком много пришлось бы брать у ростовщика, а жить в долг она терпеть не могла.

Она покачала головой, жалея старый дом, в котором стала свидетельницей чуда, и решительно выложила на стол кошель с деньгами.

— Это за смету, Томазо! Но, как бы мне не хотелось вернуть этот дом к жизни, получается слишком дорого!

Глава Гильдии каменщиков кивнул, соглашаясь. Подтянул к себе смету, резким движением зачеркнул сумму и приписал ниже другую, составлявшую половину. Вновь подвинул пергамент Матушке.

— А так?

Она удивленно посмотрела на него.

— Не понимаю…

— Я тут подумал… — Пелеван, запнувшись, почесал бороду огромной пятерной и поправился: — Мы тут подумали с Алисией и решили войти в долю с тобой, Брунгильда. Пополам расходы — пополам доходы! Мы тебя давно знаем, дело ты держишь крепко и еда у тебя — объедение! Да и годков тебе мало еще, а значит, дай срок, развернешься. Короче, мы на тебя поставили, как на яхту в Ежегодной Королевской Регате! А дом тот мне и самому глянулся!

Матушка, хоть и изумилась предложению Томазо, вида не показала.

— Две трети доходов — мои, — твердо поправила она. — Мне и налоги платить в казну, и наемным работникам — жалованье. И здание содержать. Думайте, мастер, советуйтесь с супругой. При другом раскладе мне не стоит и ввязываться!

Глава гильдии каменщиков неожиданно расхохотался.

— Обожаю свою жену! — качая головой, сказал он сквозь смех. — Она предупреждала, что тебе весло в пасть не суй — перекусишь!

Бруни всерьез задумалась, считать ли это похвалой или укором?

— По рукам! — отсмеявшись, посерьезнел Пелеван. — Предлагаю сходить к стряпчему и оформить сделку честь по чести. А потом мы пойдем покупать дом!

И тут Матушка растерялась. Она так тщательно распланировала все… в голове и уже видела, как наяву, залы нового трактира: второй этаж для серьезных трапез, кабинеты, отделанные зеленым и коричневым бархатом, кожаные тяжелые кресла; этаж первый под кондитерскую, с пирожными, разложенными разноцветными грудами на прилавках, с отделкой светлого теплого оттенка и с обязательным детским смехом… И на стенах — картины мастера Висту. Полные нежных и грустных фей или смеющихся луговых колокольчиков, а для второго этажа — его Осенняя красавица, возлежащая над камином. А сейчас она осознала, что с хозяином дома о продаже даже не разговаривала!

Пелеван смотрел на собеседницу, тщательно скрывая улыбку. В это мгновение она стала очень похожа на мать — та же складочка между бровями, сурово сжатые губы. Тот же упрямый жест — тряхнуть головой, откинуть локон со лба. Когда-то Томазо душу продал бы Аркаешу за прикосновение к волосам Хлои!.. Но время исцелило боль, оставив толику грусти и негаснущий памяти свет, и вот он разглядывает ее дочь, размышляя о мудрости жизни.

— Ничего не говори, — сжалившись, произнес Томазо. — Я вчера потолковал с хозяином и предложил ему сумму чуть больше той, что он затратил бы на слом дома. Земельный участок у него в аренде на 50 лет с правом переуступки, а вот здание в собственности, а это значит, что мы сможем его перестроить, улучшив! Надеюсь, ты не в обиде на меня?

Матушка порывисто вскочила, потянувшись через стол, звонко чмокнула рыжего мастера в щеку и засмеялась:

— Вам, Томазо, весло в пасть тоже совать не стоит! — И протянула ладошку. — По рукам?

Они ударили по рукам и, не желая терять времени, отправились к стряпчему.

Старичок-стряпчий по имени Даугав Даугавец жил в квартале Мастеровых с незапамятных времен. Люди шутили, что его возвели одновременно с первым домом первой улицы квартала — построили вместе с неубиваемой конторкой из орехового дерева, массивной стеклянной чернильницей и гусиным пером, зачарованным на чистописание. Несмотря на древний возраст, мастер Даугавец сохранил острый ум, прекрасное зрение и собственные зубы, хотя передвигался по квартире с трудом. Выслушав пожелания посетителей, он пообещал подготовить к завтрашнему утру сразу два документа — договор о партнерстве и уведомление о намерении провести сделку по купле-продаже дома, которое должно было действовать до оформления собственно договора и исключало возможность перекупки дома третьими лицами.

Распрощавшись с мастером Пелеваном, Бруни побежала в трактир — и так еле отпросилась у Пипа, пообещав ему все рассказать по возвращении.

Запах теста для вафель уже витал над площадью. Сладкий, тягучий, как патока, он согревал души и будил воображение, обещая озера кленового сиропа и горы взбитых сливок, украшенные ягодами, с лета хранимыми на леднике. «Аромат вафель — аромат искуса!» — говаривала Матушка Хлоя. Рецепт был семейным, и никто в Вишенроге не пек вафли вкуснее ее.

Искус…

Проснуться утром в одной кровати с любимым и кормить его с рук горячими вафлями, слизывать с его губ капельки сливок, смеяться над глупостями и ощущать кожей его тело — горячее, сильное, жаждущее ласк!..

Идя через площадь, Бруни улыбалась, хотя сердце невыносимо болело при мысли, что она больше никогда не увидит Кая. Она предпочла бы снова и снова находить его и терять, чем вообще никогда с ним не встречаться!

В трактире было жарко и в прямом, и в переносном смысле. Во-первых, толпился народ, желающий отдыхать в свой заслуженный выходной, но не проводить его у плиты, во-вторых ввечеру должна была подойти телега из дворца за очередной партией мерзавчиков. В-третьих, как поведал Бруни Пиппо, пока она переодевалась и мыла руки — Ваниллу осмотрел сам королевский целитель Ожин Жужин и порекомендовал полежать пару недель в покое, дабы «тонкая детская субстанция сильнее закрепилась под сердцем матери», как он изволил выразиться. Поэтому в тот же день Старшую Королевскую Булочницу отправили из дворцовой кухни на заслуженный отдых. Валяться в покоях мужа она отказалась наотрез, аргументировав лаконично: «Скучно и голодно!», и уже на рассвете Дрюня привез ее в отцовский дом, пригрозив, что и сам будет оставаться здесь ночевать. «А вот и хренушки! — с наслаждением ответил ему Пип. — Целитель Жужин сказал „в покое“, значит — в покое! А с тобой, сердешный зять, покоя не видать никому, как своих ушей!» «Ну, хоть навещать-то могу?» — как-то сразу поникнув, спросил Дрюня.

— И тут, ты не поверишь, дочка, — продолжал рассказывать Пиппо, — мне так его жалко сделалось, будто собаку приблудную ударил!

Матушка с сочувствием посмотрела на повара и сняла пробу с теста. Добавить немного ванильного порошка — и можно выпекать!

— А дальше что? — заинтересовалась Ровенна, ловко раскидывающая куски омлета с ветчиной и помидорами по тарелкам.

— Ну что-что, — буркнул Пип, — пожалел дурака! Разрешил навещать, но без этих… — он покрутил в воздухе лопаточкой, которой делил омлет порции, — без постельных шалостев!

— Мастер! — ахнула старшая Гретель, едва не уронив уже собранный поднос. — И вы им поверите, когда они на голубом глазу вам поклянутся, что никаких шалостев не было?

Питер, за угловым столом увлеченно замешивающий тесто для мерзавчиков, тихонько хрюкнул.

— Вы меня за дурака-то не держите! — повар развернулся, воинственно размахивая лопаткой. — Я тетку Аглаю пригласил за Ванилькой поухаживать. Она хоть и стара, и глуховата, но шалости чует как кошка сметану! А руки у нее, знатной кожевенницы, почитай по крепости с палаческими схожи!

— Тетка Аглая — это кремень! — уважительно кивнула Бруни.

Означенной тетке о ту пору исполнилось семьдесят семь, но она оставалась прямой, как палка и непримиримой к «шалостям», как и шестьдесят лет назад. Ей бы следовало стать настоятельницей женского монастыря — и лучшей мэтрессы не видела бы Ласурия!

От задней двери кухни раздалось осторожное покашливание. Матушка обернулась и увидела застывшего в проеме Веся. За ним столпилось около десятка мальчишек-оборотней его возраста. Глаза у всех горели, как у лесных зверьков в ночи. Зрелище было бы жутковатым, если бы они так отчаянно не поводили бы носами и не сглатывали слюну — запах первой партии вафель становился невыносимым.

— Ой! — воскликнула зашедшая на кухню Виеленна. — Хозяйка, откуда эти оглоеды?

— Из леса, вестимо! — хохотнул Пип. — Весь, в зале мест нет, веди ребят к себе наверх. А вафли скоро будут!

— Всех кормить — никаких продуктов не хватит! — явно подражая сестре, проворчала младшая Гретель, провожая взглядом пацанов, гуськом поднимавшихся по лестнице.

— Вилен, — вдруг сказал Питер и, отряхнув руки от муки, шагнул на задний двор, — можно тебя на два слова?

Она последовала за ним.

Оставшиеся на кухне не хотели подслушивать, да тихий голос бывшему молотобойцу никак не давался.

— Не смей жалеть продуктов ребятне! — отчитал Виеленну сердечный друг. — Коли для твоего ребенка кто лакомства пожалеет, тебе понравится?

— Да я… — попыталась оправдаться та, но Конох не дослушал:

— И чтобы я такого больше от тебя не слышал! — веско довершил он и вернулся в кухню.

Следом прошмыгнула служанка, красная, как помидор.

Бруни сделала вид, что очень занята: ловко сворачивала вафли в трубочки, ложечкой накладывала туда густых как сметана сливок и украшала каждую ягодой — то клубникой, то крыжовником, то черничинкой, то вишней. Когда первое блюдо оказалось наполнено под завязку, кликнула Веся. Оборотень кубарем скатился по лестнице, будто стоял на лестничной площадке, ожидая, когда позовут.

— Следующий тазик через пару кругов! — крикнул ему в спину Пип. — Нам еще посетителей кормить!

Он прошелся по кухне, поводя затекшими плечами. Остановился возле стола, где Питер месил тесто. На краю уже доходили четыре круглые ровные заготовки на деревянных блюдах, накрытые кусками чистого льняного полотна.

Пип откинул одно из них, отщипнул тесто, пожевал. Потыкал пальцем кругляш, пригляделся, словно пузырьки воздуха считал. И… молча потрепал Питера по плечу. После чего вернулся к плите, всей обширной спиной выражая удовлетворение.

Кончики ушей Коноха заалели не слабее щек его возлюбленной.

Матушка только головой покачала, скрывая улыбку — она старалась не отвлекаться от выпекающихся вафель, ведь посетители любили их разной степени пропеченности — кто-то едва зарумянившиеся, светлые, как девицы, прячущиеся от жадного летнего солнышка, кто-то, наоборот, с хрустящей коричневой корочкой, чуть горчащей на языке. Но большинство вафель все же получалось ровного цвета хорошего песочного теста, при взгляде на который на душе становилось веселее.

Когда Питер вымесил всю порцию и, разложив на столе кругляши, вышел в зал — помогать сестрам, Бруни подошла к повару.

— Мы с мастером Пелеваном покупаем дом, Пип, — сказала она, не забывая поглядывать на плиту, — и собираемся открыть второй трактир.

Пиппо засопел, покосился на нее и ничего не ответил. Матушка вернулась к вафлям — знала, что ему нужно время обдумать новость.

— Что за дом? — спустя какое-то время подал он голос.

— Дом, где жил господин Турмалин, каменное, трехэтажное здание. Давеча жильцов оттуда выселили…

— Это еще почему? — Пип подозрительно повел носом, как крыс, чующий несвежий сыр.

— Крыша обвалилась и фасад дал трещину, — честно призналась Бруни. — Но Томазо осмотрел дом. Он берется его отремонтировать и отделать внутренние помещения.

Повар помешал суп в большом котле половником, осторожно положил его на тарелку и развернулся к Матушке.

— Скажи мне, дочка, зачем тебе эта головная боль? Наш трактир дает небольшой, но постоянный доход, с которого кормишься ты, я, сестрички и Пит. И на Веся денег, насколько я могу судить, хватает. Мы не голодаем, покупаем добротную одежку и вовремя платим налоги. Так — зачем? Или я чего-то не знаю?

Бруни невольно отвела глаза.

— Что происходит? — мягко переспросил Пип.

— Кай больше не появится здесь… — с трудом справляясь с непослушными словами, пробормотала Матушка.

Повар резко поднял ладони.

— Можешь не продолжать, — грубовато сказал он. — Я понял! Покажи мне смету — Томазо, наверняка, уже составил ее!

— Сейчас? — удивилась Бруни.

Пип кивнул и взглядом указал ей на начавшие подгорать вафли. Матушке удалось спасти их в последний момент, но корочка получилась с горчинкой.

— Кто-нибудь, мне нужна помощь на кухне! — крикнула она, ожидая, что из зала придет кто-то из сестер или Питер, однако вместо них сверху, прямо с лестничной площадки, одним прыжком спрыгнул сероволосый оборотень, Рахен.

— Можно я? — спросил он, глядя одновременно застенчиво и нагло.

Матушка невольно залюбовалась им — мальчишка был красив странной, северной красотой — белая кожа, яркий нежный румянец на щеках, алые губы и серые, очень светлые глаза, кажущиеся отражавшим все зеркалом. Неровно стриженые пряди достигали лопаток, и лишь несколько из них были собраны в косички, закрепленные на затылке, чтобы не падали на лицо.

— Давай! — решилась Бруни, протягивая ему деревянную лопаточку, а сама подошла к своему плащу, висящему в углу, и вытащила из кармана свиток со сметой, который отдала Пипу.

Тот проглядел, свирепо хмуря брови и бормоча что-то себе под нос. Особо задержался на итоговой сумме, той самой, что исчеркал мастер Пелеван.

— И как вы решили делить доходы? — поинтересовался он, тыкая толстым пальцем в итог. — Коли расходы пополам?

— Две трети мне, одна — Томазо.

— Молодец! — неожиданно улыбнулся Пип. — Узнаю сестренкину хватку! А меня возьмёшь в долю?

— Тебя? — изумилась Бруни.

Такого поворота она не ожидала.

— Дочерей замуж выдал, — пояснил повар, — расходы на них с рук долой! Пусть мужья заботятся. Я как раз думал, во что бы вложиться и детям после себя что оставить? Кроме дома, конечно. А тут и для души намечается, и для кошелька!

— Это здорово! — расцветая улыбкой, воскликнула Бруни. Необходимость брать деньги у ростовщика испуганно съеживалась. — Пиппо, это просто здорово!

— Вечером увидим Томазо и переговорим с ним еще раз, — повар засмеялся в ответ, уворачиваясь от ее поцелуев. — А завтра сходим к стряпчему!

— Хозяйка, — раздался голос Ровенны. Старшая Гретель удивленно оглядела обнимающихся и добавила: — Там вас господин полковник на улице ожидают. А с ним те, не приведи Пресветлая, головорезы, что давеча у нас обедали!

Улыбку с Матушкиного лица будто ветром сдуло. Позабыв обо всем, она бросилась на улицу — едва догнавшая ее у порога Ровенна успела накинула ей на плечи теплый плащ.

Они стояли поодаль — трое спешившихся всадников, одним из которых был Лихай Торхаш. Подойдя к ним, Бруни узнала его спутников — темноволосого красивого мужчину, которому было опасно не то что заступить дорогу, но просто наступить на тень, и беловолосого широкоплечего оборотня, скалившегося добродушно и поводящего носом на запах вафель как совсем недавно мальчишки — его сородичи.

— Лихай! — взволнованно сказала она. — Что с Каем?

— Почему ты решила, что с ним что-то случилось, маленькая хозяйка? — холодно усмехнулся полковник, и Матушка сразу ощутила себя уличной дурочкой, просящей милостыню. — С ним все в порядке, хотя инспекция пограничных гарнизонов затянулась, и он не вернулся в Вишерог в запланированные сроки. А разве он тебе не пишет?

Бруни молча покачала головой. После того, последнего, сообщения ее Шепот сердец замолчал, не передав ни одного письма. Ни вопросов, ни ласковых слов, ни разочарования… Ни-че-го!

Торхаш если и выглядел обеспокоенным, то лишь мгновение.

— Не нужно волноваться, — гораздо мягче, чем в начале, произнес он. — С ним все в порядке! А я заехал попрощаться — уезжаю по срочному делу.

— Надолго? — Матушкин голос предательски дрогнул. Жизнь словно специально рвала ниточки, связывающие с любимым: сначала замолчал Шепот, теперь — уезжал лучший друг.

Беловолосый оборотень проворчал под нос так, что все услышали:

— Какие нежности!

— Дикрай! — укоризненно покачал головой брюнет.

— Молчу, Яго, молчу! — хмыкнул тот.

— Не знаю, — полковник пожал плечами. — Может, месяц, может — два. Как повезет. За Веся не беспокойся, в Университете за ним приглядит мой товарищ.

Матушка обвела растерянным взглядом всех троих. Черноволосый посмотрел на нее, как ей показалось, с сочувствием, и вскочил в седло. Дикрай, подмигнув ободряюще, последовал его примеру. А Красное Лихо вдруг наклонился и легко коснулся губами ее лба. Она ощутила жар его дыхания на своей коже — температура тела у оборотней была на несколько градусов выше человеческой.

— До встречи, маленькая хозяйка, — тихо сказал он и одним движением взлетел в седло своего гнедого жеребца.

Ловко развернул его и пустил рысью.

Из-под копыт коней снег взвился белым дымком.

Бруни провожала их взглядом до тех пор, пока они не исчезли за поворотом улицы. Постояла несколько минут, не в силах сдвинуться с места. А после спохватилась — нельзя давать отчаянию пригибать себя к земле, заковывать в цепи, замораживать! Пусть Кая больше нет в ее жизни — но он в ней был, и сама жизнь продолжается: из трактира пахнет вкусностями, выходят смеющиеся довольные посетители, площадь звенит детскими голосами, а Весь с друзьями в своей комнате уминает вафли и радуется тому, что, наконец, познакомил их с той, которая заменила ему семью!

Матушка поспешила в трактир, как в родные объятия.

Едва она пришла, повар передал ей горячий привет от Ваниллы и записку, занесенную Дрюней, который уже отбыл во дворец. «Все у меня хорошо, отлежала бока! — писала подруга. — Наедаю щеки — жру постоянно, целитель говорит, это из-за какой-то нервической грядки, а вовсе не из-за ребеночка. Поскольку тебе вносить малыша в Храм, Брунька, помогай мне придумывать имя! И пришли мне мерзавчиков из сегодняшней партии! Они такие вкусные!»

Записка заставила улыбнуться. Брунгильда была подружкой на свадьбе Ваниллы, а теперь должна была стать Храмовой матерью их с Дрюней отпрыска, продолжив старинный обычай, по которому первый раз в Храм ребеночка заносила не родная мать, а та, кого она называла себе подменой на случай, если с ней что-нибудь случится.

Матушка поднялась на второй этаж и заглянула к Весю.

— Чего вы дома сидите? — поинтересовалась она. — На улице так хорошо — не холодно и снежок падает.

— Матушка Бруни верно говорит! — вскакивая на ноги, сказал Рахен, и Бруни подумала, что неожиданно обрела в его лице рыцаря без страха и упрека. — Айда на улицу!

Весь чуть задержался, провожая их глазами.

— Бруни, — сказал он, будто сомневался в чем-то, — наши-то, мастеровые, с ними не знакомы еще. А вдруг подерутся?

— Ты мне сказал, что в ответе за них, — ласково улыбнулась ему Матушка, — но ты прав, надо этот момент подсластить! Иди за мной!

Она спустилась в кухню, где стояли несколько блюд с уже готовыми вафлями.

— Берите и раздавайте прохожим, — Бруни кивнула на вафли.

— Как — раздавать? — удивился Рахен. — Бесплатно?

— Бесплатно, — твердо кивнула Матушка. — День такой сегодня — для добрых дел! Не забудьте детей, которых встретите, нищих у храма и квартальных вдов — Весь знает, где они живут.

— Блюда верните, клыкастые! — закричал им в спину Пип, когда мальчишки, зачирикав воробьиной стаей, подхватили тарелки и резво понеслись на улицу. Посмотрел на Бруни с любовью в глазах и неожиданно грозно рявкнул:

— А теперь хватит ерундой заниматься! У нас — мерзавчики! Пит? Пи-и-ит! Тесто подошло!

— Иду, мастер! — отозвался Конох, появляясь из-за занавески и потирая руки. — Эх, сейчас разойдусь — не остановите!

Бруни отломила кусочек вафли и задумалась о том, куда лежала дорога красноволосого оборотня. А еще о том, что даже если любимый навсегда исчез из ее жизни — в ней останется его друг. Его… и ее. Навсегда.

— А чего он приходил? — вдруг спросил Пип. — Чего хотел?

— Ничего особенного, — пожала плечами Матушка. — Пиппо, налить тебе морсу?

* * *

Спустя неделю зима вступила в свои права — по Вишенрогу с гиканьем и воем гулял ветер с моря, с неба сыпалась белая крупа, и у стен домов наросли кучи снега, сгребаемого с тротуаров. На площади Мастеровых из него построили горку, залили водой, и вот уже улицы оглашались звонкими голосами детей, спешивших покататься.

Бруни слышала гомон отдаленно, существуя, как в тумане — все дни напролет они с Пиппо делали булочки, булочки, булочки. Приглашенные на свадьбу во дворец почти все прибыли, увеселения уже начались, и гости пили и закусывали, закусывали и пили — как выражался Дрюня. Мерзавчики пользовались у гаракенцев оглушительным успехом. Партии лакомства теперь отправлялись во дворец дважды в день — утром и в обед.

В один из вечеров Матушка вдруг вспомнила про письмо от мужа, о котором забыла напрочь в эти суматошные дни. Перерыла всю постель, где вроде бы его оставляла, залезла в комод и проверила туалетный столик — оно как в воду кануло. О важных вещах Бруни никогда не забывала, да и вообще на память жаловаться возраст не позволял, и оттого задумалась — неспроста та сыграла с ней дурную шутку. Не лежала душа к Ральфу Рафарину, да и стала бы она ластиться к другому после Его Высочества Аркея, наследника престола, герцога Тимьяшского и Веземского, владыки Горной обители и Семи островов?.. Бруни подходила к окну, смотрела на падающий снег, качала головой и кусала губы. И сама себе тихо отвечала: «Нет!»

Чтобы не терять время на дорогу домой и обратно, Пип временно переехал жить в трактир. Кухня оживала теперь на два часа раньше положенного, а очаг в ней вообще не гасили, не желая упускать так любимое тестом тепло. Ванилла рвалась вместе с ним, но спать у Бруни уже было негде, пришлось Старшей Королевской Булочнице, прибывающей на покое, остаться дома под присмотром тетки-кремня Аглаи и любимого мужа.

Повар занял ту самую комнату на первом этаже, которую Матушка предлагала Ровенне. По вечерам он, Бруни и Весь, иногда один, иногда с друзьями, накрывали на стол и ужинали. От усталости не хотелось даже говорить, и они молча и быстро ели, как едят люди, пережившие тяжелый рабочий день, и слушали рассказы мальчишек об университетской жизни.

— Скорей бы уже эта свадьба случилась! — вздыхал Пип. — Я, конечно, рад за Его Высочество Колея, и все такое, но очень это хлопотное занятие — свадьбы!

Матушка каждый раз вспоминала свадьбу Ваниллы и соглашалась, что да, мол, хлопотное. И скорее бы уж…

По истечении двух недель в Вишенрог прибыл король Гордеш III с семейством: женой, наследным принцем и принцессой, выдаваемой замуж. Союз между Ласурией и Гаракеном креп, что было на руку обоим странам, развивающим морские торговые пути с одного материка на другой.

На встречу королевского кортежа Бруни идти отказалась, хотя Ванилла, которая почти оправилась от недомоганий и с разрешения целителя выходила гулять, тащила ее с собой едва ли не насильно. Спас Матушку повар, метнувший на дочь гневливый взгляд, которому позавидовал бы сам Аркаешь, и рявкнувший:

— Оставь Бруни в покое! У нас еще мерзавчики не готовы!

Ванилла повздыхала, и вернулась к разодетой в пух и прах Персиане, которая с детьми ждала ее на улице, пообещав после рассказать об увиденном.

— Томазо звал поглядеть на дом, — сказала Бруни Пипу, когда подруга ушла. — Давай, сначала я схожу, а потом отпущу тебя.

— Иди, — кивнул повар.

Соглашение между ними троими было подписано на следующий день после разговора Пипа с Бруни. Тогда же оформили купчую на дом и переоформили документы на аренду земельного участка в Магистрате. И хотя строительные дела быстро не делались, Матушка уже подумывала о списке тех мебельных и галантерейных лавок, куда следовало зайти для выбора мебели, обивки и приятных мелочей, украшающих интерьеры.

У бывшего дома Турмалина вовсю кипела работа. Мусор от разбора стены и крыши уже был убран. Каменщики под руководством самого мастера Пелевана начали восстановление фасада.

— Когда мы его побелим, — сказал, подойдя к Бруни, Томазо, — он станет игрушкой. Думала уже, какую крышу будем ставить?

— Красную, — улыбнулась Матушка. — Белый дом под красной крышей — что может быть красивее?

Пелеван хмыкнул и огладил рыжую бороду, лучась довольством.

Распрощавшись с Томазо, Бруни отправилась назад, но, не дойдя до трактира, свернула к Дому Гильдии гончаров. Когда она постучала, дверь распахнулась с такой силой, будто демон рвал ее с корнем. Мимолетно успев удивиться силе маленького гончара, Матушка обнаружила перед глазами… декольте матроны Мипидо.

— Бруни! Радость моя! — пробасила та. — Что ты здесь делаешь?

— Не ожидала тебя увидеть, Клози, — удивилась Бруни. — Я хотела поговорить с мастером Висту о покупке нескольких картин для украшения нового трактира.

— Насдышады, насдышады пдо ваш пдоэкт! — послышался из глубины дома голос гончара, судя по всему, мучимого жестоким насморком. — Кдози, пригдашай Мадушку войди, чдо же ды?

Клозильда сдвинула телеса с дверного проема, открывая вход.

— Морсу выпьешь с нами? — спросила она у Бруни. — Свеженький, горяченький, на меду! С чуточкой маманькиной крыжовниковой настоечки!

— Знаю я твою чуточку! — хихикнула Матушка, вспомнив не столько посиделки с подругами, сколько головную боль на следующее утро.

Висту, закутанный в толстый халат, кажется, принадлежащий его пассии, сидел в кресле у зажженного камина и макал красный нос в кружку с морсом.

— Простыл мой Вистунчик, — пояснила Клози, погладив его по голове, как маленького. — Давай еще морсику, солнце, а? — обратилась она к нему.

Гончар с готовностью допил морс и протянул ей почти пустую кружку.

— Садидесь, Мадушка Бдуни, — пригласил он, указывая на кресло напротив, — я и саб ходел давеча зайди, поговодить, да вод, пдиболел.

— Клози очень заботливая! — заметила Бруни, посмотрев ей вслед. — Думаю, она быстро поднимет вас на ноги, мастер!

— Ода — золодо! — очень серьезно сказал Висту и переменил тему: — За посдедний бесяц в лавках Гильдии вы закупили босуды на довольно серьездную сумму, Брунгильда, что де может де радовать! Кроме того, бде стадо известно о тдактиде, одкдыдие коего вы пладируете. И это радует беня вдвойне! Как вы посмодриде на скидку в пять пдоцендов на пдодукцию нашей гильдии, пди условии, что вся босуда для нового заведедия будет приобдетена у нас?

— Я зашла поговорить о ваших картинах для нового заведения, — улыбнулась Бруни, — а наткнулась на скидку в пятнадцать процентов на весь ассортимент мастерских Гильдии, включая лепные работы, вазоны для цветов и прочие приятные мелочи?

— Вы сказади — семь? Семь пдоцентов? — прищурился Висту. — И какие же из боих кадтин вас интедесуют?

— Я сказала — пятнадцать! И хотела бы посмотреть те картины, которые вы можете продать для оформления трактира! — Матушка смотрела на него так серьезно, будто они и не играли в древнюю игру под названием «Сторгуемся?»

Висту поднялся, кутаясь в халат.

— Пойдебте на втодой этаж — в официальных помещедиях Гильдии, каковые даходятся да первом этаже, я не вешаю свои полодна, — пояснил он, направляясь к лестнице в углу комнаты и чихая. — Извидиде! А как вы смотдите на цифру девять?

— Десять, и по рукам! — твердо сказала Матушка и добавила: — На весь ассортимент, не только на посуду!

Мастер Вистун хмыкнул и повернулся к ней, чтобы шлепнуть своей горячей ладонью по ее подставленной ладошке.

— С вами так же приятдо иметь дело, Брунгильда, как и опасно! Идите за мдой!

— Куда это вы? — изумилась Туча Клози, выходя из кухни с подносом в руках.

— Мадушка интедесуется кадтинами, — пояснил Висту, — иди к нам, золодце!

Оглянувшись на матрону Мипидо Бруни заметила, как та, прижав руки к груди, судорожно вздохнула. Должно быть, немного в жизни главы Гильдии прачек было ласковых слов и произносящих их мужчин, раз она — не боящаяся никого и ничего — реагировала на них подозрительным блеском в глазах.

Коридор второго этажа шел вкруг нескольких комнат. На простых, неотделанных стенах висели картины Висту. Матушка сбилась со счета, пытаясь их пересчитать.

— Здесь только тредья часть, — неожиданно смутился гончар, будто Бруни поймала его за каким-то неприличным занятием, — остадное хранится на чердаке!

— А ваши последние работы, — поинтересовалась она, — Осенняя фея и Пресветлая с Аркаешем — я могу на них посмотреть?

— Фею — да, — кивнул Висту, — но дад Пресветлой я еще даботаю!

— Он даже мне ее не показывает! — похвасталась Туча Клози. — И дверь в мастерскую запирает, а ключик носит на шее!

Вистун покраснел в цвет собственного, насморочного, носа.

— Не позодь беня педед гостьей, Кдози! — попросил он. — Де богу я дикому показывать дезакодчедные работы! Так было и так будет! — довершил он внушительно и сердито глянул на матрону Мипидо.

И та кивнула, как послушная девочка:

— Как скажешь, солнце!

Глава Гильдии гончаров повел рукой:

— Смотдите, Мадушка. Де все из дих пдодаются, до я вас о дом предупдежу.

Заложив руки за спину, Бруни медленно двинулась вдоль коридора. Ей поневоле вспомнилась галерея во дворце, та, с огромным окнами, куда они неосторожно выскочили с Ваниллой после посещения мастера Артазеля. Там тоже висели портреты в шикарных позолоченных рамах, громоздкие, полные богатых, но темных тонов… И ни на один из них она не променяла бы полотна, которые сейчас разглядывала!

Висту рисовал природу — умудряясь уместить на грубовато проработанных древесных стволах тончайшие ходы жучков-древоточцев, а на листьях — прожилки, которые, светились жизнью. Висту рисовал — небо и море, опрокинутыми друг в друга чашами, полными пены и облаков, полными сияния солнца и загадочного мерцания лунной пыли, полными парусов и чаек, одинаково белых и стремительных. Он не пытался приукрасить изображаемых людей, и оттого их лица были и грубы, и некрасивы, и глупы — ежели таковыми являлись хозяева, но все они в портретах получили вторую жизнь и пропуск в категорию, именуемую Вечность.

Матушка смотрела и не могла насмотреться! Такое искусство — не ярмарочно-яркое, слащавое, но искреннее и временами даже непривлекательное, ей было близко и понятно. И — она знала точно! — будет близко и понятно людям. Томазо Пелеван не подозревал, как был прав, когда говорил о том, чтобы показать им картины Висту!

— Мастер, — Бруни повернулась к нему, — у меня к вам встречное предложение! По плану, нарисованному Томазо, в мансарде здания будет большое и светлое помещение. Ваши картины — чудесны, но здесь не видны никому, кроме вас! Давайте откроем их для людей? Я предоставлю мансарду для выставки ваших полотен почти бесплатно!

Клозильда хмыкнула и одобрительно кивнула. Ей нравилось и предложение Матушки, и то, каким образом оно было сделано. Матрона Мипидо тоже была дамой с деловой хваткой!

— Бочти? — мягко улыбнувшись, уточнил гончар.

— Когда интерьер нового трактира будет готов, вы сами подберете под него картины для оформления, — пояснила Бруни. — Иногда мы будем менять их, чтобы оживить залы. О периодичности договоримся. А остальные ваши полотна пусть живут в мансарде, не в темноте, но на свету, и радуют людей, как радуют меня — влюбившуюся в них с первого взгляда!

— Зачеб ваб это? — Висту внимательно смотрел на нее.

Она пожала плечами.

— В жизни немного радости, мастер, и еще меньше правды. А в ваши картины полны ими, как осенние соты — медом! Вы покажете мне Фею?

Висту, кажется, для себя уже все решил. Но повернулся к Туче Клози и спросил:

— Как тебе пдедложедие Мадушки?

Клозильда бросилась ему на шею, едва не повалив на пол, расцеловала в веки и губы, отодвинула от себя и сказала, с любовью глядя в глаза:

— Ты — истинно велик, мой Вистунчик! Пусть Вишенрог узнает об этом!

Бруни едва не расплакалась, глядя на них — побитых жизнью и одиночеством людей, неожиданно обретших друг друга на ее, Матушкином, дне рождении.

— Догда у бедя всдедчдое пдедложедие! — широко улыбнулся мастер и чихнул. — Есди Фея ваб пдидедся по вкусу — я ее ваб подадю!

Бруни испуганно посмотрела на Клози. Когда Висту устраивал художественные сеансы в трактире, Матушка в отчаянии кружила по городу, пытаясь найти средство снять проклятие с Кая. И она понятия не имела, что изобразил художник! Ей представилась Клози, голая и оттого розовая, как поросеночек, лежащая на огромном блюде, обложенная овощами и фруктами, и держащая в зубах яблоко… Или — упаси Индари! — морковку!

— Если… если Клози не против! — все же согласилась она, мучительно раздумывая, куда повесить картину так, чтобы не обидеть художника и не скомпрометировать главу Гильдии прачек.

— Идебте! — решительно сказал Висту, и повел Матушку и Клози за собой, по коридору прямо, направо, в почти пустую комнату, на полу которой лежал светлый ковер, а на полках, выстроенных под самый потолок, красовались горшки, амфоры и вазоны разных размеров, форм и расцветок.

В центре комнаты, на мольберте, стоял натянутый на раму холст. Периметр картины был оплетен желтыми и красными листьями, вобравшими в себя свет болезненного осеннего солнца. Иногда между ними проглядывали крупные виноградины, будто глаза любопытствующих оленей, а пламенеющие ягоды калины казались драгоценными камнями, вплетенными в венок.

Только приглядевшись, Матушка поняла, что листья и ягоды — не настоящие, а нарисованные. Они оплетали пространство голубого фона — той яркости и цвета, какие бывают у неба лишь в последние солнечные дни осени, расцветающие, подобно финальной любви в жизни увядающей женщины. И в их невесомой паутине смеялась, касаясь пухлым пальчиком капельки росы на нити, кругленькая, уютная, красноволосая фея с венцом ранней изморози на челе, стыдливо укутанная в дымку туманов. Ее высокая причёска с легкомысленно выпущенными локонами была украшена дольками разноцветных яблок, в ушах висели серьги из черного винограда, на руках — браслеты из гроздей калины и рябины, одна ножка властно попирала мощное пузо тыквы, другая — шелковую зелень роскошного кабачка. Разноцветная спираль осеннего изобилия разворачивалась за ее спиной зеленью сельдерея и оранжем морковок, сдержанным желтым репы, хулиганскими полосками арбузов, виноградом — зеленым, желтым, красным, иссиня-черным… Фея летела над землей, даруя ей последние теплые дни, богатые урожаи и улыбки на лицах, и она была прекрасна!

Рядом с Бруни раздался подозрительный звук — так иногда длинными зимними вечерами вздыхали коровы в хлеву, то ли засыпая, то ли тоскуя, то ли желая испить воды. Матушка покосилась на Клози, рукавом вытирающую слезы.

— Всегда, когда вижу ее, плачу, — пояснила та, шумно сморкаясь в платок, любезно предложенный Висту, — как я хороша, ну, как же я хороша!

Матушка молча погладила подругу по плечу и снова повернулась к картине. Фея, несмотря на приличные габариты, казалась невесомой, лукавой и озорной. С такой Бруни с удовольствием бы прогулялась бы по лавкам, шумно обсуждая встреченных парней и хохоча над их смущением. Такой доверила бы тайны, даже те, которых стеснялась. И та стерла бы ее слезы и сказала что — нибудь уморительное смешное, отчего любая беда показалась бы пустяком!

— Мастер, — Матушка повернулась к нему, желая и обнять, и расцеловать, но смущаясь Клози, — мастер — это великолепно! Прекрасно! Восхитительно! Это то, что сделает людей счастливее! Это… — она запнулась, подыскивая слова, — как глоток морозной свежести после жаркой кухни, вот!

Глава Гильдии гончаров, несмотря на простудную бледность, расцвел розовым колором и опустил взгляд: Бруни впервые обратила внимание, какие у него по — мальчишески длинные ресницы.

— Ваша бохвала дак приядсдведна! — тихо сказал он. — Спасибо, Мадушка!

— Ох, мне пора! — спохватилась Бруни. — Там же Пиппо борется с мерзавчиками!

— Мде бы корзидочку свежеиспечедных! — жалобно попросил Висту.

— Будут! — обещала Бруни. — Сейчас вернусь в трактир и сразу же отправлю к вам Виеленну с самыми свежими!

Матушка покинула Дом Гильдии, очень довольная состоявшейся встречей. Вернувшись на кухню, она первым делом отправила мастеру булочки и баночку лимона и орехов, настоянных на меду — хорошее лекарство от простуды, а затем заменила у плиты Пипа, который собирался посмотреть ремонтные работы. Повар был в приподнятом настроении, поскольку дневные прогулки для него, все время проводящего у плиты, являлись событием. Поэтому он растягивал удовольствие — тщательно мыл руки и расчесывал редкие волоски на лысине, медленно надевал ботинки, долго застегивал плащ и неторопливо ворчал на Бруни, уговаривавшую его навертеть поверх воротника плаща еще и толстый шарф.

Вернулся Пип полный энтузиазма. Хотя фасад не был восстановлен до конца, а вместо крыши положили пока дощатые щиты, чтобы снегом не заносило верхний этаж, дом будто выздоравливал, распрямлял спину. Мастеровые не только возводили переднюю стену — отчистили плесень с других, залатали мелкие трещины. У плотников уже были заказаны новые оконные рамы, у кузнецов — кованые решетки для окон первого этажа, фонари, которые часовыми встанут у дверей, и вывеска. Бруни долго думала, как назвать новый трактир, ведь для нее он значил больше, чем новое дело или удачное вложение капитала, поскольку знаменовал новую жизнь — без Кая, но с чистой совестью и без сожалений о несделанном, чудо — которое с ней произошло, и, кажется, навсегда потерянного друга. Матушка скучала по Григо Турмалину и не боялась признаться себе в этом. Ей не хватало аромата его табака в углу, где он предпочитал сидеть, игры тонких пальцев с мундштуком или столовыми приборами, лукавого и доброго взгляда и негромкого голоса. И вскоре на вывеске, до поры хранившейся в мастерской кузнеца, появились силуэт сидящего на стуле и курящего трубку человека, и золоченая надпись: «У старого друга».

Ложась спать, Бруни представляла, как вывеска раскачивается, поскрипывая, на ветру, а надпись взблескивает от света фонарей искрами. Теми же золотыми искрами, которых было полно в глазах Григо, когда он однажды зашел в трактир и произнес: «А, ну-ка, красавица, подскажи мне, чем это пахнет так дивно из окон заведения?» Появился, будто ниоткуда.

И исчез, словно в никуда.

* * *

Столичные увеселения должны были продлиться еще три недели — аккурат до дня Зимнего солнцестояния, когда собирались играть свадьбу. Спустя седмицу целитель Жужин разрешил Старшей Королевской Булочнице вернуться к исполнению ей служебных обязанностей, однако строго запретил таскать тяжести и поднимать руки вверх. «Первый ребеночек всегда стремиться вылезти быстрее, ибо полон материнских сил и соков, — так передала она его слова подруге. — Из-за этого в теле матери образуется избыточное усилие, которое может повредить плоду». С высочайшего соизволения мастера Понсила, — которое Ванилла вряд ли получила бы, если бы не была женой Дрюни Великолепного — рабочий день на кухне ей сократили. И уже в обед, убедившись в том, что опара для вечерних королевских хлебов заведена верная, она уходила в трактир, где помогала Матушке и Пипу с мерзавчиками и дожидалась прихода Дрюни, провожавшего ее домой. Если шута задерживали обязанности — Бруни отпускала Пипа пораньше, что стало возможным благодаря Питеру Коноху, который неплохо освоил приготовление знаменитых булочек. Тесто у него получалось, как надо, но перед сложной начинкой, в которой важно было не ошибиться с приправами, он пока пасовал — то переперчивал, то недосаливал, то не докладывал пряностей.

Подруга восприняла известие о покупке дома под новый трактир с энтузиазмом. И даже составила список лавок с тканями и плотницких мастерских, в которых делали заказы придворные и другие знатные господа. «Это заведение классом повыше должно быть, нежели наш трактир, — пояснила она, пока Матушка, хмурясь, читала список и прикидывала, сколько денег могут с нее содрать продавцы, — а значит и антураж должен быть соответствующий! Тем более что первая вещь из антуражу у тебя уже есть!»

И такая вещь, действительно, у Бруни уже была.Картину мастера Вистуна торжественно доставили и повесили в трактирном зале на следующий день после разговора Матушки и художника. Долго не могли подобрать место — полотно будто светилось изнутри, но на ярком свету эффект исчезал, а в слишком темных углах — рисунок терял объем. Маленький Висту, беспрестанно чихая и сморкаясь, несколько раз обегал зал по и против часовой стрелки, ища место для шедевры, пока, наконец, не остановился в выборе. По странному стечению обстоятельств, его заинтересовала стена над тем столиком, за которым любил сиживать Кай. Выбор принес Матушке и грусть, и радость одновременно. С тех пор, как за этот столик садились другие, она старалась не смотреть в его сторону, но не любоваться Осенней Феей было невозможно. И люди приходили любоваться. Целыми толпами. Столик «под Феей» очень быстро приобрел статус счастливого и стал пользоваться такой популярностью, что многие предлагали дополнительную плату за возможность его абонировать. Мнение всех выразил однажды Томазо Пелеван, которому тоже довелось там посидеть с семьей за субботними вафлями:- Вот возникла на душе тишь и радость! Так и хочется ею со всеми поделиться! Великий человек наш Висту! Истинно Богиней привеченный!

У картины задерживались не только жители квартала, приходящие в трактир. Разглядывали ее и знатные гости, и гвардейцы короля, все чаще появлявшиеся у Матушки Бруни. И некоторые из них даже подкатывали к ней с просьбой познакомить с моделью. Бруни рассказывала о них Клозильде, купавшейся в лучах неожиданно рухнувшей на нее славы, а та гоготала гигантской гусыней и твердо отказывалась от «интересных» предложений. «По первой скажу тебе, Матушка, — объясняла она, — если я к себе буду относиться с меньшей строгостью, чем к девкам своим, и играть непонятно с кем в чуйства — какая же я буду им защита и подмога, коли они оступятся, и начнут шашни вертеть с клиентами? А второе — есть у меня сердешный друг, и так он велик, что никакой бла-ародный господин рядом с ним не сравнится!» В общем, благодаря всем этим событиям, посетителей в трактире стало больше, и Матушка всерьез задумывалась об еще одном помощнике.

— Ты уже думала, кого будешь набирать к «Другу»? — однажды вечером спросил ее Пип.

На кухне были вдвоем — Дрюня повел супругу в театру, на спектакль о какой-то поломойке, умудрившейся наступить на ногу принцу и тем самым поразить его в самое сердце!

— Как там дело поставишь?

— Рано еще, — лукаво улыбнулась Бруни.

— Ничего не рано, — повар тут же заворчал, как сердитый кот, — надо спланировать так, чтобы без простою заработало!

— Шеф-поваром будешь ты, — не моргнув глазом, ответила Матушка, которая, конечно же, все обдумала тысячу раз, — я — хозяйкою. Девушек-служек наберем новых — молоденьких, чистеньких и хорошеньких. И тебе в помощь трех поварят — одного подмастерья и двух учеников.

— А здесь кто останется? — удивился повар.

— За повара будет Питер, — твердо сказала Бруни. — Я вижу, как он от души готовит, прямо светится весь, когда у плиты встает. Ежели что, Ровен ему поможет, она у нас с тобой же навыков нахваталась столько, что могла бы и сама кашеварить. Только она это дело не любит — ей бы порядок держать, денежки считать и забуянивших ребятушек воспитывать. А значит…

— …Быть ей тут хозяйкой! — довершил Пип и хмыкнул. — Ловко ты все придумала! Хотя, конечно, время покажет, как оно будет!

Матушка покивала и вышла в зал. Рассеянно обежала глазами немногих посетителей — время уже было позднее. Еще немного — и закрываться.

Время…

Люди говорят, оно лечит, только не правда это!

Дверь неожиданно широко распахнулась, впуская троих посетителей в темных плащах с капюшонами, скрывавшими лица. Все трое было высоки ростом и широкоплечи, будто братья-близнецы. Остановившись на пороге, тот, что шел первым, неторопливо огляделся и направился прямиком к только что освободившемуся столику «Под Феей». Уходивший оттуда мастер церемонно кивнул Матушке. Она улыбнулась в ответ и поспешила к столику: забрать плату и убрать посуду со стола. На Ровенну можно было не надеяться — богатством и знатностью от пришедших несло за версту.

— Добрых улыбок и теплых объятий, господа, — в широкие спины сказала она, — позвольте я уберусь здесь, прежде чем вы сядете?

Двое последних как по команде обернулись и застыли перед растерянно остановившейся Бруни, не пуская ее. Она разглядывала их одинаково тяжелые подбородки и думала, что у людей с такими челюстями обязательно должен быть хороший аппетит.

— Пусть уберет, — послышался негромкий голос третьего. Он уже сел за стул — спиной к залу.

Сопровождающие расступились, и Матушка смогла подойти к столу. Быстро похватала грязную посуду, передала подошедшей Ровенне, приняла от ее сестры традиционную кружку с морсом и тарелку с сухариками.

— Традиция?! — полу вопросом, полу утверждением отметил гость и сделал приглашающий жест — резкий, повелительный: — Сядь.

Бруни села напротив. Незнакомец рассматривал картину. Задумчиво нащупал сухарик, сгрыз в мгновение ока и взялся за второй.

— Если господин желает отужинать, я могу предложить… — сказала Матушка.

— Тс-с-с! — гость прижал палец к губам. — Дева, изображающая Фею, дивно габаритна и чудесно хороша, краски — великолепно подобраны, и в картине чувствуется рука истинного мастера, но я не помню подобной манеры письма среди корифеев! Откуда у тебя это?

— Подарок друга, — пояснила Бруни, — мастера Висту Вистуна, главы Гильдии гончаров.

— Сколько ты хочешь за картину?

Посетитель впервые посмотрел на нее, и она ощутила себя не в своей тарелке. В тени капюшона его глаза мерцали двумя углями, как у хищного зверя. Однако она была уверена, что перед ней человек, а не оборотень.

— Прошу меня простить, но картина не продается!

Незнакомец сдвинул капюшон назад, и Бруни — ни жива, ни мертва! — узнала Его Величество Редьярда Третьего.

— Сколько? — веско спросил он. Бледность и испуганный вид Матушки не укрылись от его взгляда. Он постучал пальцами по столу и добавил: — Я могу забрать и так!

— Можете — забирайте! — сведенными судорогой губами прошептала Бруни. — Картина не продается!

— Упорная? — хмыкнул король. — Упертая? Признавайся — ты ведьма?

Несмотря на охватившие страх и панику, прозвучавший вопрос оказался для Матушки ведром холодной воды. Она вдруг поняла, что король пришел вовсе не любоваться Осенней Феей и не ужинать! Сказанное ранее было прелюдией, а настоящий разговор только начинался. Поняла — и села ровнее, взглянула собеседнику прямо в глаза. Стыдиться ей было нечего — что бы люди ни говорили про ее отношения с Каем, перед собой и ним она была честна и чиста!

— Я — хозяйка трактира, — спрятав руки под стол и сцепив пальцы, чтобы не дрожали, — негромко заговорила Бруни. — Это семейное дело, начатое еще моей бабкой, почтенной Савиной Селескин, продолженное ее дочерю Хлоей, моей матерью. И я никогда не ощущала в себе тяги к ведовству… господин.

Она намеренно не назвала его «Ваше Величество». Король пришел инкогнито — громких слов произносить рядом с ним не следовало.

Редьярд отпил морсу, поморщился, подумал и допил до конца. Наклонился к Матушке так близко, что она разглядела каждую морщинку в уголках его глаз и каждый волосок в золотистой, щегольски подстриженной бороде.

— Ты околдовала моего старшего сына, трактирщица, — из глаз, цветом подобных осколкам озерного льда, исходил холод, — из-за тебя Арк отказывается, когда придет время, взойти на трон! Что прикажешь сделать с тобой после такого, Матушка Бруни?

Едва услышав эти слова, Бруни поняла, что они правдивы. И что король — в бешенстве…

Кай, ее Кай смог поставить любовь против долга! Она понятия не имела, как он собирался жить дальше… Не становится же ему, в самом деле, помощником трактирщицы? Наверное, об этом он и хотел поговорить по возвращении из инспекции!

— Как еще я могу объяснить его желание променять трон на женщину? — прорычал Редьярд. — Кто ты? Что ты? Не знатна, не богата. Хороша собой, однако это проходит. Ты — пустое место, трактирщица, единственное твое достоинство — печь вкусные булочки и варить неплохой морс.

Матушка пожалела, что сидит под картиной и не видит ее. Излучаемый полотном ласковый свет осеннего солнца, лукавая улыбка Феи, яркие листья и ягоды могли бы отвлечь внимание от происходящего ужаса, не дать поддаться отчаянию и… дикой, какой-то болезненной радости от того, что Кай не отвернулся от нее и любит до сих пор!

Король откинулся на спинку стула, наблюдая за сменой эмоций на лице собеседницы. В отличие от нее, он казался спокойным и даже повеселевшим. Словно был уверен, что того всплеска гнева, который себе позволил, будет достаточно для решения проблемы.

Королевские телохранители застыли, как каменные исполины, попирая землю с угрозой, закрывая широченными спинами Его Величество от любопытных взглядов Пипа, сестер и Веся, то и дело выглядывающих из кухни. Бруни поняла отчетливо: шевельни Редьярд хоть пальцем — и охранники набросятся на нее, словно гончие на дичь.

— Значит так, — он поднялся и навис над ней, огромный, как гора, — даю тебе время до рассвета. Исчезни из Вишенрога, скройся с людских глаз! Лучше всего, если ты покинешь страну навсегда. Иначе завтра утром тебя арестуют за колдовство, направленное против короны, будут судить и казнят! Ты меня услышала?

— За что? — беззвучно спросила Матушка, ибо голос совсем пропал.

Голубые королевские очи раскатали ее, изничтожили и развеяли прах по ветру…

Не отвечая, гость сдвинул капюшон, скрывая лицо, и шагнул к телохранителям. Те расступились, пропуская его. Спустя мгновение зал совсем опустел, а из кухни торопливо вышли сестры с метлами в руках, спугнутые странными посетителями.

— Бруни, кто это был? — крикнул Пип.

Матушка тяжело поднялась из-за стола. Оглянулась на Фею, пытающуюся подбодрить ее улыбкой, и вернулась в кухню. Повар с Весем уже привели помещение в порядок, и Пип надевал плащ, собираясь идти домой.

Слава Богине, нашлось, что ответить!

— Это по поводу нового трактира…Дождавшись, когда Пиппо и сестры уйдут, а Весь уляжется спать, она вернулась на место Кая, прижалась затылком к прохладному дереву стены и закрыла глаза. В темноте слезы пролились легко, будто она не запирала их изо всех сил собственною волей, не желая показать Его Величеству и близким слабость и страх. Завтра… завтра ее может не стать. Бежать! Но куда ей податься, чтобы остаться в живых?Лишь быостаться… Память услужливо поднесла строки письма Ральфа. И хотя само письмо было утеряно, адрес запомнился. Судьба лишала выбора. Возможно, в том была толика истины, ведь в Храм Брунгильда входила вместе с Ральфом, а значит, должна была вернуться в лоно семьи.Животный страх перед смертью блеснул в темноте лезвием палаческого топора. Заставил Бруни вскочить и броситься в свою комнату. Она заметалась, пытаясь понять, что взять с собой: деньги, добротную сумку, пару целительных свитков, припасы и воду. Если осиротеет трактир, Пип не бросит Веся, да и полковник Торхаш приглядит за ним… и, может быть, Кай! Любимый… родной… не предавший…

Уронив собранные вещи на пол, Матушка тихо опустилась рядом. Красноволосый морок, вошедший в ее жизнь, сказал однажды: «Не бросай его! Что бы ни случилось…» Так что же она делает? От чего бежит? Кай ради нее отказался от того, от чего не отказываются, а Бруни страшится потерять такую малость, как собственная жизнь?! И чего она будет стоить, эта жизнь, без него, без любимого? Совместное существование бок о бок с Ральфом и его женой представилось до тошноты ярко…

Она поднялась, подобрала вещи, аккуратно разложила по местам и умылась холодной водой. Его Величество обещал прислать за ней на рассвете? Как будет угодно Его Величеству!

Бруни распустила волосы и села у окна, сложив руки на коленях. Глядя на снег, мерно падающий в свете фонарей, она шептала молитвы Пресветлой, прося о близких, родных, любимых…

* * *

В предрассветном тяжелом зимнем тумане появилось пятно темноты, неумолимо приближающееся к трактиру, и раздался стук копыт. Бруни, давно одетая, умытая и причёсанная, спустилась вниз и вошла в зал, когда первый удар кулака потряс дверную створку.

— Именем короля, откройте! — прозвучал хорошо поставленный голос.

За спиной послышался топот — Весь, соскочив с лестницы, встал рядом, щурясь одновременно сонно и недобро.

— Это приехали за мной, — Матушка развернулась к нему, — ты не вмешивайся. Дождись Пипа.

— Что значит — за тобой? — недоумевающе спросил мальчишка. Его радужки, как когда-то давно, залил чернилами страх.

— Так надо, — тихо сказал Бруни и, шагнув к двери, отодвинула щеколды.

В зал вошли четверо гвардейцев в красных мундирах — из личного полка Редьярда Третьего.

— Вы — Брунгильда Рафарин, владелица трактира? — спросил офицер, похожий на кота торчащими из-под носа усами и округлыми щеками.

— Это я, — кивнула Матушка.

— Вам приказано следовать за нами!

Бруни опустилась перед Весем на корточки и взяла его лицо в ладони.

— Ты никуда не пойдешь! — сдавленно прошептал тот. — Я… я не позволю им увести тебя!

— Прошу тебя! — взмолилась Бруни. — Здесь твой дом, если я уйду — он станет пустым. Ты остаешься за хозяина!

С мгновенье она жадно смотрела в его лицо, словно пыталась запомнить каждую черточку, потом легко поцеловала в лоб и поднялась.

— Пройдемте! — безучастно произнес офицер-кот и шагнул через порог.

В просторной, неторопливо едущей карете Матушка даже вздремнула. Ей снились двое, стоящие к ней спиной — курящий трубку мужчина и женщина в простом белом одеянии до земли, босая, с распущенными волосами, которые были украшены нежными первоцветами…

Карету тряхнуло.

…Незнакомка оглянулась и серьезно посмотрела на Бруни серо-синими глазами Эдгара Морехода. Та вздрогнула и проснулась.

— На выход! — сказал тот же офицер и подал ей руку, помогая выйти. — Следуйте за мной!

Он нырнул в неприметную дверь в стене, поднялся по лестнице, вошел в длинный коридор. Спустя несколько минут Матушка потеряла счет переходам — они снова спустились по лестнице, миновали пустующую, продуваемую ветрами галерею. Одинаковые каменные стены, иногда украшенные гобеленами и портретами, незажженные или зажжённые через один светильники — дворец, если ее привезли во дворец, казался тяжело больным существом, страшащимся яркого света и громких звуков. В последнем коридоре пол был застелен толстым ковром, заглушающим шаги, а гвардейцы в красных мундирах застыли во всех проемах, изображая статуи. Офицер распахнул высокую створку, позволил Бруни войти. И закрыл дверь.

Она обреченно огляделась. Просторная комната была обставлена крайне скудно, лишь огромный письменный стол, несколько тяжелых кресел на звериных лапах, да пара книжных шкафов; на стене, над столом — очень подробная и искусная карта Ласурии и сопредельных государств. Из пасти незажженного камина и из настеж открытого окна тянуло сквозняками. Тяжелая, полуприкрывающая его портьера зашевелилась… Матушка не успела испугаться, потому что из-за нее вышел… Кай. И остановился, словно налетел на невидимую стену.

Бруни смотрела на него и не узнавала. Любимый сильно похудел, щеки ввалились, а щетина на них давно перевалила трехдневный порог, под глазами залегли тени. Коротко остриженный, он выглядел так, будто был болен или снедаем тайным недугом. Будто лишился души. Синий мундир висел на нем мешком.

— Кай, — прошептала она и бросилась в его объятия, забыв подхватить подол юбки, споткнулась, чуть не упала и очутилась в таких родных, таких теплых объятиях.

Он прижал ее к себе так сильно, что ей было больно, но она тянулась навстречу, вжималась в него всем телом, стремясь врасти, стать единым целым. Не до поцелуев было — обнять, ощупать родные лица, руки, плечи, наглядеться в глаза, надышаться в губы. Бруни не сдержалась — разревелась, уткнулась в него лицом, щарапала щеки о жесткую ткань мундира. Кай, ее Кай, любил ее, держал в руках как свою, как нареченную — а она ведь распрощалась с ним навсегда! Их обоих трясло, будто от лихорадки. Воздуха стало мало, не хватило бы и на одного, а их было двое — как один!

— Что с тобой? — спрашивала Бруни. — Что случилось, где ты был? Пресветлая…

— Милая, маленькая моя… У меня ладони болели — так хотелось тебя обнять! Ничего мне не нужно, слышишь? Только, чтобы ты была в моих руках!

— Но где ты был так долго! — Матушка, взяв его за отвороты мундира, затрясла с той силой, на какую сейчас была способна. — Почему не приходил так долго? Я решила — ты оставил меня, ради… короны.

Кай взглянул на нее так, будто она ножом его ударила. И снова притянул к себе, обнял, не давая вздохнуть.

— Глупая, — тяжело дыша, зашептал он, — ни одна корона не стоит сердца, а ты — мое сердце, моя душа, моя жизнь!

— Но почему ты не приходил? — крикнула Бруни. Ей казалось, или они и вправду стали одним существом, чьи сердца стучали в унисон, чьи вдохи и токи крови держали один ритм?

Кай отстранился от нее и неожиданно широко и совершенно по-мальчишески улыбнулся.

— Прости, любимая, — сказал он, — прости, что заставил ждать. Видишь ли, я сидел в тюрьме!

Она пораженно уставилась на него.

— И я не мог тебе ответить, — раскаянно продолжил он, полез в карман и достал свою шкатулку Шепота… превратившуюся в пластинку с вдавленным красным камнем посередине.

— Что с ней произошло? — растерялась Матушка.

Пояснить Кай не успел.

— Ну, хватит! — прозвучал знакомый голос.

В стене под картой открылась потайная дверь, в которую вошли Его Величество Редьярд Третий и Король Шутов, Повелитель Смеха, Господин Шуток и Хозяин толп Дрюня Великолепный.

Кай напрягся, но Матушку из объятий не выпустил.

Король сел за стол и раздраженным движением смел шахматные фигурки с доски. Со стуком иссушенных ветром костей они попадали на пол.

Дрюня только головой покачал. Прошел к окну, где залез с ногами на подоконник и стал смотреть на улицу. Он казался таким безразличным и… серым, что у Бруни заболело сердце от дурных предчувствий.

— Прощайтесь, — приказал король. — Не буду я заморачиваться, устраивая публичную казнь тебе, трактирщица. Заточу в монастырь — и дело с концом!

— Отец, нет! — Кай задвинул Бруни за спину, словно пытался закрыть от беды. — Со мной делай, что хочешь, отправляй в Драгобужский Гнилой лабиринт, коли пожелаешь, но ее не трогай!

Кто не слышал о страшных шахтах Драгобужья, прозываемых Гнилым лабиринтом, куда ссылали преступников со всего материка за приемлемую плату королю гномьего народа?

— А тебя в изгнание, сынок, — ласково сказал Редьярд. — За пределы страны — пока не одумаешься! Или, — он задумчиво смахнул со стола и шахматную доску, и пнул ее ногой, будто собачонку, — все-таки, в Лабиринт?

Матушка вывернулась из сильных пальцев Кая и бросилась к столу.

— Вы не смеете… Он ничего не сделал, это я во всем виновата! — выпалила она в лицо Его Величеству, понимая, что подписывает себе приговор.

Дрюня кашлянул.

Редьярд недовольно покосился на него и кликнул стражу.

— Его Высочество обратно в тюрьму, — приказал он уже знакомому Бруни офицеру, а девушку тайно доставить в Обитель Накусьвыксунской пустоши. Климат там болезненный, — он насмешливо посмотрел на Матушку, — долго тосковать по моему сыну не даст.

— Рэд… — подал голос шут.

— Отец! — тихо произнес Кай.

Офицер, обойдя стол, подошел к королю и что-то шепнул ему на ухо.

— Пусть побудут за дверью! — бросил тот. Дождался, пока гвардеец выйдет, и поднял глаза на застывшую у стола изваянием Бруни. — Никогда не смей орать на своего короля, девонька, — посоветовал он. — Это вредно для здоровья!

— Отец, умоляю! — шагнув вперед, Кай встал рядом с Бруни. — Я сделаю, что ты хочешь — взойду на трон, когда придет время, а ты пообещаешь мне, что не тронешь ее и пальцем!

— Да мне не будет жизни без тебя, понимаешь? — крикнула Матушка, развернувшись к нему и попадая в его объятия. — Не будет!!!

Кай держал ее, бьющуюся в его руках раненой птицей, а на лице его застыло странное и страшное выражение.

— Рэд! — Дрюня соскочил с подоконник, подошел к королю. Низко наклонившись, четко произнес: — Дурак в этой комнате один, и это не я!

Тот собрался было ответить, но в коридоре послышались шум, восклицания и ругань.

Дверь распахнулась. На пороге возник широкоплечий красавец. Сопровождающий его запах перегара был так силен, что свежий воздух из комнаты тут же сбежал в открытое окно.

— Папаня! — громогласно объявил он. — Эти Аркаешевы тестикулы не пускают меня пожелать тебе доброго утра!

— О! — заметил Дрюня. — Явление жениха, сцена первая!

И на всякий случай отошел от короля подальше.

Несколько раз бесуспешно попытавшись откинуть с глаз густую челку — что делало его неуловимо похожим на драгобужских пони, которых гномы использовали в шахтах для перевозки вагонеток — блондин пятерней сдвинул волосы назад и мутным взглядом голубых королевских глаз обвел комнату.

— ТЫ? — воскликнул «жених», увидев Бруни, — я же тебя искал, где ты была, малышка? — и выставив вперед руки, он двинулся к ней на несгибающихся ногах — вылитое умертвие, только что вылезшее из могилы и оставившее там собственную координацию движений.

Бруни с ужасом узнала в нем того самого незнакомца, что был так настойчив и убедителен на свадьбе Ваниллы.

Налившийся кровью, как собачий клещ, король медленно вставал из-за стола и открывал рот, видимо, собираясь зареветь.

— Никлас! — рявкнул Дрюня в открытую дверь, отступая еще на шаг. — Уберите отсюда Его Алкоголическое Высочество, иначе мы лишимся Его Апоплексического Величества!

Давешний офицер и один из гвардейцев вошли в комнату, с трудом развернули Его Высочество и вывели вон.

— Ты слышал, что я сказал тебе, братец король? — поинтересовался Дрюня, как ни в чем не бывало.

Редьярд рухнул в кресло, выдвинул верхний ящик стола и достал четыре стопки и пузатый бутылек без опознавательных знаков. Дрогнувшей рукой разлил янтарную жидкость.

— Может быть, я и дурак, братец шут, — хрипло сказал он, протягивая ему стопку, — но я, прежде всего, король! И должен был проверить, как твердость намерений моего сына, так и… его невесту — будущую королеву!

— Что? — одними губами спросил Кай.

Бруни ничего не поняла, кроме того, что случилось нечто ужасное. Эмоций неожиданно стало слишком много… Она схватила стопку, вылила в себя и потеряла сознание.

* * *

Сознание возвращалось неохотно. Напугали, его, бедное, заставили уйти в себя. Над Бруни звучал незнакомый голос очень уверенного в себе человека. Она приподняла ресницы и увидела сидящего рядом и держащего ее за руку представительного мужчину, с лицом породистым и добродушным, особо выдающейся частью которого была нижняя челюсть.

— Ничего страшного, Ваше Величество, не извольте волноваться! Обычное нервное потрясение, приведшее к обмороку. Побольше сна, сладостей и фруктов, и, возможно, скоро, — мужчина воздел длинный палец к потолку, — девушка сможет осчастливить Его Высочество известием о наследнике! Наконец-то во дворце зазвучит детский смех!

— Он и так звучит периодически! — пробормотал стоящий рядом Дрюня и взглянул на дверь, за которой скрылся Колей.

— Идите, целитель Жужин, благодарю, она хоть порозовела! — проворчал король. — Стоит ли говорить, что все происходящее здесь…

— Не стоит, Ваше Величество! — целитель поднялся и изящно поклонился. — Мы давно знаем друг друга, и даже если бы не знали, существует хартия о Целительской этике и тайне!

Он покинул комнату и наступила тишина. Матушка ощутила на лице легкие, как крылья, прикосновения губ — Кай покрывал ее поцелуями, нежными и робкими, будто целовал в первый раз.

Шут тяжело вздохнул.

— Мне надо было проверить ее! — упрямо сказал Рэд. — Королева должна уметь отказываться от собственного комфорта ради своего короля — она отказалась! Вот только тебя, сын, мне придется воспитывать и дальше — королю не положено отказывать себе ни в чем!

— Вернешь меня в тюрьму? — скептически усмехнулся Аркей.

Дрюня возвел глаза к потолку.

Шевельнулся воздух, отмечая движение тяжелого тела — Редьярд отошел от Бруни и вернулся за стол.

Матушка открыла глаза и обнаружила себя полулежащей в кресле. Кай стоял рядом с тревогой заглядывая ей в лицо:

— Родная?..

Опираясь на руку, она приподнялась и села. Не выпуская ее пальцев, он посмотрел на отца:

— Что дальше, Ваше Величество? Неужели вы соизволите благословить наш брак? — в голосе принца прозвучали язвительные нотки — это все, что он позволил себе, хотя и был зол на отца.

Бруни устало прижалась головой к его бедру. Вмешательство целителя вернуло сознание на место, но мысли, разбежавшиеся в панике, как овцы на лугу от волка, так и продолжали бродить где-то.

— Не терпится? — буркнул король. — Не так быстро. Войдите!

Створка двери распахнулась от его голоса, как от порыва мощного ветра. Матушка увидела полковника Торхаша и того самого черноволосого незнакомца, встреченного в трактире и вначале принятого за Кая. Одежды на обоих были грязны и испачканы в земле, лица — истощены. Выглядели они так, словно долгое время находились в дороге, и та оказалась не простой…

— Привезли? — спросил Редьярд. — Давайте сюда!

Лихай, подойдя к столу, положил на него пергаментный свиток. На таких, обычно, писали стряпчие.

Король схватил его, развернул, быстро пробежал глазами, пробормотал:

— Он сделал все, как надо…

Поднял глаза на оборотня и поинтересовался:

— Как вы этого добились?

Тот усмехнулся.

— Граф рю Воронн был очень убедителен в том, что касалось наличных…

Черноволосый, не двигаясь с места, негромко добавил:

— А полковник — в том, что касалось жизни и смерти!

Рэд коротко глянул на него и вновь погрузился в чтение. Спустя несколько минут, он достал из кармана камзола бумагу, развернул и положил рядом со свитком. Посмотрел на вошедших.

— Благодарю обоих, — сказал он. — Теперь можете отдыхать!

Граф поклонился и покинул кабинет. Красное Лихо выжидающе смотрел на короля.

— Да, конечно, — задумчиво пробормотал тот, — оставайся. Дрюня, придвинь кресла, чтобы все могли сесть, включая моего, столбом вставшего, сына.

Кай молча поднял Бруни на руки, сел в кресло и усадил ее на колени. Похоже, принц просто боялся выпускать любимую из рук.

— Итак, — король добавил еще одну стопку и снова взялся за бутылек, — что мы имеем на утро сегодняшнего дня? Принца, желающего сделать принцессой трактирщицу, и вдову — оказавшуюся не вдовой…

— …Ты забыл про короля в ярости! — услужливо добавил шут.

И, пододвинув Торахшу кресло, вернулся на подоконник.

— Это тоже! — кивнул Редьярд.

Поднял бумагу и помахал ею.

Бруни пригляделась. Кровь отлила от ее щек, когда она узнала потреянное письмо Ральфа. Она с ужасом покосилась на Кая. Тот смотрел на отца, явно не зная, чего от него еще ожидать, но без удивления. Похоже, с письмом он уже ознакомился.

— Прежде чем вас оженить, — сказал король, кладя бумагу обратно и раздавая стопки, — надо решить одну маленькую проблему. А именно, моя будущая невестка, аннулировать твой брак.

— Как… Как оно к вам попало? — заикаясь от волнения, спросила Матушка.

Дрюня нервно завозился на подоконнике.

— Король я, или не король? — пожал плечами Рэд и протянул ей свиток, принесенный Торхашем. — Прочти.

Дрожащими руками Бруни развернула свиток. Он оказался заверенным у стряпчего согласием Ральфа о расторжении брака и был датирован… датой его ухода на войну.

Кай успокаивающе поцеловал ее в висок, когда она дочитала до конца и недоуменно посмотрела на Его Величество.

— Я не понимаю!..

— Королева должна быть безупречна и чиста перед Богиней и людьми, — пояснил тот, забирая у нее свиток и протягивая взамен стопку. — Ну, с чистотой уже не получится, раз ты была замужем, а вот с безупречностью…

Он запалил одну из свечей стоящего на столе канделябра и поднес к нему письмо Ральфа. Через пару мгновений оно догорало на подносе, превращаясь в хлопья пепла.

— На момент знакомства с моим сыном ты думала, что являешься вдовой, — впервые за утро улыбнулся Редьярд Третий, — но на самом деле была свободной женщиной, потому что муж развелся с тобой еще до того, как ушел на войну! К сожалению, согласие Ральфа Рафарина пять лет назад не было доставлено адресату в срок, потерявшись в архивах стряпчего, который его составлял. А вот теперь нашлось! Твой муж не сможет предъявить на тебя никаких прав — поскольку мужем не является!

Матушка, зажмурившись, выпила напиток и прислушалась к себе — упадет второй раз в обморок или нет? Но, похоже, тепло объятий любимого, его дыхание на ее коже и нежные прикосновения стали залогом твердости духа.

— А что скажет стряпчий? — негромко спросил Кай.

— Стряпчий давно умер, — король выпил, крякнул и снова налил, — еще в начале Крейской войны. Его дом сгорел, архив был частично утрачен, а остатки перевезли в Хранилища Юридического министерства, где они и лежали до последнего времени — и это, кстати, чистая правда! Месяц назад по моему приказу там начали отбор старых документов на уничтожение, и наткнулись на это… — он кивнул на свиток.

— Значит, его подпись подделана?

— Нет, подпись подлинная, — Редьярд усмехнулся. — Некромантия, хоть и запрещена в моем королевстве, иногда страшно облегчает жизнь!

— Отец… — потрясенно произнес Кай. — Выходит, ты отправил Лихая и Яго в Крей-Лималль в тот же день, когда я, вернувшись из инспекции, сообщил тебе, что отказываюсь от трона и был заключен тобой в тюрьму, на хлеб и воду?!

— В Крей-Лималль? — Бруни изумленно взглянула на оборотня. — Лихай, вы ездили к Ральфу?

Тот отсалютовал стопкой королю и лукаво улыбнулся Матушке:

— Крей-Лималль? Разве я там был?

Кай молча посмотрел на него, и столько тепла и благодарности было в его взгляде, что Красное Лихо отвел глаза и, кажется, смутился.

— Но пергамент свежий, — воскликнула Бруни, — это вам любой стряпчий докажет!

Редьярд снял один из перстней, в изобилии украшающих его пальцы и постучал им по столу.

— Я! — тут же откликнулись из глубины перстня замогильным голосом.

— Ты мне нужна!

— Но я еще не отмылась, Рэд!

— Сейчас! — с нажимом произнес король.

Голос пробормотал что-то неприличное, и в следующую минуту у стола засветился голубым оком портал. В нем образовалась стройная ножка в пушистом тапочке, на которую присутствующие мужчины посмотрели с интересом, а затем в кабинет впорхнула архимагистр Никорин, с мокрыми взъерошенными волосами и в банном халате.

— Вы вытащили меня из ванной, Ваше Величество! — недовольно скривилась она. Щелчком пальцев зажгла огонь в каминной пасти. — Не могли дать мне десяти минут? Запах мертвой плоти очень въедлив…

Она потянула носом и с интересом посмотрела на Торхаша.

— Полковник, а вы так и не успели помыться? У меня большая ванна, можем сделать это вместе!

— Ники! — укорил король. — Давайте уже закончим это дело и забудем о нем под страхом смертной казни!

— И вы? — уточнила та.

— И я! — с нажимом произнес Редьярд. — И все здесь присутствующие!

— Ну, хорошо…

«Выключив» огонь в очаге, она подошла к столу и коротко взглянула на короля. Тот, изменившись в лице, ретировался к окну, толкнул Дрюню в бок:

— Подвинься, братец шут, больно ты отъелся за последнее время!

— Я? — изумился тот. — Я?! Да это Ваше Откормленное Величество скоро в боевой доспех не влезет!

— Мы еще вернемся к этому разговору! — пригрозил Редьярд и уставился на архимагистра.

Никорин развернула свиток и придавила канделябром, наверное, чтобы не сбежал. Свеча тут же погасла, уронив несколько капель воска на пергамент, но архимагистру этого показалось мало. Затейливым жестом длинных пальцев она призвала струйки пыли из углов, паутину с карниза, увидев которую Рэд глубокомысленно заметил: «Надо всех выпороть!», и золу из погасшего камина. И обрушила все это на свиток мозаичной воронкой, всосавшейся в него с тихим шепотом.

Матушка следила за ней, не дыша. Бытовой магии в обыденной жизни было полно, особенно, свитков с полезными заклинаниями: целительными, противопожарными, обезболивающими, омолаживающими и музыкальными, — но оно давным-давно стало привычным и оттого потеряло дивный характер. А сейчас перед ее глазами творилось самое настоящее чудо, и даже ярко-розовый халат и смешные тапочки светловолосой волшебницы не могли испортить этого ощущения!

Лицо Ники стало отрешенным, глаза полнились тенями, как тогда, во время разговора с Бруни, когда она смотрела на море, впитывая зрачками его шевелящуюся темноту. Воздух сгустился, потек в легкие с трудом, со свистом. У всех заломило зубы, а Лихо еще и ушами задергал так резко, словно слышал некий звук, доставлявший ему неудобство. На высшей точке напряжения присутствующих накрыло ватной тишиной. Картина мира сместилась на миг… Бруни показалось, что она увидела…

Что именно она увидела, после она затруднялась не только сказать, но и вспомнить!

Канделябр качнулся и упал, покатившись по столу. Свиток устало свернулся и лег в руку волшебницы, а та, подойдя к окну, с легким поклоном подала его королю:

— Принимайте работу, Ваше Величество!

Король развернул пергамент. В его руках лежал тот же документ, но… несомненно состарившийся, местами испачканный копотью и жирными пятнами.

— Где представители магистрата и Первосвященник? — резко спросил Редьярд у Дрюни.

Тот потянулся, как кот, объевшийся сметаны, и соскочил с подоконника:

— В Малой зале Совета, братец. Твой секретарь ждет у дверей.

— Пусть письменно подтвердят достоверность документа! — передавая ему свиток, приказал король. — Чтобы на протоколе комиссии расписались все, включая Магистратского мага!

— А этот ничего не унюхает? — уточнил Кай.

Ники укоризненно посмотрела на него:

— Обижаете, Ваше Высочество!

Принц молча поднял ладони, показывая, что берет слова назад.

Когда Дрюня ушел, насвистывая какую-то песенку, архимагистр заняла его место на подоконнике.

— Ответите мне на вопрос, Ваше Величество? — мурлыкнула она, устраиваясь к нему вполоборота.

Рэд невольно покосился в вырез ее халата, распахнувшегося несколько ниже положенного, и кивнул.

— Зачем такие сложности? — архимагистр кокетливо запахнула халат. — Мы могли бы просто лишить беднягу жизни, и дело с концом!

Бруни с ужасом посмотрела на нее. Только сейчас она осознала, в какой опасности оказывается маленький человек, попавший в шестеренки государственной машины.

— Смерть, — поморщился Его Величество, — всегда вызывает больше слухов, чем все остальное! Нынче «бедняге» светит богатая жизнь, обеспеченная энной суммой из моей казны, а зачем ему деньги, если он умрет по собственной глупости?

— А если он начнет болтать?

— Документ дороже слова! — веско сказал Редьярд и едва слышно прошептал ей на ухо: — Кроме того, смерть никогда не опаздывает — только задерживается…

Дверь распахнулась. Давешний офицер быстрым шагом проследовал к королю и что-то тихо сказал ему.

— Да ты что? — искренне удивился тот. — Настоящий?

— Самый настоящий! — кивнул Никлас. — Изволите пройти в галерею — оттуда лучше видно!

— Арк, Лихай, за мной! — приказал Редьярд. — Ники, составьте компанию моей будущей невестке… на всякий случай!

— Конечно, Рэд, — улыбнулась та.

Кай с сожалением отпустил Бруни. Остаться друг без друга хотя бы на мгновение обоим казалось невыносимым.

— Кай! — Матушка поднялась из кресла, куда он ее пересадил, и потянулась за ним, как росток за солнцем.

Он вернулся. Взяв ее за подбородок, нежно поцеловал и прошептал:

— Не волнуйся больше сегодня, я не разрешаю! Нам предстоит пара безумных дней перед свадьбой, а после я увезу тебя в свое поместье, и мы сможем побыть вдвоем. Только вдвоем.

— Свадьба? — уже вслед ему прошептала Матушка.

И, кажется, третий раз за это утро приготовилась упасть в обморок.

— Тих-тих-тих… — вовремя подошедшая Ники обняла ее за плечи и вновь усадила в кресло. Крикнула в переливающийся муар портальной воронки:

— Брут, принеси нам печенье и облепиховый чай с парой капель моей настойки, той, в серебряном фиале с рубиновой крышечкой. Нет, пожалуй, мне пару, а девушке — четыре. Ей еще надо выдержать все это безумие!

Гном появился спустя минуту. Доброжелательно поклонился Бруни, уже не как посетительнице, пришедшей на прием, а как старой знакомой, составил с подноса на стол чашки с чаем и тарелочку с грибными печеньками.

— Госпожа, — негромко сказал он. — Вам следует знать…

— О бунте? — подняла брови Ники. — Так я давно знаю. Люди начали стягиваться к дворцу спустя час после того, как девушку забрали из дома. Сейчас внизу собрался почти весь квартал Мастеровых, к которым присоединились торговцы и любопытствующие. Будет весело!

— Что?! — Матушка вскочила, но голова закружилась, и она рухнула в кресло.

Все-таки переживаний за сегодняшнее утро было более чем.

— Да не волнуйся ты так, Бруни! — Ники почти насильно всучила ей чашку с чаем и печенье. — Выпей! Наш король — мастак разыгрывать партии, в которых победителем может быть только он, и сегодня ты почувствовала это на себе… Пей, говорю!

Матушка послушно выпила горячий и очень сладкий чай. В голове прошумело, как в раковине, приложенной к уху, и нормальное течение мыслей неожиданно стало возвращаться в привычное русло, а в ногах появилась сила.

— Ники, — прошептала она, — значит, я не ошиблась, когда месяц назад подумала, что Кай вернулся?

— Не ошиблась, — ласково улыбнулась архимагистр. — Ты вообще умница, девонька… Все сделала правильно!

— Значит, — Бруни с надеждой посмотрела на нее, — проклятье, действительно, снято?

— Навсегда! — серьезно кивнула Ники.

— Но как король узнал об этом? Ты сказала ему?

Никорин смешным жестом взъерошила волосы:

— Мне нечего было ему сказать, ведь я не знала, получится у тебя задуманное или нет? Королевскому астрологу, мэтру Яну Шабину довелось стать свидетелем удивительного события — изменения карты звездного неба, в той его части, которая отвечает за судьбу Его Высочества Аркея. Мэтр вначале не поверил своим глазам и пригласил меня его перепроверить. Получив мое подтверждение, он отправился к королю. А когда принц вернулся из инспекции — к слову сказать, опередив свой обоз почти на сутки, видимо, очень торопился! — и заявил отцу, что любит девушку из квартала Мастеровых и собирается прожить с ней всю жизнь…

— …Его Величество изволили долго орать нечеловеческим голосом, — раздалось от порога.

Дрюня зашел в кабинет и тщательно закрыл за собой дверь. Придвинул третье кресло к столу, цопнул печеньку, упал на сидение, закинув ноги на ручку кресла.

— Он так ревел, что ему отозвался племенной бык по кличке Железнобок из дворцового хлева! Однако принц Аркей был непреклонен. И тогда Его Озверевшее Величество заточил сына в самый настоящий каземат, тут, неподалеку, под фундаментом, и посадил на хлеб и воду.

— Но как король узнал о Ральфе? — удивилась Матушка. — Все, и я в том числе, давно считали его погибшим!

Дрюня преувеличенно громко захрустел лакомством.

Ники, приноровившись, пнула его в бедро:

— Рассказывай!

— Чего дерешься? — обиделся шут, потирая ушибленное место. А затем вдруг скатился с кресла и рухнул перед Бруни на колени.

— Прости меня, маменька! — искренне попросил он. — Ванилька взяла с меня слово, что я никому не расскажу о письме, найденном в твоей комнате! Она принесла мне его показать и спросить совета в том, как тебе помочь. А я… Я показал его Рэду!

— Пресвятые тапочки!.. — пробормотала Матушка. В одно мгновение она почувствовала себя обманутой и… почти счастливой. Почти — поскольку Кая рядом не было!

— Нас обоих прости! — Дрюня с волнением сжал ее пальцы. — Меня и супругу мою. Мы только добра тебе желали!

— Каешься, братец шут? — насмешливо спросил с порога вернувшийся Редьярд. Лица стоящих за его спиной Аркея и полковника Торхаша были невозмутимы. — Я на месте моей будущей невестки велел бы тебе голову отрубить!

Он выжидательно посмотрел на Бруни.

— Прощаю! — твердо сказала та. И добавила, погладив шута по макушке, как маленького: — И люблю вас обоих!

Король невразумительно хрюкнул.

— Врожденное благородство — это прекрасно! — с преувеличенным энтузиазмом заявил он, отступая в сторону, чтобы дать пройти сыну. — Однако миром правят подлецы! Такие, как я!

— Все мы смертны! — сердито пробормотал шут, поднимаясь с колен. Кажется, он всерьез разозлился на Редьярда.

Кай подал Бруни руку. Вкладывая пальцы в его ладонь, она ощутила, как сжимается сердце: каждое новое прикосновение любимого не захватывало ее всепоглощающей страстью, от которой у героинь рыцарских романов подгибались ноги, темнело в глазах и прерывалось дыхание, но дарило ощущение возвращения домой. Из долгого, полного лишений путешествия…

— Куда мы идем? — с волнением спросила она.- Нам придется показаться перед народом, — улыбнулся Кай. — На площади собрались твои друзья, знакомые и, полагаю, большая часть посетителей трактира. А с ними полгорода. Они требуют твоего освобождения…- И обижают меня, невиноватого, называя тираном и деспотом! — вмешался Редьярд, хлопая проходящего мимо Дрюню по плечу с такой силой, что у того подкосились ноги: — Не сердись, братец! Я пошутил насчет казни! Ну, не все же тебе шутить?

— Шутник… — буркнул тот.

— Слушай, — приобнял его Рэд, — у меня сегодня праздник — наклевывается свадьба сына, о которой я даже не мечтал! Правда, казне это встанет в пару раз дороже, поскольку женить придется обоих обормотов в один день, но это мелочи! Главное, — он окинул Матушку оценивающим взглядом, — внуки обещают быть хорошенькими!

— Я бы сказал — породистыми! — хихикнул шут, оттаивая.

Прежде пустые коридоры были полны испуганными придворными и прислугой. Взволнованные шепотки сопровождали короля и его свиту, но никто не осмелился спросить его о происходящем или остановить.

Бруни рассеянно скользила глазами по незнакомым лицам, предпочитая наслаждаться близостью Кая, вместо того чтобы думать о том, как дальше сложиться ее жизнь. И вдруг увидела такое родное и заплаканное лицо Ваниллы. Она хотела остановиться и броситься к подруге, однако король — а следом и Кай — шел слишком быстро. Матушку опередил Дрюня. Задержался, обнял супругу и что-то зашептал ей на ухо, но она вывернулась и крикнула ему в лицо, не обращая внимания на короля, оглянувшегося с явным интересом:

— Не ври мне! Ты уже достаточно врал! Куда их ведут под конвоем?

После чего, судорожно всхлипнув, Ванилла развернулась и бросилась бежать в противоположную сторону.

— Ты куда? — обреченно спросил вслед Дрюня.

— К своим! — бросила та, не оборачиваясь, и скрылась за поворотом коридора.

Опустив голову, шут побрел за свитой. А Бруни подумала о том, что семью подруги надо срочно спасать!

Они вышли в галерею, с которой открывался выход над балкон, нависающий над площадью. Это с него король обычно улыбался и махал людям во время государственных праздников, произносил речи и — иногда — разбрасывал серебряные и золотые монеты.

Редьярд остановился и, повернувшись к сыну, спросил:

— Готов?

Кай кивнул. На мгновение обнял Бруни, крепко прижал, поцеловал в макушку и шагнул на балкон, оказавшись на нем в одиночестве.

Гвардейские полки образовали заслон, не подпуская толпу близко к дворцовой стене, поэтому со своего места Матушка могла видеть тех, кто стоял в первых рядах. На ее глазах закипели слезы благодарности, когда она разглядела Пипа и сестер Гретель, Ванильку и Марха с Персианой, Веся, глав всех четырех гильдий, чьи дома выходили на площадь Мастеровых, Питера Коноха с мамашей, укутанной от холода по самые уши, Клозильду с Висту, и остальных: тех, с кем она встречалась на улицах и на рынке, тех, кто заходил к ней подкрепиться, людей, имени которых она не знала, знакомых и не очень, виденных единожды или сейчас — в первый раз.

Рокот возмущенных голосов, требовавших у короля ответа, стих.

Кай оперся на мраморный парапет ограды балкона и обвел толпу взглядом. Легко вздохнул и выкрикнул с силой, раскатывая «р» на языке, как карамельку:

— Нар-р-род мой! Мне нужен твой совет! Готов ли ты дать мне его?Бруни поймала себя на том, что откровенно любуется им. Она знала Кая счастливого и несчастного, высокомерного и по-простецки моющего посуду, нотакоговидела впервые и поняла,какимкоролем он станет, когда придет срок!- Говори… — неуверенно раздалось из толпы.

— Да!

— Пусть скажет!

— Верните нашу Матушку!

Принц широко улыбнулся, становясь невыразимо привлекательным.

— Вот о Брунгильде Рафарин, ради которой вы собрались здесь, я и хочу поговорить! — пояснил он. — Отдадите ли вы мне в жены девушку из квартала Мастеровых?

Он наклонился, разыскал глазами Пипа и спросил, обращаясь прямо к нему:

— Что скажете, мастер Селескин? Мы с Бруни любим друг друга, но без вашего благословения наше счастье не будет полным!

Матушка давно уже приметила обалделое выражение лица повара, узнавшего в принце Аркее того самого «доброго господина», которому он угрожал скалкой.

— А где она? — крикнул чей-то голос.

Кай повернулся и протянул руку. Бруни вновь охватило тепло его глаз, укутало уютным ощущением счастья, тихого как волны в штиль под килем яхты.

— Иди сюда, любимая! — негромко позвал он.

Спустя мгновение Матушка встала рядом с ним и окинула взглядом толпу, представив, что это море, замершее перед штормом.

— Бруни! — воскликнул Пиппо и полез в карман, чтобы достать носовой платок. — Бруни, дочка, с тобой все в порядке?

Она уцепилась за руку принца, как утопающая, и осторожно наклонившись над парапетом, улыбнулась ему:

— Да, Пиппо. Со мной все хорошо!

Прозвучавшие раскаты грома заставили всех посмотреть на небо, чистое зимнее небо без единого облачка. Раскаты повторились — припав к груди мастера Висту, мужественно выносящего и тяжесть, и осадки, рыдала матрона Мипидо, приговаривая: «Как… Как это прекрасно! Истинное… чуйство, которое… разрушает… все… преграды!»

На людских лицах весенними первоцветами проклюнулись улыбки.

— Мне спуститься и встать перед вами на колени, мастер Селескин? — серьезно спросил Кай. — Ради нее я готов на все!

— Что вы, что вы, Ваше Высочество! — испуганно замахал на него носовым платком повар. — Благословляю! Пресвятые тапочки, вот ведь опара так опара!

В глазах стоящего рядом с ним Веся плескались восхищение, радость, и… страх — мальчишка боялся потерять недавно обретенный дом. Поймав его взгляд, Бруни улыбнулась и едва заметно кивнула, надеясь, что он поймет — где бы ни довелось ей отныне жить, она его не бросит! И оборотень понял. Подпрыгнул над головами толпы, завопив ликующие и звонко:

— Слава молодым!

— Слава! — взревела Туча Клози, а голоса сопровождающих ее прачек в белых передничках и крылатых чепчиках добавили птичьего гомона.

— Ур-ря принцу Аркею! — закричал кто-то.

Толпа подхватила:

— Да здравствует король!

— Слава молодым!

— Принц, поцелуй ее, наконец!

— А это отличная мысль! — Кай повернулся к Бруни. — Но прежде ответь мне, ты выйдешь за меня, Матушка Бруни? Станешь моей — в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, и пока смерть не разлучит нас?

Взглянув на него сияющими глазами, Матушка ответила, убирая в дальний уголок памяти всю прошлую жизнь. Всю жизнь до него…

— Я давно твоя!

Кай обнял ладонями ее затылок, как когда-то на борту яхты, наклонился и коснулся губами ее губ. Их лихорадочный жар и нежность сказали за него остальное …

Под чистым зимним небом, на котором не было видно ни облачка, ликовала площадь, и гвардейцы брали на караул, и верещали прачки, и ржали запряженные в телеги кони, а бык-осеменитель из дворцового хлева отвечал им басовитым ревом.

— Смотри! — король не без гордости толкнул шута локтем в бок. — А они любят своего будущего короля!

— И это тоже, сир, — светло улыбнулся Дрюня. Сунув пальцы в рот, добавил к общей какофонии залихватского свиста, отдышался и добавил: — Но больше всего на свете они любят любовь!