Я сижу на скамейке в небольшом скверике. Солнце стоит высоко и припекает совсем по-туркменски. Но здесь, в тени дерева, название которого я так и не вспомнил, благодатная прохлада. Приятно сидеть, дышать горным настоем тбилисского воздуха, наблюдать за прохожими. Собственно, прохожие — это не то слово. Прохожий у меня ассоциируется с чем-то неторопливым, размеренным, не имеющим четко выраженной цели, а тбилисцы народ деловой, быстрый, целеустремленный. Глядя на них, не придешь к мысли, что человеку может быть скучно и некуда деть себя. Их энергия словно передается на расстояние, и вот уже у меня возникает желание встать и куда-то идти, куда-то спешить, то и дело поглядывая на часы. И я смотрю невольно на часы, но идти мне еще рано — мы с Вахтангом договорились ровно на два часа, минут сорок еще у меня в запасе. И я снова обращаю взгляд на прохожих, которые меня совсем не замечают.

Но вот один из них замедляет шаг, сворачивает ко мне, здоровается по-туркменски. Я машинально отвечаю тоже по-туркменски и только потом спохватываюсь. Но вопросов задавать мне не приходится: буквально за одну минуту подошедший выкладывает, что зовут его Чары, что в Тбилиси он приехал всего на один день и очень торопится, однако не мог пройти мимо, увидев земляка-ашхабадца.

— Откуда вы знаете, что я из Ашхабада?

— Не обязательно из Ашхабада, — поправляется он, — но из Туркмении — это уж точно!

— Все равно непонятно, как вы определили.

— По следам солнца. — Он оттягивает мне ворот рубашки и переходит на «ты» — Видишь? Кожа у тебя белая, как рыбье брюхо. А шея, лицо, руки черные. Это только наше солнце может так обжечь человека.

Встреча вдали от родных мест всегда располагает земляков друг к другу. Чары к тому же оказался на редкость общительным человеком, и спустя несколько минут мы уже беседовали как давние задушевные друзья. Время за разговором течет незаметно, хотя, по сути, говорит один Чары, мое участие ограничивается междометиями. Очень словоохотлив мой новый знакомый, даже позабыл, что торопился куда-то.

Спохватившись, что рискую опоздать, предлагаю:

— Идем со мной?

— Идем! — моментально соглашается Чары. — А куда мы с тобой пойдем? Хочешь, я тебя поведу…

— Спасибо, в другой раз. Сейчас поведу тебя я.

— В музей?

— Нет. В гости к одному знакомому грузину.

— Ого! — радуется Чары. — Я еще никогда в гостях у грузин не бывал. — И сомневается: — Удобно ли мне незваным заявляться?

— А если бы я к тебе в Ашхабад своего друга привел, как бы ты принял его? — отвечаю ему вопросом на вопрос.

Он даже замедляет шаг от искреннего возмущения нелепостью моего вопроса.

— Ты что, о туркменском гостеприимстве забыл?!

Я смеюсь.

— Грузинское гостеприимство по тем же законам строится, что и наше.

Но мы уже подошли к дому Вахтанга, он сам стоит у калитки и приветливо машет рукой.

Располагаемся ради прохлады на просторной веранде. Тбилиси отсюда как на ладони. Хозяйка приносит чайники с зеленым чаем. Пьем привычный напиток и блаженствуем. Впечатление такое, словно этот тенистый дворик — частица Туркмении.

Молчание тяготит Чары. Краем глаза вижу, что он порывается заговорить, но не поощряю его, смотрю на город, лежащий внизу, в долине, и Чары начинает смотреть туда же.

— Дома как игрушечные, — замечает он. — Видишь дома?

— Вижу.

— А на что они похожи?

Пожимаю плечами:

— Как на что? На дома.

— Нет. Они белые, как сахар. Это ребенок шалил, рассыпал сахар, выстроил из сахарных кубиков дома. Во-он тот холм — видишь? Кого он напоминает?

Я не могу сообразить, кого моему собеседнику напоминает холм, и Чары поясняет:

— Он на спящего ребенка похож. Мальчишка играл-играл, из сахара город строил, а потом устал и заснул. Похоже?

Если вглядеться, то холм и в самом деле чем-то напоминает спящего ребенка, но, пожалуй, этот образ скорее навеян словами Чары.

— Трубы, видишь дымят?

— Вижу.

— Хорошо дымят?

— Что ж тут хорошего? И воздух отравляют, и десятки ценных веществ вместе с дымом на ветер уходят.

— Не об этом я! — горячится Чары. — Тебе не кажется, что эти трубы похожи на курильщиков, которые соревнуются, кто скорее сигарету выкурит?

— Нет, не кажется.

— А на автомобили, на троллейбусы взгляни! Ты когда-нибудь муравейник видел? Вот так мураши снуют один за другим, правда?

— Не знаю. А вот движение транспорта в крупных городах действительно становится проблемой.

— Рационалисты несчастные! — бурчит себе под нос Чары. — Нисколько в тебе фантазия не развита, хоть ты и называешься писателем! «Вещества… проблемы…» Надо красиво на жизнь смотреть, не только с изнанки ее видеть!

Несколько минут мы молчали. Хозяйка приносит свежие чайники. Вахтанг издали целует сложенные в щепоть пальцы — сей красноречивый жест должен дать нам понять, насколько вкусным будет шашлык. Я смотрю на Чары: представляет ли он, что такое шашлык по-карски? А Чары, видно, занят своими мыслями.

— Верно сказано, что не ценят воду, которая течет у порога, — говорит он.

Не отвечаю, жду продолжения. И он продолжает:

— Вдаль смотрим, на дома смотрим, транспортные проблемы видим, а того, что перед глазами, не замечаем.

— О чем ты?

— О винограде. Много его у Вахтанга.

Винограда во дворе действительно много. Лозы тянутся на крышу веранды, на забор, с лоз свисают грозди самых различных цветов и оттенков: черные, черно-красные… Красиво. Я даже встаю, чтобы поближе посмотреть на это чудо природы, рожденное брачным союзом земли и солнца. Чары поднимается вслед за мной. Чувствую, что он переполнен желанием говорить и объяснять.

Подходит Вахтанг.

— Проголодались, гости? — спрашивает. — Потерпите еще немного, пока угли дойдут. Для шашлыка не столько мясо важно, сколько правильный жар. Хотите винограда моего отведать? Такого второго винограда во всем городе нет. — И, как бы отвечая на невысказанный вопрос, добавляет: — Места маловато. Тридцать сортов винограда у меня. Пришлось у скалы площадь позаимствовать.

На скалистом массиве, возвышающемся за двором Вахтанга, тоже распластались виноградные плети. Я не могу сдержать удивления:

— Никогда не видел, чтобы виноград на камне рос!

— Э, друг, зачем на камне! — возражает Вахтанг. — Камень что плешь, ничего на нем не растет, кроме лишайника. Я туда на собственном горбу мешками землю таскал. Сто мешков, двести мешков. Наверно, половину Тбилиси перетаскал. Теперь виноградник имею — дай бог каждому. Вот попробуйте. — Он срезает гроздь. — Это «саперави» называется.

Гроздь тяжелая, будто отлитая из металла, но это живая, бархатистая, теплая тяжесть. В тени ягоды угольно-черные, ко стоит упасть на них солнечному лучу, они на глазах голубеют и переливаются целой гаммой оттенков.

— Прямо волшебство какое-то, — любуюсь я виноградом. — Есть такой камень драгоценный, забыл, как называется. На солнце он зеленый, при искусственном свете — красный.

— Это александрит, — подает голос Чары. — А еще по-каучному он хризобериллом называется. Очень интересный камень, ему в старое время разные свойства приписывали. Например, если перед змеей положить его, у змеи из глаз вода потечет, до тех пор будет течь, пока змея не ослепнет. А если его растолочь и смешать с верблюжьим молоком, от любой отравы помогает. А еще от черного кашля и от куриной слепоты…

Где он только набрался этих сведений, неугомонный Чары?

— Цхе! — удивляется Вахтанг. — Ты правду сказал? А то я слышал, что во времена царя Баграта от ядов и слепоты употребляли изумруд, смарагд по-тогдашнему.

— У вас, может, изумруд, а у нас… — начинает Чары, но видит лукавые огоньки в глазах Вахтанга и огорченно машет рукой: что, мол, спорить с вами, рационалистами!

Вахтанг дружелюбно похлопывает его по плечу и предлагает отведать, каков виноград на вкус.

— Жалко есть, — говорю я. — Его не есть, на него любоваться надо, как на чудо.

— Кушай, дорогой, кушай! — настаивает Вахтанг. — Зачем «чудо» говоришь? Голову папа-мама дали, дай им бог здоровья, руки дали — вот чудо. Все остальное — следствие, прилагательное, как сказал бы один молодой человек, не станем вспоминать его имя.

— Знаем, — подмигивает Чары, — мы тоже Фонвизина изучали. — И, словно чтобы укрепить мнение о своей непоследовательности, заявляет: — Вот этот сорт называется «северный саперави»!

— Нет, дорогой, этот называется «мускат», — поправляет Вахтанг, — точнее, «гамбургский мускат».

Чары стоит на своем.

— Очень похож на «северный саперави»!

Вахтанг улыбается, одобрительно похлопывает Чары по плечу.

— Правильно говоришь, похож. Эти два сорта мало разнятся между собой, только «северный саперави» с кислинкой и поспевает дней на пятнадцать позже «муската».

— Может быть, — снисходительно кивает Чары. — У каждого народа свой «мускат». В Узбекистане, например, «желтый мускат». Ягоды у него желтые и прозрачные, как янтарь, а осенью иногда приобретают коричневый оттенок — вроде бы загорают на солнце, как человек. И по вкусу они слаще, чем ваш «мускат».

— А этот сорт узнаете? — подводит нас Вахтанг к соседней лозе.

Гроздья лилового цвета, настолько яркого, что напоминают муляж. А в общем несколько походят на черный ашхабадский виноград. Вот только цвет у них…

— Нет, — говорю, — на нашем базаре я такой ягоды не встречал ни разу.

— И не встретишь, — утверждает Чары.

— Почему?

— Потому что его вообще на базарах не продают. Этот сорт называется «мускат ВИРа» и используется только в виноделии, его не едят.

— Если съешь, тоже не отравишься, — говорит Вахтанг, — а в общем ты прав, это для вина.

— Его вывели селекционеры Средней Азии, — продолжает Чары, — однако, смотрю, он и у вас неплохо растет.

— Солнца ему маловато, поэтому сахаристость не та, а урожай хороший дает.

Они начинают профессиональный разговор о «мускатах», и я только удивляюсь, слушая. Оказывается, целых десять видов «муската» входят в разряд лучших. По цвету они бывают и голубовато-черными, и желтыми, и лиловыми, и красными, и белыми, но букет их, то есть вкус и запах, одинаков, в какой бы местности они ни росли. И еще меня удивляют познания Чары. Вахтанг опытный садовод, но Чары, оказывается, разбирается в виноградарстве не хуже — это заметно по одобрительным репликам Вахтанга, по его откровенной заинтересованности в разговоре, и мое первоначальное впечатление о легковесности Чары постепенно сменяется уважением к глубоким, серьезным познаниям земляка. Даже досадно становится, что я, считавший себя опытным природоведом, так мало знаю о винограде. По сравнению с моими знатоками почти ничего не знаю. И я спешу заявить о своей эрудиции:

— Вот это «белая скороспелка».

Вахтанг согласно кивает, а Чары спешит добавить:

— Иранский виноград.

Мои патриотические чувства задеты, и я начинаю говорить о туркменском винограде, о солнечной ягоде ашхабадских окрестностей, где было заложено начало туркменского виноделия. Чары с чем-то соглашается, что-то отвергает. В ход вступают аргументы из области топонимики, истории, этнографии, в чем Чары разбирается тоже довольно неплохо, спор входит в ту фазу, когда первооснова его отступает на задний план, теряется в массе вновь возникших проблем. Вахтанг потихоньку оставляет нас, но мы, увлеченные поисками истин, ничего не замечаем и добираемся уже до расцвета Парфянского царства, как вдруг нас вынуждает умолкнуть дразнящий запах шашлыка. Мое уважение к Чары возрастает. Умный парень, знающий, ничего не скажешь.

Мы едим шашлык по-карски и похваливаем Вахтанга. Даже Чары, для которого «все наше лучше», на этот раз отдает должное мастерству хозяина.

— Шедевр кулинарного искусства! — восклицает он, облизывая пальцы и причмокивая от удовольствия. — Это самое вкусное грузинское блюдо! Надо обязательно рецепт записать!

Вахтанг доволен, но скромничает:

— Э, дорогой, не весь свет, что в окошке. В Грузии, знаешь, как готовить умеют! Цхе! Собственный язык проглотишь и не заметишь. Хорошее блюдо — это тебе, дорогой, не ширпотреб, тут ювелирное мастерство, вдохновение требуются. Цыпленка табака кушал? Не того, что тебе в ресторане подают на блюдечке, а настоящего цыпленка? Его в горах кушать надо, чтоб душе простор был. И цинандали к нему настоящее надо. Цхе! Пища богов и героев!

Мы с Чары не пробовали есть в горах «настоящего» цыпленка табака под «настоящим» цинандали, однако, если судить по шашлыку, это должно быть в самом деле очень здорово.

После еды снова пьем чай. Чары и Вахтанг закуривают, обсуждая попутно разницу между грузинским, болгарским и виргинским табаками. Для меня это вообще темный лес — я некурящий.

Сходим с веранды во двор, чтобы немного размяться. Чары рассматривает виноградную лозу, растущую в самой глубокой тени.

— Волен виноград. Оидиум.

С возгласом огорчения Вахтанг осторожно поглаживает пальцами лист, на котором смутно проступают сероватые пятна, напоминающие след просыпанного и сдутого табачного пепла.

— И в прошлом году этот куст болел. Срубить придется.

— Не стоит, — возражает Чары. — Осенью все плоды и листья с него обери и сожги. Землю под кустом хорошенько удобрить надо. А лозы обработать пятипроцентным ИСО или же одно-двухпроцентным раствором нитрафена.

— Послушай, Чары, — не выдерживаю я, — где ты работаешь?

Он называет организацию, не имеющую никакого отношения к виноградарству. Я в недоумении:

— Вот это да! Никогда не подумал бы, что бухгалтер может так профессионально разбираться в садоводстве.

— А я и бухгалтер, и садовод. У меня во дворе такой виноградник… Образцово-показательный виноградник! И не болеет никогда.

Вахтанг, близко принимающий к сердцу все связанное с секретами возделывания винограда, просит рассказать поподробнее.

— О моем саде не рассказывать надо, — мечтательно говорит Чары, — о нем стихи сочинять надо, песни петь. — И он начинает поэтическое сказание о своем саде: — На восточной окраине Ашхабада расположен мой дом. Там, где песчаные барханы вплотную подступили к городу и остановились, задержанные бетоном и стеклом зданий, шумом и бензиновым дыханием машин, ночной россыпью электрических огней. Когда солнце поднимается на небо, барханы раскаляются и струятся жаром, будто растопили неподалеку гигантскую печь. Горячее дыхание песков люди склонны считать злом, но в жаре этом заключена великая польза — жар убивает всякую вредную мелкую тварь, которая нападает на растения. И это помогает винограднику лучше любых удобрений. Горячее дыхание песков все лето овевает лозы моего винограда, и он никогда не болеет.

— Это правда, — со вздохом подтверждает Вахтанг, — когда в Тбилиси стоит жаркая и сухая погода, мой виноградник тоже не болеет. — И он смотрит на пораженное оидиумом растение.

Чары тоже поворачивается по направлению его взгляда.

— Ты очень густо посадил кусты, друг. Виноградник — дитя солнца, он не терпит тени. У нас говорят в шутку, что винограднику полезно даже, если у его хозяина борода редкая.

— Бороду я вообще брею, — Вахтанг поглаживает свои роскошные усы, — но земельный участок от этого больше не становится. У нас в Тбилиси все любят сады, каждый старается посадить побольше деревьев, вот и жмемся, выкручиваемся, кто как может. А у тебя во дворе много корней?

— Десять. Но урожай я с них снимаю больше, чем некоторые с доброй сотни кустов. Почему улыбаетесь? Не верите? Ладно, открою вам секрет. За своим дувалом на пустыре я вкопал десяток высоких столбов. К ним протянул толстую проволоку. Лозы цепляются за нее и каждый год продвигаются к пескам на два, а то и на три метра.

— Ты счастливый человек, — снова вздыхает Вахтанг, — а у нас нет пустырей, негде столбы вкапывать… Однако проволока на солнце раскаляется — это не вредит лозам?

— У меня не раскаляется, — трясет головой Чары, — я ее всю в три слоя бинтом обмотал.

Уважительным цоканьем Вахтанг выражает одобрение такому трудолюбию и предлагает выпить холодного молодого вина.

Я пытаюсь высказаться в пользу чая, но Вахтанг и Чары дружно кладут меня на лопатки, приведя доводы о целебных свойствах винограда. Оказывается, ферменты, содержащиеся в солнечной ягоде, уникальны по своему действию на человеческий организм, люди, которые постоянно употребляют виноград, редко болеют и дольше живут.

— Я же не о нем, я о вине разговор веду!

— Настоящее вино — это чистый виноградный сок. Пей литр каждый день — сто лет проживешь и на молодой девушке женишься, — смеется Вахтанг.

Вино у него тоже какое-то особенное — его терпкая горчинка освежает, бодрит, мысли становятся четкими и сами собой складываются в стихотворные строчки. Признаюсь в этом Вахтангу. Он обнимает меня за плечи, подмигивает веселым, похожим на черно-синюю виноградину глазом.

— Я же тебе говорил, дорогой: грузинское вино — эликсир!

* * *

Вернувшись в Ашхабад, в привычную сумятицу повседневных дел и забот, я на какое-то время позабыл о Чары, Кончилось лето, прошли осень и зима. Дни мелькали словно телеграфные столбы в окне транзитного вагона, мчащегося со скоростью семьдесят километров в час. И когда «вагон» мой задержался на одной из станций, я вдруг увидел, что в мире уже весна, что бело-розовым пчелиным жужжанием поют абрикосовые деревья, а клен развесил тонкое изящество своих соцветий. И только бесприютный, неухоженный куст винограда одиноко тянет по земле узловатые, похожие на старческие руки, плети, в тщетной надежде, что кто-то поможет ему подняться к благодатному весеннему солнцу. И мне стало немножко грустно, что в этом весеннем раздолье, среди цветения, жужжания, ошалелого птичьего щебета и свиста, есть место бесприютности и одиночеству, есть безмолвный и безответный крик о помощи.

Он давно уже мозолил мне глаза, этот сиротливый виноградный куст, обреченный на прозябание. Никто за ним не ухаживал, не подрезал, не подвешивал лозы, не поливал. Он боролся за жизнь сам, как умел. Когда поливались абрикосы, он урывал у них малую толику влаги. Когда щедро поили раскинувшийся широким зеленым шатром клен, виноградный куст пытался и здесь найти свою долю воды. Он тянулся к веткам клена, цеплялся за них судорожными спиральками усиков, но клен был густ, самодоволен и чужд участия. Весь солнечный свет он забирал себе, а виноград все тянулся, ловя обезьяньими лапками листьев случайный лучик, и к осени вывешивал реденькие, бесцветные и безвкусные гроздья. Он был досадной помехой во дворе, и мы безжалостно обрывали осенью его тонкие, рахитичные лозы, чтобы не мешал, а он в безропотной покорности опять распластывался по земле, чтобы весной снова начать свой медленный путь вверх — к солнцу, к небу, к жизни.

Как-то совсем по-особому я взглянул на него этой весной. Его одинокая упорная борьба за место под солнцем породила сочувствие и уважение к нему, желание помочь. Я поднял лозы, укрепил их подпорками, подумал, что надо бы окопать его и полить. И тут я вспомнил о Чары: вот кто поможет мне добрым советом.

Говорят, доброе желание — половина дела. И эту половину я выполнил. А дальше не пошло — все недосуг было съездить к Чары. Так тянулось до тех пор, пока не подошло время ехать по путевке в один из санаториев, которыми так славится Грузия. Конечно же я побываю в Тбилиси, этом чудесном городе-сказке, конечно же я зайду к своему другу Вахтангу. Зайду не потому, что он умеет готовить шашлык по-карски или совершенно особого вкуса чахохбили. Просто это мой друг, и мне очень приятно пожать ему руку, посидеть с ним в виноградной тени, поговорить и даже помолчать вместе. У него хорошая память, и он обязательно поинтересуется, как живет знаменитый ашхабадский знаток винограда Чары. Получится конфуз, если я отвечу, что за целый год так и не удосужился побывать у него. Поэтому в один из воскресных дней, отложив дела, которые все равно не переделаешь, я отправился на восточную окраину Ашхабада.

Адрес у меня был записан, но я шел на главный ориентир — на шагающие в сторону пустыни столбы, которые несут на себе роскошные лозы десяти сортов урожайного винограда. А столбов не было, хотя переулок уже кончался и совсем близко, рукой подать, виднелись массивы барханов.

Справившись в записной книжке, я пошел обратно, теперь уже следя за нумерацией домов. Вот он, нужный номер, но за высоким дувалом не видно ни деревьев, ни виноградных лоз, лишь какой-то ветряк нелепо торчал на столбе. Лопасти его были неподвижны, хотя дул довольно ощутимый ветер.

Удостоверившись, что на калитке отсутствует непременное для всех соседних домов предупреждение о злой собаке, я постучал.

— Входите, открыто! — отозвался детский голос.

Я вошел, назвал фамилию Чары и спросил, его ли это дом. Оказалось, его. Он ушел на базар, скоро вернется, я могу посидеть и подождать, мне дадут чаю и свежие журналы, чтобы скучно не было. Обо всем этом дружелюбно поведал мне десятилетний мальчик, очень похожий на Чары.

Ждать так ждать. Я примостился под навесом, где стояло какое-то сложное, недоступное моему понятию сооружение из труб, секционных ящиков и термометров. Двор был чист, но он совершенно не походил на тот, который так вдохновенно описывал Чары. Во всяком случае, те низкорослые, чахлые кустики, похожие на все, что угодно, только не на виноградник, невольно приводят к мысли, что я ошибся адресом и попал к однофамильцу Чары.

— Где работает твой папа? — спросил я мальчика.

— На заводе, — ответил он, расстилая на низеньком кривоногом столике скатерку для чаепития.

— Он бухгалтер?

— Да.

— В прошлом году он ездил куда-нибудь?

— В Батуми ездил. Ракушку мне о-огромную привез!

— А в Тбилиси он не был?

— Как же, был! У него там самый лучший друг живет, его зовут Вахтангом… — Мальчишка запнулся, глядя на меня в упор. — Вы из Тбилиси, дядя? Может быть, вы и есть Вахтанг?

— Нет, я ашхабадец.

— Конечно, — согласился мальчик, — вы совсем не похожи на грузина. И еще — у дяди Вахтанга усы, а у вас нет.

Значит, я не ошибся адресом, пришел куда нужно. Так вот ты каков, Чары, знаток винограда… Мечтатель бесплодный…

— Послушай, — сказал я, — зачем у вас этот ветряк торчит. Для красоты?

— Это ветродвигатель, — ответил мальчик.

— А что он двигает?

— Электромотор. У нас токарный станок есть, к нему нужно три фазы, вот папа и поставил ветродвигатель.

— Что же вы делаете на станке?

— Детали разные вытачиваем. Вот на этот инкубатор, — мальчик кивнул на сооружение за моей спиной, — тоже вытачивали фланцы и втулки. Вы пейте чай, дядя, а то остынет, конфет попробуйте — мы их сами с папой варим из сахара и молока.

— Погоди ты с конфетами, — отмахнулся я. — Инкубатор вам зачем понадобился?

— Индюшек выводим. В прошлом году семь штук вывелось, а в этом уже пятнадцать.

— Где же они у вас? Или на базаре продаете?

Мальчишка презрительно фыркнул.

— Очень надо продавать! Трех мы сами съели, остальных папа в детский комбинат отдал.

— Продал?

— Да нет же! Просто так отдал! Зачем нам столько индюшек? Они только под ногами без толку путаются, да еще индюки, когда побольше станут, кусаются очень здорово. Вас никогда индюк не кусал?

Я засмеялся.

— Нет, к счастью.

Чем дольше говорил я с этим симпатичным и смышленым не по годам мальчишкой, тем легче и светлее становилось у меня на душе. Уже не казался нелепой декорацией ветряк, с помощью которого Чары вытачивает на своем токарном станке разные необходимые детали, и жалкие кустики винограда не выглядели такими жалкими, как вначале, и вообще все было хорошо.

— Вот что, парень, — сказал я, вставая, — спасибо тебе за гостеприимство, за чай и конфеты. Я пойду, не буду дожидаться папу. А ему передашь, что я заходил, что мне очень понравилось у вас. Так и скажи: очень понравилось. Я еду в Грузию и обязательно передам большой привет его лучшему другу Вахтангу.

— Мы сами пригласим в гости дядю Вахтанга, — сказал мальчик. — Как только вырастим большой виноградник, так сразу и пригласим. Скажите об этом дяде Вахтангу.

Я пообещал сказать и ушел, решив, что ничего такого говорить дяде Вахтангу не буду. Пусть дожидается приглашения. Уверен, что ждать ему придется недолго, потому что Чары умеет не только мечтать.