Весна…
Спиридон снял рубашку, подставил спину солнцу. Теплые лучи защекотали Спиридона нежно и ласково, ветерок приятно холодил, помогая солнцу ощупывать каждый мускул на спине…
Спиридон обернулся к женщинам. Вера Александровна наклонилась к маленькой Аленке, заколебалась, раскутывать ее или не надо. Совсем еще крошка — всего три месяца, бессмысленно уставилась в небо, и небо мягко синит ее глазенки. Увидела склоненное над собой лицо матери, улыбнулась беззубым ртом. Вера Александровна тоже улыбнулась дочурке, а у самой на реснице, повиснув, сверкнула слеза… Немного ослабила одеяльце, затенила собой личико малышки…
У Спиридона сжалось сердце, он быстрее перевел взгляд на другую женщину. Собственно, какая из нее женщина? Хмурит брови, напускает на себя солидность, а сама девчонка.
Они ехали лесом, полным птичьего щебета. Деревья степенно шумели, покачивая на ветвях птичьи гнезда.
Первая военная весна… Уже скоро год, как идет война. Когда немцев разгромили под Москвой, все думали — покатится теперь враг назад безостановочно. А он не только остановил нашу армию, но пошел на юге в наступление! И где-то там, в степях, которые Спиридон видел разве что на картинках, строчат пулеметы, гремят пушки, ползут танки, умирают наши солдаты…
А здесь тишина. Только слышится птичье пение, шелестит на ветру трава и поскрипывает на ухабах несмазанная телега. А на телеге сидят мальчишка без рубашки, женщина с маленьким ребенком и девушка. Куда-то гонит война эту семью без отца…
Ненадежная, обманчивая эта тишина.
…Спиридон в то утро, уставший, но довольный, вернулся из местечка Голобы. Ходил по поручению Каспрука на связь с голобским подпольем. Крепкое там подполье!.. Только вздремнул, вдруг кто-то дергает. Открыл глаза — Чучка. Вывел из хаты.
— Иди к Учителю, срочно нужен…
Павел Осипович взволнованно ходил по комнате. А Вера Александровна качала ребенка и смотрела в окно. На ее лице выступили красные пятна.
Спиридон задержался на пороге. Он впервые видел их ссору. Хотел было вернуться назад, но Павел Осипович остановил его.
— Слушай, Спиридон, ты можешь переправить связную в Шурин?
Спиридон только плечами повел. Мол, зачем спрашивать? Сами знаете, что могу.
Каспрук вплотную подошел к нему.
— Понимаешь, это не просто связная, у нее очень важные бумаги. Для кого они — знать нам не обязательно. Связная и бумаги уже сегодня должны быть в Шурине. О провале не может быть и речи…
Спиридон не успел еще ничего ответить, как в разговор вмешалась Вера Александровна.
— Павел, — сказала сердито, — ну зачем ты поднял Спиридона? Он же только что вернулся из Голоб…
— Я уже не спал, — поспешно вставил Спиридон. Почему Вера Александровна не хочет, чтобы он выполнил это задание?
— Может, и не спал. Но ведь устал… А я… ну что я сделала, Павел, для подполья?.. Только числюсь…
Павел Осипович резко повернулся к ней:
— А Аленка? Голодать будет? Только полдня нужно добираться в одну сторону.
Вера Александровна поглядела на закутанную малышку, коснулась губами ее щечек.
— А мы вдвоем. Правда, Аленка? По дороге и пообедаем и поужинаем…
Павел Осипович вышел из хаты. Вернулся он не скоро. И увидел, что Вера Александровна и Спиридон о чем-то деловито разговаривают.
— Ну, успокоился? — слегка улыбнулась Вера Александровна. — Вот и хорошо. А мы тут со Спиридоном соображаем, как нам получше пробраться. Пусть будет по-твоему — тронемся втроем. — Ну не сердись же, сам знаешь, что так задание будет выполнить легче. Никто не привяжется к матери с маленьким ребенком…
— Тебя не переубедишь, — устало махнул рукой Павел Осипович. — Да еще Спиридона в помощь взяла… Только пешком я вас не пущу, поедете на подводе и как семья без отца.
И они поехали в Затурцы, где их ждала связная. А оттуда тронулись в Шурин.
Ночью прошел густой дождь, и в колеях еще стояла вода. Повсюду мерцала роса, все было чистое, умытое, торжественное, как бывает только весной после дождя. В такой день хочешь не хочешь, а прояснится лицо человека, мягкая задумчивость украсит его — от искристых капель, от шороха чистой, сверкающей зелени, от пряных запахов, идущих из земли, от неба, от солнца.
Вера Александровна, укачав малышку и уложив ее на перинку, придвинулась к девушке:
— Как тебя звать?
— Зовите Фиалкой…
Вера Александровна покачала головой, сказала рассудительно:
— А если попадутся навстречу немцы или полицаи, так как мне тебя — Фиалкой называть?
Связная коротко взглянула на нее, потерла пальцами лоб. Видно, не ожидала такого простого и вместе с тем неожиданного вопроса.
Вера Александровна едва заметно улыбнулась краешком рта.
— Значит, как тебя звать?.. Любой?.. Хорошее имя… Ты, Люба, моя сестра. Мы везем в Шурин ребенка. Нам сказали, что там есть гадалка, которая выгоняет перепуг…
— А где у нее, — Спиридон кивнул на связную, — бумаги? Может, лучше перепрятать?
Девушка пощупала себя за волосы.
— Не дам, — решительно сказала она, — они у меня надежно спрятаны…
Вера Александровна улыбнулась открыто, ласково. И этим обезоружила девушку.
— А что, они тщательно обыскивают? — нерешительно спросила она.
— Бывает. Подозрительными, недоверчивыми стали, — сказал Спиридон. — Вот мне недавно и в ботинки заглядывали, даже подошвы оторвали… Но все равно не нашли донесение — я его в козырек фуражки зашил.
— А куда же перепрятать?..
Все трое стали оглядывать телегу.
Первым отозвался Спиридон:
— А если в перинку под Аленку? Пуха там много. Вряд ли прощупают бумагу…
Немцы показались неожиданно.
Их было трое. Стояли и ждали подводу. Спиридон посмотрел на связную — изо всей силы старается скрыть дрожь…
Они остановили подводу, окружили. Пожилой немец с хмурым лицом, покрытым глубокими морщинами, в которых кустилась черная щетина, спросил:
— Кто, куда, зачем?
Вера Александровна показала на малышку:
— Кинд, кранк… к гадалке… ангст…
Немец поглядел на Аленку. А она вдруг открыла свой беззубый рот и… улыбнулась… Вера Александровна побледнела. Чего доброго, не поверит, что больная. Но с немцем произошла удивительная перемена — его лицо стало добрее, погрустнело.
— О, о, война делайт дети страх… Такой мал, а уже страх…
Все же они поковырялись в сене на телеге, придирчиво всех обыскали. Пожилой немец извинительно развел руками:
— Служба…
В Киселине, что по пути в Шурин, была конспиративная квартира. Там путников ждал короткий отдых.
Как и было условлено, у ворот стоял мужичонка — маленький, кривоногий, один глаз его все время моргал. Он выслушал, моргая, просьбу пустить с ребенком (сказано это было громко, чтобы слышали соседи), моргая, почесал затылок и открыл ворота. С его лица не сходило туповато-глуповатое выражение, подчеркнутое бесконечным подмигиваньем.
Как только вошли в хату, лицо хозяина тут же преобразилось. Только глаз по-прежнему часто моргал — следствие контузии в первую империалистическую.
— Плохи наши дела, — сказал он, обращаясь к гостям, — ох, плохи. Мост у нас один через Стоход. Всех, кто приблизится к нему, немцы чуть ли не догола раздевают. Недавно поймали двух партизан… До сих пор висят посреди села…
Связная съежилась, будто продрогла. Вере Александровне тоже сделалось не по себе, она прижала к себе Аленку.
В хате стало тихо, как на поминках.
— Может, брод есть, так переедем? — не совсем уверенно спросила Вера Александровна.
Хозяин покачал головой:
— Летом будет брод…
— А если переплыть? — подал мысль Спиридон. — Какая там ширина? Шагов сорок — не больше… Мы с Любой переплывем, а Вера Александровна вернется…
Со двора послышался визг поросенка. Хозяин посмотрел в окно:
— Вот паршивцы, из сарая выскочили. Свинья опоросилась, на мою голову!
И поковылял из хаты.
Спиридон стал смотреть в окно. По двору вприпрыжку носились два поросенка. В поисках поживы они ковыряли мордашками спорыш. Еще два поросенка застряли в щели под дверью сарая.
Поросенок… А что, если?..
Они думали, что часовые после недавнего события будут особенно тщательно охранять мост. А увидели довольно неожиданную картину. Один немец, толстый, обросший медно-рыжими волосами, стоял в одних трусах, нагнувшись, у края моста, а второй, обнажившись до пояса, поливал его из ведра. Автоматы их висели на перилах моста…
Люба приободрилась, тихо сказала:
— Может, без поросенка пропустят? Видите, какие… веселые?
Спиридон покачал головой:
— Веселые… Эти «веселые» вчера двух партизан повесили.
Часовые так увлеклись купанием, что заметили подводу, лишь когда лошадь уже взошла на мост.
Спиридон больно дернул поросенка за хвост и выпустил. Поросенок поднял визг — хоть уши затыкай. И побежал вдоль речки.
Это было так неожиданно для немцев, что они замерли с протянутыми к автоматам руками.
Еще мгновение — и, громко захохотав, они побежали за поросенком. Спиридон тоже соскочил с телеги и помчался за ними. А Вера Александровна стеганула кнутом лошадь.
Поросенок бежал зигзагами, и немцы раза два шлепнулись в жалящую осоку. Это еще больше распалило их.
Наконец, у самой воды, в камыше, рыжий схватил поросенка за ноги.
— Шпек, шпек! — С видом победителя поднял он поросенка над головой.
Спиридон подбежал к немцу:
— Спасибо, дяденька, что поймали! Большое вам спасибо! А то отец голову бы мне оторвал за этого заморыша…
И протянул руку к поросенку, покосившись на мост. Там было пусто, только автоматы чернели на перилах.
Рыжий обиженно заморгал глазами. И вдруг, больно ударив Спиридона по руке, загорланил:
— Век!
Спиридона точно ветром сдуло. Бежал, пока не догнал подводу.
Вера Александровна и Люба, увидев его, облегченно вздохнули.
— А мы чего только не передумали, — сказала Вера Александровна.
— Ну что вы, — Спиридон небрежно махнул рукой, — все нормально. Вот только поросенка жалко.
И он дернул вожжи.
— Но, Рябая, нам еще далеко ехать.