Войдя к Каспрукам в хату, Спиридон сразу увидел незнакомого парня, сидевшего в углу рядом с Голембиовским, по-цыгански смуглым черноволосым мужчиной, которого Спиридон уже однажды видел у Каспрука. Гладенькие волосы парня матово чернеют, круглое лицо с припухшими губами… Ему сразу не понравился этот парень. А тот, щурясь, взглянул на него и насмешливо спросил:

— А это что за шкет?

— Не шкет, а человек, — обиженно буркнул Спиридон.

— Вижу, что не подсвинок. Ну, а сюда зачем затесался, а?

— Потому что я здесь свой человек! — сердито ответил Спиридон. — Против немцев веду борьбу — вот так!

— Баба ты базарная! — не на шутку рассердился парень. — Зачем же ты мне, совсем незнакомому человеку, такое говоришь?

Как ни разозлился Спиридон, но ему стало стыдно. Надо же так опростоволоситься! Он повернулся, устремился к двери. Споткнулся об охапку дров, лежащих возле печи. Дрова с грохотом развалились. Павел Осипович и Голембиевский, которые тихо разговаривали, посмотрели на Спиридона.

— Ты куда? — спросил Каспрук. — А я хотел попросить тебя постоять на часах во дворе… Есть тут у нас один важный разговор…

— Ладно, постою, — буркнул Спиридон. Даже лучше, что его не оставили в хате. Не хватало еще сидеть рядом с тем хвастуном.

Вышел, стал у ворот. На душе было мерзко. Спиридону стало жалко себя. Когда он наконец сможет сделать что-нибудь настоящее!..

Был бы он на фронте, там все ясно — бей врага… А тут оглядывайся, прячься и только иногда тайно укусишь… Нет, не так воевал Чапаев, не так воевали партизаны в гражданскую войну. Вот в кино показывали. Едут мимо леса беляки. Поют, смеются, даже не смотрят на лес. А оттуда вдруг — та-та-та… Беляки кто куда. А лес вздрагивает от мощного «ур-ра!». На лихих конях вылетают партизаны. У каждого в руках сверкает шашка…

Тихо скрипнула дверь. Спиридон оглянулся. Этот… прилизанный. Подошел, стал рядом.

— Сердишься? — спросил добродушно.

Спиридон промолчал.

— Значит, сердишься. Извини, что приставал к тебе. Запомни — одно неосторожное слово может все погубить… Привыкай к самым неожиданным вопросам. Чуть стушуешься — и небо для тебя решеткой покроется, а то и совсем исчезнет… Если хочешь быть подпольщиком, учись из любого положения выкручиваться…

Парень говорил спокойно, мягко, и Спиридон почувствовал, как злость из него улетучивается. А когда парень подал руку и сказал: «Звать меня Ваня Куц. Будем друзьями», — в груди Спиридона потеплело.

* * *

С тех пор как Спиридон стал работать в бригаде Каспрука, тот часто заходил к ним в хату. Вот и в это раннее утро Павел Осипович переступил порог… Пока Спиридон одевался, он поговорил с матерью (отец с Иваном уже ушли на ферму). Разговоры нынче везде были одинаковые — о бесхлебье («Что же зимой будем делать?»), о непосильных податях, установленных немцами. «Обдерут они нас до ниточки», — сокрушалась мать. Павел Осипович поддакивал, но слушал рассеянно.

Они прошли немного по большаку, потом свернули в переулок, сплошь покрытый опавшей листвой. «Куда он меня ведет?» — удивился Спиридон. А Каспрук уверенно шагнул к посеревшим дощатым воротам, уверенно толкнул калитку… За калиткой стоял человек в черной шляпе и в каких-то странных очках — будто без оправы. Это был фельдшер Степан Миронович Козир, хозяин конспиративной квартиры.

Поздоровались, вошли в хату.

В хате сидели Ваня, Голембиевский, Вера Александровна, Федосий Чучка. Спиридон присел рядом, у самого окна, посмотрел в него. Хата стоит у самой долины, поросшей ивняком, бурьянами и лопухами. Бурьяны уже порыжели, а листья у лопухов, большие, как шляпы, упрямо зеленели. Из хаты, в случае чего, можно нырнуть в долину…

Павел Осипович поднялся из-за стола.

— Товарищи! — произнес он негромко. — Мы собрались с вами в глубоком подполье. Враг захватил огромную территорию нашей страны, он уверен в победе. А мы все, собравшиеся здесь, уверены в нашей победе! Наш долг — содействовать тому, чтобы эта победа как можно скорее наступила…

Когда проголосовали за создание подпольной организации, Спиридон нетерпеливо спросил:

— А как мы ее назовем?

— Давайте сперва изберем руководителя, — подал голос Чучка. — И подпольные клички подыщем.

— Пусть Осипович руководит, — сказал Голембиовский, — выбираем тебя…

Все поддержали его.

Клички подобрали быстро. Павлу Осиповичу — Учитель, Ване — Буян… Спиридон хотел себе какую-нибудь героическую: Орел, Мститель…

— Нет, не годится, — возразил Павел Осипович. — Это для театральной пьесы. Как тебя в детстве звали в семье? Старик, кажется. Вот и будешь Стариком. Никому даже в голову не придет, что такую кличку дали мальчишке.

Спиридон вздохнул, но согласился.

— А теперь, — Павел Осипович заходил по комнате, — давайте оценим обстановку. На фронтах мало веселого. Немцы уже под Москвой… Фашисты заблаговременно продумали, какой порядок будет в оккупированных районах. Гестапо. Полиция, в которую пошли служить всякие подонки, с громко-блудливым названием «украинская». Быстрая расправа с каждым подозреваемым… Скажем прямо — люди боятся за свою жизнь, и некоторых страх этот толкает на предательство… Как нам действовать в столь сложных условиях?

Ваня стукнул кулаком:

— А чего много думать? Наши там кровью истекают, а мы тут будем оценивать обстановку… Достать оружие и бить их, как собак…

Павел Осипович нахмурился:

— Торопишься, Иван. — Он встал, заходил по хате. — Может, я вас удивлю и разочарую тем, что вам сейчас скажу, но я считаю — нам пока рано браться за диверсии, подниматься на борьбу с полицаями…

— Ну-у… — протянул Ваня.

— Подожди, — Павел Осипович поднял руку, — не нукай. Торчин расположен на важной автотрассе. По ней немцы все время перебрасывают на фронт войска и технику. Думаете, случайно здесь создано отделение гестапо? Торчин, как мне кажется, немцы хотят превратить в свой опорный пункт, доминирующий над всем югом Волыни. А если мы в противовес им превратим его в свой опорный пункт? Создадим в соседних селах сеть подпольных организаций, будем сообщать нашим партизанским отрядам о замыслах врага, о его важнейших объектах, переправлять к партизанам людей, оружие… Вот тогда и диверсии…

— А где эти отряды? — перебил Ваня.

— Будут! — твердо сказал Каспрук. — Возможно, уже есть.

На лице Вани было написано откровенное разочарование. Чучка, надув губы, тер рукой залысины. Даже Голембиовский пожимал плечами. Только фельдшер Степан Миронович Козир был невозмутим.

— Мастак же ты, Павел, загадывать загадки, — отозвался наконец Голембиевский. — Все, о чем ты сказал, важно. Однако мне кажется, что ты ограничиваешь роль подпольной организации. Неужели мы не имеем права сейчас подорвать автомашину, проучить полицая или немца? Чтобы поднять у людей дух…

Голос Павла Осиповича стал строже:

— Не имеем! Нас всех знают в Торчине. Не так много мужчин осталось в местечке. Возможно, мы все уже числимся в их списках подозрительных лиц. Одна-две диверсии — и нас схватят! Две уничтоженные машины — это мелочь по сравнению с тем, что мы можем сделать в будущем, если будем осмотрительными, вести себя умно… Поймите, возможно, мы первое подполье в Торчинском районе. Так имеем ли мы право относиться к этому легкомысленно, сразу же подставлять его под удар?.. Признаюсь, что перед самым приходом немцев у меня был разговор с нашим секретарем райкома партии. Он предложил мне остаться на оккупированной территории и создать подполье. Мы вместе с ним оцепили возможную обстановку в Торчине и решили остановиться на разведывательно-организационной группе. Ну, а сам он пошел на Полесье, чтобы там сколотить партизанский отряд.

— Так это же другое дело! — тряхнул чубом Голембиовский. — Что же ты до сих пор молчал?..

— Молчал, — вздохнул Каспрук. — Дело в том, что этот товарищ обещал еще летом прислать связного. Никого не было и будет ли?.. Подождем, может, придет связной.

Вместо клятвы на верность Родине Каспрук предложил вполголоса спеть «Интернационал».

Встал высокий Голембиовский, встал кряжистый Чучка, встала маленькая Вера Александровна, встал, сняв очки, Степан Миронович Козир, встал Ваня, взволнованно пригладив свой черный чуб, встал Спиридон и…

Песня тихо поплыла по хате, грозная, полная веры в победу.