1

Славка сидел за столом и мучился над задачей. Такая вредная и хитрая попалась, вроде пескарей в их мелкой речушке Бобрице. Когда-то, наверно, она была широкой и полноводной, не зря же её Бобрицей назвали, должно быть, в ней бобры водились, а теперь летом курица речку вброд перейдёт и хвоста не намочит. Вся приличная рыба исчезла, только пескари водятся в песчаных изворотах. Такие шустрые и хитрющие, — кажется, уже накрыл его кепкой в ямке, а засунешь руку под кепку — только воду схватишь… Измочалишься весь, вымокнешь, пока с десяток поймаешь на уху. Зато потом так приятно глядеть, как мама и брат Михайло уплетают ароматную уху — за уши не оттащишь. А сам Славик к рыбе равнодушен. К мясу тоже. Было б только молоко, груши, яблоки, конфеты, пряники — и больше ничего не нужно… «И в кого ты такой пошёл?» — не перестаёт удивляться мама.

Славка отложил сердито ручку: вместо того, чтобы думать о задаче, он где-то витает. Права учительница Екатерина Михайловна, когда говорит: «Если б ты, Ревенко, был более собранным, не разбегался мыслями во все стороны, быть бы тебе отличником». Никто и не разбегается мыслями. Они сами, стоит ему сесть дома за уроки или за парту, разлетаются, как всполошённые воробьи. Особенно когда попадётся такая вот крепкая, как камушек, задача или, скажем, на уроке биологии — преподаёт её старенькая Степанида Никитична. Скажет несколько фраз и дремлет. Ей давно пора на пенсию, да некому заменить её — не хотят ехать молодые учителя в их глухое село.

Славка хотел заставить себя склониться над тетрадью, но голова сама повернулась к окну, глаза жадно глянули на буреющий ивняк, за которым беззвучно-лениво текла Бобрица. Может, махнуть туда и попробовать половить пескарей наудачу, глядишь, да и обхитришь хоть несколько рыбёшек. Вот тебе и уха. Вернётся мама в полдень от своей сестры, тётки Мокрины, усталая, проголодавшаяся, а в хате ухой пахнет… Удивится и обрадуется, она очень любит рыбу, а к ним в магазин упрямо завозят только перемороженный хек, похожий на сердцевину подсолнуха.

Поднялся Славка, горячим лбом прижался к приятной прохладе стекла. И его неудержимо потянуло на улицу. Там, как говорит мама, царил ясный божий день. Славка, слыша от матери такое, всегда сердится: почему божий? Просто хороший. Никакого бога нет! Был бы бог, кто-кто, а космонавты его бы увидели. И у кого только мать «божкать» научилась? Родилась после войны, училась в школе, восемь классов окончила, затем пошла на ферму работать дояркой, в церкви ноги её не было, да и нет у них в селе церкви. И мамина мама, бабушка Славки, Оксина, не богомольная, рассказывала, что в коллективизацию и кулаков раскулачивала, и даже иконы выбросила из своей хаты. Наверно, от Славкиной прабабушки Ульяны переняла. Они всей семьёй ездили к ней прощаться. Прабабушка лежала в постели неподвижно, смотрела запавшими глазами то на них, то в угол с иконами и не переставала шептать: «Боже, господи праведный, прими душу грешную…» А боги смотрели на неё неподвижными глазами, сердито, и было непонятно, чем же она, вечная труженица, провинилась перед ними.

Славке стало зябко, и он передёрнул плечами: и придёт же в голову такое!.. Стало так жалко прабабушку, что у него слезы на глаза навернулись.

День и правда выдался хороший. Казалось, сама природа толкала Славку на то, чтобы нарушить слово и не выполнить домашние задания. Особенно по алгебре… В голубом небе, исполосованном следами реактивных самолётов, тёплым, золотистым мячом не спеша катилось солнце. Под его осенними мягкими прощальными лучами нежились, впитывали последнее тепло травы, глупая сурепа, обрадовавшись опустевшему огороду, выскочила резво из земли, зацвела ярко…

Из-за ивняков донеслись знакомые азартные голоса, Славкино сердце громко застучало: там ребята или пескарей ловили, или в футбол играли.

Вскочил на ноги, уже потянулся рукой к пиджаку и опомнился. Взял себя рукой за чуб и потащил к столу. Нельзя ему завтра появляться в школе с нерешённой задачей. Будет ему «стыд, срам и позор», как говорил Михайло, когда сердился на кого-нибудь. Неужели он не справится с этой проклятой задачей? Как ни трудно, нужно «разгрызть» её, чтобы исправить полученную вчера двойку хотя бы на четвёрку. Ведь завтра вечером они с матерью будут писать письмо Михайле на границу…

Сел за стол поудобнее, взял шариковую ручку, подаренную Михайлой в день его отъезда на военную службу. Обычная ручка, немного облезлая — брат носил её при себе везде, даже на комбайн летом брал. У многих ребят ручки получше, поновее. Недавно в магазин привезли красивые ручки с надписью «Привет из Владивостока», все ринулись их покупать — ещё бы, вон откуда ручки прибыли, а Славка даже с места не сдвинулся. Бережёт он ручку брата, только стержни меняет. Возьмёт её — и будто родную руку брата пожмёт. Твёрдые мозоли на ней ощутит…

Снова стал читать препротивную задачу. Подумал с досадой: «Эх, если бы в среду не соблазнился на дурацкое путешествие и подготовился к алгебре, не схватил бы двойки, и сегодня мог бы спокойно отложить учебник с задачей — каждый раз в школе не вызывают отвечать».

Сердито плюнул, вспомнив тот день.

…Вася Тищук был вроде бы нормальным парнем, пока не увлёкся книжками о шпионах. Откуда он их только достаёт — потрёпанные, засаленные?.. Читает дома, даже на уроках украдкой заглядывает под парту в раскрытую книгу. Возвращается из школы — оглядывается настороженно. Когда, увлёкшись играми, задерживаемся на лугу до сумерек — голова его покачивается, как маковка на сильном ветру, кусты обходит десятой дорогой. Уж не чудится ли ему, что за каждым кустом шпион притаился?..

Славка, разумеется, знал об этом увлечении Васи, иногда даже пугал его, когда возвращались с луга. Выбежит вперёд, притаится под кустом, а как только Вася приблизится — выскочит, словно с неба свалится. Тот такой крик-визг поднимет!.. Однако когда позавчера Вася влетел в хату — Славка только за алгебру засел — и, поблёскивая глазами, горячим шёпотом рассказал, что из автобуса вышел очень подозрительный мужчина в темных очках, Славка невольно отложил ручку. Вася, прямо захлёбываясь, рассказывал, что этот мужчина три раза крутнулся на месте, а как только увидел издали участкового милиционера, тут же схватился за бока, где у него что-то подозрительно оттопыривалось, и помчался в лозняк.

Как тут не разволнуешься: Славке тоже показался подозрительным этот тип… Правда, уже придя к лозняку, он усомнился:

— Подожди, а откуда автобус?

— Как откуда? — заморгал глазами Вася. — Конечно, из Чернобаевки до города. У нас других автобусов нет.

Славка укоризненно покачал головой:

— Откуда же в Чернобаевке шпиону взяться? Там же, как и у нас, станции нет, аэродрома нет. Только автобус один ходит в город через наше село.

Васю не так легко разубедить. Прищурившись, он насмешливо посмотрел на Славку, как на первоклашку.

— Ну и тёмный же ты! Тебе нужно прочитать хотя бы одну книжку про шпионов. Да они, если почувствуют слежку, скачут с самолёта на поезд, с поезда на автобус, как козы на лугу!.. Одного шпиона настигли знаешь где? В медвежьей берлоге, во! — Вася поднял палец. — Правда, это не у нас было… А село наше — не медвежья берлога, есть клуб с оркестром. И автобус через наше село куда идёт? В город! А город где находится? У Азовского моря — там пароходы, наверно, изо всех стран… Теперь ты понял?

Славка заколебался. А что, если и в самом деле? Представил, как они с Васькой сцапали шпиона, хотя вряд ли им это удастся, просто выследили и немедленно сообщили участковому милиционеру Петру Ивановичу. Он отчётливо увидел, как вскакивает, тяжело посапывая, Пётр Иванович с лавки в парке возле клуба, где он часто посиживает, поскольку у них ни драк, ни воровства сто лет не было, как бежит неуклюжей трусцой вместе с ними к лозняку… А потом он, Славка, как бы между прочим напишет брату на границу, что они с Васей выследили настоящего шпиона…

Он пошёл за приятелем. Спросил у него:

— А почему ты один не стал следить за ним, меня позвал?

Вася шмыгнул носом и, смутившись, признался:

— Страшновато стало. У него что-то под пиджаком оттопыривается. У тебя брат пограничник, пишет, наверно, как они там нарушителей задерживают. Потом, ты же мой друг, правда?

— Правда, — кивнул Славка, и ему стало приятно от слов Васи. Теперь он готов был идти с ним куда угодно.

Смех и грех получился из этого преследования. Полдня шастали по кустарникам, ломали камыш, пробираясь сквозь него, несколько раз перешли вброд речку. Побывали в лесополосе, ног не пожалели. Наткнулись на этого дядьку, когда, злые от неудачи, возвращались вечером домой. Он валялся на берегу под кустом. Спал с блаженной пьяной улыбкой, посвистывая носом. Рядом с ним стояла бутылка с красной жидкостью на самом донышке. Вася зачем-то осторожно поднял бутылку, понюхал. Хотя и так было ясно по этикетке, что там «Красное крепкое». Славка так посмотрел на Васю, что тот сразу меньше ростом стал.

На уроки времени не осталось, и устал так, словно с собаками наперегонки бегал. Это так мать про Славку сказала, а он молчал, сил хватило только раздеться и бухнуться в постель.

На алгебре его вызвали.

Вася тоже схватил двойку, по русскому.

Всё. Прочь посторонние мысли! Только задача. Чтобы не отвлекал шум, задёрнул занавеской окно.

А когда наконец задачу одолел, подпрыгнул, громко запел, не щадя горла, свою любимую песню:

Собственно, это любимая песня Михайлы, он её очень хорошо пел, когда брал в руки гитару. Ну, а теперь эта бодрая песня стала Славкиной любимой. Правда, поёт её Славка не так, как Михайла, и на гитаре играть не умеет, и если б даже умел, так нет дома гитары, брат увёз её с собой. И все же, когда Славка поёт при матери эту песню, глаза у мамы влажнеют…

Ну вот. Теперь можно и на улицу. Глянул на большую фотографию брата. Мысленно сказал ему: «Как видишь, не такой плохой у тебя брат. Задачу решил, все уроки на сегодня сделал, хотя и нелегко было… Правда, со шпионом мы осрамились, можно сказать, в лужу сели. Но ты тоже — второй год на границе служишь, а пока ни одного нарушителя не поймал… Представляешь, как мне хотелось написать тебе, что я, ну, мы с Васей схватили подлеца!.. А видишь, что получилось? «Стыд, срам и позор», как ты говоришь, получился…»

Славке показалось, что брат подмигнул ему. Мол, не переживай, всякое бывает. Мне тоже не везёт, ни один ещё не попался в мои руки, хотя смотрю в оба на границе.

И все же брату повезло. Единственный из всего села попал в пограничники! И почему мама так плакала, когда Михайлу провожали в армию? Странный народ эти женщины… Надя, девушка, с которой Михайла дружил, сразу призналась, что ей до слез было жалко Михайловых кудрей. А по правде сказать, то были вовсе не кудри — обыкновенные патлы. Их Михайла отпустил, когда к тракторной бригаде, где он работал, прибился парень с гитарой и волосами до плеч, как у женщины. Имя у него было необычное — Шевро, а может, прозвище. Бригадир дядька Петро морщился, глядя на патлатого, однако в бригаду взял — не хватало трактористов. А потом чесал затылок и ругался. Шевро оказался пьяницей и лодырем. Единственное, что умел он, — неплохо играть на гитаре и петь какие-то непонятные песни завывающим голосом. Но, как ни странно, к нему потянулись молодые трактористы, отпустили волосы и завели гитары, научились петь кошачьими голосами и в рюмку стали заглядывать… Шевро пытались образумить на бригадном собрании и на общем колхозном. Все слова от него отскакивали, как дождь от гусака. Молодых трактористов ругал дядька Петро, а дома — родители. И Михайле перепадало от матери. Славе было досадно и обидно за Михайлу. Однажды он попросил брата взять его ночью на комбайн. И вдруг услышал: «Рано тебе, кореш, спину гнуть, слиняй с моих глаз…» И от кого только перенял такие дурацкие слова? Не иначе — от Шевро.

Хорошо, что приехали из района и увезли Шевро, а то неизвестно, что было бы… Оказалось, что он, — бродяга, как перекати-поле, блуждал по свету, где подзаработает, где стянет, вот так и жил.

На память о тех неприятных днях остались у Михайлы патлы, а ещё пристало противное слово «кореш», как смола к подошве.

Надевая пиджак, Славка ещё раз взглянул на брата. До чего же бравый, стройный, лицо бодрое, глаза пристальные и добрые. Наверно, и не вспоминает о Шевро: Должно быть, правильно их там в армии учат: ни в одном письме не написал «кореш», письма присылает такие сердечные: «Добрый день, родные, дорогие мои мама и братик Слава!.. У меня все хорошо, служба идёт нормально». А в конце письма: «Берегите себя! Целую! Ваш сын и брат Михайла». Славке до того приятно и радостно было читать вслух эти письма, что у него сердце замирало. А мама хоть и улыбалась, но глаза всё равно влажные были:

— Ой, разве же на границе может быть все нормально? На то и граница. Пишет так, чтобы нас не волновать.

Славка с укоризной смотрит на мать:

— Мы же условились с Михайлой, когда он шёл в армию, что будем писать друг другу чистую правду. Разве в наших письмах есть хоть капелька вранья! Даже когда я с хлопцами подерусь — и то напишу. А тебе все кажется…

Правда, иногда, когда они вслух читают сдержанные письма брата, Славе в душу закрадывается сомнение: человек на границе служит, там, наверно, каждый день что-нибудь интересное случается, мог бы и описать. Но Славка, тут же объяснял сам себе — наверно, не обо всем можно писать в письмах, даже родным.

Ох, голова садовая! Опять размечтался. Солнце уже резво покатилось к закату, спряталось за высокий тополь в конце двора, только тоненькие лучи пробиваются сквозь листву, а ему нужно успеть и погулять, и утят и кур накормить и загнать на насест. Ой, о пескарях совсем забыл!

Толкнул наружную дверь и чуть не сбил с ног почтальона, тётку Марию. Извинился, распахнув дверь в сени: входите, мол, всегда рады дорогим гостям. И улыбнулся широко и приветливо, обрадовался: не иначе, письмо от Михайлы!

Тётка Мария почему-то тихо поздоровалась, медленно вошла в хату. Внимательно огляделась, будто впервые сюда попала, спросила с напряжением:

— А матери дома нет?

— Нет. Уехала в Косинку к своей сестре, она заболела, — ответил Славка, не сводя глаз с сумки почтальона, — скорее вынимайте письмо!

А она и не думает опускать руку в сумку.

Славка насторожился. Что сегодня с тёткой Марией? То, бывало, когда несёт письмо от Михайлы, то с улицы кричит, подняв конверт над головой. Иногда остаётся послушать, что пишет Михайла, — кому неинтересно, что на границе делается! А сейчас неохотно вошла в хату, к сумке даже не прикоснулась…

У Славки заныло сердце. Неужели что-то случилось? Но он тут же прогнал от себя недобрую мысль. Наверно, тётка Мария пришла пожаловаться на своего мужа дядьку Дмитра, раз про мать спросила. Не со Славкой же толковать.

— Вот что, тётя Мария, — сказал Славка без обиняков, — не ходите вокруг да около, а говорите сразу, зачем пришли. Некогда мне, нужно успеть пескарей наловить матери на уху. Может, денег хотите у нас одолжить, думаете, что отец из Тюмени пачку червонцев прислал? Жди от него! А мама последнюю десятку отослала Михайле…

Тётка Мария при упоминании о Михайле быстро глянула на Славку и отвела глаза. Спросила негромко:

— Мать-то завтра вечером вернётся? Так я к тому времени загляну к вам.

Пока она говорила это, её рука, наверно по привычке, опустилась в сумку и достала серый листок. Славка сразу же определил — телеграмма. Прилип к ней взглядом. От кого телеграмма? Отец ни разу с тех пор, как три года назад поехал на заработки в Сибирь, не прислал телеграммы, письма писал изредка, все сокрушался, что никаких денег не может подсобрать. И Михайла только письма писал…

Славка выхватил телеграмму, тётка Мария не успела даже глазом моргнуть. Взгляд мгновенно пробежал по строке: «Приезжайте Бородянск проведать вашего сына тчк госпиталь улица Ворошилова 6 тчк врач Соколов».

Тётка Мария дёрнулась вперёд, чтобы забрать телеграмму, однако поняла: поздно, Славка прочитал её. Горестно покачала головой, села на лавку и глазами, полными сочувствия, смотрела на побледневшего Славку.

А в его голове сплошная сумятица!

«Почему Михайла в городе, а не на границе? Почему в госпитале?»

И вдруг точно молния сверкнула, даже глаза зажмурил.

«Так его же ранило… Где-то задерживал нарушителя…»

Тётка Мария притянула Славку к себе, обняла, погладила по взлохмаченным волосам, сказала ласково:

— Ты не переживай так. Может, заболел, просто недалеко от нас оказался в госпитале, вот и захотел повидать. Он же очень соскучился по родным. Успокойся.

А у самой слезы из глаз, как горох, катятся по щекам.

У Славки из её слов задержалось в памяти только одно — «очень». Он вздрогнул. Наверно, сильно ранили брата. Иначе он сам написал бы, что в госпитале. Письмо из Бородянска всего два дня идёт. А тут — телеграмма от брата, и не сам послал, а доктор.

Тётка Мария между тем утёрла слезы и попыталась улыбнуться.

— Перестань трястись, не мучай себя заранее. Ничего страшного не произошло. Пойдём ко мне, переночуешь у нас, с моим Васей, посмотрите телевизор, а завтра с матерью поедете в город. В три часа чернобаевский автобус идёт. Вот увидишь, все обойдётся…

Славка вырвался из её рук, хрипло сказал:

— Спасибо, тётя Мария, я дома останусь. Надо же кур и утят накормить, приготовить на завтра поесть. Мать не успеет порог переступить, в город надо будет собираться.

Тётка Мария ушла, а он на несколько минут застыл посреди хаты. Казалось, кто-то сразу взвалил ему на плечи тяжёлый камень. Даже в груди стеснило. Собрался с духом, передёрнул плечами. Нужно не раскисать, а готовиться к дальней дороге, что-то приготовить, без гостинца не поедешь. Хорошо бы ухи… Но уже поздно бежать за пескарями. Пока разговаривал с тёткой Марией, солнце скатилось за горизонт, не порыбачишь. Пирожков напечь? Михайла очень любит пирожки с маком. Не сумеет. Их соседка, тётя Мотря, всю жизнь печёт пирожки, и все равно получаются они у неё и не очень вкусные, и некрасивые. Это мама как вынет из печи противень — ахнешь: пирожки маленькие, поджаристые, душистые… И все равно надо сбегать к тётке Мотре, попросить её испечь пирожков. Какие уж получатся, лишь бы домашние. Забрался на печь, достал котомку с маком, присел на лежанке.

«Разве доктор стал бы посылать телеграмму, если бы Михайле не было очень худо? Бросил бы письмо в ящик — и вся недолга. Доктору пришлось же на почту идти, а почта, должно быть, и у них далеко, наверное в центре… Значит, доктор хотел, чтобы мы немедленно приехали. А я тут язык чешу с тёткой Марией, к тётке Мотре собрался бежать, пирожки затеял… Ехать, немедленно ехать в город!»

«А на чем?» — как будто спросил кто-то над ухом. Правда, на чем? Автобус давно ушёл, наверно уже в Бородянске. До железной дороги от них километров двадцать…

Славка вышел в сени. В углу что-то блеснуло. И тут же Славка сообразил: на велосипеде! У него почти новый велосипед, только в прошлом году брат подарил с первой получки. Славка его бережёт, чистит, смазывает, и велосипед ездит, как ни у кого из ребят: не дребезжит, когда очень разгонишь. До Бородянска тридцать пять километров. На дороге, наверно, сухо, дождей давно не было.

Славка вывел велосипед во двор, осмотрел его внимательно, подкачал шины, подвернул на всякий случай гайки, положил в велоаптечку ключи, надёжно приладил насос. Вернулся в хату, надел кепку, пиджак потеплее — ночи прохладные, а дорога неблизкая.

Вышел за ворота. Уже стал на педаль и опомнился. А куры, а утята? Разбредутся, не соберёшь потом.

А то ещё лиса выскользнет из камышей, не одной голову свернёт. Кинулся к речке, загнал утят, потом заманил просом в сарай кур. Закрыл сарай, взялся за руль и опять не тронулся с места. Как же он поедет к брату с пустыми руками? Вернулся в хату, взял свой, портфель, вынул оттуда книжки, набросал яблок, груш, подумал, отрезал большую краюху хлеба — и хлеб мама печёт такой же душистый и вкусный. Ну, а если ещё кусок сала побольше… Достал из кадки сало. Что ещё любит Михайла? Ага, вишнёвое варенье. Взял было банку и поставил на место. Нет, не довезёт он её целой, портфель будет болтаться на руле, не выдержит стекло.

Пока собирался, солнце уже воткнулось в острый горизонт, багрово разлилось по небосклону.

 

2

Когда выехал за село, сумерки уже набрасывали серые платки на хаты.

На минутку остановился возле старой ивы с выжженным дуплом, она скрипела и в безветрии, словно бы жаловалась на свою горькую судьбу. Оглянулся. И таким уютным показалось ему село! Сонно мычали коровы, звенели ведра у колодцев, тепло-зазывно засветились окна, они будто звали: «Возвращайся, Славка, обратно. Зачем тебе на ночь глядя ехать так далеко?»

Славка посмотрел вокруг. Далеко к самому горизонту вилась белёсая дорога, а по сторонам её простиралась беспредельная степь, кое-где заштрихованная кустиками. Тишина такая, что в ушах звенит.

И Славке стало неуютно, одиноко.

«Вот-вот, — словно прошептал ему кто-то над ухом, — невесело ехать одному ночью по безлюдной степи. А дальше кто знает, что ещё будет…»

Славка зябко поёжился. Он знал, что дальше будет — не раз ездил с матерью в город: то обувь и одежду покупать, то за продуктами, когда готовились к проводам брата в армию… В прошлый раз автобус остановился прямо над оврагом — мотор забарахлил, шофёр долго, поминая чертей, ковырялся в нем. Автобус стоял на узеньком проезде через овраг. Дело было днём, ярко светило солнце, но овраг хмуро, таинственно чернел. Славка посмотрел вниз, там глубоко на дне что-то урчало, кусты слегка покачивались, и ничего не видно было. Быстро отошёл подальше — кто его знает, что там водится…

«Вот-вот, — тихо, сочувственно говорил тот самый голос, — всякое может случиться… Лучше возвращайся, хлопчик, домой, завтра днём сядешь с матерью на автобус и через каких-нибудь полтора часа будешь в городе. За одну ночь ничего не случится».

Руки сами медленно повернули руль. В глаза Славки снова заглянули тёплые окна хат. Ноги сами нажали на педали…

И тут — Славка даже вздрогнул — явственно послышался удивлённый голос Михайлы: «Братику, чего это тебя в озноб бросило в такую теплынь? Забыл, как с Васей искали шпиона и ничего не боялись? А теперь отъехал на шаг от села — и душа в пятки спряталась, ноги подгибаются. А ещё пишешь — хочу, как ты, пограничником стать…»

Славка прямо рванул на велосипеде в немую степь. Не ехал — мчался так, что шины жужжали, как у мотоцикла.

Нёсся, пока не стало трудно дышать. Пришлось сбавить скорость, велосипед неслышно катил по ровной дороге, будто усеянной блёстками, — по ней недавно возили на элеватор пшеницу, кукурузу, гречиху… Мельком оглянулся назад. Село, словно большой корабль в океан, отплыло в темноту, только красная звезда над клубом ясно мерцала. Славка будто чувствовал её ободряющее тепло.

Дорога шла под гору, не нужно крутить педали, велосипед сам мчит вниз. По обе стороны дороги стена кукурузы. «Тоже мне хозяева называются! — рассердился Славка. — Початки с горем пополам собрали, а стебли бросили, пусть гниют под дождём и снегом. Да ведь можно обложить стены, и зимой в хате будет тепло. А печь топить кукурузными стеблями одно удовольствие. Гудит — любо-дорого послушать, и таким приятным дымком пахнет…»

Пока ругал никчёмных хозяев, кукурузное поле кончилось. И велосипед привёз Славку в село. Маленькое, хат, наверное, не более пятидесяти. И Славка подумал: «И чего накинулся на людей, их тут раз, два — и обчёлся. Попробуй управиться со всеми полями!.. Молодых не удержишь в селе. Вон у нас и клуб, и оркестр, а бегут в город…»

Село небольшое, а собак полным-полно. Целой стаей увязались за велосипедистом. Один пёс до того обнаглел, что схватил за штанину, и она затрещала. Пришлось остановиться, отогнать комьями земли. Собаки немного отстали, однако сопровождали до последней хаты. Даже когда он исчез в темноте, собаки продолжали дружно лаять. Видно, наскучило слоняться по улицам и дворам в селе, только и развлечения, что полаять на проезжающих. Дармоеды!

До оврага было ещё далековато, а у Славки уже начало холодеть в груди. Ноги стали с ленцой крутить педали. «Черепахой ползти не дело, а если на скорости, быстро его проскочишь», — подумал рассудительно.

Овраг все ближе и ближе. Сумрачный, безмолвный. От него навстречу позднему велосипедисту выбежали лохматые кусты, стройные деревца.

А вон, вон!.. Будто из-под земли вырос слева у дороги высокий дядька. Когда он успел выскочить из кустов? Стоит крепко — две толстые ноги, на большой патлатой голове соломенная шляпа, правая рука вытянута в сторону: ну-ка, мол, остановись, парень! Славка непроизвольно так нажал на тормоз, что он пронзительно скрипнул. Славка лихорадочно соскочил с велосипеда, больно укололся о куст. Положил велосипед на землю, сам сел рядом, никак не мог отдышаться. С трудом заставил себя выглянуть: может, этот дядька не заметил его и убрался?

Дядька неподвижно стоял на месте, слегка покачивая головой. По-прежнему торчала его рука… Что за страшилище? Неужели человек может так долго держать вытянутую руку?..

Славка гнал от себя страшные мысли: «А что, если это настоящий бандит? Нарочно застыл, чтобы я подумал — обыкновенный куст. Как только приближусь — схватит и…» Что может дальше произойти, Славка боялся даже подумать. Сердце стучало, как пулемёт: «Что же делать? Что же делать?»

С мольбой посмотрел вперёд, где далеко-далеко, за этим страшным дядькой, за степью и сёлами, сиял огнями Бородянск и где лежал в госпитале Михайла. «Что делать, братику?»

Прижался ухом к земле, как будто по ней, словно по телефонным проводам, мог донестись голос Михайлы. Земля молчала.

Закрыл глаза. И перед ним возник брат. Его глаза смотрели сурово. Они как бы говорили: «Знаешь что, парень, ты уже в шестом классе, а чужим умом до сих пор живёшь, все совета просишь — то у матери, то у меня… Ну-ка пошевели мозгами, как выкрутиться из этой сложной ситуации, — И с мольбой: — Подумай, братик, а? Я тебя так жду…»

Славку как будто подбросило от земли. В самом деле, чего это он раскис, увидя какого-то человека на дороге? А ещё в пограничники собирается… Там же опаснее в сто раз, нет — в тыщу!.. Михайле, наверно, не один раз пришлось схватиться с нарушителями, должно быть, не одного и не двух задержал… «Ой, — опять обожгла голову мысль, — это не иначе его в стычке с врагами тяжело ранили». Лежит сейчас, смотрит в окно нетерпеливо. Если худо, очень хочется увидеть рядом родного человека. Когда Славка в прошлом году провалился под лёд на пруду и его положили в больницу с воспалением лёгких, как обрадовался он, увидя мать возле своей кровати! Даже заплакал, как первоклассник. Брат ждёт его, ему, наверно, плохо, доктор вынужден был дать телеграмму, а он застрял под кустом. Тоже мне будущий пограничник!.. Тряпка, а не пограничник, годится только для школьной доски, мел вытирать.

Вот так стегал он себя и, к удивлению, становился спокойнее, уходил из груди противный холодок, лучше соображала голова. А что, если потихоньку зайти этому дядьке с тыла и разглядеть его вблизи? Ведь на «Зарнице» он же сумел неслышно подползти к Тане Ковтун, которая охраняла «объект». Когда крикнул: «Руки вверх!» — завизжала так, будто её резали тупым ножом.

Стал шарить по земле руками в поисках какой-нибудь палки, но, кроме тонких веточек, ничего не попадалось. Пришлось снять насос с велосипеда, он тяжёлый, в случае чего, можно и стукнуть…

Ужом полз от куста к кусту, осторожно отгребая хрупкие веточки. А глаза Славки неотрывно смотрели на неподвижного человека в соломенной шляпе.

И когда до него оставалось шагов пять, Славка вскочил на ноги, перевёл дух. Тряпка он, трусишка несчастный, вроде Тани. У самой дороги — сейчас отчётливо было видно — стояла сосна с обломанной вершиной. Кто-то, должно быть на Новый год, отхватил вершину, а проезжие машины ободрали дерево, так неосмотрительно приблизившееся к дороге, вот и выросла химера в виде дядьки в соломенной шляпе с поднятой рукой. А вторая нога оказалась соседним деревцем.

Рассерженный Славка хотел обкорнать сосну, чтобы не пугала поздних путешественников. Однако пожалел её. Она ж ничем не провинилась! Над сосной надругался человек, превратил дерево в пугало. Но Славка все же обломил ветку, которая показалась ему рукой.

Повеселев, Славка вскочил в седло и погнал велосипед дальше. Даже включил динамку, и яркий сноп света вырвался из фары, на дороге стало видно почти как днём. Велосипед мчал к тому месту на дороге, где и двум телегам не разминуться, а по обе стороны — глубокие обрывистые склоны оврага. Но почему он должен их бояться? Это ночь подсовывает всякие ужасы. Стоит спокойно приглядеться, и все исчезнет… Тут же не граница, где настоящие шпионы норовят проникнуть в нашу страну.

Сперва Славка не поверил собственным глазам, даже руль чуть не выпустил. Прямо на дороге, где поуже, сидел… волк. Откуда он мог взяться? Волков давно уже вывели, в газетах пишут, что нужно их разводить, а то зайцы совсем обленились. Неужели этого специально привезли на развод? Так ему здесь нечего делать — зайцев тоже нет.

Притормозил велосипед, поднял повыше фару — может, и на сей раз показалось? Волк тоже поднял голову, и его глаза зловеще вспыхнули. Торчком поднялись острые уши, зашевелился хвост… Нет, это уже не химера, это настоящий зверь. Славка ехал все медленнее, фара уже чуть мерцала. Может, волк все же испугается и исчезнет в зарослях? На него едет пусть не автомобиль, но все же машина…

Волк — ни с места, как будто его приклеили к земле.

Славка остановился. Снял насос, помахал им угрожающе. С запоздалым сожалением подумал, почему не захватил с собой нож. Есть у них дома большой нож, как шашка, им мама капусту шинкует. Привязал бы к багажнику, и никакой волк не страшен… Фара погасла, стало темно, однако силуэт волка чётко выделялся на фоне песчаной дороги.

Вот теперь Славке стало по-настоящему страшно. Это не шутка — невдалеке от него, прямо на дороге, сидит огромный волк, рядом — глухой овраг, там, наверно, прячется ещё несколько таких разбойников, готовых броситься на него… Было бы ровное место, Славка попробовал бы объехать волка стороной. Выломал бы палку, как-нибудь отбился бы.

«А если вернуться? — подумал он. — Вернуться в то село, где собаки, подождать там до утра? А может, попадётся попутная машина?»

Так ведь назад повернуть нельзя, волк догонит в два прыжка. Тёткин муж, дядя Дмитро, как-то рассказывал возле сельмага: «Нарвался я однажды на волка в степи. Дело было после войны, этой нечисти много тогда развелось, шастали по степям и оврагам, как бандиты. Хорошо, не побежал от него — ноги свело… — Дядька Дмитро зябко передёрнул плечами, от одного воспоминания о той ночи страшно стало, — Торчу столбом, гляжу на волка, а он на меня уставился. И ни с места… Стояли, глядели друг на друга, и когда, на моё счастье, послышался скрип подводы — светать начало, — тогда волк неохотно поплёлся в лесок…»

Славка оглянулся — может, и сейчас кто-нибудь подъедет? После войны машин было совсем мало, несколько лошадей на весь колхоз, и то нашлась одна подвода, выручила из беды дядьку Дмитра.

Неужели сейчас, когда полно машин, мотоциклов, никто не поедет в город ночью?.. Однако дорога до самого горизонта была пуста. Ни единого звука ниоткуда не доносилось. Звезды, густо высыпавшие на осеннее прохладное небо, сочувственно глядели на Славку. Но чем они могли помочь?

И тогда Славка сел на дорогу и горько заплакал. Так они вдвоём с матерью плакали, когда проводили Михайла в армию. Вечером Славка с матерью вернулись из района, где попрощались с Михайлой, вошли в хату… А там пусто: Михайла в армии, отец где-то в Сибири. Сели на лавку, помолчали немного, сдерживая слезы. Но разве их удержишь? Сами брызнули из глаз.

Славка всхлипывал, слезы капали на дорогу, и сквозь них прорывались слова:

— К-ак т-тебе н-не стыдно! Я к б-брату еду, его р-ранило с-сильно, т-тебя бы т-так. Б-брат п-пограничник, ждёт… А ты р-расселся на дороге, з-зубы скалишь…

Волк, наверно, удивился словам Славки и особенно плачу, наклонил голову, завертел хвостом. И вдруг — оглушительно:

«Гав! Гав! Гав!»

Да это же пёс, правда, огромнейший!

— Ух ты, поросёнок немытый! — воскликнул Славка с упрёком. — Ну и напугал меня!.. Зачем тебя принесло сюда среди ночи? Провинился, наверно, и тебя выгнали из дому?

Пёс клонил голову, вилял хвостом. Неужели понял, что ему говорил Славка? А что, брат писал, что его овчарка все понимает. И этот пёс, по всему видно, не глупый, не такой, как те горластые шавки в селе.

Славка поднял переднее колесо велосипеда, крутанул его. Джикнула динамка, засняла фара. В её лучах Славка увидел, что пёс хоть и большой, но худой, неухоженный. И не свирепо, а, скорее, дружелюбно смотрит. Не иначе, выгнали хозяева. Или бросили, переезжая на новое место. Вот люди!

Жалко было ломать краюху, но Славка все же отломил кусок, протянул псу. Тот вскочил с места, хоть и голодный, однако осторожно взял с рук хлеб и мгновенно проглотил. Ещё один кусок исчез в собачьей пасти.

— Все, довольно, — строго сказал Славка. — Нужно и брату отвезти домашнего хлеба.

Взял велосипед за руль, медленно пошёл вперёд. Кто его знает, что придёт в голову этому несчастному псу… Когда проходил мимо собаки, даже дыхание затаил. А пёс вдруг встал на задние лапы и лизнул Славку горячим языком по щеке! Славка едва на ногах удержался от неожиданности.

— Вот ещё собачьи нежности, — буркнул, а самому до того приятно стало.

Пёс бежал за ним, как ни просил Славка вернуться, даже покрикивал и кулаком махал. Ведь пропадёт в городе.

А когда пересекли овраг, миновали густые заросли по обе стороны дороги и дохнуло вольной степью, пёс, замедлив бег, сел на задние лапы и громко, приветливо гавкнул. И Славка понял — пёс провожал его, оберегая в сумрачном, затаённом овраге. Крикнул собаке на прощанье:

— Ты подожди меня здесь, может, я заберу тебя к нам домой! Правда, у нас нечего особенно охранять, ну, просто будешь жить во дворе!..

Ноги крутят и крутят педали, а степь все стелется и стелется под колеса, и кажется, нет ей ни конца ни края. Спина начала деревенеть, седло стало ещё жёстче, педали — все туже и туже. Веки тяжёлые, слипаются, кажется, повесили на них маленькие, но тяжёлые гири. И когда затуманенные сном глаза заметили у дороги скирду душистой, не выветренной соломы, руки сами повернули руль влево, и велосипед запрыгал по стерне.

— Я чуточку, я совсем чуточку подремлю, — говорил сам себе Славка, устраиваясь на мягкой соломе. — Сил больше нет…

И точно провалился куда-то.

Проснулся оттого, что больно стало глазам от света. Быстро протёр их. И сперва ничего не мог понять — где он? Скирда, степь с низкой, жёлтой стерней, из-за горизонта медленно поднимается солнце. Вскочил. Ничего себе — вздремнул чуточку!.. Ещё раз протёр глаза — умылся. И скорее на велосипед. Нажал на педали так, что цепь зарычала, как злая собака.

Нежно, ласково светило солнце, золотилась стерня до горизонта, зазывно показалось впереди село, распушив над трубами синие султаны дыма…

И Славке плеснула в грудь чистая, радостная волна — до чего же хорошо жить на свете! Казалось, сама собой запелась песня:

Подумал радостно: далеко ещё ему до старости…

 

3

В город он прикатил рано, ещё только выезжали из депо первые автобусы, зевая дверями на остановках, и торопились машины с хлебом и молоком к магазинам. В голубом небе летали вперемешку голуби и чайки. А вон-вон, в конце длиннющей улицы, засинело густо море, на нем стояло несколько белых пароходов.

У Славки даже дыхание перехватило. А может, ему стать моряком? Все время быть среди этой синевы, качаться на её волнах, слышать крик чаек, чувствуя себя сильным и могучим… И тут же сам себя упрекнул и даже выругал: «Вот те и на… перекати-поле. Как Шевро. То в пограничники собрался, то увидел корабли и в моряки разбежался…»

Госпиталь искал долго, даже понервничал немного. Нет, люди, у которых он спрашивал, не отмахивались, они задумчиво щурили глаза и разводили руками. Славка удивился: как это не знать своего города? Его разбуди среди ночи, спроси, где больница, и он с закрытыми глазами проводит. Да что больница — покажет гнезда всех аистов.

Наконец встретился какой-то майор. Он очень спешил, однако остановился, начал быстро объяснять. А когда понял, что Славке одному не разыскать, посмотрел на часы, махнул рукой и почти бегом довёл его до госпиталя. И Славке с велосипедом пришлось бежать. Должно быть, выглядели они забавно — размашисто шагающий военный, а за ним мальчишка с велосипедом бежит — прохожие оглядывались, улыбались.

Когда, затаив дыхание, подходил к дверям госпиталя, Славка вдруг подумал: «И с какой это стати всем знать, где военный госпиталь? Глядишь, и какой-нибудь шпион разведает… а там же люди лежат…» Огляделся и облегчённо улыбнулся — вон ходят военные, наверно, охраняют госпиталь. Не проникнет туда никакой шпион.

Возле дверей стоял доктор в халате. Славка облизал сразу пересохшие губы, спросил хрипло:

— Вы не подскажете, где лежит мой брат Михайла, пограничник?

Доктор совсем не удивился, что мальчик не назвал фамилии, подал ему руку с острым, не очень приятным запахом.

— Хорошо, что ты приехал. Я — Соколов. А ты Слава, не так ли? Пошли.

— Ему… очень?.. — с трудом спросил Славка, когда они торопливо шли по коридору.

Доктор быстро взглянул на него, подумал с минутку. И сказал:

— Надеюсь, что кризис прошёл. А вчера, после операции, было очень плохо… Уже и не верили… Вот я и дал телеграмму.

Когда остановились у высокой двери палаты, Славка тронул доктора за локоть.

— Дяденька Соколов, Михайла на границе… нарушители ранили? Об этом его, наверно, не нужно спрашивать? Пока…

Соколов ласково посмотрел на мальчика, взлохматил его волосы рукой.

— Молодец, соображаешь. Тоже будешь пограничником?

— А кем же ещё? — сказал, будто дал клятву перед человеком, спасшим его брата.

— Там, это я точно знаю. Но при каких обстоятельствах — мне неизвестно. Только слышал, как говорил сопровождающий, который привёз твоего брата, что Михайла — герой, совершил подвиг, его к награде представят. И ещё просил сделать все, что возможно. Мы сделали.

— Спасибо вам, — обеими руками пожал ладонь доктора Славка.

Вошёл в палату и сразу увидел Михайлу, хотя он лежал в углу у окна, весь замотанный бинтами. Точнее, увидел глаза Михайлы. Они заблестели такой радостью, что Славка опрометью бросился к брату, поцеловал в незабинтованную щеку. С большим трудом удалось сдержать слезы, подступившие к глазам… Чтобы не дать им воли, быстро заговорил:

— Здравствуй, Миша! Ну как ты? Ты чего улёгся? На улице такая теплынь… Кур никак не загонишь на насест…

Слова приходили на язык совсем не те. По дороге он приготовил другие. А стал говорить те, что мать говорила ему, Славке, когда заболевал и его укладывали в постель. А он же хотел сказать, что брат — герой, что все очень волнуются, желают быстрого выздоровления… Растерянно взглянул на доктора — вот пустомеля. А он подмигивает: мол, все правильно.

Славка опять повернулся к Михайле. И у того повлажнели глаза, как будто он очутился в родном селе.

— Тебе все привет передают. Я гостинцев привёз, — дрожащими руками открыл портфель. — Правда, хлеб не весь довёз, по пути попался голодный пёс, так я ему бросил немного, а яблоки, груши, сало целы. Вот попробуй, как все вкусно…

И запнулся — рот у Михайлы перевязанный, только щёлку оставили.

— А… мама… Где мама?.. — хрипло.

— Она поехала в Косинку проведать больную тётю. Обещала вернуться сегодня после обеда.

— И ты… один? Как? — Глаза брата сделались тревожными!

Славке хотелось признаться, что приехал на велосипеде, что страхов он натерпелся. Но ведь брата нельзя волновать ни капельки. Быстро обернулся к доктору, который видел, как он вёл велосипед, тот понял Славку, подмигнул. И, не глядя Михайле в глаза, Слава ответил: — Да… в колхозе, когда услышали про телеграмму, немедленно машину дали. Матери тоже дадут…

Славка вскочил.

— Ой, дяденька Соколов, который час?

Десять.

— Миша, — с просительной нежностью посмотрел на брата, — ты извини, мне нужно возвращаться. Представляешь: приезжает мама, а меня нет дома, а соседи скажут про телеграмму… Ты же знаешь нашу маму…

У брата на глазах появились слезы.

— Знаю… Поезжай, брат. И возвращайтесь вдвоём… быстрее… Спасибо… что ты у меня… такой.

Хотя доктор кричал ему с крыльца, чтобы подождал, скоро больничная машина приедет, Славка махнул рукой, вскочил на велосипед. Когда она ещё приедет, глядишь, мотор заглохнет, а он быстро домчится до дому. Увидел же брата живым. Он вылечится и обязательно опять будет на границе. Потом и Славка придёт ему на помощь.

* * *

Пёс сидел на том же месте, где его оставил Славка. Неужели вот так ждал всю ночь и половину дня?

— Здорово! — крикнул Славка, будто приятелю. — Брат живой, только сильно раненный. А Соколов знаешь какой доктор! Во! — Он поднял палец вверх.

Пёс будто понял его радость, подпрыгнул, гавкнул, завилял хвостом.

— Ну что, пойдёшь со мной?.. Пойдёшь?.. Тогда айда. Дорога дальняя, мы с тобой дома наедимся вволю.

И почувствовал, до чего же он голоден.

— Выдержишь, а? Нужно выдержать. Может, я из тебя пограничную овчарку сделаю. — Славка прищурился. — А что — ты большой, быстрый, умный. Откормлю, отмою, отличным сторожевым псом станешь.

Он изо всех сил нажимал на педали, солнце тепло грело ему в затылок. А Славке казалось, что к нему нежно прикасаются пальцы брата, ласкают и подталкивают: езжай быстрее, знаешь, как я по матери соскучился…