Юра неторопливо шёл в школу. И времени оставалось ещё много, и настроение у него было чудесное — все уроки выучил, хитрую задачу, поломав голову, распутал. Медленно шёл, улыбался прохожим, желтоватому солнцу. Ноги сами «замечали» синеватые куски слежавшегося снега и ловко забивали их в подворотни.

— Батько, ау! — донеслось издали.

Юра медленно обернулся.

Все делал он медленно: говорил, ел, отвечал уроки, ходил, играл в футбол. «Ты темнёхонько бегемот, — едко бросила как-то Алёнка Чернокапская. — Тот такой же ленивый — все лето сидит в воде, только выпученные глаза торчат, чтоб не проворонить, если кто булку бросит». Алёнка не менее ста раз в году бывает в зоопарке, не пропустила ни одной передачи по телевидению «В мире животных». Поэтому нагляделась на всяких бегемотов.

Услышав такое про себя — было это на большой перемене — Юра сжал кулаки и медленно пошёл на Алёнку, чтобы дать тумака. А она показала язык и скрылась в шумной толпе девчонок.

Когда Юра после переменки вошёл в класс, Алёнка сидела на своём месте. А все дружно выкрикнули:

— Бегемот пришёл!

Не полезешь же в драку со всем классом.

Спустя два месяца Юре удалось избавиться от этого обидного прозвища. И тогда Алёнка дала ему другое прозвище, более приятное…

Январским вечером, после вьюги, наметавшей сугробы, они ходили всем классом смотреть старый, но интересный фильм «Тарас Бульба». От кинотеатра разбредались группами, живо обсуждая фильм, размахивая руками. Юра возвращался домой с четырьмя девочками, которые жили на их улице. Среди них была и эта, что всем клички приклеивает, Алёнка. Она, хвастая маленьким театральным биноклем, подаренным тётей на день рождения, восторженно-визгливым голосом говорила:

— Ой, девочки, как страшно смотреть в бинокль, когда казаки с врагами бьются! И какой смелый Батько Тарас!

На улице было темно — круглый фонарь на столбе горел подслеповатым сиреневым светом. И вдруг из-за толстого развесистого клёна вышли двое мальчишек. Заметили в руке Алёнки бинокль, переглянулись, надвинули шапки на лоб и пошли к ней. Ей бы дать деру, — бегает лучше всех в классе, среди девочек конечно, — а она замерла на месте, будто примёрзла, только бинокль спрятала быстро за спину. А девочки в испуге попятились… Мальчишки подошли вплотную.

— Ну-ка, детка, давай сюда игрушку! — ломким баском угрожающе сказал один из них.

Алёнка отшатнулась. Тогда он толкнул её в сугроб. Девочка упала, завязла в мягком снегу. Мальчишка дёрнул её за локоть. Алёнка прижимала к себе бинокль. Мальчишки вдвоём стали вырывать его…

Юру как будто толкнули в спину. Он непривычно быстро подскочил к мальчишкам, схватил их за воротники и так стукнул лбами, что те громко ойкнули, зашатались. Потом, не дав им опомниться, подвёл их к подъезду, втолкнул туда, закрыл двери и заложил их палкой. Мальчишки грозились отомстить, ругались, но выбраться не смогли.

Юра помог Алёнке подняться. Она смотрела на него ещё испуганными, но уже и восхищёнными глазами.

Тут и девочки подбежали. Стали наперебой тараторить:

— Ой, как ты их стукнул!

— Наверно, шишки, как арбузы, вскочат на лбах!

— Ха-ха, как же они с этими «арбузами» в школу пойдут? Там все помрут от смеха!

Уже когда пошли дальше, Алёнка ещё раз с восторгом посмотрела на Юру, всплеснула руками и, словно читая стихотворение, сказала:

— О Юра, какой же я была дурой, что Бегемотом тебя прозвала! Ты знаешь кто? Батько Тарас, вот!

— Правда, правда, — даже прыгали девчонки. — Батько Тарас, Батько Тарас…

Прозвище потом сократилось до «Батько».

Поэтому теперь Юра охотно обернулся на «Батько».

К Юре наконец подбежал, тяжело дыша открытым ртом, Максимка Кринский. Почему-то осторожно огляделся, схватил Юру за рукав и потащил за киоск, в густые кусты жасмина.

Максим ещё раз огляделся, вытащил из портфеля… большую трубку. И Юра увидел, что трубка набита золотистым табаком.

— Это отцова, — заговорщицки прошептал Максимка. — Их у него, сам знаешь, двести штук, целая коллекция. Самая лучшая в нашем городе! Он не сразу хватится, что я одну взял. А потом тихонько положу… И табака самого душистого взял. Его привёз отцу капитан дальнего плавания. Давай покурим, а?

Юра заморгал глазами, снял шапку, почесал затылок. «Вредно же», — подумал. Его отец пять лет назад бросил курить — в лёгких от дыма какие-то тёмные пятна образовались.

А от табака пахло мёдом, скошенной травой.

— Ведь вредно, — неуверенно сказал Юра.

— Вот-вот, вредно! — почему-то обрадовался Максимка, — Правильно — лёгкие покрываются дымом, как старые паровозы, память слабеет, зубы желтеют, как у лошади. Об этом я прочитал в журнале «Здоровье».

— Так зачем же ты суёшь мне в руку эту трубку? — возмутился Юра. — Отравить хочешь?

Максимка закрыл ему рот рукой.

— Не горлань! И не перебивай. Так вот, в том же журнале в конце написано, что люди во всем мире, поняв наконец, какая беда от табака, вот-вот договорятся и весь табак, все папиросы и сигареты выбросят. А что — вон уже твой отец не курит, мой отец месяц собирается бросить… Представляешь — табак и сигареты с папиросами свалят во дворах и сожгут, как мусор!

— Ну и что? — дёрнул плечами Юра. — Разве это плохо?

— Хм, — фыркнул Максимка, — хорошо, только не для нас. Договаривались же, помнишь, ещё во втором классе: все на свете попробовать и увидеть. А когда весь табак уничтожат, мы никогда не узнаем, что это такое. Представляешь, как мы оскандалимся, когда вырастем: дети наши посмотрят «Тараса Бульбу», будут спрашивать, что это было такое — тютюн, люлька, то есть табак и трубка? А мы только глазами хлопать будем…

— Ну, если так, — сдался Юра, — давай закурим, пока не поздно.

Максимка сунул руку в карман, с досадой плюнул.

— Вот тебе на, спички забыл! Ну, ничего, по дороге в гастрономе купим.

Но разве мог Максимка, у которого язык только во сне отдыхал, усидеть в классе молча, когда в портфеле лежит чудесная трубка с душистым табаком? И на следующей перемене уже все ребята знали про неё. Узнали и о том, что человечество собирается уничтожить табак. А на большой перемене пятиклассники, воровато оглядываясь, подались за мастерскую в большом школьном саду.

Максимка зажёг трубку — заструился синий дымок. Важно протянул трубку Юре:

— На, Батько!

Юра так же важно взял, глубоко затянулся. И ему показалось, что кто-то подменил трубку. Дым поплыл в лёгкие вовсе не медовый, душистый, а противный, едкий, словно из выхлопной трубы дизельного грузовика. В горле страшно запершило, на глаза навернулись слезы… Чуть не стошнило. Через силу улыбнулся, прищурил глаза, делая вид, что довольный, сказал хриплым голосом:

— А что? Добрая люлька, сынки!

Трубка пошла по кругу. Юра видел — всем хлопцам дурно, как и ему, кое-кто закашлялся. У Максимки даже глаза осоловели. Однако держатся — Батько похвалил, негоже же им слабаками себя перед ним показывать!

Спасибо звонку, позвал на урок. Ребята, пошатываясь, шли к своим партам…

Учительница Галина Александровна как только переступила порог класса, сразу потянула носом воздух. В классе воцарилась напряжённая тишина, словно перед грозой.

— Значит, и мы дождались, — с грустью покачала головой учительница. — Значит, и мы, пятиклассники, уже курим. Ну-у, что это за любитель курить у нас объявился?

Тишина стала нестерпимой.

И тут вскочила Алёнка.

— Мальчишки, наверное, все курили, — зазвенел с возмущением её голос. — Я видела, как они все шли за мастерскую. Потом оттуда дым шёл. Я думала — что-нибудь жгут, а это они курили.

— Вот это да-а… И кто подбил вас на эту гадость?!

Юра краем глаза глянул на Максимку. Тот прямо присох к парте, плечи вздрагивают, вот-вот признается. Юре стало жалко товарища. Отец Максимки хотя и работает в речном порту диспетчером и у него самая лучшая в городе коллекция трубок, однако может за такую провинность отстегать сына флотским широким ремнём. А ещё хуже — не возьмёт Максимку летом в плавание на теплоходе по Днепру, до самого Чёрного моря…

И Юра отважился:

— Я подбил. И табак принёс.

— Неправда! — вскочила Алёнка. — Галина Александровна, у него отец не курит. Откуда он табак возьмёт?!

— Я принёс. И подбил я, — упрямо повторил Юра, не глядя на девочку.

И ему вдруг стало так жалко, что Алёнка отберёт у него прозвище Батько.

Но отступать было некуда.

Учительница махнула рукой.

— И это звеньевой, хороший ученик… Бери книжки и беги за отцом. Суббота сегодня, он дома. «Порадуешь» его приглашением…

Юра неохотно вышел из класса. На пороге оглянулся. Максимка ответил ему благодарно-виноватым взглядом.

И мальчики смотрели ободряюще.

По дороге домой Юра отчётливо представил: отец неохотно оторвётся от машинки, на которой печатает кандидатскую диссертацию, снимет очки, потрёт уставшие глаза, выслушает «исповедь» Юры — и, не повышая голоса, прочтёт нотацию. Потом встанет, пройдётся по комнате задумчиво и расскажет какой-нибудь эпизод из своего детства. Как им тяжело было учиться: не было чернил, бумаги, даже звонка в школе, — а они все равно стремились к знаниям.

Дома Юра скороговоркой рассказал о своём досадном проступке. Отец слушал его, а глазами тянулся к мелко исписанным листам бумаги. И Юра решил поторопить события.

— Отец, я же не слепой, вижу, что тебе некогда ругать меня и рассказать в назидание о своём детстве. Поэтому прости, больше такого, честное пионерское, никогда не будет!

Отец почему-то резко вскинулся после этих слов, покачал головой, потёр лоб, улыбнулся. И, посмотрев Юре в глаза, неожиданно спросил:

— А за что тебя в классе Батьком прозвали?

— Откуда ты знаешь? — смутился Юра.

— Вот знаю. Максимка сказал..

— Ох и звонарь!.. Ну, было дело, — нарочито безразлично произнёс Юра. — Алёнку-хвастунью, ты её знаешь, она как-то приходила ко мне за учебником, от двух хулиганов защитил. Стукнул их лбами, чтоб не лезли. А она «Батька Тараса» прилепила…

— Так-так. А как класс отнёсся теперь к твоему поступку?

— А что? — с вызовом ответил Юра, — Ну, Максимка так посмотрел, будто я трёшку на мороженое дал. И все хлопцы — тоже…

— А Алёнка?

— В парту уткнулась… А какое ей дело?

Отец встал:

— Хм, ты правда ростом обскакал всех своих сверстников. Скоро, глядишь, и меня догонишь. И силой не обижен. И голова на плечах вроде бы есть. Настоящий Батько! Так, может, поговорим на равных?

Удивительно разговор поворачивается. И тревожно. Нужно быстрее кончать его.

— Ты же сам говорил когда-то, — рубанул Юра, — что в армии закон есть: сам погибай, а товарища выручай. Вот я и выручил Максимку.

— Хм, это называется — выручил? — вздохнул отец. — Знаешь, как о такой выручке говорят? Выручил свинье хвост. Мой дед уверял, что эта приговорка из их села пошла. Жил у них один человек, Мехтодием его звали. И вот однажды залез волк к нему в сарай. Свинья стала визжать. А Мехтодий был человек ленивый, неповоротливый. Пока одевался, пока выбрался в сарай, от свиньи только копыта да хвост остались. С тех пор и пошло: «Выручал, как Мехтодий — свиной хвост».

Юра тоже вздохнул, понурился. Если уж отец «нырнул» в своё детство, не скоро вернётся обратно. Глядишь, вспомнит что-нибудь похлеще Мехтодия, с намёком. От одного Мехтодия кончики ушей стали горячими.

Что же делать?

Безнадёжно посмотрел на стены хаты.

И глаза его зацепились за фотокарточку, где отец стоит выпрямившись, глядит испуганно, руку засунул в карман…

Юра даже вздрогнул от неожиданной мысли. Сколько тогда было отцу? Лет, наверное, пятнадцать? Уж не прячет ли он в кармане пачку папирос?

Прищурил глаз, глянул хитро на отца.

— Тату, — спросил Юра смиренно, — а ты на этой фотокарточке прячешь в кармане папиросы, да?

Отец тряхнул головой, будто споткнулся на ровном месте: не сразу понял коварный вопрос Юры. А когда понял, громко засмеялся:

— Ох и выдумщик! Ох и хитрец ты! Нет, это я деньги зажал — мать дала на фотографию и на новые галоши. Стоял, словно палку проглотил, перед фотоаппаратом, а у самого прямо ноги дрожали — скорее рвануть в лавку за галошами…

Думал остановить разговоры, но ещё больше разворошил отцовы воспоминания. Вот уже стул подсовывает — мол, садись, Юра, расскажу тебе историю этих галош. Впрочем, может, с этими галошами он забудет, с чего начался их разговор. Глянул в отцовы глаза. Да, забудет! Глядишь, вспомнит историю похлеще той, что с Мехтодием, сравнит ещё с каким-нибудь растяпой.

Юра, отодвинув стул, сердито спросил у отца:

— Так когда ж ты наконец курить начал? Неужели, как меня, тебя кто-то научил?

Отец почему-то смутился, потом пристально посмотрел на Юру. Заметно было, колебался, сказать ли правду. Юра насупился: что он, маленький?

— А начал я курить без принуждения, — медленно произнёс отец. — Во время войны, когда попали мы в окружение под Киевом. Долго пробивались к линии фронта, откатывающейся на восток. Больше половины своих товарищей тогда потеряли… И вот уже совсем близко бухают орудия. Залегли мы в густой дубраве, пережидаем неимоверно длинный, ослепительно солнечный день. Несколько суток почти ничего не ели. Но особенно мучаются курящие. И тут, откуда ни возьмись, самолёт. Мы прижались к земле. А когда рассмотрели — наш! — вскочили на ноги, замахали ему, забыв об опасности. Лётчик «кукурузника» заметил нас, снизился. Мы показываем ему: сбрось обойм к винтовкам и гранат. А он сбросил… сумку. Мы — бегом к ней. Кусок колбасы, краюха хлеба и пачка махорки. Разделили хлеб и колбасу, стали делить махорку. Я хотел было отойти — зачем она мне, но случайно глянул на пачку. Прилуцкая! И запахло мне нашей рекой Удай, мятой. И как будто хату родную увидел на бугорке возле воды…

Юра не заметил, когда сел на стул.

— Затянулся и я самокруткой. Хотя дым и продрал горло, однако показалось мне, что это мои родные края, моя мать и сестра прислали подарок. Чтоб поддержать меня. И спокойнее стало на душе, и поверил я, что прорвёмся к своим, что я останусь живым в этой страшной войне, вернусь домой… — Отец с грустью посмотрел на сына. — При таких обстоятельствах начал я курить. Втянулся постепенно. Покуришь и, казалось, меньше волнуешься. Нелегко мне было уже в мирное время расстаться с куревом. Вот как все у меня произошло. Видишь, совсем не так, как у тебя…

Отец кашлянул, отвернувшись, стал смотреть в окно. А Юра глядел на отца. Пристально и тревожно. Его щеки, уши начали краснеть. Какой же он глупый! Разве можно сравнить ту фронтовую махорку с трубкой Максима и позорным курением за мастерской? Ну чем не дурак?..

Легонько потянул отца за рукав.

— Тату, ты считаешь, что я мог по-другому поступить, да? — спросил тихо и шмыгнул носом. — А как? Что бы тогда про меня хлопцы сказали? Трусом бы обозвали!

Отец потёр глаза, будто прогонял воспоминание, подмигнул.

— А подумай-ка, Батько, сам подумай.

Юра долго сопел, моргал глазами. На его лбу легла тоненькая морщинка.

— Ну, — отозвался он, — было б лучше, если б я сразу отказался от трубки и Максимке запретил. Или, уже закурив, честно сказал хлопцам, что противно мне от этого вонючего дыма, не строил бы из себя героя. Видел же — им тоже гадко и противно. Они бы меня послушались… — Взглянул на отца: — Правда, ты хочешь, чтоб я, прежде чем что-то сделать, хорошо подумал, да?

Отец широко улыбнулся: — Да, сынок! И если хорошая мысль придёт тебе в голову, хлопцы охотнее тебя поддержат и Алёнка не будет глядеть в парту. А то, чего доброго, после этой истории опять Бегемота прилепит…

Юра помолчал и решительно махнул рукой:

— Не прилепит, вот увидишь!

И побежал из комнаты во двор.