Если быть совсем точным, партия завершилась 4 декабря 1938 года в 2 часа 42 минуты пополудни. Последний 237-й ход черных сделал противник мастера.
Не произнеся ни слова, мастер стал заполнять нейтральные пункты. Один из судей, Онода, игрок шестого дана, сказал: «Кажется, пять очков?» Голос его был полон сочувствия к мастеру — перекладывание камней и подсчет очков сделали бы поражение мастера слишком явным.
— Да-а… пять очков… — пробормотал мастер, поднял тяжелые веки и убрал руку.
Заполнившие зал зрители молчали. Словно желая разрядить тяжелую атмосферу, мастер тихо проговорил:
— Не попади я в больницу, мы закончили бы еще в августе, в Хаконэ.
Затем спросил о потраченном времени.
— Белые — девятнадцать часов пятьдесят семь минут… без трех минут половина лимита, — ответила девушка-секретарь. — Черные — тридцать четыре часа девятнадцать минут…
На одну партию профессионалам обычно дается десять часов, но для этой партии сделали исключение и каждому партнеру отвели по сорок часов, в четыре раза больше обычного. У черных оставалось еще время, но тридцать четыре часа — колоссальный срок, небывалый случай с тех пор, как в го ввели контроль времени.
Игра закончилась около трех часов пополудни, и горничная принесла чай. Все присутствовавшие по-прежнему молча смотрели на доску.
Мастер протянул чашку своему противнику Ота-кэ, игроку седьмого дана.
Когда игра была закончена, молодой Отакэ сказал:
— Сэнсэй, покорно вас благодарю.
Он поклонился мастеру и застыл с низко опущенной головой: руки на коленях, белое лицо совсем побледнело.
По примеру мастера, смешавшего камни, Отакэ принялся складывать черные камни в чашу. Мастер, не сказав ни слова об игре, встал и как ни в чем не бывало вышел из зала. Отакэ, естественно, тоже не проронил ни слова. Иное дело, если бы он проиграл.
Я вернулся в свой номер и, случайно глянув в окно, увидел Отакэ — он уже успел переодеться в теплое кимоно и теперь одиноко сидел на скамейке во дворе, руки скрещены на груди, голова опущена. Приближался пасмурный зимний вечер. На широком холодном дворе виднелась лишь фигура погруженного в раздумья Отакэ.
Я открыл застекленную дверь на веранду и окликнул его: «Отакэ-сан!» Он резко оглянулся на мой зов и тут же отвернулся. Мне показалось, что на лице у него слезы.
Я отошел от двери и увидел жену мастера — она зашла поблагодарить меня.
— Вы так долго нам помогали… были так любезны.
Пока я разговаривал с ней, Отакэ исчез со двора. Он вновь переоделся в кимоно с гербами и уже совершал торжественный обход в сопровождении своей жены. Он поблагодарил мастера, организаторов матча, заглянул и в мой номер. Я отправился благодарить мастера.