Где-то на свете у меня есть непримиримый враг, пусть я не знаю его имени и даже не представляю, как он выглядит. На самом деле, войди он сейчас в комнату, пока я это пишу, я бы его не узнала. Долгое время я верила, что какой-то инстинкт подскажет мне, если мы когда-нибудь встретимся лицом к лицу, но теперь-то уж больше так не думаю. Возможно, мы не знакомы, но, скорее всего, он из тех, кого я очень хорошо знаю и, пожалуй, вижусь с ним каждый день. Ведь если он не принадлежит к моему непосредственному окружению, откуда он получает столь обстоятельные сведения о моих перемещениях? Какое бы решение я ни приняла (даже если оно касается такой мелочи, как вечерний визит к другу), мой враг непременно узнает о нем и принимает меры для того, чтобы расстроить мои планы. Ну и, конечно, он так же хорошо проинформирован о более важных делах.

Я абсолютно ничего о нем не знаю, и это делает жизнь невыносимой, ведь приходится подозрительно вглядываться в каждого. Я не могу доверять ни одной живой душе.

С течением времени меня все больше беспокоит этот проклятый вопрос, ставший подлинным наваждением. С кем бы я ни говорила, постоянно ловлю себя на том, что украдкой внимательно рассматриваю собеседника, пытаясь обнаружить какую-либо примету, изобличающую предателя, полного решимости меня уничтожить. Я не в силах сосредоточиться на работе, поскольку беспрестанно пытаюсь установить личность своего врага и причину его ненависти. Какой из моих поступков повлек за собой столь неумолимое преследование? Я перебираю в памяти события собственной жизни, но никак не нахожу разгадку. Быть может, это положение вещей возникло не по моей вине, а в силу каких-нибудь случайных обстоятельств, о которых мне ничего не известно? Быть может, я пала жертвой неких таинственных политических, религиозных либо финансовых махинаций — обширного, запутанного заговора со столь хитроумными разветвлениями, что они кажутся непосвященным совершенно нелепыми и включают, например, такое внешне бессмысленное требование, как уничтожение всех людей с рыжими волосами или с родинкой на левой ноге?

Это преследование уже почти испортило мою личную жизнь. Друзья и родственники отдалились, в творчестве я зашла в тупик, стала нервной, хмурой и раздражительной, неуверенной в себе — даже речь стала заикающейся и невнятной.

Можно было бы предположить, что теперь уж мой враг сжалится надо мной, что, доведя меня до столь плачевного состояния, он утолит свою мстительность и оставит меня в покое. Но не тут-то было: я точно знаю, что он никогда не смилостивится и не успокоится до тех пор, пока не уничтожит меня полностью. Это начало конца: за последние пару недель я получила почти неопровержимые доказательства, что он начал клеветать на меня в официальных кругах. Недалек тот день, когда за мною придут. Вероятно, они явятся ночью — ни револьверов, ни наручников, все будет спокойно и чинно: два-три человека в форме или в белых куртках, а один со шприцем для подкожных инъекций. Вот что меня ожидает. Я знаю, что обречена, и не собираюсь противиться судьбе, а пишу это лишь для того, чтобы, когда я исчезну навсегда, вы догадались, что мой враг все же одержал верх.