Р. — старинный мой друг. Когда-то давно мы жили в одном доме, пусть и в разных квартирах, и в ту пору я, конечно, очень часто с ним виделась. Впоследствии наши пути разошлись, нас стали разделять все большие расстояния, мы могли встречаться лишь изредка и с огромными трудностями — один-два раза в год, да и то на пару часов или в лучшем случае на выходные. Однако наша дружба, всегда чисто платоническая, оставалась незыблемой, хотя, естественно, уже невозможно было сохранять прежнюю степень близости. Мне по-прежнему казалось, что между мною и Р. существует тесное и нерушимое взаимопонимание, коренившееся в каком-то принципиальном сходстве характеров, а, следовательно, не подверженное случайным переменам.

С последней нашей встречи прошло особенно много времени, так что я обрадовалась, когда мы наконец смогли условиться о новом свидании. Мы договорились, что встретимся в городе, вместе поужинаем, а вечером отправимся на поезде в пригород — туда, где жил Р.

Встреча была назначена на семь часов. В ресторан я пришла первой и, сдав вещи в гардероб, поднялась по лестнице в небольшой бар, где часто бывала и потому чувствовала себя, как дома. Я заметила, что, вопреки обыкновению, бармену помогает официант: погрузившись в досужие размышления, как это свойственно всем ожидающим, я задумалась, зачем вдруг понадобился помощник, хотя посетителей в баре не так уж много?

Почти тотчас же появился Р. Мы весело поздоровались и сразу же завели разговор, который, казалось, был прерван лишь накануне.

Мы уселись за стол и заказали напитки. Обслуживал нас не бармен, а официант. Когда он поставил на стол два бокала, меня поразило, какой он невзрачный. Конечно, не следует придавать слишком большого значения внешности, но что-то в наружности этого парня поневоле внушило мне неприязнь. При взгляде на него в памяти почему-то всплыло слово «троглодит». Не знаю, как на самом деле выглядели пещерные люди, но, по-моему, они были очень похожи на этого низкорослого, коренастого, заурядного человечка. Несмотря на отсутствие явного уродства, он казался поразительно нескладным: возможно, виной всему непропорциональная фигура и сильная сутулость. Он не был стариком, но лицо его несло странную печать древности — чего-то векового и почти непристойного, точно пережиток первобытного мира. Особенно четко запомнились его широкие, серые, бесформенные губы, по-видимому, не способные сложиться в цивилизованную улыбку.

Это может показаться странным, но я, наверное, уделила гораздо больше внимания официанту, нежели своему другу, и лишь после того, как мы подняли бокалы, заметила легкое изменение во внешности Р. Со времени нашей прошлой встречи он немного поправился и в целом производил впечатление преуспевающего человека. К тому же на нем был новый костюм, и когда я сделала комплимент по этому поводу, Р. рассказал, что купил его в тот же день, потратив часть значительной суммы, полученной в виде аванса за новейшую книгу.

Мне радостно было слышать, что у него так хорошо идут дела, но в то же время сердце кольнула зависть. Сама я находилась в столь плачевном положении, что поневоле сопоставила свои неудачи с его успехом, который неким подспудным образом делал Р. менее доступным для меня, хотя он оставался таким же дружелюбным и обаятельным, как всегда.

Покончив с напитками, мы спустились в ресторан поужинать. Я изумилась и, признаться, весьма некстати вышла из себя, когда меню принес все тот же официант.

— Вы что, внизу тоже обслуживаете? — с досадой спросила я.

Судя по тому, как внимательно Р. посмотрел на меня, его, наверное, поразил мой недовольный тон. Официант весьма любезно ответил, что его работа в баре на сегодня окончена и его перевели в ресторан. Я хотела предложить Р. пересесть за столик, обслуживаемый другим официантом, но мне тут же стало ужасно стыдно. Мне было очень совестно за столь неразумный и грубый всплеск эмоций перед Р., который наверняка меня осуждал.

Какое скверное начало ужина. Из-за проклятого официанта весь вечер не задался, напоминая непрерывную полосу невезения при игре в карты. Хотя мы продолжали непринужденно беседовать, нас больше не воодушевляла та необходимая искорка, которую мы неизменно высекали при взаимном общении. Даже еда казалась не такой вкусной, как обычно.

Я успокоилась, когда официант смел салфеткой крошки и принес кофе. Теперь-то мы наконец избавимся от его докучливой, зловещей близости! Но через пару минут он вернулся и, наклонив ко мне омерзительную физиономию, сообщил, что меня ждут в холле.

— Но этого не может быть — вероятно, это ошибка! Никто не знает, что я здесь, — возразила я, но он бесстрастно и упорно твердил, что меня кто-то спрашивает.

Р. посоветовал все же сходить и проверить. Поэтому я вышла в холл, где сидели и стояли несколько человек, дожидаясь своих друзей. С первого же взгляда я поняла, что ни с кем из них не знакома. Официант подвел меня к опрятно, неброско одетому мужчине средних лет с непримечательным округлым лицом и седыми усами. Его можно было принять за управляющего банком или другого добропорядочного гражданина. Кажется, он был лысым. Человек поклонился и поздоровался, обратившись ко мне по имени.

— Откуда вы меня знаете? — в изумлении спросила я. Я была уверена, что никогда не встречалась с ним раньше, но можно ли быть уверенной на все сто? Ведь человека с таким неприметным лицом, сколько ни встречай, все равно не запомнишь.

В ответ он пустился в подробные разъяснения, но говорил так быстро и тихо, что я улавливала лишь отдельные слова, не понимая общего смысла. Совершенно не в силах разобраться, о чем он толкует, я лишь смутно догадалась, что он просит меня куда-то пройти вместе с ним. Внезапно я узнала свой чемодан, стоявший на полу возле его ног.

— Что вы делаете с моими вещами? Как вы ими завладели?.. Служитель ни за что не позволил бы вам взять их в гардеробной, — сердито сказала я и наклонилась к ручке. Но не успела я дотянуться до нее, как незнакомец с неодобрительной ухмылкой схватил чемодан и вынес его за дверь.

Я пошла следом, негодуя и собираясь потребовать свои вещи обратно, однако на улице нас разлучили пешеходы, и я догнала его, лишь когда он свернул в узкий переулок с припаркованными автомобилями. Мне пришло в голову, что этот человек не в себе: не верилось, что он нарочно украл чемодан — с такой-то респектабельной внешностью!

— Что все это значит? Куда вы несете мои вещи? — спросила я, схватив его за рукав. Мы очутились как раз напротив большого черного лимузина, стоявшего рядом с другими машинами. Мой спутник поставил чемодан на подножку.

— Видимо, вы меня не поняли, — сказал он и теперь впервые заговорил внятно, чтобы я могла расслышать его слова. — Вот моя доверенность. Только из уважения к вам я не стал предъявлять ее внутри — у всех на виду.

Он достал из кармана голубой бланк и протянул мне. Но в перекрестном освещении уличных фонарей и автомобильных фар я успела разобрать лишь пару непонятных юридических фраз и свое собственное имя, украшенное замысловатыми завитушками и росчерками в старомодном стиле, после чего незнакомец поспешно спрятал этот плотный лист бумаги.

Едва я открыла рот, чтобы попросить разрешения изучить документ повнимательнее, как шофер черной машины слез с водительского сиденья и схватил мой чемодан, явно намереваясь поставить его в салоне.

— Это мое — прошу вас, не трогайте! — выкрикнула я и тут же задумалась, что делать, если человек не подчинится моему приказу. Но он тотчас отпустил ручку, словно все это было ему глубоко безразлично, и вернулся на свое сиденье, где, по-видимому, немедля погрузился в чтение вечерней газеты.

Тогда я впервые заметила официальный герб на блестящей черной дверце и увидела, что стекла матовые. Я вдруг ощутила слабую тревогу — не потому, что на секунду задумалась о серьезности положения, а потому, что часто слышала, как трудно выпутаться из нескончаемой, утомительной бюрократической волокиты, стоит лишь немного в ней увязнуть.

Почувствовав, что нельзя терять ни минуты, что нужно объясниться и убежать, пока меня еще сильнее не опутали этой смехотворной сетью непонимания, я обратилась к пожилому человеку, терпеливо стоявшему рядом. Я спокойно и рассудительно говорила о том, что ни в чем его не обвиняю, но что здесь несомненно произошла ошибка: я вовсе не являюсь той особой, которая указана в документе, — очевидно, имеется в виду какая-то моя однофамилица. Ведь у меня довольно распространенная фамилия, я могла вспомнить навскидку, как минимум, двух человек — киноактрису и новеллистку, носивших такую же. Умолкнув, я с тревогой взглянула на него, стараясь понять, как он воспринял мои доводы. Мужчина казался потрясенным, пару раз задумчиво кивнул, но так и не ответил. Ободренная его отношением, я решилась на смелый шаг, взяла свой чемодан и быстро зашагала обратно к ресторану. Человек не попытался меня остановить и, насколько можно судить, не преследовал меня, а я обрадовалась, что так легко отделалась. Видимо, когда сталкиваешься с бюрократическим аппаратом, главное — действовать посмелее.

Р. сидел за тем самым столиком, где я его оставила. Настроение у меня поднялось, я повеселела, оживилась и вновь поверила в себя. Усевшись за столик (и на сей раз прихватив вещи с собой), я поведала о недавних странных событиях. Я рассказывала довольно увлекательно, посмеиваясь над этой нелепой историей: мне и вправду казалось, что в моих устах она звучала весьма забавно. Но когда под конец я взглянула на Р., ожидая увидеть его одобрительную улыбку, то с изумлением обнаружила, что он сохранял серьезность. Он не смотрел на меня, а сидел, потупившись, и кофейной ложечкой рисовал на скатерти невидимый узор.

— Разве тебе не кажется смешным, что они могли так ошибиться? — спросила я, желая заставить его усмехнуться.

Тогда он и впрямь взглянул на меня, но с таким непроницаемым и тревожным лицом, что вся моя уверенность и хорошее настроение вмиг улетучились. В ту же секунду я заметила невзрачного официанта, который топтался поблизости, словно подслушивая наш разговор, и кровь застыла в моих жилах от ужаса.

— Почему ты молчишь? — в смятении выкрикнула я, так как Р. не проронил ни слова. — Неужели ты считаешь, что никакой ошибки не было?.. Что им действительно нужна была я?

Мой друг положил ложечку на стол и опустил руку на мою ладонь. Меня убили даже не его слова, а это нежное прикосновение, полное сочувствия и сострадания.

— Знаешь, на твоем месте, — медленно и словно через силу произнес он, — я бы пошел и выяснил, в чем тебя обвиняют. Ты ведь сможешь без труда удостоверить свою личность, раз действительно произошла ошибка. Если же ты не пойдешь, сложится нехорошее впечатление.

Теперь, когда впереди столько времени, чтобы поразмыслить над произошедшим, я порой задаюсь вопросом, прав ли был Р.? Быть может, лучше отстаивать личную свободу до последнего, даже рискуя уменьшить шансы на благоприятный исход? Но в тот раз я позволила уговорить себя. Я всегда высоко ценила его мнение и прислушалась. А еще мне показалось, что, если я уклонюсь от решения вопроса, то лишусь уважения Р. Но когда мы вышли в холл и я увидела, что опрятный, неприметный человек по-прежнему безучастно и отрешенно ждет, я задумалась и с тех пор постоянно размышляю над тем, искупает ли хоть чье-либо хорошее мнение все те страдания, которые уже выпали на мою долю и, вероятно, еще предстоят в будущем? Доколе, доколе же это будет продолжаться?