Над колониями Новой Англии повеяло свежим ветром возрождения. Присцилла как-то сразу заметила, что магазины и мастерские закрываются в полдень на время молитвы. Люди, которых она знала годами и которые раньше не проявляли никакого интереса к религии, теперь обратились к вере. Они собирались дома тесным кругом друзей или сходились всей семьей для того только, чтобы вместе помолиться. Охотно стали они посещать богослужения, приходили послушать проповедь священника и его комментарии к Слову Божьему. Идя по улице, Присцилла нередко слышала псалмы, доносившиеся из окон домов и даже из окон фабрик и мастерских. У ее поколения полуприхожан, которое, само не добившись особых успехов, пожинало плоды благочестия и праведности родителей, — у этого поколения стал вдруг расти интерес к вопросам веры. Словно эпидемия охватила сотни общин, то и дело в разговорах всплывали новые истории о чьем-то обращении. Однако Присцилла оказалась невосприимчивой к всеобщему «заболеванию».

— Ты просто одержимая! — кипятился Гиббс.

Присцилла работала за столом в его таверне. Перед ней лежала груда бумаг.

— Чего бы я добилась сегодня, если бы вчера порхала, как бабочка?

Питер сердито провел по полу шваброй. День выдался вялый, в таверне сидели только два старика, завсегдатаи заведения. За неимением других развлечений они неторопливо потягивали эль из больших кружек, читали газеты да ловили обрывки чужих разговоров. Сегодня их развлекали Присцилла с Питером.

— Послушай, посетителей нет, а на улице прекрасная погода. Давай съездим в гавань, — предложил Питер.

После своей первой прогулки они стали время от времени приезжать в гавань. Любили смотреть на залив, на стоящие в бухте корабли. Гуляли по набережной, держась за руки и наслаждаясь прикосновением к коже свежего морского ветра. В прохладные дни щеки Присциллы становились пунцовыми, соперничая яркостью цвета с ее рыжими волосами, и Питер согревал их ладонями, а потом губами. Там же, на набережной, они впервые поцеловались.

Однако сегодня Присцилла была всецело поглощена делами, и оторвать ее от бумаг оказалось нелегко.

— Не сейчас, Питер. Я должна срочно подготовить декларацию на судовой груз. — Перебрав три стопки листов, она нашла наконец нужный документ и принялась внимательно изучать список.

— Я очень тебя прошу, съездим. Для твоей же пользы.

— Ты мне не мать, и у меня много работы.

Питер, прислонив швабру к стене, подошел к столу и сгреб все документы в одну кучу.

— Питер! Что ты делаешь? — закричала Присцилла.

— Вот что! — ответил он, бесцеремонно сунув охапку бумаг в стоявшую за стойкой корзину. — На сегодня работа окончена.

Присцилла не на шутку рассердилась и продолжала бушевать. К удивлению Питера, она еще и выругалась. Раньше он никогда не слышал, чтобы Присцилла ругалась.

— Немедленно верни бумаги на место!

— Ты это серьезно?

По выражению ее лица Питер видел, что мог бы и не спрашивать.

— Думаешь, Дэниэл Коул сидит сложа руки или прогуливается по набережной? Как бы не так! Если я где-то дам слабину, он уничтожит меня или проглотит заживо. Приехав в таверну с документами, я надеялась побыть немного рядом с тобой, а ты ведешь себя, как капризный ребенок. Раз такое дело, отныне я буду работать дома.

Краска бросилась Питеру в лицо. Он вытащил бумаги из корзины и швырнул их на стол.

— Пожалуйста, миссис Стернз. Простите меня, я не столь умен, чтобы понять, какой крах грозит вашей финансовой империи из-за небольшой прогулки со мной. Кстати, на твоем месте я не стал бы так сильно нападать на Дэниэла Коула. Ты скоро станешь как две капли походить на него, вас невозможно будет отличить.

Присцилла ошеломленно смотрела на него.

— Ушам своим не верю! И это говоришь ты?

— Да, это говорю я, и это действительно так. После отъезда Филипа ты стала просто одержима мыслями о мести Коулу.

— Как я могу не думать о мести? — закричала Присцилла, и у нее брызнули слезы. — Этот человек уничтожил мою семью! Как мне не думать о возмездии? Я не успокоюсь, пока не причиню ему такие же страдания, какие он причинил мне.

— Присцилла, послушай себя! Послушай, что ты говоришь! Этот человек уже победил!

— О, нет!

— Да, и еще как! Ты стала такой же, как он, — вот его победа. Ты стала корыстной, злой и бесцеремонной! Ты больше не способна просто любить жизнь. И даже если ты создашь более могущественную финансовую империю, чем у Коула, это не вернет тебе ни умения радоваться простым вещам, ни веры.

Присцилла плакала, не сдерживаясь. Сейчас она ненавидела Питера за те слова, которые он кидал ей в лицо.

Их ссора закончилась неожиданно — входная дверь резко распахнулась, и в таверну влетел Скроггинз, торговец рыбой, он держал лавочку на Кинг-стрит, неподалеку от заведения Питера.

— Гиббс! Закрывай скорей таверну, идем со мной! — с порога бурно начал он. — Ты не пожалеешь!

Питер с изумлением посмотрел на Скроггинза. Тот тяжело дышал, лицо его раскраснелось — и при этом он сиял от радости. Иначе Гиббс решил бы, что где-то неподалеку пожар.

— Скроггинз, о чем ты?

— Уайтфилд! — воскликнул Скроггинз. — Проповедник из Англии. Он приехал к нам читать проповедь. Идем! Нельзя упускать такую возможность.

Дверь со стуком захлопнулась. Скроггинз побежал сообщать ту же новость сапожнику, мастерская которого находилась через улицу.

Прислонившись к стойке, Питер молчал и смотрел в пол, потом поднял глаза на Присциллу.

— Прости, что я накричал на тебя, — нарушил он долгую паузу. — Но я действительно так думаю.

В ответ Присцилла шмыгнула носом.

— Знаешь, — продолжал Питер, — я не в первый раз слышу об этом Уайтфилде. Люди говорят, что его проповеди открывают для них Слово Божье. Может, пойдем, послушаем сами? Что скажешь?

— Мы с Богом не разговариваем уже много лет, — тихо ответила Присцилла.

— А вдруг пришло время помириться?

Она только пожала плечами.

Питер долго прокашливался, затем неспешно пошел к дверям.

— Если я понадоблюсь тебе, я буду там.

— Питер? — Гиббс уже успел взяться за ручку двери, но остановился. — Если ты не против, я бы хотела пойти с тобой.

Послушать проповедь Джорджа Уайтфилда собрались тысячи жителей Бостона, и найти место для экипажа оказалось довольно сложно. Присцилле и Питеру пришлось довольствоваться не первыми рядами, но они прекрасно слышали каждое слово и хорошо видели молодого стройного человека с круглым лицом, энергичного и живого. Он говорил, бурно жестикулируя, вкладывая в проповедь весь жар своей души, всеми способами стремился донести до слушателей свою мысль.

— Существует расхожее мнение — а расхожее мнение нередко соответствует действительности, — что тьма сгущается перед рассветом. Обратимся ли мы к собственному опыту или вспомним, как складывались отношения людей с Господом, мы в любом случае обнаружим, что в особо тяжелом положении человеку на помощь приходит Бог. «Если враг придет как река, дуновение Господа прогонит его». В то же время, сколько бы мы ни мечтали о незыблемом процветании церкви и государства или об устойчивом благополучии своего тела, души и преходящих наших дел, мы неизменно обнаруживаем, что в жизни бывает всякое, после дождя часто вновь собираются тучи и в самой процветающей стране случаются такие пасмурные дни, что даже праведник начинает роптать: «Все люди — лжецы, и Господь забыл о милосердии».

Слова проповедника поразили Присциллу. У него, несомненно, был яркий талант оратора — каждое слово звучало четко, ясно, с верной интонацией. Уайтфилд говорил с людьми так, словно вел задушевную домашнюю беседу. Его речь не была похожа на научный трактат вроде тех, что она привыкла слышать по воскресеньям. Это был личный разговор о вере и Боге, беседа с глазу на глаз. При словах о ропщущем на Господа праведнике, что забыл Он о милосердии, душа Присциллы всколыхнулась. Она стала вслушиваться еще внимательнее.

— Но, братья мои, я не могу молчать и вот о чем: в лоне церкви больше неверующих, чем вне церкви. Я повторю это еще раз, задумайтесь: в лоне церкви больше неверующих, чем за ее пределами. Эти люди лишь рассуждают о Боге, но Ему нет места в их сердцах; они не знают надежды, просят Его о милосердии, но не приняли Спасителя. Нет ничего проще, чем славословить Господа, не веруя в Него и не надеясь на Него в душе своей.

Не ослышалась ли Присцилла? Этот проповедник осмеливается произносить столь резкие слова о церкви! Он развенчивает лицемеров, которые прячутся под маской благочестия и праведности, но на деле ничем не отличаются от простых смертных с их простыми чувствами. Много лет назад она доверяла сходные мысли своему дневнику, а теперь нашелся человек, который говорит то же самое открыто.

— Мало кто из христиан проявляет должное терпение и к своим близким; в наше время родные, увы, нечасто уживаются под одной крышей. В посторонних людях мы порой охотнее принимаем то, что не можем выносить в родственниках. Если бы Господь был так же нетерпим к нам, как мы нетерпимы друг к другу, Он неумолимо уничтожал бы нас день за днем. Не дьявол ли смущает вас соблазном уйти в сладкое забытье? Я больше не пойду в храм, я буду лежать на диване и предаваться праздности! Да спасет Господь души тех, кто поддался этому искушению!

В Мурфилде, на Кеннингтон-Коммон, в меня летели тухлые яйца и комья грязи, от которых моя сутана стала тяжела и не давала даже пошевелиться. И тем не менее всегда надежнее и спокойнее мне было в неопалимой купине, чем когда я пребывал в праздности. Помню, когда я читал проповедь в Эксетере, кто-то запустил мне в голову камнем и разбил лоб. Как же я был изумлен, узнав, что именно в эту минуту сила моих слов удвоилась. Вот что случилось: в одного слушавшего меня рабочего тоже запустили камнем. Я переживал за этого паренька больше, чем за себя, а он подошел ко мне и сказал: «Сэр, какой-то человек ранил меня, но Иисус исцелил мою рану — только теперь я услышал ваши слова и смог освободиться от оков». Спросите себя: разве не лучше дышалось бы вам сейчас, будь день не столь знойным? Холод взбодрил бы вас. В такую жару, как сегодня, хочется освежиться. Процветание и благополучие суть то же искушение: они усыпляют душу, и боюсь, что христиане избалованы ими.

Если бы не полная абсурдность такого предположения, Присцилла могла бы решить, что Питер подстроил для нее эту проповедь. Уж слишком все сходилось на ней. Уайтфилд заговорил о нежелании близких уживаться друг с другом — и она невольно вспомнила Филипа. Слова проповедника о благополучии, усыпляющем душу, тоже попали в цель. Она наслаждалась ложем праздности и больше не ходила в храм. Она променяла Бога на золото — и обеднела из-за этого.

— «О, вы пугаете нас!» — не раз слышал я. Вы думаете, я по неведению напугал вас? А я беспокоюсь: довольно ли я напугал вас? Не будет, полагаю, беды, если я отпугну вас от преисподней и от неверия. Так идите и передайте мои слова другим. Пусть помнят, что дурные люди несут в себе пламя преисподней. Господь же выхватывает нас из этого пламени, как головни. Благословен Господь, который отсрочил час расплаты, — у нас еще есть время проснуться, и для каждого тогда может наступить спасительный день! О ангел, посланник вечного завета, сойди к нам, благословенный утешитель! И пусть на тех, кто пока не обратился к Господу, снизойдет милосердие и Господь дарует им прощение.

Пусть пробудит Всевышний тех, кто погряз в грехе, и удержит стоящих на пороге бездны, ибо Иисус в силах сделать даже это. Аминь!

Толпа расходилась, и плача и улыбаясь сквозь льющиеся слезы. Потрясенной до самых основ своего существа вышла и Присцилла: какая пропасть пролегает между проповедью Уайтфилда и постылыми наставлениями, которые она постоянно слышала в церкви! На воскресные службы люди обычно приходят продемонстрировать обществу свою добропорядочность, а те, кто побогаче, — напомнить о своем социальном статусе, важно пройтись по храму к своей собственной, стоящей на видном месте скамье. Ни одна воскресная служба не обходится без славословий Богу, но что-то Присцилла не припомнит хотя бы одну проповедь, помогающую приблизиться к Нему. А впрочем, стремятся ли к этому сами прихожане?

Как сильно задела проповедь душу Присциллы! Каким новым и свежим было ее нынешнее состояние! Духовное пробуждение, заставлявшее жителей Бостона спешить на выступления Джорджа Уайтфилда, настало и для Присциллы. Как и тысячи других бостонцев, она поняла, что должна сама строить отношения с Богом и решить вопрос о своем спасении. Но более всего Присциллу всколыхнули слова Уайтфилда, произнесенные в самом конце проповеди: личная связь с Богом важнее богатства. Она почувствовала в своем сердце теплоту, которой ей так долго недоставало. Это была теплота Его любви.

Присцилла взяла руки Питера в свои и сжала их.

— Дорогой Питер, — сказала она, — мой дорогой Питер. Спасибо, что ты привел меня сюда. Знаешь, мне стыдно вспоминать, как я вела себя сегодня. В гневе я забыла все святое. Как бы мне хотелось отблагодарить тебя за чудо этого дня!

На щеках Питера появились его неизменные ямочки — он улыбался.

— Вообще-то, ты можешь отблагодарить меня, но я сомневаюсь, что ты выполнишь мою просьбу.

— Все, что у меня есть, — твое.

— Мне не нужны твои деньги, суда, склады.

— Тогда что тебе нужно?

— Мне нужна ты, дорогая моя Присцилла. Не твое имущество. Ты.

Присцилла вспыхнула.

— Что ты хочешь сказать?

Теперь Питер, в свою очередь, взял ее руки в свои.

— Я хочу сказать, что люблю тебя. Люблю с того самого дня, как ты привела свою лошадь ко мне в таверну. Наверное, я прошу слишком многого, но я хотел бы получить твою любовь. А взамен возьми мою.

Присцилла, высвободив одну руку, прижала ладонь к губам.

— Боже мой! Ну и день сегодня! — воскликнула она. — Питер, я не стою твоей любви.

Слезы мешали ей говорить.

— И я боюсь, что уже разучилась любить.

— Тогда позволь мне научить тебя этому.

— Да, Питер! Да! Научи меня любить! — Присцилла упала в его объятья.

Вернувшись домой, в гостиной они нашли Джареда и Энн, которые горячо обсуждали проповедь Уайтфилда.

— Вы были там? — взволнованно спросила Энн.

— Мне казалось, что мистер Уайтфилд обращается непосредственно ко мне, — невпопад ответила Присцилла. — Он сумел разбудить во мне чувства, уснувшие на долгие годы.

У Энн медленно потекли по щекам слезы.

— Я чем-то обидела тебя?

— Нет, — покачала головой Энн. — Просто сегодня Господь услышал мои молитвы.

— Ты молилась обо мне? — Присцилла не сводила с подруги удивленных глаз.

— Разве я могла этого не делать? Ты, наверное, даже не подозреваешь, какое огромное духовное влияние оказала на меня. Помнишь, как мы приходили к тебе домой и ты учила меня понимать Библию?

— Ты вела уроки Библии? — изумился Питер.

— О, она прекрасно знает Библию, Питер! — воскликнула Энн. И повернулась к подруге: — Ты не представляешь, как много значили для меня эти занятия. Именно ты помогла мне понять, что Бог любит меня — несмотря на то, что я женщина. Что Он наградил меня поэтическим даром и с моей стороны будет преступлением не использовать этот дар во славу Божью.

— Ты помнишь до сих пор?

— Присцилла, твоя смелость научила меня доверять Богу. Если бы не ты, я давно перестала бы писать стихи.

Присцилла ласково обняла свою подругу.

— Могу себе представить, как я разочаровала тебя потом.

— Вовсе нет! Я знала, что настанет день и Господь доведет до конца то, что Он задумал сделать с тобой.

Весь вечер молодые люди горячо обсуждали проповедь Уайтфилда и то удивительное духовное воздействие, которое оказало Слово Божье на колонию. Джаред вспомнил, как отцу приходилось заставлять его идти на службу в церковь и терпеть чтение Библии и молитв дома. И вот настал день — подумать только! — когда он по доброй воле отправился слушать проповедь и с нетерпением ждет минуты совместной молитвы с близкими.

— Мы не станем томить тебя ожиданием, — улыбнулся Питер.

Энн принесла из своей комнаты Библию, и Джаред предложил Присцилле выбрать отрывок для чтения. Все ждали, на чем она остановится.

— Знаю, — наконец сказала Присцилла. — Если никто не возражает, это будет восьмая глава Послания римлянам.

Энн начала читать:

«Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействуют ко благу. Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями. А кого Он предопределил, тех и призвал; а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил. Что же сказать на это? Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? …Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем».

Потом они приступили к молитве. Каждый молился не за себя, а за кого-то из близких. Джаред — за мать. Энн — за то, чтобы Джаред благополучно вернулся из Китая. Питер благодарил Бога за Присциллу. Это были не молитвы из сборников или воскресных служб, но горячие, идущие от самого сердца слова. Четыре человека вновь открыли для себя любовь Господа.

— Если бы отец мог нас сейчас видеть, — улыбнулся Джаред.

— Особенно тебя! — указала Присцилла пальцем на брата. — Ты всегда был таким непослушным.

Джаред откинулся на спинку кресла и вздохнул.

— И все же у меня кошки на душе скребут. Насмешка, да и только — мы здесь сидим и рассуждаем о Боге, и при этом с нами нет Филипа.

— Я выполнил твою просьбу, отец. Я нашел Библию.

Филип стоял неподалеку от селения Мадди-Ривер. Именно здесь, на пыльной грунтовой дороге, оборвалась жизнь Бенджамина Моргана. В руках Филип держал фамильную Библию Морганов.

— Посмотри, — сказал он и открыл книгу. Молодой человек начал читать имена, которые были написаны на первой странице: — Энди Морган, 1630; Кристофер Морган, 1654. И мое имя здесь тоже есть! Видишь — «Филип Морган, 1729, Филиппийцам 2:3,4». Этот стих выбрал для меня Нанауветеа — Кристофер Морган, — голос Филипа дрогнул. — А запись сделала Витамоо.

Молодой человек смотрел на свое имя в конце списка и чувствовал себя самозванцем. Энди Морган рисковал жизнью, чтобы привезти эту Библию и свою веру в Новый Свет. Кристофер Морган принес себя в жертву, проповедуя Евангелие среди племени наррагансетов. А что сделал он, Филип Морган? Чем заслужил право быть в этом списке? Ничем! Он не выполнил наказ Кристофера Моргана, не пошел путем, по которому направлял его стих Священного Писания, помещенный рядом с его именем. Он думал в первую очередь о собственных интересах, а не о нуждах семьи.

— Отец, я чувствую себя таким несчастным! — воскликнул Филип, возведя глаза к небесам. — Почему мне нельзя жениться на той, которую я люблю? Разве есть что-то дурное в моем желании вернуться к ней? — Филип опустился на колени. — Отец, я хочу иметь сына и стать отцом. Неужели это грех?

Библия скользнула у него из рук и упала на землю.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты увидел Витамоо. Я знаю, она тебе понравится. Она будет замечательной матерью для твоих внуков.

Филип посмотрел на то место, где лежал когда-то умирающий Бенджамин Морган, здесь он давал последнее напутствие сыну. Молодой человек прижался щекой к земле — совсем как в тот страшный день — и с мольбой в голосе прошептал:

— Отец, скажи мне, что я поступаю правильно. Скажи, что я должен поступить именно так. Ответь мне!

И Филип услышал голос отца. Он произнес те же слова, что и в день своей смерти: «Семья так важна, сынок, — быть может, важнее и нет ничего на свете. Помни об этом». Затем ясно услышал голос Кристофера Моргана: «Позаботься, чтобы твои близкие жили в любви и согласии». Филип вспомнил и свои слова, сказанные в ответ: «Бог свидетель, я приложу все силы, чтобы завершить то, что начато сегодня: семья Морган должна воссоединиться».

Филип Морган лежал на том месте, где умер его отец, и плакал, пока не обессилел.

Накануне отплытия Джареда Моргана в Китай Присцилла устроила небольшую вечеринку. Общим советом решили отпраздновать это событие в узком кругу друзей и родственников. В саду за домом накрыли праздничный стол, который ломился от яств: дикая индейка, жареный гусь, яблочные пироги и засахаренные фрукты — чего здесь только не было. Гостей позвали немного; приглашение получили первый помощник Джареда Джеймс Мэйджи и комендор Руди Шоу, оба явились с разодетыми в пух и прах дамами. Присцилле пришлось приложить определенные усилия, чтобы виновник торжества тоже присутствовал на приеме в свою честь: Джареду очень хотелось перед выходом в плавание еще раз осмотреть судно. К счастью, вмешалась Энн и уговорила его провести этот вечер дома. Был, разумеется, и Питер Гиббс. Буквально только что он вывесил на дверях церкви объявление о своей помолвке с Присциллой Морган Стернз.

— Я поняла, что Питер любит ее, в тот самый день, когда Присциллу выставили к позорному столбу, — улыбаясь, сказала Энн. — Это было видно по его глазам.

— Странно, — усмехнулся Джаред. — По-моему, если мужчина влюбляется в женщину, когда видит ее у позорного столба, с ним что-то не в порядке.

— Признаться, способность вашей семьи притягивать к себе разного рода неприятности заставила меня призадуматься, — засмеялся Питер. — А вообще-то началось все давно, с того дня, как она привела свою лошадь в мою таверну.

— Тебе не надоело рассказывать об этом? — поддела своего жениха Присцилла и быстро переключила разговор на Джареда и его путешествие в Китай.

— Я тебе завидую, — сказал Питер. — Мне бы тоже хотелось посмотреть мир.

— Это можно устроить, — широким жестом Джаред положил руку ему на плечо. — У меня на судне найдется место еще для одного матроса.

— Ну уж нет! — закричала Присцилла. — Я не вынесу двухлетней разлуки. — Поняв свою бестактность, она обернулась к Энн: — Пожалуйста, прости меня, дорогая. У меня как-то сорвалось с языка…

— Ты сказала только, что очень любишь Питера, и ничего больше, — по-прежнему благожелательно ответила Энн и постаралась все свести к шутке: — Скорей бы Джаред вернулся! Ведь он обещал привезти мне из Китая самого лучшего шел… — Она осеклась на полуслове. Замолкли и все сидевшие за столом.

В дверях стоял Филип Морган, с головы до ног перепачканный в грязи.

— Надеюсь, я не опоздал пожелать своему младшему брату счастливого плавания?