Период становления колоний в Америке — это эпоха борьбы и перемен. Прежде всего перемены коснулись духовенства, которое постепенно утрачивает авторитет и уступает лидирующие позиции в обществе. Изначально предводителями колонистов были священники и наиболее ревностные прихожане, в чьих дневниках мы находим множество ссылок на Библию. Однако к началу войны за независимость власть начинает прибирать к рукам растущий класс дельцов и аристократов. Хэнкок, Джефферсон, Франклин и Вашингтон были выходцами из состоятельных слоев общества.

Разразившийся духовный кризис приходится на конец XVII — начало XVIII века. На смену глубоко набожным первым колонистам пришли поколения, сформировавшиеся уже в Америке и не разделявшие религиозных идеалов своих предшественников. Церковь, влияние которой сильно пошатнулось, предприняла попытку сделать прихожанами неверующих молодых людей, опираясь на веру их родителей, — явление, известное как «Неполный завет» (Halfway Covenant). Результатом неизбежно стал рост лицемерия духовенства и равнодушия прихожан.

Главной заботой колонистов теперь оказалось не служение Богу, но стремление к личному обогащению, что закономерно вызвало рост должностных злоупотреблений и коррупции в правительстве, — причина, по которой первые колонисты покинули Англию. Лишь чудо Божьего милосердия — Великое Пробуждение — помогло им вернуться к основам духовности. Такова вкратце историческая обстановка, на фоне которой разворачивается действие романа «Колонисты». В центре его — семья Морган, члены которой не остались в стороне от конфликтов и соблазнов, типичных для своего времени. Лишь постепенно они приходят к осознанию непреложных духовных ценностей, обретают понимание, что своекорыстие и эгоизм ведут к раздорам и страданиям, а самоотречение дарит радость и любовь.

В романе «Колонисты» я попытался создать персонажи, представляющие основные слои колониального общества.

Филип — органичная частичка академического мира Гарварда. Но, столкнувшись с индейцами-христианами из племени наррагансетов, он открывает для себя простую истину: духовная глубина человека не определяется достижениями, замеренными по шкале академических успехов.

В образе Присциллы находит отражение конфликт духовности и стремления к обогащению и власти.

Бурное развитие личности, которое станет отличительной чертой американцев, особенно характерно для образа Джареда. Именно ему, попавшему на борт пиратского судна, довелось испытать на себе, что же это такое — примитивная форма демократии. Опыт Джареда окажет затем глубокое влияние на его детей, которые станут участниками войны за независимость.

Дэниэл Коул представляет стихийно развивающееся торговое сословие, которому чужды и вера, и нравственность, и даже простое уважение к человеческой жизни.

Первые колонисты с неизбежностью получили еще один важный нравственный урок: подлинное христианство не ограничивается отдельной культурой или этнической группой. В этом контексте особую ценность имеют многочисленные истории о северо-американских индейцах, чью жизнь изменил Иисус. Часто им приходилось платить за свою веру дорогой ценой: оказавшись между двумя враждующими группировками, многие из них пали жертвами насилия и убийств. Единственным утешением для них могли служить слова апостола Павла, который знал о подобных тяготах не понаслышке: «Наше же жительство — на небесах, откуда мы ожидаем и Спасителя, Господа нашего, Иисуса Христа».

Великое Пробуждение стало первым общеамериканским движением, призванным объединить разрозненные колонии, в которых был чрезвычайно силен дух индивидуализма. Но Дух Божий, судя по всему, ничего не желал знать о границах между колониями, как не учитывал он при своем перемещении национальность или племенную принадлежность, увлекая за собой англичан, голландцев, немцев, наррагансетов, вампаноагов и так далее, и так далее. Приведенный в эпилоге рассказ о возрождении, начавшемся в резервации наррагансетов, соответствует действительности.

Внимание, которое в эпоху Пробуждения стало уделяться личной вере в Иисуса, придает всей атмосфере того времени подлинно евангелический характер. Кроме того, начавшееся возрождение имело далеко идущие последствия. Постепенно окрепло влияние обновляющегося духовенства. Значительны были позитивные социальные изменения, что, между прочим, отмечает в автобиографии Бенджамин Франклин. Великое Пробуждение привело к духовному объединению колоний, и Библия опять стала в Новой Англии самой важной книгой. Это возрождение христианской веры объясняет многочисленные упоминания Бога и Библии в документах, связанных с основанием США.

Что касается происхождения демократии, конгрегационалистская форма церковного управления, безусловно, послужила одним из первых ее прототипов, но колонисты еще не окончательно избавились от верховенства аристократии. Свидетельством тому является ежегодное раболепное выражение почтения к социальной элите при распределении мест в церкви. На того, кто занимал место, не положенное при его социальном статусе, налагалось взыскание. Фактически формирование демократии началось в маргинальных слоях общества, в частности, к моему удивлению, на пиратских судах. Именно это открытие заставило меня отправить Джареда в плавание не на борту торгового судна, где существовала жесткая субординация, а сделать из него пирата.

Название пиратской шхуны «Голубка» я позаимствовал у реально существовавшего в интересующий нас период торгового судна, которое делало рейсы в Средиземноморье. Согласно сохранившимся документам, в 1736 году его экипаж поднял мятеж (впрочем, я использовал для романа лишь название судна, но не его историю). Названия остальных кораблей также взяты из достоверных источников, за исключением имени «Спасение», которое является вымышленным.

История о превращении в пирата майора Стида Боннета (глава 23) почерпнута мною из документов. Фактом является и суд над майором, который состоялся в 1718 году.

История войны Короля Филипа, как это ни прискорбно, также соответствует действительности. В рассказе о ней упоминаются реально существовавшие лица.

Природа исторического романа предполагает изложение вымышленных событий на соответствующем эпохе фоне. Из бытовавших в конце XVII — начале XVIII века реалий и культурных практик в романе упомянуты: обычаи, связанные с похоронами (перчатки, кольца, надгробие, расходы на похороны, обряд погребения); постоянная угроза столкновения с волками и вознаграждение за подстреленного волка; обычай хранить провизию в кладовой; уклад университетской жизни (процедура поступления, разговоры по-латыни, особенности курса обучения); ход церковной службы и внутреннее обустройство церкви (скамьи с ограждением и т. д.). Проделки героев, описанные в главе 3, позаимствованы из исторических источников. Также документально обоснованны эпизоды, связанные с ухаживанием и вступлением в брак (добрачная близость одетых и запеленатых в простыни влюбленных, переговорное устройство для влюбленных, свадебная церемония). Воссоздать резервацию наррагансетов мне помогла карта, составленная в 1709 году. Описывая улицы Бостона и бухту Бэк, я обращался к карте капитана Джона Боннера от 1722 года. Поселения «молящихся индейцев» и их локализация; Дерево смерти, на котором было повешено множество людей; жестокое обращение с командой, имевшее место на борту торговых судов, также являются фактами истории.

Большие семьи, подобные семье Энн Пирпонт, в которой было четырнадцать детей, считались для своего времени нормой. Количество детей в семье Морган я ограничил, чтобы не усложнять сюжет.

Историческими личностями в романе являются индейский вождь Король Филип, первый христианский мученик из североамериканских индейцев Джон Сассамон, миссионер Джон Элиот, проповедник Джордж Уайтфилд и упомянутый мимоходом недоброй памяти губернатор Эндрос.

Вымышленные герои — члены семьи Морган, Витамоо и Вампас (хотя эти имена типичны для эпохи), Дэниэл Коул, Энн Пирпонт и Питер Гиббс. Пенелопа и члены семьи Чонси тоже вымышленные персонажи, хотя я использовал фамилию Чарльза Чонси, который был вторым ректором Гарварда в 1654–1672 годах. Капитан «Голубки» и члены ее экипажа, равно как жестокий и подлый капитан Барлоу — плод воображения автора.

Несколько слов об исторических документах и подлинных источниках, упомянутых в романе. Это перевод Библии на алгонкинский язык, выполненный Джоном Элиотом; книга Джона Хиггинсона «Дело Господа и Его народа в Новой Англии», которую читает Бенджамин Морган; книга «Псалмы залива» и песни из нее. Фразы на алгонкинском языке приводятся по обширному исследованию Роджера Вильямса «Ключ к американскому языку». Все стихи, автором которых названа Энн Брэдстрит (первая женщина в Америке, завоевавшая признание своим поэтическим творчеством), действительно написаны ею. Песня Филипа «Малютка Мохи» передавалась из поколения в поколение; ее текст приводится в «Летописи Америки». «Бостонский вестник» — первая газета, появившаяся в колониях. Индейская песня о вере, которую исполняют «молящиеся индейцы» в главе 7, называется «Гимн, услышанный под открытым небом», и относят ее к эпохе пилигримов; эту песню поют по сей день. Проповедь Джорджа Уайтфилда включает фрагменты двух проповедей — «Место для всех» и «Неопалимая купина».

Стихи, приписанные Энн Пирпонт, взяты из разных источников. Стихотворение для надгробного камня было выбрано из немногих интересных надписей, зафиксированных в намогильных памятниках того периода. Стихотворение «О, дитя» использовано мною с любезного согласия талантливого поэта Джудит Дим из Пайн Вэли (Калифорния); стихотворение Энн о любви написала моя одаренная пятнадцатилетняя дочь Элизабет.

В главе 7 мне хотелось острее передать страх и отчаяние Филипа, впервые попавшего к индейцам и не понимавшего, о чем они говорят. Потому я оставил реплики на алгонкинском языке без перевода. Читателю вместе с Филипом приходится догадываться о намерениях индейцев по выражению их лиц, жестам и действиям. Но, допуская, что кто-то хотел бы видеть этот эпизод не «немым», я предлагаю ниже другой его вариант — со всеми переведенными репликами.

— Англичанин! — закричал один из индейцев, указывая на него. Филип застыл на месте словно изваяние. Бежать было бесполезно. Он не столь проворен, к тому же им ничего не стоило подстрелить его. Стараясь не терять самообладания, он настороженно следил за приближающимися индейцами. Двое из них были молоды, а третий постарше — скорее всего, ему уже шел пятый десяток. Молодые индейцы имели при себе ножи и луки. Их товарищ держал в руках мушкет. Один из индейцев, молодой человек хмурого вида, остановился в отдалении, а его спутники вплотную подошли к Филипу.

— Кто ты? — громко вопросил старший. Рядом с ним плечом к плечу стоял индеец с пером в волосах.

Филип смущенно пожал плечами.

— Я не знаю вашего языка, — сказал он. — Вы говорите по-английски?

— Где ты поселиться? — крикнул индеец с пером, словно это могло помочь Филипу разобраться в сказанном.

— К сожалению, я вас не понимаю, — самым благожелательным тоном произнес Филип. — Я ищу поселок «молящихся индейцев». Вы не знаете, где он находится?

Индеец с мушкетом покачал головой и усмехнулся.

— Мы друг друга не понимать!

Филип снова пожал плечами. Молодой индеец, наблюдавший за разговором со стороны, стоял, сложив на груди руки. Он не сводил с непрошеного гостя ненавидящих глаз.

— Говори! — закричал индеец с пером и ударил Филипа по плечу.

Филип пошатнулся, но устоял на ногах.

— Я не желаю вам зла, — медленно выговорил он. — Позвольте мне продолжить мой путь.

Индеец с пером рывком сорвал с головы Филипа шляпу и с простодушным изумлением осмотрел ее. Затем нахлобучил шляпу на себя, предварительно вытащив из волос перо. Краснокожие засмеялись, даже хмурый индеец чуть улыбнулся бледной улыбкой.

Филип не предпринимал никаких попыток вернуть себе шляпу. «Пусть берет. Не погибать же из-за нее», — решил он.

Между тем индейцу в шляпе пришла в голову новая мысль. Он взял свое перо и воткнул его Филипу в волосы. Это вызвало очередной взрыв смеха. Филип не шелохнулся. Его щеки пылали от гнева.

И тут индеец в шляпе внезапно рассвирепел: ему, по-видимому, не понравилось, что Филип не принимает участия в общем веселье. Ткнув молодого человека кулаком в плечо, он крикнул:

— Давай драться!

Как ни унизительно чувствовал себя Филип, когда индейцы потешались над ним, он предпочел бы смех, а не злость.

— Боишься?

Филип получил еще один удар кулаком. Тогда он поднял обе руки с открытыми ладонями и шагнул навстречу своему обидчику. В тот же момент хмурый индеец сказал:

— Убей его! — Он произнес эти слова низким, гортанным голосом, полным холодной ярости. Индеец в шляпе вопросительно взглянул на своего старшего товарища. Тоскливо озираясь по сторонам, Филип подумал, что дерево, когда-то увешанное телами краснокожих, вот-вот станет немым свидетелем гибели английского колониста.

— Пусть живет, — ровным голосом произнес самый старший из индейцев и, повернувшись к Филипу спиной, добавил: — Никаттамутта!

— Убей его! — гневно вскричал хмурый индеец.

— Идем! — отчеканил старший.

И с этими словами он зашагал прочь; его товарищи, окинув Филипа злым взглядом, последовали за ним. Филип молча смотрел, как они уходят. Отойдя на некоторое расстояние, индеец, который забрал шляпу, снял ее и швырнул как можно дальше.

Филип не сходил с места в продолжение получаса: он боялся, что индейцы затаились в лесу и, как только он шевельнется, выстрелят. Наконец, дрожа всем телом и беспрестанно оглядываясь, он на ватных ногах кое-как доковылял до шляпы. Вытащив из волос перо, молодой человек положил его на землю. До самых сумерек он брел в направлении, противоположном тому, откуда появилась эта троица.

Джек Кавано

Сан-Диего,

1994