О том, что Великая Топь лежит к северу от озера Вордон у реки Чиппуксет, Филип Морган знал со школьной скамьи. Здесь произошло одно из самых знаменитых сражений войны Короля Филипа. История колоний на тот момент, когда Филип постигал науки в школе, насчитывала уже около ста лет. Хотя в масштабах истории человечества это был очень короткий период, он, тем не менее, давал учителю достаточно материала для нескольких уроков. Один из таких уроков педагоги Новой Англии как раз и посвящали войне Короля Филипа.

Зимой 1675 года объединенные силы колонистов под командованием Джосайи Уинслоу уничтожили укрепленную деревню наррагансетов, спрятавшуюся посреди Великой Топи на маленьком острове. Для колонистов — а они не имели опыта сражений на болотах — это было значимой победой, поскольку деревня наррагансетов считалась одним из самых неприступных индейских поселений в Новой Англии.

Одержать победу над краснокожими англичанам позволило счастливое стечение обстоятельств. Наррагансетов предал их соплеменник по имени Питер. Он не только показал колонистам потаенные тропы, но и вывел их войска прямо к селению. Погода тоже подвела индейцев. Зима выдалась на редкость холодной, и болото промерзло насквозь. Это позволило колонистам благополучно преодолеть доселе непроходимые топи. Передовые отряды англичан подошли к деревне как раз там, где индейцы не успели возвести укрепления. Колониальные войска ворвались в селение через брешь в оборонительных сооружениях. Хотя значительной части индейцев удалось спастись бегством, сотни женщин и детей были истреблены, а вигвамы сожжены. По приблизительной оценке, в тот день погибло двести краснокожих мужчин и триста женщин и детей.

Устало погоняя лошадь, Филип скакал к Великой Топи; молодой человек надеялся, что совсем скоро он найдет Библию и сможет вернуться в Кембридж. Утешало его и то, что он двигался на восток, а значит, приближался к дому.

Проехав несколько миль лесом, он увидел небольшую возвышенность — за ней начиналась Великая Топь. Медленно и очень осторожно пробирался Филип по извилистой, заросшей мхом тропе, пока не заметил маленький холм площадью пять-шесть акров. На нем теснилось около дюжины вигвамов — похожих на те, что он видел в резервации; над жилищами индейцев мирно поднимался дымок. Не успел молодой человек приблизиться к поселку, как из вигвамов, точно по команде, высыпали их обитатели; спустя минуту навстречу путешественнику вышла вся деревня.

— Как поживаешь, нетоп?

Молодой человек невольно улыбнулся, услышав из уст вождя это панибратское приветствие. По легенде, такими словами встречали индейцы Роджера Вильямса, основателя Провиденса. Это приветствие представляло собой сочетание английского «Как поживаете?» с алгонкинским словом «друг».

Теплый прием, оказанный Филипу, заставил молодого человека несколько приободриться и забыть о своих тревогах. Вождь, индеец с бочкообразной грудью, носящий имя Куиннапин, принял его как дорогого гостя и пригласил разделить с ним трапезу.

Войдя в вигвам вождя, Филип оторопел, увидев множество людей, неподвижно сидящих на роскошных беличьих шкурах. Они пришли послушать, о чем будет говорить Куиннапин с чужестранцем. Филипу подали кашу из кукурузной муки, жареное мясо, каштаны и ягоды. Хозяин вел себя очень любезно, хотя почти не улыбался. Это было характерно для наррагансетов. Улыбка ассоциировалась у них с обманом, а посему они руководствовались принципом «никогда не доверяй тому, кто улыбается».

Филип очень быстро выяснил, что Библии Морганов у индейцев с Великой Топи нет. Однако Куиннапин рассказал ему о том, что какая-то ценная Библия — возможно, та самая, которую ищет Филип, — хранится в племени хассанемеситов.

— Не отчаивайся, — утешил Куиннапин Филипа, увидев, что тот расстроен. — Ты не зря приехал сюда. Придет время, и Господь откроет нам причину, по которой ты здесь оказался.

Филип знал, что Джон Элиот, Дэниэл Гукин, Кристофер Морган и многие-многие другие миссионеры привели ко Христу немало краснокожих, тем не менее ему было странно слышать, как индейцы молятся Богу, просят Его простить их грехи, благодарят за новый день и хороший урожай. Все это в сознании молодого человека было прочно связано с церковью. Но люди, живущие на Великой Топи, поклонялись тому же Богу, что и он, и делали это так же, как он.

— Почему вы здесь живете? — спросил Филип вождя.

— Тут наш дом, — ответил Куиннапин. У него было круглое лицо с пухлыми щеками, которые подпрыгивали, когда он жевал мясо. — Куда еще нам деваться?

— Просто здесь такая глушь, — поспешил пояснить свою мысль Филип. — Живи вы ближе к Уикфорду, Потакету или Провиденсу, чаще бы встречались с другими людьми.

— Дело не в том, что мы живем в глуши, — сказал вождь. — Никто не стремится сблизиться с нами. Колонисты хотят, чтобы мы держались от них подальше, нас это тоже устраивает. Так проще сохранить мир. Мы не доверяем друг другу.

В ответ на эти слова Филип процитировал Библию: «Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе».

Куиннапин понимающе кивнул.

— Ты прав, чужестранец, — спокойно произнес он. — Если, конечно, не вспоминать о войне… Нелегко вычеркнуть из памяти эти годы. Те, кто сегодня разделил с тобою трапезу, с молоком матери впитали недоверие к белым людям. Англичане сослали наших отцов и дедов на пустынный Олений остров; там нельзя было найти ни пищи, ни крова. Но белые люди лицемерно заявляли, что отправляют наших соплеменников туда для их же блага. Индейцам-христианам, которых пощадили и оставили в поселениях, не разрешалось удаляться от дома более чем на милю. Если они нарушали это правило, их убивали на месте. Им не давали охотиться, пасти скот и выращивать зерно.

Мой дед, Джоб Каттенанит, один из «молящихся индейцев», ушел из поселения, чтобы спасти троих своих детей, — их взяли в плен индейцы из вражеского племени. Майор Дэниэл Гукин выдал ему письменное свидетельство, в котором говорилось, что мой дед — человек, заслуживающий доверия. В пути деда схватили разведчики капитана Хенчмена. Он безбоязненно вышел им навстречу — ведь у него был пропуск. Сначала его хотели убить на месте, но потом отвели к Хенчмену. Мой дед — а он хорошо говорил по-английски — рассказал о цели своего путешествия и показал документ, выданный Гукином. Капитан отправил моего деда в Бостон в сопровождении вооруженной охраны; там его на три недели бросили в тюрьму, а потом сослали на Олений остров. Больше я его не видел.

— Я сочувствую вашей потере, — тихо произнес Филип, вертя в руках прутик. Рассказ вождя разбередил его собственную рану, и он вновь ощутил острую боль от потери отца.

Куиннапин указал на пожилого индейца с короткими седыми волосами; правый глаз мужчины был полузакрыт.

— Брата и отца Песакуса взял в плен капитан Моузли.

— Моузли, — повторил Филип. — Кажется, я о нем слышал. Он славился своей жестокостью.

— Он самый. Моузли и его люди схватили отца и брата Песакуса, которые ушли от поселения больше чем на милю. Сначала Моузли допрашивал пленников поодиночке. Он обвинил их в нападении на колонистов и ранении капитана Хатчинсона. Отца Песакуса привязали к дереву. Старик попытался объяснить, что он из «молящихся индейцев» и что они с сыном просто-напросто охотились на оленя. Его допрашивали несколько часов. Над его головой — солдаты хотели, чтобы он взял на себя чужие преступления, — произвели холостой выстрел. Потом Моузли взялся за сына. Первым делом капитан заявил ему, что они убили старика, убьют и его, если он не признается в том, что стрелял в капитана Хатчинсона. Брат Песакуса сознался лишь в том, что он христианин. Тогда Моузли велел привести старика и, связав его вместе с сыном, продолжил допрос. Задержанные твердо стояли на своем; капитан Моузли приказал расстрелять обоих.

В вигваме стало необыкновенно тихо; в глубокой сосредоточенной тишине было слышно, как, разгораясь, потрескивает костер. Индейцы смотрели на Филипа выжидательно и спокойно. Молодой человек хорошо видел их темные лица, на которые падали красноватые отсветы пламени. Ему хотелось сказать соплеменникам Куиннапина, что не все колонисты похожи на капитана Моузли. Но когда эти слова уже готовы были слететь с его языка, он понял, что это ложь. Да, действительно, чтобы обратить индейцев в христианство и приблизить их к цивилизации, колонисты посылали к ним миссионеров. Но они никогда не относились к индейцам как к равным, как к братьям и сестрам во Христе. Большинство поселенцев считали, что краснокожие, так же, как и негры, годились лишь на роль слуг.

— Как удается убедить кого-то из индейцев присоединиться к вам? Ведь, став христианами, они оказываются в изоляции от своего народа, — спросил Филип.

Вождь взглянул на него с удивлением.

— Странный вопрос для того, кто знаком с Библией. Наша вера не может быть показной — ведь мы чужие и для вас, и для своего народа. Мы считаем за честь страдать так же, как страдал наш Господь.

И Куиннапин торжественно процитировал Писание:

— «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас».

Слова Куиннапина согрели душу Филипа Моргана. Если бы Филип не боялся ненароком обидеть этого славного человека, он бы расплылся в радостной улыбке. Живая вера индейца произвела на него глубокое впечатление. Филип вырос среди бесконечных теологических споров и теоретических рассуждений о греховности человека и искуплении грехов человечества Христом. И вот он оказался лицом к лицу с теми, кто, приняв в сердце Иисуса, выбрал жизнь, полную страданий и гонений. Впервые в жизни Филип устыдился того, что он избрал научную стезю; вся его вера, которую он почерпнул из книг, была тусклой свечкой по сравнению с бушующим пламенем веры этих людей.

Вечером наррагансеты спели гостю гимн. По своему обыкновению, они исполняли его без улыбки, зато искренне и задушевно; в глазах индейцев светилась надежда, о которой говорилось в песне:

Утром Куиннапин объяснил молодому человеку, как найти хассанемеситов. Долгих два дня Филипу предстоит идти вверх по течению реки Потакет. На третий день он увидит глухую, заросшую травой и мхом тропу — ее пересекает река. Если Филип будет продвигаться по этой тропе дальше на восток, то примерно через милю выйдет к деревне хассанемеситов. Куиннапин посоветовал не брать с собой лошадь — по таким дебрям невозможно проехать верхом. Он обещал заботиться о ней до тех пор, пока Филип не вернется.

Не без колебаний Филип пустился в путь пешком. Не то чтобы он не доверял Куиннапину, просто втайне лелеял надежду, что к деревне хассанемеситов проложена дорога и он обернется в два счета. Раз нет дороги, значит, не будет и таверн. Ему придется пробираться по лесу в полном одиночестве. Даже мысль об этом приводила Филипа в трепет, и когда он заговорил с вождем, его голос дрожал и срывался. Но разве мог он сказать людям, ежедневно страдающим за свою веру, что он готов прекратить поиски Библии из-за страха перед пешим переходом?

— Да хранит тебя Господь, — благословил его на прощание Куиннапин. — И пусть Он поможет тебе найти то, что ты ищешь.

Примерно через час пути Филип ощутил, что ходьба пошла ему на пользу. По мере того как он продвигался вперед, страхи отступили, и им овладело чувство спокойной уверенности в себе. Ничто больше не тревожило молодого человека. Ему незачем было беспокоиться ни о воде — дорога шла вдоль реки, ни о еде — ею снабдили его индейцы с Великой Топи. На поясе у Филипа покачивался мешочек с сушеным мясом и жареным кушаньем, который наррагансеты называли «нокаке».

Позаботились индейцы и о его обуви. На ногах молодого человека красовались мокасины из оленьей кожи. Они идеально подходили для путешествия по сырому лесу — оленья кожа была отлично выдублена и смазана жиром. На Филипе были шерстяные брюки и носки и рубашка с открытым воротом. На случай непогоды у него имелись куртка и одеяло. Голову защищала шляпа с широкими полями.

Спустя два часа после начала путешествия Филип чувствовал себя полным сил и готовым к приключениям. Для того, кто с утра до ночи просиживал, склонившись над книгами, это было новое и приятное ощущение.

Первый день пути пролетел незаметно. Филип решил сделать привал уже под самый вечер, под закат. Он разложил костер — гораздо большего размера, чем было нужно для него одного, поел и устроился на ночлег. Звуки леса — шорохи, скрип деревьев, потрескивание костра, ворчание реки, пронзительные крики птиц, легкие шаги животных — тревожили его, мешали уснуть. Звуков было великое множество, но среди них не хватало самого желанного — звука человеческого голоса. В последний раз Филип слышал голос человека рано утром, покидая Великую Топь. До сих пор он не осознавал, как много значит для него общество других людей.

Молодой человек плотнее закутался в одеяло. Закрыв глаза, он воскресил в памяти свою невесту и стал бережно перебирать в уме связанные с ней воспоминания: вот они обсуждают свадебную церемонию, вот говорят о будущей семейной жизни, вот он шутливо подталкивает Пенелопу в бок и она заливисто смеется. Но когда Филип, постепенно теряя власть над прошлым, стал погружаться в сон, он услышал медовый голос девушки-индианки, которая вновь и вновь повторяла его имя.

Второй день тоже прошел без происшествий — правда, несколько раз молодому человеку казалось, что за ним кто-то следит. Взгляд его уловил какое-то неясное движение, но когда Филип оборачивался — никого не видел. Так он и не понял: был ли это олень или у него просто разыгралось воображение?

А вот ночь выдалась долгой и мучительной. Не успел Филип смежить очи, как ему привиделся страшный сон. Ему снилось, будто он идет по лесу. Раздвигая ветки, он вглядывается в просветы между деревьями и вдруг уголком глаз замечает какое-то движение. Он оборачивается и видит, как, сокрушая все на своем пути, на него надвигается огромное торговое судно. Корабль мчится стремительно. Филип хочет бежать… но его ноги вязнут в песке. Еще мгновение — и он погибнет. В последнюю секунду крайним усилием воли он заставляет себя сделать рывок и, шатаясь, отбегает. Но недалеко. Он вновь пробует бежать и — увы! — не может. Тогда, готовясь умереть, Филип закрывает глаза, однако корабль внезапно останавливается, прижав его ноги к земле. Низко-низко, чуть ли не задевая Филипа крыльями, над ним кружатся чайки с человеческими головами и пронзительно хохочут.

И тут Филип слышит оклик. Он оборачивается — и видит отца. Нос корабля упирается Бенджамину Моргану прямо в грудь. Отец протягивает руки к Филипу, моля о помощи угасающим голосом. Филип напрягается изо всех сил, но не может сдвинуться с места. С палубы корабля, перегнувшись через поручень, на него смотрят двое: матрос и индеец. Он должен выбраться и помочь отцу, прежде чем они сойдут с корабля! Филип с лихорадочной быстротой пытается откопать свои ноги. Между тем чайки начинают хором выкрикивать его имя. «Не обращай внимания, — уговаривает Филип сам себя, — копай, копай…» Но в следующий момент он уже видит матроса и индейца внизу. И больше не слышит криков отца. Бенджамин Морган лежит плашмя, безжизненно вытянувшись. Матрос и индеец проходят мимо мертвеца, даже не взглянув в его сторону. И приближаются к Филипу. Молодой человек в ужасе продолжает копать, но яма, словно заколдованная, вновь и вновь заполняется песком. И вот матрос и индеец стоят прямо над ним. Филип, примирившись с мыслью о смерти, вскидывает глаза и смотрит в лицо своим палачам. Чайки дико хохочут. Матрос поднимает ногу, обутую в тяжелый тупоносый башмак, и ставит ее на грудь Филипу. О, как трудно дышать! Хватая ртом воздух, Филип пытается сбросить ногу. Тщетно! Матрос склоняется над ним, продолжая все сильнее и сильнее давить ему на грудь.

Молодой человек пробудился в холодном липком поту. У него начался припадок удушья. Корчась на земле, он ловил ртом воздух и хрипел. Сознание гасло. На мгновение Филипу почудилось, что из-за куста показалось удивленное лицо индейца. Изнемогая от кашля, Филип закрыл глаза, а открыв их, никого не увидел.

Приступ длился около получаса. Когда он миновал, Филип Морган был мокрым как мышь. Его горло и легкие горели огнем. Он чувствовал себя беспомощным и одиноким.

— Да, у нас есть Библия, — сказал первый же индеец, которого он встретил в селении хассанемеситов.

Филип добрался до поселка на третий день путешествия. Молодого человека сразу же отвели в небольшое строение — оно служило домом молитвы. Там его представили невысокому индейцу средних лет с дружелюбными глазами, который говорил на ломаном английском. Филип рассказал о цели своего визита. Выслушав гостя, индеец пошел за Библией. После минутного отсутствия — все это время сердце Филипа учащенно билось — индеец вернулся с Библией, которую торжественно держал перед собой на открытых ладонях. Молодой человек положил мушкет и вещи на землю и не без робости прикоснулся к книге. Она была очень-очень старой. Какую-то долю секунды Филип внимательно разглядывал Библию: переплет, корешок, истрепанные края страниц. Затем с трепетом и надеждой открыл ее, перевернул страницу, другую, третью…

Лицо молодого человека вытянулось от разочарования. Титульный лист выглядел так:

ВУННЕТУПАНАТАМВЕ

УП-БИБАУМ ГОД

НУККОНЕ ТЕСТАМЕНТ

КАХ ВОНК

ВУСКУ ТЕСТАМЕНТ

Джон Элиот

Кембридж, 1663

Это была Библия на алгонкинском языке, переведенная и изданная Джоном Элиотом. Минуты две Филип мысленно пытался смириться с неудачей, а затем упавшим голосом объяснил индейцу, что он ищет другую Библию.

Индеец вопросительно взглянул на Филипа и, указав на него пальцем, спросил:

— Сын Элиота?

Филип покачал головой:

— Нет, сын Моргана.

— Ты помочь нам читать Библия? Учить нас?

— Я не знаю вашего языка, — ответил Филип. Внезапно ему вспомнились слова молодого наррагансета из резервации: «Здесь мало кто говорит по-латыни и по-гречески».

Лицо индейца приняло разочарованное выражение.

Жители поселка пригласили гостя разделить с ними трапезу, и Филип — в его мешочке с едой почти ничего не осталось — с радостью согласился. Хассанемеситы, так же, как и «молящиеся индейцы» с Великой Топи, были — несмотря на крайнюю бедность — сильны духом. Из разговора с хозяевами Филип понял, что в поселке много детей, причем за редким исключением все они неграмотны. Филип проникся глубоким сочувствием к этим людям. Что толку в Библии — пусть даже она написана на твоем родном языке, — если ты не можешь ее прочесть? Вечером того же дня, воспользовавшись помощью переводчика, он рассказал жителям поселка три притчи: о заблудшей овце, потерянной драхме и блудном сыне. Хассанемеситы оказались очень благодарными слушателями. Даже в Гарварде Филипу не доводилось встречать людей, внимавших столь жадно каждому его слову.

Не успел молодой человек завершить свой рассказ, как к нему подошла маленькая седовласая женщина и взяла его за руку двумя крохотными, похожими на сушеный чернослив, ручками. При помощи своей спутницы — скорее всего, дочери — она долго благодарила Филипа за то, что он познакомил их с этими притчами. Напоследок она сказала, что видела большую Библию на английском языке у «молящихся индейцев», живущих неподалеку, прямо за рекой, восточнее поселка хассанемеситов. Филип вежливо поблагодарил ее, однако решил про себя, что с него хватит приключений. Неудача подорвала его боевой дух. Он намеревался добраться до Великой Топи, взять свою лошадь и вернуться домой.

Приближение ночи тревожило молодого человека. Он лежал в темноте, боясь закрыть глаза, — ведь его вновь мог посетить вчерашний кошмар. Неожиданно ему вспомнились слова старой женщины. Она сказала, что видела Библию на английском языке. Недалеко отсюда. А что, если это Библия Морганов? Надо бы проверить. Раз уж он все равно здесь. Вот только что такое «недалеко» для старой индианки? Нужно уточнить. Если до поселка можно добраться за день, он попробует это сделать.

Утром выяснилось, что «недалеко» означает полдня пути. На сей раз Филипу предстояло идти лесной тропой. Она должна была вывести его к реке, на противоположном берегу которой и жили «молящиеся индейцы».

Филип полагал, что найти селение не составит труда. Однако через час тропинка превратилась в кроличью тропу, а потом и вовсе исчезла. Молодой человек продолжал продвигаться вперед, надеясь, что в конце концов снова выйдет на тропу. Он карабкался на валуны, продирался сквозь густой разросшийся кустарник, перебрался через маленький, заваленный буреломом ручей, ничем не напоминавший ту реку, о которой говорили индейцы. Но тропу так и не обнаружил.

Весь день он бесцельно брел по лесу. К вечеру, когда солнце начало неумолимо клониться к закату, он вышел к большому полю; в самом его центре стояло одинокое дерево с редкой листвой и толстыми ветвями, на которых покачивалось что-то, похожее на веревки. Измотанный долгим переходом, Филип решил отдохнуть под этим деревом, а заодно и посмотреть, что там, собственно говоря, висит.

Как только он подошел ближе, у него засосало под ложечкой. На дереве действительно болтались веревки. Такие толстые и прочные веревки поселенцы использовали, когда казнили преступников. Это было Дерево смерти. Филип слышал о нем. Здесь, на этом самом месте, повесили тридцать индейцев; их тела, почерневшие и обезображенные, не снимали несколько дней — для устрашения тех, кто собирается выступить против колонистов. После того как повешенных сняли, никто и не подумал отвязать веревки.

Филип почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Отдыхать под Деревом смерти он бы не стал ни при каких обстоятельствах. Оглядываясь по сторонам в поисках подходящего места для привала, он их и увидел. Они вышли из леса. Втроем.

— Аваунагусс! — закричал один из индейцев, указывая на него.

Филип застыл на месте словно изваяние. Бежать было бесполезно. Он не столь проворен, к тому же им ничего не стоило подстрелить его. Стараясь не терять самообладания, он настороженно следил за приближающимися индейцами. Двое из них были молоды, а третий — постарше: скорее всего, ему уже шел пятый десяток. Молодые индейцы имели при себе ножи и луки. Их товарищ держал в руках мушкет. Один из индейцев, молодой человек хмурого вида, остановился в отдалении, а его спутники вплотную подошли к Филипу.

— Аваун кин? — громко вопросил старший. Рядом с ним плечом к плечу стоял индеец с пером в волосах.

Филип смущенно пожал плечами.

— Я не знаю вашего языка, — сказал он. — Вы говорите по-английски?

— Туковекин? — крикнул индеец с пером, словно это могло помочь Филипу разобраться в сказанном.

— К сожалению, я вас не понимаю, — самым благожелательным тоном произнес Филип. — Я ищу поселок «молящихся индейцев». Вы не знаете, где он находится?

Индеец с мушкетом покачал головой и усмехнулся.

— Мат науавтау хеттемина!

Филип снова пожал плечами. Молодой индеец, наблюдавший за разговором со стороны, стоял, сложив на груди руки. Он не сводил с непрошеного гостя ненавидящих глаз.

— Куттокаш! — закричал индеец с пером и ударил Филипа по плечу.

Филип пошатнулся, но устоял на ногах.

— Я не желаю вам зла, — медленно выговорил он. — Позвольте мне продолжить мой путь.

Индеец с пером рывком сорвал с головы Филипа шляпу и с простодушным изумлением осмотрел ее. Затем нахлобучил шляпу на себя, предварительно вытащив из волос перо. Краснокожие засмеялись, даже хмурый индеец чуть улыбнулся бледной улыбкой.

Филип не предпринимал никаких попыток вернуть себе шляпу. «Пусть берет. Не погибать же из-за нее», — решил он.

Между тем индейцу в шляпе пришла в голову новая мысль. Он взял свое перо и воткнул его Филипу в волосы. Это вызвало очередной взрыв смеха. Филип не шелохнулся. Его щеки пылали от гнева.

И тут индеец в шляпе внезапно рассвирепел: ему, по-видимому, не понравилось, что Филип не принимает участия в общем веселье. Ткнув молодого человека кулаком в плечо, он крикнул:

— Мекаунтитеа!

Как ни унизительно чувствовал себя Филип, когда индейцы потешались над ним, он предпочел бы смех, а не злость.

— Коуезасс?

Филип получил еще один удар кулаком. Тогда он поднял обе руки с открытыми ладонями и шагнул навстречу своему обидчику. В тот же момент хмурый индеец сказал:

— Нисс-Ниссоке! — Он произнес эти слова низким, гортанным голосом, полным холодной ярости. Индеец в шляпе вопросительно взглянул на своего старшего товарища. Тоскливо озираясь по сторонам, Филип подумал, что дерево, когда-то увешанное телами краснокожих, вот-вот станет немым свидетелем гибели английского колониста.

— Конкеетитч ево, — ровным голосом произнес самый старший из индейцев и, повернувшись к Филипу спиной, добавил: — Никаттамутта!

— Нисс-Ниссоке! — гневно вскричал хмурый индеец.

— Никаттамутта! — отчеканил старший.

И с этими словами он зашагал прочь; его товарищи, окинув Филипа злым взглядом, последовали за ним. Филип молча смотрел, как они уходят. Отойдя на некоторое расстояние, индеец, который забрал шляпу, снял ее и швырнул как можно дальше.

Филип не сходил с места в продолжение получаса: он боялся, что индейцы затаились в лесу и, как только он шевельнется, выстрелят. Наконец, дрожа всем телом и беспрестанно оглядываясь, он на ватных ногах кое-как доковылял до шляпы. Вытащив из волос перо, молодой человек положил его на землю. До самых сумерек он брел в направлении, противоположном тому, откуда появилась эта троица.

Поздно ночью, в лесу, Филип вновь увидел тот страшный и вязкий сон. Ломая деревья и сметая все на своем пути, прямо на него надвигалось судно. Нос корабля безжалостно вдавливал в землю отца, который умолял о помощи. Над головой Филипа с визгливым смехом кругами летали чайки. Миг — и рядом с ним появились матрос и индеец. Правда, на этот раз никто не ставил ему ногу на грудь. Матрос, пытаясь перевернуть Филипа — сначала осторожно, а потом более энергично, — толкал его ногой в бок.

От толчка Филип и пробудился. Он поднял голову и сразу весь обмяк. Над ним стоял медведь. Уткнув нос Филипу в бок, он старательно пихал молодого человека, пытаясь его перевернуть. Филип вскочил, как подброшенный, и в ужасе отпрянул в сторону; однако медведя, судя по всему, интересовали только еда и одеяло.

Несколько минут Филип лихорадочно соображал, что же делать. Мушкет валялся на земле, наполовину прикрытый одеялом, — он спал, держа оружие под рукой. Ну что ж, возможно, он сумеет незаметно подкрасться к нему.

Тем временем медведь, шумно сопя, копался в его вещах. Наткнувшись на мешочек с «нокаке», он уселся на задние лапы и стал есть. Из пасти показался длинный розовый язык.

Филип осторожно подбирался к мушкету, надеясь, что ему удастся не потревожить зверя. Медведь, однако, был слишком увлечен едой и не обратил внимания на то, что Филип взял оружие. Сидя на корточках, молодой человек вскинул мушкет.

Филип прекрасно понимал, что, если он не убьет медведя с первого выстрела, может погибнуть. Это его совершенно не прельщало. Раз уж медведь потерял к нему всяческий интерес, лучше его не трогать. Пусть себе ест, а он пока соберет вещи и незаметно уйдет.

Продолжая держать животное на мушке, Филип подобрал шляпу и водрузил ее на голову. Медведь оставался спокоен. Филип подтянул к себе одеяло и кое-как скатал его свободной рукой. Медведь и, ухом не повел. Теперь молодому человеку надо было взять мешок с вещами, который лежал под деревом. Не спуская глаз с медведя, Филип на корточках стал медленно двигаться к цели. До дерева оставалось несколько дюймов… Наконец Филип схватил мешок и прижал его к себе.

Оглушительный рев медведя эхом отозвался в лесу. Филип в ужасе увидел, что медведь поднялся на задние лапы и, раскачиваясь, идет к нему. Молодой человек инстинктивно отпрянул назад и, зацепившись ногой за корень дерева, упал на спину. Мушкет, ударившись прикладом о землю, разрядился. Бах! Густой белый дым лениво поднимался вверх. Звук выстрела на мгновение испугал медведя. Но он быстро пришел в себя и впал в дикую ярость. Оскалив зубы, он с ужасным рычанием бросился на Филипа.

«Беги! Ну беги же!» — мелькнуло в голове Филипа. Он пятился на четвереньках задом, точно краб. Около дерева он сумел подняться на ноги. Но медведь оказался проворнее.

Отвесив молодому человеку страшную оплеуху, он сбил Филипа с ног. Мир опрокинулся. Падая, Филип ударился о землю спиной. «Вставай! Вставай, или ты погибнешь!» — но он не мог подняться. Мир кружился все быстрее и быстрее. Филипу казалось, что у него оторвали полголовы. По лицу текло что-то липкое. В глазах потемнело.

Теряя сознание, он увидел, как медведь поднял свою когтистую лапу, собираясь нанести еще один удар. Внезапно зверь дернулся, взревел, дернулся еще раз и еще раз. Потом все утонуло во тьме.

Вздохнув, Филип открыл глаза и тотчас же почувствовал, как кто-то приподнял и повернул его голову. Боль стала такой сильной, что он почти ничего не видел. «Должно быть, медведь забавляется, — решил он. — Играет, как с мячом». Странно. На лапах медведя не было шерсти. Не успев додумать свою мысль до конца, Филип снова потерял сознание.

Услышав окрикПервое, что он услышал, когда пришел в себя, был шорох листьев. Медведь! Филип попытался встать, но лишь беспомощно захватил рукой полную горсть земли. Свет… он ослепил его… исчез — и вновь, мелькая, точно сигнальный огонь, ударил прямо в лицо. Превозмогая боль, Филип приоткрыл глаза и увидел верхушки деревьев. Новая вспышка света заставила его зажмуриться. Когда он решился еще раз открыть глаза, то вдруг понял, что это лучи солнца. Не поднимая головы и не двигаясь, Филип напряженно вслушивался, не ходит ли рядом медведь, но вокруг только тихо шелестели листья да скрипели на ветру деревья.

Перевернувшись на бок, он приподнялся на локте и огляделся. Медведя не было. Филип сел, обхватив колени руками. Голова пульсировала от боли и кружилась, в глазах плавали мушки. Молодой человек осторожно коснулся левого виска. Боль усилилась. Филип с удивлением обнаружил, что большой лоскут кожи легко отделяется от головы. Он сморщился и судорожно отдернул руку.

Минуты через две Филип, покачиваясь, встал на ноги и поискал глазами свои вещи. Его взгляд остановился на валявшейся неподалеку шляпе. Она была грязна и изодрана. Молодой человек подобрал ее и повертел в руках. Возможно, именно она спасла ему жизнь, однако теперь ни на что не годилась. Мушкет, узел с вещами и одеяло лежали неподалеку.

Прежде чем отправиться в путь, Филип решил обдумать свое положение. Он жив, хотя и изрядно помят медведем. У него не было еды. Он заблудился в лесу — солнце стояло в зените, и ему никак не удавалось сориентироваться. Поразмыслив, Филип решил продолжать двигаться в прежнем направлении. Насколько он понимал, до сих пор он шел на восток.

Часа два Филип брел лесом. Время от времени боль в голове становилась такой сильной, что ему приходилось останавливаться и отдыхать. Внезапно откуда-то справа — из-за деревьев — до него донесся шум. Ему показалось, что он слышит конский топот, скрип колес, чей-то разговор, восклицания. Старательно напрягая слух, он на подгибающихся ногах поспешил на звук людских голосов. Вскоре лес поредел, и Филип вышел на открытое место. Невдалеке виднелась дорога, по которой, поднимая пыль, ехала повозка.

Филип попытался крикнуть. Но его голос был слишком слаб и не долетел до возницы. Застыв на месте, молодой человек смотрел вслед удаляющейся повозке. Мало-помалу у него возникло странное ощущение, будто он уже видел эту дорогу, поле и лес. И тут его словно обожгло. Он вспомнил. Эта дорога вела в Роксбери. Здесь погиб отец. А он, Филип, вышел из леса как раз там, где появились убийцы — матрос и индеец.

Молодого человека прошиб холодный пот. Трясясь, как в ознобе, он лихорадочно обшаривал глазами лес. Понимая всю нелепость своего поведения, Филип тем не менее хотел убедиться, что поблизости нет матроса и индейца. Наконец, немного оправившись от потрясения, он пошел к дороге. Молодой человек шагал все быстрее и быстрее. Необходимо выбраться отсюда. До дома недалеко. Кто-нибудь обязательно поможет ему. С ним ничего не случится.

— Англичанин!

Услышав окрик, Филип живо повернулся, ожидая увидеть убийц отца. Перед ним стоял молодой наррагансет из резервации.

— Иди домой, англичанин! Иди домой, там тебя никто не тронет!

Возможно, все дело было в его физическом состоянии, но Филип вообще перестал что-либо понимать.

— Как ты здесь очутился? — растерянно воскликнул он. И тут же добавил, быстро сообразив, в чем дело: — Ты следишь за мной, верно?

— Ты нашел то, что искал, — пропустив мимо ушей его вопрос, сказал индеец. — Иди домой.

— Но я не нашел Библию! — протестующе крикнул Филип.

— Она тебе ни к чему. То, что ты ищешь, там! — И наррагансет указал в сторону Кембриджа. — Там — общество, слава, почет, безопасность. Вот что ты ищешь.

Кровь бросилась Филипу в лицо. За последнюю неделю он пережил слишком много и не позволит этому невежественному индейцу насмехаться над ним. Он швырнул вещи на землю и, стиснув зубы и сжав кулаки, шагнул к своему обидчику.

— Я и без тебя знаю, что мне нужно от жизни! Почему ты следишь за мной?

Индеец и бровью не повел.

— Нанауветеа попросил меня присмотреть за тобой. Он не хотел, чтобы ты пострадал.

Филип вспомнил: во время своего путешествия он иногда ощущал чье-то присутствие, замечал какое-то неуловимое движение. И еще: в ту страшную ночь, когда у него начался припадок удушья, он видел, как из-за кустов показалось лицо индейца.

— Так почему ты не помог мне, когда на меня напал медведь?

— Чуть не напал.

— Почему ты не помог мне? — возвысил голос Филип.

— Я помог.

И тут Филип наконец все понял. Медведь!.. Медведь собирался нанести ему смертельный удар. Однако зверю что-то помешало! Ну да, он дернулся, взревел и снова дернулся!

— Ты убил медведя! — сказал он.

Индеец кивнул.

Филип разжал кулаки.

— Ты спас мне жизнь. Спасибо.

Индеец стоял, не шевелясь.

Филип посмотрел на дорогу, туда, где находился его дом, а затем вновь взглянул на индейца и с сомнением спросил:

— И все же я не понимаю, почему Нанауветеа попросил тебя оберегать меня. Не все ли ему равно, что со мной станется?

— Не все равно.

— Но почему?

— Все кончено, англичанин. Ступай домой.

— Нет, не кончено, — сказал Филип. — Видишь эту дорогу? Здесь убили моего отца. Последнее, о чем он меня попросил, — это найти Библию, которая принадлежит нашей семье. И я выполню его просьбу.

Индеец испытующе взглянул на Филипа, словно взвешивая сказанное им и определяя, сколько в словах молодого человека чистого золота, а сколько — примеси.

— А что, если это обойдется тебе слишком дорого?

Филип разозлился.

— Слишком дорого? — крикнул он, сверкнув глазами. — Мой отец погиб! Я пробирался через лес, не зная, смогу ли остаться в живых, я шел из поселения в поселение, то и дело попадая не туда; на меня чуть не напали индейцы, меня едва не разорвал медведь! Что еще я могу сделать?

— Вернуться со мной в резервацию.

— Чего ради мне туда возвращаться?

— Там твоя Библия.

От удивления Филип лишился дара речи. Прежде чем он обрел его вновь, прошло несколько секунд.

— Она была там все это время?

Индеец кивнул.

— Значит, я по прихоти Нанауветеа гонялся за химерами?

Индеец кивнул.

— Зачем?

— Это ты должен спросить у него.

Филип весь кипел. Он молча повернул к лесу и зашагал на юг.

— Пожалуй, тебе стоит взять мушкет! — сказал индеец.

До резервации они добрались за три дня. По дороге Филип узнал, что его спасителя зовут Джон Вампас. К Богу его привел Нанауветеа. Девушку-индианку звали Мэри Витамоо. Индейские имена были им даны родителями, а английские имена они получили при крещении.

Едва молодые люди очутились на дороге Скулхауз-Понд, Филип бросил своего спутника и устремился к вигваму, стоящему на краю кукурузного поля. Не дожидаясь приглашения, он нырнул в вигвам и предстал перед Нанауветеа. Мэри Витамоо сидела рядом со стариком. Они ели сушеное мясо.

— Как поживаешь, нетоп? — приветливо спросил старый индеец.

— Ты ранен! — воскликнула Мэри Витамоо, увидев засохшую кровь на виске Филипа.

— Оставим любезности и мои раны, — закричал Филип. — Спроси его, зачем он послал меня скитаться по лесам в поисках Библии, которая находится здесь?!

— Ты можешь сам спросить меня об этом, — невозмутимо произнес Нанауветеа по-английски.

— Ага! — злорадно крикнул Филип. — Так ваше незнание английского — очередная уловка! Отлично, я спрошу вас сам… Зачем?

— Это было испытание.

— Испытание. Прекрасно! Но кто вам дал право испытывать меня?! — все более и более горячась, закричал Филип.

— Библия у меня. — Старый индеец был спокоен и серьезен.

— Библия, которая принадлежит моей семье?

— И моей.

Филип опешил. Он не знал, что и подумать.

— Каким образом Библия Морганов может принадлежать вашей семье?

— Я тоже Морган, — сказал старик. — Кристофер Морган.