Он оставался в Лондоне — городе, который не любил, который нагонял на него тоску как на какого-нибудь героя эпохи декаданса. Оставался из чувства противоречия, из желания сделать хуже самому себе. Это давно превратилось в привычку — причинять себе неудобства, заставлять себя если не страдать, то испытывать дискомфорт. Наверняка, какой-нибудь модный психоаналитик многое мог бы сказать на этот счет — Корнилов не нуждался в подобных словах, он и сам все о себе знал.

Алексей сблизился с Настей, не случайно, а по заранее продуманной схеме — она была взрослой, холодной и лишенной каких-то иллюзий, вернее, не была, а считала себя таковой, думая, будто пренебрежительные слова о женских эмоциях и чувствах, об абсурдной вере в любовь между взрослыми состоявшимися людьми, могут скрыть ее подспудное желание семьи и тепла. Корнилов позволял ей верить, что действительно могут — это было именно то, что нужно: секс на дистанции, взаимный самообман — безопасный и отстраненный, как еще один пункт бизнес-плана.

Дистанция сократилась лишь однажды, и Алексей не был против. Субботним днем, когда они планировали поездку в Кентербери, Настя позвонила и с сожалением сообщила, что не едет, поскольку няня ее дочери слегла с жестокой ангиной, а другая может прийти лишь через несколько часов. Корнилов, не думая ни о чем, а, может, наоборот, желая не оставаться наедине с собой, предложил взять девочку в поездку. Настя смутилась, но быстро согласилась, наверное, побоялась показаться чересчур холодной, усмехнулся Алексей. Так они и отправились странной компанией: молчаливый Корнилов, скованная своей ролью матери Настя и улыбчивая девочка — Энн, Аня, пребывающая в эйфории от выходных рядом с мамой. Вместо элегантного и разыгранного словно по нотам обеда, который им, как взрослым и состоявшимся людям, должен был казаться в меру романтичным, Алексей оказался втянут в сумбурное обсуждение подвигов короля Артура и похождений прекрасной Гвиневры, забросан цитатами Фаины Раневской и ошарашен утверждением о том, что Россию, вероятно, ожидает сценарий арабской весны, и все это из уст семилетней малютки. Настя сначала пыталась сдерживать дочь, а потом расслабилась и позволила себе мягкую улыбку, а потом еще одну, понемногу теряя свой стильно-равнодушный образ. В какой-то момент Алексей понял, что заразительно смеется и осознал, что со стороны они, скорее всего, выглядят счастливыми родителями, отличной парой с очаровательной дочкой. А ведь ребенку Лизы, и его ребенку тоже, было бы столько же, сколько и Настиной Ане — целых семь лет. Интересно, сохранила бы Лиза этого ребенка? Сообщила бы ему? И как отреагировал бы он? Корнилов, не лукавя самому себе, мог утверждать одно — он был бы страшно разозлен, потом испытал бы легкие угрызения совести и постарался бы откупиться от Лизы, причем единовременно, не желая связывать себя с милой девушкой на одну ночь. Откупаться не пришлось, ситуация разрешилась сама собой, изменив жизнь Лизы, раз и навсегда. Можно ли говорить, что ее жизнь изменилась к худшему? Может быть, не уйди она из «Брокер Инвеста», так бы и оставалась сотрудником средней руки, ездила бы на малолитражке, отдыхала в Турции и носила скучные костюмы? А, может, сделала бы блестящий MBA и вошла в правление какого-нибудь иностранного банка к своим неполным тридцати годам, вышла замуж и родила бы прелестную малышку, подарив ей свою загадочную улыбку и чуть грустные глаза? Никто и ничего не мог знать наверняка. Она не стала скучной банковской мышкой и яркой инвестиционной звездой тоже не стала, она была его Лизой — нежной предательницей, которая не желала убираться из его мыслей.

Она не знала, что делать, впервые за долгие годы, раньше всегда был какой-то план, цель, требующая неукоснительного достижения. Нельзя сказать, что цели не было сейчас, просто Лиза начала сомневаться, стоит ли ее так решительно достигать. Лиза не сдавалась и не позволяла себе расслабляться, она решительно корректировала дизайн-проект, приобрела чудесный комод середины XIX века, который собиралась установить на этаже с вечерними платьями, заказала ковры и люстры, составляла примерный план развески в залах магазина. Только вот все чаще в голову закрадывалась мысль: магазин — это действительно именно то, чего она хочет?

Лиза много гуляла по берегам мрачного Комо, улыбаясь прохожим, которых уже знала в лицо, проводила томные часы в опустевшем в межсезонье спа-салоне, наслаждаясь нежными ласками массажей и шелковыми прикосновениями масок. Ее всегда безупречная кожа вдруг испортилась, покрывшись некрасивыми красными точками, Лиза объявила им непримиримую войну. Доктор лишь разводил руками: гормоны, но она не собиралась походить на неухоженного подростка. Лиза еще немного поправилась и даже решилась надеть свою первую по-настоящему «беременную» вещь — джинсы со специальным эластичным поясом для растущего живота. Все было хорошо — тихо, спокойно и немного скучно. Можно было бы совсем забыть о жизни за пределами этого маленького идиллического мирка, но забыть не удавалось: приставленные Корниловым охранники, постоянное напоминание об угрозе, исходящей от чужого и страшного человека, воспоминания об Алексее, вопреки всему, во имя ребенка, которому достался именно такой папа. Папа — какое мягкое слово, особенно, если его произносит малыш, слово, которое должен хоть раз услышать каждый мужчина — захочет ли слышать его Алексей?

Прежде озабоченная лишь устройством магазина, поисками няни и попытками выбросить из головы Корнилова, Лиза вдруг сообразила, что ничего не приобрела для малыша. В Москве не хотела раньше времени привлекать внимание Алексея, а на Комо слишком погрузилась в размеренное течение почти курортной жизни. На одной из вечеринок, куда ее заманили Стефания и Бруно, она познакомилась с коллеой Стеф, которая ждала ребенка примерно в то же время, что и Лиза. Темпераментная итальянка, узнав в Лизе родственную душу, засыпала ее вопросами: «А ты уже купила этот чудо-матрас Cocoon Baby? Ты будешь покупать только кроватку или кроватку вместе с люлькой? Тебе нравятся кресла-переноски Maxi-Cosi? А памперсы?». В тот момент Лиза впервые за всю беременность ощутила легкую тошноту: ее малышу будет негде спать, не в чем гулять и нечего носить!

Следующая неделя прошла под знаком безжалостного рейда по детским магазинам: матрасики, шапочки, пеленки, комбинезоны и платьица. Безмолвные охранники покорно носили в ее гостиничный номер многочисленные пакеты и свертки, и Лиза в какой-то момент даже порадовалась, что рядом нет мужчины, который, несмотря на всю свою щедрость, попросил бы объяснить, зачем их малышу могут понадобиться две кроватки и три комплекта вещей на выписку, учитывая, что даже не понятно, кого они ждут мальчика или девочку: капризное чудо на УЗИ никак не желало раскрывать этот секрет.

Ее отношения с Бруно стали ближе, словно своими словами о беременности Лизы, он не только сам сделал шаг навстречу, но заставил сделать этот шаг и ее. Они ужинали или обедали в Милане, пару раз ходили на вечеринки к друзьям. Единственное чего Лиза не желала — чтобы Бруно приезжал в Белладжио — это было место, почему-то связанное для нее с Алексеем. И еще она отказывалась ехать с ним или со Стеф в горы — горы тоже были навсегда связаны с Корниловым, ладно, может быть, не навсегда, но на время, что она ждала его ребенка, — точно.

Во время одной из первых их встреч Бруно деликатно задал вопрос о том, почему Лизу всегда сопровождают «какие-то люди». Она ответила настолько честно, насколько могла:

— У отца моего ребенка определенные проблемы, и он опасается, что из-за этого могу пострадать и я, — повисла неловкая пауза, и Лиза поняла, что в глазах Бруно Корнилов оказался каким-то преступным элементом — пережитком 90-х, ей стало грустно и совсем некстати обидно за Алексея.

— Он что-то значит для тебя? — спросил Бруно.

Лиза лишь отрицательно и, ей хотелось верить, равнодушно покачала головой. А что она могла ответить, после их последнего разговора с Алексеем, когда ей четко указали ее место, вернее отсутствие такового.

Город постепенно захватывала рождественская суета: уже украсили витрины и поставили на площади перед Дуомо элегантную ель, развернули рождественские базары с глинтвейном, яркими игрушками и ощущением праздника во всем. В один из выходных Лиза с Бруно отправились на такой базар, было холодно, и ветер нарумянил ее щеки, Лиза куталась в соболий воротник своей шубки и смеялась уличному представлению. Вдруг она немного поскользнулась и задержала дыхание от испуга, Бруно ее решительно подхватил и не торопился отпускать. Лиза не стала противиться, приняла эту ласку, еще чуть придвинувшись к нему. Бруно был симпатичен ей, и Лиза в кои-то веки не желала анализировать свои чувства. С улицы они зашли в галерею Виктора-Эммануила II, Бруно целенаправленно направился в магазин, торгующий куклами ручной работы — на полках стояли величественно-отстраненные фарфоровые красавицы в нарядах ушедших эпох, в тот момент Лизе не хотелось этой прохладной красоты. Бруно указал на маленькую неприметную витрину в дальнем углу — под стеклом лежали прелестные в своей простоте вязаные игрушки с яркими волосами.

— У меня в детстве была парочка таких, — улыбнулся Бруно, показывая на забавного рыжего мальчонку в клетчатой рубашке и на девочку в шляпке и в полосатых гольфах.

— Чудесные, — расслабилась Лиза, обрадовавшись, что ей не придется деланно восторгаться холодными фарфоровыми игрушками. — Особенно мне нравится девочка в гольфах, улыбнулась Лиза. — Я и сама очень хочу девочку, — она легким движением коснулась своего живота, хотя и обещала себе не повторять этот банально-беременный жест.

Спустя полчаса они сидели в кафе под куполом галереи, Лиза наслаждалась единственным за день круассаном и чашкой ароматного капуччино, а Бруно с непонятным выражением лица смотрел на нее.

— Мне в голову пришла странная мысль, раньше бы я не стала ее высказывать, а сейчас все можно списать на гормоны, — усмехнулась Лиза, — Вот бы сейчас покататься на карусели, знаешь, на такой как из старого кино с разноцветными лошадками и фонариками.

— Чудесно, — рассмеялся Бруно, беря Лизину ладонь в свою, — Говорят, что самая старая в Италии карусель, такая, о которой ты говоришь во Флоренции. Она начинает работать на Пасху. В следующем году мы можем поехать туда.

Она улыбнулась и кивнула, не решившись отказаться, Лизе вдруг показалась очень привлекательной идея встретить следующую Пасху здесь, наблюдать, как уже в марте оживают сады, как воздух пропитывается ароматами тепла и света.

— Бруно Гальтрукко! — раздался громкий мужской голос, как будто выдернувший Лизу из омута ее фантазий. — Стоило мне уехать на какие-то полгода, а я столько пропустил в жизни университетского друга! — высокий загорелый мужчина с кудрявыми волосами радостно сжал Бруно в объятиях.

— Лоренцо, познакомься, это Лиза, — Бруно легко приобнял ее за плечи, словно ожидая, что Лиза не захочет этой ласки. — Мой старый друг Лоренцо, сначала по Болонскому университету, потом по MBA.

— Очень приятно, — Лиза протянула руку, вставая, и Лоренцо с любопытством и с вспыхнувшей в глазах радостью оглядел ее с головы до ног, а Лиза с испугом поняла, к каким выводам мог прийти он и любой другой, видящий ее рядом с Бруно.

— Что может быть прекраснее славянки, говорящей на нашем языке? — произнес Лоренцо.

— Мой акцент так заметен? — улыбнулась Лиза, садясь, Бруно заботливым жестом поправил съехавшую с ее плеч шаль.

— Едва уловим и прекрасен, — польстил ей Лоренцо.

— Страна льстецов вот куда я попала! — рассмеялась Лиза.

— Хотел бы выяснить, это похвала или порицание, но должен спешить на встречу с племянницей и сестрой, — Лоренцо указал куда-то вглубь зала, и Бруно обернулся, чтобы приветливо помахать красивой блондинке с малышкой на руках.

Этот день, он стал особенным для Лизы, сначала несмелое объятие Бруно, потом покупка им нехитрых кукол для малыша, знакомство с его другом, это словно толкало их навстречу друг к другу, и у нее не было сил сопротивляться. Еще совсем недавно ей бы даже в голову не пришло, что беременная женщина может принимать ухаживания мужчины, не являющегося отцом ее ребенка, — стереотипы, так часто мешающие жить. Сейчас Лиза с радостью принимала эти ухаживания, и была рада им. Может быть, кто-то нашел бы в их отношениях элемент противоестественного, радости, которые ей следовало делить с Алексеем, она понемногу начинала разделять с другим мужчиной. Может быть, она была недостаточно настойчива в желании рассказать Корнилову обо всем, может быть, следовало сказать ему по телефону или написать e-mail? Может быть, после ее обмана следовало забыть о Корнилове навсегда — в наказание себе и ему? Вопросов как всегда было больше, чем ответов, и Лиза от этого слишком устала. Это был ее обман, ее ребенок и ее жизнь.

Милан в предрождественские дни был волшебным и каким-то камерным местом, позади остались недели модных показов, нашествие байеров со всего света, шумные рейды модниц по Monte Napoleone. Город замер в ожидании светлого праздника, открытия оперного сезона и коротких новогодних каникул. Милан никогда не был для российской тусовки чем-то большим, чем короткой остановкой в модных метаниях межу Лондоном, Нью-Йорком и Парижем, здесь не задерживались, попав в объективы фэшн-блоггеров и опустошив кредитные карты, неслись в Москву или на Лазурный берег — Лиза ощущала себя в каком-то подобии уединения и свободы. Именно поэтому она и была так удивлена приглашению на званый ужин в честь проекта Art Space, проводимый галеристкой Марией Башмаковой в Музее дизайна. Они были знакомыми, обменявшимися за прошедший год не более чем парой фраз. Мария, дочь акционера уральских машиностроительных заводов, имеющая степень в области искусства, активно игравшая роль посредника между богатыми русскими, желающими приобрести Моне или Пикассо и аукционными домами, считала себя неизмеримо выше Лизы. Лиза не обращала внимания, успокаивая себя тем, что для ее деловых интересов это не имеет никакого значения, а для души и эмоций у нее есть Катя, а больше и не надо.

Лиза никак не могла решить: идти или нет, одной или с Бруно. Последний вопрос был самым щекотливым и важным. Конечно, на подобное мероприятие лучше было бы отправиться парой, да и Бруно был своим в том обществе, что собирала Мария, зная, по крайней мере, треть приглашенных, но появление с ним могло быть воспринято слишком прямолинейно, как некое заявление о том, чего нет, а, может быть, и не будет. Лиза могла еще долго размышлять, но Бруно решил ее проблему, с сожалением сообщив о короткой поездке в Лондон именно в тот день, на который был назначен ужин.

Удивительно, если перед выходами в свет с Бруно Лиза долго размышляла над своим нарядом, понимая, как важно сохранить элегантность и стиль в ее положении, то в этот раз, не раздумывая ни минуты, надела молочное платье Gucci из джерси с юбкой в пол и красивой драпировкой узлом под грудью, уступив своей беременности, заменила туфли Jimmy Choo на ботильоны Manolo Blanic, клятвенно пообещав себе, что это ее последний раз на каблуках.

Лиза не ждала от этого вечера ровным счетом ничего — привычные разговоры с единственной целью показать собственный интеллект, поверхностные знания о живописи и музыке, а с тем же успехом — об экономике или политике. Легкий флер причастности, нежный звон хрусталя, оценивающие взгляды украдкой, демонстрация и самопиар. Мир, который она знала и в котором была своей.

Вечер тянулся бесконечно долго, и Лиза уже не раз пожалела, что решила прийти. Приятные знакомства — несколько владельцев итальянских галерей, представитель аукционного дома Christie’s, наследница модного дома Missoni с молодым супругом, куратор Венецианской биеннале, а в остальном прежние московские приятельницы, которые, очевидно, устав от своих занятий писательниц-колумнисток-дизайнеров решили переквалифицироваться в любительниц искусства. Переезд в Белладжио оторвал Лизу от этого закрытого московского круга, и, удивительно, но ей было сложнее поддерживать разговор с прежними «подружками», чем с новыми знакомыми. Все те же обсуждения: кто, когда, с кем; Ида развелась, ее бывший муж — такая бедняжка; Лена сделала липосакцию и ботокс — кстати, совсем не удачно, сочувственные вздохи, фальшивые улыбки.

Не успели еще подать горячее, а Лиза уже не раз ощутила на себе очередной заинтересованный взгляд: беременна? от кого? неужели от Корнилова? Говорят, его уже больше месяца не видели в Москве. Она с тоской посмотрела в окно: рождественскими огнями, словно игрушка, сиял кастелло Сфорцеска, они с Бруно в минувшую пятницу гуляли по его дворикам и узким галереям, пользуясь любезностью главного смотрителя — одного из Гальтрукко.

Когда ужин, наконец, завершился, и дошла очередь до осмотра выставки, к Лизе подошла Мария: пара ничего не значащих фраз, вспышки фотокамер и вопрос, который интересовал многих:

— Тебя можно поздравить?

— Можно.

— Ну что ж, тогда поздравляю! Наверное, беременность несет большие перемены в жизни? — Мария сделала большой глоток шампанского, словно показывая, что ей подобные перемены не грозят.

— Можно долго говорить о том, что ожидание материнства открывает целый мир, которого ты никогда не знала, но пока не ощутишь этого сама, все сказанное — пустые слова. А я совсем не хочу говорить о пустом, — Лиза улыбнулась и с удовольствием отпила Перье из своего бокала. — Ты привезла интересную выставку и собрала прекрасный ужин — поздравляю. Я поняла, общество здесь в Милане не спешит раскрываться навстречу новым людям, но тебя они приняли очень хорошо.

— Ты так хорошо узнала это общество? — Марию удивил этот чуть покровительственный Лизин тон — в конце концов, кто она такая?

— Достаточно хорошо, — Лиза чувствовала себя на редкость умиротворенно.

— Беременность изменила тебя, — бросила Мария, окидывая Лизу критическим взглядом.

— Ну это же закономерно, — рассмеялась Лиза, — Я была бы испугана, если бы это не произошло.

— Беременность — это единственное, с чем стоит тебя поздравлять? — Башмакова опрашивала Лизу с упорством опытного следователя.

— Возможно, и нет, — пожала плечами Лиза, она не считала, что кривит душой — впереди было много событий, каждое из которых заслуживало своего поздравления. — Знаешь, спасибо за сегодняшний вечер, но я сейчас быстро устаю и уже не слишком хорошо себя чувствую, поэтому мне нужно ехать домой.

— Домой? — нахмурилась Мария.

— Да, — кивнула Лиза, отходя от нее.

Позже в своем номере в отеле Лиза долго сидела перед туалетным столиком, так до конца и не сняв макияж, — ужин утомил ее больше, чем хотелось признаться. Ситуация, к которой она сама начала привыкать, со стороны, вероятно, и правда выглядела странной — внезапный переезд в Белладжио, праздная жизнь, беременность, одиночество. Сколько ей еще придется прожить здесь, ведь ребенка она надеялась родить в Москве. Уже совсем скоро нужно переходить к ремонту магазина, а делать это, находясь за тысячи километров, Лиза не хотела. Магазин был ее детищем, и она мечтала заниматься многими вопросами сама. Алексей отправил ее сюда как героя той старой песни «One-way ticket», отправил и словно исчез, как будто задвинул ненужную вещь в пыльный чулан. Лиза так и ощущала себя, когда вспоминала про Корнилова — сломанной игрушкой, о которой забыли, и не важно, сломалась она сама или по чьей-то злой воле. Лиза собралась с силами и стерла остатки теней и тонального крема — из-под слоя пудры, шиммера и хай-лайтера показалась ее бледная в некрасивых пятнах кожа. С каких пор обычные действия стали так утомлять ее? И почему так хочется бросить все, натянуть мягкий плюшевый костюм и упасть на кровать, съесть ведерко мороженого с карамелью или жирной колбасы, забыть про три разных крема для тела и масло от растяжек, проспать до полудня, наплевать на все свои обеты: здоровое питание, йога и плавание, никаких бесформенных вещей и никакой простоты. И как же обидно, что некому принести ей ни мороженого, ни колбасы.