Горячий и душный афганский день, смердящий запахами солярки, едкой хлорки и вонью раскалённых прорезиненных палаток, пропитанный жёлто-серой пылью, медленно угасал. Воздух был недвижим, но едва уловимый свежий поток уже скатывался с гор и мягко струился по земле. Три друга — два офицера и прапорщик — лежали ничком, голова к голове, обнажённые по пояс, ноги разбросаны по сторонам и с высоты птичьего полёта, вероятно, являли собой замысловатую трёхконечную звезду.

— Меченый, что ты думаешь о сегодняшней засаде? — вяло, словно спросонок, спросил один из лежащих.

— Завтрашней, — поправил другой.

— Пусть завтрашней, — согласился первый, — какая разница, если выходим сегодня.

— Операция начнётся завтра, не унимался второй. Ему явно хотелось подзудить товарища, немного взвинтить того и вывести из полусонного состояния.

— Отвяжись, Философ. Вечно ты влезаешь в разговор со своими ненужными поправками.

— Что молчишь, Меченый? — настаивал на ответе Удача.

— Ничего. Ровным счётом — ничего. Засада, как засада. Таких много будет за наш срок.

— Задача уж больно простенькая, настораживает…

— С чего ты взял, что будет легко и просто замочить десятка полтора «духов»?

— Потому что ротный изложил её, как прогулку в горы.

— Костя, ты чего клювом по сторонам водишь? Отсыпал тебе капитан горстку зерна на завтра, — вот и клюй её по зёрнышку до конца, но начни это делать завтра, — вновь вступил в разговор Философ.

— Не-ет, мужики, вы не правы. Хочу знать всё! Сегодня наш первый самостоятельный выход.

— Всё будет очень просто, Удача. Подойдёт колонна бензовозов, на неё попытаются напасть моджахеды, а ты из укрытия — раз! Бах-бах, трах-трах и всех замочишь один. Мы потом подтвердим, где надо. Тебя к награде представят.

Даничкин перевернулся на спину, посмотрел вверх в ослепительно синее небо, прищурил глаза и совсем тихо, бесцветно бросил:

— Дурак.

— Зря ёрничаешь, Марат, — упрекнул друга Сергей Жигарёв, назвав его по имени, как всегда. — В чём-то Костя прав. Группа у нас сводная, часть солдат из молодняка. Они ещё вчера стояли перед нами с вещмешками и шинелями в скатку. Есть определённые сомнения.

— Какие ж они молодые, если прошли учебку в Союзе. Шесть месяцев полной программы бойца спецназа, — не согласился Марат. — Он тоже, в сущности, пацан, — Суванкулов показал пальцем на Даничкина.

— Что!? Это кто пацан? Я!? — Костя вскочил на ноги, принял стойку, глаза блестели гневом.

— Стоп-стоп, мужики, — поднялся Сергей и вовремя встал между спорщиками. Марат уже готов был к поединку.

— Вы что, очумели? Очнитесь, горячие парни из спецназа!

Сергей ухватил Даничкина за локоть и спокойно произнёс:

— Чего взбеленился? По возрасту ты старше их всего на пару лет. Это и имел в виду Марат. И ничего другого, понял?

— Да, конечно, ничего другого, со злой усмешкой повторил Костя.

— Меченый прав. Только это я и имел в виду. Ты скоро получишь звание офицера, ты заместитель командира группы. Такой факт говорит о многом. Понял?

— Понял, — хмуро ответил прапорщик и побрёл в палатку.

— Знаешь, что его тревожит? — Сергей пристально посмотрел в лицо Суванкулова.

— Что?

— Тоже, что и нас с тобой.

— Говори, не догадываюсь.

— Завтра наш первый самостоятельный бой.

— Ну?

— Ты убивал когда-нибудь?

— Не знаю. На прошлых выходах стрелял в «духов», кажется, попадал.

— Вот-вот, кажется. А Костя прокручивает операцию в голове и не исключает возможности рукопашной схватки с душманами. Ему западло сломаться. Два года в десанте учили выживать, убивать. Шесть месяцев — в спецшколе. Тоже учили. А завтра — экзамен. Понимаешь?

Суванкулов неопределённо пожал плечами.

— Раз учили — будем убивать. Представь, что они бараны. Их надо резать и точка.

Сергей смотрел на друга и не узнавал его. Совсем недавно тот говорил тоном рассудительного человека, жизнелюба, и вдруг в глазах его появился незнакомый блеск, похожий на холодный огонь в глазах волка.

«Что это? Неужели он и был таким — холодным, расчётливым, жестоким? Или я совсем мягок и нерешителен»? — подумалось Сергею.

— Пошли готовиться к выходу, — буднично произнёс Марат и, хлопнув Сергея по плечу, весело улыбнулся. Взгляд был обычным, доброжелательным, чуть с прищуром.

— У меня всё готово, — так же спокойно сообщил Жигарёв.

Когда из-за гор появилось бледное лицо луны, из парка выкатили БМПэшки. Офицеры приказали грузиться, и солдаты впрыгнули на броню, получая последние наставления. Гусеничные машины, изрыгнув несколько облачков чёрной гари, ушли в ночь.

Жигарёв посмотрел в звёздную бездну неба и вспомнил ту, последнюю свою ночь в посёлке Лисьи Гнёзда. Вот также смотрел он в небо, и звёзды были теми же самыми. Видел Венеру. Вот она здесь, светит ярче других, переходя за ночь с одного края неба на другой. Но те ли тут звёзды, что были там? Вернее, такие же или нет? Сергей вглядывался в небо, задрав голову. Какие-то чужие, холодные. От них исходят пустота и тревога. Небо казалось плотным и тяжёлым. Оно, словно живое, медленно опускалось к земле и готовилось раздавить своей тяжестью горы, технику, людей. И луна, как и остальные звёзды, являясь одной из частиц этого чёрного тяжёлого бархата, смотрела на людей безрадостно и даже устрашающе, как бы напоминая о предстоящем бое и возможной смерти. Лица солдат хмурые и такие же бледные, как сама луна.

Чёрное небо и смертельно-бледная луна мгновенно сделали ночь тревожной, и она напрочь выветрила из голов солдат напутствие замполита роты. Он очень старался наполнить сердца бойцов бесстрашием, хотел, чтобы ему верили, брали с него пример.

Когда над вершинами гор ещё догорал закат, старший лейтенант неторопливой походкой выплыл из палатки. На нём полевая форма, хромовые сапоги начищены до блеска. Лицо выбрито до синевы и было сродни его хромовым сапогам, так же блестело, только не давало отражения. Портупея затянута на талии. На погонах ярко блестели три звезды старшего лейтенанта. Старший сержант Сильнов в полную силу могучих лёгких орёт:

— Равняйсь, Сми-ирна-а!

Строй замирает, Сильнов подбегает к замполиту с докладом. Замполит поднимает ладонь к козырьку панамы, выслушивает доклад, здоровается. Разноголосый хор молодых лужёных глоток отзывается эхом. Старлей подаёт команду «Вольно». Сильнов дублирует. Начинается завоевание сердец воинов-интернационалистов. На фоне серого уныло-мрачного пейзажа степи и гор звучит пламенная речь.

— Солдаты! Через несколько часов вы отправитесь на выполнение боевой задачи. Лёгких операций не бывает. На каждом шагу вас подстерегает опасность. Она смертельная, потому как враг жесток, изворотлив и коварен. Но, что бы не произошло на вашем пути — помните: вы здесь, в дружественном нам Афганистане, с добрым намерением, с доброй волей. По просьбе афганского народа все мы исполняем священный интернациональный долг, мы защищаем интересы революции. Сегодняшний выход может быть труднее предыдущих, может быть, придётся очень горячо. Но запомните: советский воин отличается бесстрашием и умением воевать. Я глубоко уверен, что ни один из вас не струсит, не смалодушничает. Поверьте, трусость можно преодолеть и изжить совсем, а в бою не страшно. Тот, кто идёт в засаду не в первый раз, согласится со мной, что при стычках с душманами появляется азарт боя, когда о смерти человек не вспоминает вообще.

Замполит говорил много, а строй потихоньку позёвывал. Наконец, подана команда «Разойдись!», и солдаты разошлись по палаткам, став смелее, бесстрашнее, презирая боль и смерть. Довольный чётким исполнением своей миссии старший лейтенант уплывает обратно в палатку. На боевых операциях он не был ни разу, видимо, не позволяла фамилия — Неразов. И не понять таким людям, что страх смерти непреодолим, потому что живёт он в человеке наравне с радостью и весельем и точно так же ожидает лишь своего часа.

А группа спецназа продолжала двигаться в сторону гор.

— Слушай, Катай, — пытаясь перекричать злобное урчание мотора, обратился к соседу по броне молодой Шерстобитов.

— Чего тебе? В сортир приспичило? — недовольно отозвался Катаев.

— Не-е, не могу врубиться в одну деталь.

— В чё ты не въезжаешь? — без особого интереса задал вопрос старослужащий.

— Почему мы прём на БМП и гремим на весь Афган, когда должны тихариться? Нас уже слышно в каждом кишлаке.

— Расслабься и не пори хренотень. Первый раз идёшь?

— Первый.

— Оно и видно. На замену желтушечникам прислали?

— Не знаю. Наверно. А вообще я в Термезе парился.

— Из блатных?

— Почему?

— Жаргон уркаганный.

— Там все так говорят.

— И командиры?

— Ага. Там бардак, здесь лучше.

— Дурак ты, Шерстобитов.

— Это почему же? — с обидой спросил доброволец из Термеза.

— Стреляют частенько, однако. Бывает, и убивают.

— Почему ты здесь?

— Я — другое дело. И вообще, Шерстобитов, заткнулся бы ты. Потеряю голос из-за тебя, потому что ору громче мотора. Мне его не перекричать, он железный.

— А почему идём с потушенными фарами? — не унимался солдат.

— Заткнись, я сказал!

Сергей слышал разговор двух солдат и отлично понимал, почему он затевается. Если молчать, сидя на броне, начнут мерещиться душманы за каждым валуном и пригорком.

Шерстобитов попал в группу случайно, такое бывает даже в спецназе. Накануне отправили в Кабул с желтухой — бичом летнего периода — сразу девять человек, вот и восполнили пробел такими бойцами, как солдат Шерстобитов. К сожалению, рядовой состав комплектовался не всегда командирами групп и даже рот. При желтушечном периоде — тем более. Эта стерва — болезнь валила людей без разбора. Не помогали и десятикратные дозы хлорки. Шерстобитов — новичок, ему навязчиво кажется, что тишина в горах вот-вот взорвётся выстрелом из гранатомёта и вспорет ночь ослепительной вспышкой. Либо свинец брызнет, словно дождь по броне, приглушённый рёвом машины, и посыплются люди на каменистую землю. Кто знает, что сейчас у него в голове. Одно доподлинно известно — страх. Он сидит в каждом новичке. Но и потом страх не пропадает. Перед каждым поиском каравана он появляется вновь, притуплённый, загнанный далеко вглубь сознания.

Бронемашины, достигнув предельной высоты, сбросили с брони разведчиков, присосавшихся к ней, как большие насекомые, и ушли обратно, не включая фар. Некоторое время ещё был слышен звук удаляющейся бронетехники, затем он пропал. Солдатам разрешили сделать пятиминутный привал, офицеры провели рекогносцировку. До нужного кишлака, откуда могло исходить предполагаемое нападение, оставалось километров шесть. Проверили снаряжение, попрыгали на месте, похлопали друг друга и скорым шагом направились к кишлаку.

Двигались бесшумно, переговаривались шёпотом при крайней необходимости. Как и было сказано командиром роты, в полутора сотне метров от дувала стоял разрушенный дом. Едва различимо забелели его стены.

— Меченый, занимаешь позицию здесь, — распорядился Суванкулов. — Отличное место для наблюдения.

— Добро, командир, — отозвался Жигарёв.

Уже несколько месяцев каждый из офицеров носил позывной, но Сергей никак не мог к этому привыкнуть и называл Марата Философом лишь в радиоэфире или на хмельной вечеринке. Даничкин же, в отличие от него, кажется, совсем забыл настоящие имена и фамилии. Все у него были под кличками, и солдаты в том числе. Он числился мастером своего дела и если уж наделял бойца прозвищем, то делал это метко и не оскорбительно.

— Мы в спецназе, а не в колонии. У нас кличка — позывной, у воров — погоняло. Зарубите себе это, где посчитаете нужным, хоть ножом на заднице.

— Солдаты его побаивались, но уважали за справедливость. На задание шли двумя подгруппами, общее руководство капитан Оборин, командир роты, возложил на Суванкулова. Подгруппы возглавили лейтенант Жигарёв и прапорщик Даничкин.

— Я с двумя четвёрками буду в полукилометре левее тебя, по другую сторону дороги. Видишь над горизонтом холм? Мы будем за ним.

— Понял, командир, — ещё раз серьёзно ответил Сергей.

— Да будет тебе, Меченый, — фыркнул Марат. — Командира нашёл.

Сергей не отреагировал и, решив уточнить информацию Оборина, спросил:

— Как считаешь, колонна вовремя двинется?

— Меченый, я слышал то же, что и ты. Уж не трухнул ли? — тихо спросил Марат, чтобы не услышали солдаты.

— Вроде нет, может, позже очко сожмётся, когда «духов» начнём мочить, — спокойно рассудил Жигарёв.

— Тогда всё будет абдемах, я надеюсь. Пора. Я пошёл. До встречи.

Философ пожал «краба».

— Удача, — прошипел он в сторону прапорщика. — Ты чего в стороне затихарился?

— Хочешь за мосёл подержаться? На! — Костя протянул руку.

— Ну, ты и заноза, Костя. Всё ещё дуешься?

— Ничуть. Просто ты как командир группы обязан был разъяснить мне детали операции, а ты что-то не договариваешь. Вот я и дорабатываю в сторонке, домысливаю.

— Трепло, но тихое, — обронил Суванкуов незлобиво. — Вернёмся, кликуху переиначим. Идёт?

— За что? — изображая недоумение, спросил Даничкин, улыбаясь.

— За всё. Хотя бы за то, что хочешь быть хитрее всех. Вон, в кроссовки переобулся. Думаешь, ночь, оно как бы и не видно, не так ли?

— Как усмотрел, Философ? Они же чёрные.

— Солдаты завидовали, подслушал.

— Ну, джигит! Настоящий разведчик, наблюдательный.

— Всё, кончаем трёп. Ещё раз обращаю ваше внимание: сидим и ждём, замерли и не высовываемся, — назидательным тоном проговорил Суванкулов. Друзья повторно пожали руки и растворились в ночи.

Меченый расположил солдат таким образом, чтобы исключалась малейшая возможность засветиться. Все замерли, дожидаясь рассвета.

На войне страшнее всего ждать. Неизвестность давит, заставляя долгие часы находиться в напряжении.

«Лишь бы ночь прошла спокойно, лишь бы „духи“ не обнаружили раньше времени», — не единожды думалось Сергею.

Через два часа он подозвал радиста, проверил связь с Философом. Обстановка оставалась спокойной. Слух был обострён настолько сильно, что Жигарёву на миг показалось: проползи сейчас рядом какой-нибудь жучок, он услышит его передвижение. Ножки насекомого будут стучать в ушах, как цокот лошадиных копыт.

Часы до рассвета тянулись неимоверно долго. Стрелка на командирских часах, казалось, сократила свой бег и двигалась по кругу медленнее в несколько раз.

«Надо полагать, моджахеды действительно очень хитры и изобретательны, раз наше командование в срочном порядке увеличивает количество отрядов спецназа», — думал Сергей, коротая время. На нескольких вылазках в поисках караванов с оружием, где Жигарёв ходил дублёром, фигурки душманов виделись маленькими оловянными солдатиками. Они всегда успевали сниматься с позиций раньше, чем туда ступала нога разведчиков. Почему так происходило — для Сергея оставалось загадкой. Либо командиры, отвоевав по полтора года, инстинктивно желали остаться в живых и специально планировали засады так, чтобы «духи» могли отойти в горы, либо у тех был нюх особый, как у горного хищника.

Правда, на этот счёт имелся ещё один вариант: не было просто-напросто серьёзных караванов на контролируемом участке. Но всё это в прошлом. Сейчас цель засады совершенно иная. Ждать до рассвета, ждать сутки до следующего восхода солнца, ждать до посинения, до отупения, но ждать и дождаться, когда душманы, как шакалы, выползут из скал. А они обязательно выползут, почуяв лёгкую добычу — пацанов на бензовозах с одним «калашом» на коленях, уставших за многокилометровый марш из Термеза и заторможенных перед Кабулом от перегрузок.

Капитан Оборин сказал:

— Уничтожьте, мужики, слуг Аллаха, всех до единого. Никакой речи о пленении. Таков приказ из дворца. Вы поняли? Всех, любым способом! Мы пацанов своих теряем, поймите это.

Комроты намекнул ещё на одно возможное обстоятельство, но не озвучил, что оно собой представляет, сославшись на преждевременность.

— Всё будет зависеть от ваших результатов, дополнительные распоряжения получите по связи, — сказал он.

А время тянулось медленно. Где-то рядом затаился Удача со своими бойцами. Сергей поводил взглядом по сторонам, надеясь что-либо обнаружить. На горизонте брезжил рассвет, но ночь прочно цеплялась за окружающее пространство. Ничего настораживающего.

«Вот уж кто рискует жизнью постоянно, — подумал Сергей о водителях автомашин с топливом. — Всегда под прицелом душманов, настоящие смертники. Сидят на топливозаправщиках, как на пороховой бочке».

После пяти часов утра показалась колонна. Вот она поравнялась с тем местом, где укрылась группа Философа. Машины двигались с большой скоростью. Водители, по всей вероятности, достаточно хорошо изучили повадки моджахедов и старались быстрее проскакивать опасные участки. Сергей внимательно наблюдал за колонной. Было тихое афганское утро и, казалось, ничего не предвещало опасности. Нервничавшие поначалу бойцы понемногу успокоились.

И вдруг впереди колонны раздался взрыв. Первый «КАМАЗ» резко затормозил. «Духи» начали обстрел из гранатомётов. Вторая граната попала в цель. Сквозь облако взметнувшейся пыли мелькнуло пламя, и стало ясно, что головная машина загорелась. Бойцы зашевелились и Сергей так же, как и его подчинённые, ощутил в себе непреодолимоё желание помочь водилам.

— Лежать и не высовываться! — негромко скомандовал он. — Мы им ничем не поможем.

Команду передали по цепочке. Вторая машина, чуть сбавив скорость, обошла горящую и, немного виляя, пыталась скрыться за поворотом под свисающими скалами.

«Молодец солдат, — отметил про себя Сергей. — Давай жми, парень, прячься скорее в нише».

Загорелась ещё одна машина. Её также обходят стороной остальные и рвутся за поворот. Разведчики засекают душманов и по команде Жигарёва скрытно продвигаются к ним.

— Человек пятнадцать, — бросает на бегу Даничкин. — Захожу слева, командир.

— Давай, Удача, я сажусь на хвост. В бой не ввязывайся.

— Понял, Меченый, шарю слева.

Колонна, потеряв четыре машины, удачно улизнула под отвесную стену и остановилась. Смелые водители, выскочив из кабин, дали по несколько очередей в сторону «духов». Потом, поняв всю бесполезность затеи, прекратили стрельбу. Моджахеды исчезли так же внезапно, как и появились.

Сергей связался с Суванкуловым:

— Философ, слышишь меня?

— Слышу и вижу. Иду следом.

Моджахеды ушли недалеко. Они чувствовали себя безнаказанно. Облюбовав полянку, не таясь, расположились на ней. Ближе всех к ним был Удача со своей четвёркой.

— Атакую, — подал он сигнал Жигарёву.

— Поддержу с фланга, — показал жестом Сергей.

Моджахеды в грязных черно-зелёных «пакистанках» сидели и оживлённо разговаривали.

«Победу празднуют, суки аллаховские», — пронеслось в голове Сергея.

Разведчики одновременно открыли огонь из всех стволов и начали расстреливать людей в «пакистанках». Части моджахедов удаётся скрыться за ближайшими уступами скал. Удача с бойцами пытается зайти им наперерез и огибает скалу сбоку. Но когда схватка, казалось бы, завершилась и солдаты, отойдя от горячности боя, возбуждённые, стали стягиваться к месту начала атаки, происходит непонятное. В спины разведчикам раздаётся автоматная очередь, за ней другая, третья, и поляна заполняется лаем «калашниковых». Разведчики упали на землю, кто где, лихорадочно соображая, что же произошло.

— Твою мать! Это был всего-навсего дозор! — догадавшись, прокричал Жигарёв Даничкину.

— Так точно, командир! Мы попали в клоаку! Я сейчас свяжусь с Философом, он где-то близко.

Радист быстро связался с Суванкуловым.

— Я вижу их, человек сорок. Зашел с тыла. Продержитесь чуток, мужики. Ща мы им нашпигуем свинца!

Через несколько минут показалась первая десятка моджахедов. Пригибаясь, они перебегали от укрытия к укрытию. За ними двигалась вторая группа, человек пятнадцать, чуть правее, обходя с фланга четвёрку Даничкина. Пять стволов прапорщика лупанули в сгрудившуюся группу «пакистанок». Четыре человека остались лежать, остальные спрятались за валунами.

«Почему медлит Философ? — недоумевал Сергей. — Сейчас „духи“ очухаются, и тогда хрен их выкурить из-за камней». Он успел заметить гранатомётчика, скрывшегося за уступом в скале. Удача тоже увидел его и, прикинув в уме сложившуюся ситуацию, крикнул:

— Меченый, прикрой!

Пригнувшись, побежал вправо. Оттуда было легче достать гранатомётчика. Отбежав метров двадцать, прапорщик залёг. Послышались одиночные выстрелы.

«Молодец, — подумал Сергей, — перевёл огонь на одиночный, значит, бьёт прицельно».

Гранатомёт высунулся из-за камня и тут же раздался одиночный выстрел Даничкина. Гранатомёт упал на землю.

«Завалил», — удовлетворённо отметил Сергей.

«Духи» переползли за холм и замолчали. Потом, поняв, что перед ними «шурави» в небольшом количестве, открыли по позиции Жигарёва плотный огонь. Два бойца — Шерстобитов и Катаев, — лежали, уткнувшись лицом в землю.

— Отходим! — прокричал Сергей и выпустил две короткие очереди по высунувшимся «духам».

Шерстобитов и Катаев вскочили в полный рост и, стреляя из автоматов по холму, побежали к прапорщику.

— Идиоты! Ложись! — прохрипел Сергей. — Жить надоело, вашу мать!

Но солдаты не слышали его. Азарт боя вперемежку со страхом захватил их. Шерстобитов бежал и что-то орал. Вдруг он остановился. Закачавшись, медленно опустил автомат и упал. Вслед за ним зашатался Катаев и, развернувшись, почему-то побежал назад, к Сергею. Добежал и упал. Изо рта появилась кровавая пена. На правой стороне груди, медленно увеличиваясь, виднелось красное пятно.

«Салабоны, твою мать! Насмотрелись боевиков, стрелять от пупа вздумали, засранцы»! Внутри у Жигарёва кипела злость и бессилие.

«Вот тебе, Серега, и первая кровь. Она на твоей совести», — пришла внезапная мысль.

И тут в спину моджахедам ударил Суванкулов. Раздался чей-то испуганный вопль, без промедления застучали автоматы «духов». Приподнявшийся сержант Радомский, готовясь к перебежке, издал глухой стон и тяжело завалился набок. Рядом кто-то матерно выругался. Грязные «пакистанки» заметались у холма в замешательстве и снова побежали к позиции Жигарёва. В поле зрения появился гранатомётчик. Сергей выловил в перекрестье прицела его фигуру в халате, потянул пальцем спусковой крючок. Силуэт дёрнулся и упал. Выручил подбежавший Даничкин. Он швырнул в бегущих одну за другой две гранаты. Остальные «духи», забрав резко в сторону ущелья, стали поспешно отходить. Подошёл Суванкулов с бойцами.

— У тебя потери, Меченый?

— Да, — хриплым голосом зло отозвался Жигарёв. — Попёрли, как в боевике, в полный рост. Кричал им, засранцам, залечь — не услышали. Шерстобитов убит, Катаев и Радомский тяжело ранены.

— Ладно, Меченый, сопли распускать некогда. Сматываться надо. «Духи» здесь не все были, чует моё сердце. Мы с тобой обложились, причём очень жидко: не смогли отличить дозор от основной группы. Ухватились за наживку и сели на крючок. Ну да хрен с ним, первый блин всегда комом.

— Трофимов! — обратился он к радисту. — Свяжись с ротой!

— Есть, товарищ старший лейтенант! Я мигом!

Через несколько минут Философ говорил с Обориным. После разговора отдал наушники радисту.

— У нас, узбеков, не принято ругаться матерными словами. Но сейчас мне хочется нарушить обычай предков.

— Что? — не дожидаясь окончания замысловатой речи, спросил Даничкин. — Вертушки не придут?

— Придут… с запозданием.

— Тьфу, твою мать! — выругался прапорщик. — Солдат кровью истекает, моджахеды вот-вот вернутся, ты сказал ротному об этом?

— Сказал, Удача, сказал, разве не слышал? Вертушки на подлёте.

— Так отчего тебе хочется ругаться по-русски?

— Мы — разведчики или санитары?

— Выражайся яснее.

— Ротный передал просьбу пехоты.

— Ну?

— Спуститься вниз и обшарить сгоревшие машины. Забрать обгоревших водил.

— Ну, ротный, ну, Оборин! — возмутился Даничкин.

— Он сказал всё правильно, — промолвил Жигарёв. — Там тоже могут быть раненые и трупы. Моджахеды вернутся — надругаются. Этого допустить нельзя. Пошли.

— Машины сгорели, все видели, живых мы там не найдём, — пытался убедить Костя.

Спорить не стали, спустились вниз, к дороге. Подобрали обгоревших водителей, все трое успели в последний момент выпрыгнуть из кабины, но в живых остался только один. Он сильно обгорел и находился в бессознательном состоянии, бредил. Двое других были мертвы.

Подошли вертушки. Разведчики загрузили раненых и убитых, забросили трофейное оружие и взмыли в воздух. Посадку совершили в ближайшей медсанчасти пехотного полка, сдали печальный груз медикам.

Прибыли в роту, доложили о результатах проведённой операции. Оборин выслушал, помрачнел.

— Не знаю, как и докладывать. Задача, по сути, не выполнена, провалена. Купились на лёгкий успех.

Капитан заходил по палатке.

— Виноват во всём я, — не удержался Жигарёв. — Философ был далеко, решение атаковать принимал я.

— Чего ты добиваешься? — с раздражением спросил ротный. — Совесть мучает, душа требует наказания?

— Но задача-то не выполнена, «духи» ушли…

— Это война, Жигарёв. И сегодня был твой первый настоящий бой. Испытание ты выдержал и не береди свою душу. Она должна здесь зачерстветь, иначе воевать грамотно ты просто не сможешь.

— Правильно вы сказали, товарищ капитан, — как всегда, не сдержавшись, встрял Даничкин. Справедливость для него была превыше всего. — Чья тут вина, если душманов оказалась прорва? Я уверен, что мы напоролись на них совершенно случайно. Не поверю, чтобы на безоружную колонну бензовозов следовало нападать такой толпой. Здесь что-то не так.

— Прав, Удача, товарищ капитан. Там, несомненно, готовилась другая засада или формировался караван, но мы им помешали, — высказал предположение Философ.

— Ладно, доложу как-нибудь. Ночь впереди, есть время подумать. Но «духов» мы должны уничтожить в этом месте всё равно. Для самоутверждения, если хотите. А ты, Меченый, возьмёшь завтра мой «уазик» и смотаешься в медсанчасть. Навестишь Радомского и Катаева, Шерстобитова отгрузишь в Кабул. Уловил?

— Нет.

— Что тебе непонятно?

— Я ни разу не занимался отправкой «груза — 200».

— Ах, вон оно что! Поясню. Шерстобитова заактируешь и отправишь на «консервный заводик».

— Куда… отправить? — переспросил Сергей.

— Ну…, туда, где твоего Шерстобитова в цинк запаяют, — мрачно пояснил Оборин. — Вообще-то, это дело медиков, но мы контролируем отправку всех наших «грузов — 200». Нередко бойцы теряются, исчезают бесследно.

Капитан стиснул челюсти, на щеках выступили желваки.

— Понимаешь, Сергей, я поклялся себе однажды, что все погибшие из моей роты в обязательном порядке будут доставлены родственникам. Без вести пропавших солдат в моей роте не будет никогда.

На следующий день Сергей взял «уазик» капитана и отправился в санчасть одного из пехотных полков. Добрался быстро. Зашёл в помещение, нашёл прапорщика-санинструктора.

— Мне нужно повидать своих бойцов, Радомского и Катаева. Вчера их доставили вертушкой с пулевыми ранениями в грудь.

Бритая яйцеподобная голова медика медленно развернулась, на лице выступила язвительная улыбка.

— Нема у нас твоих хлопцев, лейтенант.

— Что значит — нема? — Жигарёв подошёл к прапорщику вплотную. От того разило самогоном.

— А вот так: нема, и всё тут. В санчасти только водила обгорелый. Твой Катаев вчера к «двухсотым» переметнулся, а Радомский пока жив, но слишком тяжёлый. Здесь нам ему глаза не открыть, поэтому мы его в Кабул отправили, вместе с Шерстобитовым. Ищи там.

Санинструктор отвернулся и побрёл по коридору. Сергей догнал его, рванул за плечо, да так сильно, что тот едва удержался на ногах.

— Где мои бойцы?! — выкрикнул он в лицо прапорщику грозно.

— Чего хватаешься за грудки? — ничуть не испугавшись, спокойно спросил медик. — Русским языком сказано тебе: все твои солдатики в Кабуле, Катаев — в морге. Он скончался часа через два, как поступил в санчасть. Всё, лейтенант, не дергайся.

Он заглянул в побледневшее лицо Жигарёва, тихо спросил:

— Недавно в Афгане?

Не дождавшись ответа, добавил:

— Понимаю, командир. Первый бой, первая кровь. Переживаешь, что не уберёг. Вполне понимаю. Мой тебе совет: хлопни самогонки, курни анаши, первое время помогает. А потом душа твоя зачерствеет, и ты привыкнешь.

— Пошёл ты… — Сергей хотел выругаться матом, но вместо матерных слов вылетело другое. — Сволочь!

Он выбежал из санчасти, сел в «уазик».

— Назад, товарищ лейтенант? — поинтересовался водитель.

— Погоди чуток. Дай связь с Обориным.

Водитель передал наушники.

— Товарищ капитан, все бойцы в Кабуле. Катаев умер. Что делать?

— Будь на связи, сообщу, — пробасил Оборин.

С оказией Сергей добрался до морга. Где находится полевой госпиталь — знали все. Но не таким ожидал увидеть его Жигарёв. Здесь, в Афгане, всё иначе, нежели в мирной жизни. Несколько палаток прямо на земле — вот и весь морг. У палаток сидел небритый солдат-пехотинец — «старшой» по моргу. Глаза осоловелые — пьян. Увидев лейтенанта, он никак не отреагировал, лишь устало бросил:

— Пошли.

Зашли в крайнюю палатку. Вповалку, плотно друг к другу лежали изуродованные тела. Те, которых опознать невозможно — обгорелые куски мяса или обезглавленные трупы, лежали в углу. Сергей растерялся.

— Чё встал? Ищи, — вывел его из оцепенения «старшой».

Как парализованный прошёл Жигарёв до конца палатки. Шерстобитова и Катаева среди обитателей морга не оказалось. Бойцы лежали в углу третьей палатки.

— Эти? — Пьяный солдат, держа шариковую ручку в ладони, указал оттопыренным пальцем на погибших разведчиков.

— Они, — хрипло выдавил Сергей.

— Счас. Помечу.

Он наклонился к мёртвым солдатам и посмотрел на Жигарёва.

— Ну?

Отупевшие мутные глаза «старшого» выпучились, словно бильярдные шары над лузой. Круглое обрюзгшее лицо будто окаменело. Рот с полным отсутствием губ, что щель, прорезанная штык-ножом, шумно выпускал спертый воздух.

— Ну? — нетерпеливо повторил он.

— Что? — не понял Сергей.

— Диктуй фамилию и часть.

Жигарёв продиктовал. «Старшой» прямо на задубелой коже вывел ручкой фамилии бойцов и номер части.

Глаза Катаева, когда-то голубовато-синие, как свежие васильки, стали серыми и стеклянно смотрели через полуприкрытые веки. Словно осень коснулась их, и они пожухли, и никогда уже не расцветут, даже если на землю придёт весна. Будто во сне Сергей Жигарёв покидал морг.