Неразов улетел в Союз, в роте старались о нём не вспоминать. На замену прибыл рослый сухопарый офицер с тонкими чертами лица. Обычная внешность, как у всех остальных офицеров, ничего необычного. Разве что седина, поднявшаяся выше висков, выдавала в нём человека, успевшего хлебнуть лиха, да взгляд больших карих глаз настораживал необычной остротой. На погонах — по три звездочки, хотя офицеру было уже за тридцать. Звания старшего лейтенанта в этом возрасте явно маловато. В армии так происходит в двух случаях: либо офицер не служит, а отбывает воинскую повинность, либо в его биографии присутствуют тёмные пятна.

— Старший лейтенант Соловьёв, — представился он в роте. — Прибыл из-под Джелалабада.

И всё, ни слова больше о себе. По сути, не так уж важно знать послужной список, ибо на войне офицер познаётся в бою, и его жизнь начинает свой отсчет именно после этого момента, начинается как бы заново, с нуля. Немаловажным является лишь одно обстоятельство: как человек впишется в новый коллектив, в котором свой микромир, отличный от других.

Соловьёв на удивление прижился сразу, без притирки и сопутствующей шероховатости. Одним словом — свой, не новичок в Афгане, пороха нанюхался за три года до посинения. Офицерская вечеринка, связанная с несколькими событиями, была устроена по личной инициативе нового замполита.

— А как иначе? — с неподдельным удивлением вопрошал он сослуживцев. Война — войной, а поводы для праздника души никто не отменял.

Никто не возражал. Подсуетились, накрыли стол, пригласили медсестёр и загуляли. Веселье продолжилось до полуночи, а утром пришла радостная весть. Роту Оборина вводят в состав отдельного отряда под командованием майора Воронцова.

— Отличная весть, мужики! — восторженно отозвался Даничкин.

— Совсем недурственно, — степенно рассудил Суванкулов. — И база там, надо полагать, оснащена на все сто.

— И «вертушки» послушные, — добавил Сергей Жигарёв.

— База, «вертушки», — передразнил Новиков. — Главное, командир — орёл!

Воспоминание о майоре Воронцове вызвало бурную волну признательности. На миг все забыли о сегодняшнем командире — капитане Оборине. Тот стоял рядом и наблюдал за выражением лиц радостных офицеров. Высказывания о бывшем командире стали как бы укором в его адрес, но он не обиделся, скорее, наоборот. Посмотрев на сконфузившихся разведчиков, рассмеялся, сглаживая неловкость.

— С вашим майором я не знаком, но, судя по разговорам, он действительно орёл. Рад буду служить под его началом.

Оборин на мгновение задумался, а потом как-то раздумчиво, с ноткой неподдельной тревоги сказал:

— Боюсь, мужики, за просто так роту нашу не перебазируют. Я немного наслышан о подобных расформированиях. Думаю, штабисты из спецразведки уже заготовили нам гадость, и узнаем мы о ней в последний момент.

Ротный оказался прав. О перебазировании на время «забыли». Прошло чуть больше месяца, прежде чем вновь заговорили о воссоединении роты с отрядом Воронцова. Капитану Оборину до замены оставалась считанные дни, и офицеры его роты гадали, где же он обмоет майорскую звезду: здесь, в Афгане, среди боевых друзей, или же в Союзе, тихо и скромно, не успев познакомиться поближе с новыми сослуживцами.

Однажды утром его вызвали в разведотдел армии. В восемь ноль-ноль, как было приказано, он поднялся на второй этаж бывшей резиденции Амина. В кабинете его встретил грузный полковник по фамилии Сурмягин. Хотя тот и не представился, Оборин знал его фамилию. Одутловатое лицо хозяина кабинета выражало явное недовольство, и ротный машинально взглянул на свои часы. Черные стрелки на белом циферблате показывали ровно восемь.

«Нет, не опоздал. Часы сверял вчера утром, идут точно», — сделал вывод капитан.

— Присаживайся, — буркнул полковник, жестом показав на стул, и сам опустился за столом напротив, гордо выпятив живот.

— Вот что, капитан, — без всяких предисловий продолжил он сердитым голосом. — Длительное время со стороны одного из кишлаков ведутся нападения моджахедов. Пострадало много армейских подразделений.

Полковник Сурмягин сцепил пальцы обеих рук и для чего-то постучал ими по столу.

— Очень много подразделений. Причём, удары эти наносятся всегда в спину, внезапно, и почему-то в тех местах, где их меньше всего ожидают.

Голос Сурмягина звучал монотонно, казалось, слова его будто проходят через сито и сцеживаются изо рта неразрывным потоком.

— «Духи» надоели всем и вконец разозлили командование войск. Приходится писать подробные отчёты для центра о потерях, а они, как правило, немалые. Короче, измотали нас душманы, и пора с ними кончать.

Полковник посмотрел в окно, задумался.

— Задание необычное, капитан. Ты должен это знать, как никто другой. Нападение на кишлак подготовишь и возглавишь лично. Пойдёшь сводной группой. Твоим дублёром будет замполит Соловьёв. Условие это обязательное.

«Он что же, ваш человек?» — завертелось у Оборина на языке, но ротный заставил себя промолчать.

Сурмягин встал и обошёл вокруг стола. Капитан крутнулся на месте, поворачиваясь к нему лицом.

— Почему не спрашиваешь, каким будет задание? — спросил полковник, расцепляя пальцы.

— Нетерпение и несдержанность несвойственны разведчику, — ответил Оборин, чеканя, словно курсант на экзамене — Так нам внушали в училище.

— Ну-ну, — глаза Сурмягина немного подобрели, сердитость поубавилась. — Чему ещё вас там учили?

— Многому, — уклончиво ушёл от ответа капитан, не желая продолжать разговор на эту тему. — Вы это знаете не хуже меня.

— Да, помню. Разведчик не должен ввязываться в политику — её делают другие. Кроме этого, он не может размышлять о гуманности приказа. Разведчик должен исполнять его любой ценой, не так ли?

— Так точно.

— Вот и мой приказ ты будешь обязан исполнить без обсуждений, — почти пропел Сурмягин, положив ладонь на плечо командира роты.

«Чего тянет чёрта за хвост?» — подумал Оборин, начиная раздражаться. Он привык выслуживать краткие и понятные приказы.

«Видимо, задумана крутая операция, если этот жиртряс тянет резину, пытаясь изучить меня».

— Опасная зона находится вот здесь, — палец полковника заскользил восточнее Чарикарской долины. — Задача у тебя не простая. Она трудна не из боевых соображений. Придётся пострелять и в мирных жителей. По имеющимся сведениям, там много членов ИПА — Исламской Партии Афганистана. У тебя не будет времени, чтобы разобраться, кто есть кто. Не нужно этого делать вообще. Нам доподлинно известно, что душманы выходят на разбой именно из этого кишлака. А это означает одно: он весь мятежный. В этом селении периодически собирается комитет ИПА и намечает диверсии. Очередное сборище намечено на три часа ночи завтрашнего дня. Местный патриот, — Сурмягин брезгливо поморщился, — поможет вам выйти на это собрание. Одним словом, капитан, нужно совершить налёт и уничтожить всех комитетчиков, даже если это будет большая часть кишлака. Документы, трупы уничтожить, дома сжечь.

Полковник в очередной раз подошёл к окну и уставился в какую-то точку. Долго стоял, не шевелясь, потом резко обернулся и, глядя в глаза Оборину, тихо произнёс:

— Не оставляйте никаких следов. Всех подозрительных расстреливайте на месте. Ни одного пленного, они нам не нужны. Понял меня, капитан?

Оборин не стал отвечать, да Сурмягин и не настаивал. Он достал сигарету. Прикурил. Глубоко затянувшись, выпустил две толстые струи густого дыма.

— И очень тебя прошу: не делай глупостей. Иначе…, впрочем, ты и сам знаешь, что такое «иначе».

Кустистые рыжие брови полковника, будто наклеенные, опустились вниз, он нахмурился. Его папироса растаяла на глазах. Тёмно-серый дым, медленно кружась, поплыл от стола к окну и незаметно исчез в форточке. Сурмягин служил в спецразведке не первый год, но оставался скверным психологом и недооценил капитана Оборина. Ротному стало всё предельно ясно. Он сразу почувствовал, что полковник неумело лжёт, скрывая истинную цель операции. От знакомых офицеров Алексей слышал об операциях подобного рода, после которых группа либо попадала в жуткий переплёт и погибала в полном составе, либо перебазировалась в неизвестном направлении. Бывали случаи, когда операция была ещё в начальной стадии разработки, а чересчур ретивые штабисты уже заранее отправляли в Центр донесение об её успешном завершении. Оставалось подтвердить «успех», и его подтверждали ценой многочисленных жертв. Вполне возможно, что те офицеры, вот так же, как и он, капитан Оборин, стояли на этом же самом месте и выслушивали из уст Сурмягина свой последний приказ. Ротный осознавал, что ждёт его при неисполнении этого приказа, и не хотел задавать лишних вопросов. Но в последний момент не удержался, решил спровоцировать полковника на дополнительную информацию.

— Разрешите вопрос, товарищ полковник? — с непроницаемым лицом спросил он.

— Валяй.

— Мне не совсем ясно, почему для такой пустяковой разборки идти сводной группой?

— А ты, капитан, смышлёный, однако. Похвально. — Сурмягин оживился, покачал головой.

— Каждый разведчик имеет право на сомнение. Пока оно сидит в нём, вероятность успеха не может быть стопудовой.

— Какой? — переспросил хозяин кабинета.

— Стопудовой. Так у нас оценивается успех боевых операций.

— Не слышал, — разочарованно произнёс полковник. Видимо, он обожал солёные словечки и мудрёные выражения, наивно полагая, что знает весь лексикон сороковой армии.

Оборина так и подмывало воткнуть Сурмягину какую-нибудь шпильку, вроде «жаргон рождается в горах, а не в штабах», но он вовремя прикусил свой язык. Попасть в немилость штабных офицеров — раз плюнуть. Проверено службой. Вернуть же расположение к себе — один шанс из тысячи.

— А сам-то как думаешь? В чём твоё сомнение?

— Думаю, уничтожение партийцев — полдела, если не меньше. Остальная часть задачи — как подводная часть айсберга. Тяжёлая и невидимая, я бы сказал… э-э… наиболее ответственная.

— Мне вполне понятно, капитан, о чём ты сейчас подумал. Молодец, умеешь подбирать слова. — На лице полковника отразилось некоторое неудовольствие. Он явно не ожидал увидеть перед собой щепетильного офицера, перед которым приходится приоткрывать занавес секретности.

— Дело в том, что на сей раз вам придётся изменить тактику налёта и совместить, так сказать, два вида операций сразу.

— Как вас понимать? — удивлённо спросил Оборин.

Сурмягин неторопливо наполнил стакан водой из прозрачного графина и также неторопливо осушил его. Тыльная сторона ладони прошлась по оттопыренной нижней губе. В толстом животе тут же что-то проурчало. На лице хозяина кабинета появилось стыдливое замешательство.

— Видишь ли, капитан, — продолжил спустя минуту Сурмягин, заметив, что Оборин смотрит на него с непривычным выражением явного превосходства. — После налёта на кишлак вы должны создать лишь видимость отхода, а сами замаскируетесь в засаде, примерно в полутора километрах южнее селения. Вы обязаны нашуметь в кишлаке как можно сильнее, чтобы ваши действия вызвали у душманов… э-э… бурю протеста. Мы уверены, они захотят взять под контроль большой район, чтобы досадить нам, и стянут к кишлаку крупные формирования. Тут вы и встретите их внезапным ударом.

Самодовольная улыбка появилась на лице полковника.

— А если «духов» будет раз в пять больше моей сводной группы?

— Не накладывай в штаны раньше времени, капитан. У тебя такие орлы! Один Жигарёв чего стоит. Наслышан я о нём. Да и летуны помогут. Одним словом, дело верное.

«Рассуждает, как рецидивист перед ограблением банка, — почему-то подумалось капитану. — Это ж надо так сказать: дело верное».

— Такое чувство, что партийцев в кишлаке нет, — осмелился дерзить Оборин.

— Ты что себе позволяешь, Оборин? — гневно вспылил Сурмягин. — Не доверяешь моей информации?

— Вы неправильно меня поняли, товарищ полковник. Прошу прощения. Я имел в виду совсем другое…

Но Сурмягин уже не на шутку завёлся и не пожелал выслушивать оправдания ротного.

— Мне наплевать, что ты имел в виду! Нет партийцев — найди и уничтожь. Создай их, роди, и затолкай обратно. Ясно?!

— Так точно, товарищ полковник!

— Так-то будет лучше и для тебя, и для меня.

Мгновенная вспышка гнева так же быстро прошла, как и появилась, только пальцы офицера спецразведки выдавали его возбуждённое состояние. Они мелко подрагивали, с трудом выковыривая из пачки непослушную сигарету.

— Ты их должен найти, — тихо прошипел полковник. — Даже если их не будет. Или у тебя кишка тонка?

Оборин промолчал, вид его был невозмутим. Беседа офицеров длилась уже не менее получаса, и Сурмягин решил поставить на ней точку.

— Соловьёва я не просто так направил в твою роту. Этот офицер знает, что нужно делать в подобном случае. Хорошо знает. И он это сделает сам.

— Замполит? — не удержался Оборин.

В его сознании все партработники были офицерами второго сорта. Воевать по-настоящему они не умели, тем более убивать мирных афганцев. Соловьёв? Не сон ли это?

— Удивлён? — Сурмягин громко хохотнул и нагло заглянул в глаза ротного. — Так что, давай, капитан, без лишнего гуманизма и соплей. Кстати, у тебя среди прапорщиков и сержантов есть опытные хлопцы. Они делают свою работу, как надо. Увидишь сам.

«Из нового пополнения, стало быть, взамен убитых и желтушечников, — отметил про себя ротный. — Иначе бы я знал».

Сурмягин посчитал разговор законченным, и протянул руку для прощания.

— Удачи тебе, капитан!

Оборин кивнул головой и, чётко повернувшись через левое плечо, вышел из кабинета. На душе скребли кошки. Приказа глупее, чем этот, свежеиспечённый, капитану получать не приходилось.

«Для чего вся эта комедия? — раздумывал он, возвращаясь в ППД*. — Неужели ради политических игр позволительно совершать подобные операции? И что это за засада такая, которая проводится без подготовки?

Детская гра в прятки: кого найду — я не виноват. Ведь Сурмягин отдаёт себе отчёт, что группа спецназа — это не батальон мотострелков».

От таких мыслей на душе разведчика стало совсем муторно, будто он побывал у психиатра и прошёл сеанс тестирования. И сейчас приходится лишь гадать, каков же будет результат. Не болен ли он на самом деле?

_____________

*ППД — пункт постоянной дислокации.

В подавленном состоянии вернулся командир роты в расположение палаточного городка. Немного поразмыслив, незамедлительно собрал командиров групп и их заместителей. Соловьёв где-то задержался и прибыл последним.

— Товарищи офицеры, — начал Оборин официально. — Я только что вернулся из штаба с приказом на боевой выход.

— Слон, его что, контузило под Кабулом? — шепнул Даничкин на ухо Новикову. — Заофициальничал чего-то…

— Да иди ты… — отмахнулся тот. — Послушай приказ. Чует моё сердце, он сегодня какой-то необычный.

Ротный задумчиво оглядел офицеров и прапорщиков и, не удостоив вниманием шепчущихся, продолжил:

— Предстоит операция и, я бы сказал, не совсем обычная. Налёт-засада, новое изобретение штабной разведки. Финал — в тумане.

— Мрачноватый приказ, — пробормотал Суванкулов.

— Сурмягин вызывал? — не ко времени весело спросил Соловьёв.

— Ты догадливый, замполит.

— Тогда всё понятно. Нам предстоит расстрелять десятка два душманов под видом оголтелых партийцев исламской партии. Я угадал?

Присутствующие переглянулись. Оборин посмотрел на Соловьёва.

— Как догадался?

— Знакомо дело, командир, если жиртряс вызывал сам лично. Это же спецразведка. А Сурмягин — он и есть Сурмягин. От него исходят одни неприятности. Он и сценарист, и режиссёр одновременно. Мы с вами лишь актёры его театра. Не сможем отработать спектакль должным образом — нам всем труба. Поверте.

— Откуда тебе всё это известно? — вмешался Суванкулов. — Ты участвовал в таких переделках.

— Приходилось, — уклончиво ответил замполит. — И поумнел на всю оставшуюся жизнь.

— Всё, точка. Потом расскажешь, — прервал ротный и достал из планшета карту.

После незначительных перепалок капитан Оборин вновь обрёл былую уверенность, почувствовав поддержку боевых товарищей. Речь, как обычно, стала привычной и понятной для всех. Его подчинённые — не новички в Афганистане. Заматеревшие и стреляные, отученные от фамильярности и прислужничества, эти люди были приучены разговаривать между собой на особом языке боевого братства. В этом общении была какая-то своя, понятная только им ирония с привкусом горечи. Но панибратство отсутствовало, ему противостояла жёсткая дисциплина, свойственная только спецназу.

— Короче, мужики, формируем сводную группу под моим личным руководством. Так распорядился полковник. Побывать мы должны здесь, — ротный ткнул пальцем в название кишлака. — Ровно через тридцать девять часов. На место нас забросят «вертушки». Комитетчики соберутся в три часа ночи. Для нас это самое ценное время — вы знаете не хуже меня. Ночь для разведчика, что ласковая баба, прикроет большой грудью и вселит боевой дух.

Офицеры заулыбались, расслабились.

— Но-но, это я так, к слову. Нечего отвлекаться. Послезавтра мы совершаем налёт и сразу сваливаем в «зелёнку», вот сюда, — палец капитана уткнулся в квадрат южнее кишлака.

Ротный подробно изложил план операции, не утаив практически ничего, что услышал из уст полковника, за исключением маленькой информации о замполите, прапорщике и двух сержантах, прибывших в роту недавно.

«Говорить о них, как о тиграх или барсах, готовых порвать человека на куски? Для чего? Кому это надо? И так ли всё на самом деле? Время есть, присмотрюсь, побеседую, сделаю кое-какие выводы для себя», — решил командир роты.

Когда он закончил говорить — воцарилось молчание.

— Подстава, командир, — сделал заключение Даничкин. — Чистой воды подстава.

— У меня такое же мнение, — поддержал младшего лейтенанта Сергей Жигарёв. — Вначале киллер убивает жертву, потом устраняют его самого. Обычная схема — навести тень на плетень.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что нам уготована подобная участь? — включился в разговор Новиков.

— А что? Не может быть? Тогда зачем линять в «зелёнку»?

— Он прав, — криво усмехнулся Соловьёв. — Все мы в засаде будем вроде приманки для «духов». У них хватит ума разгадать замысел Сурмягина. Не такие они тупые бараны, чтобы бросить против нас небольшую группу. Будьте уверены, стычка произойдёт с многочисленной бандой, с пулеметами и артиллерией. Как думаешь, командир?

— Да, — Оборин несколько раз в знак согласия кивнул головой. — Возможно, вы правы. Уверен, не забыли один из принципов спецназа? А, Тихий?

— Прежде чем влезть в ж…, нужно хорошо подумать, как будешь вылезать обратно.

— Молодец, не забыл. И ещё. Пока остаются непонятки — окончательное решение принимать нельзя. Нужно отработать все версии, даже те, что не вписываются ни в какие рамки. Поэтому, давайте поразмышляем.

— Для меня всё понятно, командир. Попусту тратим время. Я отказываюсь верить в другой сценарий, — стоял на своём Соловьёв, отходя, как бы принципиально, на два шага в сторону. И уже оттуда недовольно пробурчал:

— Вы все забыли про четыре «любо» — в любом месте, в любое время, любое задание, любым способом.

— Нет, замполит, мы хорошо помним его. Но мне, как и любому другому командиру, хотелось бы вернуться с задания с минимальными потерями. Надеюсь, у тебя нет желания быть награждённым посмертно?

Соловьёв вскинул на ротного глаза-молнии и с упорством повторил:

— Моя версия единственная, командир.

Оборин проигнорировал слова замполита и попросил высказаться каждого из присутствующих. Пока он слушал офицеров, поневоле задумался о Соловьёве.

«Что за человек мой замполит? Почему он так упорствует? Или знает что-то, да не договаривает? Почему?»

Капитан мог бы отнестись к заявлению Соловьёва более серьёзно, если бы знал причину его упорства, но тот молчал.

«Может быть, Соловьёв и не замполит вовсе, а человек Сурмягина? И побывал он у полковника раньше меня? Ведь отлучался же в Кабул на днях. Да и прапорщик Мокрушкин смурной какой-то. Молчит, в разговор не встревает. Очень хреново, что я не успел поинтересоваться людьми. А мог бы, связи в штабе имеются».

Дискуссия затянулась, Оборин остановил её.

— Всё, товарищи офицеры и прапорщики, шабаш. Семинар окончен. Приступим к отработке деталей.

Прошло немало времени, прежде чем ротный закончил совещание.

Неожиданно слова попросил замполит.

— Дай скажу, командир.

— Говори, только по делу.

— По делу, конечно.

Соловьёв для чего-то кашлянул в кулак и заговорил.

— В общем, я уже говорил, что знаком с подобными операциями. Они всегда строго засекречены. Группе не дано знать об истинных причинах налёта и других тонкостях. Они готовятся, как правило, подолгу, а исполнители подбираются очень тщательно. Я иду с вами, поэтому позвольте высказать свои соображения. Подчёркиваю, соображения, и не более того.

Недоумение отразилось в лице каждого разведчика. Почему вдруг замполит надумал рассыпаться в соображениях? Что с ним произошло? Сейчас он ничуть не напоминал политработника. Спецназовцы молча уставились на Соловьёва.

— Налёт задуман с целью устрашения мирного населения, я в этом уверен, без сомнения. Устрашать придётся не потряхиванием кулака в воздухе. Моджахеды — фанаты ислама, у них нет страха перед «шурави». Простыми угрозами их не запугать. Тут требуются другие меры. Какие — определимся по месту. Надеюсь, командир, ты получил инструкции в штабе?

— Да.

— Командованию нужен мирный и управляемый кишлак, а окрестности — очищенные от «духов» любой ценой. Полагаю, их там очень много. Нашей группе предстоит оч-чень сильно нашуметь, чтобы «духи» пустились вдогонку. Вот почему она малочисленна. Силы будут неравными, будьте уверены. Но не следует спешить занимать места на кладбище. Будем надеяться, что нам помогут.

Замполит замолчал. В палатке установилась звенящая тишина. Казалось, даже мухи замедлили свой полёт и жужжали чуть слышно.

— Мы — разведчики, а не экспериментальная группа недоучек, — сплюнул Даничкин.

— Вот на это и рассчитывает полковник. Вы умеете скрытно отходить без потерь, а затем снова нападать. Пехота этому не обучена. Кроме всего прочего, могу поспорить с каждым из вас, что завтра поступит приказ переодеться в афганские шаровары.

— Это ещё для чего? — желчно улыбнувшись, задал вопрос Новиков.

— А ты помозгуй хорошенько — сам же и ответишь на свой вопрос.

— Ну, ладно, замполит, кончай загадывать загадки, у нас всё же не КВН, — сердито распорядился ротный.

— Всё, командир, понято — замётано, хотя мыслить самостоятельно очень полезно, — бросив многозначительный взгляд на Новикова, с ехидцей заметил Соловьёв.

— Вот что я думаю, — сказал ротный. — По замыслу Сурмягина, как мне представляется, партийцев должны замочить «свои». Это самый важный элемент операции.

— В правильном направлении мыслишь, капитан, — не удержался Соловьёв.

— Шум пойдёт по всем кишлакам, дойдёт он и до ХАД,* — продолжил Оборин, не обращая внимания на едкую реплику замполита. — Эта контора обвинит какую-нибудь противоборствующую группировку. Что касается второго этапа, так называемой «засады», тут дела будут намного серьёзнее. Но я чувствую спинным мозгом: кому-то нужна абсолютно чистая территория. Скажем, для размещения какой-нибудь секретной лаборатории или базы с новейшим оружием. Мы с вами вроде липучки, на которую должны слететься все мухи — «духи».

Сурмягин избавляется от мух вместе с липучкой. Пространство свободное, чистое, можно работать, не отвлекаясь по мелочам.

— Выходит, спецы из штаба за наш счёт хотят и рыбку съесть и на х… хвост сесть? — первым отреагировал, как всегда, Даничкин.

— Получается так, — согласно кивнул Суванкулов. — Хотя это лишь предположения.

— Сомнения и предположения всегда имеют под собой некую почву, — убеждённо промолвил Жигарёв.

— И, если они есть, реальные события могут развиваться более печально.

Офицеры рассуждали и спорили очень долго, прапорщики в прения не пускались, держались в стороне. Но, как говорится, в споре рождается истина. В конечном итоге появился окончательный план операции «налёт-засада».

Офицеры успокоились и разошлись. На подготовку оставалось мало времени.

_____________

*ХАД — служба госбезопасности ДРА.

Оборин догнал замполита, взял за локоть, предложил:

— Отойдём в сторонку, потолкуем. Не возражаешь?

— Просьба командира всегда расценивается подчинённым как приказ, — хмыкнул Соловьёв. — Появились вопросы?

— Догадлив.

— Какие уж тут догадки, если ты, капитан, беспрестанно сверлишь меня своими зелёными буравчикам.

— Ты очень наблюдательный, замполит.

— Бродячая жизнь всему научит, — не красуясь, согласился Соловьёв. — Вопрос один, или много?

Оборин не стал отвечать, пока они не устроились в укромном уголке, подальше от людских глаз. Он присел на пустую бочку, и некоторое время испытующе смотрел на Соловьёва. Потом спросил:

— Скажи, наконец, что ты за птица, и с какой целью залетел в мою роту? Только не пой мне песню о политработнике, ты им никогда не был. Могу доказать это, но чуть позже.

— Можешь не успеть, — криво усмехнулся замполит.

— Это почему же?

— В подобных операциях не всем суждено выжить.

— Даже так? Или это касается только меня?

— Не надо так, командир. В моих словах нет и намёка на угрозу. Просто… просто я не могу сказать тебе всего, что знаю. Пока.

— Ты и впрямь шпион какой-то! Как можно выполнять общую задачу, скрывая друг от друга информацию?

— Извини, командир, ты волен думать, что хочешь. Я сказал всё, чтобы свести потери до минимума.

В голосе Соловьёва чувствовалось какое-то внутреннее отчаяние. Он повернул голову в сторону холмов, как будто искал среди них условный знак, который подсказал бы ему, как поступить. Оборин с ответом не торопил, терпеливо ждал. Прошло несколько минут, прежде чем замполит заговорил вновь.

— Хорошо, капитан. Мужик ты надёжный, я успел в этом убедиться. Можно рассказать кое-что. — На его лице появилось едва заметное волнение, как у спортсмена перед стартом или схваткой. — В твоей проницательности сомневаться не приходится. Политрук я никчёмный, и образования на сей счёт не имею. Даже курсов маломальских. Закончил «Рязанку», как и ты, лишь чуток пораньше. Разминулись мы с тобой на несколько годков. Я даже в капитанах успел походить. С Воронцовым у нас была одна лебединая песня. Только он смог устоять, а я сломался. Потом как-нибудь расскажу. Проштрафился я однажды и оказался под каблуком у Сурмягина. Стал головорезом-исполнителем, так сказать. Соловьёв даже поморщился от воспоминаний и невольно потёр лоб, будто этим движением можно было стереть из памяти непоправимое прошлое.

— В первоначальном варианте возглавить операцию поручалось мне, но потом Сурмягин почему-то передумал. Мне отводится роль дублёра. Вероятно, он опасается недоверия ко мне со стороны твоих орлов. Вся чёрная и грязная работа остаётся на мне, не переживай. Тебе вовсе не обязательно вникать в детали операции. Твоя основная задача — засада. Завтра с «вертушками» привезут всё необходимое, в том числе и афганскую одежду. Переодеваться будем перед самым вылетом. Переводчик у тебя есть.

— Кто? — удивлённо спросил Оборин. До этой минуты он был твёрдо уверен, что в роте таковых нет.

— Сержант Таджибаев, из новичков. Свободно изъясняется на фарси. Он тоже штрафник.

— И прапорщик?

— Мокрушкин тоже. На нём две расстрельных операции. После каждой из них Сурмягин перебрасывает нас в другую часть. Так и путешествуем по всему Афгану. Перекати-поле, одним словом.

— А эти за что?

— У каждого свои грехи. Сурмягин оградил нас от суда, предложил сделку. Все остались на свободе, хотя это чисто условно. Каждый день можно рассматривать, как последний. Говорят, полковник хотел создать здесь штрафбат по принципу второй мировой. Трусость, дезертирство, предательство следовало искупать кровью. Хорошо, не позволили, но он делает это нелегально. Штрафников у него много. Возможно, и тебя ждёт такая же участь.

Ротный немного помолчал, обдумывая полученную информацию, потом, вертя в пальцах зажигалку, спросил:

— Ты думаешь, я поверю тебе?

— Дело твоё, командир. Завтра ты сам убедишься во всём, но на досуге помысли, что станет с тобой, если провалишь задание? Рядовых, кто останется в живых, отправят досрочно в Союз или спрячут где-нибудь подальше в горах за Кунаром. Твой выбор будет невелик: либо срок мотать, либо пополнить список штрафников.

— Ладно, хватит трепаться.

Оборин встал первым и зашагал в родной городок. Организму требовался отдых. Соловьёв, докурив сигарету, последовал за командиром.

В исходный район группу высадили под вечер. Место высадки Оборин выбрал самостоятельно, в пяти километрах от кишлака.

Вертолёты покружили над горами ещё некоторое время, сбивая с толку моджахедов, если вдруг те засекли их высадку, и улетели. Ротный отдал несколько распоряжений и повёл группу к кишлаку. Однако путь выбрал совершенно иной, чем немало удивил командиров подгрупп и Соловьёва. Он решил выйти на «зелёнку» с тыла, разведать подходы и только потом залечь до темноты.

Подгруппа дозора с Даничкиным ушла вперёд и скоро Костя доложил:

— Чисто, командир, можно входить.

Облюбовали привал, и группа залегла, дожидаясь положенного часа. Разведчики расположились таким образом, чтобы в случае нападения «духов» можно было быстро занять круговую оборону. Бойцы попадали на землю, расслабились. Прилегли и офицеры, по очереди наблюдали за окрестностями. Наступила зловещая тишина.

Ближе к сумеркам завздыхал ветер афганских гор, тихо зашевелилась листва, успокаивая разведчиков. Охлаждённый воздух обволакивал разгорячённые тела людей, и они с неприсущей им покорностью предавались блаженному состоянию. Их мысли уносились вместе с ветром далеко отсюда, в мирную жизнь великого Советского Союза. Изредка, нарушив тишину негромкими хлопками крыльев, перелетали птицы. Сквозь небольшие просветы в зелёной пелене виднелись вершины далёких гор. Чужая земля. Чужие горы. Чужая зелень. Чужая война. Всё здесь было чужое.

«Зачем мы здесь?» — подумалось Жигарёву, и он удивился этой странной и неожиданной мысли. Рядом лежал Даничкин, чуть дальше — Суванкулов.

— Костя, — тихо позвал друга Сергей.

— Чего? — также тихо отозвался тот.

— Ты не задумывался, зачем мы здесь?

— Для выполнения интернационального долга, а что?

— Я серьёзно.

— Я тоже.

— Какой же это долг — мочить мирных жителей?

— Они — враги, являются членами враждебной нам партии. С чего вдруг накатили на тебя такие скверные мысли? Плохо спал или давно баб не видел?

— Значит, ты не понял меня, а жаль, — разочарованно произнёс Сергей. — Иногда стоит задуматься над происходящим.

— Я в спецназ ГРУ пришёл добровольно, и ты, кстати, тоже. Оба мы знали, куда идём, и какая предстоит нам работа. Забыл, чему учили в Грузии, или напомнить?

— Всё я прекрасно помню, — с горечью произнёс Жигарёв. — Извини, что некстати затеял разговор.

«И что это я, в самом деле, раскиселился? Неужели нервы сдают?»

Жигарёв лег на спину и закрыл глаза.

Ровно в два ноль-ноль разведчики бесшумно покинули дневку и двинулись в сторону кишлака. Группа разделилась на три подгруппы. В первой, головной, шли Оборин и Жигарёв. Впереди двигался афганец-осведомитель. Оборин потянул Жигарёва за рукав в сторону.

— Бери «патриота» и веди за ним людей. Как только он выведет к комитетчикам, оттащи в сторону под любым предлогом и убери по-тихому. Солдатам не поручай, сделай сам и без лишнего шума. Жди сигнала. Я иду левее на сто.

— Понял, командир, — хрипло выдавил из себя Сергей.

«Вот и окажешь ты, Серёга, помощь дружественному афганскому народу, ножом под левую лопатку».

Он шёл следом за «стукачом» и размышлял:

«Афганская война невечная, всё равно закончится когда-нибудь. Чем я стану заниматься — обученный, изощрённый, жестокий военный киллер? Учить других, как лучше убивать? Хотя, надо заметить, войны нескончаемы, они всегда были и будут. Значит, безработица мне не грозит».

Впереди показались едва различимые в темноте очертания кишлака.

— Сбавить темп, — тихо распорядился Жигарёв.

К кишлаку подкрались незаметно и залегли.

— Где дом? — спросил Сергей проводника.

Афганец ответил что-то на фарси, путая слова с русскими, и жестами дал понять, что лучше подойти поближе.

— Хорошо, пойдёшь со мной. Москаленко! — приглушенным голосом позвал он сержанта.

— Слушаю, товарищ старший лейтенант.

— Поведёшь группу на расстоянии. Мы с «другом» уйдём вперёд. Нам есть о чём поговорить. Окончательно.

— Понял, командир. Окончательно. — Сержант сделал ударение на последнем слове, давая понять, что ему всё ясно.

Афганец ничего не понял из разговора «шурави», но заподозрил неладное. Встревожено залопотал что-то на своём языке, показывая на Москаленко пальцем.

— Всё нормально, друг, всё хо-ро-шо, — постарался успокоить «патриота» Сергей, похлопав по плечу.

Двинулись дальше. Не успели разведчики преодолеть и половины расстояния, как в кишлаке раздался яростный собачий лай.

«Твою мать! — выругался мысленно Жигарёв. — Всё предусмотрели, а о собаках как-то не подумали».

— Дрешь! Дрешь!* — испуганно завопили у дома, на который указал «стукач».

Крики заглушила короткая автоматная очередь, к ней присоединилась вторая, более длинная. Жигарёв ухватил проводника за халат и силком потащил в сторону. Афганец не сопротивлялся, подумав, видимо, что «шурави» хочет вывести его из-под огня. Он изогнулся в немыслимой дуге и бросился за ближайший валун. Сергей едва поспел за ним. Среди автоматных очередей никто не обратил внимания на приглушенный вскрик. С «патриотом» было покончено. Он не должен был видеть расправу над комитетчиками.

— Звену захвата и уничтожения приготовиться к проникновению в дом, — скомандовал Жигарёв.

____________

*Дрешь — стой! (афганский).

По земле, извиваясь, быстро поползли бойцы во главе с сержантом Торсаном. Он был не то молдаванин, не то наполовину цыган. Угрюмого детину включили в звено захвата по настоятельной просьбе Соловьёва.

— Так надо, командир, сказал он Оборину при формировании подгрупп. — Не подведёт, боец он стреляный.

Возражать капитан не стал.

Вторая тройка солдат была отправлена Даничкиным с противоположной стороны дома. Внутри жилища мерцал бледный свет. Рядовой Замятин из тройки Торсана заглянул в окно. Блеснула вспышка, и в ответ прозвучал оглушительный выстрел.

В промелькнувшем свете брызнули и разлетелись в разные стороны рваные ошмётки того, что какие-то доли секунды назад было лицом Замятина. Голова солдата резко откинулась назад, он стал падать на спину, пытаясь закрыть ладонями лицо, которого уже не существовало.

— Ах вы, грёбаные халаты! — изрыгнул Торсан и швырнул одну за другой две гранаты. Одну в окно, другую — под дверь.

— Лови ворота, командир! — крикнул он Жигарёву, бравируя.

Дым ещё не рассеялся, а сержант, крикнув рядовому: «За мной!» исчез в свободном проёме. Следом ворвались Жигарёв и Даничкин.

В доме находились четыре женщины и пятеро мужчин. Женщины были в парандже. Мужчины стояли с поднятыми руками. Афганцы сбились в кучу, ждали расправы. На полу лежали два трупа — результат разорвавшейся гранаты.

— Вот те на! — удивился Жигарёв. — А где же комитет?

— Он перед тобой, — раздался за спиной голос Соловьёва.

Замполит как будто находился в доме уже давно и сейчас неожиданно вышел из укрытия.

— Разве это комитет? Балаган какой-то! — высказался Жигарёв.

— Тогда кто стрелял и почему?

— Не знаю.

— То-то же. Это и есть комитет. В отличие от наших партийцев они заседают без сукна и графина с водой. Торсан! — крикнул он сержанту. — Знаешь, что надо делать с убийцами боевого товарища?

— Так точно, товарищ старший лейтенант! В расход!

— Действуй!

— Сержант, косая сажень в плечах, достал детонирующий шнур и обвязал им шеи афганцев. Лицо Торсана полиняло, словно новая портянка после изнурительного перехода в горах. Или это только показалось Сергею в бликах мерцающего фонаря, но глаза исполнителя приговора горели всё-таки нездоровым блеском. Сержант приблизил огонёк зажигалки и поджёг шнур. Раздался взрыв. Обезглавленные трупы упали на пол.

— На выход! — скомандовал Соловьёв.

— А этих…куда? — спросил Даничкин.

— Потом. Они не комитетчики. «Стукач» подсунул нам дезу. Настоящие партийцы где-то рядом и далеко уйти не могли. Кишлак оцеплен, и Оборин в любом случае поднял бы стрельбу.

Сергей посмотрел на обезглавленные трупы и медленно двинулся к проёму.

За домом Соловьёв приказал построиться.

— Мы не выполнили приказ, не обнаружили комитет и не уничтожили его. Вам предстоит сейчас вывести на площадь всех жителей кишлака. Я заставлю их выдать настоящих комитетчиков. Они здесь, не сомневайтесь. И мы выполним задачу, чего бы это нам не стоило.

Замполит связался с Обориным, доложил о принятом решении.

— «Духи» попытаются смыться из кишлака. Думаю, наши бойцы достойно встретят беглецов? — проговорил он в конце доклада.

Что ответил командир, никто не слышал. Но, судя по выражению лица Соловьёва, ответ состоял из большого набора нелитературных слов.

На площадь согнали всех жителей, за исключением тех, кто надёжно спрятался или не мог передвигаться. Солдаты во главе с сержантом Торсаном подожгли дом, который только что покинули. За спинами жителей заполыхало зарево. Стало светло, как днём. Соловьёв вышел перед афганцами и совершенно неожиданно для всех заговорил на фарси.

— Я знаю, что члены исламского комитета находятся сейчас среди вас. Требую немедленно показать на них пальцем. Покажите и на тех, кто стрелял. Если вы не сделаете этого, мною будет отдан приказ солдатам, и они расстреляют вас.

— Ну и фрукт наш Соловей, — шепнул Даничкин на ухо Жигарёву. — Вылитый каратель. И говорит без переводчика, чтобы мы не знали, о чём он толкует с населением.

— Он действует по инструкции Сурмягина. Думаю, и Оборин всего не знал.

— Может, остановим спектакль?

— Поздно, Костя.

Соловьёв был настроен решительно.

— Повторяю ещё раз. Покажите на тех, кто стрелял, и кто из присутствующих здесь является членом исламского комитета.

Люди стояли, не шелохнувшись. На угрюмых лицах не отражалось страха, они были полны ненависти. Их взгляды обращены к Соловьёву. Замполит достал пистолет и вызвал из толпы мужчину средних лет.

— Не скажешь, кто стрелял — буду стрелять я.

Афганец не проронил ни звука. Соловьёв направил пистолет на мужчину и нажал курок. Афганец упал. В глазах у стоящих — всё та же ненависть. Ни страха, ни ужаса. В их душах только вера в Аллаха и долг перед ним.

Расстреляв семь человек, замполит понял бесполезность затеянной им психологической борьбы. Такая преданность Аллаху показалась ему непостижимой, и он принял для себя решение расстрелять всех. Он ожидал плача, стонов, криков, мольбы — чего угодно, только не того, что видел сейчас. В нём закипал гнев и ненависть ко всему происходящему.

— Сейчас мы отрежем мужикам яйца, чтобы в дальнейшем они не плодили себе подобных, — произнёс Соловьёв уже по-русски.

— Даничкин и Жигарёв словно окаменели, не в силах повлиять как-либо на взбесившегося карателя. Их лица приняли скорбно-каменное выражение и как будто посерели, превратившись в изваяния. Соловьёв громко шипел и чеканил слова, словно вбивал их, как в гроб гвозди. Слова были тяжелы и давили на психику солдат. Казалось, ещё мгновение и группа взбунтуется, не подчиняясь приказу офицера. Но расстрелу не суждено было свершиться. Из окна соседнего дома, заглушая истеричную тираду Соловьёва, заработал пулемёт. Замполит, взмахнув руками, упал замертво. В след за ним повалились на землю прапорщик Мокрушкин и сержант Таджибаев. Солдат Ромашкин бросился в сторону, но пуля настигла и его. Жигарёв очнулся первым и прокричал:

— Ложись! — и сам распластался в пыли, заглотав песка в рот. Даничкин плюхнулся рядом. А пулемёт всё стучал и стучал, исступлённо и яростно швыряя горячий свинец. Выручил сообразительный Москаленко. К счастью, его не оказалось на площади. Когда заработал пулемёт, сержант был за её пределами. Высунувшись из-за дувала, он быстро оценил обстановку. Выпущенная из подствольника граната успокоила разъярённого афганца. Наступила тишина, но страх не улетучился. Разведчики продолжали лежать на земле. Не верилось, что пулемёт замолчал навсегда. Жители разбежались в разные стороны. Первыми поднялись Жигарёв и Даничкин, за ними все остальные.

— И что теперь? — спросил Костя, глядя на трупы.

— Надо отходить в «зелёнку». Не ждать же ещё каких-нибудь фокусов. Наследили, по-моему, достаточно, — Жигарёв поморщился, словно наглотался чего-то отвратительного.

Он связался с ротным, доложил обстановку.

— …твою мать! Наворочали — век не отмыться. Заберите убитых и немедленно отходите!

Через час группа собралась в «зелёнке». Посоветовавшись, вызвали вертолёт. Погрузили убитых. Сами же, демонстрируя ложный отход, скрытно вернулись назад. Выставили дежурных наблюдателей и залегли в ожидании моджахедов. С высотки просматривались все подступы к кишлаку. Утренний воздух был напоён влагой и казался светло-серым. Вдалеке виднелось тело горы. Её острые вершины, подсвечиваясь бронзовыми лучами солнца, словно вонзались в бездонное небо.

— Среди этих красот и заляжем до особого распоряжения, — невесело пояснил Оборин.

Моджахедов пришлось ждать долго. Они оказались хитрее, чем предполагал Оборин. Разделившись на несколько групп, «духи» затаились. Лишь одна, самая малочисленная, без какой-либо маскировки направилась в сторону кишлака, обходя «зелёнку». Спецназовцы клюнули на приманку, и Даничкин с большой группой солдат бросился на перехват. Едва его группа скатилась с высотки и ушла на значительное расстояние, с хребта, покрытого густым кустарником и лесом, стали сбегать моджахеды. Они двигались короткими перебежками к подножию высотки. Их группы насчитывали десять-пятнадцать человек. У них была цель: оцепить неизвестного противника со всех сторон.

— Жигарёв, бери Москаленко и обеспечь отход, — скомандовал Оборин. — Я попробую сдержать натиск здесь. «Духов» очень много, вызову подмогу с воздуха.

С хребта заработало безоткатное орудие, а чуть ближе — крупнокалиберный пулемёт.

Даничкин, сообразив, что попался, стал пятиться назад к высотке. Оценив картину предстоящего боя, он решил зайти «духам» в тыл.

— Командир, прекратил преследование, иду назад, — сообщил Костя по рации.

Оборин одобрил решение. Стрельба разгорелась со всех сторон, душманы лезли на высотку. Их не смущала афганская одежда противника, но они, видимо, пока не поняли, с кем имеют дело. Жигарёв с пятью бойцами еле сдерживали натиск. Перед ним беспрестанно появлялись фонтанчики взбиваемой земли. Одна пуля прошла рядом, чуть выше правого уха. Сергей это почувствовал — шевельнулись волосы. Но всё происходило как будто не с ним, а с кем-то другим, и этот другой не обращал внимания на такие пустяки.

Безоткатка начала работать по высотке. Два снаряда легли очень близко.

— Москаленко! Никитин! Броском по склону вниз! — хрипло прокричал Жигарёв.

На склоне не было ни кустика, ни лесного массива. Бежали, петляли, как зайцы. Перед ногами то и дело взлетали пыльные фонтанчики от автоматных очередей. Бросок в сторону, и фонтанчики остались слева. Хотелось согнуться как можно сильнее и затеряться среди валунов или, ещё лучше, стать одним из них.

Даничкин с группой подоспел вовремя. Они забросали моджахедов ручными гранатами, буквально пробив себе проход к Оборину. На некоторое время «духи» притихли, но отходить не собирались. Их было много, очень много, даже по предельным меркам спецназовцев. По всей вероятности, они сошлись сюда со всей окрестности и не сомневались в собственной победе.

К счастью, у разведчиков не было пока убитых, но раненые появились. Группа сосредоточилась на небольшом пятачке, офицеры оценили создавшуюся ситуацию. С вертолётным полком связаться не удалось. Все понимали, как плохи дела. Раненые не способны передвигаться быстро, требовалось срочно найти какой-то выход.

— Командир, смотри, — неожиданно воскликнул Даничкин, передавая бинокль Оборину. — Смотри левее.

— Да, ты прав, если туда прорваться — позиция неплохая, — произнёс капитан, не отрываясь от окуляров. — Там и вертушки смогут сесть.

Передышка длилась недолго. Не дожидаясь, когда моджахеды вновь полезут на высотку, капитан скомандовал:

— Всё, мужики. Уносим ноги. Вторую атаку нам не отбить. Потери будут большие.

Даничкин вновь поработал с «духами» ручными гранатами, затем прикрыл отход оранжевыми сигнальными дымами. Благодаря его действиям, вся группа без потерь испарилась в «зелёнке». Командир роты принял решение укрыться в предгорье, там, где Даничкин обнаружил заброшенные строения. Едва разведчики покинули позицию, «духи» начали интенсивный обстрел опустевшей высотки. Они так и не поняли, что перед ними «шурави».

До новой позиции дошли без происшествий. Постройки, которые увидел Даничкин в бинокль, оказались кошарами для овец, построенными из дикого камня. Они были вполне пригодными для отражения атаки. Оборин оъявил привал. Группа расположилась в каменном укрытии. Все попытки связаться с вертолётчиками заканчивались безрезультатно. Радиостанция молчала.

— Вызывай, Боровков, вызывай беспрестанно. Не может быть, чтобы полк вымер.

Версия о преднамеренной изоляции группы в горах казалась Оборину шаткой, хотя ощущение, что это действительно так и есть, набирало всё боле твёрдую уверенность. Капитан озадаченно заходил по кошаре.

— Боровков, твою мать! — не выдержал он. — Проверь ещё раз рацию!

— Проверял, товарищ капитан. Рация исправна, — обиделся ефрейтор.

— А ты ещё раз проверь! — всё сильнее раздражаясь, распорядился ротный.

Радиостанция была исправна, но в эфире упорно молчали. Суванкулов прилёг в углу и долго лежал без движения. Потом он встал, подошёл к Оборину.

— Разговор есть, командир.

— Начинай.

— Отойдём в сторонку.

Они вышли из кошары и расположились под кустом.

— Я вот о чём думаю, командир. — Несколько секунд он молчал, глядя на капитана. — Ты только выслушай и не кипятись.

— Ну, не гладь Машку за ляжку, говори.

— Когда мы двигались к кишлаку, Мокрушкин сказал мне, что спецразведка подставила нас по-чёрному, и бой для группы будет последним. Я тогда только усмехнулся и успокоил его, подумав, что тот трухнул. Тогда он мне вылепил: «Твой ротный всего лишь пешка, операцией на самом деле руководит Соловей. Его приглашал к себе Сурмягин двумя часами раньше, чем капитана. Оттуда он вернулся мрачнее тучи».

— Ну, и?

— А то, командир. Про переодевание в шаровары знал только он, нас поставили в известность в последнюю минуту. Спрашивается, зачем?

— Положим, о переодевании я тоже знал. И что?

— Не от Сурмягина же, от Соловьёва. Или не так?

— Так.

— Наша группа — разменная карта в чьих-то политических играх, вот что я думаю.

На щеках Оборина заходили желваки. Он хотел возразить Суванкулову, но, подавив тяжёлый вздох, сухо буркнул:

— Продолжай.

— Давно известно, что в Афгане существует несколько политических движений. Группировки по-разному воспринимают здесь советское присутствие и нередко враждуют между собой. Вероятнее всего, одну из таких группировок необходимо устранить. Но нужно веское доказательство её борьбы против собственного народа. Сурмягин хорошо знает всю подковёрную возню, и решил использовать нас.

— И свою группу штрафников в первую очередь, — добавил Оборин. Видя недоумение в глазах Суванкулова, пояснил:

— Мокрушкин, Торсан и ещё несколько человек — шрафники, искупают свои грехи перед Сурмягиным.

— Вот оно что-о…

— Мне Соловьёв сам рассказал, кто должен был возглавить операцию. После его рассказа, я, признаться, не поверил нашему замполиту. Подумал, всё это чушь собачья, и только сейчас делаю для себя определённые выводы.

— И какие они, командир?

— Совпадают с твоими догадками. Обрати внимание: Сурмягин посылает на операцию всех офицеров и прапорщиков, переодевая в афганскую одежду. Когда я доложил о выполнении первого этапа операции, «вертушки» прилетели без промедления. Забрали убитых штрафников, а нам приказал ждать. Ждать, чтобы стать покойниками, в этом я уже ничуть не сомневаюсь. «Духи» от нас не отстанут, пока не выяснят, кто мы есть на самом деле.

Выскочив из кошары, подбежал Москаленко.

— Товарищ капитан, по всем склонам хребта лезут «духи». Их много, больше, чем при первой атаке.

— Та-ак. Замышляют загнать нас в мышеловку.

Все трое метнулись обратно в каменное укрытие.

— Занять оборону, — прозвучал голос Оборина. — Жигарёв и Даничкин остаются здесь с ранеными. Суванкулов, бери людей, пойдёшь со мной, прощупаем южный склон. Если отбросим «духов», будем уходить по три-четыре человека. Сигнал для общего отхода подам ракетой.

Моджахеды открыли прицельный огонь по постройкам.

«Ничего, толщина стен достаточная, даже от безоткаток можно укрыться на первое время», — подумал Сергей.

— Из кошары не высовываться и не стрелять. Пусть «душки» подойдут ближе, — негромко скомандовал он и вдруг почувствовал, как нахлынувшее возбуждение стало куда-то уходить, пропадать, а сердце забилось тише, ровнее. — Ну, мужики, держись. Будет горячо, как никогда, — тихо проговорил он, оглядываясь на солдат.

Даничкин выглянул из кошары. Моджахедов поблизости не было. Они, не зная истинной обстановки, осторожничали. Зато у Оборина на южном склоне разгорался жаркий бой. Не успел Даничкин заползти обратно, как по постройке ударила артиллерия. За спиной один за другим раздались несколько взрывов. Оторвавшись от земли, Жигарёв увидел большие просветы от вывалившихся камней.

«Дела хреновые, — отметил Сергей про себя. — Если безоткатки и дальше будут так долбить — долго не продержаться».

В подтверждение его мыслей опять раздались взрывы. На сей раз снаряды достигли прямого попадания. Часть кровли обрушилась, обвалился угол кошары. Под обломками оказались все раненые. В предсмертных судорогах корчился ефрейтор Боровков, получив осколочное ранение в живот. Под ним растекалась большая лужа крови, жить ему оставалось считанные минуты. В живых остались старший сержант Нелюбко и пятеро солдат. Они подползли к Жигарёву, в их глазах застыл немой вопрос: «Что дальше, командир?»

— Я знаю, о чём вы хотите спросить, — как можно спокойнее проговорил Жигарёв. — Здесь оставаться больше нельзя. Противостоять армии мы не можем. Разорвёт на куски, либо задавит камнями. Ротный, похоже, прорвался — слышите, бой скатывается вниз. За ним не пойдём — «духи» расстреляют нас в упор. Полезем наверх, там есть пещеры. Убитых заберём позже.

Жигарёв обвёл взглядом оставшихся в живых бойцов.

— Первым пойду сам. За мной — Москаленко. Остальные — по моему сигналу. Ты, Костя, замкнёшь отход.

Друзья переглянулись и поняли друг друга без слов. До пещеры было метров пятьдесят, не больше, но преодолеть их надо было по наклонной вверх. Каменная терраса под большим углом упиралась в узкую щель пещеры. Броском Сергей устремился наверх. Над головой бешено залаяли автоматы моджахедов. Жигарёв почти достиг цели, когда перед глазами вдруг взметнулся столб огня и пыли. Он как будто напоролся на что-то острое и горячее. Звук исчез, пещера крутнулась перед глазами и пропала во мгле…