Тринадцать молодых ребят с развитой мускулатурой стояли в одну шеренгу. Перед ними медленно прохаживался мужчина постарше лет на десять. Он был крепок и ладно скроен. На голове короткая стрижка, волосы седые.

— Сегодня у нас первое занятие по рукопашному бою, — сказал он. — Считаю своим долгом прочитать вам небольшую лекцию.

Мужчина окинул парней изучающим взглядом и, немного повысив голос, продолжил:

— Вы все пришли сюда, чтобы постичь науку рукопашного боя и через определённое время стать первоклассными бойцами. Как показала многолетняя практика, каждый здравомыслящий человек может достичь в этом направлении отличных результатов. Для того, чтобы добиться хороших успехов, нужно соблюдать три условия: беспрекословно повиноваться учителю, выработать в себе упорство для достижения цели и непрерывно тренироваться. Пропуски занятий исключены. Условия понятны?

— Понятны, — вразнобой ответили парни.

— Идём далее. Мне также хорошо известно, что все вы не новички в том или ином виде единоборств. Кто-то из вас занимался дзюдо, самбо, боксом, каратэ, классической или вольной борьбой. Хочу вам сказать, что это были всего лишь игры под присмотром судей, и не более того. Да, вы напрягали свои мышцы, испытывали боль, показывали друг другу и зрителям силу и мастерство. Но ваши схватки не являлись суровой необходимостью реального столкновения с настоящим противником — врагом. В рукопашном бое всё обстоит иначе. Вы должны забыть о так называемой «энергетике» — она не пригодится. Чтобы ею воспользоваться в реальном бою, нужно с детства воспитываться в духе буддизма. Среди вас есть такие?

Шеренга молчала.

— Будем считать, что нет. Итак, подытожим. В нашей секции будут отрабатываться приёмы в соответствии с требованиями реальной жизни. Ваш противник — враг, который не придерживается правил. Он жесток и коварен. Ваша цель — обездвижить его любым способом. Такие способы вы и будете отрабатывать. Они включают в себя удары головой, броски на голову, удары по суставам, позвоночнику. Будут атаки в глаза, горло, виски, пах и так далее, так далее, так далее… Естественно, травмы неизбежны. Поэтому, подумайте хорошо, прежде чем дадите согласие обучаться на моих тренировках. Я не тороплю. Своё решение вы должны принять до начала следующего занятия. Всё. Вопросы есть?

Шеренга молчала.

— Разойдись!

Шеренга стояла.

— В чём дело? Повиновение учителю — первая заповедь бойца. Или вы не слышали?

— Мы давно всё обдумали и даём согласие уже сегодня, — ответил за всех Сергей Жигарёв.

— Другое мнение есть?

Наступила небольшая пауза, затем парни в один голос заявили:

— Нет!

Так начались занятия по рукопашному бою. В качестве зала для тренировок использовался обычный подвал жилого дома. Секция была нелегальной, о ней старались не распространяться. Прошлую жизнь тренера никто не знал. Откуда он появился в Чусовом — парни не интересовались. Занятия проходили три раза в неделю. Сергей с большим удовольствием бежал на тренировки после работы.

Прошло три месяца. На одной из тренировок проходили контрольные схватки, как бы экзамен после окончания первого курса. Тренер поставил против Сергея рослого парня, на голову выше его и весом сто пятнадцать килограммов. Схватка продолжалась долго, с переменным успехом. Обессиленные противники провели приёмы одновременно, и оба рухнули на татами. Сергей почувствовал пронзительную боль и потерял сознание.

Очнулся на больничной койке. Врач поставил диагноз — тяжёлая травма позвоночника. Требовалась срочная операция. Местные врачи отказались делать её. Сергей позвонил старшему брату в Москву. Николай был хирургом, Сергей рассчитывал получить у него консультацию.

— Коля, я влетел, — первое, что сказал он Николаю, когда услышал в трубке голос брата.

— Куда влетел?

— Травмировал позвоночник, лежу в больнице.

— Двигаться можешь?

— Могу, но с трудом. Боль адская.

— Дай телефон твоего врача.

Сергей сообщил номер телефона, брат тут же перезвонил. О чём говорили два хирурга, можно лишь догадываться, однако уже через день Сергея отправили самолётом в Москву.

В Домодедово к трапу самолёта подъехала «скорая помощь». Из неё вышел Николай, за ним проследовали два санитара с носилками.

— Осторожнее, мужики, — то ли распорядился, то ли попросил Николай санитаров, понять было трудно. — Вы же человека несёте, а не кислородный баллон.

Санитары недовольно пробубнили что-то себе под нос, но носилки с Сергеем загружали в машину аккуратно.

— Молодцы стрельцы, — похвалил их Николай.

Через несколько часов Сергей был уже в хирургическом отделении, которым заведовал старший брат. Его стали готовить к операции. Николай решил сам оперировать брата. Долго и тщательно обследовал он Сергея. Знал: ошибки допустить нельзя — не тот случай. Как при разминировании. К тому же пациент — родной брат.

Операция прошла успешно. Николай радовался, Сергей же оставался равнодушным. Он не мог оценить сложности проведённой операции, не ощущал в себе каких-либо изменений, потому и не разделял радости брата. Тупая боль продолжала жить в позвоночнике, напоминая о себе при резких движениях. Однако, осматривая и прощупывая Сергея, Николай каждый раз насвистывал весёлый марш. Это означало: всё идёт хорошо.

— Погоди, Серёга, — говорил он брату, — потерпи с полгодика. Потом, смотришь, и якорь на себе сможешь таскать. Да, да. Тринадцатипудовый, как дед наш, Фёдор, таскал на шитик. Помнишь, отец рассказывал нам о нём? — обратился Николай к брату.

— А как же! Его фотография до сих пор на стене висит. Одна борода чего стоит!

— Да-а. Ох, и силён был дед, царство ему небесное. Да и батю нашего бог силушкой не обидел. Помнишь, когда был малым и воз свой ронял? А?

— Помню, Коля, конечно, помню.

— Отец не хотел брать тебя в мороз за сеном, а ты — в рёв. Он и сдавался. Усаживал тебя на воз и привязывал верёвкой к бастрыку. *

_________________________

*Бастрык — специальная жердь для задавливания сена на санях.

Сам пересаживался на первую лошадь — торить дорогу. Только сядет, а ты свой воз — бац, и набок. Болтаешься на веревке, орёшь, словно режут тебя. Отец рассмеётся, слезет с воза, подставит плечо, крякнет от натуги и воз твой опять на полозьях. Так вот и возил ты, Серёга, своё сено. Ха-ха-ха!

Николай имел весёлый нрав, был добродушным и жизнерадостным человеком. Энергии в нём было немереное количество.

Когда Сергея выписали из клиники, Николай в приказном порядке поселил его у себя, в трехкомнатной квартире.

— Рано тебе в Чусовой. Поживёшь немного в Москве, я тебя понаблюдаю. До полного выздоровления. И никаких возражений. Ты, братка, понял меня?

— С тобой разве поспоришь? — покорно согласился Сергей и прожил у брата до весны.

Старики в каждом письме спрашивали: «Когда вернёшься, сынок?». Сергей отшучивался, во всём винил Николая, а душа рвалась на Урал. Наконец, он не выдержал, сказал Николаю:

— Загостился я, Коля, у тебя в Москве. Отпусти домой. Отец с матерью истосковались. На здоровье не жалуюсь. Наблюдал ты меня постоянно. Думаю, пора мне покинуть вашу златоглавую столицу.

— Езжай, хрен с тобой. Вижу, надоел я тебе. Но учти: будешь соблюдать все мои рекомендации. Иначе снова попадёшь ко мне в клинику. Уразумел, братуха?

— Коля, тебе не говорили, что ты — зануда?

— Что?!

— То, что слышал.

— Это я-то зануда? — рассердился Николай. — Прежде всего, я твой врач, а потом уже брат. И как врач, оказываю тебе, пациенту, огромное внимание. Зануда! Надо же сморозить такое! Всё. Уезжай. Не хочу больше тебя созерцать. Катись на свой Урал, ты вполне здоров.

Николай обиделся не на шутку, и как не извинялся Сергей, как не убеждал брата, что пошутил, — ничего не помогало. Только когда Сергей стал собирать свои вещи, Николай подошёл к нему и, вымученно улыбнувшись, промолвил:

— Давай мириться, Серёга. Как раньше.

— Мы не ссорились, Коля. Тебе это показалось.

Николай с недоверием покосился на брата. Уже через секунду в его глазах светился радостный блеск.

— Неужели?

— В самом деле!

Братья рассмеялись, крепко обнялись.

— Тогда держи краба.

Сергей пожал руку Николаю так, как это делают моряки, с обхватом за кисть. Они расстались.

В Чусовой Сергей Жигарёв вернулся ранней весной. Снег на обочине уже почернел, уплотнился, покрылся сверху ноздреватой корочкой. Местами из-под снега неприглядно выпучивались грязные комья земли.

Было раннее утро, и Сергей не стал дожидаться автобуса, пошёл пешком. Перевалил через Колапову гору, внизу показался родной посёлок. Вокруг стояла мёртвая тишина. Хрусткий наст под ногами взрывал её будто громовыми раскатами, и звук этот, казалось, был слышен на другом берегу реки.

Посёлок просыпался. То там, то здесь поднимался над крышами домов робкий дымок. По дыму можно было определить, какая хозяйка встаёт рано, а какая ленится, нежась в постели.

Его взгляд остановился на избе, стоящей по-над берегом. Над ней клубился столб дыма.

«Встала Катерина, — удовлетворённо отметил про себя Сергей, — и тёплая волна нежности прокатилась в его груди. — Одна живёт, могла бы ещё спать. Однако, поступает как все трудолюбивые бабы в посёлке — топит печь ранним утром. А вдруг не одна? — неожиданно осенило его. — Я ж ей не звонил и писем не писал. Много времени утекло. Она женщина свободная, красивая. Почему должна дожидаться меня, нарушившего своё слово»? — задал он вопрос сам себе. И тут же ответил: «Потому, что я назначил испытательный срок. Если любит, будет ждать сколько угодно. Вертихвостка мне не нужна».

И вдруг ему стало стыдно за себя, за эгоизм, с которым он жил последнее время, за дурацкое испытание верности Катерины. Защемило под сердцем, заныло нестерпимо. То ли необъяснимая тревога, то ли появившаяся внезапно ревность толкали Сергея вперёд всё быстрее и быстрее. Он побежал, а пробежав сотню метров, остановился. Зачем бежать-то? Если одна живёт — успею, зайду на огонёк. Сердце загнанно заходилось в груди, отдаваясь сильными толчками в висках.

«Не одна, не одна», — злорадно стучало сердце. Он постоял, успокоился, потом размеренным шагом направился к своему дому.

Мать уже хлопотала по хозяйству во дворе. Увидев сына, обрадовалась. Вытерла руки наспех о подол, обняла его.

— Батя где?

— А бог его знает. Опять в тайгу подался. Ещё темно было, как ушёл. Ты-то как, сынок? — Ефросинья заглянула в лицо Сергея.

— Николай утверждает, в норме всё. Ему не верить нельзя.

— Слава Богу. Поблагодарил хоть Колю-то?

— Конечно, мам.

— Когда сулится в гости? Не сказывал срок-то?

— Его не понять, мам. Вначале хотел поехать вместе со мной, потом передумал, летом обещался. Но, по-моему, в этом году вообще не приедет. Работа у него такая — хирург. Ты знаешь, какие очереди к нему? Знаешь, сколько людей хотят оперироваться именно у него? Толпы! Належался я, насмотрелся. Только и слышно: Николай Степанович, да Николай Степанович!

— Вот и, слава Богу, вот и хорошо. Стало быть, нужен людям наш Колюшка-то. Он добрый, с детства такой. Пусть сеет добро своё, добром и обернётся.

Ефросинья замолчала, сгребла морщинистой рукой передник, смахнула слезу.

— Пошли в избу, сынок. Завтракать пора.

Трёхлитровый чайник, посвистывая носиком, дожидался на плите. Мать разлила чай в кружки, поставила варенье. Посредине стола в большой эмалированной чашке ещё дышали жаром свежеиспечённые шаньги. Вопрос о Катерине вертелся у Сергея на кончике языка. Выждав некоторое время, он всё-таки не утерпел, спросил:

— Не знаешь, как поживает Катерина Гайворонская? Замуж никто не позвал?

Спросил и замер, ожидая ответа.

— Живё-ёт, — протянула мать и как-то необычно вздохнула. — Одна живёт. Кто ж её прокажённую-то в жёны возьмёт? Разве что из города кто польстится, аль дружки Ромкины подомнут под себя.

— Почему… прокажённая?

— Как почему? Известное дело: отец — Иуда был, она, стало быть, дочь Иуды. По Евангелию-то, сказывают, Иуда Иисуса Христа нашего предал, народ озлобил против себя. Вот и Катерина злобит сельчан. Предаст она мужа своего, если таковой найдётся, рано или поздно предаст. Лучше бы съезжала из посёлка, не терзала бабские души. Вон сколько мужиков с войны не вернулось. Сколько без вести пропало. А может, этот Гайворонский их и порешил. Всё может быть. Никто сейчас не скажет. Катерина — дочь изверга. Живёт, людей сторонится, никак отцовское золото отыскать не может. Отец-то, сказывают люди, много его награбил в войну. В доме оно спрятано. Сбудет Катька своё золото и — поминай, как звали.

Сергей сидел неподвижно, ощущая в себе лёгкий озноб, как при поднявшейся внезапно температуре. То, что он услышал, — поразило его несказанно. Сергей мог бы, без сомнения, объяснить матери, что Катерина здесь не причём, что дочь за отца не в ответе. Но он понял: мать не примет никаких объяснений. Ей это было ни к чему. Она поверила в кривотолки односельчан достаточно глубоко, и переубеждать её в чём-то обратно было бессмысленным занятием. Откровенно говоря, он и сам на некоторое время усомнился в своих представлениях о Катерине и не знал, как поступить. Захотелось срочно увидеть её своими глазами, расспросить обо всём обстоятельно. Но шло время, а он не сдвинулся с места. Постепенно такая мысль отошла в сторону. Мать повздыхала и удалилась.

«Но почему так несправедливо всё сложилось? — задавал многократно вопрос себе Сергей. — В чём причина? Как и чем можно помочь Кате?» Размышлял, мучился и не находил ответа.

…Катерина проснулась от неясной тревоги в себе. До этого ей виделся сон и, пробудившись, она принялась восстанавливать его в памяти. Ах, да! Вспомнила! Бабы не подпускали её к колодцу. Стояли плотным кольцом и возмущенно что-то кричали. Рты их раскрывались широко, глаза округлились, а голоса не было слышно. Что они кричали, понять было невозможно. Всё происходило, как в немом кино. Катерина обошла стороной дом Кутеихи и заспешила к другому колодцу. Но и там стояли те же самые бабы. Неимоверно хотелось пить. Катерина облизнула пересохшие губы. Оглянулась назад, и там тоже стояли бабы. Они беззвучно раскрывали рты и размахивали коромыслами. Катерина в растерянности остановилась посредине улицы и не знала, что предпринять. Вдруг появился звук, она отчётливо услышала каждое слово визжавшей Кутеихи:

— Не дадим, бабы, воды Катьке! Пусть пьёт из лужи!

— Не дади-им! Пусть лакает из лужи! — хором подхватили бабы, и Катя проснулась.

Долго лежала в постели, не поднимаясь.

«А ведь сон в руку! — обрадовалась она — Надо выкопать свой колодец, в огороде».

Лицо её озарилось улыбкой, глаза блеснули лучами восходящего солнца. Она выпрыгнула из постели, закружилась по комнате.

«Сделаю свой дом крепостью. Тогда от людей не нужно будет ничего. Продукты буду привозить из города. Пусть бабы злятся от бессилия».

На востоке яркой синевой наливалось небо. Солнце сноровисто катилось из-за Колаповой горы, разбрызгивая ослепительный свет во все стороны. Блеснула между елей спокойная гладь реки Чусовой. Зарождался очередной день.

Было около восьми часов утра, когда Катерина вышла из дома. Ласково пригревало солнце. Лопаты стояли в углу сарая, поржавевшие и в паутине. Их не касалась чья-либо рука со дня похорон отца. Выбрав одну из них и прощупав черенок на прочность, Катерина направилась за дом, где, по её мнению, было самое подходящее место для колодца. Поплевав на ладони, как это делали мужики, она вонзила лезвие лопаты в землю и наметила контур ямы. Вначале толстым слоем шёл жирный чернозём. Катерина сложила его отдельной кучкой.

«На грядки пригодится», — рассудила она по-хозяйски. Потом последовала глина, но не вязкая, с песчаными примесями. Такая глина обычно используется для кладки печей. К полудню Катерина углубилась на черенок лопаты и была очень довольна своей работой. Горели ладони, пот струился по лицу, но она будто не замечала этого. Передышки длились недолго. Как только ветер, струящийся над землёй, охлаждал разгорячённое тело, Катерина спускалась в яму и возобновляла работу. Увлечённая трудом, она не заметила Кутеихи, которая воровски подсматривала через щели в заборе. Через четверть часа по посёлку пополз слух: «прокажённая» откопала золото и собирается бежать из посёлка.

Не обошёл слух и избу Жигарёвых.

— Отцовским следом пошла, пакостница, — процедила сквозь зубы Ефросинья. — Верно подмечено: не родит свинья бобра, а того же порося.

— Что ты такое говоришь, мама? — не выдержал Сергей. — Да, отец Кати — полицай, убийца. Но она-то никого не убивала, не предавала, не сделала людям ничего плохого. Почему все ополчились на неё?

— Она будет позаковыристее отца своего, — гнула Ефросинья. — Попомните моё слово. Он-то что? Погубил людей и поплатился жизнью за грехи свои. Сполна. А Катька скрытная, неизвестно, что ещё удумает, что отчубучит. Тем и опасная. Примется пакостить исподтишка. Да и жадности в ней через край. Не знает, где золото зарыто, а ищет, упорно ищет, потому, как корысть ею движет.

— Мама! — Сергей негодующе зыркнул на мать, считая её в эту минуту своим врагом. Ефросинья, наверно, угадала его мысли по глазам. Пожала плечами, будто отказываясь от спора, и отвернулась к печке. Сергей сорвался с места, выскочил из дома, громко хлопнув дверью.

В посёлке висела полуденная тишина. Яркие краски весны резали глаза. Задорно кричали воробьи, прыгая в молодой траве. День стоял ясный и благодатный. Сергей брёл по посёлку, не замечая ничего вокруг. В ушах, вновь и вновь, раздавался голос матери: «Катька скрытная, неизвестно, что ещё удумает, что отчубучит. Жадности в ней через край. Корысть ею движет».

Он не заметил, как очутился у дома Гайворонских. Совсем близко послышалась песня. Пела Катерина. Сергей толкнул калитку, вошёл в ограду. Залаял пёс Тузик. Он был в преклонном возрасте, но собачью службу нёс исправно. Песня прекратилась, через минуту появилась сама хозяйка. Увидев Сергея, Катерина вспыхнула, испугалась чего-то. Её брови — тонкие, чёрные, вначале поползли вверх, затем недовольно сдвинулись к переносице. В глазах стоял немой вопрос.

— Здравствуй, Катерина!

Катя недоверчиво кивнула в ответ, осталась стоять посреди двора.

— Бог в помощь! — Сергей открыто улыбнулся, шагнул ближе. Девушка попятилась, отступая к черемухе.

— Уходи, — тихо промолвила Катя и остановилась. — Ты поздно пришёл, слишком поздно.

Её рука неуверенно поднялась, нащупала узелок на платке и, не развязывая его, сдёрнула платок с головы. Она повернулась спиной к Сергею и пошла, не оглядываясь к своей яме.

— Почему поздно? — нелепо крикнул ей вслед Сергей.

Катерина не ответила. У свежевырытой ямы остановилась, присела на траву. Сергей подошёл, поместился напротив неё на опрокинутом вверх дном ведре. Их глаза встретились.

— Пожалеть пришёл или насчёт золота поинтересоваться?

Сузившиеся глаза Катерины в недоброй усмешке остановились на лице Сергея.

— Давно не видел, вот и решил навестить.

— От скуки, значит, к ничейной девке прибиться надумал. А что? Разумное решение. Одинокая страдалица, сама на шею бросится, не раздумывая, и непременно приласкает.

Не давая возможности возразить, продолжила с пренебрежением:

— Ошибаешься. В жалельщиках я не нуждаюсь. Проживу как-нибудь и без них. Иди своей дорогой. Не мешай работать.

Пальцы Катерины нервно теребили узелок на платке, пытались его развязать.

— Моя дорога — к тебе, Катя, — глухо промолвил Сергей и вздохнул. Потом тем же тоном добавил: — Сюда я шёл. Очень долго. Потому и запоздал.

Чувствовалось, Катерина хотела сказать ещё что-то в непримиримо — язвительном тоне, но, заметив волнение Сергея, заметно смягчилась. После длительной паузы она сказала:

— А я, как видишь, решила колодец выкопать. Бабы-то наши совсем проходу мне не дают. Наслышался, наверно, о моей жизни?

— Предостаточно. Вот и пришёл, чтобы узнать всю правду из первых уст.

— Неужели ты сомневаешься в том, что тебе принесла сорока на хвосте?

— Если бы поверил этой сороке — не пришёл.

— Странно как-то. Народ поверил, а ты — нет? Даже матери своей не поверил?

— Это так, даю честное слово. Но чтобы переубедить её и всех остальных, мне нужно знать правду. Тебе я верю, ты ни в чём не виновата. Я хочу объяснить людям, что они заблуждаются.

— Почему же ты сразу не пришёл, если захотел разобраться? Совесть мучила?

Сергей задумался, ответил не сразу.

— Сомневался.

Катерина досадливо качнула головой.

— Нет-нет, ты не так меня поняла. В слухи я не верю, это правда. Сплетни с самого начала не воспринимал. Сомнения были в результатах операции.

— Какой операции? — недоумённо спросила Катерина.

— А ты что, не знала? У меня была операция на позвоночнике.

— Откуда же мне знать? Ты где-то потерялся, ни звонка от тебя, ни письма. Новостей в мой дом никто не приносит. Что мне оставалось думать? Надкусил плод и бросил. Несъедобным он тебе показался. Пострадала, поплакала, да и смирилась со своей участью. Не я первая, не я последняя.

— Всё обстоит не так, Катя. Совершенно не так. — Сергей сглотнул появившийся в горле комок. — Я занимался в секции рукопашного боя. На соревновании получил травму позвоночника, мог остаться инвалидом на всю жизнь. Спас меня брат, Николай. Он хирург, живёт в Москве. Прооперировал меня в своей клинике, поднял на ноги. Но я продолжал не верить в свое излечение. Думал, проснусь как-нибудь утром и не смогу встать с постели. Мне даже сон однажды приснился. Я видел тебя здоровой и весёлой, а себя на инвалидной коляске. Не по себе стало. Вот и сомневался до сегодняшнего дня.

— А что произошло сегодня? Почему именно сегодня ты прозрел? — спросила Катя насмешливо.

— Выслушал от матери много нелестных слов в твой адрес и понял, что пришло время объясниться.

Катя отложила платок, заговорила с горечью и укоризной:

— Не выкручивайся — не поверю я твоим словам. Вспомни, как мы расставались. Помнишь, что ты мне обещал?

— Чтобы не случилось — мы всегда будем вместе. Вот мои слова. Сегодня я пришел к тебе, чтобы повторить их.

— Пришё-ёл… — с растяжкой произнесла Катя. — Стоило ли возвращаться из жалости? Жалость — не любовь, ты это прекрасно понимаешь. Её ненадолго хватит.

— Не из жалости вовсе появился я здесь. — На щеках Сергея заходили желваки, губы плотно сжались, он шумно вздохнул и выпалил:

— Люблю я тебя, Катя! Понимаешь? Люблю и не мыслю другой женщины рядом с собой!

Катерина замерла и сидела, не шевелясь, будто не расслышала горячих слов Сергея. Лицо её медленно наливалось пунцовым оттенком. Она опустила голову, упёрлась подбородком в колени и вдруг заплакала — тихо, беззвучно. Слёзы катились по щекам ручьём, Катя не вытирала их. Горечь обид, унижений, скопившихся в ней за последнее время, выходила сейчас наружу, как бы очищая организм от ненужных примесей. Она встала и ушла во двор. Оттуда донёсся стук рукомойника — Катерина умывалась.

Сергей взял лопату, спрыгнул в яму. Земля была мягкая, податливая. Лезвие лопаты легко, без особых усилий резала её, отваливая громадные куски.

Он много успел отрыть, пока отсутствовала Катерина. Стоял в колодце в полный рост и видел лишь лоскуток чистого ярко — голубого неба. Неожиданно на этом фоне появилось лицо Катерины. Оно светилось счастливой улыбкой, и только тёмные тени вокруг глаз напоминали о том, что она плакала.

— Кто тут временный? Вылазь! Отдай лопату и власть!

Чувство глубокой нежности переполнило Сергея, оно неудержимо рвалось наружу.

— Подай мне руку, — попросил он.

— Ага, уработался, выбраться не можешь?

Катерина наклонилась, протянула руку. И тут Сергей, не сознавая, что делает, потянул её на себя.

— Ой! — испуганно вскрикнула Катерина и очутилась внизу в объятиях Сергея.

— Я люблю тебя, Катя, — шёпотом произнёс Сергей и жадно поцеловал в губы.

— Люблю, — повторил он твёрдо, — и останусь у тебя… доделывать колодец. Не гони меня…

Катя смущённо поникла, глаза полузакрылись, и вдруг стремительно обвила его руками за шею, уткнулась в плечо, затихла. Надломленная душа её давно обессилела, истосковалась без ласки и внимания и вот теперь, после горького одиночества, дождавшись, наконец, женского счастья, словно губка впитывала эти чувства. Упругое, разом воспламенившееся тело затрепетало в объятиях Сергея.

— Я уже перестала верить, что ты вспомнишь обо мне, — еле слышно, на ухо, будто кто-то мог её подслушать, произнесла Катя. — Думала, испугался, услышав небылицы Кутеихи, отвернулся от меня, как все поселковые. А сейчас… сейчас я поняла, что ты — мой, и только ты один будешь моим защитником. Правда?

— Правда, Катюша. Конечно же, правда.

Сергей обнял девушку ещё сильнее и почувствовал, как толкается её сердце. Точно туман выпал перед его глазами. Он отыскал её губы, они обожгли его своим жаром…

В ту ночь Сергей не ночевал дома. Он просто забыл о его существовании. Возвращался утром, когда солнце наполовину выкатилось из-за горизонта. Шёл уверенной походкой, ступая подошвами тяжёлых ботинок по спрессованной десятилетиями тропинке. Тягостные мысли засели в голове. Как сказать родителям, что «прокажённая» станет его женой? Как предотвратить скандал? На миг ему показалось, что за ним исподтишка подглядывает Кутеиха. Сергей резко обернулся, но ничего подозрительного не заметил.

«Ну и чёрт с тобой, бесстыдная курица, подглядывай, сколько вздумается, — подумал он. — Чтоб твои глаза поразил нервный тик на всю оставшуюся жизнь!»

Он понимал, что бросил вызов односельчанам, стал таким же «прокажённым», как Катерина. Но это обстоятельство не пугало его. Сергей был уверен, что рано или поздно люди поймут: дочь Гайворонского вовсе не такая, какой она им представляется. Но поймут ли родители? Здесь у него полной уверенности не было. Сергей шёл по посёлку и не знал, как объявить им о своём решении. А дом уже был совсем рядом. Какая-то сотня метров разделяла его от отца с матерью. Совсем скоро он увидит немой вопрос, застывший на их лицах.

Ефросинья стояла у печи и варила щи, помешивая в чугунке длинной деревянной ложкой. Когда за Сергеем захлопнулась входная дверь, он обернулась на звук и грозно спросила:

— Ты понимаешь, что натворил? Нет, ты не понимаешь! Любое поколение Жигарёвых вело праведную жизнь. Ты первый, кто нарушил устои нашего корня и опозорил весь род. Слыханное ли дело — уйти к «прокажённой»! Отец — фронтовик, а сын якшается с дочерью предателя! Немыслимо! Господи, прости нас! — Ефросинья изогнулась перед божницей и зашептала молитву.

Сергей дождался, когда мать отмолится и, глядя ей в глаза, произнёс колюче:

— Мама, ты сказала всё правильно. В роду Жигарёвых не было плохих людей. И сейчас нет. Всё, что говорят про Катю — ложь и клевета. Она ни в чём не повинна и не должна расплачиваться за грехи отца. А бабы, как стервятники, долбят её постоянно, унижают всячески. Жизнь её стала горькой, как полынь. Разве заслужила она этого?

— Не нами уготована её судьба, всё идёт от Бога. Пусть перед ним она держит ответ, — прервала сына Ефросинья.

— Что ты говоришь, мама? Чьими словами? Это Кутеиха забила твою голову! Причём здесь Бог?

— А притом, — не соглашалась мать. — Господу нашему было угодно настроить людей против Катьки. Он принял решение оставить её в одиночестве. Поэтому, не мешай ему, не то он и для тебя нашлёт наказание.

— Мама, я не узнаю тебя. Когда ты успела стать такой набожной? Кто тебя подстрекает? Пойми, наконец: Катя — замечательный человек! Сейчас ей тяжело, она одинока. Посёлок наш маленький, мы живём в нём, как одна семья. Нельзя забывать о Кате. Ей нужна помощь, поддержка.

Сергей замолчал и увидел по лицу матери, что не убедил её, и вряд ли у него это получится. Тогда он добавил, почувствовал дрожь во всём теле:

— Я люблю её, мама! И хотел бы, чтобы она вошла в наш дом.

— Ой, господи! Что ж это творится-то? Пусть твой язык отсохнет после таких слов! Прокажённую в наш дом? Да мы с отцом даже на порог не пустим её! Ты знаешь, что твой отец, когда воевал в штрафном батальоне, попал в плен только из-за предательства? Знаешь, какие муки он там принял? И после этого ты хочешь поселить к нам змею подколодную?! Мыслимо ли такое? Слава Богу, нет отца с нами, не слышат его уши оскорбительных слов. А коли ты уже провалился в Катькину яму между ног — думай, как будешь оттуда выбираться. Я тебе не помощница! На дух не надо нам твоей поганки!

Ефросинья разошлась, руки её тряслись, она бестолково хваталась за кастрюли и чашки, отставляла их, снова хваталась, бессмысленно передвигая по столу. «Только бы удар не хватил», — озабоченно подумал Сергей. Постоял немного, не говоря больше ничего, понаблюдал за матерью и вышел из дома. Обидно было за мать. Всегда добрая, внимательная и отзывчивая, она вдруг предстала перед ним в другом обличье, отвратительно грубыми были её слова.

«Не бойся, Катюша, не дам я тебя в обиду», — с любовью и горечью одновременно подумал Сергей и зашагал по знакомой тропинке в обратном направлении.