Когда была одержана победа под Москвой и был отвоеван Ростов, а вслед за тем проведена успешная Изюм-Барвенковская операция, показалось, что в войне наступил перелом. Ожидали, что к весне подтянутся резервы и общее наступление возобновится. Да и Сталин в своем выступлении к дню Советской Армии пообещал, что 1942-й будет годом изгнания оккупантов с нашей земли.

Не получилось! Немцы взяли Керчь, Севастополь. В Изюм-Барвенковском выступе попала в окружение и практически полностью была разгромлена пытавшаяся было наступать наша 9-я армия, в которую одно время входил и наш полк. Только по опубликованным данным здесь пропало без вести (читай — попало в плен) 75 тысяч человек. Образовалась брешь, через которую хлынули немецкие войска. Это было южнее нас. Мы же тогда начали наступать на Харьков с востока, со стороны Старого Салтова, и поначалу успешно. Уже завиднелись трубы харьковских заводов. Но тут севернее нас прорвалась еще одна мощная немецкая группировка и быстро стала продвигаться в сторону Воронежа. Опять приходится отступать. Снова, как и в прошлом году, эти бесконечные пыльные дороги, забитые несчастными беженцами. Теперь, слава Богу, разрешено и даже рекомендовано в меру возможностей забирать их с собой. Подбираем по пути и отставших пехотинцев, кое-как устраивающихся у нас на лафетах.

Кругом неухоженные поля, поросшие сурепкой и потому ставшие ярко-желтыми. Сплошной желтый ковер. Невольно приходит на ум «Война миров» Уэллса. Там тоже поля приобрели несвойственный им оттенок, только красный — цвет «марсианской травы». Нашествию марсиан нельзя было ничего путного противопоставить. Слишком велико было их военное превосходство. Марсиане погибли от земных микробов, против которых у них не было иммунитета. А на что нам надеяться? Только на самих себя!

После наших зимних успехов и не думали, что такое повторится. Небольшие стычки с отдельными отрядами немцев. Частые бомбежки. Куда девалась начавшая было проявлять активность наша авиация? Купянск, Кантемировка, Чертково. Скорее к Дону пока нас совсем не отрезали. Неужели так ничему не научились, неужели ничего не изменилось? Нет, все же теперь не совсем так. Отступаем, но более организованно. Да и масштаб немецкого наступления не тот, и темпы послабее. Нам удается ускользнуть от немцев и переправиться через Дон. Переправа почти непрерывно бомбится. Бомбы разорвались на мосту, когда там проходила наша батарея. Нескольких ранило. Одно орудие едва не провалилось вниз и осталось висеть, зацепившись с двух сторон за края образовавшейся пробоины. Казалось, такую многотонную махину невозможно вытащить, нужен подъемный кран. Но все же каким-то чудом удалось это сделать, и движение по мосту возобновилось.

За Доном временное облегчение. Но радости мало. Сколько же можно отступать? Надо же где-то и остановиться. И вот приказ Верховного Главнокомандующего N 227 — «Ни шагу назад». Жесткий и жестокий приказ. В нем откровенно, безо всякой утайки, обрисовано положение, в котором мы очутились. Потеряны основные промышленные и сельскохозяйственные районы. Мы больше не имеем численного и материального превосходства над немцами. Дальше отступать нельзя — потеряем все. Вводились строгие, но оправданные в той обстановке меры вплоть до организации заградотрядов за передней линией (с ссылкой на то, что у немцев, якобы, такая практика давно уже существует).

Впрочем, они почти не понадобились, ибо вскорости стали наступать мы. Особо большое впечатление произвела прямота, с которой, пожалуй, впервые было откровенно сказано, что на самом деле произошло. Это так контрастировало с доходившей до нас ранее официальной информацией! Как могли, старались скрыть или приуменьшать тяжесть наших поражений. Сводки Совинформбюро надо было читать «между строк». Когда, в частности, сообщалось о боях на таком-то (по имени города) новом направлении, это означало, что город уже в руках у немцев (как будто здесь наступаем мы!). В кризисной ситуации, думается, такая прямота, честность действует не менее сильно, чем суровость принятых решений. Приказ был секретный, для комсостава, но немцы тут же его раздобыли и стали сбрасывать к нам в листовках. Дескать, читайте все, что вы еще «трепыхаетесь», сам Сталин сказал, что все потеряно — сдавайтесь. Если так, то они просчитались. Приказ сыграл, несомненно, свою решающую положительную роль.

Конечно, не сразу все изменилось. Все еще продолжаем отступать, но все больше и больше проявляем упорство, цепляемся, если не за каждый клочок земли, то за каждый более или менее подходящий рубеж. А потери растут, как и должно быть, когда приходится отчаянно сопротивляться. В Сталинграде наш дивизион получил более легкую, дивизионную артиллерию и влился в новый полк. Не успели как следует сформироваться, как поступил приказ немедленно выступить навстречу быстро надвигающемуся с юго-запада противнику. Все пушечные (76 мм) батареи полка, собранные в два дивизиона, спешно были переброшены в район боев и выведены на прямую наводку. И почти все буквально на следующий день были уничтожены прорвавшимися танками. Потом мне довелось увидеть в бинокль поле боя. Страшная картина: выжженная земля, подбитые и раздавленные пушки, обгоревшие трупы. Мало кто остался в живых. Но они до конца выполнили свой долг и как-то задержали противника. Одному командиру батареи удалось вывезти с поля боя единственную оставшуюся пушку. Ох, как это нелегко — под свист пуль и осколков заставить себя оторваться от земли и забраться в машину, являющуюся прекрасной мишенью. Да еще не просто дать- газ, а и подцепить пушку и, поневоле на малом ходу, потащить за собой. Так этого командира, вместо того, чтобы поощрить, чуть было не отдали под трибунал. Почему оставил поле боя без разрешения? А там и спрашивать было не у кого. И стрелять было нечем — все снаряды были израсходованы.

Суровость приказа 227 отзывалась не всегда справедливой реакцией и в других случаях. Недалеко от Сталинграда в процессе передислокации попала под бомбежку одна из наших батарей. Двое погибли, одно орудие было разбито. Командиру батареи тоже грозил трибунал. Зачем остановились в посадке? Знал же, что, если нет явных целей, немцы как раз их и бомбят. А там больше негде укрыться. В чистом поле или на дороге было бы еще хуже — уж совсем на виду.

Того полка, не успевшего как следует сформироваться и враз потерявшего практически все свои пушки и значительную часть личного состава, больше нет. Остались только три гаубичные, 122 миллиметровые батареи (3-й дивизион). Что теперь с нами будет? Принимается решение: доукомплектовать полк такими же орудиями, т. е. сделать его полностью гаубичным. И на этот раз мы в полном составе без промедления направляемся навстречу немцам.