Князь, возле ног которого со звоном упал предмет, удивленно обернулся на нас. Потом опустил глаза на пол, увидел вилку и, наклонившись с грацией дикого, но обленившегося барса, поднял. Официант, что уже бежал исправлять оплошность клиента, получил от князя останавливающий жест. А затем Микеладзе поднялся со своего места и в вразвалочку, гордо расправляя плечи в подполковничьем мундире, подошел к нашему столу.
- Полагаю, это было всего лишь нелепое недоразумение, не правда ли? - то ли с угрозой, то ли с любопытством произнес он, показывая вилку, и при этом глядя на меня.
- Да, господин подполковник, это была случайность, - ответил Верещагин, - прошу нас простить.
- Что ж, тогда возвращаю вам ваш предмет, - князь положил вилку на стол. - А вы, насколько я знаю, и есть тот самый знаменитый художник? Верещагин, Василий Васильевич?
- Да, это я.
- О-о, тогда приятно с вами познакомится. А я вот подполковник охранной службы, князь Микеладзе. Присматриваю здесь в городе за всяким сбродом, чтобы они не дай бог ничего не сотворили по своей наивной глупости. Наслышан, что вы в Артуре уже как несколько дней, так ли это?
- Да, именно так.
- Удивительно, вы являетесь другом нашего славного адмирала. А еще, хочу заметить, вы здесь, в Артуре, заводите не совсем хорошие знакомства, - с усмешкой произнес Микеладзе, кивая в мою сторону. - А вы знаете, что вот этот вот субчик является агентом охранного отделения? Нет? Ну что же вы так опрометчиво? А знаете, как он стал нашим агентом? Нет? Ну, так вы у него поинтересуйтесь и, если он вам расскажет, то уверяю вас, более вы с ним знакомств водить не станете. Господин Рыбалко у нас личность известная, помогает тут нашим военным, да морякам, это правда. Но вы мало знает об истинных его делах и об его прошлом. Вы, уважаемый Василий Васильевич, прежде чем беседовать вот с этим господином, выспросите у него обо всем, а уже далее решайте стоит это того или нет. Это мой вам совет.
И, высказавшись, князь оставил Верещагина в смешанных чувствах. Заканчивать обед он не стал, а сразу же вышел из ресторана. А мы остались, молча глядя друг на друга. Я ждал реакции своего собеседника.
Наконец, когда первое ошеломление было пройдено, Верещагин как бы между прочим сказал:
- Не люблю я эту филерскую публику.
Я кивнул:
- Я тоже, если говорить честно. А уж с князем у нас очень сильные неприязненные отношения.
- Вы и вправду его агент? Он не врал?
- Я, если можно так сказать, агент поневоле и исключительно по своей глупости. Но он ввел вас в заблуждение - я с ним не работаю. Он пытался меня здесь прижучить, да только у него ничего не получилось.
- Постойте, Василий Иванович, я не понимаю, как так можно?
- Что именно?
- Если вы являетесь агентом охранки, то, как вы можете противостоять князю?
Я вздохнул, не зная, рассказывать ли ему всю подноготную?
- Знаете, князь об меня обломал зубы - я нахожусь в Артуре с воли Марии Федоровны.
- Матери Императора?
- Да.
- Но как же? Неужели от самой…? А почему тогда…?
В ресторане, не смотря на самую середину дня, было пусто. Помимо нас с Верещагиным было занято еще три столика и все они находились на достаточном отдалении от нас. То есть подслушать нас не могли. Подошедший человек, забрал оброненную вилку и, положив замену, отошел в сторону.
- Ладно, я вам расскажу, как я стал агентом охранки.
И я ему вкратце пересказал нашу с Мишкой авантюру, на которой нас так умело подцепили. Верещагин слушал внимательно, сдвигал кустистые брови и задумчиво теребил бороду. Когда мой рассказ закончился, он спросил:
- Но почему именно Куропаткин? Почему, например, не Стессель? Ведь Стессель-то явно манкировал своими обязанностями в крепости, не укреплял ее должным образом, а Куропаткин что? Как он может дурно повлиять на ход войны? Ведь он командуют Маньчжурской армией, а ранее был военным министром!
- А этого мало? Василий Васильевич, Куропаткин сейчас, конечно, еще не проявил себя в полную свою бездарную силу, но поверьте мне на слово - он проиграет все свои битвы, все до единой. Потому-то мы и захотели преподать ему урок, с той целью, чтобы он обозлился на японцев и вступил в командование армией с полной решимостью отомстить. Ведь смешно сказать, он, ведя на них наступления, будет придерживаться оборонительной тактики. Это ли не военный нонсенс?
- Но откуда вы это знаете?
- Оттуда же откуда и про вашу и адмирала смерти. Если, конечно, я не изменю историю. Но надо заметить, что одну человеческую жизнь я, похоже, уже спас.
- Это вы обо мне? - опять вспомнил Верещагин и нахмурился.
- Да, о вас. Но мне бы Макарова спасти, да только я не знаю как. Вот скажите, в качестве допущения, если ему, например, прострелить ногу, да так, что он не сможет на нее ступить продолжительное время, это заставит адмирала остаться на суше?
Я увидел в его глазах сначала ужас, затем омерзение. Конечно же, я так делать не собирался, но как вариант рассматривал. А рассмотрев, отказался.
- Не пугайтесь, я так делать не буду. Помрет еще от заражения крови, а мне он нужен живой и при своих талантах руководителя. Но если серьезно, то я думаю о любых возможностях, позволяющих спасти Макарова от неминуемой гибели. Кстати, а может быть ВЫ его сможете убедить более серьезно отнестись к угрозе? Ну, например, сможете убедить его пускать впереди своего корабля тральщиков, чтобы они выскребали японские мины? А то насколько я могу судить, у наших флотских это дело поставлено не очень хорошо. Что вы на это скажите?
- Я не понимаю, как об этом можно вообще разговаривать?
- Да не волнуйтесь, я про ногу адмирала сказал вроде как шуткой, без серьезных намерений. Но эта шутка показывает мою озабоченность. Василий Васильевич, я не пророк и не гадалка, но то, что я говорю про будущее - сбудется. Сбудется в том случае, если я не смогу его изменить. Я вижу, что вы до сих пор мне не верите, но я и не прошу верить, я прошу лишь воспользоваться здравым смыслом. Уговорите Макарова тралить перед выходом эскадры, пускай он не ленится. Очень горячо вас прошу. Вы его друг, он к вам должен прислушаться.
Он посидел некоторое время молча, явно что-то обдумывая. Потом сказал:
- Вы страшный человек, Василий Иванович. Вы готовы пойти на все ради своей цели.
Я вздохнул. Верещагина я все-таки не убедил.
- А вы разве не такой? Да и цель у меня одна - разбить японцев и спасти русские жизни. Разве это плохо?
- Но какой ценой?
- Самой что ни на есть малой. Куропаткину морду подправить, чтобы лучше воевал - это не очень большой грех. Ладно, Василий Васильевич, я вижу, что мои слова не задевают вас, поэтому…, - я настороженно оглянулся, не подслушивает ли кто? Но все было спокойно, мы разговаривали в полном одиночестве. Но все равно на всякий случай я сбавил громкость голоса: - Хотите знать по какой причине я разгневал мать Императора и фактически отправился в добровольную ссылку? Только предупреждаю вас, это великая тайна, которую вы не должны будете разглашать несколько лет. Я обещал ей никому не говорить, но раз такое дело…
- Боже мой, конечно же нет! Как можно нарушать свои обещания, тем более данные таким особам?!
- И все-таки я не вижу выбора. Вы мне либо поверите, либо Макаров скоро погибнет. Другого "либо" здесь не дано. Поэтому, хотите вы это или нет, но слушайте, - я чуть перевесился через стол и негромко сказал: - Вскоре у императора родится наследник, но он будет неизлечимо болен. Болен настолько, что будущие противники Императора будут все время ставить эту трагедию ему в вину. И скажу еще больше, то чего не знает сама Мария Федоровна - в следующем году случиться первая революция, которая унесет множество жизней простых работяг. А случиться она из-за бездарной военной компании Куропаткина и бездарного руководства Тихоокеанской эскадры, которое будет после гибели адмирала. Вот так-то!
Я откинулся назад, оставив Верещагина сидеть с распахнутыми от ужаса глазами. Вряд ли он мне поверил на сто процентов, но того зерна, что попало в его душу, хватило чтобы взошли первые ростки страха о будущем.
- Как вы…, - только и смог он просипеть, -… откуда вы? Боже, неужели это правда?
- Правда, - безжалостно стал добивать я художника, - вы можете мне не верить, но у вас будет прекрасная возможность убедиться в моих словах. Вам надо всего лишь ничего не делать и все случиться самой собой. Вы, к сожалению, в моей истории погибли и более ничего сделать не смогли. А от Макарова осталось только пальто.
Я оговорился! Боже, эти слова вырвались у меня сами собой. И поняв, что я сделал, я тут же захлопнул рот и зло сверкнул глазами. Но, слава богу, Верещагин на мою оговорку не обратил внимания, а может быть, просто не высказал свое удивление. Но все-таки мои слова запали ему в душу, это уж точно!
Вот так, с тех пор Верещагин ходил задумчивый и нахмуренный, переваривая страшную информацию. Не знаю, к какому решению он пришел, но с того момента он на корабли он прорываться не пытался и, даже более того, второе испытание буксируемой чайки он наблюдал с горы Ляотешаня. Имел ли он разговор в Макаровым по поводу гибели я тоже не знал, но судя по тому с какой частотой стали шнырять тральщики - кое чего он от него все-таки добился. А это было уже хорошо, глядишь, и выволокут эти суденышки ту самую мину, что должна была встретиться с нашим адмиралом.
Что же до испытания чайки, то оно прошло вполне успешно. Система, устраняющие рывки, неплохо себя показала на небольшой волне, так что в тихую погоду воздушная морская разведка у нас оказалась налажена. Но все равно Макарову это оказалось мало и он потребовал усовершенствовать механизм, чем и занялся Шельтинг уже без моей помощи. Но все работы по модернизации на корабле происходили в погоду ненастную, так что наш адмирал, приставив к "Бобру" скоростного "Лейтенанта Буракова", отправлял эту парочку патрулировать морские просторы. Расчет именно на пару был прост. Наша чайка с высоты пары-тройки сотен метров могла усмотреть скопление кораблей на довольно приличном расстоянии, а вот они нас не могли. Потому-то довольно тихоходная канонерка практически не подвергалась никакому риску - она даже на своем малом ходу могла спокойно уйти под прикрытие батарей. А вот "Лейтенант Бураков" в этой паре играл роль связного. Едва только с "Бобра" приходило сообщение, что в такой-то точке, на таком-то расстоянии от места наблюдения, находятся корабли, идущие по такому-то курсу, как он срывался с места и летел на срочный доклад в Артур. А там уж Макаров принимал решение, исходя из полученных данных. Так и случилось в один из дней. Пара "Бобр-Бураков", уйдя резать морскую гладь, через три часа вернулась с докладом, что ими было замечено четыре корабля, идущие в кильватере предположительно Талиенваньскому заливу. Принадлежность и класс кораблей с большого расстояния установить не удалось, и потому Макаров, рассчитав курс и предположительное время, отправил семь кораблей на перехват, разделив при этом их надвое. Первая часть пошла прямиком к заливу Талиенваня, а вторая, состоящая из быстроходных миноносцев, пошла брать корабли предполагаемого противника в клещи, заходя им с тыла.
Под утро следующего дня наши корабли вернулись, и по городу моментально пронеслась радостная весть - они нашли-таки эти корабли противника, определили в них один минный транспорт под усилением двух миноносцев и одного крейсера и, навязали им бой. Было понятно, что силы неравны и потому японцы сразу дали деру. И ушли бы, да только клещи сомкнулись, и после продолжительных маневров им пришлось вступить в навязанный бой. И вот в этом бою японцы потеряли свой минный транспорт, получили небольшие повреждения крейсера и ушли, спасаясь в темноте опускавшейся ночи. Наши их более преследовать не стали, а поспешили вернуться в порт. Таким образом, мое изобретение, мое внедрение уже принесло свою первую пользу, и кто знает, на какой градус я повернул колесо истории?
В тот же день пришла еще одна новость - в Корее Мищенко вполне успешно столкнулся с противником, атаковав корейский город, занятый японской кавалерией, пехотой и артиллерией и как следует им там наподдал. А наподдав, без особых проблем отошел и потерь в личном составе. И эта новость приободрила наших вояк, доказав, что японцев можно и нужно бить и бояться их не нужно.
Сегодня двадцать седьмое марта, завтра Светлый Праздник Пасхи. И не смотря на войну, люди живут в ожидании торжества, делают закупки в немногих магазинах, пользуются случаем. Японцы нас не беспокоят уже несколько дней, батареи молчат и лишь корабли разведки, да постановщики мин бродят вдоль полуострова, а по ночам Электрический утес беспрестанно чистил море прожекторами. Не далее как неделю назад они заметили японцев, что пытались провести торговые суда к фарватеру порта и затопить их там. Но наши, надо отдать им должное, вовремя сориентировались и успешно уничтожили брандеры. И это было уже второй раз, когда они помешали запереть внутренний рейд. Потом, когда рассвело, моряки осмотрели притопленное торговое судно и на борту под свежей краской с намалеванными иероглифами они смогли разобрать что судно прежде носило английское имя, а на борту нашли британские флаги. И тут все было понятно - британцы не очень-то скрывали свои симпатии к японцам и опять после этого случая по городу понеслись слухи, что они могут вступить в войну. Но слух этот быстро угас.
Сегодня погода с самого утра задалась на редкость солнечная и безветренная. Как нельзя кстати для наших очередных испытаний моточайки. Мы ее еще раз усовершенствовали, укрепили раму, поиграли с геометрией крыла, добавили третий движок и через ременной редуктор вывели на один единственный винт. Конструкция, конечно, откровенно дурацкая и неудачная и имела множество недостатков, но для наших нужд более или менее подходила. Позже мы, возможно, что-то и придумаем, а пока пусть полетает и так. Стартовая площадка у нас была давно готова - на западной стороне Золотой горы, на более или менее пологом ее месте, мои парни соорудили там взлетную полосу, идущую под небольшим уклоном. Летательный аппарат мы доставили туда ближе к обеду, потом час заняли приготовления и вот перед самым стартом я, напутствуя нервничающего Агафонова, поглядывал на лежащий под нами Старый город. Он отсюда выглядел неказисто - низенькие здания, ветхие китайские фанзы, серые и грязные улочки. Поселение наводило тоску.
На гору свою кинокамеру я брать не стал - она тяжела и возиться с ней у меня не было никакой охоты, тем более что мои архары были заняты на постройке нашего нового жилища. Вместо нее, для того чтобы запечатлеть очередное достижение, я вызвал Пудовкина и тот, не смотря на занятость, примчался, принеся с собой свою новомодную пленочную камеру. Вот на нее-то я и попросил его снять наш полет.
- Ну что, Володя, у тебя все готово? - спросил я Агафонова, ковыряющегося в движках. Он там все время что-то проверял, протягивал, подстраивал.
- Давно готово, Василь Иваныч.
- Топлива на сколько взял?
- Минут на тридцать хватит.
- А не много? Может поменьше? Не дай бог упадешь, все меньше шансов загореться будет, да и вес уменьшится.
- Нет, не упаду, - самоуверенно заверил Агафонов, приложив ладонь к ткани крыла. - Как летать я знаю, еще на "Бобре" понял.
- Ну, как хочешь. Тогда давай приступим, чего время терять?
- Ага, давайте, - ответил мой пилот и принялся облачаться в летный костюм, который, по сути, был всего лишь непродуваемым кожаным комбинезоном, что мы пошили еще для полетов над "Бобром". И плюсом к костюму шел карболитовый шлем, на котором я настоял. Агафонов его крайне не любил, потому как на его черепушке эта тяжелая кастрюля сидела крайне нелепо. Ах да, и еще одна вещь - я заставил парня заложить уши ватой, потому что работающие двигателя находились сразу же за его спиной.
Когда он переоделся и занял место пилота, Святослав по очереди завел движки, выждал некоторое время, а затем аккуратно, чтобы не повредить себе руки поочередно накинул ремни на редуктор и винт размеренно замолотил по воздуху. Когда Святослав отошел на безопасное расстояние, Агафонов повернул ко мне голову и сквозь шум проорал:
- Я готов!
Святослав тоже подтвердил свою готовность. Моточайка, стоя на направляющих, удерживалась сейчас лишь одним тросом. Я махнул рукой, и помощник ударом ноги высвободил клин и трос, заскользив через ролик, отпустил чайку. И Агафонов, дав газу, устремился вниз. Очень быстро набрал нужную скорость и, поведя крылом, взмыл в небо словно птица.
Третий двигатель все-таки сделал свое дело. На этот раз моточайка держалась в воздухе уверенно и даже неплохо набирала высоту. Агафонов с легкостью управлял крылом и, выйдя примерно на двухсотметровую высоту, стал закладывать широкие круги. Я наблюдал за ним в бинокль, Пудовкин, отщелкав пленку на старте и вскоре оставшись не у дел, смотрел на чайку из-под козырька ладони. Люди в городе заметили его, задрали головы вверх, кто-то толкал локтем соседа и показывал пальцем в небо.
Мы минут десять наблюдали как мой парень нарезает круги, затем откровенно заскучали. С моей точки зрения ничего интересного на небе не происходило, да и Пудовкин, похоже, разделял со мною это мнение. Потому он, отняв ладонь от глаз, сказал как бы между прочим:
- А знаешь, Василь Иваныч, сегодня к нам в газету из штаба прибегали.
- Ого, и зачем это?
- Телеграмму поздравительную от немцев принесли, просили напечатать.
- Что за телеграмма? - удивился я. - За что нас поздравлять, вроде не сделали вроде ничего?
- Ага, - с кислой усмешкой кивнул журналист, - только это не нам телеграмма адресована, а японцам.
- Не понял? Как это им?
- Ну, там сама телеграмма была на немецком, я ее лично видел. Но я по-немецки не могу, так что могу лишь довериться переводу офицера из штаба. Так вот, он говорил, что телеграмму прислал некто Лео Хердан для адмирала Того. В телеграмме он поздравляет адмирала со взятием Артура и желает японской армии скорейшей победой над нами.
- Вот сволочь, - только и смог высказать свое возмущение. - А кто этот Лео Хердан?
- Да черт его разберет, - пожал плечами Пудовкин, а затем определил отправителю телеграммы его социальный статус: - хрен какой-то немецкий.
Он замолчал, снова устремив взгляд в небо, да и мне нечего было сказать. В этой войне я считал что немцы в пику англичанам стоят на нашей стороне, однако ж телеграмма показывала, что и в их обществе не все было так однозначно. Кто-то там и нас не любил.
- Ну и? Напечатаете?
- Куда же мы денемся, конечно, напечатаем. Пускай народ знает кто на самом деле нам друг, а кто нет. Правильно говорил покойный наш император Александр, отец нашего Николая - у нас и вправду есть только два союзники, армия и флот. А более никто нам не союзник. Так только - одни попутчики, да и те насквозь гнилые. На одних лишь болгар братушек можно надеяться, да на сербов.
- Сербы, да, братушки, - согласился я, - а вот про болгар я бы еще поспорил. Тоже народец себе на уме.
- С чего это так?
- Ну…, - неопределенно пожал я плечами, - просто знаю, что они не будут нам союзниками. Так только - временными попутчиками.
- Очередное предсказание? - догадался Пудовкин, с какой-то хитринкой поглядывая на меня.
- Нет, - с горькой усмешкой огорчил я его, - простая неприязнь.
Я не стал ему расписывать будущие метания Софии, как они будут раз за разом показывать нам спину. Незачем ему это знать, да и измениться может еще все.
Прошло еще минут десять и я стал обеспокоенно поглядывать на карманные часы. Скоро у моточайки должно было закончится топливо, и Агафонов об этом знал. Но, не смотря на это, он до сих пор выделывал кренделя над городом, выписывал на небе, то восьмерки, то круги, летал с пологим пикированием, а потом подолгу набирал высоту. Наконец при его очередном снижении, мы поняли, что он пошел на посадку.
- Куда же он правит? - удивленно спросил меня Пудовкин, видя, что Агафонов отдалился от нашего места довольно далеко.
- К мосту через Луньхе. На той стороне дорога хорошая и прямая, он туда сядет.
- А как же люди? А извозчики?
- Не беспокойся, я со Зверевым договорился. Там пара полицейских дежурит. Когда они увидят, что чайка идет на посадку, они расчистят дорогу.
И вправду, наш пилот, прежде чем сесть, сделал пробный заход, потом ушел на круг, а полиция в это время согнала пешеходов и извозчиков на обочину. Что было сделать не сложно - случайные зеваки сами спешили уступить место.
- Так что же мы здесь стоим? Нам туда надо! - воскликнул Пудовкин, горя желанием сделать новые фотографии. Но я его сдержал:
- Подожди, отсюда посмотрим.
А Агафонов тем временем, закончив круг и убедившись, что посадочная полоса свободна, повел аппарат на посадку. Полого спланировал, пролетя над железнодорожным вокзалом, мостом, а затем, сбавив обороты двигателей на минимум, аккуратно опустил чайку. Та, коснувшись колесами, побежала по грунтовке, затряслась всем телом словно паралитик.
Что плохо было в нашем планере, так это отсутствие тормозов. Агафонов, уже приземлившись, все никак не мог остановить бег аппарата, тот все катился, катился и катился, слишком уж медленно гася скорость. Полицейские вдруг поняли это, побежали на помощь. Ухватили крыло за законцовки и вскоре затормозили его до полной остановки.
- Ну вот, а теперь можно и туда, - сказал я, отнимая от глаз бинокль. - Прыгай, Захарыч, в коляску, через пять минут там будем.
Все-таки, что ни говори, а вот самый настоящий полет произошел именно сейчас. Не тогда, когда Загогуля, пролетел над заливом по прямой, а лишь сейчас, когда Агафонов уверенно продержался в воздухе более двадцати минут. Вот это было настоящее достижение!
Мой парень, когда мы подъехали к нему, получал поздравления ни капли не смущаясь. Охотно отвечал на вопросы и позволял пощупать и свой летательный аппарат и собственный костюм. Пудовкин, подойдя к нему, потребовал:
- Ну-ка, Владимир, встань-ка у моточайки, да прими позу геройскую.
Парень послушно исполнил просьбу, выпятив грудь. После пары щелчков камеры, сменил позу и заложил ладонь за молнию, словно Наполеон.
- Ну, герой, герой, - одобрительно высказался я, когда фотосессия закончилась. - Как выберемся из Артура, обязательно сделаю тебя знаменитостью. Будешь в фильмах сниматься.
- Правда?
- Обещаю. В Питере на студии пробы тебе устроим.
У парня сверкнули глаза. Оно и понятно, мои фильмы с участием и Ванина и Серафима стали едва ли не культовыми и их до сих пор крутились, собирая приличную прибыль. А другие киностудии пытались этим фильмам подражать, осваивая новый жанр боевиков. Я смотрел пару таких лент и понял, что я задал слишком уж большую планку в стандарте - те киношки в попытках подражать производили совсем уж удручающее впечатление. Тут и актеры неумело махающие ногами, тут и постановка кадра не слишком удачная. Есть такое обидно слово - залепуха. Так вот, те фильмы, что я просмотрел, как раз и были такими залепухами, неумелыми поделками на скорую руку. Ну, а наш летающий Серафим, да харизматичный Ванин могли дать сто очков форы актерам их тех лент. По слухам, более или менее приличные картины сняла вдруг неизвестная французская студия, которая выдала на гора сразу три ленты и все они неплохо зашли в мировой прокат и даже докатились до Питера с Москвой, удостоившись русских субтитров. Но опять же, при неплохой режиссерской работе в этих картинах не было настоящих героев, не было харизмы. Так что, мы в этой гонке все еще держим лидерство не смотря на то, что я слез с кресла оператора.
А на место посадки начал прибывать любопытствующий народ. Новый город вот он - под боком, первые дома не далее чем в пятьдесяти метрах и потому вскоре нашего героя окружила настоящая толпа. И гражданские мужички, что проживали на квартирах и военные. И каждому хотело взглянуть вблизи на аппарат, пощупать его крыло, да прокрутить остановленный винт. И среди этой толпы я вдруг заметил Верещагин. Он стоял чуть в стороне, делал в альбоме быстрые зарисовки.
Я подошел к нему:
- Добрый день, Василий Васильевич.
- Добрый день, Василий Иванович, - ответил он, не отрываясь от бумаги. Я зашел сбоку, заглянул под карандаш. Все-таки Верещагин был настоящим художником, я поразился насколько легко он двумя штрихами смог передать саму суть увиденного. Да, вот он наш Агафонов стоит и лыбится, принимает поздравления, ничуть не смущаясь - герой героем. А Верещагин в своих зарисовках выдает другое - мужик хоть и горд своим поступком, но очень уж уставший, а в глазах его светится все еще не ушедший испуг. Я пригляделся к парню и действительно разглядел то, чего на первый взгляд видно не было- он переживал сейчас адреналиновый провал.
- Если хотите, то потом можно будет сделать специальное позирование. Вам будет удобнее, - предложил я художнику.
- Нет, нет, не стоит. Это будет не совсем то.
- Народ же мешает!
- Ничуть, даже наоборот.
Через пару минут он закончил рисунок и убрал его. Потом всецело уделил свое внимание мне:
- Наблюдал за вашим полетом от начала и до конца. Честное слово, это было просто восхитительно. Чудесно наблюдать, как человеку покоряется еще одна стихия.
- Теперь нам остаются только глубины океана, космос и дальние планеты, - сыронизировал я.
- Думаете и такое возможно?
- Конечно, почему нет? Про дальние планеты пока сказать ничего не могу, но вот на Луну человек высадится точно еще в этом столетии. И на дно Марианской впадине опустимся.
- Да, скорее всего вы правы. Прогресс идет семимильными шагами и, признаться, я порою за ним не успеваю. Он поражает воображение.
Мне на самом деле не хотелось разговаривать о прогрессе, поэтому я перевел Верещагина на другую тему:
- Будущее вас сильно удивит и если вы хотите, то я могу вам рассказать об этом более того, что пишут в своих книжках современные утописты. Сейчас же, Василий Васильевич, скажите, вы имели разговор с Макаровым?
Он вздохнул, повернул ко мне голову. Потом со вздохом ответил:
- Знаете, что он мне сказал, когда я попросил быть осмотрительнее?
- Что это не ваше дело? - догадался я.
- Вы уловили самую суть, - кивнул он. - Это было сказано не теми словами и не так грубо, но имело именно этот смысл. Представляете, я с ним целый вечер вел беседы, укорял его в том, что он мне запретил подниматься на корабли, доверившись вашим словам, а сам при этом не захотел применять пророчества в отношении своей персоны. Знаете, что он мне еще сказал? Сказал, что если уж на то будет воля Божия, то так тому и быть.
- Глупость какая! - возмутился я. - А если врач, например, скажет, что для того чтобы остаться жить, то надо отрезать ногу, то он тоже будет уповать на волю Божию и запрещать резать? Что за идиотизм!
- Вы не знаете Макарова. Он чрезвычайно волевой человек и никогда не будет надеяться на чудо.
- Тогда я не понимаю! Он что, отказывается подчиняться просто здравому смыслу? И про какое чудо вы говорите? Ему всего лишь требуется быть осмотрительным и не подвергать себя ненужному риску. Да, блин, тралить, в конце концов, перед собою все время, разве это много?!
Верещагин снова вздохнул, покачал головою.
- Вы не понимаете, - произнес он с легким укором, - адмирал будет исполнять свой долг. К сожалению, насколько я понял, здесь до его приезда было совсем плохо с управлением и потому он взвалил на себя все, что только можно. Он здесь и сам себе адъютант и радиотехник и лейтенант, и казначей, и еще бог знает кто. Степень деградации флота его здесь просто повергает в ужас, и потому он не может все это оставить как есть. Вот поэтому-то и командовать эскадрой он с берега никогда не будет. Он всегда ночует на своих кораблях и порою засиживается допоздна. Нет, Василий Иванович, Макаров не будет слушать ни вас, ни меня. Он сделает так, как велит ему собственная совесть.
- Боже, да он же идет прямиком в могилу! - едва не застонал я, увидев в словах Верещагина злой рок.
- Этого нам знать не дано, - ответил тот, все-таки не до конца мне доверяя.
Я скрежетал зубами, злился. Но ничего поделать не мог. Возникло желание снова напрямую переговорить с Макаровым, попытаться еще раз убедить его быть осторожным. Но сам же понимал, что это бессмысленно. Адмиралом-то он стал как раз благодаря своему характеру и переломить этот характер мне было не под силу. Вот и Верещагин как его друг утверждал что склонить того от уже выбранного пути под силу будет разве что Императору.
Я тяжело вздохнул и, нахмурившись, отвернулся в сторону гавани. Там стояли корабли, какие-то под парами, готовые в любой момент сорваться в путь, а какие-то с погашенными котлами, под ремонтом.
- Вот что, Василий Васильевич, - вдруг пришла мне в голову мысль, - скажите, а вы сможете как можно скорее передать Макарову мой подарок и вытянуть с него обещание всегда носить его, когда он будет выходить в море?
- Что за подарок?
- Помните, когда мы на "Бобре" испытывали чайку, Агафонов надевал на себя костюм с вшитой пробкой, чтобы в случае приводнения не утонуть?
- Да, прекрасно помню. Вы его хотите преподнести?
- Да, его. Я его перешью на скорую руку под фигуру адмирала, а вы его уговорите всегда надевать. Что скажете?
- Гм, не уверен, что у меня получится, но попробовать стоит. Идея хорошая.
- Вот и хорошо. Тогда, Василий Васильевич, я побежал, а то времени почти не остается. Скажите, где я вас смогу сегодня найти?
Я примчался на склад на полном газу, схватил висевший на крюке костюм и умчался обратно в Новый Город. Нашел там портниху, что согласилась выполнить срочный заказ, выложил перед ней золотой червонец и пояснил какую переделку я хочу видеть и на какое тело необходимо рассчитывать. И уже через три часа я забирал переделку, вполне годную для того, чтобы без проблем налезть на плотную фигуру адмирала. И почти сразу же отдал подарок Верещагину, а тот не медля ни мгновения, отправился к своему другу. Это был вечер двадцать седьмого марта тысяча девятьсот четвертого года, канун светлого праздника Пасхи…
..Русско-Японская война только начиналась..