Фатя была одета во что-то немыслимо легкомысленное. А макияж у нее был боевой, включая кошачьи линзы. Я не знаю, где она их брала, но глаза с густо накрашенными ресницами смотрели совершенно хищнически: вертикальные зрачки и немыслимого цвета радужки.

Фатя на мою свадьбу опоздала. А когда пришла, место за столом пустовало только одно – прямо у «президиума». Наверное, поэтому она так стеснялась поначалу. Мне тоже когда-то казалось, что когда я появляюсь в большой компании, задержавшись, то все только и делают, что смотрят на меня. Потом я как-то сумел расслабиться и прогнать эту мысль раз и навсегда.

Фатя не притронулась к шашлыку, к рыбе, к салатам. Но исправно поднимала свой бокал, салютуя тостующим. В какой-то момент я отметил, что блюдо с колбасой, стоявшее подле нее, опустело – и успокоился. А потом принесли торт, который ели без исключения все. И почти все кивали официанту, предлагавшему добавку. Включая Фатю.

В углу стоял рояль. На рояле играли джаз, неспешно. Должно же быть на свадьбе, где тамадой Саша Вулых, хоть что-то неспешное. Я попросил его особо не медлить с тостами и через некоторое время понял значение термина «ускорение». Вероятно, поэтому барный счет был таким пугающим.

Фатя была единственной, на кого музыка действовала так чарующе. Наблюдать за ней было чрезвычайно увлекательно. Может быть, она была и права, решив, что все смотрят только на нее. Она краснела, стеснялась, колебалась, но нашла в себе силы встать и пойти, когда тапер снова заиграл что-то узнаваемо-нежное.

Я сразу понял, куда она идет. И не только я.

Леонид Викторович был джентльмен. И не отказал даме.

Когда через два года все станут обсуждать видео с танцующим на юбилее Гинера Слуцким, я не посмотрю его даже мельком. Я видел это вживую. Как и другие гости. Да еще медленный танец вместо быстрого.

Я потом несколько раз говорил Леониду:

– Ты зря сбежал, Фатя влюблена в тебя совершенно платонически. К тому же ты счастливо женат.

Он улыбался и говорил, что ему надо было ехать смотреть финал Кубка. ЦСКА выиграл его у «Амкара» по пенальти. На глазах у своего будущего тренера.

В том ресторане Слуцкий побывал как минимум еще раз. Через год после моей свадьбы. Через несколько дней после ухода из «Крыльев».

Матч с «Тереком» сломал ту команду, которая шла перед игрой на втором месте, отставая от «Рубина» на одно очко. Тренеру досталось больше других. Особенно за то, что замолчал, а потом обвинил на клубном сайте прессу во всех грехах.

Мне позвонил коллега, не в пример авторитетнее меня. Мы поговорили о жизни, потом он спросил, как дела у Леонида. Я сказал, что не очень.

– Это все, – сказал тот веско и грустно, как будто поставил печать. – Ему уже ничем не поможешь…

Я посидел, собираясь с мыслями после разговора. Погасил в себе раздражение. Набрал номер Слуцкого и предложил встретиться с журналистами. Посидеть за кофе и все рассказать – как есть. Что-то для печати, что-то нет.

Тот согласился. Как и коллеги.

Мы собрались, закрылись на три часа в отдельном кабинете, и он рассказал всю ту историю. Совершенно откровенно. Его услышали. А главное, поняли, почему он закрылся и почему так реагировал.

По-моему, это был единственный случай, когда Слуцкий не общался с прессой.

– Тебя же постоянно недооценивают, – сказал я ему однажды. – По-моему, это такое счастье для тренера.

Он пожал плечами. Как будто это утверждение было не совсем для него. Будто оно существовало как-то совершенно параллельно.

– Я вообще об этом не думаю.

Я сразу вспомнил его фото в «Макдональдсе». И машину, на которой он ездил на первых порах работы в ЦСКА. И то, как мы однажды заговорили о деньгах, и оказалось, что он путает понятия «банковский счет» и «вклад».

Каждый раз, когда я сталкивался с этим, я испытывал какую-то удивительную радость. От того, что в его жизни есть футбол, есть обычные правильные человеческие принципы, и нет места какой-то искусственности. Игре в кого-то, кем он на самом деле не является.

– Слушай, – однажды сказал я Леониду. – Вот тебе пятнадцать лет, это восемьдесят шестой год. В Москве есть было нечего; представляю, какими были магазины в Волгограде. Какими были больницы. Ты полез на дерево, упал. Почти год пролежал в больничной палате. Каково это было? Это ведь не только отчаяние, но и заряд прочности на всю жизнь.

Леонид опять пожал плечами:

– Тяжело было. Но ко мне постоянно весь класс приходил. Друзья, девчонки.

И я понял, что в той истории давно уже нет никакой рефлексии. Было, ну и было. Прошло.

Когда прошла жеребьевка последней Лиги чемпионов, я сразу же хотел написать ему что-то остроумное, про космос. Потом вспомнил довлатовское «будь здоров, школяр» – и удержался. Подумал немного и накатал: «Когда ты на дерево за кошкой лез, поди, и мечтать не мог о таких матчах».

И получил в ответ три восклицательных знака.

– Ну, понравилось тебе? – спросил я, когда мы заговорили об «Историях футбола».

Я гордился тем, как все получилось – от кастинга и идеи до ее реализации. И вдвойне было приятно, когда разговор выруливал на эту тему сам, без какой-либо моей инициативы.

– Я в восторге от серии про Аршавина, – ответил он.

Мы ели рыбу и обдумывали десерт. Когда мы обедаем вдвоем, то всегда обедаем по-настоящему. И вышучиваем за глаза Диму Федорова, который постоянно уверяет нас, что у него лишний вес. Когда мы обедаем втроем, то Дима заказывает себе только салат – и больше ничего. Тогда мы вышучиваем его в глаза. У нас с Леонидом на боках «запас прочности» побольше Димкиного. Это уже ритуал, как и шутки над ним на эту тему.

– А про тебя? – спросил я. – Маме понравилось?

– Понравилось, – признался он. – Но мне про Аршавина смотреть было интереснее.

Когда я его снимал, мне пришлось ждать оператора. Я не переживал.

Мы прошлись по его квартире. Присели на кухне. Я полюбовался коллекцией тарелочек из городов, где он брал свои шесть трофеев. Его мама хотела меня накормить, я отнекивался. Слуцкий-младший показал мне свою коллекцию лего из «Звездных войн». Я был впечатлен.

Наконец в домофон позвонили. Это был оператор. Когда он вошел в дверь, вместе с ним в коридоре распространилось благоухание. Я только никак не мог понять, оно свежее или вчерашнее. Он был хмур, поэтому я склонялся ко второму варианту. Леонид постоянно был рядом, поэтому я не «психанул», а после интервью было поздно.

Мама все поняла и предложила:

– По рюмочке?

Мы отказались, а оператор нет. Он выпил, ему стало хорошо, и он внезапно разговорился. Леониду на следующий день надо было улетать, уже был вечер. Поэтому я оператора подгонял. Он с недоумением посмотрел на меня и сказал:

– Так вы езжайте, я сам доберусь.

Пришлось поторопить. Слуцкий смотрел на нас веселым взглядом, и я в который раз поражался его терпению. Сказался год, проведенный в больнице, не иначе.

Третьего мая 2011 года я позвонил ему и прокричал:

– Я тебя поздравляю!

Он удивился, начал раздумывать вслух – с чем бы это. Вспомнил о недавнем поражении от «Спартака». Потом о походе в театр. Я его познакомил с Сергеем Семеновичем, директором ДК Зуева, к их общему удовольствию, и ходить на «Квартет И» тренеру-театралу стало проще.

– С последним днем твоего тридцатидевятилетия, – объяснил я. – С сороковым днем рождения не поздравляют же.

Он засмеялся, назвал меня выдумщиком.

Однажды я понял, что все мои друзья-тренеры – удивительные оптимисты. А Леонид – один из самых главных.

– «Спартак» в заднице, – сказал ему Миша Ефремов. – К сожалению, который уже год.

Мы сидели в «Гудмане» небольшой компанией в честь моего дня рождения. Только мужики, без женщин. В обеденное время. Естественно, говорили только о футболе.

– Я вас прошу, – продолжил Миша. – Обыграйте «Зенит»! Станьте чемпионами. Я болею за вас.

И притих, сам себя поймав за язык. Притихший Ефремов – это, я вам скажу, что-то.

– Никогда не думал, что буду болеть за «коней», – сказал он и засмеялся. Мы тоже.

– Но я не болею за ЦСКА, – продолжил Миша, посерьезнев. – Я болею за Слуцкого.

Здесь следовало было написать, что он сказал Леониду: «Вам надо возглавить «Спартак». Когда-нибудь. И сделать его чемпионом».

Но этого не было. А вот тот чемпионат ЦСКА действительно выиграл.