1.

Чтобы обсудить встревожившую город новость, сотрудники газеты «Ничего кроме правды» отложили утренние служебные дела и собрались в самом большом кабинете редакции – в секретариате. Собрание никем не планировалось, организовалось стихийно, но, несмотря на это, прошло без обычных для такого рода мероприятий споров, потому что на этот раз у всех было общее понимание главного и не было желания тратить время на лишнее.

Из заготовок Грушина: У газеты «Ничего кроме…» тираж невелик, и если бы не финансовая поддержка городской администрации, она уже давно бы самораспустилась. Конечно, власти поддерживают издание не потому, что питают большую любовь к печатному слову и гласности; в ответ на бюджетное «вливание» (впрочем, весьма скромное) газета в каждом номере, не жалея площади, пропагандирует положительный опыт работы администрации и никогда не критикует ее главу Петра Ивановича Мыслюкова и его команду.

Ответственным секретарем в редакции работает Анатолий Витальевич Новиков. Ему уже за пятьдесят, но все зовут его Толя. Толя когда-то работал старшим корреспондентом в московской газете «Советская культура» и хорошо проявил себя в организации входивших тогда в моду «острых дискуссий». Организовывал он дискуссии оригинально: убедившись, что знаменитые лауреаты, готовые выступить в «Советской культуре», не только не могут писать статьи, но и по острым вопросам никаких собственных мнений не имеют, он, не выходя из редакции, сам стал сочинять за всех нужные газете мнения: в один день на половине страницы излагал одну точку зрения, на другой день в таком же объеме – прямо противоположную. Получалось остро, забавно, деятели культуры охотно подписывали «свои» статьи, а руководство газеты, получив по телефону похвалу отдела пропаганды из ЦК, в свою очередь хвалило Толю за умение работать с именитыми авторами. Толя так привык спорить сам с собой, что, когда наступило новое время, вдруг обнаружилось, что ни в каком другом газетном жанре он сочинять уже не может. Поэтому с работы его уволили, Толя долго не мог найти себе пристанища в неспокойном море гласности, зарождавшейся демократии и первоначальной рыночной экономики, пока житейские волны, наконец, не прибили его к берегам Канала – в Обод, на должность ответственного секретаря городской газеты «Ничего кроме правды».

Возглавляет газету Григорий Васильевич Минутко, тоже опытный журналист. Коренной житель города, он когда-то был членом редколлегий в московских газетах и даже «толстых» литературных журналах, но нечто случившееся несколько лет назад вернуло его на малую родину. Вместе с сотрудниками бывшего «органа горкома партии» он подобрал уплывавшую в небытие «Правду Обода», приватизировал газету и переименовал ее. …Со всеми, кроме особо почитаемых, редактор разговаривает на «ты». Рассказывают еще о некоем легендарном «правом хуке» – боксерском ударе, которым Минутко в свое время якобы уложил на ринге не одного соперника. Возможно, с «хуком» так когда-то и было, но не исключено тут и некоторое преувеличение, к чему вообще склонны люди, когда говорят о человеке хорошо не только в глаза, а и за глаза.

Минутко среднего роста, широкоплеч, пятьдесят с небольшим прожитых лет лишь прибавили ему физической крепости, интереса ко всему в жизни и свойственного от природы чувства юмора».

По поводу переданной по телевизору новости и «уточнения» Гемана (который, напомним читателю, научно предположил, что Ободу предстоит исключительная в истории человечества миссия стать эпицентром космической катастрофы) разговор начал репортер Петя Наточный.

– Тут, ребята, – высказал он мысль, которая, впрочем, и до Пети уже витала в воздухе, – без поллитры не разберемся.

Мысль была правильной, но требовались технологические уточнения, которые тотчас же и последовали:

– Одной поллитрой не обойдемся – вопрос сложный.

– В «Гастрономе» водка – из подполья.

– Да…

– У Петросяна всегда чистая.

– Дороговато у Петросяна…

Окончательно сформулировав задачу и способ ее решения, участники собрания разошлись по кабинетам; передали в секретариат материалы «в номер» и во главе с Григорием Васильевичем Минутко отправились в «Шумел камыш», чтобы там, не торопясь, глубоко и окончательно осмыслить новость.

Закуску выбрали быстро – все согласились с предложением редактора «ударить по шашлычку». Зато по поводу главного блюда вслух пришлось поразмышлять несколько минут – как оказалось, не всем сразу было ясно, какую водку лучше всего пить в такой день. Сортов в продаже появилось много, и у каждого был свой предпочтительный сорт.

– Надо брать «Смирновскую», от нее у меня никогда голова не болит, – Петя Наточный, в отличие от времени, которое он тратил за письменным столом, во время коллективных застолий всегда соображал шустро и в большинстве случаев правильно.

– Мало пьешь, потому и не болит, – серьезно прокомментировал предложение Наточного самый пожилой в редакции сотрудник Александр Владимирович Смысловский. В «Правде Обода» он возглавлял отдел партийной жизни, теперь заведовал отделом информации и был у редактора на хорошем счету, несмотря на мучительную для коллектива слабость: по самому незначительному поводу, там, где нормальному человеку достаточно простого жеста, в крайнем случае двух слов, Александр Владимирович любил длинно и подробно объяснять. Не миновала эта беда и на этот раз.

– Я как решаю проблему? – задал самому себе вопрос Смысловский, а собравшиеся за столом, сообразив, что главное на некоторое время задерживается, потупили глаза в белоснежную петросяновскую скатерть. – Еду в областной центр к своему другу по университету, который сейчас заведует химической лабораторией в секретном филиале одного московского института, связанного с полетами в космос, и покупаю у него по себестоимости трехлитровый бутылек чистого спирта. Продукт им для производственных нужд централизованно привозят из Москвы. Дома развожу спирт кипяченой водой – пропорция по вкусу, – высыпаю в емкость срезанную с лимона тонкую желтую кожицу – покупаю лимон у азербайджанцев на базаре…

– От твоих речей, Сашуня, через минуту хочется спать, – затягиваясь сигаретой, фамильярно прервала ветерана фотокорреспондент Алла Кошкина, особа тоже немолодая, но все еще уверенная в своей женской непобедимости. – Тут важно иметь друга, связанного с полетами в космос. А если такого друга нет? Вот в чем вопрос.

– Что касается меня, – углубил разговор ответственный секретарь Толя Новиков, – то я больше всего уважаю самогонку.

Обсуждение затягивалось, уходило куда-то в бок, и Григорий Минутко вскоре постучал ногтем по белой скатерти стола:

– Итак, на чем остановимся, коллеги?

Остановились на самой дешевой, «Столичной», предварительно проверив в карманах наличность и на всякий случай уточнив у хозяина:

– Ты, Роберт, эту водку не сам делаешь?

Петросян принес документы, подтверждавшие безупречную репутацию заведения в целом и ресторанных алкогольных напитков, в том числе и отечественных, в частности.

Наконец, вспомнили, зачем пришли.

По поводу планеты, нагло огрызнувшейся в сторону Земли, полезного разговора долго не получалось. Высказывались невероятные и фантастические суждения, но в конце концов все сошлись на том, что или телевизионщики что-то напутали, или они выполнили не совсем пока ясный («разумеется, хорошо оплаченный», – выступая, трижды не без зависти повторил Петя Наточный) заказ московского олигарха Гусовского.

Редактор терпеливо слушал постепенно увядавшие речи соратников, наконец, поднялся со стула и, постучав по бутылке вилкой, с которой он только что снял и отправил в рот ароматный кусок бараньего шашлыка, подвел итог разговору:

– Думаю, телевизионщики скорее всего просто порезвились. Но мы обязаны воспользоваться с неба упавшей к нам – слава Богу, пока не в прямом смысле – ситуацией! Тираж у нас, как вы знаете, пока скромный – все еще не можем купить второй компьютер; но мы увеличим число подписчиков, а, стало быть, и наш бюджет, если уже послезавтра выйдем к читателям с новой – о летящем к Ободу куске планеты – рубрикой! Название рубрики придумаем сейчас же в порядке мозгового штурма.

Отставив пустые рюмки, дружно начали «штурм».

– «Между прошлым и будущим»?

– «Лучше нету того Свету»?

– «Любимый город может спать спокойно?»?..

Как и полагается при мозговом штурме, редактор предложения не критиковал, только, услышав очередной вариант, хмурился и сердито покачивал подбородком.

Наконец, недавно принятая на работу в отдел культуры молодая сотрудница, член местного отделения союза литераторов (автор изданного на свои деньги сборника мистических стихов «Когда-нибудь и я познаю…») Лиза Лохницкая, покраснев, робко предложила:

– Давайте назовем рубрику просто: «Что я думаю о конце Света?».

К этой минуте мозговой штурм уже настолько всех утомил, что решили мозги больше не напрягать, согласиться с Лизой, заказать у Петросяна еще одну бутылку «Столичной» и распить ее на посошок.

2.

В ресторане за столом, где только что было принято важное для Обода решение (мы в этом скоро убедимся), не присутствовал только один сотрудник городской газеты – «ответственный по объявлениям» (так в редакции все называли должность) Иван Никитич Шпынь, у которого, кроме газеты, было еще одно место работы и, кроме редактора Григория Минутко, был еще один начальник – старший лейтенант госбезопасности Михов.

Обычно Шпынь телевизионные новости смотрел и слушал внимательно, при этом даже кое-что записывал в блокнот. Но информация о неполадке в космосе, породившая в Ободе столько естественных волнений, проскользнула мимо его ушей и сознания незамеченной, как шум за окном, потому что в тот вечер во время передачи голова «ответственного по объявлениям» была занята другим, более важным делом – он складывал в уме очередное секретное донесение.

Когда в редакции состоялся разговор о конце Света и в результате разговора был предпринят поход в ресторан «Шумел камыш», Шпынь с разрешения редактора в этот день на работе отсутствовал – дома в маленькой однокомнатной квартире на улице Космонавтов сочиненное накануне в голове он старательно перекладывал на бумагу.

Вот что у него получилось:

«20 апреля 2006 года. Источник сообщает:

В городе Обод на улице Консервной в доме номер 36 в настоящее время проживает Павел Петрович Грушин, давно известный «органам» своими подозрительными взглядами на жизнь (по рекомендации «органов» он в начале восьмидесятых годов проходил курс лечения в психиатрической больнице). В последнее время Грушин днем стал редко выходить из дома, а вчера в обеденное время, встретившись со мной в продовольственном магазине «Гастроном», на мой безобидный и даже, как мне казалось, дружеский вопрос «почему вас, Павел Петрович, давно не видно на свежем воздухе?» ответил дерзко: «Стараюсь не выходить на улицу, во-первых, потому, что не хочу встречаться с вами и такими, как вы, Иван Никитич, во-вторых, много часов провожу сейчас за письменным столом – воссоздаю на бумаге историю нашего города и облик его, с позволения сказать, современных граждан». Вот это «с позволения сказать» меня и насторожило: подозреваю, что вышеотмеченным занятием Грушин увлекся неспроста, а, учитывая его прошлые взгляды на жизнь вообще и на жизнь в нашем государстве в частности, думаю, задуманное сочинительство (подчеркнуто мною – К.) таит немалую опасность, в первую очередь, – в идеологическом плане. Нахожу нужным сообщить об этом, чтобы вовремя пресечь возможные опасные последствия сегодняшних, на мой взгляд, противоправных действий т. Грушина. «Куница». г. Обод».

(Признаться, сначала нам вовсе не хотелось рассказывать об этом человеке, даже так, как рассказали, – коротко, не утомляя читателя подробностями, – не такая уж интересная фигура Шпынь. Но этот ободовец, зарегистрированный у старшего лейтенанта Михова под секретной кличкой «Куница», как маленький, но важный винтик в ином моторе, неожиданно оказался незаменимым в сюжете нашей повести, в чем читатель и убедится на следующих страницах).

3.

Начальник городской милиции майор Яловой на тринадцать часов объявил внеочередное построение личного состава – как всегда, на плацу, в милицейском дворе, со всех сторон огороженном служебными постройками и высоким забором. Майор планировал, во-первых, объявить перед строем выговор только что принятому в милицию и уже успевшему нарушить Внутренний Устав молодому рядовому Дмитрию Мешкову, во-вторых («во-вторых» было главным) у начальника, накануне слушавшего телевизионную передачу о чрезвычайном событии в Космосе, созрели профессиональные мысли в связи с возможными в Ободе неприятностями, и он счел нужным поделиться этими мыслями с вверенным ему коллективом.

С Мешковым разговор был недолгим.

Два дня назад по главной улице города мимо дежурившего на этой улице молодого милиционера, «шатаясь в пьяном виде», шел к центральной площади Толя Мурсин, известный в городе бездельник и алкоголик. И орал при этом так громко, что мешал в рабочем кабинете сосредоточиться на очередной мысли руководителю администрации Петру Ивановичу Мыслюкову:

– Даешь народу достойную зарплату! Евреев-демократов – на нары! Работа не х… и год простоит!

Рядовой Мешков, вместо того, чтобы с помощью «словесных мер», а также штатной резиновой дубинки заставить хулигана замолчать, услышав последний лозунг, не сдержав строгости на лице, расхохотался, попросил Толю трижды громко на всю улицу повторить лозунг, после чего взял бузотера под ручку и безнаказанным увел подальше от центра города.

Митя честно раскаялся в проступке, объяснив свое поведение повышенной чувствительностью к юмору.

Объяснение, конечно, только рассмешило всех стоявших в строю, а майору Яловому дало повод строго напомнить коллективу:

– Дело наше – государственное, а если брать шире, даже политическое; улыбки и шутки «при исполнении» непозволительны, ибо они подрывают авторитет правоохранительного органа и провоцируют неповиновение граждан!

Высказав сентенцию, майор строго оглядел строй; при этом, заметив, что после предыдущего построения каждый милиционер заметно прибавил в весе, принял решение: «В ближайшее воскресенье всему личному составу устрою День физкультурника». И, чтобы не забыть о решении, из бокового кармана кителя достал толстый блокнот, в котором сделал соответствующую запись.

Из заготовок Грушина: «Нестандартные вес и объем талии местных милиционеров ободовцы объясняют так, как объяснил бы это любой нормальный человек: «блюстители» берут взятки, стало быть они и питаются лучше всех в городе. Однажды небольшая компания стала вслух размышлять на эту тему, и местный аптекарь Гурсинкель рассказал старый анекдот: спрашивает мальчик у милиционера: «Дяденька-дяденька, сколько будет дважды два?» Милиционер, взяв под козырек, отвечает: «Нас – этому – не учат; нас – учат – отнимать и делить». Анекдот, конечно, старый, Гурсинкель узнал его, когда еще был пионером и отдыхал в лесном лагере; с тех пор, может, байка частично и потеряла актуальность, но милиционеры Обода и в самом деле почему-то все очень толстые – даже тот, кто поступает на службу стройным юношей, сразу же начинает пухнуть, как теплое тесто на свежих дрожжах. Будучи убежденными реалистами, ободовцы считают, что явление это в условиях современной жизни неизбежно и в ближайшие годы неистребимо.

Однажды для майора Ялового феномен обернулся таким конфузом. Руководитель заботливый и не лишенный эстетических запросов, он хотел видеть свои кадры обмундированными элегантно. И три года назад, когда пришло время переодевать эти кадры в новое (старое отслужило срок), он пригласил в отделение лучшего местного портного Ивана Ивановича Западинского и попросил: «Сними, Иван Иванович, мерки со всего личного состава и подсчитай, сколько материи для пошива формы мне нужно заказать в областном материально-хозяйственном управлении». Западинский обмерил милиционеров, подсчитал; заявка ушла в область, а оттуда ответ: вы, майор Яловой, просите материи в полтора раза больше, чем положено; выделяем, как всем, – по научно обоснованной норме.

Получив «по норме», майор снова обратился за помощью к портному, который, подумав, так решил проблему: все милицейские рубашки, сказал, в том числе и зимние, будем шить только с короткими рукавами, штанины у брюк будем заканчивать чуть ниже колен, там, где на штанину уже натягивается голенище сапога. «При этом, – уточнил Иван Иванович Западинский, – придется в два раза увеличить длину портянок, но, думаю, управление на портянки не поскупится».

Управление, действительно, заявку майора Ялового на портянки удовлетворило полностью».

Записав в блокнот «День физкультурника», майор возвратил блокнот в боковой карман кителя, медленно прошелся с правого фланга на левый, после чего, прокашлявшись, приступил к решению второго, главного, пункта.

– Конечно, – сказал он, – все вы слышали по телевизору об оторвавшейся части планеты, которая, по некоторым данным, направляется прямо на контролируемую нами территорию. – Майор еще раз прошелся вдоль строя, после чего, остановившись, продолжил: – Когда прибудет «кусок» и какой он будет величины, пока не известно, но это не значит, что мы должны сидеть сложа руки и ждать… Что мы должны сейчас сделать, рядовой Хренов? – указательный палец майора, как ствол пистолета, вдруг уперся в грудь стоявшего в строю старослужащего милиционера, отличавшегося редким, можно даже сказать, уникальным талантом – он всегда безошибочно угадывал самые хитрые мысли начальства (и, заметим вскользь, часто злоупотреблял этим полезным талантом).

– Надо подготовить встречный план! – сделав шаг вперед, не задумываясь, отрапортовал милиционер.

Майор вслух похвалил Хренова, при этом в очередной раз (уже про себя) подивился его с годами не увядающей редкой способности.

В течение прошедшей ночи начальник милиции – чтобы не заснуть, подбадривая себя французским коньяком, – обдумывал именно встречный план – надеясь, что проявленная им перед лицом грядущей из космоса опасности инициатива по достоинству будет отмечена не только мэром города Петром Ивановичем Мыслюковым, а и (даже!) областным милицейским руководством.

Опять достав из бокового кармана кителя блокнот, майор быстро нашел в нем страницу, на которой мелким неровным почерком были изложены параграфы сочиненного им за ночь встречного плана. И…

В это мгновение некая охранительная сила вдруг промелькнула между строем и Яловым, промчалась незаметно и мгновенно, будто молния, но успела подсказать начальнику горотдела очень своевременную мысль: не надо, товарищ майор, знакомить личный состав с планом сейчас, надо показать план сначала Петру Ивановичу; не узнав план первым, Петр Иванович может обидеться и не утвердить его.

Быстро закрыв блокнот, майор объявил личному составу отбой, после чего из кармана брюк достал мобильный телефон, нажал нужную кнопку и уже через секунду учтиво спросил трубку:

– Когда, Петр Иванович, к вам удобно зайти?

Хотя мэр еще полгода назад – в перерыве совещания – продиктовал майору номер своего мобильного телефона и при этом почти по-дружески предупредил: «Звони, Леня, когда посчитаешь нужным», Яловой по своей инициативе звонил Мыслюкову только в чрезвычайных ситуациях.

Из заготовок Грушина: «…Петр Иванович Мыслюков любит, когда его называют не главой администрации, а мэром Обода. Такого названия должности в нашей стране вообще-то нет, но оно и не оспаривается. Не смущает название и горожан: мэр так мэр, лишь бы бумаги вовремя подписывал и внимательно следил за тем, чтобы подчиненные ему чиновники, имеющие право подписывать бумаги менее значительные, чем те, что подписывает сам Мыслюков, не вытягивали при этом последнее из карманов и душ.

Мыслюков – высокого роста, но, к сожалению, невысокого полета. Он, видимо, и сам осознает незначительную высоту планки, выше которой прыгнуть уже не способен, поэтому Петр Иванович тихо не любит людей, которые умнее и интереснее его, часто в разговорах надувает щеки, а когда выступает на официальных городских мероприятиях, надувает еще и нижнюю губу.

До перестройки Мыслюков был директором местного завода железобетонных изделий; в горкоме партии его всегда хвалили, потому что завод выполнял план не только по основному ассортименту – отливал панели для строительства в области двух– и трехэтажек, но и по приписанному ему набору товаров для народа – из отходов производства делал большие гвозди и крепкие маленькие столбики, на которых возводившие дачи ободовцы устанавливали легкие загородные домики. Горком также систематически отмечал завод переходящими красными знаменами, а его директора – денежными премиями и почетными грамотами.

Мыслюков не лишен свойства, которое в народе называют иногда пройдошливостью. Однажды (еще до перестройки) город с удивлением увидел: у директора завода железобетонных изделий на голове появилась не известно каким путем приобретенная пыжиковая шапка. Даже у первого секретаря горкома партии товарища Шепелявого такой шапки к тому времени еще не было, а у Мыслюкова появилась. Вскоре шапка сыграла роковую роль в эпизоде, главным героем которого был, к своему несчастью, Петр Иванович. В одной квартире на улице Аэронавтов сложилась ситуация, много раз рассказанная в старых анекдотах: муж одной местной легкомысленной особы уехал в командировку, вернулся домой раньше обговоренного с женой срока, открыл дверь в прихожую, а тут… Вот тут-то все дело и испортила пыжиковая шапка, потому что именно она – единственная в городе! – аккуратно прикрытая шарфиком, лежала в прихожей на полочке под зеркалом. Досрочно вернувшийся домой муж, не теряя времени на уточнение ситуации, не стал открывать двери в комнаты, схватил шапку под мышку и бегом пустился в горком партии. Под тяжестью неопровержимой улики Петру Ивановичу дали тогда строгача, хотя и без занесения – наступало время, когда партия начинала уставать от своих строгостей.

Конечно, на выборах в местные органы власти чашу весов в пользу Петра Ивановича прошедшей осенью потянули не почетные грамоты и уж, конечно, не этот, навсегда запомнившийся ободовцам, эпизод с шапкой. Что же «потянуло»? Жители города на вопрос: «Почему на последних, альтернативных, выборах вы отдали голоса за господина Мыслюкова?», почесав затылки, часто отвечают: «Почему, почему… А х… знает почему».

Узнав в трубке голос начальника милиции, Мыслюков еще раз напомнил майору, что тот может не только звонить, но и без звонка приходить к нему «в любой нужный момент».

– Буду через полчаса, Петр Иванович, – обрадованный словами мэра, пообещал майор.

И ровно через полчаса Яловой уже излагал свой план на случай встречи Обода с космическим пришельцем («пока проект, только проект, Петр Иванович, хочу услышать ваше мнение и, конечно, ваши дополнения и поправки»).

– «…Возможны, – читал майор странички своего блокнота, – нештатные ситуации: разрушение общественных и торговых помещений, грабежи, паника, а также несанкционированные высказывания граждан… С завтрашнего дня для всего личного состава отменяются выходные дни и отпуска. Для жителей города силами наших инспекторов организуются собрания, во время которых даются указания, как надо вести себя во время пожаров, сильного ветра, землетрясений…».

Читая, майор краем правого глаза замечал, что мэр его сочинение слушает без должного внимания, а некоторые места – вроде бы и вовсе без интереса.

Через пять минут Мыслюков вялым жестом остановил чтение, спросил:

– А что будет, товарищ майор, если ожидаемый нами осколок планеты, – Петр Иванович поднял глаза к висевшей на потолке люстре, – ударит по шлюзу на Канале?

Яловой открыл новую страницу блокнота, но зачитать изложенные на ней мероприятия не успел, потому что мэр вдруг встал из-за стола, попросил майора «прерваться», в течение нескольких минут молча ходил по кабинету, наконец, остановился у стола и, глубоко вздохнув, голосом строгим и официальным сказал:

– Вы, Яловой, абсолютно не понимаете ситуации!

И за несколько минут популярно разъяснил, что может произойти. Закончил грубо:

– Поэтому план свой, товарищ майор, засунь… знаешь куда?

Майор поспешил ответить «знаю» и дрожащим голосом («разъяснения» Мыслюкова его не на шутку напугали) простодушно спросил:

– Что же теперь делать, Петр Иванович?

Мыслюков невесело улыбнулся. Кажется, пошутил:

– Молить Бога…

И добавил:

– Остальные советы, майор, по мере прояснения ситуации получите у моего заместителя по оргвопросам Николая Петровича. А я уезжаю в Москву – срочно вызывают.

За минуту до прихода Ялового мэру из Москвы звонила его секретарша Мария Федоровна Гапонова, которая ночью улетела в столицу, с утра успела посетить посольство дружественной развивающейся страны и оформила там мэру и всем членам его семьи визы на посещение одного из островов в теплом океане.

4.

«21 апреля 2006 года, г. Обод. Источник сообщает:

Вчера в редакции газеты «Ничего кроме правды» состоялось совещание творческих сотрудников, на котором обсуждался кадровый вопрос. Разговор возник в связи с тем, что руководство редакции (редактор Г. Минутко) решило в качестве реагирования на сообщение центрального телевидения о движении в сторону Земли оторвавшегося куска планеты завести в газете новую рубрику «Что я думаю о конце Света?». Прогнозируется значительное увеличение посетителей и писем в редакцию, поэтому потребовалось найти человека, который бы занимался этой рубрикой. Собственных сотрудников у нас мало, брать еще одного экономически невыгодно; поэтому решено было найти внештатного сотрудника – из пенсионеров, которым нечего делать. Обсуждалась кандидатура, предложенная самим редактором Г. Минутко, – Павла Петровича Грушина. Я своевременно указал на неправильный образ мыслей П.П. Грушина в прошлом и попытался было возражать по поводу выдвинутой кандидатуры, но товарищи со мной не согласились, а согласились с предложением Г. Минутко.

Считаю, что редакция, вовремя предупрежденная о политической ненадежности П.П. Грушина, сознательно (подчеркнуто мною – «К».) допустила крупный идеологический просчет. «Куница».

В доносе старшему лейтенанту осведомитель Шпынь не отметил некоторых деталей того мероприятия, во время которого, как он написал, «обсуждался кадровый вопрос». Поэтому мы вернемся к мероприятию, чтобы рассказать о нем подробнее и правдивее.

Собрав коллектив на внеочередное совещание, редактор надеялся поручить рубрику «Что я думаю о конце Света?» кому-нибудь из уже работающих сотрудников. Но, как выяснилось в первые же минуты разговора, поскольку дополнительная нагрузка не обещала ни копейки дополнительных денег, газетчики дружно стали сопротивляться, как выразился Петя Наточный, «эксплуататорским поползновениям начальства». Поняв, что коллективного отпора ему, к сожалению, не осилить, Григорий Минутко поднялся со своего стула и, обращаясь ко всем, сказал с нескрываемой обидой:

– «Ты меня хлебом не корми, а от работы избавь»; это про вас, коллеги… Не шумите, я, как говорят в Одессе, не упал с трамвая. Не тяни руку, Наточный, знаю, что хочешь сказать, послушай, что скажу я.

Минутко изложил свой новый кадровый план. Он согласен с выступавшими и никого не станет перегружать; он пригласит на работу внештатного корреспондента.

– Я хотел бы на этом месте видеть Грушина. Знаем Павла Петровича давно…

– Родился в простой семье, закончил Московский университет, в пьянстве замечен не был, но по утрам пьет воду, – подал реплику корреспондент Вася Субчик.

Редактор про себя одобрил шутку, но вслух счел нужным указать молодому коллеге:

– Не перебивай начальство, Вася, иначе ты никогда не станешь старшим корреспондентом.

– Учту.

Сделав выговор Субчику, Минутко опять обратился ко всему коллективу:

– Наш молодой коллега только что хотел изобразить тут некую всем понятную карикатуру, но по существу сказал правду: Павел Петрович, действительно, хорошо образованный и порядочный человек, и если мы ему выделим, по нашим скромным возможностям, незначительное вознаграждение…

При этих словах маленькая аудитория замерла и навострила уши. Редактор, однако, на этом впечатлении внимания заострять не стал, никак его не прокомментировал, он только вздохнул, после чего продолжил:

– В ободовской школе номер один Павел Петрович еще недавно преподавал литературу и русский язык, многие из здесь присутствующих были его учениками. Наточный, ты учился у Грушина?

– Учился. Строгий был учитель.

– Был бы строгий, ты бы не уверял нас, что премьера – это жена премьер-министра.

– Не было такого! – подскочил на стуле Петя Наточный.

Редактор примирительно махнул рукой в его сторону, мол, ну, не было, так не было…

Разговор подходил к концу, когда со своего места поднялся и попросил слова «ответственный по объявлениям» Шпынь. Пожевав губами и придав лицу усталую серьезность, он начал с общеполитической преамбулы:

– Газета, товарищи, в том числе и наша…

– Не только коллективный пропагандист, но и коллективный организатор! – опять с места выкрикнул нетерпеливый Вася Субчик, вызвав в рядах коллег негромкий поощрительный смех.

Иван Никитич вытер платком быстро вспотевший лоб и вернулся к началу речи:

– Газета, товарищи, в том числе и наша, есть важный идеологический инструмент…

Шли минуты.

Собрание терпеливо ждало, когда, наконец, редактор встанет со стула и, со всей своей боксерской силой ударив кулаком по столу, остановит этот, как любил называть подобные речи ответственный секретарь Толя Новиков, наболт.

Недовольно хмурясь, Григорий Минутко и в самом деле минут через десять поднялся со стула, но к оратору обратился вежливо:

– Покороче, Иван Никитич. Караул устал.

– Хорошо, – пообещал Шпынь и, закруглив просветительскую часть своего выступления, перешел, наконец, к главному:

– Павел Петрович Грушин, как здесь справедливо отмечалось, действительно и хорошо образован, и умен, но…

К этой минуте уже все понимали мысль Шпыня. Редактор, сидя за столом, сердито сопел и злился на самого себя: устроил, хренов демократ, разговор на пустом месте, вместо того, чтобы, заручившись согласием Грушина («согласится ли еще Павел Петрович?»), своей властью все решить без пустой коллективной болтовни.

А Шпынь в разожженный им костер торопливо подкладывал сухие ветки:

– Знаете ли вы, что Грушин когда-то был связан с одной московской антипартийной группой?

Коллектив знал это (как знал, заметим к слову, и то, что Шпынь уже много лет регулярно пишет «куда надо» доносы).

– …что по рекомендации органов госбезопасности он некоторое время провел в психиатрической больнице?

Знали и об этом.

– Что отец Грушина в свое время был арестован органами как враг народа?

В эту минуту выступавшего перебил низкий (от многолетнего употребления продукции местной табачной фабрики) голос фотокорреспондентки Аллы Кошкиной, положившей конец и выступлению Шпыня, и вообще всему уже не в меру затянувшемуся разговору. Алла любые мысли, которые приходили в ее крашеную в рыжий цвет головку, всегда старалась сообщать просто и популярно; на этот раз она лениво поднялась с места и, глядя прямо в разгоряченное лицо Шпыня, спокойно сказала:

– Пошел ты, Иван Никитич, в жопу.

Вслед за Аллой задвигали стульями и остальные.

Редактор счел себя обязанным мягко попенять Алле за то, что всеми разделяемую мысль она выразила не совсем корректно, но сделать это он не успел, потому что в это время в открывшихся дверях кабинета показалась седая голова аптекаря Гурсинкеля.

5.

Гурсинкель принес в редакцию очередную миниатюру; он очень извиняется, что, открыв без разрешения дверь, наверно, помешал важному собранию.

Улыбнувшись, редактор поспешил успокоить гостя:

– Ну, кому ты можешь помешать, Михал Михалыч? Проходи, садись, показывай опус.

Минутко взял протянутую Гурсинкелем рукопись и громко, чтобы слышно было всем, прочитал первую строчку:

– «Однажды мой попугай по имени Валидол…»

В эту минуту в утомленной совещанием голове редактора – тоже, между прочим, большого любителя анекдотов – возникла мысль разыграть аптекаря, так сказать, на его же поле, – конечно, если Гурсинкель этого анекдота не знает (а вдруг не знает? не может же он знать все!). Минутко медленно опустил вниз руку, в которой продолжал держать рукопись, и очень серьезно спросил аптекаря:

– Твой попугай, Михал Михалыч, говорящий?

У Гурсинкеля никогда не было ни говорящего, ни неговорящего попугая, но почему было к одному вранью не добавить еще одно? И автор миниатюр (ну, точно, не знал того анекдота Михал Михалыч!) гордо вздернул вверх подбородок:

– Конечно, говорящий.

– И он от тебя никогда не улетал?

– На днях улетал. А что?

– Да вот тут на днях приходили из госбезопасности, рассказывали: звонил им какой-то еврей – у него исчез попугай, предупреждал: «Если к вам прилетит мой говорящий попугай, учтите: я его взгляды не разделяю!»

Все посмеялись. Петя Наточный по-дружески похлопал аптекаря по спине.

В кабинете остались редактор и, по его просьбе, автор миниатюр. За несколько минуту до небольшого разговора, который здесь сейчас состоится, Григорий Минутко неожиданно ощутил в себе приступ сильно расстроившего его пессимизма. Только что потраченное на совещании время вдруг стало казаться ему потраченным напрасно, решение, которое по его инициативе только что было принято, неосуществимым. Грушин – человек гордый и, по слухам, сейчас он занят какой-то серьезной творческой работой; деньги («мизер!»), которые ему предложит редакция, Павел Петрович вряд ли возьмет, а предложение отвлечься от своей работы ради подозрительной рубрики посчитает издевательским. Конечно, вести рубрику можно поручить и кому-нибудь другому из пребывающих на «заслуженном отдыхе», в Ободе их много – скучающих без дела энтузиастов «патриотического воспитания молодежи», но Минутко во главе задуманной им акции видел только Павла Петровича Грушина – человека, которого уважал и ценил больше многих.

«Может, делу поспособствует аптекарь? Говорят, они дружат…»

Редактор закрыл дверь, усадил Гурсинкеля на свое место, сам сел рядом с ним на другой стул и, не тратя время на предисловия, спросил:

– Ты, Михал Михалыч, хорошо знаешь Грушина?

Аптекарь пожал плечами:

– Лишний вопрос, Гриша. Паша – мой лучший друг.

– Давно встречались?

Гурсинкель стал вспоминать: виделись вчера… или позавчера; встретились случайно; сидели на скамейке в городском сквере, обсуждали новость о летящем на Обод куске планеты.

– Я прямо заявил: задумана крупная антинародная акция!

Аптекарь повторил «заявление» с заметной полемичностью – ему, как видно, в ту минуту хотелось поговорить с редактором о политике, но Минутко на последние слова Гурсинкеля никак не отозвался – в ту минуту ему не хотелось мыслить об антинародных акциях правительства, он думал о том, как заработать для редакции деньги на второй компьютер.

– Мне нужна твоя помощь, Михал Михалыч. На дипломатическом поприще.

Гурсинкель важно надул щеки, а редактор стал рассказывать о новой рубрике и о своем желании привлечь на временную работу («пока, гм-гм, «кусок» долетит до Обода») Грушина.

– Конечно, основной разговор с Павлом Петровичем – за мной, – Минутко, волнуясь, слова подбирал с трудом, делал частые паузы. – Но ты… подготовь своего друга к этому разговору. Боюсь, он откажется, тогда моя идея… коту под хвост. По телефону разговаривать с Грушиным неудобно, приглашать его в редакцию письмом – тоже неудобно, да и глупо. Разговор должен быть с глазу на глаз. Прошу тебя, Михал Михалыч… ты все можешь. Передай Павлу Петровичу мое приглашение придти в редакцию, воздержись от подробностей, но скажи слова, после которых он согласится выслушать меня. Какие надо сказать слова, ты сам знаешь.

Лицо аптекаря исказила тяжелая озабоченность.

– У нас теперь, Гриша, ситуация, как в том анекдоте: один еврей долго уговаривал своего друга-бедного еврея выдать дочку замуж за сына Рокфеллера, наконец, уговорил; «полдела сделано!». Помнишь конец?

– Помню: «осталось уговорить сына Рокфеллера». Думаешь, Павла Петровича удастся уговорить?

– Сейчас он пишет серьезную книгу и, наверно, не захочет на что-нибудь отвлекаться. Но если я с ним по-дружески поговорю…

Минутко поднялся со стула.

– Твою миниатюру о попугае Валидоле мы напечатаем послезавтра.

Чтобы подтвердить репутацию человека, который может все, Гурсинкель хорошо обдумал слова, с которыми он на другой день пришел на квартиру к Грушину. Какие то были слова и как долго перед летописцем держал дипломатические речи ободовский аптекарь, для нашей истории значения не имеет. Сообщим результат встречи: когда Гурсинкель рассказал Грушину, какую работу собирается предложить ему городская газета, Павел Петрович, не колеблясь, согласился поговорить с Григорием Минутко. Во время длинных монологов аптекаря, с неизбежными цитатами из анекдотов, Грушин успел хорошо обдумать предложение: новая газетная рубрика, конечно, – от лукавого, но в редакции у него появится возможность узнать немало сверх того, что он уже знает об ободовцах, а это – новые страницы его главного дела – «Летописи»!

Беседа Грушина с редактором состоялась на другой день после разговора летописца с аптекарем; после этого Павел Петрович ежедневно на два часа стал приходить в редакцию; в отделе писем ему поставили стол и телефон.