10

Из письма Н. И. Вологдова мне (июнь 70 г.):

Получил письмо от Гнедова. Он — из разряда солнцеловов. В Херсоне солнце оказывается неполноценное, и сей 80-летний пловец уже помчался на южный берег Крыма. Таков Василиск Гнедов, которого возлюбила кукушка, знающая «сколько жить годов»!..

 

Николай Иванович рассказал мне (4 сентября 70 г.), как однажды в разговоре с П. Филоновым привел следующие слова А. Крученых о нем: «Филонов — крепость, но сейчас крепостей не берут штурмом, их обходят». На что Филонов ответил: «Я не крепость, а явление природы. Сегодня я здесь, завтра там. Меня обойти нельзя».

Одна фраза Д. Хармса: «Хорошо будет только через 500 лет».

Н. И. В. о Хармсе: «Это был Моцарт, который создавал и босховские образы».

В 1931 г. сестра В. Маяковского, Людмила, сказала в разговоре с Н. И.: «Если бы вы знали, какой Володя всегда был угрюмый! Только один год своей жизни он был веселым, когда был с футуристами».

С футуристами, то есть в 1913 году!

 

Не знаю, насколько справедливы были слухи о том, что Истленьев и Эвелина находятся в Смоленске. Я вижу их поднимающимися по лестнице в третий этаж какого-то дома, окруженного целым садом деревьев, с зеленой свежевыкрашенной кровлей, с колоннами. Я вижу их входящими в двери старинного особняка, поднимающимися по широкой каменной лестнице в третий этаж.

На их звонок им открывает сама хозяйка, женщина странного возраста, ей как будто было 40 странных лет, если можно так выразиться.

Они входят. Большая гостиная полна народу. Одни стоят, другие сидят, третьи просто гости. Истленьев настолько невидим на фоне прозрачного воздуха, что хозяйка не решается представить его гостям. Она представляет им Эвелину, на нее все сразу обращают внимание. Сноп света из окоп вдруг упал на ее волосы, они загорелись, окна сразу наполнились небесами, все вспыхнуло, и... был миг!

Возле Эвелины стоял Истленьев, хозяйка усадила их в кресла и тут же отошла, чтобы отойти.

Гости пришли в себя, заговорили, стали гостями.

 

1-Й ГОСТЬ

Какая удивительная женщина! Я совсем не был готов к подобному зрелищу. Она вошла так неожиданно!.. Правда, у меня давно было предчувствие, с самого детства, что когда-нибудь наступит миг. Может быть, это и произошло?

 

2-Й ГОСТЬ

Я с вами согласен. Впрочем, не с вами. Скорее — с окнами. Они вспыхнули и... сгорели. От них ничего не осталось, кроме обыкновенных стекол и рам. А было!..

 

3-Й ГОСТЬ

Нет, это необыкновенная женщина! Она молчит, но ее молчание полно удивительных минут... Волосы струятся, бледное лицо обращено... но к кому? К невидимому собеседнику?

 

4-Й ГОСТЬ

Кем может быть этот собеседник? Призраком? Воздухом? Или не тем, но другим?

 

5-Й ГОСТЬ

Я вижу: ее глаза обращены к нему. Какая неслыханная голубизна! И рядом — толпы света. Окна не знают: быть лицом к ней или к небу?

 

6-Й ГОСТЬ

Часы — безумием к ней.

 

7-Й ГОСТЬ

Зеркала — равнодушием к нам.

 

3-Й ГОСТЬ

Мы?.. Я нас не вижу.

 

7-Й ГОСТЬ

А собеседника Эвелины?

 

3-Й ГОСТЬ

По крайней мере, не слышу...

 

Хозяйка (удивительная женщина, ей было 40 странных лет) подошла к гостям. Одни из них сидели, другие стояли, третьи были просто третьими. Разговор то затихал, то вновь оживлялся. Блестящие паузы между остротами заставляли сверкать саму тишину.

Сверкающие окна лились в залу, устремлялись к волосам Эвелины, касались их и густо стекали по ее хрупким плечам.

Хозяйка любила Истленьева и Эвелину, она кинула им приветливый взгляд. А те, не видя и не замечая, что было вокруг, были: один — призраком, другая — золотым мерцанием возле него.

Наконец, гости стали терять терпение. Они сдержанно столпились вокруг хозяйки.

 

1-Й ГОСТЬ

Скажите же нам, наконец, кто этот таинственный спутник Эвелины? Призрак?

 

ХОЗЯЙКА

Да.

 

1-Й ГОСТЬ

Но, если он — «да», то что же нам делать с нашим «нет»?

 

2-Й ГОСТЬ

Вот вопрос, к которому я присоединяюсь в виде восклицательного знака!

 

3-Й ГОСТЬ

А я — знак горькой иронии и сарказма.

 

4-Й ГОСТЬ

Позвольте кстати или некстати рассказать вам такой случай: ночь. Я иду по пустынной улице. Вдруг — фонарь... Вот и все, вот и весь случай. Но забыть невозможно... знаете?

 

5-Й ГОСТЬ

Вы хотели рассказать это кстати или некстати. Так что же из двух?

 

4-Й ГОСТЬ

Ветер отнес в сторону фонарный свет...

 

6-Й ГОСТЬ

Я понимаю 4-го гостя. Со мной как-то был точно такой же случай. Та же ночная улица, тот же фонарь, тот же я...

 

7-Й ГОСТЬ

И время лицом к лицу с часами...

 

Гости волновались. Они не знали, как быть. Они то знали, то снова не знали. А между тем, прошло много времени. Дневные окна сменились вечерними. Дневные стены — вечерними. Дневные гости остались. Но появились и другие.

Хозяйка со всеми была ласкова и мила. Гости посматривали в сторону Эвелины, обмениваясь новостями и впечатлениями. Их голоса звучали по-вечернему приглушенно.

Тут же, поблескивая, ходили окна, разнося сумерки на своих стеклянных блестящих поверхностях. Гости поеживались, когда за спинами у них проходили окна. Даже какое-то волнение распространилось в толпе.

Чувство тревоги нарастало, окна были холодны и стремительны. Кто-то вскрикнул, какой-то молодой гость. «Ах!» — побледнел он. Он выдернул белоснежный носовой платок и тут же окрасил его, проведя им по лицу. «Ах!» — хозяйка откликнулась. Секунды бежали тоненькой струйкой.

Окна отступили и издали поблескивали холодным стеклом. Гости засуетились вокруг молодого гостя, несколько угрожающих фраз и жестов долетело до окон...

И вдруг, освещая себя лампой, явилась ночь. Она все смешала и перепутала. Был подан чай, он отвлек гостей от беспокойных стен, рана оказалась неопасной, все оживились.

Эвелина и Истленьев были на время забыты, они не воспользовались этим, чтобы исчезнуть.

Гости оживились.

 

1-Й ГОСТЬ

Ну, кажется, все снова хорошо, все снова прекрасно, все снова... еще как-то, но я забыл.

 

2-Й ГОСТЬ (молодому гостю)

Что с вами?.. Вы так бледны!

 

МОЛОДОЙ ГОСТЬ

Это не я... Это не со мной...

 

2-Й ГОСТЬ

Достаю платок и ужасаюсь: он такой белоснежный, что вот-вот окрасится!

 

3-Й ГОСТЬ

Что поделаешь! Мы повсюду окружены режущим... У каждой секунды — лезвие.

 

4-Й ГОСТЬ

О, эти бесконечные слова! О, это бесконечное молчание! Что из двух бесконечнее?.. Таков удел человека: говорить или молчать.

 

5-Й ГОСТЬ

Господи! Я покосился на часы: они косились на меня!.. Что будет?!

 

6-Й ГОСТЬ

Ничего страшного: разрубят пополам, как час.

 

7-Й ГОСТЬ

Ах, ради бога, не говорите о таких вещах при моем белоснежном платке!

 

ХОЗЯЙКА

Как странно разговор окрашен!.. Давайте лучше говорить о другом. О чем? О чае... Пусть каждый выскажется.. Вы?

 

1-Й ГОСТЬ

О чае?.. Я знаю несколько прекрасных слов, но их еще нужно составить в фразы. Но сделать это без подготовки невозможно, я их перечислю просто: чай, божество, секунды, нити, нигде, звезды, отражения, другое божество, лезвия... Вот, пожалуй.

 

2-Й ГОСТЬ

Лезвия? Не вижу лезвий.

 

1-Й ГОСТЬ

Они невидимы.

 

2-Й ГОСТЬ

Как спутник Эвелины?

 

1-Й ГОСТЬ

Нет, еще опаснее.

 

ХОЗЯЙКА (3-му гостю)

Теперь ваш черед.

 

3-Й ГОСТЬ

Другое божество? Вот мысль! Ведь это грезим не мы, это в нас чай грезит. Одно божество грезит о другом... Я сказал... то есть не сказал, а подумал... но ускользнул от мысли.

 

4-Й ГОСТЬ

То, что вы сказали, мне так же непонятно, как и то, что собираюсь сказать я. Но как же можно говорить понятно о таких вещах?.. Чай, по-моему, это самоубийство темноты. Это рассвет, который начинает брезжить в полночь... Кто безумнее — самоубийца или самонаоборот?

 

5-Й ГОСТЬ

Я вас понял и, в свою очередь, хочу быть непонятым вами. Дело в том, что у чая (как все давно с этим согласились) — вкус вечности, а у вечности — цвет чая. Отсюда возникает порою путаница, и мы, чувствуя вечность на языке, обманываем себя, полагая, что видим разумом то же, что чувствуем языком, тогда как мы видим всего-навсего нынешний день, окрашенный чаем в цвет вечности.

 

6-Й ГОСТЬ

Или взять другой случай, когда цвет и вкус не совпадают. Тогда на кончике вечности не язык, а нынешний день, окрашенный, как платок, который еще мгновение назад был белоснежным.

 

7-Й ГОСТЬ

Я слышу, как лезвия чая скрестились с лезвиями секунд. Брызнувшие от этого искры — те искры, что загораются в наших глазах.

 

4-Й ГОСТЬ

Слово «лезвие» ранит мне уши! Неужели оно вам не ранит язык?

 

7-Й ГОСТЬ

Нет, почему же... У меня как раз сейчас на языке вкус кро...

 

4-Й ГОСТЬ

А на платке?

 

7-Й ГОСТЬ

Запекшиеся пятна вечности.

 

ХОЗЯЙКА

А вот и полночь!

 

ЧАСЫ

Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам! Бам!

 

1-Й ГОСТЬ

Посмотрите на Эвелину и ее спутника! Посмотрите на полночь и ее спутника!

 

2-Й ГОСТЬ

Спутник полночи — безумный фонарь.

 

3-Й ГОСТЬ

Спутник Эвелины — безумный... кто?

 

4-Й ГОСТЬ

Смотрите! Ночь завладела золотом Эвелины, она обезумела от этой груды!

 

5-Й ГОСТЬ

Темнота вся изрезана секундами.

 

6-Й ГОСТЬ

Мы все ими изрезаны.

 

7-Й ГОСТЬ

Кроме спутника Эвелины.

 

6-Й ГОСТЬ

Вы думаете?

 

7-Й ГОСТЬ

Нет. А вы?..

 

Хозяйка хотела что-то сказать. Потом молодой гость что-то хотел сказать, и другие.

Уличная ночь холодно сверкала за окнами. Ветер раскачивался на фонаре, скрипел. Черные булыжники мостовой блестели. Что-то тревожное лежало на всем, какой-то отсвет. Улица словно ждала появления Пермякова.

Появлялись призраки. Исчезали призраки. Окна были готовы сделать шаг и выйти во тьму.

Хозяйка краешком губ улыбнулась. Чему? Какой-нибудь своей мысли? Или какой-нибудь своей нет?

Гости толпились вокруг друг друга. Секунды были отточены до блеска, до.

Истленьев и Эвелина молча обменивались своим присутствием. Ее волосы слабо мерцали в полутьме времени. Казалось, часы отсчитывали каждый волос из этой золотой груды: тик-так, тик-так...

Эвелина посмотрела на Истленьева: он был бледен необычайно, словно болезнь возвращалась.

 

ЭВЕЛИНА

Что с вами? Вы больны?

 

1-Й ГОСТЬ (в сторону)

Болен? Чем? Невидимостью?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Нет... то есть нет...

 

2-Й ГОСТЬ

Ах, как все отточено! Ни до чего не дотронешься. Собственные слова ранят язык!

 

3-Й ГОСТЬ

Мой белоснежный платок боится меня!

 

ЭВЕЛИНА (Истленьеву)

Уже так поздно!.. Вы не устали?

 

4-Й ГОСТЬ

Превращусь в эхо: уже так поздно! вы не устали?

 

5-Й ГОСТЬ

Он не слышит ни ее голоса, ни вашего эха. Смотрите — как он невидим!

 

ЭВЕЛИНА

Что?

 

4-Й ГОСТЬ (как эхо)

Что?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Я ничего, Эвелина... Я тут...

 

4-Й ГОСТЬ

А как же я? Быть эхом призрака? Быть или не быть? Или наоборот?

 

3-Й ГОСТЬ

Будьте эхом молчания.

 

2-Й ГОСТЬ

Если уж и быть, то подальше от окон.

 

7-Й ГОСТЬ

Подальше от самого себя...

 

В ту ночь Мария дочитывала принесенные ей Мелик-Мелкумовым «Воспоминания о Д. Хармсе» Алисы Порет. Вот несколько последних строк:

«Ему очень редко нравились люди, он не щадил никого. Единственный человек, о котором он отзывался неизменно с восхищением, был Вологдов. Он так мне его расхваливал, что я сперва подумала, что это новое увлечение — очередным монстром, по когда мне сказали, что Николай Иванович на самом деле блестящий и очаровательный человек, я попросила Даниила Ивановича меня с ним познакомить. «Никогда, ни за что! — отрезал Хармс. — Через мой труп». И как я ни старалась пригласить его к нам в дом, ничего не вышло. Он запретил это всем своим друзьям и ловко разрушал все их попытки...»

 

Рассвет то приближался, то удалялся. И окна.

 

Дарственная надпись Н. Пунина на книге П. Флоренского:

Пунин

1932 июнь

 

В ту ночь Пермяков и гречанка пили не чай. Несмотря на то, что в комнате было накурено, душно и терпко пахло потом и пролитым красным вином, полночь пробила. Ее глаза и глаза гречанки встретились. Несколько чугунных мгновений прошло. Часы первыми отвели взгляд.

Женщина сняла чулки, и ее белые ноги голубели на фоне черного ничего. Ее красный рот и накрашенные глаза устало падали на залитый вином стол.

Ее взгляд, пошатываясь, остановился на Пермякове.

— Иди же ко мне, любимый!.. Не двигаешься?

— Ч-ч-ч-ч-ч-что?

— Иди, я обниму тебя!.. Ну же! Или я пойду сама, и меня обнимут.

— Брындырмы-ы-ы-ынд... рынды-мы-ы-ы...

— Бранд?.. Каково!.. А?..

Он подполз, их губы встретились, руки переплелись, часы заскрежетали, и новая неизвестная звезда вспыхнула в небе от этого мучительного поцелуя.

 

В ту ночь и Левицкий. Он быстро писал что-то на белом листе бумаги. Ему светила (и диктовала?) резкая стенная лампа. Вот что он писал:

Мария! Я не приходил к вам. На это были две причины: первая и вторая. Но третьей, главной, не было. Я уже собрался было идти, уже было отворил дверь, и ступени лавиной хлынули мне под ноги, но... Я уже было сказал себе: «Да!»... Часы посмотрели и увидели: полночь. А у нее горлом хлынули звезды...

 

11

Улица одним концом упиралась в ночь, другой — терялся вдали. Двое.

 

М

Ну вот, я прошел через все несчастья, которые только возможны. Теперь я, кажется, должен быть счастливым... А?

 

Н

Да, да, это неизвестно. Мне, во всяком случае, нет. А зачем непременно быть, да еще счастливым? Что вы мне ответите на этот вопрос? И что вы мне не ответите?

 

М

Отвечу, что не отвечу. Вот.

 

Н

Смотрите-ка! сюда кто-то идет. Давайте спрячемся друг за друга...

 

Появляются женщина и ее спутник. Оба — оба.

 

ЖЕНЩИНА

Какое кругом великолепие! Мостовые, заборы, крыши, ночь без часов.

 

СПУТНИК

И эти две фигуры. Я их сначала принял за фонарь, а теперь вижу, что это два фонаря.

 

ЖЕНЩИНА

Да? Вы, кажется, правы. Но как они слабо светят! Как мерцают! Ветер, говорят, переносит какую-то фонарную болезнь...

 

М (приближаясь)

Добрый вечер! Болезнь без названия. Название ожидается с минуты на минуту.

 

ЖЕНЩИНА

Бог мой, еще один говорящий фонарь! И еще одно разочарование! Это не он. (к М) Скажите, вы случайно не видели здесь человека в берете из голубой шерсти?

 

М

Как же, видел, конечно, видел! Он быстро прошел в ту сторону... Над ним, действительно, голубела шерсть...

 

ЖЕНЩИНА

А кровь на нем вы заметили?

 

М

Кровь?.. Да, вот только сейчас заметил...

 

СПУТНИК

Это ошибка. Это недоразумение, (к женщине) Пойдемте скорее, прошу вас! Мне совершенно ясно, что оба они, кроме друг друга, никого не видели.

 

Н

Как так не видели?! Да у него от крови весь берет был... голубой... то есть, вся шерсть была...

 

СПУТНИК

Голубая? А вся кровь?

 

Н

Иссякла.

 

СПУТНИК (женщине)

Пойдемте! У них иссякло воображение. Вот вам и название этой фонарной болезни... (к двоим) Прощайте!.. (уходят)

 

М

Прощайте?

 

Н

Это он сказал, чтобы быть вежливым по отношению к себе самому... Какой холодный у него взгляд!.. Как холодно! Ну и погода!.. Ммда... Тут, и вправду, можно заболеть, на таком ветру... На чем вы прервали ваше молчание?

 

М

Я стоял, как всегда погруженный в задумчивость. Мимо меня стояли дома, проходили люди. Вдруг один из них — из домов и из людей, привлек мое внимание и поразил меня. Это был прохожий лет XXX—XXXIX, он был неправдоподобно бледен, по мгновениями становился бледнее самого себя...

 

Н

Я слушаю вас так внимательно, что сам начинаю бледнеть.

 

М

Погодите, сейчас вы начнете истекать кровью... Но кто это?..

 

Появляется цирковая наездница. В ее руке упругий вздрагивающий хлыст. Воздух вокруг нее расступается.

 

НАЕЗДНИЦА

Как? Разве вам ничего не говорит вот этот хлыст?

 

М

Нет, почему же, он нам говорит. Какой мелодичный у него голос!

 

Н

Вот это хлыст! Вот это я понимаю. Таким можно хлыстиком засечь любой фонарь насмерть.

 

НАЕЗДНИЦА

Скажите-ка, вы не видели, здесь не проходил один... такой?

 

М

Один проходил, но я боюсь, что он был недостаточно такой.

 

Н

И другой здесь проходил, но ведь вас интересует один?

 

НАЕЗДНИЦА

Проклятье! У меня от ваших реплик в горле запершило... И какой ветер кругом, и холод!.. Нет ли здесь дождя?

 

М

Вы правы, здесь нету.

 

НАЕЗДНИЦА

А что это за странная вывеска? Что на ней написано?

 

Н

На ней?.. Написано ДОЖДЬ.

 

М (к наезднице)

Не верьте ей! Это прошлогодняя... видите, она совсем ржавая...

 

НАЕЗДНИЦА

Но, постойте! Вы ведь что-то говорили о крови?

 

М

Вы — о дожде.

 

Н

Что?!. Кровавый дождь?!

 

НАЕЗДНИЦА

Вы правы, клянусь хлыстом. Вы догадливы, клянусь еще раз.

 

М (к Н)

Не слушайте, это не для ваших ушей! У вас и без того бледность не проходит... (к наезднице) Каков ваш хлыстик! Вокруг него воздух никак не заживает...

 

Н

Что это мне вдруг на щеку капнуло?

 

М

Никак дождь... собирается?

 

НАЕЗДНИЦА

Но какого странного цвета капли!.. Ха! Неужели это и в самом деле... Укроемся под этой вывеской...

 

Его подтолкнули к дверям.

— Ну, входите же!

— Ради бога... — подумал он, — я иду, вхожу... Зеркала взяли вошедших своими сверкающими полированными поверхностями, подвели их к середине залы, к хозяйке. Она была рада — зеркала были рады. Гости сдержанно жестикулировали — зеркала жестикулировали еще сдержаннее. Кто-то из гостей вскрикнул, ему что-то почудилось — зеркалам не почудилось ничего. Короткое «ах!» сверкнуло и исчезло в сумраке.

Пермяков вытащил белоснежный платок и усмехнулся. Все на него укоризненно посмотрели.

Воздух прижался к стенам, образовав в середине залы пустое пространство. Пермяков остался один, окруженный этой пустотой. Зеркала тяжело смотрели на него.

Истленьев давно чувствовал на себе тяжелый взгляд Пермякова.

Пермяков вытащил из рукава бритву и двинулся, загораживая ее своим телом. Холодные поверхности зеркал покрылись испариной. Пермяков двинулся еще медленнее. Обрывки гостей пролетали мимо его сознания...

 

1-Й ГОСТЬ

Мы здесь — это удивительно! Было бы еще удивительнее, если бы мы были еще более здесь.

 

2-Й ГОСТЬ

Как все тихо! Если не считать наших голосов и другого шума.

 

3-Й ГОСТЬ

А что будет, если не считать окон?

 

4-Й ГОСТЬ

Пожалуйста, тише!.. Или, пожалуйста, громче!

 

5-Й ГОСТЬ

Куда уж тише, и куда уж громче.

 

6-Й ГОСТЬ

Мне почудилась кровь!.. Или это я ей почудился?

 

7-Й ГОСТЬ

Вы почудились вам...

 

Истленьев чувствовал приближение Пермякова. На стеклах выпала тяжелая роса секунд.

Он сидел возле Эвелины, на его лице было крайнее утомление, болезненная бледность покрывала его. Он стал что-то вспоминать, что-то забывать, сидел неподвижно, улыбка, спотыкаясь, шла по его губам, потрескавшаяся, споткнулась, застыла...

Он как-то оказался один, в стороне от Эвелины. Несколько незнакомых гостей окружили его. Они были не то чтобы удивлены, они приняли Истленьева за одного из нас. Его болезненный вид давал им повод думать о его болезненном виде.

 

1-Й ГОСТЬ

Кто это? Вы не знаете?

 

2-Й ГОСТЬ

Кто это? Я не знаю.

 

3-Й ГОСТЬ

Кто это? Вы не знаете?

 

4-Й ГОСТЬ

Кто это? Я не знаю...

 

ПОЭТ

 

Истленьев направился к темному неосвещенному углу, откуда на него тяжело и пристально смотрели два глаза.

Пермяков стоял, прижав себя к бритве, его брови нависли, сверкали края дикой улыбки, только чудом не разрезая его побелевших губ...

 

В погребок, где шла игра в карты, где пили вино и водку, где Куклин, Алхимов и лампа что-то замышляли втроем, вошел Левицкий.

Он мало изменился за все это время, но погребок изменился еще меньше. После свежего ночного воздуха и сверкающих звезд, здесь был другой воздух и совсем другое сверкание.

Несколько цепких холодных взглядов уперлись в Левицкого, но соскользнули, словно наткнулись на кольчугу под его темным плащом.

Тут было несколько женщин, одна из них (самая красивая) была красивее остальных.

Пауза, заполненная паузами...

 

1-АЯ ЖЕНЩИНА

Кхе-гхе!.. Гха-гха-гха-а!.. Что это у меня, кашель? Или что? И горло, и грудь болит... Я вчера, б..., чуть не сдохла, и завтра чуть не сдохну...

 

2-АЯ ЖЕНЩИНА

Покури, все пройдет.

 

3-ЬЯ ЖЕНЩИНА

Эх, е. твою мать-та-а-а!..

 

Женщины, пошатываясь, прошли мимо Левицкого.

Куклин и Алхимов заметили присутствие Левицкого. «Судя по нему, на улице звезды», — сказал Куклин, как если бы он сказал, что, судя по Левицкому, на улице идет снег. Алхимов мысленно сказал какую-то фразу, но вслух произнес только точку, стоящую в конце ее.

Зачем пришел в погребок Левицкий, мне неизвестно. О чем он разговаривал с Куклиным и Алхимовым — тоже. Я только вижу, как шевелятся их губы, как стремительны их зрачки, но не могу расслышать ни звука.

Неожиданно дверь погребка отворилась, и, пошатываясь, вошел Пермяков. Дикая улыбка, словно рассеченная надвое ударом хлыста, еще цеплялась за его губы. Он весь дрожал сильной неудержимой дрожью, окровавленные пальцы повисли, обезумевшие глаза хотели вырваться из страшных орбит...

 

Разговор гостей незаметно продвигался навстречу ночи.

 

1-Й ГОСТЬ

Вы молчите? Вы молчите потому, что слушаете меня? Тогда молчите внимательнее. Минута состоит из 60 секунд, час — из 60 минут. А из скольких часов состоит все?

 

2-И ГОСТЬ

Нельзя же судить о человеке по его спине.

 

3-Й ГОСТЬ

Нет, можно. Спина выразительнее, чем лицо, и не умеет притворяться.

 

4-Й ГОСТЬ

Мой белоснежный платок пугает меня, а я — его.

 

5-И ГОСТЬ

Ах, пожалуйста, тише! В вашем голосе есть такие режущие нотки... знаете.

 

6-Й ГОСТЬ

Кровавый дождь — что это такое?

 

7-Й ГОСТЬ

Это два самых ужасных слова.

 

3-Й ГОСТЬ

Знаете, что вчера со мной приключилось? Я растерялся среди белого дня. Ни с того, ни с сего. Вот и все происшествие. Как вам понравится такое? А?

 

2-Й ГОСТЬ

Да, у вас на лице до сих пор еще — та минута...

 

Окно выходило во двор. Он посмотрел: дворовая ночь, черные кусты, дерево, стена соседнего дома и луна с облупившейся тут и там штукатуркой.

Он отходил от себя и вновь возвращался, и тень не знала, следовать ли ей за ним или оставаться с ним же.

Увидели: он и измученная тень на стене. Думали: он остается отшельником даже среди такого многочисленного общества!

Какая-то сила притягивала его к стенам, и та же сила притягивала к нему темноту.

 

4-Й ГОСТЬ

Хорошо, если это только он невидим для нас. А что, если и мы для него невидимы? Это было бы ужасно!

 

1-Й ГОСТЬ

Темнота — это магический напиток зеркал: вы напряженно всматриваетесь в полированную поверхность, вы пытаетесь увидеть свое отражение, но... начинаете галлюцинировать, словно и вы отпили из той же чаши...

 

Истленьев вплотную подошел к темноте, в которой стоял Пермяков.

Пермяков внезапно поднял руку с изгибавшимся в ней лезвием... Страшный крик раздался тогда. Истленьев упал и забился в жесточайших судорогах, у него начался припадок.

А пальцы Пермякова, израненные о лезвие, хватая лицо, бросились в ужасе прочь... Он исчез, его не видели.

 

КУКЛИН

Он исчез, его не видели.

 

ПЕРМЯКОВ (как безумный)

Где я?!

 

АЛХИМОВ (в сторону)

В тюрьме из секунд.

 

ГОЛОС (из стороны)

Какие частые решетки!..

 

Такая плотная масса гостей, что не оставалось места ни для остроумия, ни для любезностей. Все стояли почти неподвижно, обращенные лицами друг к другу и говорили:

— Как много гостей! Как многолюдны зеркала!

— А ведь еще час назад они были почти безлюдны...

Окна вносили ночь, она струилась с их блестящих стеклянных поверхностей.

 

1-Й ГОСТЬ

Я говорю почти так же тихо, как думаю.

 

2-Й ГОСТЬ

А я — наоборот. И еще раз наоборот.

 

3-Й ГОСТЬ

Вы обращали внимание, что когда думаешь о чем-нибудь ночью, то обязательно думаешь о звездах?

 

4-Й ГОСТЬ

Да, сейчас мне, действительно, кажется, что это так. Но завтра мне будет казаться другое. Вчера — не знаю.

 

5-Й ГОСТЬ

Сумасшедшие звезды — вот что я вам скажу. Они обезумели, подражая в этом земным фонарям...

 

Окна вносили фонарный свет с улицы. Он беспокойно струился с их блестящих поверхностей. Многие из гостей были многими из гостей.

 

7-Й ГОСТЬ

Ах, если бы мы могли объясняться при помощи тишины!

 

1-Й ГОСТЬ

Знаками отчаянья?..

 

В гостиной появляются Левицкий и Куклин.

Что связывает этих двух людей? Родство? — нет. Родство — да.

 

КУКЛИН

Я первый раз нахожусь в таком обществе.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Оно — тоже.

 

КУКЛИН

Ночь в окнах, ночь в зеркалах.

 

ЛЕВИЦКИЙ

В зеркалах — бездоннее...

 

12

Комната. Свет сумерек, тускло прошедший сквозь окна, освещает следующую картину:

 

А (входя)

Как я рад, что застал вас дома! Как я рад, что застал вас дома! Как я рад, что застал вас дома! Как я рад, что застал вас дома! Как я рад, что застал вас дома! Как я...

 

В

Как вы рады, что застали меня дома!

 

А

Да, да! Как я рад, что...

 

В

Но постойте-ка! На вас вся одежда промокла, а по лицу текут струи!.. (всматриваясь и замечая их цвет) Неужели на улице... дождь?

 

А

Как я рад... Что? Улица? Дождь? Ах, да, да! На улице целых два дождя. Я промок... Я рад, весь до нитки рад, что вас застал дома... А? То есть, что?..

 

Появляется невеста хозяина — девушка с длинными светлыми волосами.

 

В

Это моя невеста — Валерия. Она всегда появляется, если ее нету. Прошу вас познакомиться. Это Валерия — моя невеста. А это А — мой друг, мой сосед по крови, по дождю... то есть, как же это? Кровь или дождь?

 

А

Я очень рад, я польщен... Кровавый дождь?.. ничего не понимаю.

 

НЕВЕСТА

Ничего страшного, сейчас я принесу белоснежное полотенце, и вы сможете стереть эту... эти струи.

 

А

Мне можно взглянуть на себя в зеркало?

 

В

Пожалуйста... (опомнясь) Но погодите одну секунду! Оно не готово еще, оно... Сейчас моя невеста принесет полотенце...

 

НЕВЕСТА

Я сейчас принесу. Это дело одной минуты, одной секунды... (уходит)

 

А

А если я посмотрю на себя в часах?

 

В

Нет, нет, ничего из этого не выйдет! То есть, я очень прошу вас, не надо! Эти часы, дело в том... время оставило их... понимаете?.. Они стоят, как слепые, ничего не отражая...

 

А (глядя в часы)

Но я вижу кровавые струи!

 

В

Неужели?! Ах, да!.. рана, их рана еще не зажила... Это давнишнее...

 

А (успокаиваясь)

А я шел, ничего не видя, задумавшись о булыжную мостовую... Вдруг ночь стала накрапывать. Мостовая сразу же заблестела, ее зловеще окрасили фонари...

 

В

Сейчас, сейчас!.. она... белоснежное полотенце...

 

А

Вдруг — жестяная вывеска, и под ней трос: наездница с хлыстом и двое других. Мой «добрый вечер» был ими, очевидно, не расслышан, потому что они в ответ только странно усмехнулись... У ног ее лежал воздух, косясь на хлыст... и вздрагивая... Свистели струи. Фонари были одеты красным дождем...

 

В

Ах, где же Валерия?!

 

А

Язык этих троих был мне непонятен. Они так странно на меня смотрели!.. Женщина мне вдруг сказала: «У вас все лицо и руки в... дожде». Помню, я ей ответил: «Что?» Я люблю это короткое слово с изогнутым вопросительным знаком... Я провел по лицу ладонью...

 

В (в отчаянии)

О!

 

А

...и сразу же фонари закрыли руками лица... Что это с вами?

 

В

Ничего, ничего... Это зеркало мне вдруг вручило бледную маску вместо лица.

 

А

Я тоже сейчас посмотрюсь...

 

В

Ах, умоляю, не надо!.. Оно и без того чуть живо...

 

А

Чуть живо? Какой, поистине, удивительный день!.. Что ж, пожалуй... Я не хочу быть убийцей зеркала... А что с ним?

 

В

Оно... знаете... само окрашивает дождь и само же после безумеет от этих алых потоков.

 

А

Поразительно! Ну, точь-в-точь как те фонари!.. Но где же ваша невеста? Я ее о чем-то забыл спросить... сейчас вспомню и забуду... Память и забвение — вот явления, поистине, удивительные! Я бы их наложил друг на друга в виде креста...

 

В

Или в виде решетки.

 

А

Ах, не говорите громко слова «решетка»! Она может возникнуть из звука... А где же, все-таки, ваша невеста? Или ее и не было? Это ночное освещение может выкинуть любую шутку...

 

Эвелина, Истленьев, неожиданный стук в дверь.

— Войдите! — произнесла Эвелина.

Вошел Пермяков.

— Здравствуйте!.. Добрый вечер!.. Это я... проходил мимо... и вот...

Пермяков все хотел сделать какое-то движение, но делал другое, сказал что-то, но говорил другое...

Комната с зеркалами, с бесшумными отражениями, волосы Эвелины, окно держало хрупкий осенний холодный день. Окно, как стеклянная сверкающая грань дня.

Пермяков вдруг постарел, сверкнули седые виски.

 

ЭВЕЛИНА

Как странно наше молчание! Оно мне напоминает другое молчание.

 

ПЕРМЯКОВ

Я не молчу... Это я так стою.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Пожалуйста, присаживайтесь в это кресло.

 

ПЕРМЯКОВ

Вот ведь как вы обернули... с креслом-то... Я ведь совсем другое хотел сказать, а сказал — другое...

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Поверьте мне, я не хотел вовсе... Поверьте мне, я

 

ЭВЕЛИНА

Ах, полно, полно вам! А то вечер наступит. Вчера так и случилось.

 

ПЕРМЯКОВ

Да, вечер может случиться... и ночь. И тогда странные вещи начинают происходить: вдруг дождь заморосит... капли падают на лицо и на руки...

 

ЭВЕЛИНА (тревожно)

Как мне холодно стало!

 

ПЕРМЯКОВ

Молчу, молчу! Больше ни слова, больше ни звука. Ни-ни... Только, Владимир Иванович, ответьте мне, будьте добры, на один вопрос и потом на другой, но сначала только на один: вы — вы?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Да, да!.. Уверяю вас... я.

 

ПЕРМЯКОВ

И еще скажите, сделайте милость, отчего это во всех этих странных историях обязательно фонари замешаны? А?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Но ведь истории-то... все ночные... Может быть, поэтому?

 

ПЕРМЯКОВ

Ночные, ночные! Как вы это хорошо сказали про ночные истории! Как верно и тонко и справедливо заметили!.. Только почему же они, эти истории, все обязательно ночные? Или дождь не может и днем моросить? А? Как вы думаете?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Вы правы, может и днем... Но ведь фонари — они... они...

 

ПЕРМЯКОВ

Что? Что? Что они-то?

 

ИСТЛЕНЬЕВ (тихо)

Окрашивают...

 

ПЕРМЯКОВ (тихо)

Что окрашивают?.. Воду?

 

ИСТЛЕНЬЕВ (еще тише)

Нет...

 

Оба переходят на шепот.

 

ПЕРМЯКОВ

Я давеча видел женщину с хлыстом и троих... Один из них вымок до нитки... Все лицо и все руки у него были в... (встретив взгляд Эвелины) в фонарном свете.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Не сон ли это? Не кошмар ли какой?

 

ПЕРМЯКОВ

Так ведь что ж из того, что кошмар или сон? Думаете, проснемся, и ничего не будет? Думаете, все исчезнет? Нет! Такой дождичек сквозь любой сон просочится... (достает платок)

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Какой у вас платок белоснежный!

 

ПЕРМЯКОВ

Я тогда укрылся под вывеской...

 

ЭВЕЛИНА (услышав)

И что же было на вывеске?

 

ПЕРМЯКОВ (усмехаясь)

СОН...

 

Давид Бурлюк рассказывал, что во время парижской встречи в 1925 г. Владимир Маяковский сказал ему как-то: «Вот уже восемь лет, как мне скучно».

 

Левицкий давно уже хотел представить Истленьева Вологдову, он собрался было уже это сделать, но... Истленьев растаял в воздухе. Левицкий мысленно усмехнулся, губы же его не шелохнулись, и усы.

Левицкий потерял интерес к зеркалам и часам, их способность отражать теперь мало занимала его. Он понял, что прозрачные окна, не давая нашего отражения, тем не менее гораздо больше позволяют узнать нам о нас, давая видеть сквозь прозрачные стекла мощный простирающийся пейзаж, дневное или ночное небо, звездную даль...

 

В «Неведомых шедеврах» Н. Вологдов писал о том, что Петр Бромирский, во время своей солдатчины не имевший возможности заниматься скульптурой, написал роман, неопубликованная рукопись которого потом исчезла. По свидетельству современников (в том числе В. Татлина и В. Чекрыгина), читавших его, это было блестящее произведение.

Пока еще немногочисленные, найденные работы Бромирского говорят о нем как о гениальном скульпторе и художнике. Я много думал о его неведомом романе. Будет ли он когда-нибудь найден? Засверкает ли когда-нибудь этот шедевр, автор которого был похоронен в общей тифозной могиле?

 

Когда я 9-го июля 66 г. принес А. Е. Крученых свои первые несколько стихотворений и прочитал ему, он сказал: «Я пишу такие же. Но рву их».

Мы сидели и беседовали у него на кухне. Когда он стал подогревать на плите вино, и запахло уксусом, в который это вино давно уже превратилось, Алексей Елисеевич сказал: «Велимир любил запах муравьиного спирта...».

Потом прочитал несколько моих прозаических опытов. Я все никак не мог свыкнуться с мыслью, что вижу и слышу друга и соавтора Хлебникова...

«Держитесь прозы!» — написал он на книге, которую подарил мне в этот день.

 

Из письма А. Крученых к Н. Вологдову от 23 сентября 42 г.:

 

«Я много думаю об Украине и Гоголе, жалею, что мало коснулся этой темы (в свое время), что у меня совсем не встречаются украинские слова (родные!), что мало сказал об Одессе, Херсоне и др. — тоже «тоска по родине». Завещаю наверстать это Вам (помните — детство в деревне возле Бурлюков, Днепр, плавни, камыши, «греки» и пр.) Прокатиться бы теперь среди шуршания на душегубке!..»

 

Гостей становилось все больше. Стиснутая со всех сторон темнота почти касалась их глаз.

 

ПОЭТ

 

1-Й ГОСТЬ

Однажды я был влюблен, а однажды влюблен не был. Эти два случая глубоко запечатлелись в моей памяти.

 

2-Й ГОСТЬ

Такое случается так редко, что чаще совсем не случается.

 

3-Й ГОСТЬ

О чем это вы? Я не расслышал. Пытаюсь понять по вашим лицам, но не могу: на них совсем другое.

 

4-Й ГОСТЬ

Неизвестно, кто мы и где мы. То есть, известно, но кому? — неизвестно.

 

5-Й ГОСТЬ

Я несколько сложен для этой мысли.

 

6-Й ГОСТЬ

А я так смел, что немного трусости мне не повредит.

 

7-Й ГОСТЬ

Самое страшное — это когда начинаешь резаться о собственный белоснежный платок.

 

8-Й ГОСТЬ

О собственные мысли.

 

9-Й ГОСТЬ

Ах, как ваши слова моросят!..

 

Один из гостей резко обернулся. За его спиной стояло окно, с темной блестящей поверхности которого стекали струйки фонарного света. Гость отшатнулся. Окно исчезло. Темнота принялась успокаивать гостя, но он долго еще не мог.

Все это осталось незамеченным для остальных. Сцена была беззвучной. Потом, правда, прозвучало «ах!», но совсем в другой стороне гостиной и неизвестно, по какому поводу.

Темнота царила уже так давно, что гости стали забывать лица друг друга.

Неизвестно кому принадлежащие голоса раздавались время от времени.

 

1-Й ГОЛОС

Мне больше всего на свете дороги четыре вещи: мои четыре стены.

 

2-Й ГОЛОС

Судя по голосу, это не вы.

 

3-Й ГОЛОС

Что это? Фонари моросят...

 

4-Й ГОЛОС

Пожалуйста, говорите громче!.. А то нашепчете еще беду.

 

5-Й ГОЛОС

В темноте молчание можно принять за чудовище.

 

6-Й ГОЛОС

Какой свет у фонарей липкий!

 

7-Й ГОЛОС

Сотрите его платком.

 

6-Й ГОЛОС

Да нет, я говорю про мостовые...

 

Ночь, как удав, обвернулась вокруг каждого из гостей. Кольца обвивающейся темноты поблескивали при свете окон. Она сжимала грудь каждого из гостей, подобно тоске. Их глаза расширились, их рты хотели поглубже вдохнуть воздух...

 

13

Двое идут по поздней вечерней улице. Их лица и голоса мне незнакомы.

 

ПЕРВЫЙ

«Девушка, скажите, пожалуйста, что бы вы сказали про любовь с первого взгляда, да еще напротив ПОХОРОННЫХ ПРИНАДЛЕЖНОСТЕЙ?» — спросил я. Она ответила, что ко мне таковым чувством не прониклась. Несмотря на ПРИНАДЛЕЖНОСТИ. Я ей сказал: «В таком случае разрешите вас безнадежно любить?» Она: «Пожалуйста». «Но тогда, — продолжала, — скажите мне номер вашего телефона, чтобы я мог звонить вам раз в две недели и узнавать, все ли еще моя любовь безнадежна».

 

ВТОРОЙ

Вы соблазнитель, вы чаровник, вы кто угодно, только не я!

 

ПЕРВЫЙ

Вот благородная тема для размышлений: глупость как физический недостаток... Но, на меня что-то капнуло! Неужели это дождь? Какое счастье, что я захватил с собой зонт! Сейчас раскрою... Прошу вас ко мне под зонтик...

 

ВТОРОЙ

Не лучше ли...

 

ПЕРВЫЙ

Что?

 

ВТОРОЙ

Не лучше ли...

 

ПЕРВЫЙ

Не лучше!.. Как странно на нас смотрит толпа из подворотен...

 

ВТОРОЙ

Это не толпа, а женщины. Они смотрят на вас — это так естественно!

 

ПЕРВЫЙ

А где же мужчины?

 

ВТОРОЙ

Они там, за спинами женщин.

 

ПЕРВЫЙ

Да, теперь я слышу их шепот... Но что это с фонарями? Они забыли, какого они цвета!.. И струи!

 

ВТОРОЙ

Осторожнее! А то наступите в... лужу.

 

ПЕРВЫЙ

Какие густые капли! Черт возьми!

 

ВТОРОЙ (в отчаянии)

Вот прогулка!

 

ПЕРВЫЙ

Пойдемте, пойдемте! У меня есть несколько забавных соображений по поводу цвета этих струй. Всемирный дальтонизм! Вы понимаете?.. (удаляются)

 

ЖЕНЩИНЫ

Безумцы! Прогуливаются под зонтиком в кровавый дождь! Идут себе, словно ничего не видят, словно ничего не происходит!

 

МУЖЧИНЫ

Да, да, словно ничего не видят, словно ничего не происходит!.. Безумцы!..

 

Левицкий и Мария. Левицкий и Мария. Левицкий и Мария. Три зеркала было в комнате.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Вы меня о чем-то спросили, Мария, но забыли поставить вопросительный знак. Вот я и подумал, что вы просто размышляете вслух.

 

МАРИЯ

Не помню... забыла... А что было вчера?

 

ЛЕВИЦКИЙ

Вчера было позавчера.

 

МАРИЯ

Значит, этот дождь льет уже третий день... Но что это с фонарями и струями?

 

ЛЕВИЦКИЙ

Что вы сказали?

 

МАРИЯ

Но что это с фонарями и струями?

 

ЛЕВИЦКИЙ

Вы сказали: «Но что это с фонарями и струями?»

 

МАРИЯ

Да.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Да, с ними — да.

 

МАРИЯ

Вы загадочны, как этот дождь.

 

ЛЕВИЦКИЙ (в ужасе)

Бог с вами, Мария!

 

МАРИЯ

Только вы побледнели, а он — наоборот...

 

ЛЕВИЦКИЙ

Не могли бы вы не смотреть в окно, Мария?!. Я не мог бы.

 

МАРИЯ

Струи краснее, чем фонарь. А фонарь краснее самого себя!

 

ЛЕВИЦКИЙ

Это только кажется, Мария... и вам, и мне.

 

МАРИЯ

Но что это за странные звуки?

 

ЛЕВИЦКИЙ

Это несколько минут прошло тайком от часов.

 

МАРИЯ

Нет, это больше похоже на тяжелые струи, хлещущие по вымершим улицам.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Нет, нет! Вымершие минуты!

 

МАРИЯ

Красные струи...

 

ЛЕВИЦКИЙ

Нет! Безумные фонари!..

 

2 октября 70 г. я у Вологдова. Разговор о Казимире Малевиче. Николай Иванович по поводу «Красного квадрата», висящего на стене его комнаты:

«Эту вещь Малевич сам очень ценил и дал ее на своей ретроспективной выставке в 1929 г... Что ж, это «Джиоконда» нового искусства... Это не только надгробная плита старому, но и первый камень нового искусства... Казимир не считал это живописью, слово «картина» вообще мало для него значило. Он смотрел на эту вещь, как на путь...»

Заговорили об А. Крученых, и Н. И. снова вернулся к Малевичу:

«Его травили и гнали еще ожесточеннее, чем Крученых...»

Позднее я прочел в одном из писем К. Малевича к жене (датировано 15 септ. 1933 г.):

 

...прибыв в Москву, я позвонил из Изогиза Вологдову, который сильно обрадовался и пригласил меня к себе, он сейчас живет у Василия Каменского, который уехал, и он пока работает над Хлебниковым и футуризмом. Переночевал у него и хорошо позавтракал, ибо жена Каменского приготовила блинчиков и угостила очень хорошо. Насытившись довольно, я пошел опять в Изогиз, где и узнал, что 14 нужно приходить для подписания договора, а был я 12 сентября!..

 

Пермяков вошел, вышел и снова вошел. Куда и откуда? Он этого не помнил.

Гречанка ждала его. Он не приходил. Она ждала его. Он пришел.

В комнате, где не было ее голоса, она сидела за столом, уронив волосы. Белая стена была еще как живая, словно только что умерла. Уперев взгляд в стену, гречанка покачивалась. Улыбка тронула ее губы и посинела. Хлыст стоял в стороне.

Пермяков на минуту задумался. Минута не шевелилась.

Струйка вина стекала со стола на пол. Усталость почувствовала Пермякова. Тусклая лампа раскачивалась, свисая на белом проводе. Слепое закрашенное окно напрягало слух так, что слышало собственную немоту.

Наконец, гречанка зашевелилась, и, наконец, Пермяков за. Стена остывала, словно только что умерла. Путая русские слова с несловами, женщина была пьяна.

Хлыст и Пермяков двинулись медленно навстречу друг другу. Тень женщины ползла к ней и умирала, не успевая доползти. Темнота стояла и лежала вдоль стен. И висела. Огромные глаза гречанки стояли, опираясь на посох из слез.

— Ты ведь ждала меня. Вот я и пришел, — сказал Пермяков.

Женщина пошатнулась.

— Любимый! — вымолвила она.

— Ты ведь ждала меня. Вот я и пришел, — сказал Пермяков.

— Любимый! — вымолвила она.

Окно так напрягло слух, что услышало прикосновение руки к хлысту.

Удар был настолько силен, что алые струи ударили по окну.

Напрасно крики гречанки пытались разбудить мертвую стену. Хлынул дождь. Слепое окно подставило безумное лицо струям.

Несколько размалеванных призраков появилось.

 

1-Й ПРИЗРАК

Смотрите, как бледны и счастливы наши жених и невеста! Он особенно бледен, а она особенно счастлива. А теперь — наоборот.

 

2-Й ПРИЗРАК

Надо придумать какой-нибудь тост. Придумать или сочинить.

 

3-Й ПРИЗРАК

Обязательно, обязательно! Тост или не тост.

 

4-Й ПРИЗРАК

Я свой тост начну так: Дорогие жених и невеста! Дорогие гости! Дорогой я!..

 

5-Й ПРИЗРАК

А я свой продолжу так... Но что это? Вот история! Никто не знает, кто я такой. Теперь я и сам не знаю... Что делать? Остаться, уйти или покончить с собой при помощи часов?

 

1-Й ПРИЗРАК

Как это, при помощи часов?

 

5-Й ПРИЗРАК

А вот как: броситься на острие секунды, как древние римляне бросались на острие меча.

 

2-Й ПРИЗРАК

Какие странные мысли в такой час!

 

5-Й ПРИЗРАК

В такую секунду?

 

2-Й ПРИЗРАК

Ах, осторожнее с секундами!

 

3-Й ПРИЗРАК

А я свой тост так закончу: В эту радостную секунду... то есть, простите! — в это радостное острие...

 

4-Й ПРИЗРАК

А я свой не начну так...

 

1-Й ПРИЗРАК

То все понимаю, то ничего не понимаю!

 

2-Й ПРИЗРАК

Что же тут непонятного? Мы гости. Мы создаем шум, веселье и тесноту. Вот, например, я...

 

3-Й ПРИЗРАК

Вот, например, шум...

 

1-Й ПРИЗРАК

Беру на себя тесноту и веселье!

 

4-Й ПРИЗРАК

Тихо! Жених хочет что-то сказать.

 

5-Й ПРИЗРАК

Жених тихо хочет что-то сказать...

 

Наступает молчание, в котором слышен мерный шум ливня.

 

1-Й ПРИЗРАК

Все тот же звук.

 

2-Й ПРИЗРАК

Все тот же цвет.

 

3-Й ПРИЗРАК

Что?..

 

— Ах, как я запыхался!.. Простите! Здравствуйте! Добрый вечер!.. Какая каменная крутая лестница! Сердце так бьется, а! Еле-еле дошел до вашего этажа. Сердце так тяжело поднималось по ступеням!.. Ну, теперь я немного передохну, а о цели моего визита — потом. Пока вы что-нибудь скажите, пока говорите вы... А я отдышусь...

— Здесь, действительно, такая крутая лестница... так высоко... Дом очень старый, знаете... Меня зовут Владимир Иванович... Я сижу вот тут, хотел уже было читать книгу, вдруг вы постучали. Так запыхались, так тяжело поднимались по крутой лестнице... Вы пока отдышитесь, а я буду говорить...

— Нет, нет, вы уже сказали, а я... уже отдышался, отдохнул, сердце теперь так не бьется, словно готово выскочить каждую секунду... Теперь давайте помолчим некоторое время... Вы молчите, и я буду молчать... Вот так...

 

Спасаясь от ливня, в погребе набилось столько народу, была такая давка, что темнота, свет тусклой лампы и табачный дым перемешались в одно густое лиловое месиво. Взгляды были неподвижны, уста — безмолвны, лишь изредка из чьей-либо груди вырывался стон, примешиваясь отчаянием к лиловому месиву.

 

Молчали час, другой, третий.

Молчание темнело, вечер уже наступал. Два мира: за окнами и перед ними. Незнакомец становился все более незнакомым, Истленьев становился все более им. Он уже был почти невидим на фоне темного вечернего воздуха. Тишина за окном состояла из тысячи молчаний. Каменные дома неподвижно стояли мимо стремительного холодного ветра. Вспыхнули фонари. Время и темнота, поменявшись обличьями, смотрели в окна домов.

Время стремилось туда, где его еще не было, оттуда, где оно уже было. Огнепоклонницы-тени совершали вокруг фонарей свой бесшумный обряд.

В своей комнате Истленьев стал больше незнакомцем и гостем, чем его незнакомый гость. Он хотел появиться, выйти из темноты и молчания, но не мог.

Молчание, простираясь, доставало до окон, обнажало на фонарном свету свои рваные, как у раны, края и, словно прощаясь с темнотой, в отчаянии выкрикивало само себя.

Истленьев пытался хотя бы быть, но это было невозможно так же, как зеркалу увидеть свое отражение. Темнота наполнялась невидимыми голосами:

 

1-Й ГОЛОС

Кто эти двое? Но их даже не двое — их меньше!

 

2-Й ГОЛОС

Один вопросительный знак и один восклицательный. Что вам ответить?

 

3-Й ГОЛОС

А у меня, знаете, мелькнула мысль. Вернее, я у нее мелькнул. Вернее — не вернее.

 

4-Й ГОЛОС

А со мной недавно произошел даже такой случай: ночью иду по улице, вдруг (по темной пустынной улице) трое мрачно выходят из-за угла и говорят мне: «Жизнь или смерть?» Я подумал: «А я-то откуда знаю? Что я вам призрак, что ли!» и, ни слова ни говоря, прошел мимо. У них чуть глаза на лоб не повылазили, застыли мне вслед с раскрытыми ртами, окаменели...

 

6-Й ГОЛОС (вдруг)

Слышали?! Видели?! Звезды задыхаются!..

 

5-Й ГОЛОС

Боже! Окровавленный голос!

 

6-Й ГОЛОС

Ах, не окровавленный, не окровавленный, а 6-й!..

 

14

— Ах, с каким, ах, опозданием вы пришли! Вы опоздали ровно на два дня! А я уже потеряла всякую надежду вас дождаться. Теперь вы пришли, и у меня снова появилась надежда...

— Меня увидеть?

— Он еще шутит! Посмотрите на него! Каков!.. Я так ждала, так тревожилась! Вот, смотрите: несколько седых секунд мелькнули... Я все смотрела в окно, думала, что-нибудь увижу, а увидела совсем другое: вдруг — ночь...

— Не продолжайте, прошу вас! А то увидите фонари и дождь, увидите струи... (в сторону) иуртс.

— Да, да, я только что хотела ужаснуться их цвету, но вы меня предупредили. Не буду... А как ваше здоровье? Как ваша ночь?

— Она здорова, благодарю вас. А как вы?.. Какая у вас красивая прическа! — никакая. Волосы льются и темнеют, куда хотят... Знаете, какой со мной вчера приключился случай? Никакой. Я просто шел.

— И со мной приключалось такое же, поверьте. Я это знаю. Однажды иду, а ветер — мимо. Вот и вся история... Но что это?! Мне дышать стало трудно!.. Вы хмуритесь?

— Да, у меня в характере вдруг появилась какая-то новая жесткая черта.

— Она у вас и на лице, у переносицы, где брови срослись... Подальше от окна! От звезд!

— Что такое? Звезды? Удушье?..

 

В окнах — время и темнота, поменявшиеся обличьями. У темноты — стремительная неподвижность времени, у времени спокойное отчаянье темноты.

 

В погребе свет лампы задыхался в густом табачном дыму, в духоте. Какие-то сдавленные стоны звучали. Послышались слезы. Глаз зашатался.

Пермяков и гречанка, стиснутые в толпе. В стиснутые, они молчали, понимая друг друга без слова, без взгляда, без бога.

Запекшаяся кровь на ее щеке. Хлыст или дождь? Гречанка была пьяна. Пермяков был. Несколько секунд, ржавых от крови.

 

1-Й ГОЛОС

Кто-то умер в толпе. Не то стиснули и раздавили, не то от одиночества.

 

2-Й ГОЛОС

Ах, у меня нету 2-го голоса!

 

3-Й ГОЛОС

Еще один! Надышался темноты.

 

4-Й ГОЛОС

Этот дождь — с небес или в небеса? Эти струи — может быть, они брызнули из земли?

 

5-Й ГОЛОС

Не знаю... Мне стиснули мысли...

 

6-Й ГОЛОС

Спросите у водосточных труб! Они знают... если они еще живы...

 

— Я почувствовал чье-то прикосновение и обернулся. Никого не было. Тогда я не обернулся. И сразу же появилась незнакомая женщина. Она была так прекрасна, что ветер остановился на миг. Ее взгляд пронесся мимо меня, он был холоден, как луч звезды. Я сказал. Мой голос разбился на куски, осколок фразы впился или ранил ее нежный слух. Вдруг секунда тысячелетней давности мелькнула, древняя. А женщина или сказала, или подумала, но вслух. Она продолжала: «Я буду говорить на языке часов и объясняться числами». Тут я проснулся и увидел, что не спал. Неслыханная красота женщины, сверкая, могущественно струилась и в прошлое, и в будущее. Я обезумел. Я подошел к горящему фонарю и встал под ним. Булыжный ветер крался по мостовой. Она приблизилась... И вдруг ее волосы рассыпались, фонарный свет, как золотой хищник, бросился на ее плечи, и пустынная ночь огласилась безумным ревом полыхающего в полнеба зверя...

— Да, это удивительная история! Без начала и без конца, с одной только полыхающей серединой...

 

— Простите, не желаете ли вы вступить в «Общество мертвых»?

— Нет, не могу. У меня сейчас масса других дел.

— Уверяю вас, что более мертвого дела вы не найдете.

— Ах, как рано наступил этот поздний час!.. Что за шутки в такое время?!

— Я сам не знаю, как это случилось. Помню только, что вместо неба была пустота.

— Спасибо. Вот моя шляпа. Я все понял. А вы, кажется, были без шляпы?

— Без зонта я был.

— У меня правило — никогда не стоять к окнам спиной. Стою к ним или лицом, или ничем. Слышите металлические нотки в моем голосе? Это сталь.

— Я уже видел сегодня одну железную вывеску. Вся заржавела под ливнями. Когда-то на ней было написано МЯСО. Теперь ее можно вешать над чем угодно.

— Над человечьим родом? Вот шутник!.. Подайте-ка мне вон тот восклицательный знак! Бал-дарю!.. Ух-ух! Что бы мне такое сделать? Начать обмахиваться японским веером или окоченеть от предчувствий?

— Советую вам ничего не советовать.

— Вот тоже, советчик! Я что-то в этом роде и предчувствовал... Где веер? Вот он... Представляете, вдруг бы ночь перешла на японский язык, на японские созвездия. Все небо в иероглифах, переучивайтесь, господа астрологи!.. Или вдруг голод и смерть, как в Индии. А?

— Или вдруг приступ удушья. О ком вы говорите? Я молчу о Вологдове.

— Вот молчун! Но все же, вас могут услышать... Вчера я видел очень мрачный сон, а позавчера убедился, что он был вещим... Странное словосочетание — «сгустки дождя»!.. Вы мне наступили на крыло!

— Крыло мое, нога ваша.

— В чем смысл всего? Увы! только на этот вопрос мы и знаем ответ... О, «Неизданный Хлебников», вышедший в 1940 году!..

 

Соня и Пермяков сидели. Соня и Пермяков стояли. Сонины голубые глаза, сонины болезненно-светлые волосы, сонино все.

За окнами стоял косо поставленный дождь. Водосточные трубы трубили. Железные крыши стекали потоками на мостовые.

— Соня! — не сказал Пермяков.

Она посмотрела.

Прошло 0,7 лет. Сопя и Пермяков сдавлены толпой, укрывшейся от фонарей и от ливня. Слышные и неслышные стоны. Стиснутые губы, стиснутое время...

Наконец, все исчезает. Остается только след в виде огромного, темного, сверкающего пространства.

 

Мучительно долго ждут жениха. Невеста и ее родители. А он все не приходит. Жених приходит. Поздно! Время покончило с собой. Часы звякнули и остановились. На цепочке покачивалась мертвая гиря.

В петлице у жениха был цветок. Сейчас жених войдет сюда из прихожей. Вот уже глаз показался. Родители отшатнулись. Сейчас он сделает еще одну попытку. Трость, нога и жених. Вошли, сели, веселы, поздоровались.

— Ах, простите! Я, кажется, не сегодня пришел...

Невеста бледнела вдалеке от. Ее лицо было окружено волнами темных волос.

Жених посмотрел на время. Оно уже посинело.

— Повесилось на цепочке.

Он встал, чтобы сделать реверанс, но паркет поскользнулся и... окно зазвенело, стекло упало, разбрасывая красные пальцы. Жених бросился пальцами к лицу, но было другое. Он бросился к другому, но промахнулся и попал в каменные объятья стены. Нога и трость остались судорожно на стуле, блестя опрокинутым набалдашником. Цветок в петлице окрасился в противоположный цвет. Остальной жених забился и замер в объятьях стены.

Невеста посмотрела на небо: оно придавило время, подобно тяжелой надгробной плите.

Окрашенный цветок алел на фоне белых растерянных лиц. По надгробной плите прошли трещины. Жених робко попробовал улыбнуться, но улыбка соскользнула. Он поправил глаз и нацелился бровью на трость, но нога, вскрикнув, заплясала на месте. Жених стал озираться по сторонам, ища если не сочувствия, то хотя бы чего-то другого.

Заплаканные родители высохли. Они смотрели строго и прямо. Стена выпрямилась. Жених стал отряхивать с себя алые пальцы и окрасил вокруг стены и пол. Его второй глаз был далеко и не видел.

Невеста раскрыла книгу. Несколько черных строк привлекли ее внимание. Это была молитва. Надгробие темнело, трещины углублялись.

Жених подумал:

— Ах!..

Он собирал силы для нового реверанса. Он подтолкнул к себе спину. Она отделилась с трудом от стены.

Родители окружили дочь. Она молилась молча, как камень. Вдалеке от них двигались две руки жениха.

Рядом с ним висел галстук, он поправил его. Усики — он поправил и их. Поставив перед вопросительным знаком слово «что», он начал безмолвный разговор с собой:

— Что?

— Ничего, ничего, я просто так. Не обращайте внимания. Сейчас только подойду к зеркалу и посмотрюсь... О! Великолепно! Все на месте! Ура! Не хватает лишь зеркала...

Жених прислонился к стене. Сверкнуло обнаженное зеркало. Жених приблизился к нему, стал всматриваться, но зеркало не выдержало. Оно стало блевать окровавленным женихом.

Кровавая блевотина растеклась по стеклу. Жених упал, рассыпался, все покатилось в разные стороны.

Родители невесты в ужасе забились в углы друг друга. Их лица белели вокруг расширенных безумных глаз.

Невеста бросилась к жениху. Надпись на тяжелой плите неба уже стерлась, и неизвестно было, какое время под нею погребено. Невеста схватила пустые черные рукава жениха и прижала к груди. Его окровавленный глаз закатился далеко в угол и, сверкая там в темноте, косился на запекшуюся петлицу.

Огромные слезы расшатывали глаза невесты. Вдруг раздался ее безумный вопль. Почерневшее надгробие раскололось, загрохотал гром, и ливень ударил по окнам.

 

До(ночь)ждь. Кропоткинская. Я вижу комнату Вологдова. В ней двое: он и гость.

 

ВОЛОГДОВ (глядя в окно)

Бессонница дождя.

 

ГОСТЬ (после паузы)

Неужели, все-таки, нет бога? О, ужас! О, если бы я мог это знать точно!

 

ВОЛОГДОВ

Что бы вы тогда сделали?

 

ГОСТЬ

Я бы все перестал делать!

 

ВОЛОГДОВ (тихо)

Как, даже молиться?..

 

Фонари освещают шум ливня...

 

В ожидании жениха мать и отец невесты сидели молча. Отец был так тщательно выбрит, что страшно было шелохнуться. Он думал:

— Зверинец чисел?.. Хищное число 400. Черное, оно мяукает и изгибает спину... Что еще? Ах, да! У чисел — клыки...

Тут поток его мыслей был прерван молчанием жены. Оно и она темнели в углу, их контуры терялись в сумраке. Поток мыслей был прерван и уже не возобновлялся.

Мать невесты вдруг раздвоилась. Одна осталась сидеть на своем месте, а другая, сопровождаемая тихим взглядом первой, вышла и больше никогда не возвращалась.

Невеста все никак не могла найти зеркало, хотя уже несколько раз проходила мимо него. Она остановилась перед стеной и стала напряженно всматриваться в ее поверхность, ища свое отражение.

Отражение, наконец, появилось. Оно было расплывчатое и цветное. Вместо глаз был неподвижный синий туман. Волосы опускались черными выступами и углами. Немного поодаль она различила свое лицо. Оно в виде двух бледных или в виде нескольких бледных сияний возникало на темной стене. Растерянная улыбка и губы все никак не могли соединиться и блуждали, то удаляясь, то приближаясь друг к другу.

Несколько черных чисел обозначали ее ресницы и брови. Невеста нахмурилась, нахмурились и эти числа. Четные и нечетные ресницы опустились в виде тени на половину лица.

Отражалась глубина комнаты с сидящими в креслах отцом и матерью. Они были настолько неузнаваемы сквозь судорожный бледно-синий туман, что их, наконец, можно было узнать.

Отец изгибался и клубился в виде черного дыма, вдруг красная манжета мелькала, то голубой шрам через всю стену. Мысль о числах ползала у его ног, жалобно изгибая спину. Отец то исчезал, то не исчезал. Вдруг он стал темно-малиновым дымом, из которого выбросились белые пальцы.

Отражение матери двоилось, хотя она давно уже была одна.

Вдруг невеста увидела жениха. Он не то стоял, не то шел, опережаемый тростью. Его взялся сопровождать уличный фонарь, был поздний вечер. Висели тучи. Несколько капель сорвалось с неба и, пролетая мимо идущего фонаря, сверкнули, как темно-красные искры...

 

ОТЕЦ

Я теперь решил думать только вслух. Так легче заметить какую-нибудь неправильную или грешную мысль, и так труднее ошибиться. Вот, например, сегодня, когда я брился, вдруг одна страшная мысль у меня в руке сверкнула. Я вскрикнул, и она исчезла... мда...

 

ДОЧЬ

Куда я ни погляжу, я всюду вижу свое отражение. Я в каждой вещи вижу лишь себя. Что мне делать, пугаться или да?

 

ОТЕЦ

Смешная, это же закон природы! Мы в каждой вещи и в каждом явлении видим отражение себя. И чем вещь лучше отполирована, тем отражение слабее. Вот, например, зеркала...

 

Жених всюду на что-нибудь натыкался и ранился. То на одно, то на другое, то снова на другое. Он думал:

— Мое детство прошло на берегу реки. Я помню, как на другой день вытащили тело утопленницы. Ее волосы свисали, неживые...

Он мог сидеть молча целыми часами. Или мог неожиданно разрубить час надвое одной только фразой.

Как-то Пермяков вошел, жених молча облокотившись сидел. Шло время. Он так и не проронил ни звука, час был не разрублен...

 

Между тем, молчание перекинулось на другой конец залы:

 

1-Й ГОСТЬ

А что если обмакнуть наконечники часовых стрелок в яд?

 

2-Й ГОСТЬ

Тогда последний удар полночи будет смертельным, я полагаю.

 

3-Й ГОСТЬ

Так можно умертвить весь город при помощи башенных часов!

 

4-Й ГОСТЬ

Во мне есть два удивительных качества, и оба не удивительные.

 

5-Й ГОСТЬ

Так где же, все-таки, Истленьев? Нигде?

 

6-Й ГОСТЬ

Боюсь, что его нету и там.

 

7-Й ГОСТЬ (после паузы)

Хотело пройти несколько часов, но не прошло и часа. Ночь была в самом разгаре. Я люблю это время суток. Ночь, как и чай, должна настояться. Чай, как и ночь, открывает нам звезды... Вдруг я увидел Эвелину и Истленьева. Их сопровождал фонарь. Все трое казались призраками. Вернее, все четверо, потому что я тоже почувствовал себя вдруг прозрачным и невесомым, как время. Волосы Эвелины были распущены, фонарь пошатывался, каждая секунда была из чистого золота. Истленьев что-то говорил или что-то молчал, помню только, что ничего не было слышно... Это напоминало детскую игру: крыши подбрасывали над собой звезды... Эвелина остановилась, фонарь призрачным светом коснулся ее волос. Несколько секунд время было обнажено. Подброшенные звезды замерли в небе. Эвелина мерцала. Увидеть ее стоило жизни каждому мгновению. Они умирали одно за другим... Вдруг — вдруг, а за ним Пермяков. Бледный, прозрачный, в руке его что-то сверкнуло. Звезды отшатнулись. Казалось, ветер был из железа, а крыши из ветра...

 

ЭВЕЛИНА (Истленьеву)

Вы молчите?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Нет, Эвелина, нет... я говорю... я говорю: «Как здесь удивительно тихо!»... Что это за улица? Кропоткинская?.. (замечая Пермякова) О!..

 

ПЕРМЯКОВ (приближаясь)

Как?! И вы здесь? И я? Вот не ожидал! Вот не ожидали! А я, не зная, куда деться, и думая, что я один, иду себе...

 

ЭВЕЛИНА (в сторону)

Следом за бритвой.

 

ПЕРМЯКОВ

...следом за своей тенью. Мы с ней поменялись ролями, я ее сопровождаю.

 

ЭВЕЛИНА

В качестве оруженосца?

 

ПЕРМЯКОВ

Ах, какое там оружие! Горло, сонная артерия — вот и все оружие... (вдруг) О, Эвелина! Как я вас люблю! Знаете, как я вас люблю? Да от моей любви боги завелись в складках ночи! В подкладке у нее ими так и кишит! Слышите?!

 

ЭВЕЛИНА

Тихо! Истленьев услышит.

 

ПЕРМЯКОВ

Кто? Истленьев?! Нету его! Нету ни Истленьева, ни фонаря!.. Никого нету!

 

ЭВЕЛИНА (растерянно)

Истленьев, вас нету?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Да, Эвелина... я есть...

 

ЭВЕЛИНА

Если вы есть, то я вас покидаю! Я больше не могу! Вам нужна другая...

 

ПЕРМЯКОВ

Моя Эвелина! Моя! Никому не отдам! Моя!..

 

ЭВЕЛИНА

Твоя! Твоя! Увези только скорее!.. Куда-нибудь... (исчезают)

 

Не знали, откуда появится ночь. Окна выходили на север. Они держали несколько последних лучей света.

Я пишу эти строки 13 октября 70 г.

Холод стал в профиль. Железные крыши вырубили в небе уступы.

Из письма Н. И. Вологдова (июнь 70 г.):

 

Дорогой Володя, мое морс продолжает высыхать, выцветает и тускнеет, о чем вы можете судить по цвету этого письма. Пусть Вас не пугают размеры Вашего чудовища. Каждый лирический поэт пишет, в сущности, единственное произведение, остающееся незаконченным.

Вы — «есть» — иначе бы я не получил ответа на свое письмо.

Не относитесь к хозяйским верблюжатам с государственной неконтактностью. Только они могут Вас одарить чисто зоологическим оптимизмом. Но когда молодой поэт пишет письмо старику, то невольно становится его сверстником...

 

В темных подворотнях толпился и горбился воздух.

Улица. Двое:

 

Г

Ну, как вы?

 

Д

Ах! — полуживой. Да, добро бы, осталась в живых лучшая или худшая половина, а то — средняя. Вот беда!

 

Г

Говорят, число 587 незаменимо в подобных случаях. В других случаях — числа 6 и 100000000000.

 

Д

Что касается меня, то я олицетворяю собой число 0,5. А какое вы можете предложить числовое обозначение для бога?

 

Г

По-моему, дважды два.

 

Д

А по-моему, дробь, у которой числитель во столько раз меньше знаменателя, во сколько небеса больше самих себя... Но что это за вывеска? Вы не видите?.. Какая странная! Как ржавчина ее всю изъела! Ни одной буквы не разобрать. А ведь что-то было написано.

 

Г

КРОВАВАЯ БАНЯ?

 

Д

Что?!

 

Г

КРО...

 

Д

Бог с вами! Бог с вами, безумец! Вы вслух подумали такое!.. Надо же предположить! Надо же додуматься до такого! Может быть, еще произнесете и «кровавый банщик»?

 

Г

То есть, я хотел сказать просто БАНЯ или просто БОГ. Без всякого прибавления слова КРОВАВЫЙ. Могло ведь такое быть написано? Могло ведь? А?

 

Д

Нет, но додуматься до такого! КРОВАВЫЙ ДУШ! Надо же до такого дойти!.. Ну и ну! Ну и ну!..

 

15

Левицкий остановился на мгновение, хотя и не шел. Вокруг него было вокруг него. Нищий протянул руку. Монета угрожающе засвистела и вдруг, вспыхнув, словцо золотым хлыстом ударила нищего по глазам. Рука отдернулась, лохмотья вскрикнули, он завертелся волчком, ловя в черном воздухе свои невидящие глаза.

 

Образчик прозы Александра Григорьевича Левицкого:

 

«Ну вот, — вздохнули крестьяне, — ну вот», — вздохнули, они всегда в таких случаях вздыхали, в не таких, в других, в третьих, но сейчас именно в таком случае вздохнули, как бы оправдывая ту поговорку, как бы оправдывая ту, что гласит, ту, что, ту, что не ту, что гласила, будет гласить, будет оправдывать вздохи, оправдывая тех крестьян, той деревни, где небо висит кусками, дым висит трубами, руки висят граблями, и ночь, и... тут можно было продолжать без конца, начинать без начала, без продолжения, без крестьян, вздохов и висящих кусков, с одним только одним, уповая. До первых петухов, до вторых петухов и до третьих, тоже петухов. Имена: Мария, Зинаида, Алевтина, Прасковья, Ольга, Клавдия, Надежда. Лидия смотрела на себя в зеркало, держа в руке список заслуг Михаила. А тот. Тот а. § Деревня. Редевня. Деверня. Гугурня. Прасковья. В ноздри ему ударил терпкий запах земли и неба. Он был Михаилом. Лидия, казалось, отстранилась от своих длинных темных ресниц. Несколько Михаилов стояло в углу. Один из них с топором, другие хмурили брови. Лидия молчала. Потом она отреклась от всего, о чем молчала. Сердце ее принадлежало другим. Без часов наступила полночь. На крик Лидии сбежались сбежались. Одна из сбежались, по имени Анастасья, всплеснула руками, вопль. А было так: топор не слушался Михаила, он сам поднялся над его головой и, со свистом обрушившись, разрубил Лидию. Лидия рухнула, лицо у зеркала стало бревенчатым. В углу закачались одна луна и две ночи...

 

Как только наступила ночь, наступил день. Все удивились. Чей-то голос, судя по лохмотьям — нищего, произнес:

— Какое странное явление! В нем есть что-то от природы...

Стояла девушка. Имя «Мария» летело к ней.

— День так день, — подумали все и разошлись.

Девушка взглянула наверх: оттуда темнели железом крыши. Водосточные доспехи стояли возле каменных стен.

Из-за горизонта показалось время. Подуло холодом. Девушка вошла в город.

— Милости просим! — сказал октябрь.

 

 

Левицкий и Мария. Мария и Левицкий. И, Мария, Левицкий... и т. д. Он был щедр на восклицательные знаки, улыбки, молчание.

— Помнить, что всегда стоишь лицом к богу, — сказал он ей.

 

МАРИЯ

500 + 500 = 609

 

ЛЕВИЦКИЙ

Простите, Мария, но здесь вами допущена интонационная ошибка. Ведь все эти так называемые точные науки зиждутся исключительно на интонациях. Вот, например, закон Архимеда что это такое? Жидкость, всего-навсего.

 

МАРИЯ

Да, вы, пожалуй, правы. Я вспоминаю зловещие интонации дождя. А крыши! В них было что-то грозное и неумолимое, как звук «Кр» в фамилии Крученых... А который час?

 

ЛЕВИЦКИЙ

А который.

 

МАРИЯ

Я люблю вашу краткость.

 

ЛЕВИЦКИЙ

(в сторону) Краткая любовь. (Марии) Мария, я сейчас сказал в сторону: «Краткая любовь».

 

МАРИЯ (не слыша)

Мне снился странный сон. Там — продавщица газированной воды. Перед нею — красные колбы с сиропом. Она наливает его в стаканы, он липкий, красный, словно... Колбы стеклянные, их легко разбить, один неосторожный жест и... осколки, лицо, руки... А сон все снится: зеленая лошадь, как на картине Ларионова, и, неизвестно откуда взявшийся, жених — весь в черном, с тросточкой, смертельно бледный, как гость живых. Он протягивает руку к стакану...

 

ЛЕВИЦКИЙ

Ах, Мария! Я не хотел ставить ваше имя между «ах» и восклицательным знаком.

 

МАРИЯ

Тем временем жених тем временем.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Мария, позвольте мне вспомнить и забыть мое детство! Вспомнил. Забыл.

 

МАРИЯ

Я люблю числа 1000 и 3000. Несмотря на различие в нулях, в них много общего, в этих двух числах.

 

ЛЕВИЦКИЙ

В них много многого. Это великий закон небесных тел: чем больше, тем еще больше.

 

МАРИЯ

Когда я проснулась, жениха уже не было. Кто-то проворно подмел и убрал осколки... Что это за крыша? Как она называется?

 

ЛЕВИЦКИЙ

У нее номер.

 

МАРИЯ

Какой?

 

ЛЕВИЦКИЙ

Порядковый.

 

МАРИЯ

Какой?

 

ЛЕВИЦКИЙ

Третий от бога.

 

МАРИЯ

Безумец!.. первый от крыши... Помните, Куклин говорил однажды, что будущее поэзии и прозы — за числами? Что ж, он, по-моему, прав. К прав У прав К прав Л прав И прав Н прав. И мне число 909 говорит больше, чем весь Достоевский.

 

ЛЕВИЦКИЙ

А мне — чем весь Толстой. Лев Ермолаевич... О чем вы, Мария?

 

МАРИЯ

Кто-то проворно убрал осколки.

 

ЛЕВИЦКИЙ

О чем я, Мария?

 

МАРИЯ

Кто-то проворно убрал осколки... Вы сейчас так грустно посмотрели!

 

ЛЕВИЦКИЙ

Не может быть, что сейчас. Не может быть, что грустно. Не может быть, что посмотрел. Вас ввела в заблуждение вот эта даль.

 

МАРИЯ

О, городская даль! То, что мы за нее принимаем, может оказаться всего-навсего крышей. Представляете? — дом покрыт железной далью.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Железная даль? Прекрасно! Слово найдено!

 

МАРИЯ

Что же теперь делать?

 

ЛЕВИЦКИЙ

Вам — быть Марией.

 

МАРИЯ

Но что это? Я вижу, приближается толпа. Странное шествие!.. Кого-то ведут... Я знаю, что вы сейчас скажете. «Раз ведут, значит, это не похоронная процессия». Какой вы странный и одинокий человек!

 

ЛЕВИЦКИЙ

Что ж, удаляюсь, чтобы быть им... Железная даль, вы говорите?.. (исчезает)

 

Вдруг не наступила ночь. Вдруг не. Фонари вспыхнули в положенное время, но это не принесло темноты.

Из уст в уста передавалось слово «странно!». Звезд не было, только отточенные железные крыши.

Окна были полны тревожным мерцающим светом. Они подходили и ссыпали его к ногам оцепеневших гостей. Хозяйка была приветлива, улыбалась. Хозяйка была.

Эвелина и Пермяков стремительно медлили в городских лабиринтах.

На улице Истленьев и встречный ветер образовывали, сталкиваясь, что-то видимое, мелькающее, похожее на призрак с крутящимися руками.

Левицкий бросался от крыши к крыше, от себя к себе.

Тучи, освещенные незаходящим светом, темнели низко.

Голоса:

— Здравствуйте! Смотрите, нет ночи!

— Как! Разве нету?! Зачем же я тогда вышел?..

Другие голоса:

— С моим племянником произошло что-то необъяснимое. Он исчез и с каждым днем становится все незаметнее.

— Знаете, я всегда был сторонником крайних средств. Вот, например: я всегда был сторонником крайних средств...

Третьи голоса:

— Тп069Б2%ЖыФ, «юОА4=9И §§===Т%25СЬБдл Ы9щТПИ%:::%Еиа:ъът-РАм, Аьч, 3-3+§N9107!= Эо/н/ь/

— Что вы! Что вы! Совсем наоборот!..

 

Какая-то сила влекла в глубь улиц Эвелину и Пермякова. Другая сила преграждала дорогу...

 

ЭВЕЛИНА

Ах, мне показалось, что это Истленьев!

 

ПЕРМЯКОВ

Ему это тоже только казалось.

 

ЭВЕЛИНА

Как вы жестоки!.. Или, быть может, все мы — это лишь часть бесконечной жестокости?

 

ПЕРМЯКОВ

Я знаю только одно. А это — другое... Что с вами, Эвелина?

 

ЭВЕЛИНА

Нет, ничего. Мне холод помешал согреться... А где же ночь?

 

ПЕРМЯКОВ

Она здесь, Эвелина. Невидимая для наших глаз, неслышимая для наших нет.

 

ЭВЕЛИНА

И фонари похожи на безумцев, светящих днем.

 

ПЕРМЯКОВ

Есть два вида безумия: дневное и ночное. И все бывает двух видов: безумным или мертвым.

 

ЭВЕЛИНА

Как мрачно и как точно!

 

ПЕРМЯКОВ

Вы на меня сейчас так посмотрели, как будто вы на меня посмотрели.

 

ЭВЕЛИНА (порывисто)

Вы меня еще любите, Пермяков?

 

ПЕРМЯКОВ

Да! Клянусь моею любовью.

 

ЭВЕЛИНА

Какой у вас страшный взгляд! И брови, и лоб, и небо... Где мы? И почему где мы?

 

ПЕРМЯКОВ

Мы между жизнью и жизнью. Вот почему.

 

ЭВЕЛИНА

Я, вы и холод. А за углом, может быть, прячется кто-то четвертый.

 

ПЕРМЯКОВ

Или двое четвертых... Не бойтесь, Эвелина, я ради вас готов на все. И все тоже готово.

 

ЭВЕЛИНА

Сколько безымянных секунд!.. Знаете, мне вчера снился страшный сон: будто вы подкрались к моему изголовью. А я лежала больная, почти при смерти. Вы склонились надо мной и смотрели так пристально! И что-то у вас в глазах вдруг сверкнуло... страшнее, чем в руке. Я проснулась, вы нехотя исчезли...

 

ПЕРМЯКОВ

Эвелина, Эвелина! Прошу вас, не думайте! Или, хотя бы, просто не!

 

ЭВЕЛИНА (задумчиво)

Левицкий, кажется, умел толковать сны.

 

ПЕРМЯКОВ

Да, он с ними обращался очень по-свойски. Брал и толковал.

 

ЭВЕЛИНА

И был убедителен.

 

ПЕРМЯКОВ

Да, как эта ночь без темноты...

 

Наступило. Не наступило. Кто. Кты. Кте. Ктой. Ночь, Истленьев, ночь. Железные крыши с грохотом взбирались на небо. Несколько случайных прохожих торопливо несли свое несколько. Ночь без темноты, с фонарями, с грудами ненужного света. Было странно до призрачности. Каждое мгновение можно было принять за безумца.

Люди, стиснутые в погребе, были неподвижны. Их неподвижность пугала стены. Их неподвижность передалась стенам.

Два мощных потока времени двигались друг другу навстречу.

Истленьев и Куклин столкнулись, как два мгновения:

 

КУКЛИН

Это вы? Вот так встреча! Это я? Вот так встреча! Откуда вы? Я — оттуда. Откуда вы? Я — снова оттуда.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

А я здесь был и... кажется, один. Стал думать, как я здесь очутился. Оказалось: стал думать.

 

КУКЛИН

Вот и со мной — такой же случай. И такой же другой... Боже! Как время летит, описывая странную кривую! Еще вчера я был, а сегодня я уже буду... Владимир Иванович, вы помните Пермякова? Вы помните Эвелину? Вы помните Марию? Вы помните Левицкого? Вопрос за вопросом.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Ответ за ответом.

 

КУКЛИН

Как рассеянно и тяжело вы посмотрели! Как Варшава вслед уезжающему поезду.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Варшава? Поезд? Куклин? Вы помните Куклина?

 

КУКЛИН

Нет.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Простите! У меня все в голове перепуталось!.. Ведь вы и есть Варшава?

 

КУКЛИН

Да, столица Македонии... Но, что с вами?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Эта крыша грохочет, как железный поезд... Со мною? — ничего... Светло, как днем, а темно, как ночью.

 

КУКЛИН

Бог мой! Ночь без темноты! Какой незнакомый зловещий свет! И фонари, и тучи! Что же это такое?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Спросим у А. Г. Левицкого. Он толкует сны.

 

КУКЛИН

Нет, он толкует спросим. Он жив — вот его профессия.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Жив? Я н-не помню...

 

КУКЛИН

Я и сам стал после смерти забывчив.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Да?.. Простите! я не хотел этого вопросительного знака. Простите! я хотел...

 

КУКЛИН

Другой вопросительный знак? Прощаю оба... А я иду, вдруг навстречу — вы, и на лице у вас уже виноватое выражение... Что-то я еще хотел сказать и забыл... Что-то мрачное, какую-то шутку, что ли...

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Одной больше, одной меньше... Но огорчайтесь.

 

КУКЛИН

Вы правы... Смотрите-ка, нас ветром уносит на другую улицу!

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Что? На другую или с другой?

 

КУКЛИН

Ах, мне уже все равно! То есть, простите, не «ах!». Но как же Эвелина? Ведь вы ее любили? Но как же Мария? Ведь вы ее любили? Но как же ночь? Ведь она без темноты!

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Да... я их и сейчас люблю... и без темноты... Припадки стали чаще... разбил драгоценную китайскую вазу... Да, а где-то темнота без ночи... 829... восемьсот 20 девять... 0,00019...

 

КУКЛИН

(в сторону) Бредит!.. (бредит) В сторону!..

 

Куклин в ужасе убегает. Истленьев в ужасе остается...

 

Декабрь 69 г. Уговариваемся с Н. И. Вологдовым вместе встречать Новый год у него. Накануне я звоню ему по телефону и в разговоре сообщаю о количестве вина, которое собираюсь закупить. Н. И.:

— Берите больше, Володя! Вдруг придут Хармс или Крученых...

Из письма Д. Бурлюка Н. И. Вологдову (1 декабря 65 г.):

 

Мы желаем быть с вами в конвейерном контакте. Вы ведь для нас — самый ценный, интересный на Родине нашей...

 

16

— Окно отворилось с безоблачным стуком...

— Откуда эта строка? Вы ее так тихо и так странно прочитали!.. Что с вами? Вы живы?

— Жив только голос.

— Так вот почему! А я весь превратился в слух, да так и остался, окаменел... Прошу вас, дайте еще несколько строк!

— Что ж, вот они:

 

 

— Ваш голос в темноте почти не виден... А я люблю поэзию, знаете. Помню, Острогский однажды сказал: «Только о двух вещах и интересно разговаривать: о поэзии и о Колыме...» Поэзия, по-моему, то же ночное кладбище, где тяжелые каменные плиты незыблемы, а над ними все — мираж, и воздух полон призраков, готовых растаять каждое мгновение, и все это облито мерцающим светом звезд...

— Вы, должно быть, правы, потому что у меня вдруг заболело веко.

— Это признак?

— Да или нет. Что-нибудь одно из нет...

— Я превратился в слух, а все превратилось в молчание...

Стало так тихо, что было слышно, как дышат стены...

 

Помнит ли читатель сестер Марии — Анну и Ольгу, упоминавшихся в самом начале романа? Вот они, в гостиной Витковских.

Окна выходят на улицу. Свет входит с улицы. Четыре стены: первая, вторая и две третьих. Какой-то призрак, какая-то тень, Истленьев? Несколько слабых мгновений зеркало держит его...

Вдруг исчезает...

 

АННА

Звездные сгустки? Это скопления многих близких звезд в одном месте. Общая фигура их весьма разнообразна: в одних звезды разбросаны, по-видимому, без всякого порядка, в других они рассеяны на пространстве шара, у центра которого замечается особенное обилие звезд, а по краям они реже, наконец, некоторые сгустки представляются правильным диском, внутри которого отдельные звезды распределены довольно равномерно. Число звезд в сгустках тоже весьма различно: от нескольких десятков до многих тысяч.

 

ОЛЬГА

А как давно эти сгустки известны астрономам?

 

АННА

До изобретения зрительных труб были известны: Плеяды и Гияды в созвездии Тельца и Ясли в созвездии Рака. После же изобретения зрительных труб число открытых звездных сгустков непрерывно увеличивалось. Вот наиболее замечательные и легче других наблюдаемые звездные сгустки:

Тукан — шарообразный весьма красивый сгусток.

Персей — двойной сгусток, обильный яркими звездами.

Телец — Плеяды; хорошие глаза различают 14 звезд.

Близнецы — очень обильный и красивый сгусток.

Рак — Ясли; легко различается даже слабыми трубами.

Корабль — большой и почти круглый сгусток.

Южный Крест — состоит из многих ярких звезд.

Центавр — самый большой сгусток, более 5000 звезд.

Геркулес — чрезвычайно яркий и красивый сгусток...

 

ПОЭТ (появляясь)

Простите, я, кажется, прервал вашу ученую беседу?

 

АННА

Кажется, но не прервали. Откуда вы теперь? Вас так давно не было видно!.. Пишете ли вы по-прежнему стихи?

 

ПОЭТ

Нет.

 

ОЛЬГА

А что же вы делаете?

 

ПОЭТ

Удивляюсь тому, что когда-то писал.

 

АННА

Пожалуйста, прочтите то, что вас более всего удивляет.

 

ОЛЬГА

Да, да! Прочтите!

 

ПОЭТ

 

КУКЛИН (входя)

Куклин, входя.

 

АННА (поэту)

Анна поэту.

 

ОЛЬГА (глядя в окно)

На фоне этого беспредельного неба каким мелким становится всякое безбожие!

 

КУКЛИН

Да, да, да, вы правы! А какие грозные тучи! Я только что с улицы, и вдруг — ваши справедливые слова...

 

Темнота появилась вместе с утром. Фонари погасли, и стало еще темнее. Тучи опустились ниже, и стало еще темнее. Стало еще темнее, и стало еще темнее.

В расщелинах туч мгновениями становились видны звезды, кровоточащие густым светом. Тучи с грохотом передвигались, и сверкающие звездные сгустки, казалось, готовы были стечь по водосточному железу на мостовые. Стоял такой скрежет, словно на город надвинулись две ночи одновременно.

Население забилось в свои дома, бездомные забились в свое бездомье.

Сизое удушье туч повисло над Кропоткинской тяжело, по вдруг какая-то безумная звезда взлетела дерзко, как голова Вологдова на его портрете работы Давида Бурлюка.

Только горстка людей металась но вымершим улицам, настигаемая повсюду своими неумолимыми именами: Пермяков, Эвелина, Истленьев, Куклин, Мария, Левицкий...

 

Н. Вологдов — В. Казакову:

 

Дорогой Володя,

Если улица в направлении роста чисел — путь без конца, то постарайтесь дойти до № 1, неужели же и его нет? Не верно! Извольте дойти до № 1 и меня успокоить: Это что еще за бесконечность в обе стороны!

Сегодня и у нас был сильный холодный ливень, и град стучал в стекла, как ворон в окно последней «баньки» Хлебникова. Все омыто дождем, но у меня уже старческое зрение и поэтому все краски природы как-то померкли.

Единственный мой выход — в музей на Волхонке, где выставлена немецкая гравюра первой четверти века (из ЭфЭрГе): много тошнотворной экспрессионистской дряни, но есть и талантливые: Лембрук, Файнингер, Марк, Кокошка, Майднер и, представьте себе, Жорж Гросс. И один гений — Пауль Клее: несколько нерукотворных листов, в том числе «Канатоходец» — черная фигурка в воздухе, в тусклолиловой пустоте, на фоне огромного белого креста, которому мог бы позавидовать даже Малевич.

Думаю, что Эрику XXV лучше бы не звонить: к чему этот телефонный разговор глухонемых без жестикуляции.

Та девочка жива и прыгает, обожаемая своими родителями. А Е. М. Р. о выставке ничего не говорит и уже не прыгает.

Скучно на этом свете, Володя. Впрочем, я ошибаюсь.

Н. В.

 

Окна отступили во тьму, и гости хозяйки остались в сумерках, потом — в сплошной дневной темени...

 

1-Й ГОЛОС

Вы слышите, как дышат звезды?

 

2-Й ГОЛОС

Я слышу, как они задыхаются.

 

3-Й ГОЛОС

Хочется сказать что-то последнее.

 

4-Й ГОЛОС

Тише! Пусть будет последнее молчание...

 

Наступило молчание. Оно думало:

— Названия государств устарели. Не пора ли им дать числовые обозначения? Например, была Россия, станет государство № 73 и т. д....

 

1-Й ГОЛОС

Чей-то страх пополз по моей спине!

 

2-Й ГОЛОС

Мы — гости. Нас много. А темнота... пройдет.

 

3-Й ГОЛОС

Как только наступит ночь?

 

2-Й ГОЛОС

Не обязательно ночь. Может быть, просто наступит.

 

3-Й ГОЛОС

Они странно говорят, или я странно слышу?.. Если все это — сон, то он снится безумцу.

 

4-Й ГОЛОС

Если это — уже пробуждение, то это пробуждение мертвеца.

 

5-Й ГОЛОС

Нет, нет! Это не то и не другое, и не третье! Это — девяносто девятое...

 

1-Й ГОЛОС (после паузы)

Вы слышите шум? Это ливень!

 

2-Й ГОЛОС

Какое счастье, что фонари не светят!

 

3-Й ГОЛОС

Разве нельзя по звуку определить цвет?

 

ХОЗЯЙКА

Ах, прошу вас! Прошу вас! Не надо об этом! Говорите лучше о звездах, о чае... о чем угодно.

 

4-Й ГОЛОС

Да, да, о звездах... Да, я согласен... И правда, звездные сгустки...

 

5-Й ГОЛОС

Сгустки?! Запекшиеся сгустки чего?

 

1-Й ГОЛОС

Чая?

 

2-Й ГОЛОС

2-го голоса?

 

3-Й ГОЛОС

Меня?

 

4-Й ГОЛОС

Боже!

 

5-Й ГОЛОС

Бога?!

 

4-Й ГОЛОС

Да нет же! Я просто воскликнул: «Боже!»... Это какое-то безумие!

 

5-Й ГОЛОС

Сгустки безумия.

 

1-Й ГОЛОС

Пощадите же нашу хозяйку! Пощадим ее! Помолчим хоть несколько мгновений...

 

Наступает тишина, за ней — другая и третья...

 

2-Й ГОЛОС

Молчание сгущается... То есть, простите, я не хотел...

 

3-Й ГОЛОС

Я больше не могу! Я буду говорить о чае. Чай — это молчание каких-то сил.

 

4-Й ГОЛОС

Молчание, не переводимое ни на какой язык.

 

5-Й ГОЛОС

Ах, мой платок обезумел от собственной белизны!

 

1-Й ГОЛОС

Это молчание чая или ваш голос?

 

5-Й ГОЛОС

Мой, мой голос! Пятый.

 

2-Й ГОЛОС

Нас странное количество! Нас больше, чем меньше.

 

3-Й ГОЛОС

Нас больше, чем нас.

 

4-Й ГОЛОС

Боже, какой звук у этого ливня! Кажется, сбывается пророческий цвет чая.

 

5-Й ГОЛОС

А ведь никто не обращал внимания! А цвет-то, действительно, пророческий!

 

2-Й ГОЛОС

Мой голос побелел, как платок.

 

1-Й ГОЛОС

Нет, поверх уже темнеют пятна пророчества.

 

3-Й ГОЛОС

Прошу вас, не говорите о белом цвете! Ливень услышит.

 

5-Й ГОЛОС

Разрешите мне, я хочу прочесть вам свою исповедь.

 

3-Й ГОЛОС

Нам и ливню.

 

4-Й ГОЛОС

Что? Исповедь ливня?!

 

2-Й ГОЛОС

Да нет же! Исповедь ливню.

 

1-Й ГОЛОС

Читайте, читайте, пока молчат фонари!

 

3-Й ГОЛОС

Читайте, читайте, пока молчим мы!

 

ХОЗЯЙКА

Вы заглушаете его своим молчанием.

 

5-Й ГОЛОС

Я начну свою исповедь издалека... из Смоленска... А вы знаете, что пытки на Руси были отменены при императрице Екатерине II? И с тех пор не раз еще отменялись...

 

4-Й ГОЛОС

Ничего не понимаю! Исповедь или пытка?

 

5-Й ГОЛОС (в отчаянии)

И то, и другое...

 

Темное утро сменилось кромешным днем. Темное. Емное. Мное. Ное. Ое. Е. Ое. Ное. Мное. Емное. Темное.

Какой-то человек и какие-то люди укрылись в одной из каменных подворотен. Мимо стремительно пронесся Куклин, как время проносится мимо остановившихся часов. Он думал: «Нет, нет! Я не думал...».

Пермяков, пьяный от ливня и от вина. Гречанка, пьяная от и, и от ливня. Он сказал ей что-то на языке безумных. Она посмотрела на него молчанием, расширенным от ужаса. Голос ливня и голос хлыста.

Левицкий и Мария оказывались вдруг на набережных, и ветер летел мимо них, как встречный безумец.

Время скрежетало над крышами. Все было так жестко и окончательно, что казалось: вспыхни сейчас фонари — и можно будет прочесть мысли часов.

 

Хозяйка и гости, по-прежнему созерцающие неподвижную темноту. Окна давали так же мало света, как стены...

 

4-Й ГОЛОС

Мой голос не может найти меня!

 

5-Й ГОЛОС

Мне не в чем покаяться. Я не совершил никакого греха, настолько большого, чтобы его можно было разглядеть с тех вон небесных звезд. И это меня убивает! Я не смог совершить великого зла, а великого добра не бывает. Я недавно сказал об этом Истленьеву, он побледнел, как покойник. «Так как же быть-то?» — спросил я его и стены. В ответ — молчание... Ну вот, моя исповедь подходит к концу, кончилась. Я отчетливо вижу слово «прощайте!»...

 

1-Й ГОЛОС

Что, это только мне послышалось или только всем остальным?

 

2-Й ГОЛОС

Я ничего не слышал, я ничего не слышу, я ничего не буду слышать.

 

3-Й ГОЛОС

Я слышал одновременно два ливня. Который из них монотоннее?

 

4-Й ГОЛОС

Осторожнее! не наступите в темноте на мой голос!..

 

Мне всегда стоило огромных усилий делать записи дневникового характера. Несколько раз все-таки сделав их, я кончил тем, что стал просто записывать изредка числа, например: 13 августа... 4 ноября... и т. д. В конце концов забывать события легче, чем их записывать.

Вот некоторые выдержки:

 

9 июля 66 г.

А. Е. Крученых рассказывал мне о том, как он читал в есенинском кафе стихи. Обычно все поэты перед своими выступлениями подкупали официантов мелкими чаевыми, чтобы они не очень гремели посудой во время их выступлений. Крученых же игнорировал официантов и «читал так, что никакой посуды и никакой дряни не было слышно»... О мастерском и даже колдовском чтении Крученыхом своих стихов я уже не раз слышал от очевидцев...

 

24 августа 66 г.

Первая встреча с Н. И. Вологдовым... Меня поразил автопортрет М. В. Матюшина, который висел на стене... Н. И. — мне, прощаясь: «Пишите! Вы имеете на это право...»

 

31 января 67 г.

У Н. И. Вологдова. Читал ему свои стихи... Рассказ Н. И. о том, как он чуть не встретился с В. Хлебниковым у Бурлюков...

 

15 сентября 68 г.

У Н. И. Вологдова. Я прочел несколько своих стихов. Н. И. читал мне «Казнь Хлебникова» А. Ривина. Эта вещь мне очень поправилась...

 

9 ноября 68 г.

Н. И. Вологдов — мне: «Как жаль, что вы не знали Хармса!»...

 

16 февраля 69 г.

Н. И. рассказывал мне, как он привез в Ленинград найденное с помощью Д. Штеренберга лекарство для умирающего К. Малевича...

 

9 марта 69 г.

Н. И. о том, как он в детстве искупал в луже баронессу...

 

6 апреля 69 г.

У Н. И. Стихи...

 

18 мая 69 г.

У Н. И. Стихи. Проза... Н. И. едет к старику А. В. Фонвизину...

 

13 июля 69 г.

У Н. И. Любимым писателем Д. Хармса был Гоголь... О Б. Пастернаке, о том, как он пригласил их (Н. И. и Тренина) к себе по поводу статьи о нем. Квартира отца-академика, пыль, безвкусица, XIX век. Странная просьба к ним и комплименты обоим. Н. И. жалеет, что не напечатали все-таки эту статью. Позже она пропала...

 

22 октября 69 г.

У Н. И. Статью о П. Бромирском уже начали калечить в редакции...

 

31 января 70 г.

У Н. И. Написал мне на экземпляре «Искусства» свои стихи:

 

 

17

— Входите! Но, пожалуйста, осторожнее. Здесь так темно и тесно, что идти можно только наощупь... Вошли?.. Там, справа, есть кресло — достаточно только протянуть руку. Садитесь в него, так будет удобнее... Вы не скажете, который сегодня час?

— К сожалению, не знаю. Вполне возможно, что сейчас полдень... или уже полночь. Правда, больше всего похоже на без четверти семь... Странно, никто не может обойтись без часов, кроме времени!

— Ах, это очень неясный вопрос! Ведь часовые стрелки приводятся в движение пружиной, а не временем. И, кто знает? может быть, часто бывает так, что стрелки резво скачут вперед, а время стоит на месте, не движется.

— Вы правы. В самом вашем голосе есть какая-то правота... Я шел к вам, было так темно, холодно, и стоял такой скрежет, что я подумал, но не услышал.

— Да, да, совершенно справедливо... Но что это со мной? Я чуть не поранился о твердые кристаллы темноты! Бог мой! Если и темнота будет ранить, то что же будет?.. С вами, надеюсь, ничего не произошло? Вы спокойны?

— Не могу вам сказать, я в темноте не вижу... Должно быть — спокоен. Голос не дрожит, глаза неподвижно стоят на перекрестке темноты и времени... Я вчера был так глубоко задумчив, что пропустил весь день. Когда я очнулся, уже ничего не было.

— Со мной такое случается часто. А знаете, ваш голос действует на меня успокаивающе. Он — не темнее и не светлее темноты... Я иногда спрашиваю себя о чем-нибудь, но так тихо, что не могу расслышать... Вот в этом месте темнота, по-моему, чуть красновата. Отсырела, или это только так кажется?

— Не знаю. Мне кажется, что в темноте есть что-то женское.

— Темнота — существительное женского рода.

— Да, должно быть, это... Странно, я сегодня встретил на улице жениха. Он стоял, облокотившись о темноту — не то призрак, не то скульптура из воздуха.

Я в вашей фразе вижу будущее скульптуры — воздух.

— Ах, я когда слышу о будущем, всегда поеживаюсь, словно оно уже где-то за спиной.

— Так оно, верно, и есть. Поэтому и холод между лопатками... А что жених, он вам привиделся, или вы ему?

— Должно быть, мы оба — кому-то третьему. Потому, что куранты на башне вдруг пробили не количество часов, а их цвет.

— А вы верите людям, которые утверждают, что они видят цветные сны?

— Нет, по-моему, они их после сами раскрашивают... Вы слышали, что Истленьев исчез? И сразу же некоторые стали утверждать, что его и не было вовсе. Не знаю, я как-то встретился с ним в одном из переулков. Он посмотрел, не увидел, но все-таки поклонился очень любезно... Не знаю...

— Да, все это очень странно. Это был удивительный человек. Он мог, например, надеть темноту и исчезнуть... В другой раз, наоборот, он был, я сам это видел, крест-накрест с лучом.

— Я жениху поклонился, он мне поклонился точно так же. Не спутал ли он меня со своим отражением? Ведь часто так бывает... Прошло или не прошло сколько-то времени, мы молча стояли. Он вдруг пробормотал стихи.

— Вы их помните?

— Нет, но все-таки прочту:

— А что же дальше?

— Он исчез неожиданно. Лишь в воздухе остался голубой след поклона. Я вскрикнул и тотчас же заснул. Оказывается, все это было наяву.

— Странная история! Я в таких случаях ограничиваюсь тем, что ограничиваюсь тем, что... и т. д. Сегодня, кажется, 27 октября. Я помню одну ночь, звезды глубоко врезались в темноту, булыжный час сверкнул у меня под ногами, я шел. Вдруг несколько минут прошло. Я очнулся, но было рано. Я увидел: фонарь, еще кто-то и Эвелина. Фонарь придвинул к себе каменные стены домов и тяжело огородился ими. Незнакомец был ему по плечо. Он курил на незнакомом языке, на языке исчезнувшего народа, исчезнувшей звезды. Он молчал. Дым поднимался вверх, к звездам. Волосы Эвелины свободно ниспадали. Каждая секунда вспыхивала над ее головой, как призрачная корона. Волосы струились, Эвелина молчала. Кто-то из нас двоих был Левицкий. Потом оказалось, что это был он, а кто был я — этого так и не оказалось... Мостовая прислушалась: что-то невыразимо странное было в воздухе, словно углы тишины совпали с железными углами крыш... Вдруг передо мной остановилось здание...

Я вспомнил эти строки из «Греческого посольства» и потом другие:

Потом другие:

— А что же Эвелина?

— Эвелина? Вам когда-нибудь приходилось в самый разгар ночи наблюдать несколько случайно-утренних секунд? Удивительные мгновения! Потом думаешь, что их не было... Эвелина вздрогнула. Странный наступил миг. Казалось, он был вырублен крышами в ночном небе. Левицкий усмехнулся... Вы его когда-нибудь видели? Он всегда — или до, или после усмешки. Лицо холодное, правильные черты — он всегда похож только на Левицкого...

— Но что же случилось?

Оба замерли. Оба — о! Это наступал рассвет. В своем величии он был неумолимо-кроток, как строки Вологдова о Петре Бромирском... И вдруг я ужаснулся! Лицо Левицкого, неожиданно ставшее жестким, медленно сползало с крыш. Все та же усмешка образовывала возле рта железные складки. Узкая железная лестница поднималась к его глазам мимо темной щеки, из которой время выкрошило несколько кирпичей. Поднялся ветер, Эвелина и фонарь стояли, сгибаясь под его напорами. Левицкий холодно смотрел на них. Боковая стена его лица выходила на пустынную площадь, стальные натянутые провода давали голосу Левицкого звук надрывный и хриплый. Он прогудел что-то Эвелине, но она не поняла его, ее глаза шатались под тяжестью светящейся фонарной глыбы. Пять или десять удивленных мгновений Левицкий ждал. Потом, увидев, что он не понят, он стал в отчаянии звать Эвелину, провода гудели, как безумные, железные брови, лязгая, взбирались по судорожному каменному лицу. Это зрелище было таким мучительным, что, казалось, целая вечность была погребена под обломками железных бровей... Эвелина и фонарь бросились бежать, железо загрохотало им вслед, и провода, лопнув, оборвали ужасный настигающий беглецов вой...

— Что это было?

— Не знаю — вот что.

— Быть в темноте в толпе очень опасно. Знаете, могут подменить лицо. Гости расходятся от хозяйки, и у двоих-троих — не свои лица. И зеркала испуганно отражают. Гость, получивший лицо Пермякова, мечется вдоль набережных, пугая камни... Есть удивительно бесстрастные люди! Я помню, Левицкий стоит в толпе и... ничего, холоден, как зеркало. Ммда...

— Его лицо было искажено. Обрывки проводов хлестали по нему, как плети... Странно, что до сих пор не измерена скорость времени!

— Какая-то бешеная неподвижность — так мне кажется. Я однажды видел, как ветер исступленно бился о полночь, но она была неподвижна. И не однажды.

— А я, наоборот, другое видел. Но что — не помню... Одни говорят, что Истленьев исчез, другие, напротив, утверждают, что он все время виден — мерцает на перекрестке ветров... Я осенью всегда начинаю тосковать по весне, сосулькам, безумию. А что Эвелина? Я уже не могу увидеть уличного фонаря без того, чтобы не вспомнить ее и не забыть все остальное.

— Их видели вдвоем с Пермяковым. У него все те же сжатые губы, она же — очень изменилась, и даже у волос появился другой оттенок, будто бродячий фонарь бросил на них юродивый свет. Они исчезли в каком-то доме — мрачное строение, каменно-этажное. Узкие низкие окна пробиты в массивных стенах...

Свет сквозь эти окна проникает в комнаты, полуживой.

— Вы знаете, с тех пор как я увидел «Городские крыши» Ольги Розановой, я не могу забыть ни себя, ни этого неба, ни этих крыш...

 

Темнота, испещренная молчанием и голосами гостей...

 

1-Й ГОЛОС

Где мы?

 

2-Й ГОЛОС

В сплошной темноте.

 

3-Й ГОЛОС

Господи! Сколько же могут длиться эти предсмертные судороги?!

 

4-Й ГОЛОС

Всю жизнь.

 

5-Й ГОЛОС

Секунда началась и не может никак кончиться.

 

6-Й ГОЛОС

У меня полон рот звезд! Хоть упражняйся в ораторском искусстве!

 

7-Й ГОЛОС

Упражняться в искусстве последнего слова?

 

8-Й ГОЛОС

Зачем оно, если выживут одни мертвецы?..

 

1-Й ГОЛОС (после паузы)

Наше молчание стоит наших слов — то же косноязычие.

 

2-Й ГОЛОС

2-й и последний.

 

3-Й ГОЛОС

Господи! Где же твое милосердие???

 

4-Й ГОЛОС

Милосердие??? Из этих вопросительных знаков выйдут превосходные крюки для пыток.

 

5-Й ГОЛОС

Пытки отменены! Разве вы не знаете?.. Я не знаю.

 

6-Й ГОЛОС

6-ое отчаяние!

 

7-Й ГОЛОС

Хорошо, что нет бога, а то было бы плохо, что он есть.

 

1-Й ГОЛОС

Вы меня убиваете вашим 7-ым!

 

2-Й ГОЛОС

Я убиваю себя своим 2-ым!

 

3-Й ГОЛОС

Кругом слово «смерть»! Любимое слово живых.

 

4-Й ГОЛОС

Любимая тайна мертвых...

 

Наступает пауза, окрашенная шумом ливня...

 

5-Й ГОЛОС

Чтобы не сойти с ума от всего этого, я напряженно всматриваюсь.

 

6-Й ГОЛОС

Куда?

 

5-Й ГОЛОС

В циферблат молчания...

 

Этот каменный дом поразил Истленьева своими тремя мрачными этажами. Пермяков поджидал его в холодной каменной подворотне. Вход в дом был со двора.

Двое бывших попутчиков по варшавско-московскому поезду не обменялись ни словом. Они молча стали подниматься по неосвещенной крутой лестнице.

Наконец, они оказались. Но до этого были минуты тягостного молчания, когда они медленно поднимались по выщербленным ступеням. Обветшалая сырая стена провожала незнакомца взглядом безропотного калеки. Истленьев думал:

— Как мрачно!..

Как мрачно Пермяков думал! Это тройное безмолвие — Истленьева, Пермякова и каменных стен — становилось невыносимым себе самому. Мучительный стон готов был вырваться из скрюченного железа перил...

 

ПЕРМЯКОВ

Ну, что? Вот и пришли... Вот здесь...

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Здесь?.. Да, здесь темно...

 

ПЕРМЯКОВ

Присаживайтесь... Вот стул... этот, кажется, еще держится... А что, легко вы меня отыскали?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Легко... очень легко... Да я и не искал совсем. Вы ведь мне адрес сами давеча сообщили. Но я не искал. Ноги сами сюда привели. Я еще издали, как увидел этот дом, подумал: «Наверное, здесь».

 

ПЕРМЯКОВ

Вот ведь как... Только бледны вы очень... Говорите, что спокойны, а сами бледны, как мертвец.

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Да разве я говорил?

 

ПЕРМЯКОВ

Что ж, мне послышалось?

 

ИСТЛЕНЬЕВ

Н-нет... тогда бы и мне послышалось... Я устал... да и болен был... вот и...

 

ПЕРМЯКОВ

Вот и дом этот, к тому же. Да?.. Я знаю... Сейчас про Эвелину хотите спросить? Я знаю...

 

Пермяков с кривой усмешкой глянул на стены, будто знал, о чем и они хотели спросить.

В комнате ничего, кроме койки из покрашенного железа, стола и двух стульев. Окно было пробито в толстой стене, низкое и узкое, как бойница. Свет проникал в комнату такой слабый и тусклый, что его присутствие начинало щемить душу, словно присутствие неизлечимо больного...

 

ПЕРМЯКОВ

Помните поэта... из бывшей компании? Я его забыл, а две строчки стихов помню:

Каково! А?.. Надо же! «насквозь себя увидел»! Ну и поэт! Ну и «силен»!..

 

ИСТЛЕНЬЕВ (тихо)

Да... Я помню...

 

Дверь, ведущая в другую комнату, была плотно затворена. Окно хрупко держало свет, словно мать — больное дитя.

Они замолчали. Истленьев вдруг вспомнил маленькую Мадлон, Швейцарию.

— Было ли это? Или никогда не будет? — подумал он.

Молчание стен и молчание этих двух людей сливалось в одно тягостно-каменное безмолвие...

 

Подчиняясь молчанию разума, толпа медленно продвигалась в сплошной темноте. Левицкий и Куклин, стиснутые людьми и стенами.

 

КУКЛИН

Небо без носа. Провалился.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Это кошмарно. Или, если хотите — да.

 

КУКЛИН

Я только что от. У нее уже знают.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Она?

 

КУКЛИН

Бледнее обычного, но не бледнее, чем в прочие необычные дни.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Вот и все.

 

КУКЛИН

Тут же предложили игру.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Невозможное становится возможным.

 

КУКЛИН

Кого-то среди нас не хватало. Кого — неизвестно. Он не явился.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Я вас поздравляю, с чем вас и поздравляю.

 

КУКЛИН

Потом стали появляться числа. Сначала четные, потом нечетные, потом и другие. Стоял скрежет.

 

ЛЕВИЦКИЙ

Слышу.

 

КУКЛИН

И вдруг увидели: нет неба!

 

ЛЕВИЦКИЙ

Оно было нечетного цвета...

 

Пермяков, Истленьев и время постепенно исчезали в сгустившейся темноте. Истленьев боялся взглянуть на закрытую, ведущую в другую комнату, дверь. На лице Пермякова оставалась все та же усмешка...

— Что, боязно? — спросил тихо он.

— Н-нет...

— Нет?.. А сами весь дрожите, как тогда... в поезде... Да уж что там, я ведь, знаете...

— Знаю...

Пермяков вдруг вытащил из кармана белоснежный платок. Темнота сразу бесшумно заслонила окно. Пермяков заметил невольное движение руки Истленьева.

— Что? — спросил он. Его лица не было видно. Усмешка, казалось, передалась темноте.

— Как вы платок... вдруг достали!.. Я вспомнил сразу...

— Вот и она... сразу... вспомнила... — еле слышно вымолвил Пермяков и как-то странно заговорщически кивнул в сторону запертой двери.

Наступило молчание. Окно угасло давно. Темнота не оставила ни окон, ни стен.

Темнота взяла лицо Пермякова и, покачивая им, смотрела на сгорбившегося на своем стуле Истленьева. Усмешка исчезла, только два глаза, огромные, как безумие, остались на этом лице.

Темнота голосом Пермякова? Или Пермяков голосом темноты? Истленьев вдруг услышал быструю, захлебывающуюся, бессвязную речь.

Начался бред...

 

Темнота, казалось, сделала усилие, чтобы еще более сгуститься. Невидимые железные крыши со свистом разрубали пространство. Время проникало сквозь стены, как темнота сквозь окна.

Несколько неподвижных голосов прозвучало:

 

1-Й ГОЛОС

Странно, зеркало, отражая лицо слепого, само остается зрячим.

 

2-Й ГОЛОС

Так же и часы: спокойно тикают, отражая безумие.

 

3-Й ГОЛОС

Так же и окна: почернели от ливня.

 

4-Й ГОЛОС

А мы — побелели.

 

5-Й ГОЛОС

Но этого ведь не видно.

 

4-Й ГОЛОС

Зато слышно.

 

6-Й ГОЛОС

Я не знал, что в темноте можно слышать.

 

7-Й ГОЛОС

Голоса безумцев!

 

1-Й ГОЛОС

С 1-го по 7-й.

 

2-Й ГОЛОС

Мы — заживо мы.

 

3-Й ГОЛОС

Похоронены вместе со временем.

 

4-Й ГОЛОС

Если время мертво, то что же тогда эхо?

 

5-Й ГОЛОС

Скелеты секунд.

 

6-Й ГОЛОС

Тише! вы заглушаете ливень...

 

Наступило молчание.

 

7-Й ГОЛОС

Но что это?!.

 

Не стало слышно ни звука. Навстречу окаменевшим гостям в окнах появился дневной ослепительный свет. Ливень прекратился так же неожиданно, как и не прекращался.

 

Когда, наконец, в комнату к Пермякову вошли люди, их взорам открылась следующая картина:

На железной койке лежал в полубессознательном состоянии Пермяков. Он то вдруг начинал бредить, выкрикивать что-то бессвязное, называть странные забытые имена, то затихал.

У его изголовья сидел некто призрачный и, склонившись, гладил прозрачной рукой волосы и лицо больного. Призрак был едва различим в утренних сумерках и казался скорее дуновением болезненного оконного света. Он растаял в воздухе, как только к нему приблизились.