… И вот я в зале бизнес-центра. Все так богато и бесценно на фоне бедных россиян. Скорей всего — не помудрела, всех тайн глубинных не узрела, но с удовольствием смотрела кино                 из жизни марсиан.

Молодая гладкая кобылка к нам из фитнес-клуба прибрела и вещала ласково и пылко про свои победные дела. Рада я ее победам тоже, и раздрая между нами нет… Только мы — по гривам и по коже — из конюшен разных и планет!

Жизнь опять становится пустой. Утешаюсь тем же примитивом: «Мы не навсегда, мы — на постой…» — стало убеждающим мотивом.

Жизнь на удивление пуста. А ведь всеми красками светилась! Это здесь. А где-то там — не та, будь на то, конечно, Божья милость.

Там мы все расставим по местам, все ошибки прошлые итожа. Но понять бы: где же это — «там»? Может, здесь и там — одно и то же?

Может быть, и эти мы — и те, и тогда, должно быть, все едино… В душной тесноте и в пустоте только быть собой необходимо.

И, еще до Страшного Суда, вдруг открыть в согласии с судьбою: «Мы — не на постой, мы навсегда!» и заполнить пустоту собою.

… И поняла я                        в непривычной праздности, бесповоротно,                          зло,                                    до слез из глаз: дни будут состоять из мелких радостей, ну а большие —                             больше не про нас.

Как на войне —                          в обидной непригодности того, чья плоть бессильна и больна, не пристегнуть мне бесполезной гордости к размытому понятию:                                       страна.

А уж гордиться,                         хоть какой,                                             зарплатою, обилием бутылок и ветчин и аккуратной на душе заплатою, приличной и смиренной, —                                              нет причин.

Смятенны чувства,                                но логична логика. Она поможет одолеть беду. И Шарика себе,                               а может, Бобика я по ее наводке заведу.

И, что бы там под ухом ни трезвонили, забуду о призванье и судьбе. … Пока мне долг                              работника и воина жестоко не напомнит о себе.

Мне б написать, пока не позабыла, в подробностях про эти десять дней. Не пишется. А столько, столько было! Но сами факты, видимо, сильней. (Вот так, когда один российский парень — дотоле, разве, с близкими знаком, — когда в полет отправился Гагарин, стихи об этом были пустяком.)

…Начну с мостов. Шикарный несказанно, веселый, как живое существо, плыл над Нью-Йорком нежный Верразано, а рядом и вдали — того же сана — различные подобия его. Мосты, мосты! А если, в самом деле, пора забыть о поиске врага, поверив в то, что, наконец, сумели вы нас соединить, как берега?!

Договоримся, город: мы — не судьи, скорей, любой — любим, а не судим. Под небом жизни мы — всего лишь люди. И все на бочке с порохом сидим.

Мой теплый взгляд — не ложь и не усталость, хоть жизнь и утомительно текла. Но потому, что мне с лихвой досталось, тебе осталась толика тепла.

Давай не по-английски, не по-русски — безмолвно позабудем о былом, хлебнем из океана без закуски и тихо обменяемся теплом. Оно пойдет на пользу в каждом стане, и мы с тобой делились им не зря. Настанет ночь, и холоднее станет: ведь все-таки вращается земля.

Ты ночью — как молитва, как «Осанна!», благословенье, восхищенье, спор. …В пространстве растворится Верразано, и весь Нью-Йорк, и весь земной простор.

Как завишу я от слов, от кирпичиков звучащих, птиц, поющих в гулких чащах, — этих властных слов-основ. Слушаю, глаза закрыв, и смеются в каждой строчке слов горячих уголёчки, ладятся в цепочки рифм. Я листаю словари, я к словам любовь питаю, я молю их и пытаю — то извне, то изнутри.

К разным разностям глухи, из неведомого мира, где душе диктует лира, появляются стихи. Из моих смятенных снов, из долин и далей звездных мне звучит, светло и грозно, тайный колокольчик слов…

Все пойму на выдохе и вдохе и пойду с другими заодно мимо жизни, около эпохи — ибо нам вмешаться не дано. Не умру от голода и жажды, что-нибудь и мне перепадет… И с эпохой разминусь однажды: я пройду — или она пройдет.