Смерть Влада в 1476 году не положила конец слухам о его похождениях, которые создавали сочинители памфлетов, устных и письменных. Но всё это вписывается в общий контекст появления европейских монархий на заре современности и противоречий между суверенами и создаваемыми государствами. Похожий конфликт произошёл между папой и Церковным собором в начале XV века, когда пытались прийти к единому решению относительно участия Церкви в делах государства, а также о роли посредников между папой или советом, сувереном и народом. Карикатурным противником суверена, конечно, был тиран, который ещё со времён Античности был одним из главных персонажей политических опусов. Учёных и правителей волновал вопрос, насколько законным было противостоять тирану и даже убивать его вопреки клятве верности, которая связывала вассалов и подчинённых. В начале XV века ситуация склонилась на сторону посредников и совета: в 1400 году румынский король Венчеслас (1376–1400) был свергнут голосами семи избирателей, а Церковный совет в Пизе (1409) и Констанце (1417) таким же образом освободил от полномочий папу. Во второй половине XV и в начале следующего века взлёт европейской монархии и религиозные войны усиливали суверенов и поднимали их авторитет среди подданных, таким образом лишний раз доказывая преимущество светского над духовным.

Именно в контексте этого меняющегося общества интересны образ Дракулы и те уроки, которые он мог бы преподать. Был ли он просто тираном или же великим правителем нового времени?

В связи с этим во внимание обязательно нужно принять два момента. В первую очередь атмосферу, в которой с 1463 года появился такой человек, как Дракула: центральная германоязычная Европа, ставшая после 1517 года католическо-протестантской. Второй момент касается Московской Руси, Румынии и Балкан, регионов преимущественно православных, где язык культа и культуры был славянским, а также греческим и турецким. В этом пространстве Дракула представлялся великим правителем, вызывавшим священный ужас, вдохновившим тирана XVI века, русского царя Ивана Грозного.

«История воеводы Дракулы»

Мы уже рассказывали о появлении памфлета о валашском князе, который выпустили в Вене в 1463 году с его портретом на обложке. По меньшей мере четыре раза переписанный, он был введён в произведения папы Пия II и Томаса Эбендорфера. Передаваясь устно благодаря песням мейстерзингера Михаэля Бехайма, рассказы о зверствах Дракулы нашли отклик в хронике монастыря Мелк в 1477 году. Последняя глава «Анналов Мелка» рассказывает о поимке Влада, его обращении в христианство, возвращении на трон, потом о его смерти от рук подданных. Автор этой записи был простым монахом Трансильвании, Ян Медиас (Межие), настоятель Мелка в 1483 году, известный также под именем Ян Трансильванский или Йоханнес де Септем Кастрис (Johannes de Septem Castris).

Таким образом, мы видим, что интерес к князю Валахии не угас после 1463 года и о нём знали в Венгрии, Трансильвании и Валахии. Эти истории передавались торговцами, монахами или людьми, жившими в Буде в окружении Матиаша Корвина.

Тем не менее рассказ «История воеводы Дракулы», перепечатанный вновь, выдержал ещё тринадцать изданий между 1488 и 1568 годами. Все они появились в Германии, в больших имперских городах: пять в Нюрнберге (1488, два издания; 1499, 1520, 1521), три в Огсбурге (1494, 1520–1542, 1559–1568) и по одному в Любеке (1488–1493), Бамберге (1491), Лейпциге (1493), Страсбурге (1500) и Гамбурге (1502).

Первое издание в Нюрнберге принадлежало Марку (Марксу) Айреру и было датировано 14 октября, Днём святого Каликста. Айрер был родом из Нюрнберга и учился в университете Ингольштадта. Будучи странствующим печатником, с 1483 года он издавал альманахи на латыни, популярные немецкие книги в Нюрнберге, потом продолжил в Регенсбурге (1490), Бамберге (1492), Ингольштадте (1496), Эрфурте (1498) и во Франкфурте-на-Одере (1502). Его издание «Истории воеводы Дракулы» воспроизводит изданное в Вене в 1463 году, но исключает несколько историй, немного меняет порядок остальных и добавляет новую — о казни льстивого монаха и вознаграждении честного. Все остальные издания перепечатывали вариант Айреры, за исключением трёх (Огсбург, 1494; Нюрнберг, 1499; Страсбург, 1500), которые досконально воспроизводят текст инкунабулы 1463 года. Тринадцать раз воспроизводился на обложке портрет Влада, но все они очень сильно отличались один от другого: самый ранний использованный портрет написан турком, султаном Сулейманом Великолепным, а страсбургское издание украшает известная сцена пиршества Дракулы под трупами пронзённых им людей; ещё одно издание смело представляет сцену распятия, характеризуя его таким образом в глазах христиан.

Было ли возобновление интереса к личности лишь любопытством или же оно имело какие-то определённые цели? Говоря другими словами, Марк Айрер, а позже и Петер Вагнер, также напечатавший книгу в 1488-м в Нюрнберге, сделали это лишь в угоду читателям большого города? Или же речь шла о приказе, давлении извне, которое преследовало какие-то другие цели? В отсутствие доказательств перечитаем финал рассказа:

Немного спустя король Венгрии его поймал и долго держал в заключении. Позже он был крещён в городе Буде и покаялся. После этого король снова назначил воеводу Дракулу князем, как и раньше. Говорят, что после этого он сотворил много добрых дел.

Сопоставим этот абзац с выдержкой из издания 1463 года:

И они окружили его и заключили в тюрьму. Он жив и по сей день.

Текст, который мы видим у папы Пия и у Томаса Эбендорфера с ремарками Леонарда Хеффта:

Пойманного привезли в город Буду, и он до наших дней находится в заключении.

В «Анналах Мелка» в 1477 году записано:

Пойманный, закованный в цепи и, что удивительно, сначала обращённый в христианство, он был возвращён на трон, а позже убит своими же приближёнными.

Издание 1488 года очень важно, поскольку оно сообщает о деятельности Матиаша Корвина, положившего конец тирании Дракулы, заставшего его раскаяться и сделавшего из него добропорядочного христианина (или просто христианина), который позже сотворил много хороших дел. Таким образом, гонитель бояр и саксонских торговцев Трансильвании, тиран, жаждущий крови своих подчинённых, палач и истязатель более сотни тысяч жертв, вернулся в лоно церкви после покаяния и, искупив свои бесчисленные грехи, снова снискал расположение короля Венгрии.

Мы полагаем, что этот текст объясняет причины перепечатки рассказа в 1488 году в Нюрнберге. Действительно, этот город в то время, по словам Мартина Лютера, был «глазами и ушами Германии — он видел и слышал всё и вся». Процветающий центр торговли, поддерживающий связи с Венгрией и Ближним Востоком, это был самый благополучный город Германии. В длительном конфликте с Фредериком III в 1458 году из-за возвращения королевской короны Венгрии, а позже из-за изменения пунктов договора при Винер Нойштадте в 1463 году, Матиаш Корвин искал поддержки у немецких городов. В 1485 году после оккупации Вены король приказал напечатать афиши с враждебными заявлениями по отношению к императору, которые сильно разозлили последнего. Два года спустя, в 1487 году, войска Матиаша Корвина овладели любимой резиденцией его противника — Винер Нойштадтом, отныне осаждённом со всех сторон.

Военная кампания 1482–1487 годов была следствием отказа Фредерика III изменить статью договора при Винер Нойштадте, предусматривающую, что только законные наследники Матиаша Корвина смогут надеть венгерскую корону. У последнего было два брака — с Катериной Подебрад в 1461-м и Беатрис Арагонской в 1476-м, но ни от одной не было детей. Между тем от связи со знатной женщиной из Вены у него был сын Янош Корвин, родившийся в 1473 году, которого он провозгласил наследником трона в 1485-м. Своей властью в 1487 году Матиаш женил своего сына на Бианке Марии Сфорца, дочери герцога Миланского, Людовико Моро. Заняв Вену и всю нижнюю Австрию, он провозгласил себя герцогом Австрии и намеревался заставить Фредерика признать его сына законным. Именно из-за этого он искал поддержки Нюрнберга и других имперских городов, представленных в сейме,— тех, кто мог повлиять на решение императора.

Но была ещё одна причина: Матиаш Корвин очень хотел установить в Венгрии национальную централизованную монархию, которая делала из короля «закон во плоти» и нейтрализовала власть местной аристократии и церкви. Система опиралась на армию и бюрократию, управлявшую ресурсами государства. Эту концепцию современного государства можно наблюдать, например, у Людовика XI во Франции, у Генриха Тюдора в Великобритании, у Сфорца в Милане и Медичи во Флоренции, она требовала надлежащего идеологического подхода, концентрирующего власть в руках одного суверена. Чтобы достичь этой цели, Матиаш Корвин призвал итальянских и венгерских гуманистов, использовал историографию, книгопечатание, меценатство, латинскую и народную поэзию и даже печатные памфлеты.

Король также курировал публикацию «Венгерской хроники» (Chronica Hungarorum) протонотария Яна Туроша, которая появилась в двух частях в 1488-м в Брно и Огсбурге. Эта хроника превозносила национальную монархию Корвина перед требованиями Габсбургов. В то же время Матиаш Корвин заказал другому гуманисту, итальянцу Антонио Бонфини (1434–1503) другую историю Венгрии, в которой «доказывалось», что румынская семья Корвина была воскрешена божественным приказом для правления Венгрией. Присоединение генеалогии короля к gens Corvina было первым в своём роде и породило много последователей в Польше, Литве, Пруссии, Германии и даже в России — великий князь Василий III таким же образом стал потомком скандинавской династии Рюриков, предками которой были родственники Октавиана Августа.

К сожалению, Бонфини закончил свой труд уже после смерти Матиаша Корвина, он был напечатан лишь в 1543 году. Рассказы же о зверствах Дракулы над саксонскими торговцами, напротив, ходили по всей Германии и обрастали новыми слухами, что видно в издании 1499-го в Нюрнберге и 1500 года в Страсбурге.

Преждевременная смерть Матиаша Корвина в 1490 году, в возрасте сорока семи лет, предвосхитила конец национальной венгерской династии на троне государства, но не завершила конфликт с Габсбургами. В этот раз Максимилиан, сын Фредерика III, был избран королём Румынии в 1486 году, он вернул Австрию, захватил Венгрию, на корону которой претендовал. Венгерская аристократия не принимала во внимание кандидатуру Яноша Корвина и выбрала королём Владислава Ягелло Богемского, остановившего наступление своего соперника и заключившего с ним мир при Пресбурге (1491). Этим договором признавалось право Максимилиана на трон Венгрии после смерти его предшественника, не имевшего законных наследников. Поскольку у Владислава Ягелло от брака с Анной де Фуа, графиней Кандальской, был сын Людовик, родившийся в 1506 году, он и наследовал трон, но умер в 1526 году на поле битвы при Мохаче против Сулеймана Великолепного. Тогда венгерская и богемская короны перешли к Фердинанду Габсбургу, брату Карла V и внуку Максимилиана, женатого на Анне, сестре Людовика Ягелло.

Против этого выступили Ян Заполяй, а позже его младший сын Сигизмунд — и одного, и другого поддерживали турки, которые заняли Буду и центральную Венгрию, а претензии Фердинанда на корону так и остались не удовлетворёнными. Именно в такой ситуации Леопольд I (1658–1705) завоевал Венгрию и Трансильванию, ставших частью империи Габсбургов вплоть до 1918 года.

Воплощение зла

Во всех этих рассказах жестокости, приписываемые Дракуле, были сравнимы с издевательствами Мехмеда II, которые тоже фигурируют в разных исторических рассказах. С середины XV века католическая церковь служила «мессу по туркам», последний вариант «missa contra pagano», и идентифицировала Мехмеда II как Антихриста 1453 года, когда пал Константинополь. Тогда же пытки, применяемые Мехмедом и Дракулой, попали в длинные списки убийств мучеников церкви. Из них можно узнать, например, о святом Лоренцо, поджаренном на огне; святых Бартоломее и Криспене де Суассон, кожа которых была содрана на ремни; святом Фелиситасе, хранившем головы семерых казнённых сыновей; святом Дени, обезглавленном, святых Викентии Сарагосском и Эулалии Мериде, чья грудь была разорвана раскалёнными крюками; о святых Иосифе и Петре Веронском, которым разрубили головы; святом Георгии, распиленном пополам. Инструментов для пыток было предостаточно: металлическое колесо, на нём умерли святые Катерина, Кристина и многие другие мученики; клещи, которыми вырывали зубы святым Аполлонии и Февронии; бронзовые вилы, раскалённые докрасна на огне, от них погибли святые Пелагия Тарская, Евстафий, Барбарус; ботинки с гвоздями внутри, в которых заставляли бегать мучеников — святых Трифона и Евстрата; чан с кипящей водой или смолой, использовавшийся для пыток святых Сиприена, Жюстины, Фаусты, Юлиана Никомедийского, Люсии Сиракузской; и, конечно, многочисленные хлысты, кнуты, сабли, копья — привычные орудия для пыток христиан. Не забудем ещё и о длительных пытках, которым подвергались святые Георгий (на протяжении семи лет), Кристина, Клемент д'Ансир (двадцать восемь лет).

Специалист по средневековому праву Раду Константинешку сравнил пытки Дракулы с теми, которые предусматривались саксонским правом в Трансильвании, в центральной и юго-западной Европе на протяжении второй половины XV века. Изучая Codex Altenberger, названный по имени королевского судьи из Сибиу, современника Дракулы Томаса Альтенбергера, Константинешку выяснил, что саксонцы из Трансильвании до создания настоящего законодательства Венгрии использовали несколько источников: сборник немецкого права «Швабское зерцало» (Der Schwabenspiegel), скопированный несколько раз в Вене и Винер Нойштадте между 1448 и 1463 годами, потом в 1468–1477 годах в Огсбурге; право Магдебурга; право Иглау, используемое также в Сербии, а потом в Оттоманской империи; а также Нюрнбергское право, печатаемое с 1484 года.

Все эти кодексы, как декреты и приказы короля Венгрии, отличаются между собой лишь степенью жестокости наказания, как и русский «Судебник» Ивана III от 1497 года, вдохновлённый, вероятно, теми же источниками благодаря Фёдору Курицыну. Из этого следует оригинальный вывод: Влад, мучая и подвергая пыткам саксонцев в Трансильвании и своих румынских подданных в Амласе и Фагараше, не причинял им ничего такого, чего не было бы записано в их собственных законах. Некоторые из этих пыток рассматривались как «Божья кара», например огненные или водные наказания за грабежи или выпуск фальшивых монет. В этих кодексах торговцы, которые не уважали коммерческие и таможенные предписания, приравнивались к грабителям и подвергались жестоким пыткам, как и клятвопреступники, колдуны, отравители, прелюбодеи, поджигатели и отцеубийцы. Сажание на кол было всего лишь румынским и венгерским вариантом восточных пыток. Серьёзные наказания применялись к торговцам, не уважавшим коммерческие законы, а также к нищенствующим монахам, которые использовали вьючных животных или повозки на двух или четырёх колёсах, чтобы перевозить милостыню.

Для Константинешку действия Влада стали результатом приведения в жизнь юридических проектов своего времени, а отнюдь не кровавыми фантазиями тирана. Это исследование представляет, вне сомнения, серьёзный экскурс в малоизученную историю средневекового права, чрезвычайно жестокого и, на наш взгляд, просто недопустимого. Тем не менее оно, по крайней мере, не доводит до тошноты, как при прочтении немецких памфлетов 1463-го и 1488–1568 годов, рассказов Михаэля Бехайма или отчётов Бонфини.

Ничего удивительного в этом не было. В 1480 году великий воевода Негул, советник князя Басараба IV Тепелуша («младшего Пронзителя»), написал письмо знати Брашова. Перечислив всё, чем его князь недоволен, он обратился к истории (не забудем, что после смерти Дракулы прошло три года):

Я, желающий вам добра, говорю: «Не принимайте советов врагов моего князя и не принимайте их на ваших землях и в вашем регионе, не оказывайте им гостеприимство, но скорее изгоняйте их. Помните ли вы, кто начал сажать людей на кол? Это всегда были изгнанники, а ведь это вы воспитали среди вас князя Дана [III]. Именно поэтому и князь Влад вызывает у вас сожаление, а ведь он столько зла сделал вам: начал сажать людей на кол и принёс раздор в страну. Так что поразмыслите над этим, я повторю, я не лгал вам никогда, не лгу и сейчас — правду говорю вам, мне не стоит напоминать вам, что вы умны и мудры, поступите так, как велит вам долг.

Набожный князь?

Теперь мы видим, что Дракула не изобрёл никаких новых пыток, которые не упоминались бы в средневековых кодексах или мартирологах. Интересно было бы сравнить его образ мучителя, принятый в церкви и среди христиан, с историческими фактами.

Мы знаем, что Влад стал православным христианином, как и большинство жителей Валахии. Князь участвовал в строительстве по крайней мере двух церквей — Таргсор и Комана, а возможно, и в Снагове, куда он также приносил дары. Он одаривал и утверждал привилегии двух монастырей на мосте Атос — Сент-Пантелеймон (Руссикон) в 1457-м и Филотеу в 1460/61 году. Монастыри Козиа, основанный его дедом, и Тизман, ещё более древний, получили от князя право собственности и освобождение от некоторых налогов в 1457 и 1458 годах. Напомним для сравнения, что Владислав II, который правил девять лет, построил только одну церковь, а Стефан Великий (1457–1504) возвёл первую церковь спустя лишь десять лет после правления. Влад же построил две или три церкви за шесть лет царствования.

Зная о том, что Влад был весьма стеснён в средствах, мы можем его охарактеризовать как человека очень набожного и преданного церкви. Но при этом немецкие памфлеты представляют его как нового Ирода, Нерона или Диоклетиана, ненавистника церкви и её слуг, хулителя религии: он сжёг церковь Святого Варфоломея в Брашове и осквернил церковные одеяния и символы, сажал на кол свои жертвы и пировал среди них. В «Анналах Мелка» упоминается уникальная деталь: он даже ел на главном алтаре.

Тем не менее все надругательства Дракулы касались только католических церквей, принадлежавших городу Брашову, с которым он находился в конфликте. А гонения священников и монахов, также католиков, объясняются теологическими дискуссиями, где князь имел смелость интерпретировать доктрину лучше, чем религиозные мужи.

Священник проповедовал, что грехи не будут прощены, если не вернут вещи, добытые нечестным путём. Дракула пригласил этого священника к своему столу. Потом князь надломил свой хлеб и смочил его в еде, а священник взял один кусочек этого хлеба своей ложкой. Тут князь повторил то, что сказал ему священник в своей проповеди о грехах и т. д. Священник ответил: «Да, это так. господин». А Дракула спросил тогда: «Так что же ты берёшь мой хлеб?» И велел в тот же час посадить его на кол.

Михаэль Бехайм рассказывает о двух цистерцианских монахах, просивших милостыню:

Однажды встретились ему / два монаха из прихода Святого Бернара, / которые шли босыми. / Они просили милостыню, / умоляли оба в один голос, / Дракула сказал им: / «Как же несчастна ваша жизнь»,— / на что они ответили: «Господин, / мы хотим так достичь вечного царствия», / а он спросил: / «Хотите ли вы оказаться там быстрее?» / Они ответили: «Да, господин! / Мы об этом мечтаем, / ведь таким был умысел Господень»,— / на что князь кивнул: «Я помогу вам / быстрее отправиться на небо»,— / и он распял их тут же, / сказав: «Вот моё дело принесло вам добро». / Эти два брата / оставили при дворе Дракулы / осла, который / перевозил их скарб, питание, хлеб / и то, что Господь / послал им. / Этот осёл вышел на улицу / и начал реветь, / на что Дракула сказал: «Идите и посмотрите, / от чего такой шум». / Его слуги сказали ему: «Эти два монаха / оставили там осла, / и это он создаёт столько шума». / Дракула сказал им: «Без сомнения, / он тоже хотел бы быть на небе со своими хозевами, / я должен помочь / ему скорее встретиться с ними». / Дракула велел поймать осла / и посадить его на кол / рядом с хозяевами.

Третий эпизод, его нет в напечатанных рассказах, передаёт разговор Влада Дракулы с двумя босыми монахами Михаилом и Хансом из монастыря Горрион (Горнийград, Обербург, недалеко от Любляны), изгнанных из Валахии. Этот монастырь стал с 1461–1462 годов резиденцией епископов Любляны, которые изгоняли оттуда монахов, вынужденных искать убежище в австрийских монастырях, особенно в Мелке и Ламбахе, где и находились до начала XX века. Копии «Истории воеводы Дракулы» сделаны с инкунабулы 1463 года. Трое монахов — Михаил, Ханс и Яков — нашли убежище в Валахии, вероятнее всего, в католическом монастыре Тырговиште. Именно здесь они и встретились с Дракулой, который возвращался с кампании 1462 года на юг Дуная. Сначала князь спросил брата Михаила:

Дракула задал ему несколько вопросов / и спросил, верит ли он / и помнит ли он, / что произошло, / видел ли он / в раю всех этих людей, / которых Дракула убил. / А потом сказал молиться, / всеми молитвами просить Бога за него. / Потому что многих святых / и обычных людей он отправил на небо.

Ответ брата Михаила соответствует тому, что приводится в печатной версии «Истории воеводы Дракулы»:

«Господин, / ты тоже можешь получить избавление, / поскольку Господь добр и спас много людей, / даже если к нему поздно обращаются».

В ответ на вопрос Дракулы: «Скажи мне, монах, а что меня ждёт?» — брат Ханс сказал тирану, что он приговорён к вечным мукам, что даже дьявол откажется от него, что кровь невинных найдёт отмщение, всех посаженных на кол от руки самого князя.

Любопытно, как этот эпизод, рассказанный Михаэлю Бехайму очевидцем, деформировался в немецком рассказе 1488 года:

Два монаха пришли в его страну, он пригласил их к себе, что и должно было сделать; он заговорил с одним из них и спросил, что хорошего говорят о нём. Монах испугался и сказал: «О вас говорят только хорошее, говорят, что вы добропорядочно верующий». Дракула отослал этого монаха и просил позвать второго, которому он задал тот же вопрос, что и первому. Тот подумал: «Я всё равно умру, поэтому скажу ему правду»,— и сказал: «Вы самый страшный тиран, и я не видел никого, кто хорошо говорил бы о вас, и вы это прекрасно знаете». Тогда Дракула сказал ему: «Ты сказал мне правду, ты сохранил себе жизнь»,— и отпустил его. А потом послал за вторым и попросил сказать правду — монах повторил всё то же. Тогда Дракула сказал: «Возьмите его и посадите на кол за его ложь».

Эта перемена очень важна и показывает, до какой степени нужно быть осторожным, интерпретируя напечатанный рассказ как исторический источник. Это наблюдение относится также и к русскому произведению, к которому мы обратимся чуть позже, оно изменяет эпизод, подгоняя его к политическим реалиям того времени в России: полемике между сторонниками включения церкви в сферу ведения государства и адептами отречения её от мира.

Доказано, что все преследуемые Владом монахи были католиками. Недоверие Влада к нищенствующим монахам и проповедникам этой конфессии понятно, если мы изучим историю Валахии и Молдавии. Православие среди большинства румынского населения обеих стран и Трансильвании укрепилось со времени создания в XIV веке центров архиепископства, зависевших от патриархата Константинополя. Усилия короля Венгрии по возвращению их в лоно католической церкви вылились в давление на князей и их семьи. Это было наиболее очевидно в Трансильвании, где инквизиторы заставляли крестьян, зависимых от хозяев-католиков, целовать изображения их господ. Православные священники заключались в тюрьму или изгонялись из родных деревень, особенно в XIV и первой половине XV века. В Валахии и Молдавии католические проповедники имели все свободы этой конфессии, но формально им запрещалось навязывать католицизм православным. К тому же Молдавия предоставила убежище многим еретикам и гуситам из Венгрии и Богемии. Здесь им предоставлялась свобода совести и культа, в которой отказывали на родине. Похожие случаи происходили и в Валахии, но, к сожалению, плохое состояние документов не позволяет нам узнать подробности. Короли Польши и Венгрии выдавали себя за проповедников румынских католиков, так что каждый конфликт с князьями Валахии и Молдавии выливался в религиозную сферу. Таким образом, мы видим, что преследования Дракулой католических монахов было лишь следствием плохих отношений с Венгрией и Трансильванией во время его правления.

Вспомним, что в Валахии, как и в Молдавии, католическая иерархия сложилась во второй половине XIV века. Епископат Куртя-де-Арджеш был основан в 1381 году, а его первыми настоятелями были францисканцы и доминиканцы. Во времена Влада епископы де-Арджеш — сначала некий Поль (до 1452–1458), после его смерти доминиканец Жак Рише (1458–1466) — могли спокойно править своей паствой. Католики Кымпулунга с последней четверти XIII века располагали приходской церковью и монастырём, посвящённым святой Елизавете Венгерской. Он даже ездил в Тырговиште, где была приходская церковь, по меньшей мере с 1417 года, и францисканский монастырь, построенный немногим позже 1440-го. Другие католические общины трансильванского происхождения, по общему правилу Венгрии и Саксонии, жили в городах Рымникул-Выльча и Брэила. Их статус в стране приравнивался к меньшинству: с ними и их религией мирились. Румыны по отношению к инакомыслящим (евреям и армянам) вели политику «хорошей войны», tolerance hostile (это выражение принадлежит историку Сербану Папакостеа).

Рассказы также затрагивали темы бедных и нищих Валахии, приговорённых Дракулой к костру. Издание 1463 года называет цифру в две сотни жертв. Не комментируя, Михаэль Бехайм, настаивающий на шести сотнях убитых, приписывает Дракуле ещё и пренебрежительное выражение: «Эти люди ничего не стоят»,— а памфлет 1488 года — циничную эпитафию: «И он сказал, что они бесплатно ели, потому что не могли за еду заплатить».

Русский рассказ имеет мораль гораздо более глубокую, чем немецкие рассказы в прозе и стихах, но его историческая ценность сомнительна. Впрочем, анализ, который последует далее, поможет нам разобраться.

В связи с сожжением нищих возникают ещё вопросы: памфлет 1488–1493 годов, напечатанный Варфоломеем Готаном в Любеке, уточняет, что речь шла о «ненастоящих нищих», и это, конечно, радикально меняет смысл. А. Пиппиди подтверждает эту историю фактом, упоминаемым в 1300 году в анекдоте, рассказанном Эвзелино III Романским. В итальянском рассказе нищие, которым тиран дарил новые одежды, требовали назад свои старые лохмотья, т. к. в их карманах были спрятаны золотые и серебряные монеты. То же сомнение вызывают рассказы о сокровищах короля даков Децебаля и готского короля Аларика I де Бузенто, якобы закопанных Дракулой.

Эпизод же с сожительницей Влада, которой он приказал вспороть живот, чтобы «увидеть, где был он сам и где лежало его дитя», напоминает смерть Агриппины и посмертные ласки Нерона.

В конце концов, преследования цыган (эпизоды номер 18 и 32 памфлетов 1463 года, эпизоды 16 и 26 издания 1488 года, стих 365-395 поэмы Михаэля Бехайма), помимо описания жестокостей, искажают факт отказа Дракулы принять привилегии, которые получили кочевники от императора Сигизмунда Люксембургского.

С публикацией в Базеле в 1543 году истории Венгрии Бонфини (Rerum Ungaricamn decades tres) свет узнал о новых жестокостях Дракулы. Там мы находим описания пыток, применяемых к пленным туркам, ступни которых, предварительно намазанные солью, облизывали козы, и их язык сдирал кожу. Также там описан эпизод об итальянских послах: перед князем они не приподняли свои береты, носившиеся под шляпами,— им прибили их гвоздями. В варианте Бонфини послы были турецкими.

Отрывок из Бонфини воспроизводился и Себастьяном Мюнстером (1489–1552) в его известной «Вселенской космографии», (Cosmographie universelle, Базель, 1544), которая много раз издавалась на латыни, немецком, итальянском, французском, английском и чешском языках. Это произведение рассказывает больше о зверствах Дракулы, чем все предыдущие. Расположение и группирование отдельных эпизодов облегчает их поиск, как и их использование проповедниками и моралистами по всей Европе. Благодаря (или из-за!) «Космографии» Мюнстера история Дракулы стала известной всему миру.

Дракула «возлюбленный»

В своей собственной стране и в Венгрии валашский воевода должен был стать важным политическим и «правдивым» персонажем. Всё началось в 1524 году, когда патриций Мишель Босиньоли (Бочинич) опубликовал открытое письмо Жерару де Плэну, господину де ля Рош, одному из секретарей императора Карла V. Босиньоли жил в Валахии во времена Михни I (1508–1510), и его письмо было рассмотрено как исторический документ, отчёт об экономических и военных ресурсах страны в преддверии войны с оттоманами. А кроме того, как официальное мнение о дворе Михни, его правлении и личности его отца.

Босиньоли начал свой рассказ о Валахии с Дракулы (Draculus): «Человек волевой и хороший знаток военного дела». Там мы встречаем отчёт о развязанной войне с Мехмедом II, об измене князей, которые предпочли мир с Турцией. Последующие князья, ослабленные внешними войнами, были не в силах удержать независимость страны, которая в 1524 году «была практически подчинена турками». Письмо заканчивается воспоминанием о войнах при Раду де ля Афимати против Сулеймана Великолепного в 1522–1523 годах.

Этот текст очень важен, потому что, с одной стороны, в нём не рассказывается о жестокостях Дракулы, а с другой — указывает на игру слов «Дракула» и «Дракулус», которая должна подчёркивать дьявольское происхождение имени князя, но при этом имеет значение «дорогой, любимый» (по-румынски — drag). Эта подмена смысла встречается и у других авторов XVI века, но хорошо объясняется Антонием Веранжичем (1504–1573), венгерским сановником из Далмации, архиепископом Эстергома и приматом Венгрии.

В наш век им [дакам] дали другое имя, поскольку почти весь западный мир называл молдаван «Dani», а валахов «Draguli», не использовали только румыны, так как называли себя румынами. Все эти названия были известны лишь внутри страны, устно, оставаясь неведомыми соседям.

Считается, что это прозвище от турок, берёт начало от их князей, которые состояли в правительстве, поднялись очень высоко и заслуживали уважения за пределами государства. Так, слава их предков перешла к ним, и имя их узнали люди. Турки первыми начали называть их Draguli, в память об их князе Дракуле, потом это название перекинулось к итальянцам, они и в своих письмах использовали его [других они не знали], а потом и к другим нациям […] Дракула — уменьшительно-ласкательная форма от drago, что значит «возлюбленный», а на латыни звучит как Charulus.

Дракула «возлюбленный» — эта метаморфоза в первую очередь опровергала саму себя. Как писал Сенека: «Пусть меня ненавидят, только бы боялись!» Этот странный факт не противоречит ничему… кроме здравого смысла, поэтому до сих пор встречается в Румынии и такая интерпретация имени.

Влада постепенно забывали, уже начиная со второй половины XVI века валашские хроники едва упоминали его, путали с другими князьями XV века, его жестокости, деяния и битвы проходили стороной, единственное — замок Поэнари оставался его замком. Чтобы Дракула стал историческим персонажем, нужно было дождаться 1804 года, когда в Алле появилась «История Валахии и Молдавии», подписанная Иоганном Христианом фон Энгелем (1770–1814), учеником Августа Людвига Шлозера, основателя современной историографии юго-запада Восточной Европы.

Целью Энгеля была трактовка истории Венгрии и соседних стран, Болгарии, Далмации, Хорватии, Боснии и Словении,— архивных документов у него было предостаточно. «История Валахии и Молдавии» появилась в собрании Fortsetzungen der allgemeinen Welthistorie и в первый раз использовала «Историю воеводы Дракулы» как исторический источник. Энгель цитировал экземпляр, сохранившийся в библиотеке графа Ференца Сечени, позже ставшей Национальной венгерской библиотекой. Это был оригинал, опубликованный в Любеке Варфоломеем Готаном между 1488 и 1493 годами, полная перепечатка с гравюрой-портретом Дракулы на обложке.

Энгель восстанавливает период правления 1456–1462 и 1476 годов, опираясь на историка Халкокондила, саксонские хроники Трансильвании, письмо Босиньоли от 1524 года, но основным источником остаётся памфлет 1488–1493 годов. Именно там Влад появился как «тиран, ещё более коварный и кровавый, чем Мохаммед II», «самое страшное чудовище, ужас человечества… тигр, изголодавшийся по крови». Последние утверждения принадлежат Михаю Когальничену (1817–1891), одному из величайших румынских историков XIX века, который знал работы Энгеля, Хаммера, Фесслера, Халкокондила, Бонфини и Дель Киаро, короче говоря, все источники, доступные в то время на восточных языках.

Русские рассказы о Дракуле

Образ князя начал меняться лишь с появлением русских рассказов: это связано с увеличением Румынского государства (1859) и с тем, что новое поколение исследователей стало переписывать его историю. В 1842 году русский филолог А.X. Востоков опубликовал большое произведение, содержащее описание славянских и русских манускриптов из музея Румянцева в Санкт-Петербурге, сейчас находящееся в коллекции библиотеки Салтыкова-Щедрина. Манускрипт 358 из этой коллекции, датированный концом XV или началом XVI века, помимо прочего, содержит рассказ «О валашском воеводе» («О мутьянском воеводе»), собрание из 19 историй о Дракуле, в которых анонимный автор утверждает, что видел «здесь, в Буде», одного из сыновей Дракулы. Основываясь на этом утверждении, Востоков определил автора рассказов — Фёдора Курицына, секретаря великого князя Ивана III Московского, отправленного послом в Венгрию между 1482 и 1485 годами. Но Востоков не знал о существовании немецких рассказов, так что его выводы были опротестованы другими специалистами, которые обратили внимание на сходство между двумя произведениями и пересечения в текстах.

Более чем через полвека румынский славист Ион Богдан принялся за сравнение русских рассказов (он опубликовал четыре варианта: Востокова и ещё три более поздних) и немецких. Богдан полагал, что немецкие рассказы никак не повлияли на русский текст, авторство которого он приписывал Фёдору Курицыну.

Обнаружение в 1929 году самой старой версии рассказа, названной «Сказание о воеводе Дракуле», позволило специалистам засомневаться в том, в чём все были уверены. Дата этого текста — оригинал от 13 февраля 1486 года и переписанный в 1490-м переписчиком по имени Ефросиний — приписывала авторство Курицыну, вернувшемуся в Венгрию раньше августа 1485-го, единственному, кто мог встретить сына Влада в Буде. Это утверждение было принято всеми специалистами, советскими и западными, хотя и опротестовывалось румынскими историками и лингвистами с 1939 года. Тем не менее сейчас авторство «Сказания о воеводе Дракуле» не вызывает сомнений — написал его именно Фёдор Курицын.

Фёдор Курицын в период между 1480 и 1501 годами был одним из ближайших советников Ивана III в международной политике, возможный основатель русской дипломатии. Он играл роль министра иностранных дел в очень важное для своей страны время, когда строилась политическая система Московского государства, позволявшая правителям показать власть над страной. Одного взгляда на карту средневековой Руси достаточно, чтобы понять цель этой политики: Московское царство на начало XIV века занимало площадь около 47 тыс. кв. км. Полтора века спустя, к моменту восхождения на трон Ивана III, Московия уже была гигантом на 2,8 миллиона кв. км, объединяя в себе все древние русские княжества, за некоторыми исключениями (Киев, Волыния, Галиция и т. д.), удержанные Польшей. Она превосходила все великие европейские королевства, вместе взятые: Францию, Испанию, Германию, Англию и Италию — своей площадью, но не всегда населением, которое всё ещё оставалось скромным, порядка нескольких миллионов. Превращение этой мозаики из княжеств и городов в огромную империю требовало чёткой политической доктрины и решительных действий, а также создания административных кадров и военной силы. Фёдор Курицын и его брат Иван Волк приняли участие в создании отряда функционеров (дьяков). Быстрый карьерный взлёт этих людей показывает рост власти центральной администрации в жизни провинций, составляющих части Московского государства. Стержнем этого государственного устройства был великий князь, его статус постоянно рос на протяжении двух последних десятилетий XV века и всего следующего века. С 1449 года великий князь московский назывался князем «по Божей милости». Это выражение вошло в оборот при Иване III, который так обратился к послам императора в 1488 году:

«Мы являемся властителями страны с незапамятных времён, со времени наших первых предков, а Господь даровал власть нашим предкам и нам».

Эти слова произносились от имени великого князя Фёдором Курицыным, что не должно казаться странным. Мы убеждены, что именно ему его господин обязан переменой титула с «царя» на «Великого Государя всея Руси», что показывало стремление владеть всей русской землёй.

Стремление это основывалось на том, что его признавали лидером православной церкви за пределами страны и бесспорным властителем внутри. Решающими в этой ситуации были три момента: совет 1439 года во Флоренции, который провозгласил объединение православной и католической церквей, падение Константинополя в 1453 году и ослабление татаро-монгольского ига после стояния на реке Угре в 1480 году, когда войска Ивана III стояли лицом к лицу с ханом Золотой Орды Ахметом. Падение, или упадок, этих двух властей создало пространство, которое поспешили занять московские князья Василий II (1425–1462), Иван III (1426–1505) и Василий III (1505–1533), чтобы показать свою власть сначала над своими подданными, потом над остальными русскими княжествами. Сделав это, великие московские князья установили политическое преимущество Киева, средневековой русской столицы, попавшей под польское влияние.

Чтобы укрепить власть в условиях новой политической ситуации, Иван III и его сподвижники начали искать поддержку у наиболее влиятельных слоев общества: знати, награждённой княжескими почестями, у новых православных, а главное, у «группы давления», состоявшей в основном из нерелигиозных людей, во главе стояли Фёдор Курицын и его брат. Они поддерживали московскую автократию, а также её претензию на главенство Киева на Руси, принцип невмешательства церкви в дела государства и возвращения её к евангельскому минимализму.

«Сказание о воеводе Дракуле» — политический учебник Ивана III

В 1482 году Фёдор Курицын был послан в Венгрию во главе посольства к королю Матиашу Корвину, чтобы заключить союз против Польши и Литвы. В то же время в его задачу входило набрать немецких и итальянских специалистов — архитекторов, литейщиков пушек и т. д., которые были необходимы для реализации гражданских и военных проектов великого князя Московского. 5 февраля 1483 года посольство Курицына выполнило свою миссию в Венгрии и готовилось к возвращению в Россию. В тот день Матиаш Корвин написал знати Бистрицы, на северо-западе Трансильвании, письмо с просьбой принять русского посла и его свиту, сопроводить их в Молдавию, ко двору Стефана Великого, по пешей дороге до Борго. Запоним это название, поскольку в 1897 году оно появится снова под пером Брэма Стокера, расположившего в том месте замок Дракулы!

Фёдор провёл 1483 год в Молдавии, в Сукаве и её окрестностях, и оставался там до лета следующего года. На самом же деле он ждал итальянских специалистов, набранных другим участником посольства — Мануилом Греком. Но и другая причина могла задержать Курицына: зимой 1482/1483 года Хелена, дочь молдавского князя, вышла замуж за старшего сына Ивана III, этот брак должен был закрепить союз против Польши. Кажется вполне правдоподобным, что посол решил воспользоваться своим пребыванием в стране, чтобы разузнать всё о новом союзнике, о политической ситуации государства, экономическом и военном потенциале, в общем, о ситуации региона на севере Чёрного моря, который делили Молдавия, крымские татары и с 1475 года турки-оттоманы.

В конце концов в августе 1484 года в ожидании итальянских гостей Фёдор Курицын и его спутники внезапно решили отправиться в Четатя-Албу, молдавскую крепость в устье Днестра на Чёрном море, когда оттоманская армия держала там осаду. 4 августа Четатя-Алба перешла к султану Баязету II и стала оттоманской почти на три века под названием Аккерман, что означает «белая крепость». Русские послы были пойманы оттоманами, но благодаря вмешательству крымского хана Менжли Гирея I были отправлены в Москву.

Во время своего пребывания в Буде, северной Трансильвании и Молдавии Фёдор Курицын собрал девятнадцать историй о Дракуле, которые и объединил в своём рассказе. Русский посол, без всякого сомнения, знал «Историю воеводы Дракулы» в версии 1463 года, но свидетельства людей, знавших валашского князя, позволили ему самому создать мнение об этом персонаже. В поступках Влада Пронзителя, которого он называл не иначе как Дракулой, Курицын увидел многое из того, что делал и его князь, Иван III, похожие ситуации, похожие выводы и ответы на некоторые вопросы. Вполне вероятно, что Курицын представил своё произведение на прочтение Ивану III в качестве обучающего чтения, а также как руководство для правления, пригодное к Руси того времени.

Первая и самая важная идея состояла в том, что все подданные равны перед законом,— этот момент, по мнению Курицына, составлял основу правления Влада Пронзителя.

И толико ненавидя во своей земли зла, яко хто учинит кое зло, татбу, или разбой, или кую лжу, или неправду, той никако не будет жив. Аще ль велики болярин, иль священник, иль инок, или просты, аще и велико богатьство имел бы кто, не может искупитись от смерти, и толико грозен бысь.

Развитие системы наказаний из простой фазы (виновный — жертва) в фазу комплексную и более современную (виновный — жертва — правосудие), проиллюстрированное здесь валашским князем, выразилось несколько лет спустя в «Судебнике», сборнике московских законов от 1497 года, в создании которого Фёдор Курицын участвовал самым непосредственным образом. Все специалисты, изучавшие «Судебник», были поражены его суровостью по сравнению с предыдущими правилами: сейчас за провинность серьёзно наказывали или калечили, а раньше брали штрафы. Кроме того, князь и судебная власть не принимали во внимание мнения местных властей: судить и жестоко наказывать провинившихся было во власти центра. Гражданские суды не могли судить религиозные дела, даже если «Судебник» предусматривал наказание за кощунство. Только епископ мог судить монахов и рассматривать все дела, касающиеся монастырей. Иван III не во всём следовал примеру Дракулы…

Рассматривая отношения Влада и турок, мы можем лишь удивиться их сходству с политикой Ивана III по отношению к татарам Золотой Орды.

После смерти крымского хана Хаджи Гирея в 1466 году политики Восточной Европы изменили тактику. Король Казимир IV Польский, победивший рыцарей Тевтонского ордена в тринадцатилетней войне, сблизился с Золотой Ордой, пойдя навстречу хану Ахмету по Волге против Москвы, которая пыталась союзничать с новым крымским ханом Менжли Гиреем. После падения Каффы под натиском Баязета II и побега Менжли Гирея в Стамбул хан Ахмет обратился к Москве. 11 июля 1476 года его посланники приказали московскому князю лично привезти хану дань в Сарай на Волге. Иван III отказался исполнять их приказ, отправив татарских послов назад живыми и здоровыми, сопровождаемыми его доверенным Матвеем Бестужевым, и стал выжидать.

По нашему мнению, именно поэтому Фёдор Курицын включил в свой рассказ эпизод о том, как Дракула обращался с дерзкими послами и их требованиями унизительной для князя дани (эпизоды номер 1 и 3, также возможно 11 и 12). Вне сомнения, турки играли здесь роль татар Золотой Орды перед лицом Москвы. Церемония, с какой принимались в Москве татары, показывала, по мнению польского историка Матея Стрийковского, ещё более унизительное положение для князя и его бояр: они на коленях слушали чтение письма хана, а к ногам послов клали прекрасный соболий мех. Этот мех тут же забирали себе посланцы татар, которые, помимо этого, получали от русских и другие подарки.

Союз между Менжли Гиреем и Иваном III совершился к 1479–1480 годам, нанёс достойный удар Золотой Орде и Литве весной 1480 года. Татарская армия, которую вёл лично хан Ахмет, стояла на юге реки Оки лицом к войску Ивана III. Никто из сторон не решался перейти на другую сторону, в конце концов великий князь отправился в Боровск. Несмотря на то что в русском лагере началась паника, Ахмет не нападал: он ждал ещё подкрепления из Польши. Укрывшись в Боровске, Иван III приступил к переговорам с татарами, ненадолго вернулся в Москву, отправил к татарскому хану подарки, сравнимые с данью. В ноябре 1480 года хан Ахмет приказал отступить, прождав понапрасну подкрепления от Польши. Иван III вернулся в Москву, где был принят как победитель. Такое нерешительное поведение князя многим не нравилось, и Фёдор Курицын не был исключением. Кампания Мехмеда IV в Валахии в 1462 году могла бы стать интересной параллелью для ситуации в Москве в 1480 году, сравнение отнюдь не в пользу русского князя. Иван III обязался платить татарам дань, но 6 января 1481 года смерть Ахмета избавила его от этого унижения. Позже Золотая Орда раздробилась, а князь Московский был провозглашён освободителем от татарского ига. В 1481 году он осторожно заключил договоры с другими русскими князьями, по которым Москва признавалась единственным плательщиком дани татарам, которую он хотел удержать у себя, что в конце концов сделает его фактически единственным властителем всей Руси.

Другое занятие Курицына найдёт отражение в рассказе о Дракуле. Отсутствуя в немецких рассказах, он повествует о церемонии принятия послов при валашском дворе. Эта история фигурирует в эпизодах номер 1, 11 и особенно в 12-м:

Таков обычай имеаше Дракула: отколе к нему прихождаше посол от царя или от короля неизящен и не умеаше против кознем его отвещати, то на кол его всажаше, глаголя: «Не аз повинен твоей смерти — иль государь твой, иль ты сам. На мене ничто же рци зла. Аще государь твой, ведая тебе малоумна и не научена, послал тя есть ко мне, к великоумну государю, то государь твой убил тя есть; аще ль сам дерзнул еси, не научився, то сам убил еси себя». Тако поклисарю учиняше кол высок и позлащен весь, и на него всаждаше, и государю его те речи отписоваше с прочими, да не шлет к великоумну государю малоумна и ненаучена мужа в посольство.

В 11-м эпизоде Дракула, испытав посла Матиаша Корвина, получил такой ответ:

«Государю, аще достойное смерти соделал буду, твори еже хощеши. Праведный бо еси судия; ты не повинен моей смерти, но аз сам».

Отметим также, что в русском произведении румынский князь себя называет государем, что по-русски обозначает «царь, не находившийся ни у кого в подчинении». Что касается реальной ситуации, то Влад Пронзитель, плательщик дани туркам и вассал венгерского короля, очень тщательно выбирал термины, которые использовал в переписке с королём Ладисласом Постумом и позже с Матиашем Корвином: «наш господин милостивейший» (dominus noster graciosissimus) или «наш милостивый господин» (domine noster graciose). Кроме того, Влад и другие румынские князья никогда не носили титула, соответствующего русскому «государь», но лишь «воевода» и «господарь» (господин), перевод с латинского «dominus» (господин, на румынском domn). Отметим, что валашские князья иногда употребляли титул «самодержавный господин» (domn singar stapanitor), что является переводом с греческого autokrator. Единственным исключением в XV веке был собственно Влад Пронзитель, который никогда не называл себя автократом.

Другой эпизод Курицына рассказывает о приговоре на сожжение лжецов и калек. Немецкие рассказы имеют достаточно простые выводы, а русский содержит оправдание Дракулы, которое стоит того, чтобы его воспроизвести.

И глаголаше к боляром своим: «Да весте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никто ж да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии; второе, свободих их, да не стражут никто ж от них на сем свете от нищеты иль от недуга».

В этом оправдании убийства бедных мы видим попытку князя интерпретировать Евангелие лучше, чем понимала его Церковь. Вместо того чтобы подать милостыню, князь убивает презренных, стараясь скорее отправить их к лучшей жизни. На самом же деле здесь идёт речь о мнении самого Курицына, который, таким образом, отвергал мысль, что богатые могли проще получить прощение.

Это стремление к абсолютной монархии, соревнующейся с церковью, очень ярко показано в шестом эпизоде русского рассказа о двух католических монахах, просящих милостыню. Дракула приглашает их к себе, показывает пронзённых им людей и спрашивает, хорошо ли он сделал. В немецком варианте памфлета (изданного в Нюрнберге в 1488 году) ответ монахов был более морализаторским. Первый ответил: «О вас говорят только хорошее, говорят, что вы добропорядочно верующий, говорят, а я повторяю». А второй подумал, что всё равно умрёт, поэтому решил сказать правду: «Вы самый страшный тиран, и я не видел никого, кто хорошо говорил бы, и вы это прекрасно знаете». Дракула оценил честность второго монаха, а лицемерного казнил.

Русский рассказ немного адаптирован Курицыным под политические реалии. Ответ первого монаха показывает реакцию церкви:

«Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть».

Напротив же, ответ второго соответствует доктрине абсолютной монархии.

«Ты, государь, от бога поставлен еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своим делом въсприали».

Таким образом, уважение и награда от князя достались монаху, который сказал, что право господина выше права церкви и христианской морали, согласно словам святого Петра:

«Подчиняйтесь Господину вашему, всем человеческим институтам: королю, государю, правителям, посланным наказать провинившихся и наградить сотворивших добро»

(послание первое, 2, 13-14, Иерусалимская Библия).

Первому монаху Дракула задаёт такой вопрос в духе Макиавелли:

«Да почто ты из монастыря и ис келии своея ходиши по великим государем, не зная ничто ж? А ныне сам еси глаголал, яко ти мученици суть. Аз и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученик».

Немного меняя смысл эпизода, который присутствовал в немецких рассказах, Фёдор Курицын, на наш взгляд, пытался напомнить религиозные основы абсолютизма, высказать своё мнение по поводу возможности участия церкви в делах государства. Очевидно, он не был против, если речь шла о людях, привыкших судить о действиях суверена через призму общественного блага, которое и выражает царь. Эту точку зрения примет Иван Грозный в письмах князю Андрею Курбскому в 1565 году. Очевидно, что послание Курицына, переданное в «Сказании о воеводе Дракуле», нашло отражение и в эпоху Ивана Грозного (1530–1584) — царь-автократ в полном смысле этого слова, основатель Российской империи (провозглашённый таковым Сталиным), а другими воспринимаемый как тиран, ещё более кровавый, чем Дракула. Царь, безусловно, читал рассказы о Дракуле, а несколько эпизодов были воплощены в жизнь: смотр солдат в 1572 году после битвы, чтобы узнать были ли у них ранения в спину — доказательства их трусости в битве (эпизод 2); наказание турецких послов, у которых оставался на голове тюрбан (эпизод 1); сжигание бедняков в Александровой слободе во время голода 1575 года (эпизод 5).

Но не будем чрезмерно увлекаться, как Дональд В. Тредгольд, увидевший в русском рассказе Курицына попытку «построить новую идеологию автократии», мы лучше обратим внимание на другое произведение — трактат псевдо-Аристотеля, Secretum Secretorum (Tajnaja tajnuch), переведённый с иврита на русский язык Курицыным и его помощниками. Доказано, что переводчик, бывший царским секретарём, сильно обогатил русскую версию, добавив новые части, которые характеризуют отношение князя к своим подданным и знати, к послам и т. д.

Одна из фундаментальных целей Secretum Secretorum, как и «Сказания о воеводе Дракуле», в том, чтобы рассмотреть искусство правления во взаимодействии с влиянием церкви и религиозного порядка. Управлять — это светская наука (или искусство), так что царь, по задумке наших авторов, может обойтись без конкуренции с церковью, призвав к власти людей преданных ему и опытных. Это абсолютно новый подход в русской литературе Средних веков, и автор его, без сомнения, Фёдор Курицын.

Если до этого момента мы отмечали в России XVI века в целом одобрительное отношение к идеям, содержавшимся в рассказе о Дракуле, то произведение, которое выступает резко против них, мы пропустить не можем. Речь идёт о «Просветителе» Иосифа Волоцкого, в седьмой главе, немногим раньше 1504 года, было написано о плохом царе:

«Царь “есть Божий слуга” (Рим 13, 4), для милости и наказания людям. Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего — неверие и хула,— такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель».

Мы можем лишь удивляться очевидному сходству этого произведения с русским рассказом о Дракуле, название которого предполагает игру слов «дьявол» и «мучитель», напоминая рассказ о двух монахах (отрывок 6). Владу Пронзителю приписываются также и другие недостатки «плохого», как и на страницах русского рассказа. Иосиф очень двусмысленно пересказывал истории о Дракуле: с одной стороны, он великий суверен, который подчиняет себе знать, защищает страну от турок, изгоняет католических монахов, наказывает дерзких послов и т. д. С другой — описывается его жестокость, крещение в католицизм во время заключения, презрение его к священнослужителям, вмешивавшимся в дела государства. Именно здесь Иосиф вспоминает цитату из послания Святого Петра о царе, слуге Господнем: грешный, безбожник и кощунствующий правитель больше не служит Господу, но становится слугой дьявола. Тема эта встречается в византийской литературе со времён Юстиниана I. Приговор был однозначным: без контроля церкви царь опускался до тирании, погрязал в безбожии и кощунствах — смертных грехах для христианина.

Осуждения Курицына и его модели государственного устройства начались уже после проведения Синода в 1504 году, приговорившего всех еретиков к костру или тюрьме.

Кончину Фёдора Курицына окружает тайна. Я.С. Лурье задавался вопросом о том, куда он исчез после 1501 года, и заключил, что за его прошлые заслуги великий князь мог позволить ему удалиться в монастырь в глуши, чтобы избежать кары как еретику. Это предположение подтверждается хотя бы потому, что этот человек не фигурировал во время Синода 1504 года. Тем не менее в своих исследованиях профессор Франк Кампфер предположил, что Курицын мог удалиться в Псковский монастырь на польско-литовской границе.

Несмотря на то что «Сказание о воеводе Дракуле» никогда не публиковалось, в России оно было широко известно: в период с 1490 года по конец XVIII века появилось двадцать две рукописные копии. Рассказ входил в сборники вместе с популярными произведениями: «Романом об Александре Великом», историческими рассказами, апокрифическими легендами Ветхого и Нового Завета. Некоторые эпизоды даже приписывались Ивану Грозному: это, определённо, доказательство популярности «Сказания», а также символ перехода исторического персонажа и реальных фактов в разряд мифических. Имена собственные и хронология просто исчезли, эпизоды получили названия — «о женщинах», «о монахах», а главный герой сводится всего лишь к образу злодея: «валашский воевода с греческим профилем», иногда даже «греческий воевода». Короче говоря, как и в немецких рассказах, он стал источником вдохновения для тиранов.

Лаоник Халкокондил

Истории, касающиеся Дракулы, перешли за пределы Дуная ещё при его жизни: их разнесли торговцы, монахи и солдаты. Но имя его получило настоящую славу после 1462 года, после противостояния с султаном Мехмедом II. Рассказ английского путешественника Вильяма Вэя, который на берегах Роды узнал о войне в Валахии, пересказ веницианца Доминика Бальби и связь слухов с отступлением султана показывают, насколько силён был на самом деле страх султана перед валашским князем. Кроме того, разнообразие рассказов о кампании Мехмеда II в Валахии в исторических поствизантийских и турецких рассказах ещё раз доказывает интерес балканского народа к нашему герою. Помимо всего прочего, речь шла о кампании, возглавляемой лично султаном, шедшим во главе самой большой армии, когда-либо собиравшейся в поход на Константинополь.

И лишь один автор потрудился записать этот рассказ подробно, со многими деталями поведения Дракулы, а также поразмыслить о целях, которые преследовал Дракула, и средствах, им используемых.

Выше мы видели, как двор Матиаша Корвина и Фёдор Курицын интерпретировали личность и действия Дракулы: как политическое орудие (в первом случае) или как попытку поддержать идеологические и религиозные цели (во втором случае). Аналогичный ход мыслей был у Лао ника Халкокондила (1423 или 1430 — после 1470), автора чрезвычайно важного произведения «Apodeixis istorion» (на латинском «Historiarum demonstrationes» — «Исторические рассказы»).

О жизни этого историка мы знаем очень мало: сын знатного афинянина, был родственником жены герцога Афинского и Тебского Антонио Аккиаджоли (1405–1435). Когда последний умер, Лаоник покинул свой родной город и вместе с семьёй устроился в Мистре, при дворе последних деспотов, императоров Палеологов, где он и прожил более двадцати лет. После завоевания Афин турками в 1458 году он вернулся туда. Дальше его следы теряются; правда, его последний издатель Е. Дарко предполагал, что Халкокондил провёл оставшуюся жизнь (до 1487–1490 годов) на Крите. В. Греку доказал, что Халкокондил, резко завершивший свой рассказ о событиях 1463 года, умер или прекратил писать по тем или иным причинам к 1470 году.

Его произведение в двух книгах описывает упадок Византии и взлёт оттоманской власти между 1298 и 1463 годами. Он начинает абсолютно новую линию в византийской и поствизантийской историографии, но оставляет своё произведение незавершённым. Анахронизмы, аллюзии тех событий, которых нет в тексте, иногда изложены отрывочно и смутно — всё это не нравилось издателям и создавало сложности переводчикам. Тем не менее ценность произведения не ограничивается лишь имитацией стиля Фукидида, напыщенного, смутного и витиеватого, со сложными рассуждениями в духе Античности. Основное его достоинство в прояснении отношения к туркам, которые перестали играть роль древних варваров, но воспринимались им как основатели империи. Его произведения отличают обширность и многосторонность информации: Халкокондил использует не только византийские источники, но прибегает и к турецким, и западным, где черпал новые знания о современной ему истории. Его суждения об Испании, Франции и Англии (история Карла Великого и битва при Ронсево, Столетняя война и история Жанны д'Арк), Германии, России, Румынии, а также жителей прибрежных районов Чёрного моря вызывали большое любопытство. Рассказ Халкокондила прежде всего важен доказательствами — прямыми и косвенными — событий, свидетелем которых он был.

Будучи порядочным историком, афинянин достоверно указывает свои источники, даже если сведения получены устно. Это говорит о том, что он много путешествовал, был в Морее после турецкого завоевания 1458 года, имел важные знакомства в Константинополе. Его долгое пребывание в Мистре и Афинах лишь частично объясняет знание фактов, о которых он рассказывает: падение Константинополя, потом Афин и Морей под напором войск Мехмеда II и, как следствие, смешение народов. Многие аристократы бежали на запад, как, например, его кузен Деметр Халкокондил, обосновавшийся в Италии, в Риме, а потом в Падуе, другие же попали в рабство (как историк Георгий Францес) или были вынуждены принять ислам, чтобы сохранить свою жизнь.

Халкокондил же сам, скорее всего, сохранил некоторую свободу передвижений и завёл необходимые знакомства среди новых властителей. Это подтверждалось доказательствами «из первых рук» от Теодора Кантакузена (1450–1511), автора важного трактата о турках, дипломата Мехмеда II. В своём произведении, изданном в XVI веке несколько раз, одно из изданий было на французском языке («Происхождение Великого Турка, правящего сейчас»), Кантакузен утверждает, что Халкокондил был секретарём Мурада II и присутствовал при битве в Варне в 1444 году. Это свидетельство было представлено как неточное. Между тем мы предполагаем, что он скрыл суть, зная, что наш историк был там. Исследователи Халкокондила отмечали, что он был прекрасным знатоком турецких реалий, был хорошо знаком с устройством двора султана, армии и иерархии империи, более того, детально описывал праздники в Стамбуле в 1457 году, посвящённые обрезанию сына султана,— это мог знать только очевидец. Таким образом, все наблюдения доказывают, что греческий историк жил среди турок.

В окружении Махмуд-паши

Мы полагаем, что Лаоник Халкокондил при дворе султана был приставлен к персоне очень высокого ранга, скорее всего, к Махмуд-паше, великому визирю 1453–1468 и 1472–1473 годов, задушенному в 1474 году по приказу Мехмеда II. Если читать произведение Халкокондила внимательно, то заметим, что историк цитирует чаще всего именно Махмуд-пашу. Это говорит о том, какую важную роль играл он в жизни империи. Тем не менее в некоторых отрывках, касающихся великого визиря, много неясности. Исходя из подробных описаний армии визиря, организации и доходов империи, мы можем предположить, что Халкокондил имел источник в самом ближайшем окружении Махмуд-паши или… сам был лично знаком с греческим ренегатом, а возможно, сам находился в непосредственной близости от него.

Мы знаем, что в сферу деятельности Махмуда входила имперская канцелярия, которой кроме него занимался ещё как минимум один грек, заведовавший перепиской и делами с греческим миром. Таким образом, Махмуд-паша имел такую же должность, как бейлербей (правитель) Румелии, европейской части империи. Это напоминает историю Томаса Катаболеноса, убитого вместе с Хамза-беем в 1462 году Владом Пронзителем. Именно среди этих людей, греков-секретарей императорского совета (по-турецки divan), Халкокондил и узнавал сведения о доходах и организации Оттоманской империи, как он и сам признаётся в конце восьмой книги своего произведения. Историк подсчитывает расходы Оттоманской армии на кампанию против Дракулы в 1462 году:

Это было легко сделать, поскольку на реке Истрос [Дунай] был приобретён пункт взымания пошлины: они купили его у императора за три тысячи золотых статеров и сказали, что остались в выигрыше.

Примерно такое же наблюдение относится и к подсчётам объявленных доходов с налогов по переезду через проливы (Босфор и Дарданеллы):

Собрав информацию, я узнал, что проход через Проливы принёс доход примерно в 200 000 (дукатов).

Таким образом, нельзя исключать возможность, что Халкокондил исполнял какие-то обязанности в императорском совете, возможно, даже в сфере финансов, как это делали и другие христиане. Возможно, окружение султана рекомендовало историка как хорошего знатока греческой и латинской литературы. Этим человеком мог быть его друг, итальянец Кириако Пиззиколи д'Анкона (1392–1452), который в 1452 году читал молодому султану «каждый день римские истории Диогена, Геродота, Тита Ливия, Квинта Курция, хроники папства, императоров, королей Франции, Ломбардии». Этот путешественник, археолог и агент объездил всё западное Средиземноморье в период с 1440 по 1450 год и был весьма уважаем султаном Мурадом II и его сыном и преемником Мехмедом II. Возможно, Кириако и представил Халкокондила к оттоманскому двору, позволив приблизиться к Махмуд-паше и его кругу интеллектуалов, собиравшихся за ужином с дискуссиями о поэзии, искусстве управления, истории, религии.

Круг приближённых к великому визирю насчитывал много турецких историков: Энвери, посвятивший ему произведение; Турсун-бей, который вспоминал двенадцать лет, проведённых в должности секретаря императорского совета под начальством Махмуд-паши как «самые приятные» в своей жизни; Карамани Мехмед-паша; Сариг Кемал; наконец, Сюкрюлла бин Сехабеддин Ахмед, автор всемирной истории на персидском языке, посвящённой Махмуд-паше. Великий визирь располагал огромной библиотекой и сам писал стихи, высоко оценённые современниками.

Тем не менее о Европе и христианских государствах никто из его окружения не знал столько, сколько Халкокондил. Экскурсы, включённые нашим хроникером в произведение, удовлетворяли любопытство Махмуда.

К этим сведениям можно добавить факты, взятые из произведения самого Халкокондила, особенно из отрывка, посвящённого кампании против Дракулы 1462 года. Наш историк предоставил ранее неизвестные детали, касающиеся провала попытки Хамза-бея и Томаса Катаболеноса заманить Влада в ловушку. Историк пишет, что кол, отобранный для Хамзы, был выше среднего, и добавляет другую деталь, доказывающую его осведомлённость в делах оттоманского двора:

Говорят ещё, что визирь Махмуд раньше, чем они [султан и его советники] узнал новости о смерти послов Хамза-бея и о том, что страна в огне. Ещё не доехав до султана, он знал, что происходит в Дакии. Он [Мехмед II] это понял плохо и приказал избить его [Махмуд-пашу]. И лишь потом все поняли, что это не самое большое несчастье из возможных, поскольку речь шла о выходцах из рабов, а не о детях турок, пришедших к власти.

Число жертв Влада Дракулы в 20 000 человек не встречается ни в каких источниках, и это поражает в связи с фактом, что 25 000 турок были убиты в Болгарии во время зимней кампании 1461–1462 годов. Много интересных деталей мы найдём в рассказе о Турсун-бее, который участвовал в битве. Например, об огромном количестве колов, которые Дракула выставил прямо напротив своего дворца: только здесь мы видим размах происходящего — 17 стадий в длину и 7 в ширину.

Только очевидец мог рассказать нашему историку, что Дракула, переодетый в торговца, лично шпионил несколько раз в оттоманском лагере, но Халкокондил утверждает:

Это, как мне кажется, выдумка, чтобы показать его смелость: он даже днём подходил к лагерю и осматривал шатры императора и Махмуда, а также базар.

Оригинальность Халкокондила проявляется и в описании ночной атаки Влада, во время которой Махмуд-паша и его приближённые отличились своими подвигами. Приводится и эпизод с румынским солдатом, пойманным и допрошенным лично великим визирем. Кроме того, слова последнего о Дракуле не приводятся в других источниках, так что всё говорит о том, что они получены от человека из непосредственного окружения Махмуд-паши:

В ту ночь солдаты императора поймали одного из солдат Влада и привели его к Махмуду, который спросил, кто он такой и откуда шёл. После того как он рассказал, его спросили, знает ли он, где прячется Влад, князь Дакии. Человек ответил, что он это хорошо знает, но из страха перед ним [Владом] ничего не скажет. Когда они повторили, что убьют его, если не получат ответа на то, что хотят знать, то он ответил, что готов на смерть всегда, но ничего не скажет. Махмуд восхитился этим и приказал казнить его, но сказал, что если у такого человека, как Влад, такая армия, то его ждёт великое могущество.

Рассказ Халкокондила о Дракуле многим обязан одному или нескольким очевидцам, он занимает центральное место в призведении, более 5% от общего количества которого составляют подтверждения того, какой резонанс имели действия валашского князя на территории Юго-Восточной Европы. Из-за особой ценности и внушительного для того времени тиража издатель Е. Дарко зарегистрировал более двадцати шести рукописных копий, переводы на латинский и много сборников на греческом языке, именно это произведение представило публике личность князя.

Халкокондил представляет его сувереном, безусловно, жестоким, но вместе с тем имеющим своеобразный «политический стержень»: уничтожение древней автократии в стране, слишком неспокойной и склонной к частым переменам князей; создание новой знати «из солдат и храброй охраны», или «телохранителей». Верным слугам он жаловал имущество, изъятое у бунтовщиков, так «никогда в Дакии не менялось всё настолько, что это можно было бы назвать революцией, как сотворённое этим человеком».

Халкокондил не судит Дракулу, иногда восхищается его смелостью в сражениях, стремлением к цели; описывает его военные качества и создание количественного и стратегического превосходства над турками. Описание политической стратегии Дракулы и её осуществления наводят на мысль, что если Халкокондил и не был непосредственным свидетелем, то очень хорошо был осведомлён о битвах при Константинополе, Морее, в Сербии, Албании и Боснии, о постоянной смене местной христианской элиты (они ликвидировались физически или изгонялись местными владельцами земли, чиновниками или оттоманскими военными).

Рассказ историка изобилует деталями, фактами и поступками Махмуд-паши, в которых мы видим очевидное уважение к великому визирю: не забудем, что он происходил из наиболее знатных семей, правивших Византийской империей. Словно в нём воплотились и новый Михаил Палеолог и основатели династий, вошедшие в историю, ожили — Палеологи, Кантакузены и Филантропены — в этом пришельце из Анд, пойманном турками и обращённом в ислам под именем Махмуда. Только своим исключительным умом, без помощи клана или группы давления, он смог достичь верха власти, сохранить её, идя от победы к победе. Он выделял крупные суммы на строительство мечетей, хаммамов, дворцов, школ и так далее: Махмуд стал самым великим строителем империи, опередив даже султана и других великих визирей XV века. Он стал наиболее важной персоной в общественном образовании после Мехмеда II, великим меценатом, защитником письменности и вдохновителем культуры.

Исчезновение Халкокондила

Халкокондил тоже, должно быть, был околдован харизмой Махмуда и если он и не показывал ему своего произведения, то только по той причине, что оно ещё не было завершено. Написание его было прервано с апреля 1469 года, когда Матиаш Корвин был выбран королём Богемии, по 12 июля 1470-го, даты, когда остров Эубея, который наш историк относит под венецианское владение, попадает под начало турок. Что-то помешало Халкокондилу закончить свою работу. Предположение, что это была болезнь или смерть, кажется нам маловероятным. Историк в то время был ещё достаточно молод (максимум сорок семь лет), так что мы больше склоняемся к тому, что в его жизни тогда случились какие-то перемены. Но что произошло в 1469–1470 годах?

Беглый взгляд на политическую карьеру Махмуд-паши позволяет сделать странный вывод: интересующая нас дата совпадает с опалой великого визиря, который по возвращении с победой из кампании против эмира Карамании в Средней Азии (октябрь — ноябрь 1468 года) был лишён всех своих должностей.

Эта немилость стала результатом интриг Румы Мехмед-паши, заговорщика, добившегося милости султана и занявшего место второго визиря в 1466 году. Мы считаем, что истинной причиной этой немилости была зависть султана к удачам и большой популярности Махмуд-паши. Мехмед II не был ни великим строителем, ни меценатом, а его единственным интересом была война. Но даже в этой сфере Махмуд-паша превзошёл его. Более того, его ответственность за Румелию (современную Грецию, Сербию, Боснию, Болгарию и Македонию), которая была возложена на него с 1456 года, делала Махмуд-пашу фактически султаном на этой территории.

После опалы Махмуд-паша вернулся в своё имение в тридцати километрах от Адрианополя: после стольких лет, проведённых в благополучии и достатке, он был практически уничтожен. Причиной его опалы стал донос Румы Мехмед-паши. Но к кому обратиться, чтобы восстановить справедливость? В оттоманской системе единственным судьёй, способным восстановить справедливость, был лично султан, он принимал все решения! Между тем был один человек в его окружении, сорока пяти лет от роду, который не мог оставаться равнодушным.

Именно в этой ситуации, на наш взгляд, и вмешался Халкокондил, историк, интеллектуал, защищаемый Махмудом, поклонник великого визиря, человек, напоминавший ему его греческое прошлое… Халкокондил в самом начале своего произведения писал об изменчивой фортуне — очень распространённая в Средние века тема: её представляли в виде колеса, которое вращалось вместе с королями, императорами, низвергая одних и возвышая упавших ранее. Историк писал о событиях:

…которые очень важны и должны быть записаны для будущих поколений. Как мне кажется, они ничуть не менее значимы, чем те, что уже вошли в историю. Особенно имею в виду те, что касаются конца Эллинского государства и начала великого могущества турок, самого великого за все времена. Как следствие из всего этого, я понял, что счастье в этой жизни очень переменчиво и что сначала оно показывается одной стороной, а потом другой. В результате я решил писать историю нейтральную, которая не будет выражать чей-либо интерес.

Сюда можно добавить ещё несколько фраз, приобретавших смысл только в контексте произошедшего с Махмуд- пашой:

Не думаю, что будет плохо рассказать всё это на эллинском языке, поскольку речь пойдёт об эллинах. С одной стороны, этот язык отражает их славу, но, с другой стороны, он велик и сам по себе. Кроме того, эллинский государь и его предки будут собраны вместе и описаны так, как принято на их языке, как демонстрация власти над прочими.

В 1469 году султан отозвал его из изгнания, решив доверить ему правление Галлиполи и командование флотом, но планы Махмуда уже определились: он станет править Мореей! Желая достичь этой цели, он вступил в тайные переговоры с Венецией,— акт неслыханной дерзости! — с которой была война (1463–1479), так что такие действия были фактически государственной изменой. Факт этих переговоров оставался неизвестен историкам вплоть до открытий И. Бозича.

Переговоры длились весь 1470 год, и лишь в декабре Венеция подтвердила своё согласие на предложение Махмуд-паши: он обязался передать им «Чёрные замки» (Nigra caslella) на Дарданеллах — Келид-уль-Бар (ключ к морю), на европейском берегу и Богас Хиссар на анатолийском берегу, кроме того, весь оттоманский флот, адмиралом которого он был. Взамен Венеция обещала ему содержание в 40 000 дукатов в год, пока Махмуд не станет хозяином Мореи. Предложение великого визиря не было записано, но было передано устно двумя доверенными лицами, его родственниками: Алессио Анж Спано и Яном Кантакузеном, арендатором серебряных рудников в Ново Брдо, родном городе Махмуда.

На протяжении двух с половиной лет длились эти переговоры. За это время Махмуд вернул себе расположение султана, который снова доверил ему должность великого визиря 5 сентября 1472 года с заданием подготовить большую кампанию против союзника Венеции в Анатолии, туркменского эмира Узун-Хассана. Таким образом, действиями Махмуда руководил султан, поскольку процесс подготовки к кампании мало благоприятствовал вопросу с замками на Дарданеллах и венецианским флотом, власти над которым он ещё не получил.

Именно тогда Махмуд обратился к Венеции с новым, ещё более дерзким предложением: помимо всего прочего, он предлагал венецианскому флоту занять Константинополь, куда они могут войти через Проливы! Предложение было настолько невероятным, что совет Десяти потребовал более детального плана и «письмо, подписанное, с подлинным поручительством» от руки паши. Напомним, дело происходит в апреле 1473 года.

Переговоры затягивались, а Махмуд должен был отправляться в поход против Узун-Хассана. Победив его, он снова будет лишён своего сана и в этот раз казнён по приказу султана 18 июля 1474 года. Его переговоры с Венецией, конечно, были раскрыты. Но его проект был грандиозным: овладеть императорским городом и провозгласить себя басилеем вместо Мехмеда II, восстановить, таким образом, Византийскую империю. Размах столь вероломного плана измены, скорее всего, побудил султана сохранить его в тайне.

Судьба сообщников Махмуда сложилась по-разному. Алессио Анж Спано сбежал в Венецию, где умер в 1495 году. Ян Кантакузен был арестован в 1477 году вместе со всеми братьями, сыном и внуками — около двадцати человек,— и все были казнены в Константинополе по приказу султана. Не забудем, что у Мехмеда II была хорошая сеть осведомителей. Один из источников утверждает, что только в Венеции у султана было два шпиона на высоких должностях, которые информировали его о всех секретах государства до такой степени, что венецианцы даже не могли «почистить зубы без того, чтобы об этом не узнал султан».

В свете всего этого представляется вполне возможным, что Лаоник Халкокондил мог разделить судьбу Махмуд-паши и Яна Кантакузена. Его слова о возможном появлении греческого императора, правящего детьми эллинов, прозвучали как выражение надежды. Этот заговор был главной темой нашего историка, который, бросив все силы на политическую борьбу, оставил своё произведение незаконченным.

Так два исследователя, заворожённые историей Дракулы — Фёдор Курицын и Лаоник Халкокондил,— дорого заплатили за свой интерес к идеальной автократической монархии: один — свободой, а другой — своей жизнью. Но их произведения навсегда останутся в истории.