Роковая мина

Обычные турниры никогда не приносили мне таких волнений и радости, как командные состязания.

Еще задолго до войны я играл в команде одного завода в Подмосковье. Мы добивались неплохих результатов. Наша команда была дружная, слаженная. Каждый болел не только за себя, но и за соседей по доскам. И ответственность за свою партию чувствовал куда большую, чем если бы играл сам за себя.

На первой доске играл мой друг, боксер, красавец, эрудит и жизнелюб Женя Загорянский, шахматный мастер, снискавший славу опасного рифа для шахматного корабля любого тоннажа и вооружения.

На второй доске играл наш математик, труднопробиваемый шахматист Семен Абрамович Kоган. Он ставил солидные позиции и, несмотря на отменную гуманность и добродушие, беспощадно пользовался в игре приемами «душителя», оставляя противнику на доске очень мало «воздуха». Он обладал феноменальной памятью, поражая разносторонними знаниями. В детстве он «насквозь» прочитал малый энциклопедический словарь Павленко и… нечаянно запомнил его наизусть.

На третьей доске играл я, начинающий этюдист, не так давно выигравший первенство томских вузов.

Рядом со мной, на четвертой доске, играл техник завода Витя Егоров, прознанный «турком» за загадочную манеру выражаться. Он был молод, светловолос, напорист и противников не обыгрывал, а «обдувал». И делал это здорово!

На пятой доске играл тоже техник завода. Михаил Николаевич Платов. Помню, я был поражен, узнав, что этот тихий, невысокий и полный человек, уже в летах, был одним из братьев Платовых, признанных классиков шахматного этюда. Но, как ни странно, мы с ним, встречаясь часто, почти не занимались этюдами. Он говорил, что отошел от этого, а может быть, ему не нравились мои этюды. Зато играть легкие партии он обожал. Но играл неважно. И даже на пятой доске не всегда мог защитить честь нашего завода.

И еще в нашей команде были две Оли. Одна из них, Сущинская, была шашисткой и блестяще разносила в шашки всех своих противников, впоследствии став чемпионкой СССР. Другая Оля, ясноглазая, с гладкой прической на прямой пробор и с классическим эллинским узлом волос не затылке, была украшением нашей команды.

Каюсь – ведь прошло столько лет! – мне доставляло особое удовольствие проигрывать ей легкие партии. Видя, как оживлялось ее лицо, я любовался ею и вновь расставлял фигуры.

Командные соревнования, о которых я вспоминаю, проводились летом в Центральном парке культуры имени Горького, в одном из его павильонов. Жара к вечеру спадала, и, пока противник думал, было приятно выскочить на аллею, подышать влажным от политых цветов воздухом, послушать шелест толпы, заглядеться на кого-нибудь из гуляющих или на пароходики, снующие по Москве-реке, или на парашютную вышку со спиральным подъемом, откуда, порой с визгом, спрыгивали в ту пору будущие бесстрашные рекордсмены.

Нашей команде во что бы то ни стало нужно было выиграть очередной матч. Не могу назвать нашего противника. Помню все детали схватки, а противника забыл.

Постепенно дело шло к концу. Загорянский легко выиграл у ошеломленного его мощью партнера, Семен Абрамович с присущей ему математической точностью повторением ходов сделал при всех фигурах почтенную тяжеловесную ничью с первокатегорником. Я продолжал борьбу, а мой сосед «турок» уже «обдул» своего «птенца с испуганным личиком на тоненькой шейке». Хуже обстояло на доске Михаила Николаевича Платова. Он проиграл, как это часто с ним случалось. И еще проиграла ясноглазая Оля с эллинской прической. О другой Оле и говорить не приходилось.

Она, конечно, уже выиграла у старичка шашиста, который не мог примириться с тем, что проиграл такой щупленькой девочке. И три шашки запертыми оказались! Стыд да и только!

Сдвинутые столы стояли рядами. Сражающихся было очень много, и стулья еле втиснулись. Позади меня, спиной ко мне, в команде консерватории сидел прославленный скрипач, любивший шахматы не меньше Филидора и Прокофьева.

В моей партии надвигался цейтнот, и я сидел, напряженно вглядываясь в позицию. На меня навалились мои соратники, увлеченные событиями, которые развертывались на доске. Счет матча пока был 3 1/2 Ha 2 1/2 в нашу пользу. Мне уж никак нельзя было проигрывать. Достаточно было и ничьей. Но азарт увлек меня, – может быть, что краем глаза я видел за своим плечом эллинский узел на темной головке. Я хотел выиграть. И не как-нибудь, а красиво, достойно своих зрителей (или зрительницы!). Я задумал замысловатую комбинацию.

Азартная игра на моей доске привлекла к ней многих посторонних зрителей. Стало душно, пиджаки играющих висели на спинках стульев.

Я жертвовал фигуры одну за другой. Играя черными, выгнал белого короля на h3, но рассчитал неточно и заматовать его не смог. Пришлось хотя бы отыграть назад материал. Это удалось и даже с некоторой прибылью.

Когда я устроил на шахматной доске ураган, то почувствовал вокруг суматоху. Я нескромно подумал, что только подлинно чигоринской игрой можно привлечь такое внимание, но скоро понял, что я тут ни при чем.

Пока толпа зрителей сгрудилась у моей доски, кто-то умудрился отвинтить с лацкана пиджака орден «Знак Почета», которым вскоре после его учреждения был награжден знаменитый скрипач.

В ту пору, как и впоследствии во время войны, их носили не только в торжественных случаях. Колодок, заменяющих ордена, тогда еще не знали.

Нет слов, чтобы передать огорчение скрипача.

Я почувствовал себя неловко, будто был в чем-то виноват.

Все сочувствовали скрипачу. Он поспешно ушел заявить о пропаже.

А у меня на доске положение прояснилось. После пронесшейся бури можно было считать синяки и шишки. У меня оказался лишний конь, но у противника за него – целые четыре пешки.

Впрочем, по крайней мере две из них отыгрывались, хотя и моя одна гибла. Были шансы довести партию до победы.

А я так разволновался за скрипача, что не мог удержаться от жертвы коня на с5, а после взятия его пешкой b4 продвинул свою пешку на b5, получив проходную, которую, казалось бы, невозможно задержать. 39… К: c5 40. b: c5 b5

Я был уверен, что противник должен понять это и прекратить бесполезное сопротивление. Но это был на редкость упрямый и педантичный седоватый человек в старинных очках с металлической оправой (похожий на токарного мастера), с прокуренными усами и бугристым лицом, покрытым сейчас капельками пота от жары или от волнения.

Весь вечер он не поднялся со стула, играл упорно и молча, тяжело, будто бурлак тащил баржу на картине Репина.

Только раз к нему подошел капитан их команды и шепнул так, что я расслышал:

– Держитесь, с этюдистом играете.

Партнер сразу же поднял на меня внимательные глаза и долго пристально рассматривал, хотя был его ход. Я возликовал в душе от своей известности. Опубликовал всего несколько этюдов – вот уже и в Москве знают!

Мои соратники, Загорянский и Коган, похлопывали меня по плечу, а Оля-шахматистка нежно провела тыльной стороной ладони по моей щеке.

– Бифштекс, – загадочно сказал «турок».

Стрелка часов уже поднимала флажок, а противник все упрямо думал, хотя думать было не о чем.

Надо заметить, что наша команда в этом соревновании отвоевала право доигрывания партий вместо их присуждения. И вот теперь я должен был отдуваться. Следующий тур – завтра, – в воскресенье вечером, а мне приезжать сюда с утра для доигрывания! Я считал, что со стороны противника просто бессовестно так поступать со мной. Ведь он знал, что мы – из Подмосковья.

Флажок на его часах повис, но он успел сделать положенное число ходов и теперь раздумывал над своим сорок первым ходом, который должен был записать.

Судья, юноша с томным, не сбритым для солидности пушком над губой, торжественно взял от него конверт.

Все расходились и обсуждали кражу ордена. Улучив подходящий момент, я спросил, что думают мои товарищи об отложенной позиции.

Женя сказал, что правило квадрата надо знать всем. Он очень торопился – боюсь, что на свидание, – и нам с пим не удалось, как обычно, посмотреть позицию. Семен Абрамович пообещал разобраться в электричке, хотя «волноваться не о чем, разве что этюд вдруг обнаружится».

– Впрочем, вы сами этюдист, – закончил он без тени иронии.

– Играть надо, а не этюды консолидировать, – глубокомысленно изрек «турок».

В поезде Семен Абрамович уверил меня:

– Обычное пешечное окончание без сенсаций.

Михаил Николаевич Платов скромно молчал, но когда мы все шли по платформе милых наших Подлипок, он робко сказал:

– Рассчитанных вариантов привести не могу, но чутьем угадываю – здесь что-то есть. Вы посмотрите хорошенько. Как на конкурс этюдов.

– Так ведь король не попадает в квадрат, – стал доказывать я.

– А Рети? – многозначительно поднял палец Платов.

– Если полезет королем на g6, то я ферзя с шахом поставлю.

А лишний ферзь – это вещь, – храбрился я.

– Конечно, – согласился Платов.

– Астролябия, – заключил шедший рядом «турок».

Мне нужно было сворачивать, и мы распрощались.

Вот позиция, которую я расставил перед собой, придя домой. Что могут сделать здесь белые? Спастись? Или… Впрочем, о чем еще можно тут говорить? Хотя Михаил Николаевич… Надо внимательно посмотреть.

Тут что-то есть…

И вдруг волосы зашевелились у меня на голове.

За ночь я установил ужасную для себя правду. Дурацкая жертва коня в суматохе, вызванной кражей ордена, была неправильной. Если бы я лучше владел собой, то медленно, но верно выиграл бы, что сделал бы на моем месте давящий гусеницами Семен Абрамович или тот же «турок», умеющий так ловко «обдуривать» в выигранных положениях. А теперь…

А теперь все зависело от того, сумел ли мой партнер в домашнем анализе найти этюдное окончание, которое не только спасало белых, но и приносило им «противоестественную» победу!

Проанализировав стихийно получившийся этюд, я заметил в нем подводные мины, которые можно было расставить на фарватере решения. И я задумал коварный удар, ловушку, которая поставит партнера в тупик, заставит его сделать напрашивающийся ход, спасающий меня!

Я утешал себя, что не может рядовой игрок, так робко проведший со мной всю партию, додуматься при домашнем анализе до всех найденных мной тонкостей, «доступных искушенному этюдисту, воспитанному на парадоксах».

Я с завистью смотрел из окна электрички на веселые ватаги счастливцев, для которых день отдыха наполнен смехом, солнцем и брызгами воды на пляже. А я ехал в ЦПКиО, как на Голгофу.

Я приехал туда раньше всех наших. Все надеялись на меня и на бесспорность моего выигрыша в отложенной партии. А Женя Загорянский, наш высший авторитет, конечно, был на своих любимых бегах.

Михаил Николаевич Платов пришел, когда доигрывание уже началось. Появился и «турок», заметив, что погода «квакерская».

Не знаю, что он имел в виду, но меня, несмотря на жару, знобило.

Мой противник был мрачен. Это вселяло в меня надежду.

Равнодушный судья, косясь на парашютную вышку, вскрыл конверт и пустил часы.

Партнер сделал записанный ход – 41. Крд4.Ну конечно! Что еще другое мог он записать? Я быстро ответил 41… b4.Противник грустно посмотрел на меня, вздохнул и переставил короля, словно непременно хотел играть до мата: 42. Крf5.С напускной непринужденностью я ответил довольно быстро 42… h3! Это и была заготовленная мной мина!

Пaртнер удивленно уставился на меня и задумался.

Я отошел от доски, демонстрируя полнейшее равнодушие и к ней, и к задаче, которую задал «шахматному бурлаку». «Турок», проходя мимо меня. буркнул:

– Идиосинкразия.

Только позже и догадался, на что он намекал некоторым фонетическим сходством своего изречения с более обычным словом.

Михаил Николаевич Платов обменялся со мной понимающим взглядом. Игра возобновилась, и он уже не имел права вмешиваться, разбирать позицию, подсказывать. В наших командных баталиях это правило соблюдалось свято. Он не мог поделиться сейчас своим домашним анализом, если даже и сделал его.

Пятьдесят минут думал над ходом мой озадаченный партнер.

Я загнал его в нежданный цейтнот. Приближалось время нового контроля, а ему на пять минут оставалось восемнадцать ходов.

«Турок» подмигнул мне:

– Кто не думает, тот не ест… ни коней, ни пешек.

За эти пятьдесят пять минут я несколько раз садился за стол и, как кобра, впивался глазами в партнера, внушая ему, чтобы он сделал естественный ход g4! Тогда бы он «подорвался» на заготовленной мной мине. Но он сыграл 43. g3! И я похолодел, глазам своим не веря.

Почему он так сделал? Из тупой бездумной осторожности или… видя конечную губительную для меня позицию?

Сам дрожа, я не хотел дать ему опомниться. Вся надежда была на непринужденность, капабланковскую легкость. Я даже старался улыбнуться, как великий кубинец, которым я любовался на московском международном турнире. Боюсь, что улыбка моя больше походила на шпильмановскую после его ничьей с Верой Менчик. Я знал, чем может теперь все кончиться (похуже, чем у Шпильмана!). Но знал ли об этом мой противник? Шахматное искусство – это умение читать чужие мысли. Может быть, в этом прелесть шахмат?

Итак, надо было сделать ход. Конечно, не брать пешку f7, в этом случае белый король входил в квадрат и задерживал пешку. И потому я с надеждой взглянул на милый, уже поднимающийся флажок на часах противника. Как под горку, покатились ферзи: 43… b3.Единственное, чего я достиг, – это заставил партнера играть «блиц». Но он, обладая стальными канатами вместо нервов, и в прокуренный свой ус не дул, продолжая играть неторопливо, сколько ни внушал я ему змеиным взглядом, что флажок его поднимается. А еще осталось семнадцать ходов! Кстати, семнадцать ли? 44. Крдб. Ну конечно, теперь он готовит мне детскую ловушку. Не пойду же я 44… b2, чтобы он сыграл 45. Крд7 и выиграл!

Выдавив из себя банальное «У нас успеется», я небрежно сыграл 44… Крf8. Последовало 45. h6.

Стоявший надо мною «турок» пожал плечами и бросил:

– Стрекотанье.

И все, кто был рядом, увидели, что я раньше ставлю ферзя, притом с шахом, как я вчера говорил Платову на платформе. Мне оставалось только продемонстрировать это: 45… b2 46. h7 b1=Ф+ 47. f5 Фb2.А что еще оставалось мне делать?

Для непосвященных зрителей на доске был лишний черный ферзь, и этим, казалось, определялось все, но… Я-то знал, чем это может кончиться! Но беда моя была в том, что это знал не только я, но и мой противник!

Я с вожделением смотрел на флажок его часов, ожидая его падения и своего торжества. Он уже почти падал!

48. h8=Ф+! Так вот где таилась погибель моя! Вот она, западня, волчья яма, уготовленная моему великолепному ферзю! Но как мог найти этот убийственный ход столь медлительный и скучный человек?! Почему не сделал он опять естественный и спасительный для меня ход 48. f6? Тогда бы мой великолепный новорожденный ферзь ожил бы! Но теперь, увы, он, как тигр, провалившийся в глубокую яму, может лишь с рычанием бросаться на отвесные стены. 48… Ф: h8 49. f6! – клетка захлопнулась.

Он все видел, все знал! Теперь выясняется, почему он так дальновидно пошел пешкой на g3, а не на g4, как я ему тщетно внушал! Подорвись он на этой уготовленной ему мине, и мой ферзь вырвался бы уже лютым тигром через поле h4. А сейчас остается последняя надежда: 49… d5.

«Ну возьми же на проходе! Возьми!» – мысленно умолял я. Тогда заключительная эффектная жертва ферзя на f6 принесет мне желанный пат!

Партнер опять невозмутимо задумался. Случись это сейчас, я страшился бы инфаркта или инсульта, но тогда я только молодо подскакивал на стуле, словно всадник в Булонском лесу. Флажок! Флажок! Может быть, он свалится от моих жокейских упражнений?..

Противник сделал ход 50. c6! И я кладу короля носом вперед на плаху и пожимаю «шахматному бурлаку» руку. Блестяще вытянул меня… на мель!

Покосившись на часы, я заметил, что флажок его упал. Но я ничего не сказал судье, отбиравшему у нас подписанные бланки с записью партии.

Мой партнер оживился, стал просто неузнаваемым, помолодел и оказался совсем нескучным.

Он быстро расставил на доске отложенную позицию.

– Скажите, зачем вы сыграли на сорок третьем ходу h3?

– Это была моя заготовка, «коварная мина», – признался я. – Я думал, вы ошибетесь.

– Вот видите, какая психологическая игра шахматы! Вы не учли, до чего же я боялся играть с этюдистом! Ведь я уже хотел сдать партию и только ждал вашего хода пешкой на b3, чтобы сложить оружие, а вы вдруг поставили меня в тупик, заставили еще раз подумать.

– Как? Вы не нашли этого выигрыша при домашнем анализе?

– Конечно, нет! У меня и в мыслях не было, что здесь можно выиграть. Я даже отчаянно ругал себя, что испортил вам воскресенье дурацким доигрыванием. Психологически я был уже уничтожен вашей смелой жертвой коня на с5. Только скверный мой характер и привычка все доводить до конца заставили меня делать ходы. Но когда вы в бесспорно для себя выигранном положении вдруг сделали «этюдный ход», я решил, что этюдисту виднее. Должно быть, тут что-то есть.

– И задумались на пятьдесят пять минут?

– Поверьте, я не пожалел бы, если б флажок упал, – настолько увлекло меня решение «этюда». Но я не мастак решать этюды, потому так долго и думал. Но теперь, пожалуй, могу к ним пристраститься. Я реагировал на ваш странный ход прежде всего не шахматным, а психологическим анализом. Я ведь психолог по специальности. Почему знаменитый этюдист после домашнего анализа столь странный делает ход? Не провокация ли это?

Став в ваше положение молодого человека, я решил, что сам на вашем месте поступил бы именно так. Значит, великий этюдист видит в позиции больше, нежели я, рядовой шахматист. Вы мне подсказали, что надобно искать решение! Ну, а ежели оно есть – а в это я поверил после вашего странного хода h3, – то его все-таки можно найти, затратив пятьдесят пять минут или больше. Для меня огромная честь выиграть партию у человека, чье произведение с восхищением отметил сам Владимир Ильич Ленин.

– Что? Что? – ошарашенный, переспросил я.

– Для меня большая честь выиграть партию у всемирно известного этюдиста Платова.

– Дрездемона! – сказал «турок», слышавший наш разговор.

Я молча подозвал юношу судью с черным пушком над губой и попросил его вернуть отобранные бланки нашей записи. Ничего не понимая, он вернул их мне, а я протянул бланки партнеру.

– Исправьте, пожалуйста, – указал я на его бланк и назвал свою фамилию.

– И познакомьтесь, пожалуйста, с Михаилом Николаевичем Платовым, – и я оглянулся на стоявшего рядом с «турком» своего болельщика.

– Вот как? – удивился партнер, протирая очки. – А я слышал, что в вашей команде играет сам Платов, и когда мне шепнули, что против меня сидит этюдист, я и решил, что это он и есть.

– Я тоже проиграл, – с улыбкой признался Михаил Николаевич.

– А я только еще ползаю, – сказал я, смотря снизу вверх на Платова.

– Ну нет! Тут вы взлетели, – запротестовал партнер. – Я вам благодарен за радость, которую получил, решив этюд.

– Значит, я сам виноват в собственном проигрыше? – печально подвел я итог. – Моя мина оказалась не коварной, а роковой.

– Играть надо, а не в этюды играться, h3! Идиосинкразия!

И тут я понял, что хотел выразить «турок», когда мы шли с ним после моего блистательного поражения обедать в один из павильонов парка.

Михаил Николаевич Платов утешил меня:

– А все-таки хорошо, что вы так сыграли! Этюд сделаете.

Я совсем не так делаю этюды. Я начинаю всегда с конечной позиции, как с вершины пирамиды. Словом, дом начинаю строить с крыши, а потом приделываю к ней все расширяющиеся этажи вариантов. Этот этюд единственный, родившийся у меня в процессе игры, в весьма драматической обстановке кражи ордена у знаменитого скрипача. Может быть, потому я долго не возвращался к этой отложенной партии и совсем забыл ее.

Но однажды, возвращаясь из Ленинграда, я попал в одно купе в «Красной стреле» с сыном великого скрипача, тоже знаменитым скрипачем. Мы оказались с ним взаимными поклонниками.

Я рассказал ему всю эту историю: как проиграл партию, как был свидетелем и даже чуть ли не виновником утраты его отцом ордена и как утешился на одном из военных концертов, увидев на лацкане фрака замечательного музыканта тот же орден, оказывается восстановленный специальным решением. И я признался попутчику, что забыл игранную тогда партию. Он очень просил меня вспомнить ее. Мне пришлось восстановить все по идее, начиная с крыши. И я посвящаю получившееся произведение памяти замечательного скрипача и шахматиста Давида Ойстраха.

 

Пластинка из слоновой кости

Баренцово море!

Качка началась страшная. Чемоданы вырвались из-под койки и вот уже час носились вместе со стулом по каюте. Встать не было сил. Тело взлетало высоко вверх, потом проваливалось в бездну. К горлу подступал комок, зубы сжимались.

И все же предстояло идти в кают-компанию! Капитан Борис Ефимович требовал, чтобы пассажиры непременно являлись к обеду.

Палуба накренивалась, убегала из-под ног. Вокруг корабля висел непроглядный туман. Капитан нарочно отошел подальше от Новой Земли, хотя именно на нее держал курс. Он оставался самим собой, Борис Ефимович, неторопливый, выжидающий и все же успевавший сделать за рейс больше всех других капитанов.

Когда я добрался наконец до кают-компании, капитан сидел на председательском месте, невысокий, сухой, подтянутый и, как всегда, приветливый. Он встретил меня веселым, чуть насмешливым взглядом. Я мог утешиться, посмотрев на бодрых моряков, сидевших по одну сторону стола, и таких же жалких, как я, страдавших от качки, пассажиров по другую его сторону.

– Неужели против морской болезни нет средств? – спросил я доктора, с ужасом поглядывая, как моряки принялись за ненавистную мне сейчас еду.

Врач пожал плечами, а капитан ответил за него:

– Есть средство. Мы, моряки, стараемся работать побольше.

– Поставьте нас кочегарами, – взмолился я.

– Смотрите, припомню! – пригрозил капитан и вдруг спросил: – А в шахматы кто играет?

Оказалось, что играть умеют все, кроме старшего механика Карташова.

– Турнир, что ли, организуйте, – предложил капитан.

– Какая тут игра! – махнул рукой второй помощник, глядя на наши зеленые лица.

– Не скажите, не скажите, – серьезно возразил капитан. – Шахматы для нас, полярников, большое дело! Они приходят на помощь в очень тяжелых случаях. Вспомните челюскинцев. Раздавленный корабль на дно пошел. Остались люди на голом льду за тысячи миль от жилья. Самолеты в Арктику тогда еще почти не летали. А челюскинцы на льду шахматный турнир устроили. Играть в шахматы можно было только при крепкой вере в помощь, которую пришлет им Советская страна. И пришла помощь, пришла… шахматный турнир едва закончили.

– Так вот о шахматах, – капитан загадочно улыбнулся. – Арктическая это теперь игра. Матчи между островами постоянно разыгрываются. А известна была эта игра в древние времена в далекой жаркой стране, в Индии. И пришлось мне однажды в этом самому убедиться.

– Когда это вы убедились? – спросил старший помощник. – Не во время ли того рейса, когда торговый пароход на Дальний Восток перегоняли?

– Вот именно. Надо было этот торговый пароход до начала арктической навигации доставить из Архангельска во Владивосток, – начал рассказывать капитан. – Мне это и поручили. Маршрут был интересный. Через Гибралтар, Суэцкий канал. В последний год английского владычества в Индии довелось нам зайти в Калькутту. К вечеру я съехал на берег, побывал у портового начальства, потом пошел посмотреть, что за город. Порт грязный, обыкновенный. Пакгаузы длинные, низкие. Улицы асфальтированные, дома и автомобили европейские, ну, а нищие… местные. На перекрестке полисмен.

Поражала пестрота нарядов. Не нарядная пестрота, а пестрота контраста. Европейцы в белых костюмах и пробковых шлемах и полуголые люди в рубищах, худые, с огромными черными глазами. Медлительные прохожие в чалмах и шумные английские солдаты, береты, рубашки хаки… Прекрасные леди в автомобилях и нищие на панелях…

Мне хотелось приобрести какую-нибудь индийскую безделушку на память. Я остановился перед витриной лавчонки, но увидел там только дешевенький товар, конечно, американского производства.

Прохожие в Калькутте ходят медленно, часто останавливаются, словно спешить некуда. А впрочем, жарко там.

Сначала я не обратил внимания, что многих идущих останавливал бедно одетый индиец. В руках он держал вечную американскую ручку, которую и предлагал прохожим. Вначале я подумал, что ему хочется продать ее. Один прохожий взял эту ручку. Индиец протянул ему книгу в переплете, и прохожий что-то написал на белом листке.

Хмурый полицейский направился к индийцу. Прохожий завернул за угол. Индиец тоже быстро зашагал. Видно, полицейскому было лень идти быстро в такую жару. Он остановился.

Индиец поравнялся со мной, прямо-таки ожег меня своими чернущими глазами и сказал на английском языке. «Моряк, все люди должны бороться против войн. Подпишите воззвание».

Так вот зачем у него вечная американская ручка!

Я улыбнулся и ответил тоже по-английски: «Благодарю за обращение, но я уже подписал это воззвание». – «Подписали? Уже? – не то удивленно, не то обрадованно сказал индиец. – Где же?» – «В Ленинграде», – ответил я.

Индиец преобразился, как будто узнал старого знакомого. Он стал трясти мою руку, глядя мне в глаза и улыбаясь.

«Вы русский? Вы советский человек? – взволнованно говорил он. – Как я рад, что вас встретил! Мы так много думаем о вашей стране…»

Полисмен прошелся мимо нас, заложив руки за спину. Индиец не обратил на него внимания.

«Вы первый советский человек, которого я вижу. – говорил он. – Мне бы хотелось… Знаете, возьмите этот подарок. Здесь знаки величайшей мудрости. Законы перемен. Они были найдены при раскопках».

Индиец сунул мне в руку пластинку из слоновой кости с вырезанными на ней рисунками.

Это была тончайшая работа древних мастеров. Как неожиданно исполнилось мое желание!

Индиец простился со мной. Я решил идти на набережную, где меня ждал катер с корабля.

Прежде чем завернуть за угол, я оглянулся.

Индиец остановил группу прохожих и что-то горячо говорил им. Среди остановившихся было двое солдат в беретах. Индиец протягивал вечную ручку. Кто-то взял ручку. Прохожие подписывали воззвание.

Полисмен подошел к ним в сопровождении какого-то человека в штатском и закричал. Индиец возвысил голос, видимо, протестуя. Прохожие тоже зашумели. Английские солдаты отошли в сторону. Полисмен и шпик схватили индийца за руки. Индиец вырывался и кого-то искал глазами. Полицейские тащили его на мостовую, он упирался.

Прохожий, у которого осталась вечная ручка, книга и бланк воззвания, что-то кричал вслед арестованному. Полицейский угрожающе повернулся к нему.

Тогда человек, оставивший у себя книгу и ручку, быстро зашагал по тротуару и тотчас остановился перед двумя другими прохожими, протягивая им ручку и книгу с бланком.

Мне нужно было спешить на набережную. Я ощупал в кармане тонкую пластинку из слоновой кости.

– Что же было нарисовано на пластинке? – спросил второй помощник.

– Из-за этого я и начал свой рассказ. Ведь шахматы давно стали своеобразным международным языком. Они пришли из древней Индии. Вот и моя пластинка была украшена золотыми инкрустациями, которые, однако, не были письменами. Изображены на ней были рисунки шахматной доски.

– Где же пластинка? – спросили мы.

Капитан хитро улыбнулся.

– Может быть, я отослал ее в Москву, ученым. Уж верно, она представляла кое-какой интерес. Но, если хотите, я нарисую вам, что было на ней изображено.

– Просим, просим! – зашумели мы.

Откуда-то взялась бумага. Капитан нарисовал на ней четыре аккуратные шахматные доски. На две из них он нанес несколько прямых линий, а на двух других старательно нарисовал шахматные фигуры.

– Вот что было изображено на индийской пластинке из слоновой кости. Я просидел над этими рисунками много ночей, но ничего не придумал. А ведь индус сказал мне о какой-то удивительной древней мудрости, заключенной в этих рисунках. Так вот. Может быть, кто-нибудь из вас откроет эту тайну?

Все тотчас принялись срисовывать себе таинственные рисунки. Каждый решил во что бы то ни стало разгадать тайну индийской пластинки.

Два рисунка совершенно непонятны. Почему шахматная доска перечеркнута какими-то линиями? Что это может обозначать?

Два других рисунка, несомненно, представляли положения из разных шахматных партий. В первой партии белые проигрывают. У короля нет ни одной фигуры, а у черных – слон и конь, да еще сильнейшая проходная пешка. Во второй партии явная ничья. Черная ладья против двух белых связанных коней. Мне бросилось в глаза, что в этих двух позициях, кроме королей, нет ни одной одинаковой фигуры!

Я просидел над индийской загадкой до самого ужина.

Давно у нас в кают-компании не было такого шумного сборища. Говорили только о таинственных рисунках.

Старший механик к ужину опоздал, и капитан послал за ним буфетчицу Катю, кстати сказать, сильно страдавшую от морской болезни.

Старший механик влетел в кают-компанию с криком:

– Нашел, товарищ капитан! Нашел!

Капитан поднял руку.

– Только после ужина.

Механик принялся за еду.

– Я, конечно, человек не очень ученый… Я практик. Но, по-моему, это гениально, – говорил он, уплетая за обе щеки. – Это просто как бы сказать, вклад в науку!

– Но ведь вы же не играете в шахматы? – вскричал доктор.

– И не требуется, – невозмутимо ответил Карташов.

Ужин был поглощен мигом. Волны ревели за бортом, переваливали корабль с боку на бок, а мы сгрудились около старшего механика и слушали его объяснения.

– Вы посмотрите, что нарисовано на первом рисунке. Квадрат. Он касается углами сторон шахматной доски. Из чего состоит вся площадь шахматной доски? Она разбита на этот квадрат и четыре одинаковых прямоугольных треугольника. Вы видите эти треугольники? Они по углам.

– Видим, видим! – закричали мы.

– А теперь посмотрите на второй рисунок. Вы видите эти же треугольники?

– Не видим. Где они?

– Они соприкасаются гипотенузами… попарно.

– Да, да! Верно!

– Треугольники точно такие же, значит, они занимают такую же площадь. Следовательно, оставшаяся на шахматной доске площадь без треугольников на этом втором рисунке точно такая же как и на первом.

– Конечно, та же самая!

– Ну, а посмотрите, из чего она состоит, что это за квадраты? – хитро спросил механик. – Один из них маленький – построен на малом катете, а другой побольше – на большом. А теперь взгляните на квадрат первого рисунка! На чем он построен?

– Ох, черт возьми! На гипотенузе! – закричал доктор.

– Это значит, что площадь квадрата первого рисунка равна площадям двух квадратов второго! Так? – спросил механик, оглядывая нас торжествующим взглядом.

– Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов! – вымолвил я вне себя от изумления.

– Я не слышал о таком доказательстве теоремы Пифагора! – восторженно заявил второй помощник.

– Пифагоровы штаны на все стороны равны. Доказать это мне всегда казалось очень сложным, – признался врач.

– Да, доказательство знаменитого древнегреческого математика, как мне кажется, действительно уступает этой древнеиндийской мудрости, – сказал молчавший до сих пор профессор, участник географической экспедиции. – Это чуть ли не настоящее открытие.

Все мы увлеченно зашумели и тут только обнаружили, что капитана между нами нет. Старший механик был делегирован на мостик, чтобы сообщить о своем открытии.

Я вернулся к себе в каюту и не мог думать о сне. Чемодан по-прежнему старался выпрыгнуть из-под койки, но я не обращал на него внимания. В моем воображении рисовалась таинственная пластинка из слоновой кости индус с узким темным лицом и пронизывающими глазами и наконец рисунки древнего гениального математика, который, может быть, задолго до Пифагора решал геометрические задачи более простым и остроумным способом, чем все последующие поколения!

Но что за шахматные позиции поставил древний математик рядом со своим замечательным доказательством? Какое уважение к древней игре он имел, равняя ее с геометрией!

Я просидел над индийскими позициями целую ночь, весь следующий день и следующую ночь.

И я все-таки решил индийскую загадку.

Мне открылся целый мир борьбы, неожиданностей, эффектов ярких, как фейерверк, лукавства, хитрости, смелости, точного расчета и тончайшего остроумия.

Мое сообщение об открытии тайны индусской пластинки было сенсацией. Явились все, кто знал шахматы и кто не знал шахмат. Я обещал разгадку одинаково интересную для всех.

Кают-компания оказалась набитой до отказа.

Один лишь капитан находился, как всегда, на мостике. Корабль осторожно подбирался к Новой Земле. Мыс Желания, названный так Баренцем в ознаменование его страстного и неосуществленного желания пробиться через льды на восток, остался севернее. Туман все еще скрывал от нас берег.

Я обвел глазами присутствующих.

– Черные в первой позиции неизмеримо сильнее. Позиция белых безнадежна. Не правда ли?

Все согласились.

– Тем не менее… Они сделают ничью!

– Не может быть! – изумились все играющие, а неиграющие стали торопить меня, чтобы я скорее открыл им тайну пластинки.

Волнуясь, я стал показывать решение удивительной позиции.

Даже неиграющие напряженно смотрели на доску.

Я показывал: 1. d6! Кb5 2. d: e7 Кре5

– Черные ждут появления белого ферзя, чтобы уничтожить его, но… 3. e8=К! – Появляется новый, подлинный герой предстоящей увлекательной борьбы. 3… Сh8 4. Крд8 – чтобы убрать слона с дороги пешки. Черные хитро идут навстречу желанию белых, рассчитывая запереть вражеского короля в ловушке. 4… Кр: e6 5. Кр: h8 Крf7 6. h7! Готово! Замысел черных выполнен. Но почему белые так кротко послушны? Ведь у черных есть ход 6… a3. Но теперь неожиданно бросается в бой белый конь – 7. Кd6+. Взять его нельзя. Белым… пат! Но черные настолько сильны, что могут даже отдать собственного коня, неизбежно проводя неукротимую пешку! 7… Крf8 8. К: b5 a2 9. Кd4. Лукавый конь, не правда ли? Он встал так, что черные не могут поставить ферзя. Белым снова будет пат!

– Ишь, ты! – восхитился кто-то из окружающих меня.

– Но черные не уступают белым в изобретательности, и вместо ферзя они поставят…

– Так не коня же! Что толку! – отозвался тот же голос.

– Ладью! – торжествующе возвестил я. – Пата нет, а угроза мата белым есть.

– Это верно, – согласились со мной зрители.

– Итак, 9… a1=Л!.В бой входит новая дальнобойная сила, куда более мощная, чем конь. Но у белого коня есть резвость скакуна и – очередь хода! 10. Кe6+ Крf7 11. Кd8+ Крдб. Черные решились. Избегая преследования, они выпускают белого короля (иначе будет повторение ходов). Они увидели далекий финал и свое торжество. Пусть белые проведут своего ферзя и в ту же минуту получат смертельный удар! Но ведь в борьбе выигрывает тот, кто дальше рассчитал! 12. Крд8 Лa8. Занесена «черная рука» для смертельного хода Л: d8 мат, но… снова отказываются белые от могучей фигуры и ставят на доску второго коня – 13. h8=К+!.Разящая рука на миг повисла в воздухе, надо отойти черным королем – 13… Крf6 и теперь 14. Кhf7, и ничья. Кони встали нерушимо. Черная ладья так и не успела взять коня d8 с матом.

– До чего же здорово! – восхищался доктор.

– А по-другому никак черные не могли? – спросил кто-то.

– Почему же? Могли на первом ходу сыграть 1… Кc4, – показал я. – Тогда 2. d: e7 Кре5 3. e8=К Сh8 4. h7! a3 5. Крд8 Кр: e6 6. Кр: h8 Крf7 7. Кd6+ Крf8 8. К: c4 a2 9. Кe5!! – именно сюда. У белых новый замысел. Атака белым конем принесет вечный шах: 9… a1=Л 10. Кd7+ Крf7 11. Кe5+ Крf6 12. Кd7+ и так далее. Ничья!

– А теперь посмотрите-ка на пластинку из слоновой кости, – предложил доктор.

– Что-нибудь еще? – заволновались зрители.

– А как же! – торжествующе показал доктор. – Вы только вглядитесь. Позиция с двумя конями из главного варианта это и есть второй шахматный рисунок на пластинке.

– Она получилась из первой, – подтвердил я.

– Это казалось невероятным! Ведь переменились все фигуры! – послышалось со всех сторон.

– Кроме королей, – заметил я.

Действительно! В результате непреложной логики, подобной той, которая вытекала из индийского доказательства теоремы Пифагора, все на доске переменилось. Старые фигуры исчезли, как по волшебству; появились другие в новом, равном соотношении сил.

Все шумно изумлялись выдумке неведомого поклонника шахматной игры.

Когда мы подняли головы от доски, то увидели капитана. Он с улыбкой смотрел на нас.

– Капитан! – выспренне начал врач. – Мы благодарны вам за. чудесные индийские творения в области математики и шахмат.

Это подлинная поэзия ума!

– Подождите, – прервал я. – Здесь есть еще одна неоткрытая тайна.

– Еще одна? – удивились все и даже капитан.

– Да, да! Я берусь доказать, что никакой пластинки из слоновой кости не было!

– Как так не было? – возмутились все присутствующие.

– Не было – настаивал я. – Мы должны восхищаться не индийской мудростью, а замечательным поэтическим искусством нашего капитана-этюдиста! Я никак не думал, что наш полярный капитан и есть тот мастер этюдов, произведениями которого я так часто восхищался.

Капитан смеялся. Все с изумлением смотрели на него.

– А ведь неплохое лекарство от морской болезни? – спросил капитан.

– От морской болезни? – все переглянулись.

– В самом деле! А мы и забыли о ней!

Капитан спросил меня:

– Как же вы догадались?

– Очень просто. Ведь черные не могли поставить ферзя, боясь из-за пата связать белого коня.

– Правильно.

– Но ведь ферзь в древние индийские времена не обладал современной дальнобойностью.

– Ох верно! – засмеялся Борис Ефимович. – А я совсем позабыл об этом усовершенствовании шахмат.

– Вот вам последняя тайна пластинки. Ее не было!

– Ошибка! Дело не в шахматах. Пластинка все-таки есть. – Капитан достал из внутреннего кармана кителя небольшую белую пластинку.

С любопытством мы рассматривали ее. Пластинка из слоновой кости! Золотые инкрустации. Таинственные рисунки. Два из них знакомы нам. Это доказательство теоремы Пифагора. А два других вовсе не шахматные! На одном из них очертание страны – Индии и на нем два скрещенных ножа. На другом те же очертания Индостанского полуострова, но на его фоне… пожимающие одна другую руки.

– Вот что подарил мне индиец. Смысл рисунка таков: истинная мудрость, говорят первые рисунки, не во вражде народов Индии, а в их дружбе – заканчивают вторые. Под впечатлением этих рисунков и я составил свой этюд.

– А теорема Пифагора? – спросил старший механик.

– О ней я слышал и раньше. Доказательство было обнаружено при каких-то раскопках. Им увлекался еще Лев Николаевич Толстой. Еще раз простите мою шутку, но она помогла вам вылечиться от морской болезни. Чтобы не страдать от нее, надо найти себе занятие, которое вас поглотит полностью. А я пойду на мостик. Туман раздергивает.

Я пошел за ним следом. Тогда, четверть века назад, когда мы плавали на «Георгии Седове», я не мог рассказать ему, что много лет спустя после публикации этого рассказа я обнаружу в школьном учебнике своего сына доказательство теоремы Пифагора, так знакомое мне по давнему арктическому плаванию.

Оно совсем не походило на неуклюжие пифагоровы штаны моих школьных дней. Из ста восьмидесяти доказательств теоремы Пифагора в школьные учебники ныне взято именно древнее индийское, изображенное на призывающей к дружбе пластинке из слоновой кости.

 

Ныряющий остров

– Уж если говорить о шахматах и таинственных землях, так стоит вспомнить о Ныряющем острове.

– Что это за остров и при чем тут шахматы?

Так начался обычный для нашего арктического плавания вечер в кают-компании «Георгия Седова».

– Этот остров не значится ни на какой карте, – сказал очередной наш рассказчик, огромный человек с седеющими волосами, кудрявыми, как у купидона, и весело прищуренными глазами. – Пошло все с приезда геодезической партии, устроившей на моей полярной станции базу. Начальником партии была боевая девица, занозистая, славная, отчаянная, красивая, только не дай бог ей об этом сказать… Звали ее Таней, то есть Татьяной Михайловной. На Большой земле она, говорят, прыгала с десятиметровой вышки в воду со всякими пируэтами, знала опасные приемы каратэ и здорово играла в шахматы. Первый ее талант в Арктике, конечно, не проверишь, а вот с другими своими талантами она меня конечно познакомила.

– Обыграла в шахматы?

– Да… и в шахматы, – замявшись, ответил рассказчик, почему-то потерев левое плечо, потом оживился. – Можно сказать, досадно обыгрывала. Я ведь не из слабеньких. И с кандидатами в мастера, да и с мастерами встречался, когда в отпуску бывал. И не с позорным счетом… А вот с ней… Черт ее знает! Или она на меня так действовала, или курьезным самородком была… Стиль, знаете ли, агрессивный, яркий… Жертвы, комбинации и матовые сети… Сети у нее вообще были опасные… – рассказчик засмеялся, потом добавил: – Может быть, новая Вера Менчик в ней пропала.

– Почему пропала?

– О том рассказ впереди. Я сам посмеяться люблю, подшутить или разыграть… А тут – разгромит она меня да еще и насмехается. Э-эх! Так и сжал бы ее ручищами вот этими, так бы и сжал!

И вбила она однажды в свою голову, что должна произвести съемку Ныряющего острова. А островом таким в наших краях назывался не то остров, не то мель, – словом, опасное место. Иные моряки там на берег сходили, а другие клялись, что нет там никакой земли. Я было пытался Таню, то есть Татьяну Михайловну, отговорить, да куда там! Предложила она мне в шахматы сыграть на ставку. Будь другая ставка, я бы отказался. А тут если проиграю, то должен ее на остров Ныряющий сопровождать. «Посмотрим, – говорит, – есть ли у этого „богатыря с прищуром“ что-нибудь кроме прищура». Ну, я и проиграл. Не то чтобы поддался, но… одну ее в такое путешествие не хотелось отпускать… А так просто она бы не взяла. Впрочем, может быть, она и по-настоящему у меня тогда выиграла бы. Словом, отправились мы на катере, груженном бревнами плавника, который сибирские реки в море выносят. Опять же – ее затея! Непременно хотела на Ныряющем геодезический знак поставить. Захватила она с собой хороших ребят – и своих, и моих. Распоряжалась на моей станции, как хозяйка. Везучая она была. Представьте, нашли мы неизвестный по картам остров. Скалистый, угрюмый, совсем маленький. Если он в самом деле под воду уходит, то напороться на него килем никому не понравится.

Нашли мы остров, высадились на него и принялись геодезический знак ставить, целую башню деревянную – прямо маяк.

Бревна ворочать – работа нелегкая. Даже на полярном ветру, который разыгрывался, жарко становится. Однако дело к концу…

А Таня моя собралась с треногой и геодезией своей на другой край острова – съемки производить. Я, конечно, напросился сопровождать ее в виде чернорабочего: треногу и рейку таскать.

На меня глядя, она говорила, что я вполне сам за геодезический знак сойду, если меня на острове оставить. Насмешки ее я покорно сносил и ею совсем не украдкой любовался. Хороша она была в своем ватнике, в мальчишеских штанах и сапогах – закаляла она всегда себя, – стройненькая такая и с косой, которую ветер из-под шапки иногда вырывал. Чудная у нее была коса… Если распустить ее и лицо в волосах спрятать-задохнуться от счастья можно.

Надоели мне рейки, треноги, подошел я и сел у ее ног. Она шапку с меня сбросила и волосы взъерошила. Не передать вам, что я почувствовал… В Арктике, в пустыне, среди скал одни мы с ней. Никого вокруг!

Кровь мне в голову ударила. Вскочил, смотрю ей в глаза.

А они смеются, зовут, ласкают… Или показалось мне все это. Ну, сгреб я ее тогда, сгреб Таню мою в охапку, к губам ее нистово прижался. Голова кругом идет, плыву, несусь, лечу…

А тело у нее как стальная пружинка – твердое, гибкое. Вывернулась она из моих ручищ да как закатит мне пощечину, у меня аж круги перед глазами… Уже не лечу, а упал с высот неясных. Словом, оторопел я, а она… Ну, братцы, никому этого не пожелаю, это похуже шахматного проигрыша! Сначала она мне руку в плече вывернула, а потом применила такой прием джиу-джитсу или каратэ, уж не знаю, специально против мужчин такой прием есть, – применила она этот страшный прием… и согнулся я пополам, чуть зайцем не заголосил и на камни повалился.

Темно в глазах. Еле в себя пришел. Вижу: она уже далеко, рейку и треногу на плечо взвалила и идет не оглядывается. Поплелся я к геодезическому знаку, сам от стыда сгораю. Подошел к ребятам.

Слышу, она распоряжения отдает, на меня не смотрит. Ушам своим не верю – всем отправиться на базу и вернуться за ней только через два дня. Съемку острова сама произведет.

Ребята пожимают плечами. А я молчу. А что я могу сказать?

Чувствую себя последним человеком. Меня она не замечает. Лучше бы мне деревянным знаком, бревном на острове торчать – все бы в теодолит свой на меня посмотрела!

А все-таки взглянула она на меня, взглянула, когда катер от берега отходил! И показалось мне, что улыбаются зеленые ее глаза. Все на свете я забыл, готов был в ледяную воду броситься – к ней плыть.

Все же сдержался. Ледяная ванна мне нипочем, а вот как она встретит, каким приемом?…

Долго еще видел ее фигурку на одинокой скале, едва поднимающейся над водой. Смотрела Таня нам вслед! Смотрела! А потом остров исчез в снежном заряде.

Ветер все крепчал. Пошли штормовые валы, совсем как крепостные, отделенные один от другого глубокими рвами. Катерок наш то на бок ложился, то в небо целился, то очертя голову в яму нырял. Кое-кому не по себе стало.

На полярную станцию мы вернулись еле живы. Никогда такого шторма на катере переносить не приходилось. Как мы уцелели – сам не знаю. Я, признаться, даже радовался, что Тани с нами нет.

Но радовался я преждевременно.

Первое, что я сделал, ступив на землю, – побежал в радиорубку, постарался связаться с Таней по радио; походную рацию она все-таки при себе оставила.

Самым страшным был веселый Танин ответ:

– Нет больше загадки Ныряющего острова! Он понемногу уходит под воду. Осталась только скала с геодезическим знаком и еще ваша Таня, которая поздравляет вас с географическим и гидрологическим открытием! Уровень воды в проливе зависит не от Луны, не от времени суток, а от силы и направления ветра.

И мне привет передает.

Вот тогда у меня первые седые волосы и появились. На катере плыть к острову и думать нечего: кверху килем мимо проплывем.

Но что делать? Как Таню с острова снять, пока он окончательно не нырнул?

Забил я тревогу на всю Арктику. Радиограммы о бедствии даю панические.

Из радиорубки всю ночь не выходил, о сне и думать не мог.

Танин бодрый голос я слушал в репродукторе, как голос своей совести.

Как мог я оставить девушку одну? Как мог?..

– Все в порядке, – сообщила она. – Могу еще стоять на спине у своего ныряющего чудовища. Стою около знака и даже ног не замочила. Как только ветер кончится, возьмусь за съемку.

Раньше, чем я потребую, катера не высылать.

Катера не высылать! О каком катере может идти речь в такой шторм!

И тут я получил радиограмму от капитана Бориса Ефимовича с борта ледокольного парохода «Георгий Седов». Помните, Борис Ефимович, вы приказ тогда получили идти к острову Ныряющему, снять с него геодезистку?

– Как не помнить! – отозвался наш капитан. – Хорошо помню, в какой шторм к вашей полярной станции подошел. Только сумасшедший мог в такое волнение с берега в шлюпке выйти.

– Что же, я и был сумасшедший, – признался рассказчик. – Шлюпка у самого берега получила пробоину, и не спусти вы катер, мне бы не добраться до корабля.

Капитан усмехнулся:

– Сухой нитки на нем не было.

– Я этого не замечал. Танину просьбу я еще до прихода «Георгия Седова» получил. Таня сообщила, что вынуждена забраться на геодезический знак и рассчитывает отсидеться на нем до перемены ветра. А пока просит меня организовать ей шахматную партию по радио… с гроссмейстером.

– Обязательно хочу хоть раз в жизни с гроссмейстером сыграть, – и добавила: – Пока вода не спадет.

А я понимал, что это была ее последняя просьба. И я не мог ее не выполнить. Но и выполнить ее было невозможно. Как связаться с Москвой? Как тратить время на передачу ходов, когда нужна постоянная связь с «Георгием Седовым», с самолетами, если погода позволит? Как тут быть? Пусть простит мне гроссмейстер Флор, что я осмелился вместо него играть шахматную партию, прикрываясь его именем. Я сообщил Тане, что гроссмейстер Флор согласился играть с нею и придет для этого в радиоцентр Главсевморпути. Ходы будут передавать немедленно через нашу полярную станцию.

Поверьте, эта шахматная партия состарила меня на много лет.

Боюсь, что моя игра была не слишком высокого класса, но, клянусь вам, я играл изо всех сил, потому что боялся, как бы Таня не обнаружила обман.

Но она не обнаружила его! Она играла не глядя на доску, но отвечала быстро. Милый Флор, он не подозревал даже, что некая девушка рискнет играть с ним вслепую!

Я ждал ответных радиограмм от Тани с очередным ходом, как вестей жизни… Я понимал, что игрой в шахматы Таня поддерживает себя…

Я холодел, слушая ее ровный голос, которым она сообщала после переданного ею очередного хода, что «остров полностью скрылся под водой» или «до вершины знака осталось еще полтора метра». И она еще заботилась, чтобы мы непременно сообщили все подробности океанологам – это будет им так важно, так интересно!

Пока я перебирался на борт «Георгия Седова», слегка вымокнув, как сказал тут капитан, два хода в партии сделали за меня – вернее, за гроссмейстера Флора – мои ребята.

«Георгий Седов» на всех парах шел к тому месту, где недавно был остров Ныряющий. Нам с Борисом Ефимовичем сообщили с полярной станции положение, которое сложилось в шахматной партии с Таней. Разрешите мне поставить его на доске. Борис Ефимович, вы помните?

– Еще бы! – отозвался капитан.

– Дальше партию с Таней продолжали мы с Борисом Ефимовичем совместно, но… Впрочем, вы сейчас все увидите сами.

Капитан сходил в свою каюту за шахматами. Рассказчик расставил на доске позицию.

– В последней радиограмме Таня сообщила, что забралась на самую вершину знака, и волны, как она сказала, задевают ее ноги пенными лапами. Она все еще бодрилась и даже по-детски радовалась, что не проигрывает «гроссмейстеру».

Однако вроде могла и проиграть. Осталась без ферзя за коня с пешками, да и играла она не глядя на доску, в чем, правда, любила упражняться у нас на станции. Больше всего мы боялись с Борисом Ефимовичем выиграть у нее ненароком. И теперь мечтали свести партию к вечному шаху. Сыграй, она скажем, 41. c:b6 и мы сразу форсировали бы ничью – 41… c2 42. b7 Ф:e5, и новый ферзь на с1 даст вечный шах! А если 42. Крb7, то 42… Фh7 43. c8=Ф Ф:e4+ 44. Фc6 Ф:d3 и почетная ничья, потому что линия «с» открыта 45. Фf6+ Кре8 46. e6 Фh7+, нет хода 47. Крс8 из-за 47… c1=Ф+

Удивительно, что Таня все это видела «вслепую» и сыграла 41. Крb7, стремясь во что бы то ни стало выиграть! Теперь ее пешка с5 обрела огромную силу, грозя пойти вперед. Например: 41… Фh7 42. c6! Ф:e4 43. c8=Ф Ф:d3 44. Фh8 c2 45. Фf6+ Кре8 46. e6, и «гроссмейстер» проиграл бы! Потому пришлось нам коварную пешку взять: 41… bxc5. Казалось, Таня не будет теперь рваться к победе и ей можно предложить «великодушную ничью». Но не тут-то было! Таня озадачила нас: 42. Кf4! угрожая вилкой на g6. Двинешься пешкой «с» в ферзи – проиграешь ферзя на h8, да и партию тоже! Из-за той же вилки на g6 нельзя брать ферзем лакомую пешку на е5. Мы долго спорили, как тут сыграть. Если 42… Фh7, то 43. c8=Ф Ф:e4+ 44. Крb6 Фb4+ 45. Крсб Фa4+ 46. Крd5 и король уйдет от шахов с победой! Не годилось и 42… Фe8 из-за 43. Кd5+ Креб 44. К:c3 Крd7 и белые выиграют после 45. e6+ и размена ферзями на с8. Подумав, мы сочли за лучшее придерживать поле с8 королем: 42… Крd7. И сразу по радио получили ответ – 43. e6+. Деваться нам было некуда: 43… Крd6 и мы предложили ничью, поскольку полагали, что размен ферзями вынуждает Таню дать свое согласие на мир: 44. c8=Ф Ф:c8+ 45. Кр:c8 c2 и придется Тане держать нашу пешку конем, допуская уничтожение всех и белых и черных пешек. Мы послали Тане наш последний ход, рассчитывая, что она согласится на ничью. Однако ответа мы не дождались, так и не поздравив ее с выигрышем.

– Как так с выигрышем? – удивился кто-то. – Что-то его не видно.

– В том-то и дело, что Таня его прекрасно видела! И мы тоже узрели, только попозже. Оказывается: 44. e5+, и вместо размена ферзей на с8 приходится бить 44… Ф:e5, а теперь, смешно сказать, мат в один ход – 45. c8=К+ мат!

– Здорово! – согласились присутствующие.

– Не мог же гроссмейстер доиграться до мата! Мы спохватились и послали вдогонку ничейной радиограмме поздравление с победой. Но Таня не приняла радиограмм, не ответила на обе…

Все долго молчали. В кают-компанию с твиндека доносились голоса, потом они смолкли, и слышно было, как шелестели о борт волны, а может быть, мелкие льдины…

Кто-то спросил, робко, неуверенно:

– Как же Таня? Ее геодезический знак? Ее остров?

Рассказчик сощурился:

– Хорошая мысль назвать остров ее именем, только… С тех пор никто ни разу не видел Ныряющего острова. На карте он нанесен Борисом Ефимовичем как опасная мель…

– А Таня?

– Татьяна Михайловна вышла за меня замуж. Но если вы спросите у нее о том, что я рассказал, она ничего не вспомнит: ни острова, ни знака, ни игранной партии, более того, она даже не знает сейчас ходов шахматных фигур. И она, конечно, станет вас уверять, что все это я выдумал.

– Значит… значит, она жива!

– Ясно. Мою Таню, мою изумительную, милую Таню, «Георгий Седов» вскоре подобрал. Она была без сознания, к бревнам геодезического знака, смытого с нырнувшего острова, она оказалась привязанной. Много дней была Таня между жизнью и смертью. А когда пришла в себя, то забыла все-все… Все, что случилось, даже шахматы…

– Как? И пощечины не помнит?

Рассказчик улыбнулся, словно ему напомнили о чем-то необычайно приятном:

– Представьте себе такую аномалию – только это и помнит!

Медицина – специальный доктор к нам приезжал, изучающий потерю памяти, – плохо медицина разбирается в женской логике.

– Неплохая женская логика – заматовать превращенным конем при живом вражеском ферзе.

– Потемки! – развел руками рассказчик и лукаво улыбнулся.

Через несколько дней наш «богатырь с прищуром» сходил на берег. В капитанский бинокль я видел, как катер «Петушок» подошел к причалу, как вышли из него пассажиры. Навстречу тому кто на голову выше всех, с берега бросилась тоненькая женщина.

Он обнял ее; «сжал своими ручищами», и ее фигурки совсем не стало видно.

Вот какая удивительная Таня! А что, если она вспомнит о своем приключении на острове Ныряющем, снова научится играть в шахматы? Удивит шахматный мир?

Кто знает! Нас она удивила… И не только шахматами…

Я стоял на капитанском мостике, с которого один только раз и то издали увидел Таню…

Арктическое плавание продолжалось. Теперь слева на горизонте виднелись не то тучи, не то горы… Это была уже совсем другая земля.

– Лево на борт! – скомандовал стоявший со мной рядом капитан.

 

Марсианская партия

На этот раз «кают-компания» была прямо на палубе речного теплохода, нарядного, белоснежного.

Был жаркий вечер. Нестерпимая духота в каютах выгнала всех на палубу. Пассажиры собирались группами, сдвигая, шезлонги и стулья. Уходившие пейзажи подсказывали интересные истории. И, как водится, кое-кто играл в шахматы.

Мы подсели к играющим. Моего знаменитого спутника узнали сразу. Партнерам показалось кощунством продолжать при нем партию, и они вскоре смешали фигуры.

Седой полковник очень интересно рассказывал о боевом эпизоде. Яркая белая береза на высоком берегу напомнила ему вот такую же, стройную русскую березу, которая одиннадцать раз переходила из рук в руки, превратившись в обугленный пень. Но гитлеровцам он не достался.

– Гитлеру – капут. Да и вообще Марсу, богу войны, – капут! – сказал молодой человек с модными висящими усами. – К Марсу автоматические станции летят!

– Ну что ж, сказал полковник. Поскольку кают-компания у нас образовалась на палубе и я свою очередь отбыл, то…

– То очередь за марсианином! – вставил молодой усач.

– Как за марсианином? – удивилась синеглазая девушка.

Мы с моим спутником переглянулись.

– А кто из присутствующих антинаучно доказывал, будто над тунгусской тайгой взорвался марсианский корабль? – с хитрецой сказал усач, глядя в мою сторону.

– О том, какой был взрыв над тунгусской тайгой в 1908 году, теперь спорят ученые между собой, без фантастов. Фантасту остается перейти на… марсиан непосредственно.

– Все последние данные автоматических станций говорят, что никаких марсиан не может быть. Нет там ни атмосферы подходящей, ни воды!

– Зато есть русла бывших рек и овраги, образовавшиеся при паводках.

– Куда же вода делась?

– Загадка, которую еще предстоит решить. Может быть, некая катастрофа изменила орбиту Марса, условия жизни на нем. И все живое должно было или погибнуть, или приспособиться к новым условиям.

– В том числе и разумные?

– Вот они-то скорее всего могли уйти в глубинные убежища с искусственно созданными условиями жизни.

– Ну и ну! – сказал полковник. – Опять марсиане?

– Расскажите, расскажите, – попросила девушка.

– Речь пойдет об обыденной встрече нет пятнадцать назад в скучной комнате с потеками на потолке и чернильными пятнами на столах в Центральном аэроклубе СССР имени Чкалова в Тушино, под Москвой. Мы мимо проплываем.

– Уж не марсианин ли до Тушино добрался?

– В тот день я дежурил в аэроклубе как член бюро созданной тогда на общественных началах секции астронавтики. Нас тогда еще называли «лунатиками». Но мы стойко сносили насмешки, не подозревая, что очень скоро на нашей улице будет праздник: запущен первый в мире искусственный спутник Земли, а потом Юрий Гагарин, с его незабываемой улыбкой, шагнет в космос.

Я уже собирался уходить, когда заметил в окне «его». Я задержался, словно знал, что он идет ко мне. Что-то странное показалось мне в его походке или в нем… Это ощущение еще более усилилось, когда я увидел его вблизи. (Оказывается, он действительно шел ко мне!) Но дело было не в его маленьком росте и затрудненных, казалось бы, движениях, даже не в крупной шишковатой и совершенно лишенной волос голове… Меня поразил взгляд его умных глаз, измененных диковинными выпуклыми стеклами очков. Они приближали ко мне его миндалевидные, чуть печальные глаза, проникающие в собеседника, все понимающие…

Он положил на стол рукопись и ласково посмотрел на меня, заметив, конечно, мой легкий испуг.

«– Нет, это не для литконсультации и не для печати, – сказал он. Конечно, преждевременно говорить о межпланетных полетах и составе экипажа кораблей. И все же мне хочется заручиться поддержкой вашей секции.»

Передо мной стоял не юноша, с ним неловко было пошутить, нельзя было посоветовать ему овладеть науками, которые понадобятся исследователю планет. Непостижимым путем он понял меня и сказал:

«– Я не астронавт, не геолог, не врач, не инженер. – Он чуть задержал дыхание. – Хотя мог бы быть каждым из них. Но все же я рассчитываю на поддержку, ибо мне необходимо… вернуться… на Марс.»

Мне стало не по себе.

– Обыкновенный псих, – прервал мой рассказ молодой усач, сидевший за шахматами. Он скептически улыбнулся.

– И у меня мелькнула такая мысль. Припомнилось, как в 1940 году я читал письмо одного заведующего универмагом в городе Свердловске, просившего помочь ему вернуться… на Марс. Говорят, во всем остальном работник торговли был вполне нормальным человеком. – Посетитель улыбнулся. В глазах его я прочел, что он опять понял меня. Я поймал себя на том, что не только он угадывает мои мысли, но и я понимаю его даже без слов. Легче всего было счесть его больным.

«– Да, – сказал посетитель. – Первое время я попадал в сумасшедший дом, пока не понял, что бесполезно убеждать людей в том, что я не человек.»

Я развернул рукопись и нахмурился, увидев испещренную странными знаками страницу. Что это? Мистификация?

«– Я мог бы написать на русском или английском языке, на французском или испанском, по-немецки, по-китайски или по-японски, пользуясь одной из принятых у вас на Земле письменностей, но… важнее было убедить людей, что невозможно разумному индивидууму придумать в полном одиночестве выдумать неведомый язык, якобы его родной язык, со всей его выразительностью и гибкостью; нельзя изобрести письменность для записи всех богатств этого языка. Важно, чтобы, поняв это, люди осознали, что все это может быть написано лишь представителем далекого мудрого племени, живущего в суровом мире увядания, в в глубинах непригодной теперь для жизни планеты».

– Так и есть! Глубинные города Марса! – воскликнул молодой шахматист. Полковник строгим взглядом призвал его к порядку.

– Я осторожно перелистывал рукопись: «Как же это прочесть?»

И снова я увидел за очками ласковое, снисходительное участие:

«– Ваше время располагает кибернетическими машинами, способными расшифровать даже древние иероглифы. Мои вряд ли будут труднее. Если расшифровал бы их сам, мне никто не поверил бы».

Я почти понял, кем написана странная рукопись, и ощутил всю нелепость своего положения. Кто заинтересуется этой встречей: весь мир или группа психиатров?

Через выпуклый хрусталь очков на меня смотрели передающие и читающие мысли глаза. Разве возможны с ними ложь, ханжество или лицемерие? И я признался, что всей душой хочу поверить ему, но… пока не могу.

Он улыбнулся. Мы договорились встретиться через полгода. За это время я должен был уговорить кибернетиков расшифровать необыкновенную рукопись.

– А что потом? – нетерпеливо спросила девушка.

– Потом многое произошло. Запущены были искусственные спутники Земли, поднялся в космос человек, ступил на Луну, на Венеру и Марс спустились автоматические станции… Кибернетики расшифровали загадочную письменность древних майя. И, конечно, вы поверите мне, что им под силу оказалось и прочесть переданную мне рукопись.

– Что же там было написано? – спросил полковник.

– Вы знаете, конечно, как дорог каждый час работы электронно-вычислительной машины. Молодые ученые, которые, как я подозреваю, хотели разоблачить меня – фантаста, могли выкроить время, позволившее им расшифровать лишь первую и последнюю страницы дневника…

– Дневника? – перебила девушка. Глаза ее горели.

– Да, дневника, в котором день за днем записывались впечатления марсианина, спрыгнувшего с помощью какого-то аппарата на Землю перед трагической гибелью марсианского корабля в тунгусской тайге в 1908 году.

– Ох и упорны же вы! – восхитился молодой усач.

– Что делать! Я оперирую только фактами. Моя гипотеза оправдана уже тем, что привлекла в тайгу множество экспедиций, а главное, привела ко мне моего марсианина (уходя он признался мне в этом).

– И как же дневник? – допытывалась девушка.

– Признаться, я хотел было опубликовать дневник марсианина в виде романа, в котором можно было взглянуть на нашу жизнь чужими глазами, глазами существа высшего по формации общества, смотрящего на нас как бы из будущего. Но… у меня были лишь две страницы дневника, а выдумывать мне не хотелось. Я ведь сторонник реалистической фантастики! А сам марсианин больше не появлялся.

Но я часто думал о нем. Каким представлялись ему мы в первые его дни общения с нами? Да и потом, когда он был современником мировых войн, кого он мог видеть в тех, кто пролитой кровью решал споры, кто насильственно заставлял людей работать на себя, делая одних счастливыми, других несчастными?

Из последней страницы дневника я узнал, что он стремился в страну, где начали строить основы привычного ему общества. Я ощущал, читая последние строки, как изменился он, живя с людьми и меняя мнение о них. Восхищенный взрывоподобным развитием их культуры, когда за столетие был пройден этап истории, потребовавший на Марсе миллионов лет, марсианин мечтал, что более удачливые и энергичные, чем его соплеменники, земляне вернут его на суровый и любимый Марс, куда он мечтал принести с собой неистощимую, рвущуюся наружу энергию людей, их жизненную силу, способную преобразить Марс, вернуть ему былые условия жизни.

– Так почему же вы не расшифровали остальные страницы? – спросила, явно волнуясь, девушка.

– В том-то и дело, что мне мешало мое имя фантаста. Никто из высших руководителей не хотел отпускать на «бредовую идею» бесценные часы работы электронно-вычислительных машин!

– Как можно! Как можно! – воскликнула девушка. – Да я теперь все время буду воображать, что он смотрит на меня, когда я решаюсь на что-нибудь, смотрит глазами члена коммунистического общества, из будущего… нашего будущего. Ах, если бы он пришел!

– Он все-таки пришел… через десять лет.

Все искренне обрадовались.

– Он принес вам остальные страницы дневника? – спросила девушка.

– Нет. Он усомнился, что, опубликованные в виде романа, они привлекут к нему внимание. На этот раз он пришел ко мне домой с новым планом доказательства того, что он чужепланетное существо, представитель высокоразвитой цивилизации.

– Может быть, у него сердце с правой стороны? – пошутил кто-то из слушавших.

– Его организм удивительно похож на человеческий. Он утверждал лишь, что обладает исключительными умственными способностями. И хотел с моей помощью продемонстрировать это всему миру.

– Он умел делать сложные вычисления в уме? – спросил полковник.

– Он попросил меня устроить ему встречу с самым знаменитым шахматистом (он знал о моей причастности к шахматам). И он опять угадал мои мысли.

«– Вы думаете, вам трудно будет уговорить прославленного гроссмейстера встретиться с безвестным противником? Вы только сведите нас, я сам постараюсь убедить его».

И я познакомил его с одним из выдающихся шахматных дарований, вы извините, гроссмейстер, что я так говорю о вас.

– Польщен, – отозвался мой спутник, молчавший до сих пор.

– Теперь признайтесь, что вы почувствовали, когда я представил вам его в Шахматном клубе?

– В первое время я был обескуражен, – признался гроссмейстер. – Потом постарался понять, чего хочет этот странный человек.

– Человек? – воскликнула девушка.

– Таким он мне показался. Потом я почувствовал, что не могу не пойти ему навстречу.

– Ну, ясно! Гипноз, – решил полковник.

– Я тоже так было подумал. Поэтому, когда мы сели уже за шахматный столик, я старался не смотреть ему в глаза, обдумывая варианты.

– Говорят, шахматное искусство – это умение разгадывать чужие мысли. Он узнавал ваши намерения за доской? – спросил шахматист-усач.

– Не больше чем любой противник. Он пообещал продемонстрировать торжество мысли над «грубой силой».

– Но почему это надо доказывать с помощью шахмат? – снова пожал плечами полковник.

– Мне это показалось понятным, – ответил гроссмейстер. – Я, конечно, не поверил, что это марсианин. Я счел его за чудака, быть может, даже больного… но… Почему шахматы, спрашиваете вы? Да потому, что условная концепция шахмат, как известно, позволяет математикам проводить эффективное сравнительное программирование электронно-вычислительных машин. В шахматах, пусть в условной форме, воспроизводятся некоторые аналоги жизни и борьбы. Мне показалось занятным «проверить» того, кто называл себя марсианином, и, не скрою, я в равной степени хотел и разоблачить его и… убедиться, что он действительно марсианин.

– Единственная партия с ним сыграна вами, – обратился я к гроссмейстеру. – Посмотрим ее. Может быть, присутствующие на самом деле решат, что против вас играло существо, обладающее неземными способностями.

– Покажите нам эту партию, – попросили все.

Гроссмейстер молча расставил на доске позицию.

– Я не буду рассказывать, как я дошел до жизни такой. Я стремился «наказать» смельчака, поднявшего на меня руку. Я намеренно шел на необычную позицию. В результате мне удалось поставить ферзя на d1 и получить материальный перевес. Во всяком случае, я полагал, что ничья у меня в кармане. Марсианин играл белыми и сделал активный ход пешкой: 1. e7. Я ввел в бой коня: 1… Кa3+ 2. Крb6. Очень тонкий ход. Как показывает анализ, все остальные отступления короля хуже. Мне оставалось только шаховать конем – 2… Кc4+. Увы, не помогло бы 2… Фa4? 3. К d5! К c4+ 4. Кр c7, и грозит 5. Л: b4. 3. Крс5 Фa4. В этом положении к моему удивлению, марсианин решил отдать проходную пешку, казалось бы, последнюю свою надежду! 4. Л: b4! Ладья стала в глубокую засаду против моего короля, который отделен от нее целыми тремя фигурами. Одновременно как бы взводится пружина задуманного марсианином механизма. Мне ничего не оставалось, как взять опасную пешку. 4… Фa7+ 5. Кр: c4 Ф: e7. И вот здесь-то марсианин и спустил взведенную пружину, обрушив на меня целый фейерверк жертв: 6. Кg6+ f: g6 7. Сf6+ Ф: f6. Марсианин своеобразно демонстрирует торжество мысли. На моей стороне сила, но, увы, смотрите, как она оборачивается против меня же! 8. Крd5+. Я мог бы попробовать 8… Сf4? отдавая ферзя и слона за ладью, но получал безнадежный пешечный эндшпиль. Это был бы «серый проигрыш», недостойный моего противника. Честно сказать, видя все последующее, я не считал себя вправе помешать ему довести замысел до конца.

– Мы всегда считали вас, гроссмейстер, художником шахмат, – заметил старший из шахматистов.

– Польщен, – сказал гроссмейстер и стал продолжать рассказ: – 8… Крд5 9. h4+ Крf5. И теперь следуют уже неизбежные удары, утверждающие торжество дальнего расчета: 10. g4+ h: g4 11. Лf4+, – конечно не 11. e4? с выигрышем ферзя, но не партии. Марсианин сыграл точно, как задумал! 11… С: f4 12. e4+ мат!

– Это надо же! Две пешечки против целой армии во главе с черным ферзем! – восхищался старший шахматист.

– Красота – это неожиданность парадокса. Я вам всегда это говорил, – отозвался молодой усач.

– Да! В этой партии я получил мат, которым горжусь. Финальное положение говорит само за себя. Эту проигранную партию я включу в сборник своих партий.

– Может быть, я не слишком много понимаю в шахматах, – сказала девушка, – но мне хочется думать, что он действительно был марсианином. А где он? Помогла ему шахматная партия?

– Он больше не появлялся и другие партии играть с гроссмейстером отказался.

– Вам надо будет опубликовать все как оно было, – посоветовал старший шахматист.

– Я сделал одну попытку, ответил я. – Послал позицию из этой марсианской партии на Всемирную олимпиаду по шахматной композиции. И там ее автору, то есть, по существу говоря, марсианину, была присуждена золотая олимпийская медаль. Я храню ее до нашей с ним будущей встречи.

– Сейчас опять полетели к Марсу наши корабли. Он явится, непременно явится, – увлеченно сказал молодой шахматист.

1967–1975

 

Матч антимиров

– Хотели бы вы сыграть партию с Полом Морфи? – спросил я нашего прославленного гроссмейстера. Он удивленно посмотрел на меня:

– Посылать ходы на сто с лишним лет назад и получать ответы из прошлого? Бред!

– А если серьезно?

– Машина времени? Знаю я вас, фантастов! Четырехмерный континуум «пространство-время»… Это понятие ввел Минковский для математического оформления теории Эйнштейна. Но ведь время-то там на поверку оказывалось величиной мнимой. Знаем!

– И все же… Сыграть с самим Морфи? Рискнули бы? – искушал я.

Гроссмейстер был задет за живое.

– О каком риске может идти речь? Теоретически я готов, но…

И я рассказал тогда гроссмейстеру, как в день, когда к нам в Центральный Дом литераторов приехал известный польский фантаст Станислав Лем, там была встреча с телепатами. Думая доставить польскому гостю удовольствие, я пригласил его послушать «парапсихологов». Ведь фантаста должно интересовать все, что не укладывается в рамки известного.

Станислав Лем прекрасно говорит по-русски и даже охотно поет наши песни, в чем я убедился, отвозя его вечером после встречи. Так что ему не представляло труда слушать докладчика. Я украдкой поглядывал на Лема и видел, как тот саркастически улыбался или хмурился, когда докладчик, оперируя очень умными научными терминами, вспоминая даже о нейтрино, доказывал, что есть полная возможность проникать телепатическим чувством сквозь любые преграды. И, оказывается, не только через тысячи километров, но и во времени – в прошлое и… в будущее. Здесь мы с Лемом многозначительно переглянулись.

Но парапсихолог нимало не был смущен нашим скептицизмом, который по всем законам телепатии должен был ощутить. Он говорил о модных гипотезах существования антимиров. Его надо было понимать в том смысле, что наш ощутимый мир соседствует в каком-то высшем измерении с другими мирами, представляющими собой тот же наш мир, но смещенный во времени. Образно это можно было вообразить себе в виде колоды карт, где каждая карта отражала бы наш трехмерный мир в какой-то момент времени. Вся же колода якобы сдвинута так, что карты, лежащие сверху, находятся уже в завтрашнем дне и дальше, а карта покоящаяся в колоде под нашей, «сиюминутной», – это прожитый нами вчерашний день. И таких «слоев времени» несчетное множество. Ясновидение же и прочие виды гадания, столь распространенные в прошлом, а за рубежом и сейчас, это якобы не что иное, как способность проникать «высшим взором» из нашей карты в соседнюю.

После доклада мы с Лемом вдоволь посмеялись над «научным обоснованием» хиромантии.

Лем, человек невысокого роста, подвижный, умный, острый на язык, веселый, улыбаясь, сказал, что на этом докладе не хватало еще одного фантаста – Герберта Уэллса. Ему, придумавшему «машину времени», но не придавшему ей никакого реального значения, любопытно было бы услышать, будто перемещение во времени возможно в любую сторону…

– Если проколоть иглой колоду карт, – подсказал я.

– Вот именно! – подхватил Лем и добавил. – Впрочем, оракулы, кудесники, предсказатели существовали и раньше Уэллса.

– А цыганки и сейчас раскидывают карты, – напомнил я.

– «Ой, сердэнко, позолоти ручку. Будут тебе через трефового короля бубновые хлопоты, а через червонную даму дальняя дорога и казенный дом, то есть туз пик», – смеясь сказал Лем. – А ведь гадальная колода карт нечто знаменательное, не правда ли? В ней – образ антимиров, смещенных во времени.

Об этом разговоре с маститым фантастом несколько лет спустя я рассказал профессору Михаилу Михайловичу Поддьякову, доктору технических наук и заслуженному деятелю науки и техники, когда мы с ним ехали в один из подмосковных физических центров. Ученый широких взглядов, он живо интересовался всем, что отходило от общепринятых догм. Сам он был классиком горного дела, но завершал фундаментальный труд о строении атома, что могло бы служить второй его докторской диссертацией на этот раз в области физико-математических наук. Шутя он говорил о себе, что его чтут за горное дело, а он чтит «игорное». Профессор Поддьяков имел в виду шахматы, сблизившие нас с ним, помимо физики. Мы оба были действительными членами секции физики Московского общества испытателей природы и гордились членством в нем Сеченова, Менделеева, Пастера и Фарадея.

Михаил Михайлович обладал редкой способностью математического анализа. С присущим ему юмором он рассказывал, как стал учителем «математических танцев». Удивленный, я переспросил. Он объяснил, что в тридцатые годы проходил курс западных танцев, вернее серию курсов, поскольку оказался на редкость неспособным учеником. Однако будучи незаурядным математиком и шахматистом, не привыкшим сдаваться в сложных положениях, он решил провести математический анализ всех танцевальных па, которые ему не давались. Составил уравнения и блестяще решил их. После этого дело пошло. Он уже не наступал «медвежьими лапами» на туфельки своих партнерш и даже сам стал учить танцевать других и брал призы на бальных конкурсах.

– Неужели шахматы помогли? – изумился я.

– Научили всегда искать выход, – подтвердил профессор. – И математика, конечно. Кстати, о Станиславе Леме, телепатии и цыганках, – неожиданно перевел разговор Михаил Михайлович. – Конечно, закон причинности в природе нельзя нарушить. Следствие не произойдет раньше причины, яйцо не появится прежде курицы, вылупившейся из него цыпленком. Физическое тело не может переместиться в воображаемой колоде трехмерных карт, смещенных во времени, но…

– Что но? – насторожился я.

– Передача нематериального сигнала как будто не противоречит закону причинности.

– Сигнала? – обрадовался я.

– Что вы имеете в виду? – испытующе спросил Михаил Михайлович.

– Обмен сигналами, скажем, С прошлым.

– Хотите рассказать предкам, что их ждет?

– Нет. Беседу на равных. Сыграть шахматную партию… ну с Морфи…

– Если бы вы не были фантастом, я бы возмутился, – улыбнулся профессор Поддьяков.

– Но почему? Вы ведь всегда против догм. Я не знаю, можно ли передать сигнал во времени с помощью физических машин или аппаратов. А что если попытаться сделать это с помощью ясновидцев, этих чудодеев нашего века. Они якобы видят на расстоянии и даже содержание несгораемых шкафов. О них писали и в прошлом. Может быть, кто-нибудь из них в состоянии установить контакт с подобным же медиумом девятнадцатого века и через него связаться с Полом Морфи!

– Морфи бросил играть в шахматы, – слабо сопротивлялся профессор.

– Это будет тайная партия. Вроде как бы оккультная.

– Оккультизм меня не интересует, но научные эксперименты, даже самые экстравагантные, привлекают, – признался Михаил Михайлович. – Только ради этого я помогу вам организовать «матч антимиров». Хорошо звучит? Однако отрицательный результат эксперимента несомненно будет позитивным вкладом в науку, для которой требуются однозначные решения.

– В науку? В шахматную во всяком случае, – заверил я.

– Хорошо. После нашего с вами знакомства с самой могучей на земле физической машиной под Москвой я дам вам окончательный ответ. Может быть, на международной конференции, на которую я уезжаю за рубеж, удастся кого-нибудь заинтересовать.

Мы осматривали исполинские залы синхрофазотрона-гиганта, а я все думал об ясновидящих. Все ли они шарлатаны? Есть ли явления, пока непонятые людьми, но которыми они пользуются веками?

Основная дорожка ускорителя элементарных частиц могла бы служить не только для их разгона, но и для скаковых испытаний лошадей. Однако в какой связи может быть эта чудо-машина, помогающая проникнуть в тайны мироздания, с тайнами ясновидения? Что имел в виду профессор?

В Западной Европе есть некий ясновидец, который состоит даже на службе в полиции. Я сам видел документы и кинокадры его деятельности. К нему обращаются всякий раз, когда нужно найти исчезнувшего человека. И он, якобы видя погибшего, безошибочно описывает окружающую обстановку и в конце концов приводит сыщиков к его телу, где бы оно ни находилось: на земле, в земле или под водой. Чепуха какая-то, сказал бы Станислав Лем, да и Герберт Уэллс не поверил бы. Одно дело литературный прием (здесь все дозволено!), другое – реальное представление о соседствующих с нами антимирах, куда, как в окошко, заглядывают наделенные противоестественными способностями медиумы. На Западе шарлатаны от ясновидения создали нечто вроде «индустрии предсказаний», извлекая из нее немалые барыши. И есть «прославленные дамы», с которыми советуются о грядущем видные политики, старающиеся не попасть впросак. Мне привелось, как и многим телезрителям, видеть фильм кинематографистов ГДР, заснявших одну такую западногерманскую гадательницу. Она выглядела довольно вульгарно и уж во всяком случае менее романтично, чем любая цыганка из табора.

И все-таки… – размышлял я, глядя на огромный зал камеры «Светлана», где мерно, громко и загадочно вздыхала от внутренних взрывов какая-то огромная труба, отсчитывая контакты с микромиром. – Неужели можно представить себе наш мир единым, но слоистым?.. Все в нем происходит с неумолимой последовательностью и даже одновременно для всех его слоев (я сам обрадовался этой спасительной мысли), однако если «протыкать колоду карт» иглой под неким углом, то отверстия окажутся в разных местах воображаемой карты, соответствуя прошлому или будущему – под каким углом поставить иглу сигнала!

Только мысленно следя за ходом этих размышлений, можно было понять мой неожиданный вопрос бородатому физику, объяснявшему нам с профессором Поддьяковым суть открытого здесь «Серпуховского эффекта» – элементарные частицы, оказывается, могут проникать одна сквозь другую.

И я спросил, думая о своем:

– А миры и антимиры, смещенные во времени, не могут проникать один через другой, подобно элементарным частицам?

Профессор Поддьяков один понял меня, а бородатый физик удивился и хмуро заметил, что «Серпуховский эффект» не подтвердился экспериментально.

Михаил Михайлович заговорщицки подмигнул мне. Серпуховский эффект не подтвердился, элементарные частицы не проникают одна сквозь другую. А миры и антимиры? А что видят ясновидящие?

Возможна ли шахматная партия с Полом Морфи? У прославленного гроссмейстера, к которому я обратился с фантастическим предложением, было богатое воображение.

– Не берусь спорить, возможно ли сыграть с Полом Морфи, но я с удовольствием сыграл бы, – сказал он.

Теперь дело было за мной и профессором Поддьяковым, находившемся в заграничной командировке. Я дал в адрес конгресса, в котором он участвовал, телеграмму:

«ДОСТОЙНЫЙ ПАРТНЕР НАЙДЕН».

И получил ответ:

«СОСТЯЗАНИЕ СОСТОИТСЯ».

Признаться, я был взволнован. До конца я никак не мог поверить в телепатию и ясновидение. Но даже такой ученый, как Циолковский, утверждал, что нет в мире семьи, которая не могла бы припомнить хоть одного случая, объяснимого лишь признанием телепатии, этого загадочного общения людей на расстоянии.

Чем черт не шутит! Может быть, и в самом деле мир – исполинская колода карт, некое «слоистое образование» из трехмерных, движущихся во времени пространств. И в этом «слоистом пироге», или «Книге Вселенной», нужно лишь под определенным углом направить луч сигнала, чтобы он «проткнул» нужный нам листок в прошлом или будущем…

И шахматам в этом историческом открытии будет принадлежать особая роль! С помощью ясновидящих? Пусть даже и с помощью перципиентов, индукторов, медиумов, этих живых физических аппаратов, способных посылать и принимать сигналы. Пока мы еще не можем их смоделировать, но использовать вправе! Пользовалось же человечество электричеством, сто лет не зная толком, с чем имеет дело!

Предстояло найти ясновидящего. Может быть, на Западе это было легче. Пришлось обратиться к нашим энтузиастам телепатии.

Мне помогла страстная единомышленница парапсихологов, супруга уважаемого, недавно скончавшегося академика, полная и эффектная Дина Марковна. Она познакомила меня с весьма нервной дамой, остро переживающей недавний разрыв с мужем, которого она, по собственному убеждению, направляла в жизни и вывела в люди. Проходя болезненный для женщин возрастной период, она стала нелюдимой, подозревая всех, даже детей и мать, в недобром к себе отношении. Склонная к истерическому состоянию, она порой впадала в некий транс, и тогда в ней пробуждалось «ясновидение». К сожалению, она совершенно не знала шахмат. Это меня не остановило. Неуравновешенной даме предстояло сделать попытку связаться с ясновидящим, современником Пола Морфи, жившим за океаном, что, впрочем, для ясновидящих значения не имело. Что там какие-нибудь десять тысяч километров расстояния, когда речь идет более чем о ста годах!..

Ясновидящий прошлого должен был уговорить Морфи сыграть шахматную партию с далеким его шахматным потомком.

Профессор Поддьяков запросил меня по телефону о найденной ясновидящей даме и почему-то остался очень доволен всем, что я о ней рассказал.

Через день он телеграфировал, что партию можно начинать.

Партия игралась в Центральном Доме литераторов, в комнате правления. Она имела два входа: со стороны коридора второго этажа и с главной лестницы, ведущей в Большой зал, где начиналась демонстрация кинокартины «Солярис» по роману Станислава Лема (знаменательное совпадение!). Несколько ступенек надо было преодолеть уже в самой комнате. Они были отгорожены барьером. В углу стоял стол директора ЦДЛ с телефонами, напротив, примыкая к перилам барьера, – большой стол для членов правления, покрытый зеленым сукном. За ним мы не раз принимали именитых гостей. Помню, тут беседовали приезжавшие к нам Нильс Бор, Лео Сциллард, академик Несмеянов… Много раз сиживали за ним прославленные космонавты.

Сейчас спиной к телевизору одиноко пристроился за шахматной доской наш любимый гроссмейстер.

С лестницы доносились голоса заполняющей кинозал публики, которой предстояло увидеть на экране фантастическую ситуацию на другой планете с океаном-мозгом, а в скромной комнате правления ничто не выдавало готовящегося здесь события, по значению своему не меньшего, чем общение с океаном-мозгом Соляриса.

Впрочем, мы, участники события, говорили вполголоса, двигались неслышными шагами, выражение лиц старались сделать торжественными. Все-таки «МАТЧ АНТИМИРОВ»! Общение с прошлым! Я пытался представить себе легендарного Пола Морфи в его родовой гасиенде, негра-невольника, входившего на цыпочках в его кабинет, где уже расставлены на старинном столике с инкрустациями шахматные фигуры. Может быть, негр поправляет дрова в камине? Впрочем, в Нью-Орлеане жарко…

Мне было определенно жарко, хотя на улице стояла дождливая осень.

Ясновидящая дама на время сеанса потребовала себе полного уединения. Она лучше всего впадала в состояние ясновидения, когда поблизости никого не было. Она уже призналась, что установила общение с неким клерком Нью-Орлеанского банка, который хорошо знает и уважает семью Морфи, даже помнит отца Пола, строгого судью.

Ясновидящая, безусловно, не знала подробностей биографии Пола Морфи! Я начинал доверять ей. Но как же она будет передавать ходы, не зная шахматной нотации?

– Я воспринимаю только образы, – пояснила ясновидящая. – Я вижу доску и стоящие на ней фигуры. По телефону я сообщу, какая из них передвинется.

Для связи с нашей ясновидящей отвели кабинет заместителя директора, сообщающийся с комнатой правления через помещение секретаря. У телефона дежурила Дина Марковна, которая буквально священнодействовала. По указанию ясновидящей она прижимала к уху телефонную трубку, переставляла фигуры на доске, а энтузиасты эксперимента – член правления дома, главный редактор известного молодежного журнала и два писателя-шахматиста, драматург и прозаик, оба отчаянные скептики и снобы, сообщали гроссмейстеру на шахматном языке ход Морфи.

Никто из моих помощников в эксперимент не верил. Все ждали повода для того, чтобы посмеяться.

Михаил Михайлович Поддьяков по-прежнему находился за океаном.

Что касается гроссмейстера, то он, подозревая подвох, все же был прост и спокоен, впрочем, всегда готовый обратить происходящее в шутку.

Но никаких шуток не было.

Партия советского гроссмейстера с Полом Морфи, умершим сто лет назад, состоялась!

Представьте, Пол Морфи через банковского клерка предложил своему партнеру (это нашему-то гроссмейстеру!) фигуру вперед. Получив отказ, он извинился и, как истый джентльмен, пожелал играть черными.

Я не буду приводить всей партии, чтобы не заставлять скептиков сличать ее со всем известным из наследия Морфи. Могу сказать, что игрался один из малоизвестных в девятнадцатом веке закрытых дебютов, который современной теорией разработан достаточно полно. Вероятно, Пол Морфи не раз удивлялся своеобразным ходам своего партнера, избравшего неведомые для времен Морфи пути развития.

Однако Морфи остался самим собой, гениальным шахматистом атакующего стиля. Положение обострилось, и черные, отдав коня за две пешки, получили грозную черную лавину. Белый король застрял далеко от своей «столицы», куда рвались черные пехотинцы, непременно желавшие стать генералами.

Позиция эта интересна тем, что нашему гроссмейстеру удалось блеснуть своим комбинационным талантом, чтобы противопоставить наступавшему Морфи необыкновенную ничью! Такой ничьей не знали в девятнадцатом веке! Позиционная ничья рождена современностью!

Предоставим же слово самим шахматным фигурам…

1. Кd1! Белые предвидят приготовленную Морфи жертву коня на g4 и в то же время предотвращают ход c4-c3.

1… Кg4+ 2. Крд5 Кf2! Морфи все-таки жертвует коня, рассчитывая на неотвратимый прорыв пешки с3! Прорыв действительно неотвратим, но… белые противопоставляют плану черных тонкий замысел. Они принимают жертву. Легко видеть, что отказ от нее ведет к проигрышу, например: 3. Кc3+ Креб 4. Кf1 d1=Ф, и черные легко выигрывают. Кстати, белые не могли на первом ходу сыграть 1. Кf1, черные ответили бы 1… Кg4+ 2. К: g4, и теперь 2… d1=К! Избегая вилки и нападая на беспомощную белую пешку b2, черные легко выигрывают окончание. Итак, на третьем ходу белые принимают жертву коня. 1… Кg4+ 2. Крд5 Кf2! 3. К: f2 c3. Теперь пешку не остановить. Но и не надо! 4. Кge4 c2 5. Кc3+ Крс4 6. Кfd1 c1=Ф – вот оно желанное материальное преимущество – ферзь с пешкой, тоже готовой стать ферзем, против двух коней! Однако кони могут тревожить черного короля: 7. Кe3+ Крd4 8. Кed1. надо вернуться, чтобы захлопнуть клетку, в которой оказался вновь рожденный ферзь.

Ясновидящая дама передала Дине Марковне по телефону, что Морфи пожал руку невидимому противнику в знак признания ничьей.

Я победоносно посмотрел на своих друзей-шахматистов, на прозаика и драматурга. Ну что?

Кстати, клетка, в которой мечется ферзь, довольно просторная – он безопасно может располагаться на четырех полях с1, с2 и а1, а2. Н не стоит ли черным пожертвовать своего незадачливого ферзя? Скажем, 8… Ф: b2, и теперь если белые возьмут ферзя конем – 9. К: b2, то 9… Кр: c3 с выигрышем. Но у белых есть лукавый промежуточный шах. 9. Кb5+ Крс4 и после 10. К: b2+ уже черным надо думать о ничьей.

И все же психологически очень трудно примириться с бесполезностью такого материального преимущества, как ферзь, имеющий по крайней мере четыре поля для маневра. Ведь с его помощью черный король в дуэли с белым всегда будет иметь запасный темп для оттеснения. Королю черных достаточно достигнуть полей f4 или f3. Тогда можно отдавать ферзя на d1 и прорываться королем на е2 с выигрышем. Неужели черным не выполнить такого плана? Пусть на пятом ходу же после шаха конем с с3 пойдет иначе: 5… Креб 6. Кfd1 Кре5 7. Крд4 крf6 8. Крf4 c1=Ф! 9. Крд4 Крдб 10. Крf4 Крh5! 11. Крд3 Крд5. Король оттеснен, желанное поле f4 близко! 12. Кe4+ Крf5 13. Кec3 Фa1 14. Кe3+ Крд5 15. Кed1 Крh5 16. Крh3 Крд5 17. Крд3 Фc1 18. Кe4+. Ничья!

Мы еще долго сидели в ЦДЛ, анализируя фантастическую партию из матча антимиров. В анализе деятельное участие принимал и главный редактор молодежного журнала. Он был человеком увлекающимся. С высоты своего огромного роста он с присущей ему неуемной энергией набросился на меня с требованием написать популярную статью о проведенном «эксперименте». Он любил «научные сенсации», а меня считал мастером по таким делам.

И на этот раз я, может быть, рискнул бы на выступление в печати, если бы не то, что последовало за памятным вечером. Посмотрев на экране вымышленную ситуацию на вымышленной планете, кинозрители расходились, не подозревая, что рядом за дверью произошло поистине фантастическое событие, но дальнейшее было еще фантастичнее…

Михаил Михайлович вызвал меня телеграммой в аэропорт, куда прилетал из командировки. Мы были с ним в очень хороших отношениях, но встречать его на вокзале мне пока не приходилось. Я понял, что у него были на то веские основания.

Самолет «Панамерикэн» шел на посадку.

Мне удалось прорваться на летное поле вместе с почитателями наших спортсменов, удачно выступивших за рубежом.

Дальше все было как в одном из популярных фильмов. По трапу вереницей спускались молодые, дышащие здоровьем парни, на лету подхватывая брошенные им букеты цветов.

Михаил Михайлович, подлинный герой фантастической эпопеи, сошел никем не замеченный, одним из последних. Мы обменялись с ним рукопожатиями.

– Но какова позиционная ничья? – сразу начал Поддьяков. – Два коня против ферзя с пешкой! Каково!

Я недоуменно уставился на него. Откуда он знает? Я не сообщал ему текста сыгранной с Морфи партии.

– Гроссмейстер, – профессор назвал одно из самых громких шахматных имен, – в восторге от выдумки своего противника. Она поистине достойна Морфи.

– Как так Морфи? – запротестовал я. – Морфи играл черными, а позиционную ничью сделали белые.

Михаил Иванович улыбнулся.

– Это у вас тут Морфи играл черными, а там, за океаном, Морфи играл БЕЛЫМИ. Черными согласился играть первый гроссмейстер Запада.

– Он поверил в ясновидение?

– Там многие этому верят. А вот как у вас тут поверили? – И он с улыбкой развел руками.

Я чувствовал себя уничтоженным:

– Значит, гроссмейстеры играли не с Морфи, а между собой? – упавшим голосом спросил я.

– Конечно. Иначе партии бы не было! Ведь мы же договорились сделать вклад в шахматную науку.

– Как же передавались ходы? А клерк из Нью-Орлеана?

– Банковский служащий нам много помог. Вы, конечно, помните о знаменитых опытах с подводными лодками? На борту их находилось перципиенты, угадывавшие карты, которые предъявляли им на берегу «индукторы», находящиеся за тысячами километров.

– Да, я слышал, но не придавал значения.

– И напрасно! Один из этих перципиентов и был Нью-Орлеанским банковским служащим. Ему удалось установить контакт с вашей телепаткой. Оба думали, что они общаются с прошлым, и передают ходы великого Морфи. Хотя на деле связь с прошлым и не была установлена, все же результат эксперимента едва ли нужно считать отрицательным. Тем более что аналогичный эксперимент был проведен с одним из американских космонавтов, находившемся на Луне. Правда, есть сомнения в чистоте эксперимента…

– Но у нас? Есть же шахматная партия!

– Что бы ни случилось, она пусть украсит шахматные издания. Отчет же об эксперименте – соответствующее отделение Академии наук.

– Кесарево – кесарю, – уныло сказал я и решил не писать для молодежного журнала статьи о победе над временем.

Вместо нее я написал этот рассказ.

 

Щит короля Артура

Подъемный мост не успели поднять. Король Артур во главе своих рыцарей подбежал к закрывающимся воротам и успел засунуть в их створ свой королевский щит. И в образовавшуюся щель король проник во двор замка к непокорному вассалу. Но первый рыцарь Круглого Стола оказался без щита. Увидев это, один из его воинов протянул монарху свой, с изображением епископской шапки. Король рукой в железной перчатке принял дар отважного служителя церкви, который тут же поплатился жизнью за свою рыцарскую преданность.

Но король жестоко отомстил за епископа-воина. Груды поверженных устлали королевский путь.

Двор укрепления был захвачен. Но мятежный вассал укрылся за толстыми стенами замка. Штурмующим предстояло пройти с мечом и щитом по узким проходам-улочкам, где на каждом перекрестке таилась засада.

Артур прикрывался от врагов слева епископским щитом так, что мечи скользили по нему, а нападающих справа крушил ударами меча, которым по преданиям разваливал даже наковальни.

И доспехи прогибались, щиты раскалывались, рыцари падали к королевским ногам.

Окровавленным железом выместились повороты и переходы, ведущие в крепостное здание.

Не выдержали напора рыцарей Круглого Стола защитники главного входа.

Но самый страшный бой ожидал короля Артура в просторном зале замка.

На возвышении (пол здесь, как принято, был двух уровней), забившись за рыцарский стол, прикрытый снизу столом оруженосцев, укрылся владелец замка. Тщедушный, похожий в рыцарских доспехах на вырядившегося скомороха. Ему удавалось держать и повиновении всю округу лишь своим высокородством, а не личной доблестью. И вот теперь, когда рыцари Круглого Стола ворвались в его замок, он визгливым голосом вызвал короля Артура на единоборство. Законы рыцарской чести заставили всех воинов замереть в нижней части замка в ожидании битвы вождей.

Но как мог этот карлик в броне сравниться с олицетворяющим в себе власть и силу гигантом, который рассечет его надвое и выбросит тело собакам?

Однако среди рыцарства соблюдались непреложные законы.

Визгливым голосом мятежный вассал выкрикнул, что по законам чести вместо него, владетельного графа, биться с королем будет Черный Рыцарь, готовый пролить свою благородную кровь, равную королевской. Король, если струсит перед могучим противником, может выставить вместо себя любого из благородных рыцарей.

Король Артур вскипел от ярости, восприняв форму вызова непокорного вассала как оскорбление, неслыханное для короля и рыцаря.

А Черный Рыцарь, огромный, громыхающий доспехами из вороненой стали, неспешно спускался с возвышения в нижнюю часть зала.

Король Артур угрожающе двинулся ему навстречу. На сверкающем щите его противника красовалась черная крепостная башня. У Артура по-прежнему был щит бишопа (так по-английски – «епископ»).

По щиту прелата пришелся первый удар Черного Рыцаря.

Меч коснулся изображения епископской шапки с такой силой, что щит Артура звякнул по его доспехам. Но ответный удар короля был много страшнее. Черный Рыцарь пошатнулся, словно на него свалилась глыба с потолка, однако устоял. А главное, – щит его не раскололся. Видно, ковали его в заморской кузне.

И тотчас черной хищной кошкой боец в вороненых доспехах бросился на Первого рыцаря Британии. Он наносил удары сверху и сбоку, силясь свалить врага. Но Артур стоял, как столб, врытый в земляной пол зала. Искры снопами взлетали с звенящих доспехов. Щит прелата церкви словно призван был спасти короля Артура. Должно быть, освятили в церкви крепчайшую сталь, когда рыцарь принимал сан епископа, сохранив за собой право применять оружие. Не было еще в ту пору резкого разделения между воинами духа и тела. Потому теперь и выдерживал подаренный королю щит молотоподобные удары Черного Рыцаря.

Не уступал он ростом Артуру, но словно и не был закован в тяжелейшие доспехи. Так легко вскочил он вдруг на стол оруженосцев, чтобы Артур оказался ниже и тогда на него обрушить сверху разящие удары меча. Но Артур ничем не уступал своему врагу.

Звенели мечи, щиты, латы. Грохот стоял, как в оружейной кузнице, где сразу дюжина кузнецов ковала тяжелые доспехи.

Казалось, что мечи от высекаемых искр нагреются, как в горне, докрасна.

Час бились достойные друг друга противники. Рыцари Круглого Стола, завороженные невиданной красотой сраженья, молча дивились Черному незнакомцу, способному устоять против самого Артура.

А тщедушный, забившийся в угол ослушник-вассал возносил к небу молитву за молитвой, призывая обрушить на Артура все кары небесные. Но напрасно возрадовался граф, когда разразилась за окнами замка гроза. Напрасно казалось ему, что Черный Рыцарь близок к победе и громы небесные возвестят об этом.

Случилось совсем иное. Когда сверкнула молния за стрельчатым окном, король Артур, оттеснив противника к краю помоста, неожиданно бросил свой щит с изображением шапки епископа на забрало противника, на миг ослепив Черного Рыцаря. И неотразим был нанесенный обеими руками удар меча, и рухнул Черный Рыцарь, ударившись доспехами о край помоста. Грохот падения смешался с гулом восторженных голосов, наблюдавших за боем.

Король Артур подошел к поверженному и железным носком сапога приподнял исковерканное забрало. Рыцари Круглого Стола, окружившие своего короля-победителя, ахнули. Под забралом было скрыто лицо темнокожего мавра.

Так вот кого выпустил вместо себя бесчестный владетельный граф! Одного из похитителей Гроба Господня!..

Король Артур поморщился и прикрыл убитого своим освященным церковью щитом, словно отдавая ей свою победу, и приказал подать ему к пиру победителей в этом зале поджаренную печень мавра. А мятежного вассала, нарушившего присягу королю, схватить и кинуть в кипящее масло.

Вечером за шумным пиром Рыцари Круглого Стола во главе со своим королем бражничали за верхним столом, их оруженосцы и простые воины сидели за нижним, бросая полуобглоданные кости собакам.

На почетном месте рядом с королем сидел оказавшийся в захваченном замке Белый Рыцарь в серебряных латах, посланник заморского короля.

Ему пришлось выпить кубок вина в честь победителей, с которыми собирался начать войну его государь, в чем мятежный граф должен был ему помочь.

В разгар пира королю Артуру подали на его щите с изображением шапки бишопа дымящуюся печень мавра: по укоренившемуся среди рыцарей короля Артура поверью вместе со съеденной печенью к королю должны были перейти сила и отвага врага.

Когда же ему доложили, что владелец замка казнен, король Артур подмигнул Белому Рыцарю, намекая, не лучше ли будет двум королям-рыцарям вместо того, чтобы спорить на ристалище друг с другом, объединиться для освобождения Гроба Господня, уготовив его похитителям ту же участь, какую познал сегодня храбрый Черный Рыцарь.

Белый Рыцарь прекрасно понял, что черный цвет вполне может быть заменен белым. И ему не осталось в конце пира ничего иного, как использовать предоставленные ему государем полномочия и подписать с королем Артуром «ничейный мир».

Легенду эту о короле Артуре, Черном и Белом рыцарях рассказал нам во время посещения руин замка тех времен наш добровольный гид Генри Ломмер. Он призвал себе в помощь воображение своих друзей-шахматных композиторов, ежегодно собиравшихся на международный конгресс, заседание Постоянной Комиссии по шахматной композиции ФИДЕ.

Действительно, воображение требовалось!

Перед нами были лишь груды щебня, из которых силой фантазии мы должны были поднять высокие стены былого замка с залом, где пол был двух уровней и где происходил легендарный поединок. Что же касается рва, подъемного моста и ворот, в створе которых застрял королевский щит, то их нужно было просто выдумать, примерно представляя, где это могло находиться.

Руины поросли вереском, кое-где на возвышениях былых стен тянулись к серому небу одряхлевшие деревья. Закатное солнце освещало местность багровым светом, в котором мерещилась когда-то лившаяся здесь кровь.

Руины, которые вдохновили Ломмера на забавный рассказ, больше походили на остатки былой крепости, чем на замок со сводчатыми потолками, стрельчатыми окнами и бесчисленными комнатами с портретами прославленных предков.

Генри Ломмер смеялся и уверял, что он мог бы показать нам в Англии немало замков, о которых мы читали у Вальтера Скотта, но при одном условии (он был непревзойденным знатоком шахматных этюдов и любил ввертывать «этюдные задания» по самым необычным поводам): мы должны были ответить, почему современные лорды отказываются наследовать свои замки с портретами предков, привидениями и густыми парками?

Если мы, умеющие выдумывать за шахматной доской, с помощью Генри Ломмера вообразили себе штурм замка королем Артуром, то на вполне современный вопрос ответить не смогли.

Тогда Ломмер сам рассказал нам, что английские замки не наследуются лордами потому, что лейбористское правительство, находясь у власти, сумело ввести налог на наследство, и почтенные лорды, наследуя звание пэра Англии (но не давно промотанные предками имения), должны были для вступления во владение замком внести в казну семьдесят пять процентов стоимости всех строений. А ведь надо сказать, что лорды, нося громкие титулы, заседая в палате, которую лейбористы намеревались, но не успели упразднить, не гнушаются тремя с четвертью фунтами стерлингов за каждое заседание, которое они посетят хотя бы для того, добавил Ломмер, чтобы выспаться. Он был весельчак, наш Ломмер.

По дороге к ожидавшему нас автобусу он объяснил, что современным лордам куда выгоднее дарить наследственные замки государству для учреждения там музеев, а самим стать при них смотрителями, поселившись в одной из надворных построек, где жили прежде челядь и садовники. Зато по великолепному парку можно было разгуливать, как по своему собственному.

Генри Ломмер был прелестнейшим человеком, непревзойденным выдумщиком, говорившим на многих языках, что ему требовалось, когда он владел одним из английских клубов.

Теперь он жил, как говорил, на собственной пенсии и занимался шахматным этюдами. Мне лично Ломмер задал особый вопрос-этюд (по его выражению). Как случилось, что он, Ломмер, кстати, женатый на симпатичной латышке, чуть говорившей по-русски, смог угадать, что первыми на Луну спустят свой аппарат советские люди?

Помню, было это в Висбадене, где проходили заседания нашей комиссии. Ломмер, ее эксперт по этюдам, спускаясь по лестнице сразу после радиосообщения о нашем луннике, кричал:

– Я, Генри Ломмер, ясновидец! Я – предсказатель, оракул!

Приходите ко мне для гаданий!

Его загадку о луннике я разгадал очень просто, и он признал ответ правильным. Он верил в возможности советской науки и техники, открывших человечеству путь в космос.

Но руины замка, якобы захваченного когда-то королем Артуром, Ломмер показал нам, оказывается, не зря. В автобусе, когда мы ехали по городку, прижимаясь к левому тротуару, он возвестил, что задает нам новый «этюд». Решившие его получат ценный приз – щит короля Артура почти в натуральную величину!

Этюд-загадка сводился к следующему: почему англичане ездят по левой стороне?

Было над чем подумать! Ездят по левой стороне! А правда, почему?

Левшей, надо думать, в Англии не больше, чем в других странах. Тут что-то не то! Пожалуй, надо начать с приверженности англичан к традициям. Но к каким?

А Ломмер подзадоривал нас ценностью приза «почти в натуральную величину». А мне он шепнул: «Англосаксы говорят, что никогда не вредно сказать „почти“». И он был прав!

Срок для ответа был небольшим – завтрашний день после заседания комиссии.

И, представьте, на следующий день никто из осматривавших старый «замок» не догадался, почему в Англии ездят по левой стороне.

– И вы, герр Казанцев, тоже не ответите? – спросил Ломмер по-немецки, не уставая удивляться моему безупречному произношению и необычайно скудному словарю.

– Именно поэтому я позволил себе дать ответ на международном языке.

– Эсперанто? – обрадовался Ломмер. Он был его неустанным проповедником.

– Нет. На шахматном.

– Это еще лучше! Но как же вы, герр Казанцев, будете ездить по шахматной доске с левой стороны?

– Вы сами это сделаете, если решите мой шахматный этюд. Вот он.

Решать этюд принялись тут же и сообща.

– Сделать ничью? Хорошо бы захватить диагональ g1-а7, – предложил Виталий Гальберштадт, юрист из Франции, недурно владеющий русским языком (он часто выручал меня на заседаниях; мы с ним встречались во многих странах).

Его дружно принялись опровергать:

1. Bf2? Лg8 2. Kf3 Л: g6 3. a7 Лa6 4. Ke4 Крd7 5. Kd5 Крс7 6. Kc4 С: a5 7. Kb5 Крb7, и черные, защитив поле а8 и освободив свою ладью, легко выигрывают. Гальберштадт согласился с этим. Это был выдающийся шахматный композитор, этюды которого отличались изяществом и служили пособием при изучении эндшпилей. Его участие в проверке моего нового произведения было для меня очень ценно.

Гальберштадт предпринял новую попытку.

– А если действовать «грубо, зримо», – предложил он. – 1. g7?

Я взялся сам ответить ему, показав: 1… Rg8 2. Bf6 Bc5. И теперь после 3… Kd7 черная ладья обретает свободу действий, а после неизбежного размена слонов на f6 – легкий выигрыш у черных.

И опять Гальберштадт согласился (это был корректный и интеллигентный человек, расположивший меня к себе, в частности, и тем, что относился с большой симпатией к Советскому Союзу).

После двух попыток на королевском фланге по предложению голландца Питера тен-Кате из Антверпена занялись ферзевым. Тен-Кате работал в банке, считался дотошным работником. К шахматным произведениям он относился как к ценным бумагам, требуя безусловной точности. На заседаниях он выглядел сварливым и придирчивым, но в жизни превращался в благорасположенного и приятного человека. Когда много лет спустя я встречал его в Москве на Белорусском вокзале, мы обнялись как закадычные друзья. Тен-Кате предложил:

1. a7 – и это был верный первый ход. Но Гальберштадт взялся опровергнуть его. В единоборство с ним вступил Ломмер, парируя его угрозы: 1… Крd7 2. Сg3, грозя ходом Сb8 отрезать поле а8, и тогда не спасет и Cc5. 2… Крсб, стремясь встать на b7 и освободить ладью, но 3. a6! Лa8 4. g7 Сc5 5. Сb8 С: a7 6. g8=Ф С: b8 (если Л: b8, то черные остаются с одним слоном). А теперь 7. Фc8+ Крd6 8. Фb7, и белые даже выигрывают. Уф! Ломмер меня спас!

– Не 1. Kpd7 надо, а рокировку, джентльмены! Она специально для этого изобретена! Во-первых, она перебросит черного короля поближе к опасной пешке «g» и, во-вторых, включит ладью на поле а8. К тому же, попав на f8, ладья отрежет белого короля от поля а8. Поэтому 1… 0–0!

– Браво! – подхватили все решатели этюда-загадки.

– А теперь, – продолжал Ломмер, который, видимо, кое о чем догадывался, – полезно захватить диагональ g1-а7. Не так ли?

И он водрузил слона – 2. Сf2. Второй ход был найден!

Гальберштадт стал играть за черных: 2… Крд7, подбираясь к брошенной на произвол судьбы пешке «g». А Ломмер торжествующе поставил короля 3. Крf1!

– Под защиту бишопа, – многозначительно заметил он, имея в виду, что по-английски шахматный слон носит такое название и в международном обозначении изображается епископской шапкой.

– Думаете, прозевал сэр Генри? – не без лукавства спросил он. – Сыграете безжалостно 3… Сc5, чтобы уничтожить связанную фигуру? О нет, джентльмены! 4. a8=Ф! Л: a8 5. С: c5 – с теоретической ничьей. Разве не так? – обернулся он ко мне.

Я кивнул.

Ломмер пришел в буйно веселое настроение и даже захлопал в ладоши.

– А если теперь взять пешку? – предложил тен-Кате. Тотчас на доске был разыгран вариант: 3. Крf1! Кр: g6 4. Кре2 Крf5 5. Крd3 Креб 6. Крс4, – Честное слово, я не понимаю, при чем здесь английская езда по левой стороне? Из-за того, что белый король бежит в левую часть доски? Так это ничего не доказывает! Можно ему отрезать путь и сыграть 4. Кре2 Лd8

Я узнавал тен-Кате, каким он выглядел в спорах на заседаниях комиссии, где он, по его выражению, проводил «западную линию».

– Левая часть доски, как и на карте, – западная? Вы это имеете в виду, мистер тен-Кате? – вмешался Ломмер. – Так я вам скажу, что здесь действительно кроется восточная хитрость. 5. Сb6 с нападением на ладью. А после 5… Лc8 6. Сc7! Взять-то слона нельзя, грозит Сb8, тогда не поможет и Cc5! Ничья!

– Зачем же 5. Сс5? – ворчливо возразил тен-Кате. – Сначала 5… Ла8, а уж потом Сс5.

– Тогда не надо торопиться с ходом Сс7, – вмешался молчавший до сих пор Иенш, будущий президент нашей комиссии, страстный поборник полной бескорыстности нашего композиторского искусства. Оперный режиссер, музыкант, он вынужден был работать статистиком в концерне «Фарбениндустри». Я побывал в его гостеприимном доме в заводском поселке близ полуразрушенного американской авиацией Франкфурта-на-Майне. Заводской поселок находился словно в другой части света, тихий, нетронутый. Герр Иенш объяснил мне, что американцы владели слишком большой частью акций химического концерна, чтобы позволить разрушать военным их имущество. Сам он, невысокий жгучий брюнет, будучи чистокровным немцем, мало напоминал представителя арийской расы, к тому же настоял на изучении сыновьями русского языка. Его супруга, обаятельная Марианна, всегда сопровождала его в поездках на конгрессы и не упускала случая улучшать мой скверный немецкий язык. Оба они оказались по-русски гостеприимными, когда русский попал к ним в дом. Сейчас Иенш убедительно показал на доске, что белые добиваются ничьей, если черные попробуют преградить им путь ладьей на d8. После указанного Ломмером 5. Сb6 Лc8 он двинул белого короля: 6. Крd3 Крf5 7. Сc7 Лa8 8. Сb8! Сc5 9. Крс4 С: a7 10. С: a7 Л: a7 11. Крb5, и ничья! Черный король слишком далеко!

– Прекрасная ветвь с яркими цветами! – воскликнул Ломмер. – Но нам нужен сам ствол решения. Уж если отрезать королю путь ладьей, так сразу же!

– Он поставил ладью после первых двух ходов решения – 3. Крf1 и теперь 3… Лe8! и сам же сходил слоном 4. Сe3! Бишоп защищает короля! 4… С: a5 5. Кре2. Не так ли?

Я снова кивнул.

– Продолжим! Король Артур наступает! А что я вам вчера говорил?

– Что англичане ездят по левой стороне, – не без ехидства заметил Питер тен-Кате.

Не обращая внимания на колкость, Ломмер продолжал решение 5… Лd8. – Слона на b6 уже не поставить, – объяснил он.

– Тогда по вашему рецепту 6. Сd4+, – показал Иенш. – Черным шах, надо брать пешку 6… Кр: g6.

– Прекрасно! 7. Крd3! Полюбуйтесь. Белый король снова под защитой бишопа. Чем не щит?

И ходы последовали один за другим: 7… Лc8 8. Сc5 Крf5. Король белых снова заслонился щитом с изображением шапки бишопа. 9. Крс4 Креб 10. Крb5 Сd8 11. Краб – щит брошен, чтобы атаковать черную башню! 11… Крd7 12. Крb7 – ничья.

– Браво! – заключил Ломмер. – Мы сообща, и, пожалуй, с помощью автора, решили его загадку. Но он мою не решил.

Так почему англичане ездят по левой стороне?

– Вы только что продемонстрировали это на доске. И короля Артура, и его щит узнали, даже щит Черного Рыцаря с изображением черной башни. Поединок за «ничейный мир».

– Вы хотите сказать, что король Артур своим поединком в замке повлиял на правила уличного движения в Англии? – не без хитрости спросил Ломмер.

– Конечно. В основе этих правил традиция средневековой военной тактики, – ответил я. – Ведь рыцари, захватывая замок или город, вынуждены были на каждом перекрестке прикрываться от нападающих из засады щитом, который держали в левой руке, как ваш король Артур в легенде. Им выгоднее было прижиматься к левым домам, – словом, двигаться по левой стороне, имея свободное пространство справа, где они могли действовать мечом.

– Браво, этюдист! Браво! Вы заслужили приз! – провозгласил Ломмер и торжественно передал мне значок: крохотный щит, на котором был изображен шахматный слон в виде епископской шапки, бишоп. – Вы должны теперь посвятить свой новый этюд королю.

– Королю! Пожалуй. Вы чуть знаете русский язык. Я посвящу этюд не просто королю, а Королькову.

– О! Корольков! Это король шахматного этюда, гроссмейстер! – восторженно воскликнул Ломмер.

Он оказался действительно «провидцем», этот славный Ломмер! Спустя несколько лет ФИДЕ учредило звание международного гроссмейстера по шахматной композиции. Одному из первых оно было присвоено нашему советскому этюдисту В. А. Королькову, которому я по праву посвятил «королевский этюд»!

Значок с изображением щита с шахматным слоном хранится у меня вместе с губкой, добытой со дна Эгейского моря, о чем речь впереди.

 

Тринадцатый подвиг Геракла

Двадцать лет назад во время путешествия на теплоходе «Победа» вокруг Европы я побывал в Греции. Два десятилетия понадобилось мне, чтобы расшифровать загадку последнего мифа о Геракле, и лишь теперь я готов рассказать об этом.

Афины! Средоточие древнего эпоса, колыбель цивилизации. Здесь процветали высокие искусства, театр и поэзия в пору, когда народы теперешней Европы рядились в шкуры и жили в пещерах.

Над пестрой мозаикой городских крыш высится скала с плоской вершиной, над которой виднеется что-то вроде короны, похожей на ферзя с шахматной диаграммы. Бело-желтая, словно отлитая из сплава золота с платиной. Но это мрамор. И не зубцы короны, а колонны разрушенного храма.

Мы поднимались к Акрополю долго. Дорога оказалась трудной и длинной. Идя по ней, люди священных шествий в свое время проникались благоговейным ожиданием чуда, прежде чем увидеть божественные строения.

Поразительно впечатление от величественного полуразрушенного здания Парфенона. В чем секрет? В строгой математической логике сооружения – восемь колонн на короткой стороне храма, семнадцать (именно 17 = 2·8+1) по длинному фасаду? В незаметном глазу наклоне колонн внутрь, который, скрадывая перспективу, как бы выравнивает их, не позволяет им при взгляде снизу «развалиться»? Или в ощущении воздушной легкости и гармоничности храма, пробуждающего невольные воспоминания о богине Афине-Деве, чья исполинская статуя стояла здесь, сверкая золотом в солнечных лучах, хоть и была деревянной, но в драгоценном чехле, служившем древним афинянам «золотым запасом». Теперь от нее осталось лишь место, где она стояла. Но путешествующие атеисты XX века с их пылким воображением готовы были преклониться перед великолепным языческим идолом.

Боги Олимпа! Сколько превосходных сюжетов получили мы от наивных, но поэтических верований эллинов!

Зевс-громовержец! Силой воцарившийся среди богов. Неистовый сластолюбец, зорко высматривающий для себя земных красавиц.

Его покойно-величавая жена, непреклонная Гера, покровительница домашнего очага, беспощадная гонительница рожденных от прелюбодеяния, в том числе и Геракла, побочного сына своего эгидодержавного супруга.

Бог света, враг зла, златокудрый, сияющий, но порой жестокий Аполлон с серебряным луком и не знающими промаха золотыми стрелами.

Богиня любви Афродита, воплощение женской красоты, рожденная морской пеной…

И множество других «узкоспециализированных» богов светлого Олимпа, которым противостоит брат Зевса Аид, правящий скорбным царством теней.

Украдкой подобрали мы бесценные сувениры, крохотные хрустевшие под ногами кусочки мрамора. Лишь много лет спустя я узнал, что туда по ночам завозили на самосвалах битый мрамор из карьеров специально для легковерных и жадных туристов, готовых растащить «на память» памятники беломраморной старины.

Довольные и взволнованные, вспоминая известные с детства мифы, шли мы по шумным улицам древнейшей из европейских столиц.

Афины в отличие от Рима с его остатками Колизея и раскопанными руинами прямо на улицах ничем, казалось, не напоминали своего древнего прошлого, но…

На углу переполненного машинами проспекта стоял продавец губок, величественно запрокинув голову, словно рассматривая видимый отсюда Акрополь, и держал на плече палку с ворохом губок, не поддельных, а собранных ныряльщиками со дна морского, чем-то похожих на детские воздушные шарики.

Задержавшись у перекрестка, мы все еще говорили о богах Олимпа, об их борьбе с титанами за власть над миром. О том, как они влюблялись, плодили детей, вели вполне человеческий образ жизни и следили за людьми, помогали героям, а великого героя Геракла даже сделали бессмертным.

– Рад, что наши древние боги занимают вас, – на чистом русском языке обратился к нам продавец губок. – Жаль, не вижу вас, мои бывшие земляки.

– Но мы перед вами, – начал было поэт, но спохватился, поняв, что старик слеп.

– Я родился в Колхиде, – продолжал тот, – жил там на берегу вашего Черного моря и до сих пор своими уже незрячими глазами вижу Кавказские горы и ту скалу, к которой бегал еще мальчишкой, ту самую, к которой был прикован Прометей.

Он произнес это с таким серьезным видом, что мы переглянулись.

– Я мог бы многое рассказать вам о Колхиде, о золотом руне, об аргонавтах, об Одиссее, Геракле…

Старый грек заинтересовал нас.

– Вы давно перебрались на родину? – спросил поэт.

– На «родину предков», – отозвался старик и раздраженно махнул рукой. – Отсюда виден Акрополь, но, увы, не видна наша с вами родина.

– Вы тоскуете о ней?

– Потому и заговорил с вами, услышав знакомую речь.

– Да, мы под впечатлением Парфенона! Какой непревзойденный гений создал его?

– Великий зодчий Фидий, друг Перикла, оратора и воина, мечом и словом подчинявшего себе всех. Но, увы, уже без него, – вздохнул старик, – гениальный зодчий по навету врагов, приписавших ему хищения, умер в тюрьме. Но разве найдется в мире столько золота, чтобы оплатить его творения, которыми спустя двести пятьдесят веков любуются люди Земли?

– С вами интересно говорить, – признался поэт.

– Я мог бы вам рассказать много интересного, чего почти никто не знает.

– Может быть, мы пройдем в кафе напротив? – предложил художник.

– О нет, почтенные гости! Там «Брачное кафе», туда приходят только люди, желающие вступить в брак, познакомиться. Боюсь, что нам с вами там делать нечего. Я проведу вас в другое место.

И он двинулся по тротуару. Мы шли за ним, видя, как колышется за его спиной огромная связка губок.

Подошли к кафе с вынесенными на тротуар, как в Париже, столиками. Усатый официант усадил нас за один из них, а мы, скинувшись своей туристской мелочью, хотели угостить нашего спутника, но он запротестовал, сказал несколько певучих слов официанту, и тот исчез.

Вскоре он вернулся, неся бокалы с чем-то ароматным, что нужно было потягивать через соломинки.

– Никак не могу освоиться с тем, что нахожусь на территории Древней Эллады, – сказал художник.

– Так посмотрите вокруг, – сказал слепец, словно видел все лучше нас. – Разве не найдете вы среди людей носатых и мясистых, и тех, кто похож на древнегреческие статуи? Девушки, юноши… Представьте себе их с античными прическами, с ниспадающим складками одеянием… Не могу вам помочь в этом, но уверен… Но он помог, помог! И был прав, слепец! Слепыми оказались мы, зрячие! Люди, сидевшие за другими столиками, прохожие на тротуаре если не все, то некоторые из них стали восприниматься нами как дети Эллады. Вот юноша! Если вообразить себе его в тунике, с лентой на лбу, удерживающей пряди волос, его копию можно было бы поставить на пьедестал в музее! А эта девушка, что так заразительно хохочет с подругой! Да обе они с удивительно правильными чертами лица, с линией лба, продолжающей нос, превратись они по волшебству в мрамор, могли бы поспорить с творениями древних мастеров!

Я сказал об этом слепому продавцу губок и еще больше расположил его к нам.

– Вы обязательно отыщете скалу Прометея в Колхиде. Я вам расскажу, как ее найти. Я мальчишкой лазил на нее и нашел выемку от кольца, к которому повелением Зевса приковали Прометея. На высоте ста локтей. И это кольцо разбил Геракл, освободивший титана.

В голосе старого грека звучало столько убежденности, он был так уверен в том, что говорил, что мы снова переглянулись.

Старик откинул голову. Его полуседые вьющиеся волосы были повязаны лентой, переходя в густую, тоже полуседую курчавую бороду, обрамлявшую неподвижное лицо.

Я подумал, что вот таким мог бы быть Гомер!

– Геракл освободил Прометея, приговоренного Зевсом-громовержцем за похищение огня с Олимпа и передачу его людям вместе с ценными знаниями. Но никто не догадывается, что в числе этих знаний было и знакомство с божественной игрой, которой увлекались боги Олимпа, и прежде всего сам Зевс. Он сделал богиней этой игры свою дочь Каиссу, которую прижил с одной восточной богиней, передавшей ей знания игры.

– Что это была за игра? – живо заинтересовался я, услышав знакомое имя Каиссы.

– Не знаю, господа. Могу только сказать, что это была игра богов. В благодарность за свое освобождение титан Прометей обучил Геракла этой игре. И великий герой, возвращаясь со спутниками из похода аргонавтов, коротал за этой игрой долгие дни плавания.

– Это миф? – спросил поэт.

– А что такое миф? – в свою очередь, спросил слепец. – Это сказание о случившемся, переданное из поколения в поколение, может быть, и с видоизменениями. Ведь с тех пор прошла не одна тысяча лет. Так предания становились мифами. Кое-что забывалось. Например, конец мифа о великом герое Геракле, который завоевал бессмертие своими подвигами.

– Загладив ими тяжкие преступления, – напомнил поэт.

– Но боги, назначив ему искупление, учли одно важное обстоятельство. Я не всегда продавал губки. Было время – изучал историю. Первую жену Геракла звали Мегарой. А почему слово «мегера» на многих языках стало символом сквернейшего женского характера? Ведь произношение гласных изменчиво. Отталкиваясь от этого, я делал вывод о возможных причинах преступления Геракла. Почему не предположить, что герой был доведен своей сварливой супругой до исступленного состояния и, не желая, чтобы семя этой женщины жило в его поколениях, в припадке безумия способный и на самоубийство, уничтожил, как самого себя, собственных детей. Нет, я не оправдываю его, но я пытаюсь понять его действия, что, очевидно, сделали и боги, позволив ему искупить свою вину. Не случись этого, не совершил бы он свои тринадцать подвигов, давших ему бессмертие.

– Двенадцать, – робко поправил я.

Слепец не обернулся в мою сторону. Вдохновенно глядя поверх голов прохожих, словно видя вездесущий в Афинах Акрополь, твердо сказал: – Для людей двенадцать. Для богов Олимпа тринадцать. Об этом мало кто знает. Это результат моих исканий. Я был и археологом, и собирателем народных сказаний. А вот теперь губки…

– Если вы позволите, мы купим у вас по губке. Я хотел сказать, по две губки, – заверил художник.

Мы с поэтом кивнули.

– Признателен вам, господа. Я подарю вам их в память о тринадцатом подвиге Геракла.

И слепец заговорил чуть нараспев, словно аэд древности, аккомпанируя себе на струнах невидимой кефары. Иногда он переходил на гекзаметр древнегреческого стиха, а потом, словно спохватываясь, продолжал мерное повествование по-русски.

Мы слушали как завороженные.

– Когда Геракл победно возвращался из своего последнего похода, жена его Даянира, мучимая ревностью, стараясь сохранить путем волшебства любовь мужа, послала ему великолепный плащ. Она пропитала его кровью кентавра Несса, пытавшегося когда-то ее похитить и сраженного стрелой Геракла. Коварный кентавр, стремясь из царства Аида отомстить Гераклу, сумел уговорить доверчивую женщину взять его кровь, которая якобы вернет ей любовь мужа, если пропитать ею его одежду. На самом же деле кровь эта была отравлена ядом Лейнерской гидры, уничтоженной Гераклом во время второго его подвига. Этот яд, которым Геракл придумал смазывать наконечники своих стрел, сделал кровь кентавра смертельной. И Геракл стал жертвой коварства мстящей ему тени. В великих мучениях вернулся он домой, где его несчастная жена, узнав о своем невольном преступлении, покончила с собой. Желая избежать дальнейших мук, Геракл потребовал от соратников положить себя на костер и поджечь его. И воспылал костер на высокой горе Оэте, взметнулось его пламя, но еще ярче засверкали молнии Зевса, призывающего к себе любимого сына. Громы прокатились по небу. На золотой колеснице пронеслась к костру Афина-Паллада и понесла Геракла, прикрытого лишь шкурой когда-то убитого им во время первого подвига Немейского льва. А нарядный плащ его, пропитанный смесью яда гидры и кровью лукавого кентавра, продолжал гореть. И поднялся от него ядовитый столб черного дыма ненависти и коварства, преградив путь золотой колеснице. То богиня Гера, преследовавшая героя всю его жизнь за то, что он был зачат Зевсом с земной женщиной, и теперь поставила перед ним преграду на пути к вершине светлого Олимпа. Да, герой, очистивший Землю от чудовищ и зла, заслужил обещанное ему бессмертие, но Зевс забыл сказать, где проведет он это бессмертие: на светлом Олимпе среди богов или в скорбном царстве Аида, служа там мрачному брату Зевса среди стонов и мучений теней усопших. И настояла Гера устроить Гераклу последнее испытание, потребовать с него еще один подвиг – сразиться в божественной игре с самим Корченным Тартаром, вызванным для этого из бездны тьмы.

Там, за медными воротами, содержал он неугодных Зевсу титанов, туда ввергал из царства Аида попавших прославленных. земных мудрецов, которых зловещий Тартар сперва обучал божественной игре, а потом, победив, ибо искусен был в ней, всячески издевался над ними, ввергая в конце концов в свою бездну мрака. Он, Тартар, породивший чудовище Тифона и адских многоголосых псов, не знал лучшей радости, чем торжествовать над кем-нибудь победу в божественной игре. Сам Тартар был порождением бога Обмана и богини Измены. Он исходил злобой на всех, корчась от безысходного гнева и неприязни. Такого противника предстояло Гераклу сокрушить, ничья означала для него поражение, иначе не было ему пути на светлый Олимп, и проведет он свои бессмертные дни среди мрака и скорби.

Олимпийские боги очень любили божественную игру и чтили богиню Каиссу за ее способность воспитывать игрой волю, отвагу, твердость духа и способность расчетливо находить жизненно важные решения.

Корченный Тартар знал, что освобожденный Гераклом Прометей обучил своего спасителя искусству божественной игры, и даже сам хитроумный Одиссей на обратном пути из Колхиды, научившись играть, нередко проигрывал Гераклу. Но злобный Тартар не боялся никого. Поединок должен был состояться у подножия Олимпа, там, где каждые четыре года проводились игры атлетов. Но никто из смертных не должен был быть свидетелем этой битвы богов (Геракл уже стал равным им!). Боги же Олимпа сошли с его вершины, чтобы насладиться поединком, ибо нет большей радости, чем видеть борьбу умов.

Сам Зевс явился со своей супругой Герой и даже поспорил с ней об заклад, ставя на Геракла, а она на Корченного Тартара. Закладом были сокровища пещер далекого Востока, откуда прибыла богиня Каисса, назначенная теперь Зевсом бесстрастным судией этого поединка. В помощь к ней пришла богиня Фемида, которая сменила свои весы правосудия на сосуд, из которого она должна была наливать через узкое горлышко воду попеременно в чашу того из противников, кто обдумывал свои действия. И горе тому, чья чаша переполнится раньше, чем кончится бой, он будет считаться поверженным.

Остальные боги разместились вокруг игрового поля, расчерченного на разноцветные клетки, на которых по краям стояли в два ряда фигуры из белого и черного мрамора. Фигуры по указанию сражающихся переносили с клетки на клетку.

Противники смотрели на игровое поле со сторон, обмениваясь колкими словами, и для очередного хода подходил к богиням. Фемида, услышав распоряжение о сделанном ходе, тотчас начинала наполнять чашу другого противника, a Каисса передавала приказ карликам керкопам передвинуть нужную фигуру на указанную клетку.

Чтобы смертные не приблизились к сонму богов, любующихся схваткой, Зевс – «собиратель туч» нагнал их столько, что почернело небо и сверкающие молнии не только освещали игровое поле, но смертельно напутали всех окрестных жителей, которые не смели показаться из жилищ.

И под грозовые раскаты начался бой.

Тартар, царь мрака, огромный, хромой, весь перекошенный набок, взял себе черные фигуры. Геракл распоряжался светлыми.

Корченный насмехался над своим противником, который, «видно, не привык упражняться в игре ума».

«Здесь мало подставить свои плечи под небесный свод вместо титана-Атланта, мало оторвать от земли титана Антея, который набирался от нее сил». «Не пригодятся в игре ума отравленные Гераклом стрелы, одной из которых в конечном счете он глупо отравил самого себя!» «И не поможет здесь „навозная выдумка“ промыть Авгиевы конюшни повернутой в них рекой». «И уж совсем ни к чему верный глаз стрелка или разрубающий скалы удар меча!» «Думать надо уметь, думать! Головой играть, а не мускулами!» Так насмешливо выкрикивал Корченный Тартар, стараясь унизить и запугать своего врага.

Конечно, Тартар был искусен в божественной игре. Но ему хотелось не только выиграть сражение, но еще и поиздеваться над Гераклом подобно царице Ливии Омфале, которой герой во искупление минутной вспышки гнева добровольно продал себя в рабство на три года. Вздорная женщина старалась вволю насладиться за этот срок, глумясь над сильнейшим из сильнейших. Она унизительно наряжала его в женские платья, заставляла ткать и прясть, но так и не смогла сломить терпение и выдержку героя.

Но здесь перед лицом всех богов обидные выкрики Корченного Тартара достигли цели, лишив Геракла спокойствия и ясности мысли. Слишком он был вспыльчив и горяч.

Неоправданная поспешность Геракла позволила Тартару, даже не вводя в бой всех своих сил, добиться значительного материального преимущества.

Богиня Гера сказала эгидодержавному супругу: – Смотри, Зевс, твой сын потерял тяжелую колесницу. Любой оракул предречет теперь ему поражение, Ничего не ответил Зевс, свел только грозно брови, и еще пуще засверкали молнии из сгустивших туч.

А Корченный Тартар кричал: – Смотри, герой, носивший бабьи платья, это не просто сгущаются тучи над тобой, это растет моя черная рать!

Смолчал Геракл, только глубокие морщины прорезали его лоб.

– Я заставлю тебя плясать в моей бездне! И загоню тебя туда еще на игровом поле! – грозил Корченный, приплясывая и припадая на одну ногу.

Искусными ходами вынудил он царя беломраморных фигур перейти все игровое поле и вступить «в край мрака», где в начале игры построена была черная рать.

Вздохи прокатились по подножию Олимпа. Переживали боги. Многие любили Геракла, но коль скоро дело доходит до заклада, приходится считаться с мрачной силой Корченного, который перешел на самые отвратительные оскорбления противника: – Не сын ты Зевса, а помет анатолийского раба, прельстившего твою мать Аклмену. Анатолиец ты!

Вскипел Геракл, схватил рукой камень, чтобы бросить им в оскорбителя, но оплавился камень в его ладони, словно был он осколком прозрачной глыбы, встречающейся под белой шапкой высоко в горах за Колхидой или в царстве великанов на далеком севере.

Рассыпался в горячей руке оплавленный камень, и вспомнил Геракл, что бьется с богом мрака, сыном Обмана и Измены, бьется на игровом поле. И сдержался он, сказав, как когда-то так же оскорблявшему его великану: – Пусть на словах ты победишь. Посмотрим, кто победит на деле.

Восхитилась богиня Каисса Гераклом, не выдержало женское сердце бесстрастной богини. Воспользовавшись тем, что Корченный продолжал кричать обидные для Геракла слова, обращаясь к наблюдавшим за игрой богам, она шепнула Гераклу: – Герой, я не могу как судия подсказать тебе план борьбы, но как богиня божественной игры я вижу, что хоть и меньше у тебя светлых сил, чем сил мрака, все же ты можешь одолеть их, если совершишь свой тринадцатый подвиг на тринадцатом ходу…

Геракл гордо прервал ее: – Я сражаюсь один на один.

– Да, один ты и одолеешь врага, если рискнешь после пяти ходов остаться на игровом поле один против всей черной рати, если отважишься принести в жертву богине Победы всех беломраморных воинов, чтобы один лишь светлый царь со стрелами выстоял против сонма врагов семь ходов и еще один ход, не защищаясь, а нападая.

– Семь ходов и еще один одному против всех? – отозвался Геракл. – Но так даже в бою не бывает!

– Это не просто бой, это твоя жизнь на Олимпе, это бессмертие! Я сказала тебе, ЧТО ты можешь сделать за тринадцать ходов, но не сказала КАК. И тем не преступила клятвы судии.

И она отошла к богине Фемиде, лившей воду в чашу задумавшегося Геракла, который смотрел на игровое поле, заполненное беломраморными и смольно-черными фигурами. Он думал, а струйка воды из узкого горлышка кувшина Фемиды грозила переполнить его чашу.

«Богиня Каисса все видит на игровом поле, но как увидеть смертному на пороге бессмертия то, что доступно ей?» Так думал Геракл, пока яркой молнией не озарился его ум.

Когда герой сделал свой ход, боги ахнули. Бог сна Гипнос даже вскочил с каменной скамьи, ибо такого не увидишь и во сне!

Ворвавшийся в стан светлых герой черных фигур уже уничтожил тяжелые беломраморные колесницы, копьеносца и грозил убить кентавра. Но Геракл не только оставил того на погибель, а бросил и второго своего кентавра в самую гущу вражеских сил.

Однако хитрый Тартар разгадал уготовленную ему западню и вместо того, чтобы сразить ворвавшегося в его лагерь кентавра, уничтожил другого, которого загнал перед тем в безысходность.

Геракл же, осененный открывшимся ему планом, поставил следующим ходом снова под удар, но на этот раз своего копьеносца, дерзко грозя копьем царю Корченного Тартара, который сам же ограничил свободу его действий, допустил к нему в лагерь царя беломраморных. К тому же и жадно сберегаемые Корченным в резерве огромные силы черных тоже стесняли их царя.

Наглого копьеносца, конечно, можно было сразить, и Корченный, не задумываясь, сделал это.

Тогда Геракл нацелил одну из оставшихся у светлого царя стрел прямо в грудь черному царю. Пришлось Корченному бросить на помощь ему героя черных, который прикрыл бы своей силой черного царя.

И тут Геракл обрушил на противника столь свойственные ему при свершении подвигов удары, каждый из которых дорого стоил ему. Сначала в жертву богине Нике принесен был кентавр, еще глубже врезавшийся в толпу врагов, затем пал там и сам герой светлых, оставив белого царя одного в поле.

Некому было теперь его защищать.

Но по воле Геракла он не защищался, а нападал, используя оставшиеся в его колчане стрелы. И ход за ходом, а было их семь и еще один, Геракл так сжал вражескую рать, словно заползшую в его колыбель змею или как придавил к земле адского пса Кербера, или Критского быка, или Немейского льва, шкура которого украшала теперь его могучий торс.

Корченный смолк. Он уже не выкрикивал оскорблений Гераклу, а хрипло отсчитывал ходы, не отходя от своей переполнявшейся водой времени чаши.

Семь ходов и еще один, как предрекла богиня, понадобились Гераклу, чтобы бросить на колени врага, сделать неизбежным появление на поле новых беломраморных воинов, в которых превращались достигшие края поля стрелы.

Богиня победы Ника опустилась на игровое поле и коснулась великого героя своим крылом.

Боги расплачивались друг с другом оговоренными закладами.

Зевс сказал Гере: – Нет, не бесценные сокровища далеких пещер передашь ты мне. Раз ты проиграла, то должна отказаться от своей ненависти к Гераклу, который совершил свой тринадцатый подвиг и взойдет теперь на кручи Олимпа.

Гера поникла головой: – Хорошо, Зевс, считай, что сын твой Геракл, став бессмертным на Олимпе, выиграл в своем тринадцатом поединке и мою любовь, которая, клянусь богиней правды и врагов обмана, будет так же глубока, как и былая моя ненависть, сопровождавшая всю его жизнь на Земле. И мы дадим ему в жены богиню.

– Каиссу, – решил Зевс.

Боги встали.

Корченный Тартар шумел.

– Я требую переиграть! – вопил он. – Богиня Каисса постыдно шепталась с Гераклом, а продавшийся им бог Гипнос сидел на четвертой скамье и смотрел на меня, навевая сон. Я проспал последние ходы, и только потому Гераклу удалось довести до конца свой нелепый и ложный план.

Но богиня Фемида, за которой было последнее слово, объявила претензии Корченного Тартара презренными.

Богиня же Каисса, передвигая с помощью карликов кекрепов беломраморные и смолисто-черные фигуры, показала всем, что, как бы ни играл Тартар, победа Геракла была неизбежной.

Слепой старец кончил свой певучий рассказ о последнем подвиге Геракла. Он сидел спокойный, величавый, и пальцы его шевелились, словно перебирали струны невидимой кефары.

– Неужели это были шахматы? – спросил я.

– Я не играю в них, – вздохнул старик. – Я только передал ход игры, как рассказывали прадеды, а им их прадеды. Это такое же повествование, как путешествие Одиссея или осада Трои.

– Трою раскопали, пользуясь указаниями поэмы Гомера, – заметил художник.

– Да, Шлиман! – кивнул слепец. – Может быть, и сейчас найдется кто-нибудь, кто по моему рассказу раскопает «игровую Трою», разгадает, ЧТО ПРОИЗОШЛО НА ИГРОВОМ ПОЛЕ богов у подножия Олимпа.

Мы расстались с нашим удивительным продавцом губок.

Подаренная им губка вот уже двадцать лет лежит у меня на столе, напоминая о встрече с «ожившим Гомером», лежит укором мне, поэту шахмат, все еще не расшифровавшему игры, в которой ее богиня Каисса не устояла перед обаянием героя.

Понадобились два десятилетия, чтобы я все-таки «откопал шахматную Трою», чтобы мог теперь предложить вниманию читателей свой вариант того, что произошло на игровом поле под Олимпом после слов Каиссы.

Вот какая позиция могла сложиться в шахматах (если это были шахматы!) в результате самонадеянной игры Корченного Тартара и неискушенного Геракла, у которого все же нашлось достаточно воли и ума, чтобы разгадать скрытый путь к выигрышу.

В этой позиции белые могут выиграть единственным этюдным путем, описанным в мифе о Геракле.

Первым ходом они жертвуют коня (кентавра), вторгаясь в стан черных.

1. Кe6!

Но черные разгадывают ловушку, связанную со взятием этого коня: 1… d: e6 2. d6 – и атака белых неотразима: 2… Фd4 3. Ф: e6 Фd5 4. d7+ и выигрывают. Или 2… e: d6 3. Ф: e6+ Сe7 4. c: d6 Крf8 5. d: e7+ К: e7 6. Ф: f6+ Крд8 7. К: h6+ и мат.

Потому-то черные и взяли другого коня, не видя непосредственной угрозы и увеличивая материальное преимущество.

Но теперь их ошеломляет новый удар слона (копьеносца), грозящего непосредственно черному королю:

1… Ф: g4 2. С: c6!

Слона приходится брать, ибо отход короля 2… Крf7 ведет к разгрому черных 3. d6, и уже не спастись. Попытка же ввести в бой ферзя обречена – 2… Ф: f5 3. С: d7+ Крf7 4. Кd8+ и выигрыш белых! Если же 2… Ф: h5, то 3. С: d7+ Крf7 4. d6, и черные или теряют ферзя, или получают мат ферзем на f7. Но чем взять дерзкого слона? Если конем 2… К: c6, то последует 3. d: c6 d: c6 4. Кd8 4… Фc4 5. Ф: c4 b: c4 6. e6 с выигрышем или 4… Фg7 5. Фe6, и мат следующим ходом.

Безопаснее взять слона пешкой:

2… d: c6

Но теперь освободился путь для броска белой пешки с серьезной угрозой черному королю: 3. d6

Взятие этой пешки развязывает неотразимую атаку белых: 3… e: d6 4. c: d6 С: d6+ 5. e: d6 Фg3 6. Кf4 Ф: f4 7. Фe6+ Крf8 8. Крb7 и у черных нет защиты. Если 8… Фe5, то 9. d7 Ф: e6 10. f: e6 Кре7 11. Крс7 и выигрывают.

Вот почему Корченный Тартар вынужден был вмешательством ферзя отвести удар белой пешки (стрелы) с поля d7.

3… Фd1

Но белые планомерно освобождают диагональ для действия своего ферзя, чтобы провести комбинацию «удушения» черных.

Ферзь черных уже не контролирует поле g7, и Геракл может пожертвовать сначала на g7 коня, а потом на f7 ферзя (героя!).

4. Кg7+ С: g7 5. Фf7+ Кр 6 f7

Итак, король белых остался один на доске против черного воинства: короля, ферзя, ладьи, слона и двух коней! По рассказу слепого грека, царю светлых предстоит целых восемь ходов быть в поле одному, вооруженному лишь «стрелами» (пешками!), и не только выстоять, но победить противника!

6. e6+ Крf8 7. d7 – вот он, смертельный зажим!

Тартар делает попытку вырваться хотя бы конем. Но у Геракла мертвая хватка, которую не раз познали враги:

7… b4 8. a4

Тартар лукав и пытается оплести противника коварной сетью.

8… b3

Никак нельзя сейчас 9. d8=Ф+? Ф: d8+ 10. Кр: d8 b: c2 и Геракл повержен! Но сила великого героя не только в гневном напоре, но и в ледяном спокойствии:

9. c: b3 Кb5+

Тартар отдает своего коня, идя на все!

10. a: b5 c: b5 11. d8=Ф+ Ф: d8+ 12. Кр: d8 b4!

Вот каково дно черного замысла! Сыграй здесь Геракл торжествующе 9. с6 и черным пат – ничья, закрывающая герою путь на светлый Олимп!

Однако Геракл настороже и не оставляет врагу никаких шансов. Своим тринадцатым ходом он завершает свой тринадцатый подвиг.

13. Крс7!

Черный король распатован, и белая пешка неизбежно пройдет на край доски, матуя черного короля.

Вот здесь богиня Победы Ника, очевидно, и опустилась на игровое поле, коснувшись крылом Геракла.

Корченный Тартар скандалил, пытаясь доказать, что план Геракла был ложным и опровержению помешал бог Гипнос, усыпивший бдительность Корченного Тартара.

Тогда богиня Каисса показала, что, если бы Корченный Тартар на восьмом ходу играл бы иначе, это не помогло бы ему:

8. a4 Ф: h5 9. d8=Ф+ Фe8 10. h5!

Но, конечно, не 10. Ф: e8+ как показывал Корченный, после чего ему хотелось провести 10… Кр: e8 11. h5 Сf8! 12. Крb7 Крd8 13. Кр: a7 Крс7 и ничья! При внимательной же игре будет совсем не так!

10… Кb5+ 11. a: b5 b3 12. c: b3 c: b5 13. Ф: e8+, и снова выигрыш на тринадцатом ходу!

Поскольку мне после двадцатилетних усилий удалось воспроизвести на шахматной доске «шахматную Трою», описанную «ожившим Гомером XX века» битву богов на склоне Олимпа, во мне утвердилось убеждение, что шахматная игра, завезенная с Востока, была известна и древним грекам, найдя даже свое отражение в одном из мифов. И возможно, что старинные ограничения действий фигур были последующими искажениями ее первоначальных «божественных» правил, восстановленных ныне полностью.

Пусть это лишь гипотеза, но, может быть, она придется кому-нибудь по сердцу!

 

Подарок Шамбалы

С Михаилом Николаевичем Новиковым я познакомился в ЦДКЖ во время одного из шахматных турниров. Потом он стал бывать у меня, оказавшись милым, оригинально мыслящим и разносторонним человеком.

Шахматы были его страстью. И не просто страстью, а ведущей (вернее сказать, зовущей) идеей. Было ему лет тридцать.

Жизнерадостный, деликатный, сын пианиста, он сам неплохо играл на рояле и даже сочинял музыку.

Во время легких шахматных партий он признался мне, что верит в существование единого алгоритма шахматной игры, основанного, как ему казалось, не на многомиллионных пересчетах всех возможных вариантов, что доступно лишь электронно-вычислительным машинам, а на некой геометрической основе.

Я искренне сомневался в надежности такого подхода, когда даже эвристический метод программирования электронного «гроссмейстера», разрабатываемый прославленным шахматистом и ученым М. М. Ботвинником, должен был бы отступить на второй план.

Большинство партий М. Н. Новиков мне проигрывал.

Но однажды он запасся бланком для записи партии (серьезных партий с часами я давно не играю, запретив это себе) и попросил у меня разрешения условно ставить фигуру на выбранное поле, геометрически анализировать создавшееся на доске положение и, если потребуется, выбирать другое поле или иную фигуру. Поскольку это был эксперимент, я, конечно, согласился. И представьте – проиграл по всем статьям!

Я-то знал, что Михаил Николаевич уже не раз пытался играть со мной по своей «системе», но его хватало лишь на первые ходы, а затем он становился обычным шахматистом, что далеко не всегда приносило ему успех.

А тут я чувствовал себя раздавленным неведомой мне машиной, которой в физическом смысле не существовало.

Я решил, что просто плохо провел партию и будь на моем месте, скажем, гроссмейстер, партия так не закончилась бы.

Михаил Николаевич с редким энтузиазмом уверял меня, что ошибки быть не могло, ибо алгоритм, который он ищет, безусловно, универсален и исходит из самой сути шахмат.

Мне хотелось проникнуть в психологию настойчивого искателя, и я осторожно расспрашивал его. Он пообещал принести мне в следующий раз «доказательство», которое убедит меня в его правоте.

И однажды он пришел с истрепанной, видавшей виды старой тетрадью, побывавшей и в костре, и в воде, со сморщенными страницами и расплывшимися строчками, даже с обгоревшим углом.

Словом, с «документом» весьма романтического вида.

С внутренней усмешкой я раскрыл загадочную тетрадь и… перенесся, как в машине времени, на сорок с лишним лет назад… в Нью-Йорк, на Всемирную выставку 1930 года «Мир завтра», в советский ее павильон, в устройстве которого я, как инженер, принимал тогда участие.

В его просторных и прохладных в нью-йоркскую жару залах, где звучал набатным колоколом несравненный бас Поля Робсона, исполнявшего «Полюшко, поле» и другие советские песни, я наблюдал множество американцев, пытавшихся увидеть в советском павильоне свой завтрашний день, поскольку в других павильонах им показывали преимущественно рекламу завтрашней продукции различных фирм.

Наш павильон представлял собой великолепное подковообразное здание, увенчанное знаменитой статуей рабочего со звездой в поднятой руке.

В числе людей, осматривавших павильон снаружи, мне довелось повидать даже английского короля Георга VI, тогда еще не отрекшегося от престола в пользу своей дочери Елизаветы из-за желания жениться не на особе королевской крови, а на американской актрисе. Видел и самого президента Рузвельта с непокрытой головой и внимательными глазами, сидевшего в открытом автомобиле, сопровождаемого конным эскортом.

Но теперь перед моим мысленным взором стоял другой посетитель, седой, с белой остроконечной бородкой. Он с выражением спокойной задумчивости на иконописном лице подолгу простаивал перёд экспонатами и старался представить себе, какой стала его любимая Родина после двух преобразивших ее пятилеток.

Это был Николай Константинович Рерих, замечательный русский художник, ученый, археолог, этнограф, писатель, поэт, величайший знаток Гималаев, которые он исследовал, организуя экспедиции с ведома молодой Советской республики. Им в равной степени гордятся как в СССР, так и в дружественной нам Индии, ставшей его второй родиной.

Если бы я знал, что спустя сорок с лишним лет встречусь с документом, относящимся к одной из его экспедиций и затрагивающем историю любимых мной шахмат, я бы решился подойти к нему, расспросить. Но в те годы ничего этого я не знал. И лишь теперь образ живого Рериха, каким я видел его, предстал передо мной. когда я разбирал полустертые строки ветхой тетради.

На первой обгоревшей странице отрывок стихотворения Н. К. Рериха из цикла, названного А. М. Горьким «Письмена»:

Многие страницы прочесть было невозможно, но вот…

«…Николай Константинович решил писать портрет Учителя, „махатма“, как он себя именует, утверждая, что он из Шамбалы, путь куда так настойчиво мы ищем уже который год!

Говорят, что дорога в эту сказочную страну мудрецов, мужчин и женщин, живущих общиной, не зная зла и несправедливости, частной собственности и угнетения, откроется якобы только людям с чистой совестью и светлым умом. Неужели это мы, спутники Рериха, почитаемого всеми, кто знал его, мешали ему достичь Шамбалы? Ведь ему-то путь туда несомненно открылся бы! Недаром навстречу вышел этот Учитель, Махатм, вручивший Рериху послание гималайских мудрецов его Родине!»

Старый документ взбудоражил мне память.

Шамбала! Кто не слышал этого загадочного названия страны, о которой говорят многие, по которую не знает почти никто!

Она носит множество имен в различных легендах: Шамбала, Тебу, Беловодье (это у нас в алтайских легендах), Калапа… Но суть страны с этими названиями одна и та же! Обитель мудрецов, ведущих свой род от тех, кто якобы прилетел на Землю из созвездия Ориона. Опи хранят и умножают необыкновенно глубокие знания во всех областях жизни, в особенности в космогонии и законах природы. Эти знания передаются из поколения в поколение.

И там есть башня Шамбалы, где хранится камень Чинтамани, доставленный па Землю в шкатулке вместе с тремя другими необыкновенными предметами на «Крылатом копе» Лунг-та, способном пересекать Вселенную (надо думать, па звездолете!). Камень Чинтамани обладает удивительным свойством влиять на человеческую психику, излучая внутренний жар (быть может, радиация?). Отдельные его части, не теряющие якобы связи с основным камнем, появлялись в различных местах земного шара, когда там происходили важнейшие события, начиналась новая эра или зарождалась новая цивилизация.

Я словно прикоснулся к этому чудесному камню, когда несколько лет назад вместе со своим другом художником Сергеем Павловичем Викторовым стоял рядом с сыном Николая Константиновича Рериха Николаем Николаевичем перед картиной, на которой его отец воспроизвел доставку камня Чинтамани в башню Шамбалы. Маленький пони несет на себе заветную шкатулку, идя по глубокому ущелью. Сопровождающие его люди знают дорогу к башне Шамбалы, где хранится и ныне чудесный камень.

Я почти физически ощущал изображенное Рерихом свечение, излучаемое шкатулкой.

И даже Николая Николаевича Рериха, тоже незаурядного художника, с которым познакомились мы с Викторовым, не мог я расспросить о беседе его отца с посланцем Шамбалы, не знал еще об этом!

Позже прочел я, что махатм передал Рериху письмо из коммуны гималайских мудрецов правительству молодой Советской республики. Об этом сообщалось в журнале «Международная жизнь» (№ 1, 1965; полный текст послания приведен в творческой биографии Н. К. Рериха, написанной Валентином Сидоровым в книге «На вершинах», изданной в 1977 году).

Николай Константинович Рерих привез послание в Советскую Россию и встретился для его передачи с Г. В. Чичериным и А. В. Луначарским.

В послании говорилось, что в Гималаях Махатмы знают об уничтожении в новой России частной собственности и власти денег, об упразднении церкви, как рассадника лжи, закрытии притонов. Кончается послание словами: «Привет вам, ищущим общего блага!»

Видно, по душе мудрецам Шамбалы пришлись принципы Великой Октябрьской революции, которые потрясли мир. Не ради ли этих принципов ходили в мир посланцы Шамбалы? Они учили жить и предостерегали от катастроф. Не с их ли слов появились в старинных индийских рукописях записи, суть которых не могла быть известна древним жителям Земли.

Я приведу несколько переводов с санскритского советского индолога А. Горбовского (в том числе из «Махабхараты»).

«Сверкающий снаряд, обладающий сиянием огня, лишенного дыма, был выпущен. Густой туман внезапно покрыл войско. Все стороны горизонта погрузились во мрак. Поднялись несущие зло вихри. Тучи с ревом устремились в высоту неба. Казалось; даже солнце закружилось…» Войско было сожжено, испепелено на месте этим страшным взрывом. Примененное же оружие внешне было похоже на огромную железную стрелу, воспринимаемую как посланца Смерти. Чтобы обезвредить одну такую неиспользованную стрелу, ее требовалось истолочь в порошок и утопить в море. Уцелевшие воины сразу после взрыва должны были спешить к реке, чтобы омыть одежду и оружие (избавиться от радиоактивности?).

И об этом писали тысячелетия назад! Чем, как не пересказом пережитых на иных планетах ядерных войн, была эта запись?

Как иначе объяснить древнее сообщение о «летательных аппаратах», молниями поражавших с воздуха некий неизвестный в земной истории «Тройной Город»? Не это ли вдохновило поэта Рериха на стихи?

Чудовищное оружие, о котором и знать не могли люди в давние времена, тем не менее упоминается в Индии под названием «пламя Индры», в Южной Америке – «оружие Машмак» (фонетически перекликается со словом махатм) и даже в кельтской мифологии как «оружие Грома»…

Я оставляю современные легенды о неопознанных летающих объектах (НЛО, УФО), чуть ли не вылетающих из Шамбалы и возвращающихся туда, на совести распространяющих эти россказни, но я все же, опираясь на древние рукописи разных народов, не могу исключить общения мудрецов Шамбалы с древними людьми, не могу не вспомнить их предостережений о грозной опасности, которая ныне, как всем известно, реально висит над всей планетой!

То, что Н. К. Рерих считал Шамбалу отнюдь не мифической страной, доказывает его обращение в Наркомат иностранных дел, возглавлявшийся Чичериным, с просьбой о предоставлении «экспедиционного паспорта». Благожелательное с советской стороны отношение к Рериху и его исследовательской деятельности в Гималаях позволило ему посвятить этому важнейшему делу двадцать пять лет своей жизни.

Всего лишь об одном дне из этого двадцатипятилетия повествует сейчас потрепанный дневник. Переписываю из него то, что могу разобрать.

«Махатм из Шамбалы, угадав желание Рериха написать его портрет, сказал, что он лишь тень мудрости, пославшей его, и не достоин быть увековеченным в красках. Тогда Николай Константинович принял неожиданное решение изобразить Махатма в виде тени на скале. А краски будут вокруг».

Отодвигаю дневник. Я ведь видел вместе с Викторовым эту картину! Видел на выставке произведений Н. К. Рериха на Кропоткинской улице в семидесятых годах! Неземное, бледное небо.

На его фоне многоцветные, синие и желтоватые скалы. На переднем плане удивительно ровный срез скалы, как бы приваленной к груде исполинских камней. И на этом срезе – отброшенная едва взошедшим солнцем тень старца в ниспадающем одеянии, с остроконечной бородой, напоминающей ту, что носил сам Рерих.

Вот оно – документальное доказательство встречи Рериха с гималайским мудрецом, посланцем Шамбалы!

Когда картина с тенью на скале была написана, махатм и Рерих уселись друг против друга на корточки. Между ними оказалась шахматная доска с цифрами на каждой клетке и с набором шахматных фигур.

Удивительно, но Рерих с махатмом не играли, а рассуждали о математическом квадрате, известном в Индии с древнейших времен как «индийский насик». В Европе лишь спустя тысячелетия появился «магический квадрат», названный так за его необъяснимо волшебные свойства.

Одним из позднейших его исследователей стал великий математик XVII века Пьер Ферма.

Не знаю, были ли высказанные некоторыми авторами мысли о родстве шахмат с магическим квадратом отголосками беседы Рериха с мудрецом в Гималаях или авторы эти самостоятельно пришли к аналогичным выводам, но для меня важно, что идеи эти уже высказывались. Так, в 1969 году в издательстве «Просвещение» вышла книга Н. Рудина (ждавшая своего издания более сорока лет!), она вызвала весьма противоречивые отклики. А еще в 1929 году в журнале «64, шахматы и шашки в рабочем клубе» появилась статья В. Нейштадта на ту же тему. Понадобилось судебное разбирательство, чтобы установить, что книга Рудина была написана ранее статьи Нейштадта (не указавшего источника).

Не моя задача установить этот источник! Я лишь, призывая воображение, переношусь в Гималаи.

Горы! Вокруг непостижимо чистый воздух, сквозь который даже далекие предметы кажутся близкими, а цвета скал ничем не смягчены.

Вот откуда бралась непостижимая палитра красок Н. К. Рериха! Склоны синие, желтые, резко граничащие, небо малиновое…

Такой пейзаж можно представить себе где-нибудь на Марсе с воздухом, разреженным до необычайности! Или на Луне с тенями резкими, как у Рериха, где грани горных образований ничем не сглажены.

Два человека, по-разному одетые, но чем-то похожие друг на друга, сидят по обе стороны шахматной доски.

Махатм говорит размеренно, неторопливо. Его движения замедленны, но уверенны:

– Слава мудрым! Ваши знатоки цифр познали тайны скопления цифр в квадратах. Но напрасно они именуют их «магическими». Магии нет в мире! Нет ее и в цифрах! Все в науках, как и в природе, определяется непреложными законами. Мы, живущие, способны лишь их выявлять. В цифровом квадрате (рис. 1), будем так называть его, числа расставлены в расчете, что их сумма в любом горизонтальном или вертикальном ряду всегда одна и та же.

Для квадрата «насик» с 64 клетками сумма равна 260. Это легко проверить. 1 + 58 + 3 + 60 + 63 + 8 + 6 + 61 = 260 или 28 + 21 + 12 + 5 + 36 + 45 + 52 + 61 = 260.

Махатм говорил на превосходном английском языке с безукоризненным произношением, правда, порой растягивая гласные, что придавало его речи певучесть.

– Ты не удивишься, мой мудрый друг, когда две соседние двойки дадут в сумме 4. Но расставить цифры в квадрате, чтобы сумма их во всех рядах и диагоналях была постоянной, куда сложнее. Честь вашим знатокам цифр, нашедшим формулы для решения таких задач. Но пока, к сожалению, лишь для квадратов с нечетным числом полей. «Насик» с его 64 клетками можно построить с помощью специальных фигур.

– Математических символов?

– Скорее «мер», которыми отмеряют расстояние между порядковыми цифрами. У нас в Шамбале поразились, узнав, что наши подсобные математические фигуры послужили для создания великомудрой игры, в которой противоборствуют умы. Восхищения достойна красота, рожденная мудростью. Это закономерно, ибо в основе красоты – порядок, целесообразность, совершенство. А математика со своими фигурами передала игре именно эти свойства.

– Какими же были эти старые фигуры?

– Им не требовалось иметь те удлиненные ходы, которые придали мудрой игре глубину. Но король (главная фигура) имел доступ ко всем прилегающим к его полю клеткам. Ферзь же ограничивался лишь соседним полем по диагонали. Слон (я применяю ваши, современные названия) был подвижнее и мог ходить через клетку по диагонали. Ладья же – через клетку по горизонтали или вертикали.

– А пешка или конь?

– Их ходы остались прежними, но пешка не имела права делать два хода с начального поля, а конь не перепрыгивал через фигуры. Не было в этом надобности. Если хочешь, построим «насик» с помощью этих фигур. Ты можешь записать ходы, как это делают шахматисты.

– Я слаб в шахматах. Тем более в записи.

– У тебя есть помощник с тетрадью. Итак, поставим на a1-1.

И он показал.

– Итак, мудрый мой друг, «насик» готов наполовину. Не составит труда заполнить и оставшиеся поля. Тогда он отразит бесконечные законы математики.

– Бесконечные? – удивился Рерих.

– Он и сам станет бесконечным, как Вселенная, надо лишь уподобить его кругу, чтобы он соприкасался сам с собой всеми своими сторонами.

– Как это может быть?

– Очень просто. Сложи квадрат пополам по вертикальной линии между рядами «d» и «е». Полученную полоску с квадратиками полей сверни трубкой (рис. 156) и получишь кольцо. Поле а1 соседствует в нем с полем h1, на переходе с внешней стороны кольца на внутреннюю. Первый же горизонтальный ряд соприкасается с восьмым на обеих сторонах кольца. Как видишь, квадрат может примыкать к самому себе всеми сторонами. Я замечаю, ты все понял и даже нарисовал получившуюся фигуру в тетради ученика.

– Я смотрел на твой перстень, Учитель, и нарисовал его с цифрами на нанесенных квадратиках.

– Если бы ты на самом деле увидел на моем перстне цифры, ты принял бы его за талисман? Так знай: суеверие хуже религии, которая хоть в первоначальной форме основывалась на сотворении добра другим. Суеверие служит лишь для тебя самого.

– Ты поистине мудр, махатм!

– Я лишь тень нашей мудрости, обратившаяся к твоему народу со словами: «Привет вам, ищущим общего блага».

И он ушел, оставив Рериха размышлять обо всем услышанном.

Ушел, легко перепрыгивая с камня на камень, взбираясь все выше и выше, пока не скрылся исчезающей тенью в тумане, который со дна ущелья казался облаком.

На этом закончилась вызванная моим воображением картина, следствие которой, если хотите, можно рассматривать как гипотезу о чудесном математическом квадрате, что получается с помощью шахматных фигур.

Мы с Михаилом Николаевичем достроили его, заглядывая в старую тетрадь и подсчитывая суммы цифр вдоль и поперек, яростно щелкая на счетах, как заправские кассиры.

– Ну и что? – спросил я, откидываясь на спинку стула, – бухгалтерия ясна. Но при чем тут ваш алгоритм?

А я ведь тайно жаждал реванша с неведомой алгоритмической «машиной».

– Как при чем? – вспыхнул Михаил Николаевич. – Алгоритм вытекает из закономерностей, которые вы сейчас увидите.

– Какая связь? – пожал я плечами.

– Как вы не понимаете! – в отчаянии воскликнул Михаил Николаевич.

Мне даже стало жалко моего энтузиаста. Я ведь прикидывался, будто не понимаю, а на самом деле не прочь был овладеть алгоритмом. Чтобы выиграть у любого партнера? Что со мной? Ведь я всегда ценил в шахматах процесс игры, ее красоту, а не результат! Зачем же этот антихудожественный алгоритм? И в состоянии внутренней борьбы узнавал я о преследованиях шахматной жар-птицы.

– «Насик», – объяснял Михаил Николаевич, – обладает более совершенными свойствами, чем обычные магические квадраты.

В поисках алгоритма я проверил все…все!

«Сейчас проговорится!» – чуть ли не с опаской подумал я, не пропуская ни слова.

– В «насике» не только вертикальные и горизонтальные ряды, но также и любые диагонали, так остроумно превращенные махатмом в спирали, дают сумму цифр восьми полей равную 260! Но это далеко не все! Вокруг центрального квадратика из четырех полей (рис. 157) можно построить квадраты из 16, 36 и, наконец, из 64 полей. И сумма цифр угловых полей на всех этих квадратах будет 130! И все это построение можно сдвинуть в любую сторону. Ничего не изменится! (рис. 158) Самое интересное, что на «насик» можно нанести сетку прямоугольную (рис. 159) и сетку диагональную (рис. 160). В узлах, отмеченных на сетках, окажутся определенные цифры. Их сумма в любом квадрате из 2, 4, 6 и 8 полей в стороне всегда равна 130. Но есть еще особый случай: квадрат с пятью полями! (рис. 161) На первом ряду он отмечен полем е1 (на котором, заметим, поставлен белый король!). Это как бы золотое сечение: 5 полей и 3 поля слева и справа в горизонтальном ряду дают суммы два раза по 130! Такую же сумму 130 дают и узловые поля пятипольного квадрата, где бы он ни был расположен в «насике». Диагональная сетка выражена двумя прямоугольниками, – расположенными крест-накрест в каждой четверти (квадрата) «насика». Прямоугольники складываются из двух квадратов каждый.

Отмеченные на них узлы приходятся на цифры, которые для каждого диагонального квадрата дают те же 130!

– Преклоняюсь перед волшебством. Но при чем тут шахматы?

В том-то и дело, что не только шахматы. Сетка-то напоминает кристаллическую решетку! Но начнем с шахмат. С расстановки фигур (рис. 162). Цифры на полях a1, h1, a8 и h8 в сумме дают 130! Это для ладей! Но то же самое и для слонов: b1, f1, b8, f8, и для коней: b1, g1, b8, g8, и, наконец, для короля и ферзя суммы цифр опять будут 130! Все фигуры занимают целиком ряд с константой 260, точно так же, как и каждый из рядов пешек.

– Случайность, – сделанным равнодушием заметил я. – Просто фигуры поставлены в ряд, где цифры подобраны.

– Какая же это случайность, когда можно рассмотреть ходы фигур, а не только их первоначальное положение? Король! Вы же заметили, что каждые четыре поля в любом квадратике доски дают сумму цифр 130.А если поставить рядом два таких Квадратика, можно и со сдвигом на одну клетку (или даже на две)?

В восьми полях будет сумма 260! А что это за восемь полей (рис. 163)?

Это же поля, которые может последовательно занять король при своих семи ходах! Так что и ему в движении присуща та же константа. Так ведь и с другими фигурами та же история!

– Вы так думаете?

– Знаю! Ферзь. Поставим его в угол на a1 (рис. 164). Восемь последовательных полей, которые он займет при семи ходах в одном направлении, дадут сумму цифр 260, как в полной диагонали. А если она спиральная, то начинать можно в любом месте «насика» и двигаться в любую сторону. Более того! Если ферзь начнет путешествовать по узлам диагональной сетки, похожей на кристаллическую решетку, то может обойти получившиеся фигуры так, чтобы пройти оба квадрата по восьми полям, что в сумме цифр опять даст 260. Может ферзь пройти и другими путями, которые видны на диаграмме. Ну как?

– Совпадение.

– Тогда что вы скажете о ладьях (рис. 165)? Двигаясь навстречу друг другу в любом месте «насика», они займут весь ряд с его константой 260. Современные ладьи дают тот же результат и без встречного движения. Причем ладья может начинать с любого поля доски.

– Уже доски?

– А что вы скажете о слонах, которые, двигаясь по спиральным диагоналям навстречу друг другу, опять-таки дают константу? Современные ходы лишь облегчают получение константы.

Например: 1. Ch8, 2. Сb2, 3. Cg7, 4. СсЗ, 5. Cf6, 6: Cd5, 7. Се5.

Остались еще конь и пешки!

– Я вас понял. В старом анекдоте во время экзамена поп старался выдавить из семинариста слово «чудо» и спрашивал: «Что это такое, когда человек упал с колокольни и остался жив?»

«Случайность», – ответил растерявшийся семинарист. Упрямый поп все наводил семинариста на верный ответ: «Ну, а если второй раз человек упал с колокольни и остался жив? Что это такое?»

«Совпадение, ваше преподобие», – еле вымолвил вспотевший семинарист.

Поп рассвирепел, затряс гривой: «А ежели в третий раз человек упал с колокольни и жив остался, что это такое? Ответствуй!» Тут семинарист выпрямился и отчеканил: «Привычка!» – и стал несостоявшимся попиком.

– Так вы хотите сказать, что с конем и пешкой это уже «привычка»? – вскипел Михаил Николаевич.

– Вы все хотите, чтобы я произнес «чудо»? – пытался я улыбкой успокоить его.

– Так я вам покажу нечто непривычное. В пифагорову теорему верите?

– Я кивнул.

– Неверна она тут для коневой диагонали!

– Это как же? Ее как будто тоже в Индии доказали.

И я вспомнил это доказательство.

– Совершенно верно. Как известно, Пифагор бывал в Индии и мог узнать о доказательстве, принесенном из Шамбалы.

– Опять Шамбала?

– Конечно! Все, что я рассказывал, – все из Шамбалы. Так вот! Конь! Коневая диагональ (рис. 166), проведенная через поля, по которым пройдет конь, затронет за один оборот спирали четыре поля и восемь – за два, когда квадрат будет пройден от края до края, сумма цифр при этом будет 130 + 130 = 260! И что самое интересное, если строить после трех ходов коня треугольник на его диагонали, как на гипотенузе, с катетами на сторонах квадрата, то сумма цифр гипотенузы будет просто равна сумме цифр малого катета. Вот вам и Пифагор!

– Так то сумма цифр, а не длина! Это что-то новое.

– Новое – значит непривычное. А вы говорите «привычка»!

Теперь пешки! Выстроенные в ряд, они дают константу. Но если они передвинутся и две из них побьют в разные стороны, то новый ряд снова даст константу (рис. 167). Движение же центральной пешки (рис. 168) – d3-de-ed-d6-d7-d8 дает ту же сумму цифр 260.

Или черная пешка а7. Она идет по полям а6-а5-а4-аЗ-Ь2, и теперь взятие или на а1 или на с1. В одном случае сумма цифр будет 259, а в другом 261. В среднем та же константа 260, хотя пешки проходят не восемь, а лишь семь полей.

Я еще не признался, не произнес слово «чудо», но оно могло бы произойти, если бы Михаил Николаевич открыл тайну алгоритма. Но он не скрывал ее (если знал!).

Увлеченный моей фантазией, он уверял меня, что махатм сказал Рериху много больше, чем я вообразил.

Но этого не записано в дневнике.

– Тем не менее в шахматах отражены не только математические, но и биологические константы. Одно сходство слов: «шахматы» и «махатмы» чего стоит!

– Ну, это вы уж слишком!

– Нисколько! Число возможных первых ходов фигур и пешек равно числу аминокислот – 20. Если разделить число полей центральных квадратов пополам (рис. 169), то получится ряд: 2-8-18-32. Это равно числу электронов на устойчивых орбитах (в физике!). Махатмы все знали, все! 2, 8, 18, 32 и обратно 32, 18, 8, 2 – строение оболочек элементов (химия!).

– Почему же этого нет в дневнике?

– Потому что автор записи ничего в этом не понимал.

– А что это за сакраментальные цифры 260 и 64?

– 64! Это 4 в кубе! 4 – символизирует аденин (А), гуанин (Г), цитозин (Ц) и тимин (Т). Для 20 аминокислот, требуемых человеку, нужны 64 тройки оснований, так как код их триплетен. Необходимо 43 = 64. Кстати, 260 = 4 × 65, а 65 – сумма угловых цифр по диагоналям четырех квадратов «насика». 1 + 64, 28 + 37, 40 + 25, 61 + 4! И еще…

– Михаила Николаевича уже невозможно было остановить. Он рисовал в «насике» спираль (рис. 170).

– Это двойная спираль биологического кода, – объяснял он, – с числом полей по большой диагонали – 2, 8, 18, 32! Это как бы 32 группы симметрии в кристаллографии. Кстати, вспомните сетку на «насике», так напоминающую кристаллическую решетку.

Или кристаллические фигуры диагональных квадратов! Но двойная спираль еще и астрономический символ, скажем, схема строения галактик. Но вернемся к учению о жизни. Заметим, что ДНК – это АГЦТ, РНК – АГЦУ. У – урацил – аналог тимина.

Строение ДНК и РНК, то есть дезоксирибонуклеиновая и рибонуклеиновая кислоты, составляющие основу наследственного кода любого существа: и комара, и слона, и человека-по своему строению одинаковы и отражены (пусть символически) в шахматах!

– Сдаюсь! – поднял я руки. – Остановите часы. Впрочем, с часами я не играю. Одно мне ясно, если шахматы хоть в какой-то мере зиждятся на математических или биологических основах, то…

– И астрономических! космических! Они отражают химические реакции, ядерный процесс, синтез белка, рождение и смерть звезд!..

– Стоп, стоп, стоп! Как же вы можете искать алгоритм шахмат? Вы же убьете их!

– Почему же? Подъемные краны и экскаваторы не уничтожили тяжелую атлетику. Алгоритм пригодится и в теории шахмат, и при анализах. И, может быть, заставит шахматистов искать пути сохранения единоборства. Скажем, так изменить регламент игры, чтобы заканчивать партию за один прием. Разве не лучше, чтобы в состязании участвовали только сами шахматисты-соперники, а не их команды секундантов и помощников.

– Мысль не нова. Ее выдвигал еще гроссмейстер Давид Бронштейн. Разве что угроза применения вашего алгоритма поможет?

Честное слово, я боюсь, что он умертвит живую мудрую игру. И вам ли, покушающемуся своим алгоритмом на основу шахматной борьбы, печься о чистоте единоборства шахматистов, обязанных торопливо закончить партию в один прием? Что ж, публикуйте тогда свой алгоритм. Публикуйте!

– Не раньше чем выиграю у гроссмейстера.

– Благодарю вас за оценку проигранной мной партии.

– Но она же была экспериментальная, – попытался он утешить меня.

– Нет, нет! Я вполне согласен с вашей оценкой моей игры. Но я от души благодарю вас за этот эксперимент.

– А я благодарю за Махатма, за беседу Рериха с ним. За то, что сумели убедить меня в причастности шахмат к объективным законам математики и природы. Может быть, потому они так жизненны? Я не боюсь применить к ним желанное вами слово «чудо».

 

Поэты не умирают

Богиня Каисса слыла в жилище богов лучшей художницей.

Она умела ваять такие скульптуры, что они готовы были ожить, писать такие картины, что изображенная на них листва дрожала от незримого ветерка, а вода в ручьях журчала и ее хотелось испить. Но богиня стремилась к большему. Она мечтала отразить саму жизнь. И она решила создать волшебное зеркало из палисандрового дерева, разделив его на шестьдесят четыре квадрата.

По этим полированным клеткам она заставила двигаться отражения человеческих страстей. Как проникновенный художник, она изучила жизнь людей и… полюбила их. И она отдала им лучшее, что сумела сделать, – свое волшебное зеркало с движущимися тенями живого. И научила, как им пользоваться: двум соперникам достаточно было сесть по обе стороны и противоборствовать.

На волшебных клетках закипали людские страсти.

Люди приняли дар богини, но скоро забыли о ней, приписав изобретение шахмат восточным мудрецам. Однако дар Каиссы остался у людей и верно служит им.

Волшебное зеркало богини! А нельзя ли запечатлеть на нем картины отраженной жизни, подобные тем, какие она сама писала с натуры?

На это решились художники шахмат и создали их поэзию.

Богиня Каисса приняла в свой храм шахматных композиторов как певцов. Но творения их отдала на самый строгий суд подвластного ей мира. Никогда не прощает богиня ошибок. Если произведение поэта ложно (не единственно решение и не безусловно!), Каисса карает это лжетворенне суровой казнью – испепеленное, оно перестает существовать.

Я стал жрецом Каиссы, охваченный шахматной лихорадкой 1925 года, во время московского международного шахматного турнира с участием Ласкера, Капабланки и других шахматных корифеев того времени.

Во имя красоты я стал писать с шахматной натуры, но писал урывками. За полвека я создал едва пятьдесят творений, но в каждом старался угодить богине. И потому, использовав в этой книге лучшие из них, я назвал ее «Дар Каиссы».

В поисках достойной ее темы я брался за самое трудное, казалось бы невыполнимое, возвращаясь к этому в случае неудачи или частичного воплощения и через десять, и через двадцать, и даже через тридцать лет. И мне удавалось порой находить все новые и новые возможности для более яркого и полного воплощения трудного замысла.

В этом служении шахматам я бывал не одинок. «Двоим достаточно сесть по обе стороны волшебного зеркала, противоборствуя…»

А если не противоборствовать между собой, а сложить творческие усилия, противостоя вместе всему миру богини? Вот тогда можно ждать от нее даров!

Может быть, потому мне особенно дороги совместные усилия с прославленными художниками шахмат, хотя порой своего маститого соратника я никогда и не встречал в жизни.

Так было с этюдом, над которым мы трудились еще студентами в двадцатых годах вместе с моим другом Леонидом Дмитриевичем Староверовым в Томске, впоследствии главным геологом Западной Сибири. Мы оттолкнулись тогда от моего этюда, в котором я сочетал «крепость» по Симховичу с тремя патами.

Белые стремятся создать крепость с пешками на b5 и c6 и слоном на а6. Ферзь тогда будет бессилен. Черные пытаются помешать этому, но… 1. c6! a2 2. Kc8 a1=Q 3. Kxb8 Qe5 4. Bc8 Qxb5 5. Ba6 Qxa6 – пат!

Или 4. Bc8 Qh8 5. Ka7 Qxc8 – второй пат.

Можно и 2. Kc8 Ba7 3. Kb7 a1=Q 4. Bc8 Qa5 5. Kxa8 Qxb5 6. Ba6 Qxa6 – третий пат.

Мы со Староверовым задумали помешать созданию крепости (скажем, черным) тем, что белая пешка ради выигрыша превратится не в ферзя, а в ладью! Уже в Москве к нашему сырому еще произведению приложил мастерскую руку несравненный, ныне покойный, этюдист Марк Савельевич Либуркин. Созданное произведение долгие годы считалось удачей трех авторов.

1. b6 Be8, стремясь через b5 и f1 к полю hЗ и крепости. 2. Kc5! приближая своего короля к месту осады. 2… Bg6 3. Kd4! Be8 4. b7 Bb5 5. b8=R!. Если 5. b8=Q? то 5… Bf1 6. Qb1 Kxh2 7. Qxf1 – пат! 5… Bf1 6. Rb1 Kg2 7. Ke3 Bc4 8. Rb4 Be6 9. Rb6 Bd7 10. Rh6 Bc8 11. Rg6 Bd7 12. Kf4 Kxf2 13. Rxg4 Bxg4 14. Kxg4 Kg2 15. Bg1, и белые выигрывают!

В Швейцарии жил в своей вилле прославленный этюдист и аналитик Шерон. Он истово служил Каиссе, испытывая на верность посвященные ей творения. И он обнаружил, что в нашей признанной позиции не все ладно. Оказывается, белым королем можно не предпринимать «тонкого маневра» приближения. Выиграть можно и «издали»:

1. b6 Be8 2. b7! Bb5 3. b8=R! Bf1 4. Rb1 Kg2 5. Ke4 Kxf2 6. Kf4 Kg2 7. Ke3 Bc4 8. Rg1+ Kxh2 9. Kf2 и выигрывают!

Шерон не хотел гибели произведения, и он исправил его. Теперь все было в порядке: 1. Kc5 Bg6 2. Kd4! Be8 3. b7 Bb5 4. b8=R! Bf1 5. Rb1 Kg2 6. Ke3, и выигрыш.

И теперь не проходило досадное 1. b7? Bb5 2. b8=R! Be2! (а не 2…Cfl) 3. Ke5 Kxh2 4. Kf4 Kg2 5. Rb2 Kh3! с ничьей!

Во время очередного приезда в Москву Л. Д. Староверова мы с ним посмотрели «дар жреца Каиссы». Он был по-джентльменски щедрым и корректным. Произведение почти не изменилось с виду. И тут мы обрушились сами на себя за то, что крепость была заготовлена еще в начальном положении. Уж если перерабатывать этюд, то авторам надлежит поставить перед собой задачу не только исправления, но и улучшения. Надо создать крепость в процессе игры, решили мы. Но выполнить такое задание оказалось чрезвычайно трудно. Несчетные редакции оказывались неверными, и мы были бы обращены богиней Каиссой в пепел, обнародуй мы их. Но терпение и труд все перетрут. В конце концов удалось довести до завершения и старый и новый замысел, опровержение же Шерона входило органически в один из вариантов.

Но понадобилось еще немало переработок, в том числе редакций в первом издании этой книги в 1975 году, прежде чем появился окончательный вариант этюда, приведенный в книге Р. Кофмана, исследователя творчества М. С. Либуркина. Его решение я сопровождаю комментариями Р. Кофмана:

«Проходные пешки белых представляют грозную силу, в то время как пешки черных могут быть легко задержаны. И все же форсировать события опасно. Например: 1. d7? b2 2. d8=Q b1=Q 3. gxf4 Qb2+ 4. Ke1 Bf3 или 2. Kc2 c3 3. d8=Q Be4+ 4. Kxc3 b1=Q 5. gxf4 Qc2+ 6. Kb4 Qxf2, и о выигрыше белым нечего и мечтать.

Нельзя и 1. gxf4? b2 2. Kc2 c3 3. b7 Be4+ и т. д.

1. Kc3 f3. Запирая намертво королевский фланг, черные намечают построение крепости, перебросив слона через f1 на h3. Если 1… Kxh2, то 2. gxf4 Kg2 3. f5 Kxf2 4. f6 g3 5. f7 g2 6. f8=Q+, и выигрывают.

2. d7! Перед белыми дилемма: какую из пешек жертвовать, чтобы провести вторую в ферзи? В случае 2. b7? Bxb7 3. d7 b2! 4. Kxb2 c3+ 5. Kxc3 Ba6 6. d8=R черные успевают забрать слона – 6… Kxh2 и добиваются ничьей. В главном же варианте именно этого темпа им не хватает!

2… b2. Спеша расчистить диагональ для слона. Если черные, отказавшись от создания крепости, попытаются играть на сохранение пешек „b“ и „c“, то выигрыш не представит затруднений. 2… Bxd7 3. b7 Kg2 4. b8=Q Kxf2 5. Qb6+ и т. д.

3. Kxb2 c3+ 4. Kxc3 Bxd7 5. b7 Bb5 6. b8=R! Нападая на слона и заставляя черных потерять важный темп.

6… Bf1 7. Rb1 Kxh2 8. Rxf1 Kg2 9. Ra1 Kxf2 10. Kd2 Kxg3 11. Rg1+ Kh3 (f4) 12. Ke3 (e1) 6… Bd7 7. Rh8 Kg2 8. Kd4 Kxf2 9. Rf8 Kg2 10. Ke3 Kxh2 11. Kf2 или наконец 8… Be6 9. Ke3 Bd7 10. Rh4 Be6 11. Kf4 Bd7 12. Rxg4 Bxg4 13. Kxg4 и выигрывают».

Таким стал наш коллективный этюд, объединивший столь различных людей спустя сорок лет после публикации первого его варианта.

Любопытна история моего заочного сотрудничества с одним из виднейших избранников Каиссы, ныне международным гроссмейстером по шахматной композиции, неоднократно завоевывавшим неофициальное звание чемпиона мира по этюдам, Генрихом Моисеевичем Каспаряном. Много лет назад (около двадцати!) я, как международный арбитр, судил международный конкурс составления шахматных этюдов. Анализируя этюды, авторов которых я не знал, я, не слишком вникая в позицию, опроверг один этюд на занимательную тему. Накануне же публикации результатов конкурса я получил письмо от Г. М. Каспаряна, где он раздраженно сетовал на устроителей конкурса, которые прислали ему невразумительное опровержение его этюда. Опровергнуть самого Каспаряна – дело нешуточное. Я узнал первые ходы своего анализа, который целиком не был приведен. Однако после этих первых ходов опровержение трещало по всем швам. На карту был поставлен престиж судьи. Я засел за этюд, казалось бы, в безнадежном для себя положении. И все-таки в очень интересной позиции удалось найти чисто этюдный путь, который опровергал присланную на конкурс редакцию. Я написал Каспаряну о своей находке в его этюде и получил восхищенный ответ. Ему очень понравилось, как опровергался его этюд. И он даже предложил мне составить коллективный этюд на основе этой неожиданной идеи. Мы долго переписывались с ним, сочинили целых два этюда, из которых верным оказался только один. Он получил специальный приз в журнале «Шахматы в СССР» за 1961 г. и признание.

Я приведу комментарии к этому этюду большого поклонника творчества Каспаряна мастера А. Н. Кузнецова, опубликованные им в 1961 г.

1. b7 Bf3 2. Bxa5

«Око за око! На установку „батареи“ Cf3 – Лd5 белые отвечают выводом на боевые рубежи „орудия“ Ла7 – Са5.

2… Kb2 3. Be1 h3 4. Bg3 Nd7

Пара взаимных выстрелов-шахов: 5. b8=Q+ Rb5+ 6. Qb7 Bd5! и на доске возникла удивительная позиция. Хотя у белых ферзь всего лишь за легкую фигуру, все их силы скованы: король „арестован“ на а8, слон привязан к защите ферзя, последний не может взять назойливого черного слона из-за Лb8 мат. Черные постепенно начинают усиливать свою позицию. Их первая задача – увести короля с линии „b“.

7. Bh2 Kb1 8. Bf4 Rb2 9. Bg3. Слон d5 косвенно защищен: нельзя 9. Ra1+ Kxa1 10. Qxd5 Nb6+ 11. Ka7 Nxd5 12. d7 Ne7! и новая вилка на c6 решает.

9… Kc2 10. Bh2 Bf3 11. Bg3!

Если до сих пор белые просто выжидали, то теперь необходима безукоризненная точность! Оказывается, при неосторожном 11. Bf4? Bh1! они попадают в цугцванг, и черный король благополучно „переправляется“ через вертикаль „d“ на поле е2: 12. Bg3 Kd2 13. Bf4+ Ke2 14. Bg3 Bd5! 15. Bh2 Bc6! Наконец коварный план черных осуществлен, и после 16. Bg3 Rxb7 17. Rxb7 Kf3! 18. Bh2 Kg2 19. Bf4 Nc5 20. Ka7 Nxb7 21. Kb6 Nd8 22. Kc7 Ne6+ они выигрывают. Вот с каким почти неосязаемым призраком приходится белым вести борьбу!

11… Bh1! 12. Bf4! А теперь в цугцванге черные. 12… Bg2 13. Bh2. Вновь препятствуя 13. Bh2 Kd2 14. Qxg2+ с шахом!

13… Bf3 14. Bg3! Bh1.

He помогает и 14… Kd2 15. Bf4+ Ke2 16. Qxf3+ – опять с шахом. 15. Bf4. Позиционная ничья».

Маневр черного короля, пытавшегося под прикрытием поставленной для этого на Ь2 ладьи совершить «победный марш» к вражеской пешке «h», как раз и был идеей опровержения этюда, который я судил. Но какое оформление получила здесь эта идея! Гроссмейстерское!

К сотрудничеству с международным мастером по шахматной композиции Эрнстом Левоновичем Погосянцем меня привело опять же судейство. Но судил на этот раз не я, а он, оставив за флагом конкурса «64» за 1969 г. такой мой этюд. Его решение: 1. Bf4+ Kh7 2. Bg5 Kg8, освобождая место для атакуемого ферзя. 3. Nf4 Qh8 4. Rxh3 Bh7 5. Ng6 fxg6 6. Rxf3, и черным пат при замурованных ферзе и слоне.

Строгий судья нашел решение темы громоздким, но механизм этюда привлек его внимание. И он предложил мне попробовать создать совместные произведения с использованием финальной комбинации. Оказывается, она могла служить не только для этюда с запатованием черных, но и для выигрыша. Мы начали работать над выбранной темой, и работать довольно своеобразно. Общались мы только по телефону, приводя в ужас членов семей и добрых знакомых, тщетно пытавшихся дозвониться по нашим телефонам.

Мой соавтор, этюдист сверхъестественной производительности, обрушил на меня такой творческий жар, что выплавил в нем несметное количество позиций, вытекавших из моего малоудачного этюда. После долгой и тщательной работы наш актив пополнился семью (!) новыми этюдами, составившими целое тематическое семейство. Однако все они были разными и имели право на самостоятельное существование. Вот два из них.

Это многоплановый этюд, сочетающий различные фантастические идеи. Белый король уязвим по линии «h», где ему при случае могут дать мат и ладья, и ферзь черных. Поэтому надо сразу действовать активно.

1. d7

Теперь не пройдет, скажем, 1… Rg6 из-за 2. dxc8=N+! Авторы реализовали уже одно превращение пешки в слабую фигуру. Черные отступают ферзем так, чтобы грозить матом по линии «h». 1… Qf8 2. hxg8=N! – вторая пешка превращается в коня! В ферзя нельзя из-за мата на h6. 2… Qxg8 3. d8=Q (препятствуя мату и еще раз отдавая свою проходную) 3… Qxd8 4. a8=Q! (только ферзь, а не конь из-за 4…Кра7, и белым нет спасения от мата ферзем на h8) 4… Qxa8 5. Nc4+ Ka7 6. Nb8!! Ключевой ход! Ферзем нельзя брать коня из-за 6… Qxb8 7. Ra3+ мат. Приходится брать королем, отрезая выход из угла ферзю.

6… Kxb8 7. Ra3 (надо закрываться, чтобы спасти ферзя) 7… Ba7 (обидно, но так!) 8. Nb6!

Вот он, тематический ход. Он оставляет черным выбор: чем взять? Пешкой? 8… cxb6 9. Rc3, и черным пат. А если слоном? 8… Bxb6 9. Rxa8+ Kxa8 10. e6 Bc5 11. b6! Kb8 12. e7 Bxe7 13. bxc7+ Kxc7 – белым пат.

Итак, «большой джентльменский набор» – превращение двух пешек в коней, замурование ферзя и слона, взаимопат белым и черным. Все это органически слито в этом «симфоническом», как решили авторы, этюде.

Но, оказывается, в появившемся семействе был «гадкий утенок».

Этюд этот не походил на своих собратьев по семейству. Но его механизм все-таки получился из уже знакомого нам положения, хотя суть его в ином. Желание получить «тиски», в которые попадают черные в процессе игры, перенесло нас в середину воображаемой партии. Зато «тиски» получились дважды.

Материальное преимущество черных так велико, что белым впору сдаться. Однако они бросаются в решающую атаку. 1. Qh7!!

Ради чего отдается ферзь? Оказывается, лишь ради того, чтобы завлечь слона на h7, чтобы он там заперся и запер бы еще и ладью. Сейчас грозит взятие ладьи на g8 с матом. Но вместе с тем грозит еще после взятия ферзя слоном и 2. Kg6+ и мат ладьей, или на е8 при взятии коня слоном, или на f1 при взятии коня пешкой «f». И черные отвечают на жертву ферзя белыми жертвой собственного ферзя, да впридачу еще и коня, для того чтобы привлечь ладью на пятую горизонталь, откуда она не сможет дать мат по линий «f». 1… Qxd7+ 2. Kxd7 Ne5+ 3. Rxe5.

Вот теперь можно спокойно забрать белого ферзя. 3… Bxh7.

Но белые все-таки жертвуют коня, чтобы вскрыть линию «f».

4. Ng6+ fxg6 5. Re1! (ошибкой было бы 5. Re2 b1=Q 6. Rf2+ Qf5+! и белые проиграют) 5… Rh8 (у черных нет другой возможности защититься от немедленного мата по линии «f») 6. Rf1+ Kg8 7. Ke7.

Белые загнали черные фигуры в угол, намертво заперли их на замок. Все стремление черных будет теперь направлено на то, чтобы любой ценой развязаться, сломать уготовленный им запор. К тому же им грозит мат ладьей на f8.

7… Bxd6+ 8. Kxd6

Теперь еще одно отвлечение, еще одна жертва превращенного ферзя: 8… b1=Q 9. Rxb1 Kf7 (наконец-то!) 10. Rb7+ Ke8 11. Rb8+ Kf7 12. Rxh8 Bg8 13. Kxd5.

Черные освободились от одного замка, а попали под другой. Они снова заперты. Король должен защищать слона с двух полей – f7 и f8, в одном случае перекрывая слона, а в другом делая его связанным. Оставив черного короля сторожить зажатого в тиски слона, белые должны расправиться с черными проходными пешками. Начинается заключительная фаза борьбы, где от белых требуются выдержка, самообладание и точный расчет!

13… Kf8+ 14. Kc5!

При неосторожном 14. Kd4? a4 15. Kc3 a3! 16. Kc2 a2 17. Kb2 a6! (очень важный выигрыш темпа) 18. Ka1 a5 19. Kb2 a4 20. Ka1 a3 белые попадают в цугцванг, вынуждены развязать слона и признать ничью. После же расчетливого хода королем на с5 в цугцванг попадут уже не белые, а черные.

14… a6 15. Kd4 a4 16. Kc3 a3 17. Kc2 a5!

Ставя перед белыми, казалось бы, пустяковую дилемму. Не все ли равно, куда пойти королем – на с1 или на b1? Но на эту оплошность вся надежда черных! При бездумном ходе 18. Kc1? a2 19. Kb2 a4 20. Ka1 a3 черные снова поставили бы белых в цугцванг, разбивая «узел» на королевском фланге.

18. Kb1! a2+ 19. Ka1 (но никак не на b2, тогда белые попадут в цугцванг) 19… a4 20. Kb2 a3+ 21. Ka1 Kf7 22. Kxa2 Kf8+ 23. Kxa3 Kf7.

Как беспомощны, однако, черные! Они скованы защитой слона, и белые спокойно могут подойти своим королем для решающего штурма позиции.

24. Kb4 Kf8 25. Kc5 Kf7 26. Kd6 Kf8 27. Kd7 и выигрывают, например: 27… Kf7 28. Rh1 Kf8 29. Rf1+ Bf7 30. Rf2 Kg8 31. Ke7 Bd5 32. Rf8+ Kh7 33. Rc8 Be6 34. Kf8 Bd5 35. Rc7.

Так сложились творческие усилия «жрецов Каиссы» за «волшебной доской палисандрового дерева». Любопытно, что у Погосянца этот этюд получил порядковый номер 1000-й, а у меня 50-й.

Однако на этом не кончается творческая эпопея с замурованием черного ферзя со слоном. Быть может, молодым составителям шахматных этюдов и любителям шахматной композиции будет интересно, к каким выводам пришел я в результате более чем полувекового опыта в этом жанре. «Творческая работа над этюдной темой никогда не кончается!» Сколько бы я не обращался к уже созданным прежде этюдам, порой десятилетия спустя, очень часто я обнаруживал новые возможности для более полного художественного воплощения замысла.

Пожалуй, уместно будет высказать в этой связи некоторые суждения о проблеме «предшественников». Прежде всего оговорюсь, что коогда предшестренник другого автора служит отправной позицией для улучшения и углубления, то совершенно необходима ссылка на первоисточник: скажем, «по такому-то» или произведение такого-то «переработано таким-то», исправлено «таким-то» (как это делал тот же Шерон!). Но если речь идет о схожей идее в малоизвестном этюде, то при оценке художественности произведения, на мой взгляд, неправомерен «примат новизны», который уместен в изобретательском деле, но не в искусстве.

Оценка прежде всего по новизне едва ли отвечает требованию развития художественности этюда, и сплошь и рядом может быть установлена лишь с помощью столь же полных, как и редких, коллекций этюдов, недоступных рядовому композитору. Обращаясь к литературе и искусству, можно заметить, что при их оценке не должна превалировать новизна! Ведь с таких позиций придется отбросить все произведения о любви как в прозе, так и в поэзии. Было уже использовано! Надо ли говорить, что такой порочный подход питает стремления к «авангардизму» и прочим течениям, где главным считается «неважно что и как, но лишь бы не так, как раньше!» Возвращаясь к шахматам, хотел бы, чтобы в нашем уголке «шахматной поэзии» первостепенным была бы не столько «новизна», сколько художественность и красота. Еще более нелепо звучит это по отношению к своим прежним произведениям как к предшественникам, то есть к промежуточным редакциям этюда, автор которого десятилетиями продолжает искать наиболее художественное воплощение темы. В этой моей книге приведено немало этюдов, созданных в течение нескольких десятилетий путем повторного возвращения к уже сделанному и даже признанному (например, совместный этюд с Либуркиным и Староверовым и др.). Так, работая над новым изданием книги «Дар Каиссы», вдохновленный совместной с Э. Погосянцем работой над темой замурованного ферзя, я вернулся к истокам как бы двигаясь по спирали, а потому уже на другом уровне, и неожиданно увидел скрытые прежде от меня возможности. И появилась новая редакция старого этюда, которая и должна остаться жить вместо него. Впервые эта тема опубликована мной в выпуске 8 «Задачи и этюды» (1930).

Если в прежней редакции у черных почти не было выбора ходов, а следовательно и борьбы фигур, то в новой редакции, где на пять фигур меньше, игру удалось обогатить. Не ведет к ничьей в начальном положении 1. Ng4+? Kg5 2. Ne3+ Kf6 3. Bb2+ Ke6 4. Bxg7? f5! 5. Bd4, черные выигрывают; 5. Nc4 f4, черные выигрывают; 4. Rxg7 Bg6 5. Rg8 Qb5 6. Bc3 Qb1+ 7. Nf1 Kd7 8. h3 Bd3 и черные выигрывают.

Чтобы добиться ничьей, белые первым ходом ставят слона в засаду: 1. Bc1! Bg6 (иначе при 1… Qc5? 2. Nf5# Kh5 3. Rg5+ мат; 1… Be4 2. Nf5# Kh7 3. Rxg7+ Kh8 4. Bb2 f6! 5. Bxf6 Qxf5 6. Ba1 Qh7 – иначе безвозмездная потеря ферзя! – 7. Rxh7+ Kxh7, ничья) 2. Nd5+ Kh7 3. Bg5! Kg8, освобождая ферзю путь на спасительное поле h8 4. Nf4 Qh8 5. Rh3 Bh7 6. Ng6!! (только так, ибо 6. Rxf3 Bf5, сразу освобождаясь при ферзе за ладью: 7. Ra3 Kh7 8. Ra7 Qb8 9. Rxf7 Qb1+ 10. Kg2 Be4+ 11. f3 Qa2+, черные выиграли) 6… fxg6 7. Rxf3, черным пат! Промедление здесь недопустимо: 7. Kf1? Kf7 8. Rxf3+ Ke6 9. Re3+ Kf5 10. f4, подготавливая h3 и Ле5 с матом, но у черных ферзь против ладьи и надежное укрытие для короля: 10… Kg4 11. h3+ Kh5, черные выигрывают.

И опять же судейство породило еще одно, увы кратковременное, творческое содружество. Мне привелось давать заключение для присуждения звания мастера спорта СССР по шахматной композиции видному советскому ученому, члену-корреспонденту Академии наук СССР, доктору наук, профессору Борису Андреевичу Сахарову. Директор крупнейшего научно-исследовательского института, он все же находил время для шахматных этюдов, возглавлял советских шахматных композиторов, представлял их в ФИДЕ.

Я был рад, когда после моего заключения Б. А. Сахарову было присуждено звание мастера спорта СССР по шахматной композиции. При изучении его творчества меня заинтересовал один из его ранних этюдов, отмеченный на конкурсе двадцатипятилетия ВЛКСМ. В заключительном положении мат давался одним слоном при блокировании полей вокруг черного короля черными пешками. Правда, не все они двигались в процессе игры, но конечное положение впечатляло. Я предложил Сахарову составить совместный этюд, в котором черный ферзь, слон и пешки блокировали бы поля вокруг собственного короля, а мат давался единственным белым слоном. Борис Андреевич с энтузиазмом согласился.

Мы немало поработали над этюдом, который никак нам не давался.

Борис Андреевич, большой знаток музыки, ученик Генриха Нейгауза, своеобразно относился к шахматным этюдам. Они для него «звучали» и были источниками такого же наслаждения, как и музыка. И вот наш этюд никак не хотел звучать.

Замечательный советский ученый и тонкий ценитель шахматной красоты Б. А. Сахаров безвременно ушел от нас, он умер, не завершив многого из своих замыслов, в том числе и наш коллективный этюд. Уже после смерти Б. А. Сахарова я счел дружеским долгом завершить наш общий труд.

1. Кe1 Сf3+ 2. Крf1! (2. Кxf3? exf3+ 3. Крхf3 Кxe5+; 3. Крf1 Кxe5 4. Фd5 Фb4 5. Фxe5 Фb5+ 6. Кре1 Сf2+) 2… Сxd1 3. Фxd7 c2 (3… Сb3 4. Лxe4 Фb2 5. Кd3; 4… c2 5. Фd2) 4. Лxc5 Фxc5 5. Фxa4+ Крb2 6. Кd3+ (или 6. Сf6+ Крс1 и 7. Кd3+) 6… exd3 7. Сf6+ Крс1 8. Фa1+ Крd2 9. Фc3+ Фxc3 10. Сg5+ мат.

Совместный этюд завершен, но идея поэта не умирает. Она воплотилась в моем рассказе: «Блестящий проигрыш».

 

Блестящий проигрыш

Тогда еще не был построен Центральный Дом литераторов. Клуб писателей помещался в старинном особняке на улице Воровского, рядом с домом Союза писателей, где поселил когда-то великий Толстой семью графа Ростова в «Войне и мире».

Матч шахматистов «писатели – ученые», организованный Клубом писателей и московским Домом ученых, должен был состояться в нижней гостиной с камином, примыкавшей к большому дубовому залу с винтовой лестницей на антресоли. С нее якобы свалился подвыпивший император Александр III. Ныне это – ресторанный зал Центрального Дома литераторов.

Матч состоялся на десяти досках. В ту пору я не считался еще ни мастером, ни тем более международным мастером, но играл, быть может, сильнее, чем теперь, когда этими почетными званиями награжден за этюдную композицию.

Меня посадили на третью доску. На первой честь литераторов защищал капитан команды А. А., полный тезка великого Алехина, «человек неожиданностей». Он считался неукротимым игроком в блиц, обладал феноменальной памятью, знал, когда и в каком турнире какое место занял любой его участник. И любил сверкать острословием и знанием необыкновенных событий из шахматной и не только шахматной жизни. Это о нем, ходячем энциклопедисте, кажется, сам Виктор Борисович Шкловский говорил, что, ежели А.А. чего-нибудь не знает, надо послать за слесарем. Слыл А. А. большим чудаком и словно ставил своей целью удивлять людей. Так, спустя несколько лет после матча, о котором пойдет речь, он удивил, более того, поразил и ошеломил работников Мосгаза, потребовав отключения своей холостяцкой квартиры в многоэтажном доме близ Смоленской площади от газа… Оказалось, что выполнить такое несуразное требование куда труднее, чем газифицировать новостройку. Потребовались несчетные согласования, разрешения, резолюции… И только упрямая настойчивость нашего шахматного Капитана позволила ему настоять на своем праве жить в Москве без газа!

Эта настойчивость и способность удивлять, несомненно, помогали его шахматным успехам. Проигрывать он не любил и всякий раз удивлялся этому сам.

К шахматам он относился прежде всего как к спорту. «Очко любой ценой!» – вот его девиз. Правило «пьес туше, пьес жуе» он почитал в шахматах основным, чем часто огорчал нашего шахматиста-поэта, игравшего на десятой доске, который обычно просил у Капитана ход обратно, но слышал неумолимое «Тронул пешку – бей!». Играл же Поэт скверно, но самозабвенно. Уже пожилой в то время, высокий, грузноватый и совсем седой, он обладал неистощимым юмором и был всеобщим любимцем, расточая шуточные стишки и эпиграммы по любому поводу. Это он поддразнивал в двадцатых годах Маяковского в споре с поэтом Атуевым – «Ату его, Атуева!».

Особенно сильных шахматистов среди нашей команды не было, и наибольшей известностью в шахматном мире пользовался писатель Абрам Соломонович Гурвич. Ныне он признанный классик шахматного этюда, разработавший его эстетику. Тогда же, после перенесенной болезни, ограничившей его подвижность, играть он не стал, а пристроился у моей доски, как собрат по этюдам, наблюдателем. Когда он был здоров, то прославился не только как первый театральный критик, гроза драматургов и режиссеров, но и как непревзойденный бильярдист. Помню рассказы о нем Константина Георгиевича Паустовского, обучавшего меня не только писательской, но и бильярдной премудрости. Гурвич, оказывается, мог кончить бильярдную партию (американку) «с одного кия»… То есть не давая партнеру даже хоть раз ударить по шару. Разумеется, в том случае, когда первый удар был за ним.

Первый удар на моей доске был не за мной. Моим противником оказался стройный инженер-полковник, который, в отличие от меня, уже снявшего полковничьи погоны, явился к нам вместе с профессорами и доцентами в полной военной форме. Я удивился, что полковник играет за Дом ученых, когда война уже кончилась. Его фамилия ничего мне не сказала. Он крепко, по-мужски, до боли в моей кисти пожал мне руку и уселся за белые фигуры. Молодое лицо оттенялось совершенно седыми волосами. А ему едва ли стукнуло сорок лет!

Много позже я узнал, что это ему, незадолго до войны закончившему курс Института тонкой химической технологии, за его студенческую дипломную работу присвоили не только звание инженера, но и ученую степень кандидата химических наук! Его ждала блестящая научная будущность! А шахматная?..

Партия наша складывалась своеобразно. Короли взаимно вторглись в пределы противника, белые ради этого даже пожертвовали пешку, которая, однако, не сулила мне каких-либо шансов. Наш Капитан выиграл, вызвав примененным дебютом удивление партнера. Его примеру последовали еще три наших писателя, двое сделали ничьи. Поэт, конечно же, проиграл, потому что брать ходы обратно в матче не полагалось. Правда, он нашел иное оправдание своему поражению, заявив, что его погубила слишком красивая девушка, стоявшая за спиной у противника и наблюдавшая за игрой.

Это была моя молодая жена, с которой я не успел познакомить Поэта. Кстати говоря, она совсем не знала шахмат.

Великолепный седовласый Поэт поднялся во весь свой могучий рост и протянул руку выигравшему у него старичку:

И добавил:

– Страсть как их люблю. Непременно приду!

Вместе со своим противником и девушкой, погубившей его «смертную (в отличие от бессмертной андерсоновской) партию», Поэт перекочевал к моей доске, где борьба должна была решить исход матча, ибо после окончания девяти партий литераторы вели в счете с преимуществом в одно очко.

Я слышал, как за моей спиной наш Капитан А.А. громко рассуждал о великом искусстве незабвенного Капабланки делать ничьи, угрожая тем самым самому существованию шахмат. Капитан старался, чтобы я услышал его и понял, что обязан сделать ничью любой ценой.

Впрочем, положение на доске, пожалуй, было равное, несмотря на недостачу белой пешки. Во всяком случае, мне беспокоиться, казалось бы, не приходилось.

Белые сыграли: 37. Кe1, напав на мою ладью и грозя вторжением своей ладьи на е2. Легко убедиться, что шах ладьей 37. Лe1+ вел просто к потере пешки g2 и давал мало шансов на продолжение атаки. Ходом коня мой противник и защищал (по крайней мере от короля) пешку g2, и вселял надежды на многообещающую атаку. Спокойной игрой свести эти шансы к нулю, вероятно, не составило бы труда. Скажем: 37… Лe3 и на 38. Фb1 Фd1 – 39. Ф: f5 Ф: e1 40. Л: e3 Ф: e3 41. Ф: d5 g4+ 42. Крh5 g: h3 43. g: h3 Ф: h3+ – ничья!

Все это я рассчитал, времени до контроля у меня было достаточно (в отличие от моего противника!), но… Вариант показался и длинным и скучным. К тому же рядом со мной сидел художник шахмат Гурвич, а напротив стояла, смотря не столько на доску, сколько на меня, вызывая мой ответный взгляд влюбленного, «слишком красивая», по словам Поэта, «девушка» – моя молодая жена. И мне захотелось покрасоваться перед ней и блеснуть замашками этюдиста. Пусть, в отличие от Гурвича, она не поймет отражения своей красоты на шахматной доске, но, быть может, услышит восторженные восклицания окружающих! У партнера на часах ожил флажок. И я сделал безумный цейтнотный ход – пожертвовал «на ровном месте» ладью! Все ахнули.

37… Л: h3+

Противник мой вздрогнул. Ход был неожиданным. Флажок на его часах грозно поднимался, а он думал…

План мой, как мне казалось, был ярок и верен: оживить черную пешку g5, с темпом перебросить ее на h3, откуда она будет стремиться превратиться в ферзя на h1!

Молодой полковник с седой головой взглянул на часы и нерешительно взял ладью пешкой.

38. g: h3.

Собственно, ничего другого ему и не оставалось. И совершенно напрасно возвышавшийся над зрителями наш Поэт внятно, с расстановкой по слогам произнес:

Я взглянул на Гурвича. Он был непроницаем, но мне показалось, что он укоризненно качнул головой.

Я не давал опомниться загнанному в цейтнот противнику.

Вот позиция, стоявшая тогда на доске. Ход черных. Но есть ли у белых выигрыш? Неужели моему дерзкому плану оживления пешки g можно противопоставить другой план? 38… g4+ 39. Крh5!

Противник сыграл быстро. У него не было времени. Я и теперь не знаю, почему он двинул короля вперед, а не отошел назад? Тогда не получился бы финал, который он не мог – честное слово! – не мог видеть в цейтноте! – 39… g: h3

Я осуществил свой замысел. Пешка g превратилась в грозную проходную, но… нашла коса на камень. На доске, по существу, завязалась не только борьба фигур, но и борьба планов! Чей план окажется дальновиднее и результативнее? Конечно, король мой открылся. Ладья могла его шаховать. Но я предвидел это и считал, что закроюсь от шаха конем, который надежно подкреплен пешкой f5. Так оно и случилось. Партнер мой сделал последний до истечения времени ход: 40. Лg7+ Кg4! как и было задумано!

Казалось, все в порядке! Моя ожившая пешка на h3 доставит белым достаточно хлопот. Как они теперь пойдут, какой ход будет записан при откладывании партии? Ждать придется до завтра!

Я осмотрел зрителей. Жена улыбнулась мне, и я был вознагражден за свое шахматное ухарство. Капитан А.А. хлопнул меня по плечу и, наклонившись к моему уху, шепнул:

– Ничья! Молоток! Правда, не капабланковская. Вычурная…

Моей ничьей было достаточно для выигрыша матча.

Я встал и вместе с друзьями отошел к камину, огромному, глубокому, где когда-то завораживающе пылали угли. Гурвич захватил шахматную доску и, засунув ее в камин, поставил ее там на решетку (наверно, чтобы не видны были варианты), расставил отложенную позицию.

– Ничья, говорите? – обратился он к А. А. – Подождите, как бы атака не привела к мату.

– К мату? – презрительно усмехнулся Капитан. – Ваши маты бывают только в задачах. Ллойд там… или, куда ни шло, наш Петров. Еще Пушкину понравилась его задачка – «бегство Наполеона из Москвы». Здесь Наполеоном, извините, не пахнет. Анахронизм это, с позволения сказать!

– Но позволения как раз и нет! – отпарировал Гурвич. – Все результативные партии заканчиваются матом. Правда, не все доводятся до него. Но мат венчает удачную атаку на короля.

– Атака, говорите? Так она захлебнется, как котенок в колодце! – продолжал Капитан. – Одна пешка h чего стоит!

Жена понимала, что спорят из-за меня, что я взбудоражил всех, но что все равно пора идти домой. И она передала мне это взглядом. Но я сделал вид, что не понял.

К камину подошел Поэт и продекламировал, глядя на мою жену:

Капитан наблюдал, как полковник заклеивает и передает судье конверт:

– Интересно, какой ход он записал?

– Скорее всего 41. Л: g4+ – отозвался Гурвич.

– Что? Жертва качества! – удивился Капитан. – Зачем? – И он взял белую ладью черной пешкой: 41… f: g4. – И что же?

– А вот теперь шах слоном, чтобы затормозить пешку h, – показал Гурвич: 42. Сc5+ Крh2

– Собака не лает, когда зарыта. Так где? – спросил Капитан.

– Все дело в том, знает ли он этюды, есть ли у него эстетический шахматный глаз? – загадочно произнес Гурвич.

– Что за «клеточная эстетика»? – возмутился А. А.

– Надеваю «эстетические очки», не подыщу рифмы. Что надо увидеть? – спросил Поэт.

– Блестящую матовую комбинацию, – заверил Гурвич.

– Да что он, Алехин, что ли? – возмутился Капитан. – Или все мы тут слепые котята?

– Просто вам нужна ничья, вот ее вы и видите. Алехин, конечно, разгадал бы позицию! Решил этюд!

– Он не Алехин, а Сахаров, Борис Андреевич, – вмешался я. – Мы прежде с ним не встречались. Не знаю его отношения к этюдам, но нам с Абрамом Соломоновичем, этюдистам, в отложенной позиции действительно видится мат.

– «Видится, кажется»! Раньше в таком случае крестились. А теперь все – басурмане. Так что за нечистая здесь сила? Покажите, – потребовал Капитан.

– Покажем? – спросил меня Гурвич.

Я молча кивнул и двинул вражеского ферзя, грозя матом, на g1 – 43. Фf1

Капитан оттеснил меня от камина и стукнул фигурой по доске:

– Есть защита! – 43… Сg2! Нате, выкусите! Пожалуйте бриться! Какой уж тут выигрыш! Не до жиру…

Друзья впоследствии подтрунивали над ним, говоря, что он потому отказался от газовой плиты, что грел чайник темпераментом.

– Так ради какой псевдоэстетики жертвовали вы ладью на g4? Покажите нам, несмышленышам, – требовал Капитан.

– Покажем? – опять спросил меня Гурвич.

Я снова молча кивнул и дал шах конем собственному королю: 44. Кf3+

– Ну уж позвольте, мушкетеры! – возопил, втискивая свое громоздкое тело в камин, Поэт. – Знаем мы этих этюдистов, стрекулистов. У них все построено, как у рыбаков, на приманке. Клюнет рыбка, и он ее вытащит. А мы не клюнем – и тогда «дырка» – опровержение этюда!

– Бывает, конечно, – согласился Гурвич. – Хотите отойти королем, пойти на размен? Пожалуйста.

– Хода обратно не попрошу, – заявил Поэт и сделал ход: 44… Крд3

Гурвич усмехнулся и показал вариант: 45. К: d2 С: f1 46. К: f1+ Крf3! 47. Крh4! – это очень важный ход! – 47… Крд2 48. Кe3+ Крf3 49. К: g4 Крд2 50. Сd6 и белые выигрывают!

– Ишь какой хитрец! Беру ход обратно после вашего важного хода королем: 47… g3! – попробуйте-ка взять пешку? А?

– А мы другую возьмем, – улыбнулся Гурвич. – 48. Кр: h3 g2 49. Кh2+, и вы, черные, проиграли!

– Черные не вы, а мы! – неожиданно вмешался Капитан. – Вернемся назад. Благо шахматисты – единственные, кто владеет «машиной времени» и может начинать сначала, при анализах, разумеется. Значит, придется после шаха конем на f3 брать его пешкой.

– Тогда последует заключительная фаза комбинации, показал я: – 44. Кf3+ g: f3 45. Фg1+ Крд3 46. Фf2+

– Ферзя-то зачем зевать? – крикнул Поэт и, дотянувшись длинной рукой до доски, схватил белого ферзя.

Я поставил на его место черного 46… Ф: f2 и объявил:

– 47. Сd6+ мат!

– Обратите внимание, – заметил Гурвич. – Все фигуры передвинулись. Целых четыре поля вокруг черного короля заняты его пришедшими на эти места фигурами: двумя пешками, слоном и даже ферзем – четыре активных блокирования! И белый король оказался на месте, чтобы принять участие в матовой картине.

– Неужели он видел ее, когда пошел королем вперед? – прошептал я.

– Все это позволило белым, – не слушая меня, продолжал Гурвич, – дать мат единственным оставшимся у них слоном. Не без помощи защитников, заметьте. Совсем как при досадном голе на футбольном поле.

– Вы бы еще пенальти перенесли на шахматную доску, – сердито буркнул Капитан.

– И мат дан не с краю доски. Это тоже красивее, – продолжал Гурвич. – Вот в этом и заключается эстетика на клетчатой доске. – И он взглянул на Капитана. – Высшая красота, как и в жизни, в торжестве мысли над грубой силой! – И Гурвич назидательно постукал пальцами по группе сгрудившихся черных фигур.

– Эстетика, эстетика! Чего тут восхищаться! – вскипел Капитан. – Мы же проиграли эту партию. И матч не выиграли!

– Но зато какой мат получили, – улыбнулся Гурвич.

– Блестящий проигрыш! – всплеснул руками Капитан, вложив в эти слова весь сарказм, на который был способен.

Поэт заключил спор тут же придуманным четверостишием:

Мы разобрались в позиции и стали расходиться. Жене хотелось домой. Она и так стоически провела здесь вечер, утверждая, что ей были интересны люди и их переживания, а не фигурки, переставляемые на доске. Однако меня что-то удерживало. Мы прошли через дубовый зал, и я заметил своего моложавого, но седого полковника. Он кого-то ожидал. Оказывается, меня!

Подойдя к нам и извинившись перед моей женой, он несколько застенчиво обратился ко мне:

– Я очень рад, что встретился за доской с этюдистом.

– Почему? Вас интересуют этюды или способность этюдиста к практической игре?

– Видите ли… я сам немного этюдист. Хочется показать вам некоторые мои слабенькие этюды.

Мы переглянулись с женой и вернулись в гостиную, где столбиком стояли на столе еще не унесенные комплекты шахмат.

– Какие же этюды вы составляете, Борис Андреевич? – поинтересовался я.

– Стремлюсь выразить что-нибудь необыкновенное, хотя я совсем не «гений, парадоксов друг». Вот, например, мой самый первый этюд – мат одним конем в середине доски.

– Представьте, мой первый этюд тоже был на такую тему, только конь был превращенный. А еще какие темы вас занимали?

– Да вот еще… Этюд несовершенный, конечно, не все поля вокруг короля активно блокируются пешками, но все-таки получился мат в середине доски одним слоном.

– Одним слоном? – не веря ушам, переспросил я.

– Да, но вокруг черного короля, к сожалению, одни лишь пешки, фигур нет.

Я ужаснулся. Только жена заметила это, но, как и я, постаралась не подать виду. Она наблюдала, какие страсти владеют людьми, всего лишь смотрящими на шахматную доску. Ей было непонятно, но занятно.

– Мне очень нравятся этюды Гурвича. Жаль, что он не играл сегодня, – продолжал Сахаров. – Мне близки его взгляды на этюды.

– У нас общие вкусы, – заметил я, пристально глядя в лицо недавнему противнику. И я решился: – Скажите, Борис Андреевич, почему вы так долго думали над записанным ходом? Увидели этюд?

– Знаете, так бывает в шахматах. Вдруг покажется. Хотите, я покажу вам записанный ход?

– Нет! Зачем же! – запротестовал я. – Это против правил!

– Это правила для игроков, а мы с вами этюдисты, художники!

– Если хотите оказать мне доверие, то я им не воспользуюсь.

Но я воспользовался! Неожиданно для себя воспользовался, едва он назвал записанный ход – 41.Л:g4!

– Если вы записанным ходом жертвуете мне качество, то я сдаю вам партию, – объявил я.

– Что вы! Зачем? – запротестовал он. – Нам предстоит еще сложная игра!

– Даже красивая, этюдная. Я покажу вам ее. Мат одним слоном.

– Вы решили подшутить надо мной! – Седой полковник стал сразу серьезным, подобранным, почти оскорбленным.

– Отнюдь нет! – И я быстро расставил отложенную позицию и показал наше с Гурвичем ее решение.

– Мат одним слоном при четырех активных блокированиях, – торжествующе сказал я. – Пешками, слоном и даже ферзем!

Борис Андреевич нахмурился.

– Я не видел этого финала, – отрезал он. – Вы зря сдали партию. Могли бы встретиться завтра.

– Мы встретимся! Еще встретимся, – пообещал я.

Он снова жестко пожал мне ладонь и учтиво поцеловал жене руку. Она смотрела на него, стройного, удаляющегося с высоко поднятой головой.

– Зачем же было обыгрывать самого себя? – обернулась ко мне жена. Ей действительно было непонятно. А понял ли я?

…Я до сих пор не знаю, ради чего Сахаров пожертвовал свою ладью на g4? Директор крупнейшего научно-исследовательского института, доктор химических наук, профессор, член-корреспондент Академии наук СССР, лауреат Ленинской премии и вместе с тем мастер спорта СССР по шахматной композиции Борис Андреевич Сахаров не оставил любимые шахматы. Случилось так, что ему привелось заменить меня на посту руководителя советских шахматных композиторов и вице-президента Постоянной комиссии по шахматной композиции ФИДЕ.

Когда четверть века спустя я предложил Борису Андреевичу вернуться к его «детскому этюду» с матом одним слоном на середине доски, отразившемся на сыгранной нами когда-то партии, он охотно согласился на совместное творчество.

Наша партия не сохранилась в записи, хотя Гурвич советовал мне убрать все лишние фигуры и представить идею в чистом, этюдном виде. Вдвоем с Сахаровым мы много работали над этой сверкнувшей идеей и, смею сказать, подружились. Но воплотить в корректной форме наш замысел нам никак не удавалось. И уже после его безвременной кончины, всегда помня о нем, я опубликовал в своей книге «Дар Каиссы» в очерке «Поэты не умирают» получившуюся у нас позицию. Гурвича уже не было, чтобы оценить, насколько в ней воплощены его идеи о шахматной эстетике. Но сам я не слишком одобрял наш общий этюд. И пытался, пытался и пытался найти иное воплощение замысла. Однако терпел крушение за крушением.

Мне удалось выполнить пожелание Гурвича и создать этюд памяти Б. А. Сахарова. Вот его решение: 1. a8=Ф g4+ 2. Крh5 С: a8 3. g8=Q g: h3 4. Фc4+ Крд1 5. Лg7+ Кg4 и т. д.