ГЛАВА ПЕРВАЯ.

ПОЛУНДРА!

Аня стояла на палубе и смотрела в море.

Тонкая, легкая, в развевающемся платье, с отлетевшими назад косами, она четко вырисовывалась на влажно-синей искрящейся глади.

Девушка ко-го-то ждала, счастливо улыбаясь, смотрела вдаль и не видела ничего. Вернее, она видела морг, но совсем другим, не южно-ленивым, пышным и ярким, как сейчас, а хмурым, мрачным, холодным, с сизыми валами, с которых ледяной ветер срывал не то пену, не то снег, бросая в лицо колючие иглы.

Но тот непогожий арктически день с рваными тучами в свинцовом небе, то озлобленное, неспокойное море, непроходимо разделившее берега Берингова пролива, запомнились Ане. Ведь тогда произошел очень важный разговор с матросом Андреем. Оба они долго и молча смотрели на серый горизонт, и Андрей сказал: - А там, совсем близко - Америка.

- Холодно,- поежилась Аня.

Он накинул ей на плечи свою куртку и не позволил снять.

- Вот таким холодом и разделены берега, --сказал он, и они опять долго молчали.

У Ани замерзла рука, которой она держалась за металлические реллинги, и Андрей дыханием согревал ей пальцы. Он перебирал их по одному: - Какие тонкие...

- Уже согрелись, - смутилась Аня, осторожно высвобождая руку.

- Да я на них надышаться не могу! - вдруг признался Андрей.

Аня улыбалась, и ей казалось, что нет никакого холода в мире, что всем всюду так же тепло и радостно, как и ей сейчас, и все должны быть так же счастливы, как и они с Андреем.

Потом - частые встречи на юге... не всегда случайные... Тихие минуты молчания, когда все так понятно, или разговоры "о жизни", в которой все только кажется понятным, или, наконец, - всегда этим кончалось, - любимая мечта...

Мечта поплавать, прежде чем посвятить себя технике, привела Андрея после школы на корабль. Мечта о большом мире помогла Ане уговорить отца, старого капитана "Дежнева" Ивана Семеновича Седых, прозванного Полярным Медведем, взять дочь в свой последний рейс. Седой Медведь получал на суше важный пост и прощался с морем. Понял свою единственную дочь Иван Семенович, для которой был он и за отца и за мать, и взял ее, десятиклассницу, с собой на "Дежнева". Прошли они Северным морским путем вдоль сибирских берегов, побывали и на острове Диксон, и в бухте Тихой. Повидала девушка и незаходящее солнце, скрывающееся за тучами, и косые столбы снежных зарядов, налетавших на корабль молниеносной пургой; насмотрелась она и на ледяные поля с разводьями, на острогранные торосы изумрудного, бирюзового, а порой и золотистого цвета, на озерца воды среди глазурного наста - аквамариновые ила совсем синие; махала Аня рукой ленивым тюленям, равнодушным к пароходным гудкам, любовалась белой медведицей с медвежонком, удиравшими через льдины с легкостью серн и через полынью - с ловкостью дельфинов. На все нагляделась Аня и обо всем хотелось вспомнить вместе с Андреем.

А там, за шапкой арктических льдов - недоступная Америка, куда не заглянешь и одним глазком, Америка и близкая и далекая, отделенная ледяным пространством и холодом полярных вьюг. И даже когда были ее берега совсем рядом - в Беринговом проливе рукой подать! - сизые валы и колючий ветер все так же разделяли две половины света.

Так и не посмотрели они Америку, но американцев им увидеть привелось...

Во Владивостоке не закончился, как предполагалось, рейс "Дежнева", не пошел он обратно тем же Северным морским путем в Архангельск. Были тогда тревожные дни войны в Корее. И получил "Дежнев" задание пройти в Шанхай через кольцо незаконно объявленной американцами блокады, вывезти на родину советских граждан, доставить их в бухту Находка.

И вот теперь "Дежнев" шел снова на север, обогнув Корейский полуостров, охваченный огнем. Дул теплый южный ветер, Аня стояла в легком платьице на палубе, когда подошел к ней, наконец, ее Андрей, невысокий, худощавый паренек, крутолобый, чуть скуластый, с плотно сжатыми губами и неспокойными карими глазами.

Война была совсем близко, но (так уж устроены девичьи сердца!) не это страшило Аню. Тревожила лишь близкая разлука с Андреем. Школьнице нужно вернуться к началу занятий - последний год! - Андрею же еще плавать и плавать в Арктике...

Но сейчас они вместе. Море сверкает покойное, тихое, радостное...

Вдруг, один за другим, докатились издали врывы, а над горизонтом всплыла темная тучка, клубясь и расплываясь.

- Торпеда, - решил Андрей, хотя никогда до этого взрыва торпед не видел.

Аня вцепилась в его рукав.

От черной тучки отделились три черточки и полетели над морем.

Они стали увеличиваться в размерах.

- Самолеты! - шепнул Андрюша.

Самолеты беззвучно шли на "Дежнева".

Аня невольно оглянулась на советский флаг, развевавшийся за кормой, словно ища в нем защиту.

Страшнее всего казалось то, что самолеты приближались совершенно бесшумно, они будто подкрадывались, неслышные, почти невидимые.

Они летели над самой водой, так по крайней мере казалось Ане. Один из них повернул прямо на советский корабль, резко снизился и мгновенной тенью пронесся почти над самыми мачтами.

И тут грохот обрушился на Аню, загромыхало каменным обвалом, будто впрямь с неба срывались глыбы, прыгали, сшибались, крушили все...

Раскаты обвала замирали вдали, превращаясь в рокот, и, наконец, в злобное урчанье.

Реактивный самолет с непостижимой быстротой становился снова черточкой на горизонте.

Другие самолеты исчезли раньше. Аня даже не заметила когда.

И тут на палубе показался длинный и нескладный радист Иван Гурьянович, всегда красневший перед Аней.

Бледный, испуганный, он бросился к ней: - Где капитан?

- Я найду папу... Что сказать?

- Сигнал бедствия... пароход корейский торпедирован.

Андрей уже бежал по палубе к указанному по тревоге месту.

Аня взлетела по трапу. На мостике был только вахтенный штурман. Ей хотелось от имени отца крикнуть: "Курс зюйд-вест!", но сдержалась. Иван Семенович такого самоуправства даже дочери не спустил бы.

Аня перебежала мостик и бросилась снова вниз. И сразу же наткнулась на капитана, который поднимался по другому трапу.

- Папа... люди тонут... надо... - начала было Аня.

- Сам знаю, - рявкнул старик Седых. - Штурман! Курс зюйд-вест! В машину-самый полный. Полундра! Готовить шлюпки! Геть с мостика! - последнее относилось к дочери.

Аня ни жива ни мертва скатилась на палубу. Там она, притаившись за переборкой, наблюдала, как матросы снимают с шлюпок брезенты, бросают на скамейки пробковые пояса и спасательные круги.

"Дежнев" еще застал корейский пароход на поверхности. Вернее говоря, только его высоко поднятую корму с облезлым рулем и поблескивающим на солнце винтом. Очевидно, в трюме скопился воздух и не давал кораблю затонуть окончательно.

Андрей старательно греб в паре со своим корабельным другом, Васей. Аня смотрела им вслед. Ее в шлюпку не взяли, как она ни просилась.

Для того чтобы видеть торчащую из воды корму, Андрею приходилось оборачиваться через плечо, Аню же он видел все время. Она перегнулась через реллинги и всматривалась в море.

Волны были округлыми и казались небольшими. Однако черные точки, головы людей, держащихся на воде, заметно поднимались и опускались. Шлюпки тоже то взлетали, становясь силуэтами на эмали неба, или проваливались, полуприкрытые валом.

Советские моряки на передних шлюпках подбирали из воды людей. Шлюпка Андрея шла одной из последних.

Но даже с нее различить Аню было нельзя: "Дежнев" развернулся. Зато на торчавшей из воды корме тонущего корабля Андрей увидел одинокую фигуру. "Неужели корейский капитан?" - Люди под правым бортом! - крикнул рулевой.

Андрей-он сидел на левом борту - вытянул шею.

- Сушить весла! - послышалась команда.

Андрей видел, как с поднятого Васиного весла капает вода. А за этим веслом, то поднимаясь, то опускаясь, по пояс высовывались из воды два человека. Они все время были на одном расстоянии один от другого, будто сидели на разных концах бревна.

С шлюпки бросили пробковые оюяса.

Андрей совсем близко от себя увидел слипшиеся волосы и ястребиный профиль человека, поднявшего из воды руку.

- Зачем пробками швыряешься?- с сильным кавказским акцентом крикнул пловец. - Веревку бросай, давай скорей веревку!

Вася встал и бросил линь. Человек поймал его на лету и опустился в воду по плечи. Около него тотчас всплыла длинная труба, на которой он, очевидно, сидел верхом. На противоположном ее конце все еще держался другой человек. Ему бросил линь Андрей, Через минуту обоих спасенных втащили в шлюпку.

- Трубу жалко брогать! - говорил, поблескивая антрацитовыми глазами, кавказец. - Замечательная труба оказалась, хорошо плавает, герметическая... Прямо не труба, а символ дружбы: обоим оказалась полезной - и советскому человеку, и американцу. Пожалуйста, знакомься. Мистер Герберт Кандербль. Мы с ним в воде познакомились. Это - инженер. Был в Сеуле... решил выбираться домой через Север и Советский Союз... Ну, а я выбирался туда же из Пхеньяна. Сурен Авакян. Тоже инженер, только советский... Хочешь мой мокрый заграничный паспорт? Эх, какую хорошую электростанцию бомбы погубили... Ай-яйяй!..

Американец стоял в шлюпке, спокойный, независимый, скрестив руки на груди. Андрею бросилась в глаза его развитая челюсть неестественно длинного лица.

- Тфеньк-ю! - кивнул он Андрею. Андрей понял, что американец благодарит его. Но мистер Кандербль не ограничился благодарностью, он снял с пальца перстень с крупным брильянтом и протянул его советскому магросу. Андрей растерянно замотал головой. Американец быстро и неразборчиво заговорил.

- Слушай, это совсем не простое кольцо, - переводил Авакян. Понимаешь, искусственный алмаз. Говорит, сам сделал.

И все же Андрей не решился взять. Он почему-то вспомнил недавний налет. Те ведь тоже были американцами. А этот, высокий с крупной челюстью, чувствовал себя здесь, как на прогулке, хлопал матросов по спинам и все время говорил: - О'кэй!

Из воды вытащили двух перепуганных до бесчувствия женщин.

- Братишки! Опять заходит, гад! Гляньте!- крикнул Вася.

Американец оглянулся, но не туда, куда указывал матрос, а на него самого. Такой уж был дивный голос у Васи. А если бы американец слышал, как Вася поет! Какой баритон!..

Над водой, совсем низко, летел нивесть откуда взявшийся самолет. Он стрелял из пулеметов по шлюпкам.

Андрей с Васей переглянулись, не веря глазам.

Авакян счел обстрел за должное, крикнул: - Ложись, пожалуйста - и потащил книзу американца.

Снова рухнул с неба обвал. Грохочущие звуки падали на хрупкую шлюпку, как раздробленные утесы...

Вскоре рев смолк вдали.

Матросы и пассажиры шлюпки поднимали головы, провожая взглядом удаляющийся самолет. Не сделает ли он еще захода?

Не поднялись только Вася с Андреем. Оба лежали окровавленные, привалившись к разным бортам.

- Ай-яй-яй!.. Какое дело - сокрушенно щелкал языком Авакян, Американец достал из кармана промокший, но безукоризненно чистый платок, решив, видимо, делать Андрею перевязку.

- Мертвый ведь, - сказал один из матросов.

До американца дошел не столько смысл, сколько тон сказанного. Он резко повернулся и покачал головой. Тут его взгляд остановился на одном из спасенных, которого, очевидно, имел в виду матрос. Человек лежал лицом книзу. Его черные жесткие волосы слиплись от крови. Американец повернулся к Андрею.

Шлюпка подходила к "Дежневу". Сверху спустили не веревочный шторм-трап, а парадный- лестницу со ступеньками и перилами, чтобы удобнее было поднять раненых.

Кандербль сам взял на руки советского матроса, на окровавленный мизинец которого он все-таки надел свой перстень с искусственным алмазом. Авакян старался помочь ему нести Андрея, но только мешал этому.

Испуганная, бледная, Аня тщетно вглядывалась в лица моряков, пытаясь отыскать Андрея. И вдруг она увидела его, окровавленного, на руках у незнакомого человека с нерусским длинным лицом. Глаза ее наполнились слезами. Она пошла впереди Кандербля, указывая дорогу в лазарет...

Южное ленивое море катило округлые валы- отзвук не утихшего где-то шторма.

Воздух в трюме торпедированного парохода, видимо, нашел выход, и подсохшая корма его теперь быстро погружалась. Скоро она скрылась под водой.

Через все море к солнцу пролегла золотисто-чешуйчатая дорожка.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ.

ПОСЛЕДНЯЯ ИСКРА

Андрея и Васю, состояние которых казалось безнадежным, поместили в отдельную каюту, корабельный "изолятор".

Две узкие койки, тяжелая металлическая дверь, чуть наклоненная стенка с круглым иллюминатором, запах моря, свежей масляной краски и лекарств... И рядом - тихая, скорбная Аня, добровольная сиделка.

Андрей первое время все беспокоился о Васе, слыша, как хрипело и клокотало у него в простреленном горле. Повернуться, посмотреть на друга Андрей не мог, - перебит был позвоночник...

Андрей все понимал. Он знал, что Вася умирает. Все знал и о себе... Это у монголов была такая жестокая, страшная казнь: человеку переламывали хребет и бросали его. Он долго и мучительно умирал. К нему могли прийти друзья и родные. Они лишь рыдали над ним, но не могли спасти...

Аня не уходила даже ночью. Андрей через полуоткрытые веки наблюдал за ней. Милый, бесконечно дорогой профиль... А кончик косы, выбившийся из-под белой косынки и попавший ей в руки, совсем размок. Верно, она думает, что им незаметнее, чем платком, вытирать уголки глаз.

Умирающий в какой-то момент становится мудрее окружающих. Врачи с ученым видом еще выписывают рецепты, медсестры старательно делают уже ненужные уколы, сиделка то поправит подушку, то сбегает за льдом или лекарством... А умирающий понимает все...

Андрей смотрел на Аню долгим, пристальным взглядом. Он словно старался запомнить ее, уходя...

Андрей понимал все. Он познавал предсмертную мудрость, он уже почти мог отдалиться от мира, спокойно созерцать его со стороны. Но вдруг, затмевая все: и боль, и отчаяние, и мудрость старца, -откуда-то из глубины накатывалась на него неистовая жажда жизни. Жить, жить! Во что бы то ни стало жить! Вот она, Аня, близкая, нежная!.. В ней - светлая жизнь с надеждами, мечтами...

Ведь они мечтали совершить что-то необыкновенное!.. И неужели теперь ничего не будет сделано? Ничего не останется?.. Стены каюты сдвинутся еще теснее... совсем сдавят... потолок опустится к самым глазам... а глаза закроются... И Андрей усилием воли приоткрывал веки, видел дорогой профиль, пушок на щеке, видел жизнь и не хотел, не мог отказаться от нее!

Полный черных провалов и ярких пятен, надвигался бред. Последние впечатления, отрывки сцен, неясные мысли и образы странно перемешивались в обожженном жаром мозгу...

Напрасно Аня то и дело поправляла мешочек со льдом у Андрея на лбу. Мозг его пылал, губы запеклись. Аня наклонялась к ним, улавливала едва слышные слова. Но что она могла понять в мгновенных вспышках затуманенного сознания!..

Андрей шептал. Аня почему-то старалась запомнить, что он шептал. Запомнить она еще могла, но понять!..

- Холод... холод... - повторял он, и Аня прикрывала его тремя одеялами, хотя озноба у него не было. - Холод между берегами,продолжал он, и Аня вспоминала их разговор об Америке. И вдруг он явственно произнес:Америка...- Потом он, должно быть, переживал последнюю драму в море. Он твердил: - Бак, плавающий бак... нет, плавающая труба... длинная, очень длинная труба... На одном конце советский человек, на другом американец... Труба, как туннель...

Он впадал в забытье, замолкал на час, потом начинал метаться и опять бредил плавающей трубой. И вдруг вспомнил самолет.

- Обгоняет звук... Вот это скорость! - отчетливо говорил он с закрытыми глазами. - И это в воздухе... А воздуха нет... Дышать нечем...Аня дрожащей рукой тянулась к кислородной подушке, а он отталкивал шланг. Не будет сопротивления воздуха,- неожиданно говорил он.- Из трубы ведь можно воздух удалить... Тогда скорость еще больше...

И Андрей обжигающей рукой сжимал занемевшие Анины пальцы и все шептал, шептал: - Не нужно холода... ведь на обоих концах трубы были люди... Кольцо хотел подарить... А труба была под водой... И пусть будет под водой... как в пруду... не помешает кораблям, льдам... ничему не помешает!.. Будет длинная, длинная... На одном конце Америка, на другом - Советский Союз...

Аня ничего не понимала. Конечно, и Андрей не давал себе отчета в том, что говорил.

Но в его воспаленном мозгу происходила титаническая работа: воспоминания детства, впечатления дня, проблемы современности и мечты о будущем - все это смешалось, взаимодействуя, как в неведомой химической реакции, слилось, породив что-то новое, никогда не существовавшее...

Во всякой болезни кризис наступает, кризис проходит. А после кризиса...

Аня поняла, что кризис у Андрея миновал.

Он больше не бредил, был в полном сознании, но каким-то отсутствующим взглядом смотрел в угол каюты и ничем не интересовался. Его новое состояние было еще ужаснее бреда.

Вася умер.

Аня накрыла его с головой простыней. Он лежал на койке, утонув в матраце, какой-то странно плоский.

Аня боялась мертвеца, но еще больше она боялась оставить с ним Андрюшу. И, дрожа от ужаса, она продолжала сидеть, не шла к врачу...

Андрей не мог не знать, что Васи не стало.

Не хлюпало больше в Васином горле. Часы на Аниной руке тикали, но не заглушали ударов ее сердца.

Андрей, конечно, все знал о Васе...

Но его теперь ничто не интересовало. Его уже не было с Аней. Она, наконец, поняла это и решилась на самое последнее, жестокое средство... Она хотела хоть чем-нибудь воздействовать на Андрея, хоть на миг возбудить в нем интерес к действительности.

- Ведь Вася умер...

Андрей не отвечал, равнодушный, спокойный.

Аня наклонилась к нему близко, словно не веря своим глазам, и повторила: - Ты слышишь? Васи нет... умер он... Неужели же ты...

- Знаю, - только и сказал Андрей.

Это произнес уже не Андрей. Это сказал кто-то другой, чужой, далекий. Аня не выдержала и в слезах выбежала из каюты. Она долго рыдала на груди у судового врача Елены Антоновны Барулиной.

Васю унесли. Андрей безучастно наблюдал, как возились два знакомых ему матроса, как болталась у Васи худая татуированная рука, когда его неловко вытаскивали в коридор, чтобы там положить на носилки.

Васину койку откинули к стене. В каюте стало просторно и пусто.

Пересилив себя, Аня вернулась к Андрею и снова не узнала его. Она решила быть около него до конца. Речь шла, конечно, о нескольких днях...

...Два дня Андрей молчал, ни разу не позвал Аню.

Аня не понимала, откуда у нее берутся силы. Она боялась уснуть, пропустить малейшее Андрюшино движение.

На третий день после смерти Васи, когда Аня дремала на своей табуретке, Андрей вдруг позвал ее: - Аня!

Девушка подумала, что ей послышалось, но на всякий случай нагнулась к больному: - Андрюша, милый, ты звал меня?

Андрей помолчал, потом сказал: - Да нет... уже не надо.

- Почему? Ну, скажи, что ты хотел...

Андрей молчал.

- Что-нибудь важное?

Умирающий кивнул головой.

Аня стала на колени, наклонилась, ощутив виском худую щеку Андрея.

- Говори.

- Понимаешь, я теперь не о себе... не о нас... я о других думаю...

Ане было больно это слышать, но, нежно припав к Андрею, она боялась шевельнуться.

И верно, что-то живительное было в ее женском прикосновении. Андрей заговорил более связно: - Особенно теперь жаль уходить, Аня. Я ведь такое придумал...

- Что? Что ты придумал? Ну скажи. Об Америке? О плавающей трубе? - с чисто женской находчивостью стала выпытывать Аня.

- Разве ты уже знаешь?

- Нет, я еще ничего не знаю, но я должна знать, Андрюша, милый...

Андрей криво усмехнулся: - Да, вы, люди, должны это знать.

У Ани похолодели кончики пальцев. Андрей вдруг оживился и стал говорить. Он говорил, конечно, путанно, ему только казалось, что он все логично объясняет. Но любящей Ане нужны были только намеки, ей меньше всего нужна была логика. Между нею и Андреем вдруг установилось непостижимое общение мыслей. Она, далекая от техники, сразу осознала во всем величии грандиозную идею ее Андрюши, который перед смертью мечтал о дружбе людей...

И вдруг, словно от поднесенного факела, у Ани вспыхнула ее собственная идея. Как в фокусе, собрались ее непрестанные мысли о спасении Андрея и зажглись ярким, новым светом.

- Ты... ты... будешь жить. Ты сильный,говорила она, сжимая его худые руки, - ты должен осуществить свой замысел.

- Кто-нибудь другой... Ведь надо много продумать.

- Нет! Не другой! Только ты! Ты можешь разработать все, ты будешь это делать! Сейчас же... вот здесь...

- Ну что ты! В постели?

- Ну, конечно же!

...И снова Аня рыдала на груди у Елены Антоновны.

- Девочка ты моя,- гладила ее русые волосы Барулина, милая и грузная женщина. - Ну, как же я могу такое резрешить? Умирающему- и вдруг работать!..

- Вы ничего не понимаете, Елена Антоновна... Простите, пожалуйста, что я так сказала. Нет, вы просто не видели, как он преобразился, все это мне рассказывая. Это его последняя искра. Ее нужно раздуть... Вот увидите, он будет работать, думать... у него появится снова желание жить.

- Ты просто сумасшедшая, Аня. Тебе нужно отдохнуть. Я пожалуюсь Ивану Семеновичу.

- А я ему уже передала. Он сказал, что это бред...

- Ну, вот видишь...

- Нет, это он про Андрюшу сказал... то есть про его замысел. Нет, просто ему трудно представить все. Ведь он, как никто другой, знает, сколько времени нужно плыть между континентами... А тут - поезда пролетают расстояние между СССР и Америкой за полтора- два часа... Вы только подумайте, Елена Антоновна.

- Но вот Иван Семенович - он ведь не только моряк, он и знающий инженер - если он говорит...

- Так и он говорит, что Андрюше нужна зацепка за жизнь... А тут такая идея! Разве ради нее не стоит вернуться в жизнь?

Елена Антоновна улыбалась.

- Психотерапия... - начинала сдаваться она. - Ну что же, пусть думает, ведь ему никто не запрещает думать.

-- Так ведь не только думать. Чертить надо...

- Нет, девочка! Лечить прежде всего нужно тебя. Человек в гипсе лежит, повернуться не может...

- Я все устрою... вы только позвольте... Его все время не было с нами... со мной... А когда он рассказывал, то был живой... Вы понимаете? Живой! И он оживет, если сделает проект. Я прилажу над его койкой чертежную доску. Вот так...- И Аня стала проводить в воздухе рукой какие-то линии.

Елена Антоновна слушала уже без улыбки.

Андрей с волнением ждал Аню. Он все время смотрел на дверь. И вдруг дверь открылась, и в ней показалась сияющая Аня с фанерным щитом для объявлений, который самочинно сняла в коридоре.

Андрей ничего не сказал. Только закрыл глаза и улыбнулся. Впервые улыбнулся за время болезни.

У Ани все было продумано. Она примостила самодельную чертежную доску над Андреем так, что он мог чертить, лежа на спине. На щите вместо бумаги она булавками приколола чистой стороной санитарный плакат.

Андрей был неузнаваем. Он даже дал Ане несколько советов. Спросил, нельзя ли достать на корабле кое-какие книги. Потом спросил, здесь ли еще кавказец-инженер и американец.

Аня отточила карандаш, дала его Андрею.

Наступила торжественная минута. За открытым иллюминатором шелестели волны. Переборки, как и всегда во время хода корабля, чуть заметно дрожали.

Андрей едва мог удержать карандаш в совсем ослабевшей руке.

Он уже собрался чертить, но вдруг перевел взгляд на Аню: - Аня... карту Полярного бассейна.

Аня убежала за картой, которая висела в матросском красном уголке. Андрей лежал, положив руку с карандашом на грудь, и снова тихо улыбался.

Наконец, карта была принесена и закреплена на той же доске.

Он провел свою первую линию. Это былa линия через всю карту, линия, соединившая через Северный полюс Мурманск с Аляской, СССР с Америкой.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

ОБЩЕСТВО ДРУЖБЫ МАТЕРИКОВ

По небу над морем летели низкие лохматые тучи. Увязавшиеся за кораблем чайки срезали крылом пенные гребни.

Дул встречный ветер. Капитан Седых, сердито сопя, отвернулся от него. Было время, когда к любому ветру Иван Семенович становился лицом, бриз и шквал веселили ему душу, он готов был померяться силами хоть с ураганом. Потому, быть может, и пошел инженерсудостроитель Иван Седых в моряки, стал штурманом дальнего плавания, а потом и капитаном. Полярные моря учили его уму-разуму. Поначалу был он без меры удалым да озорным. Любили про него рассказывать всякое. Раз, говорят, поспорив на бутылку коньяку, он белого медведя, как бабочку, поймал.

Сошел на льдину, да и накрыл ему голову "сачком", сделанным из мешка, пропитанного хлороформом. Зверь и уснул. Ночью потом проснулся, на корабле переполох наделал.

Сам же штурман Седых и пристрелил его из винтовки. Потом пообтерся Иван Семенович о льдины, безудержная и опрометчивая отвага сменилась продуманной смелостью. Когда отвечаешь не за свою только голову, а за весь экипаж корабля да за пассажиров, другим становишься. Собственно, для того и пошел в море судостроитель, чтобы по примеру адмирала Макарова морскую мудрость познать, а когда вернулся в конструкторское бюро, рассчитывал "опробовать" задуманный корабль раньше, чем сойдет он с его чертежной доски.

Но "вверху" решили по-другому, и он был выдвинут на руководящую работу. Пришлось оторваться от проекта гидромониторного ледокола, режущего льды водяными струями, и засесть в наркомате. Только к концу войны удалось ему снова в море вырваться. Опытные моряки нужны были. А теперь вот снова в.Москву назначают. И отказаться не смог.

Видно, уж научился становиться к ветру не только лицом, но и боком, а то и спиной.

Отвернулся Иван Семенович от сердитого ветра, сам сердитый, насупленный, и стал дергать желтый ус.

Только что повздорил с дочерью. Ну, ладно, медициной занялась, Андрюшку Корнева вылечить взялась... Самовнушение с помощью всяких выдумок... Хорошей вам погоды да удачи! Иван Семенович сам украдкой, без Анки, к больному наведался. Посидел, ссутулясь, покряхтел, погладил жесткой рукой ему голову и ушел. Хороший парень, жалко... Чудно, а может быть, и выскочит с помощью сказки своей. Ладно! Но зачем же об этом всерьез?

Зачем старика-отца актерствовать заставлять, зачем его инженерное имя впутывать?

Видите ли, пациенту техническое признание требуется! Признание чего? Горячечного бреда? Моста через Северный полюс? Старый инженер Седых перед отъездом на работу в Министерство должен свое имя рядом с прожектёром поставить, словно и у него сотрясение мозга!.. Нет уж, увольте! Решили касторкой или еще чем человека лечить - так и пользуйтесь этим сами. Ежели нужно его на руках через льды нести - готов. Но скандалиться - увольте!

Иван Семенович грозно надул щеки. "Увозить надо Анку скорее,- думал он, глядя, как спускается она с мостика по трапу. - Если парень даже и выскочит, так ведь на ногах ему уже не стоять... Что ж красавицу такую к мужниной коляске, что ли, приставить? Увозить надо девку скорее... И так уж много дней потеряно. Пришлось в порт Дальний завернуть, прибуксировать поврежденное бомбежкой судно, китайское. Теперь скоро Владивосток, передача там "Дежнева" новому капитану...".

Аня шла по палубе навстречу Кандерблю и Сурену Авакяну, о чем-то жарко спорившим.

Следя за ней из-под насупленных бровей, Иван Семенович недовольно хмыкнул: "И этот еще американец навязался на седую голову. Не пожелал в Дальнем сойти. По радио с самим командующим американским военным флотом в Тихом океане связался. Тот за ним эсминец высылает. Скоро в море встреча произойдет. Видать, важная птица!.. Карты-то, небось, пришлось раскрыть. Вот такие и втираются, шпионят...".

Аня подошла к американцу. Иван Семенович плюнул от злости. Плюнул и отвернулся.

Ветер ударил ему в лицо...

Аня была уверена, что Андрею необходим инженер, могущий влить в него новые силы.

С Андреем уже случилось чудо, и Аня научилась верить. Еще недавно лежавший в гипсе, как в гробу, он был далек от всех живых. И вот-брошенный ему линь, линь его собственной дерзкой идеи, помог ему выбраться из небытия. Он снова живет и не только на корабле, но и в будущем, для которого проектирует грандиозное сооружение... А теперь, во время работы, у него, естественно, появились сомнения... Потому ему и нужны сейчас поддержка и признание, нужны, как укол камфары... иначе он выпустит линь из рук. И отец не единственный инженер на корабле. Есть н помоложе. А задуманное Андреем только молодым и строить!

Кандербль, споривший с Суреном о том, кто начал войну в Корее, не обратил на Аню никакого внимания.

Аня гордо вскинула голову.

- Вы знаете, - обратилась она к Авакяну,- я к вам с очень важной просьбой. Навестите нашего раненого, Андрея Корнева.

- Корнева? Слуший! - обрадовался Сурен. - Это очень хорошая идея. И знаешь, мы с этим американским инженером вместе пойдем. Он захочет. Я ему сейчас скажу.

"Американский инженер!" У Ани даже сердце остановилось. "Ведь мост-то - в Америку! А вдруг забракует, убьет тем Андрея. Вот он, какой бурбон... Будто и не видит никого, кто около него стоит".

Сурен уже говорил Кандерблю о посещении лазарета.

- О'кэй,- сказал Кандербль и равнодушно скользнул взглядом по девушке.

Вместе с Суреном, впереди Ани, он размашисто зашагал в лазарет. Но там им встретилась врач Барулина. Она растерялась, узнав, что американец хочет идти к больному, который что-то там чертит...

- Прошу извинить, господа, - сказала она, почему-то обращаясь так не только к Кандерблю, но и к побагровевшему Авакяну, - раненый в очень тяжелом состоянии. К нему нельзя... Нет, нет, к нему решительно нельзя.

Кандербль разозлился. Видимо, он совершенно не привык к отказам и ограничениям.

Грубо повернувшись спиной, он зашагал прочь.

- Вас одного я пущу, - не дав Сурену выговорить и слова, вполголоса сказала Елена Антоновна. - А насчет американца, простите, должна посоветоваться с капитаном. Аня, проведи товарища... - И Елена Антоновна виновато улыбнулась.

Сурен уже не мог на нее сердиться. Она проводила его до изолятора, многозначительно приложив палец к губам. Потом дружелюбно кивнула. Сурен приободрился и взялся за ручку двери.

- Ва!- воскликнул он, распахивая дверь. - У вас что, сестричка, потолок протекает? Почему без зонтика входим?

Аня рассмеялась: - Я вам все объясню. Он изобретатель. А это лечение.

- Почему доской изобретателя лечишь? Что за медицина?

- А смотрите, как он окреп, как повеселел!

- Чего он там делает под доской, в подполье?

- Он чертит.

- Слуший, смеяться хочешь, пойдем на палубу. Там громче можно. Зачем больного тревожить?

- Нет, вы посмотрите, что он начертил.

Сурен недоверчиво подошел к койке, заглянул под доску.

- Где тут матросик, который нас из воды тащил? Ва! Замечательный парень! Слуший, что это у тебя нарисовано?

- Железнодорожный мост-туннель в Америку,- сказала Аня.

Сурен дипломатично закашлялся.

- Посмотрите, пожалуйста, - попросил Андрей.

Сурен сел на корточки и заглянул на доску снизу: - Постой, подожди. Что такое? Ай-яй-яй!.. Это что? Под водой труба плавучая? Так ведь я же на такой трубе верхом сидел. Ай-яй-яй! Зачем же не я, а ты изобрел? Для чего меня инженерному делу учили, когда матрос мне чертежом горбатый нос утирает! Аи, матрос! Замечательный глатрос!

- Ну, конечно, - за Андрея объясняла Аня. - Через весь Ледовитый океан от Мурманска до Аляски, прямо по меридиану протянется металлическая труба размером с туннель метро.

- Плавающий туннель, говоришь? Всплыть захочет. Чем держать будешь?

- Стальными тросами и якорями, брошенными на дно океана. Труба будет идеально прямой. Из нее легко можно удалить воздух.

- Конечно, можно. Зачем нам воздушное сопротивление!

- И никаких поворотов, уклонов, подъемов! - с воодушевлением продолжала Аня.

- Ва! - вскочил Авакян. - Понимаю! - и он протянул к Ане изогнутый крючком палец. - Прямое железнодорожное сообщение из СССР в Америку по плавающему подо льдом Арктики туннелю. Подводный понтонный мост!..

- На глубине ста метров,- вставила Аня.

- И поезда, как пули в стволе... Скорость тысяча...

- Две тысячи, - перебил теперь Андрей.

- Верно, браток! Две тысячи километров в час, и два часа езды. В Америку можно будет к теще чай пить ездить. Слуший, - он взъерошил черные волосы. - Очень просто, гениально просто! И, честное слово, осуществимо! Возьми к себе помощником!

Андрей, счастливый, закрыл глаза. Он выслушал первую экспертизу инженера, рассмотревшего его проект!

- Слуший, - продолжал Авакян. - Знаешь, у этого американского инженера не голова, а фонарь в две тысячи свечей. Попрошу капитана, чтобы позволил ему прийти к тебе. Идея у тебя - международная!

Возбужденный Андрей сделал попытку приподняться на локте.

Аня бросилась к нему: - Что ты! Андрюша, милый! - А глаза ее сияли. Разве мог больной несколько дней назад сделать такое движение! Произошло чудо.

...Сурен Авакян сидел в салоне капитана н дымил трубкой. Грузный, седой Иван Семенович сердито расхаживал перед ним.

- Американцу? - остановился он перед Суреном. - Это ты подожди. Зачем американцу?

- А почему не показать ему корневскую идею? Ведь вы же говорите, что она выеденного яйца не стоит.

- Ты брось меня цитировать. Другими цитатами пользуйся. Видно, забыл, в какой обстановке живем. Холодная война! Самого только что в море искупали. Американцы!.. Видать, мало с ними дела имел.

- Знаю, знаю... враги и так далее... Простые люди везде хорошие. Сближаться с ними надо, общие интересы искать... Мост-то мы ведь к американскому народу строить хотим, а не к какому-нибудь сенатору. С врагом общих интересов не бывает! Понимаешь?

- Очень понимаю! - совсем рассвирепел капитан.--Так ты что же? - он выпрямился во весь свой гигантский рост и угрожающе подбоченился. - Ты что же, решил советские идеи разглашать, иностранцам передавать? Ты знаешь, какие у меня тут инструкции? - и он показал рукой на сейф.

Авакян отмахнулся.

- Ну, вот! Теперь сразу опасность разглашения. Чего? Бреда?

- Не знаю чего. Там разберутся. Важно, что разглашение.

Aвакян в сердцах засунул горящую трубку в карман и поднялся: - Далеко пойдешь, капитан. Ба-алыииы начальником будешь... Инструкции умеешь выполнять!

И Сурен выбежал из салона...

Слепая ярость накатилась на Ивана Семеновича. Он мог бы сейчас заломать медведя, а не то что этого "горца кахетинского". Но как это ни странно, больше всего Иван Семенович негодовал на себя самого...

Американский самолет делал круг над "Дежневым".

От лежавшего в дрейфе советского корабля только что отошел катер с американского эскадренного миноносца, увозя инженера Герберта Кандербля...

...У реллингов стоял Сурен Авакян. Он долго мучился, не решаясь рассказать американцу о замысле Андрея Корнева. Всем своим существом Сурен понимал нелепость наложенного капитаном запрета, но внутренняя дисциплина сдерживала его. Капитан на корабле был высшим представителем советской власти. И все же Сурен не сдержался, намекнул американцу, чтобы узнать, как он будет реагировать на предложение построить мост между СССР и Америкой.

- Через Берингов пролив? - спросил он.

- Нет. Через Северный полюс.

Американец холодно сказал: - Я инженер, а не психиатр.

А подробнее рассказать американцу о проекте Андрея Сурен не решился, сам себя ругая проклятым перестраховщиком.

Спускаясь на присланный за ним катер, американец вдруг вспомнил: Хэлло, Сурен! Если не мост, то добрые отношения нам построить было бы неплохо.

- Мы еще создадим Общество дружбы материков,- многозначительно сказал Сурен.

- О'кэй! - усмехнулся американец. - Я предпочел бы, чтобы оно было инженерным.

- Оно таким и будет!

- Без психиатров! - уже с катера крикнул Кандербль.

Американские офицеры с катера смотрели хмуро и, видимо, не одобряли дружелюбных реплик Кандербля...

За кормой катера осталась лепная дорожка.

"Дежнев" стал разворачиваться, и пенная дорожка холодной чертой отделила советский и американский корабли.

Из труб эсминца повалил черный дым.

В небе назойливо кружил истребитель.

- Сдуший, - говорил Сурен, сидя вместе с Аней около койки Андрея. Кандербль сильно жалел, что тебя не увидел. Понимаешь, энтузиаст оказался. Мы с ним договорились, что создадим Общество друбжы материков. Инженерное общество, конечно. Ты поступишь в институт, начнешь изучать английский язык. Станешь инженером, без этого тебе теперь нельзя. Возглавишь общество. Оно и поднимет твой проект!..

Андрюша был счастлив, силы возвращались к нему, он уже верил, что все это действительно будет так. Он - инженер... и много других инженеров друзей проекта. И даже в Америке появятся такие друзья...

- Общество дружбы материков, - задумчиво повторил он.

Аня смотрела на Сурепа благодарными глазами.

- И уже есть три члена общества, - с улыбкой сказала она.

- Нет. Три с половиной! - поправил Сурен.

- Кто же наполовину?

- Американец.

- Будет когда-нибудь и он .полностью с нами. А мы, Андрюша, уже сейчас с тобой...

- Всей душой, - торжественно подтвердил Сурен. - Давайте руки! Соединим материки.

И три руки соединились под самодельной чертежной доской: смуглая волосатая рука Авакяна, нежная рука Ани и худая, нервная рука Андрея Корнева.

Неужели эти руки могут соединить не только сердца друзей, но и континенты!?

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.

СТАРШИЙ БРАТ

Случай с Андреем Корневым, как известно, описан в медицинской литературе. Можно указать номер журнала, где сообщается, как воля к жизни, проснувшаяся у больного вместе с творческим порывом, повлияла на ход болезни; там же приведен и перечень физических упражнений, которые в течение почти одиннадцати месяцев с исступленным упорством проделывал обреченный на паралич человек.

К сожалению, в медицинском журнале ничего не сказано о самой мечте, вернувшей юношу к жизни.

Одиннадцать месяцев шла борьба. Болезнь сковывала Андрея, мечта дарила ему крылья...

Списанный с корабля на берег новым капитаном "Дежнева", Андрей лежал в портовой больнице во Владивостоке. День ото дня, сантиметр за сантиметром отвоевывал он свободу движений и вместе с тем изучал английский язык и готовился к приемным испытаниям в институт, куда обязал себя поступите ближайшей осенью.

Аня с отцом давно уехали в Москву. Девушка поклялась Андрею в вечной преданности его идее... Она аккуратно писала ему письма, полные робкой ласки, наивных чувств и маленьких школьных новостей. Уехал к своему дяде академику Овесяну и Сурен Авакян.

Прощаясь с Андреем, Сурен сказал, что для плавающего туннеля непременно нужно построить атомные электростанции. И он, Сурен, с помощью академика Овесяна, когда-нибудь построит такие станции: одну в Мурманске, другую на Аляске.

Болезнь и мечта преобразили Андрея. Из коренастого порывистого паренька, чуть упрямого, но мягкого и общительного, он превратился в замкнутого, худощавого, негнущегося человека с пристальным, смущающим взглядом, одержимого, упорного, непреклонного. Но только таким смог выжить Андрей Корнев, сразу став взрослым, даже постарев.

Изменившимся, почти неузнаваемым, возвращался после выздоровления Андрей Корнев в Светлорецк к брату Степану. Степан писал ему в больницу теплые письма и даже хотел приехать за ним, как в былую военную зиму, но задержали заводские дела.

Андрей думал о Степане. Авторитет брата по-прежнему был для него велик. Степан был несомненно выдающимся инженером. Он справился с обязанностями главного инженера комбината, до сих пор работал на этом посту и был известен на Урале как способный руководитель.

Мнение Степана о плавающем туннеле было для Андрея особенно важным. Он нервничал, подъезжая к знакомым местам, представлял себе встречу со Степаном, их беседу о проекте.

В свое время братья расстались холодно.

Все произошло из-за упрямства Андрея, который перед институтом непременно хотел поплавать по морям. Степан соглашался, что не стоит сразу после десятилетки поступать в институт, но считал необходимым Андрею поработать у него на заводе. Сейчас Степан в письмах был по-старому ласков, радовался Андрюшиному решению учиться...

Но что он скажет об идее плавающего туннеля?..

Андрей сошел с поезда на знакомой станции Вязовка. Отсюда надо было проехать по широкой колее до станции Прудовка, а дальше пойдет знакомая с детства узкоколейка с милыми, будто игрушечными паровозиками и вагончиками, смешными, но совсем как настоящими: "классными" - для пассажиров, товарными - для грузов.

Комок подступил к горлу Андрея, когда он увидел узкоколейный поезд на станции Прудовка.

За низким зданием вокзала виднелись две доменные печи старого завода еще демидовских времен, где не так давно руда к колошникам завозилась подводами... На Степановой заводе не так! Там все по последнему слову техники!..

Андрей неуклюже сошел с подножки, - ноги еще плохо гнулись. Неестественно прямой, затянутый в жесткий корсет, Андрей, держа в руке небольшой чемодан, пошел через ширококолейные пути к заветному маленькому поезду, с которым связаны были воспоминания детства.

Билета в кассе брать было не нужно: узкоколейка принадлежала заводу, а не Министерству путей сообщения. Старичок-кондуктор, он же проводник, он же кассир, обойдет вагончики и продаст всем пассажирам билеты, как в трамвае...

- Андрей Григорьевич! Здравствуйте, Андрей Григорьевич! Никогда вас не видел, а вот сразу узнал. Ну - брат! Прямо, брат! Походка... посадка головы!.. Позвольте представиться. Инженер Милевский, Лев Янович Милевский. Работаю со Степаном Григорьевичем.

Пользуюсь доверием. Начальник бюро рационализации завода.

Андрей остановился, чтобы пожать руку рыхлому, суетливому человеку, преградившему ему путь.

- Куда же вы, Андрей Григорьевич! Позвольте ваш чемоданчик. Я ведь выехал встречать замминистра. У меня свой вагон. Места хватит.

- Свой вагон?

- То есть, конечно, не свой, служебный. Комфорт! - поднял палец Милевский. - К счастью, замминистра прилетает на самолете, так что служебный вагон свободен. Кроме того, Степан Григорьевич говорил мне о вас, просил помочь...

Андрею было неловко воспользоваться предложением инженера, но тот был так настойчив, что пришлось согласиться.

Служебный вагон представлял собой довольно просторное купе с большим столом посередине и мягкими клеенчатыми диванами с четырех сторон. Из коридорчика вела дверь в купе проводницы, срочно ставившей самовар.

- Очень удобно! Не правда ли? Как на пароходе,- потирал мягкие руки Милевский.- Можно и в картишки перекинуться вчетвером, можно и вдвоем проехаться... - он сладко сощурил глазки,- можно и выпить, и закусить...

- Я ничего не хочу, - сказал Андрей.

- Как можно? -ужаснулся Лев Янович.Чайку с вареньем... Специальное, директорское... Коньячок? Ром? Ликерчик? У меня полный набор.

Андрей выпил только стакан горячего крепкого чаю, поданного высокой старухойпроводницей, и стал смотреть в окно.

Служебный вагон был прицеплен в хвосте поезда. Через заднее зеркальное окно открывался все время меняющийся вид.

Узкоколейка вилась причудливой лентой среди гор. И каждый крутой, немыслимый для нормальной железной дороги поворот открывал то долины с серебристой речкой Светлой, то скалистые обрывы природных бастионов, то совсем близко подступавшие ели с протянутыми ветвями, словно хотевшими преградить паровозику путь.

На подъемах паровозик отчаянно пыхтел и еле полз. По этому поводу местные жители любили рассказывать, как машинист предложил однажды подвезти ходившую по грибы старушку, а она сказала, что ей некогда, она торопится. Если бы не последствия ранения, Андрей сейчас соскочил бы на ходу, прошел лесом, собрал ягод, вскарабкался вон на ту кручу, - и поезд как раз подошел бы туда.

Прежде, мальчишкой, он так и делал, а теперь...

- Вы уж извините, Андрей Григорьевич. "Зим" и "Победу", конечно, послали на аэродром, за замминистра с его свитой. А нам с вами рысака, полагаю, подадут. По старинке, по уральским традициям! В Москве, небось, и не прокатишься теперь на лихаче. А здесь... Поверите ли, дух захватывает... Цоканье подков, ветер в лицо, элегантная коляска, словно на машине времени в прошлый век перенесся.

Андрей не слушал своего спутника, блаженно развалившегося на диване. Прильнув лицом к стеклу, он смотрел на берега речки, все капризные изгибы которой повторяла узкая колея. Андрей вспоминал, как они впервые ехали здесь зимой со Степаном.

И вот - последний поворот. Туннель...

Близкий гул колес... Темнота... потом яркий свет и впереди - широкий, полуторакиометровый пруд. На далеком берегу - скалы, поросшие лесом, над ними - высокая гора, округлая, как и все уральские горы, но с обнаженным каменистым хребтом.

А впереди, отражаясь трубами в глади пруда, - завод Степана, завод, который Андрей считал и своим, родным.

Когда-то здесь только плавили чугун... А теперь! Сколько цехов построил здесь Степан, где куют отличную сталь, режут ее, шлифуют, выпускают в виде изделий, которые стоят, затянутые брезентами, на узкоколейных платформах, пережидая встречный пассажирский поезд.

Только год с небольшим не видел Андрей города Светлорецка, но ему казалось, что он не был здесь целую вечность. Если бы он чувствовал себя лучше, и если бы не торопил его инженер Милевский, решивший доставить гостя прямо в заводоуправление, к Степану Григорьевичу, Андрей прошелся бы по знакомым улицам с уютными одноэтажными домиками за палисадниками, расположенными амфитеатром по берегу пруда. Длинные улицы здесь, как ступени, одна выше другой, а переулки- крутые, как лестницы.

Экипаж остановился перед заводоуправлением, старинным кирпичным зданием с двумя старыми и двумя надстроенными этажами.

У вороного рысака была гнутая, как у цирковой лошади, шея, он бил копытом. Но кучер, двенадцатилетний мальчишка, совсем не походил на "лихача".

Лев Янович Милевский, забежав вперед, открыл дверь подъезда. Чемодан Андрея он приказал "лихачу" отвезти на квартиру Степана Григорьевича.

В коридорах заводоуправления была суета. Лев Янович объяснил, что ждут приезда заместителя министра. Директор комбината Веков поехал на аэродром встречать начальство, а Степан Григорьевич, как и подобает производственнику, остался на заводе.

- Это тоже политика, - подняв вверх палец, вполголоса сказал Милевский.

Лев Янович ввел Андрея в приемную главного инженера. Здесь в напряженных позах сидело несколько человек, не проявившие к Андрею никакого интереса.

Величественная секретарша с крашеными волосами приветливо улыбнулась ему, разговаривая сразу по двум телефонам.

- Степан Григорьевич просит передать,говорила она в одну трубку, - что инструкцией Главка это не предусмотрено.-И тут же брала вторую трубку. Нет, нет! О приеме на работу он велит обращаться в отдел кадров. - Потом снова говорила в первую.- Простите, он будет с вами разговаривать, если у вас есть разрешение банка. Нет, нет! Он не намерен поступать против правил. Уверяю вас... и директор тоже не захочет... Я вас не понимаю... Кому это нужно? - и она раздраженно положила обе трубки. - Садитесь, пожалуйста,сразу изменила она голос. - Вы ведь Андрей Григорьевич? Степан Григорьевич приказал мне позвонить на железную дорогу и ускорить движение вашего поезда. Вас нигде не задержали? Садитесь, прошу вас.

За дверью слышался громкий голос. Обе половинки ее, обитые черной клеенкой, вдруг распахнулись и из кабинета вылетел красный, вспотевший человек.

Кто-то поднялся к нему навстречу: - Ну как?

Первый безнадежно махнул рукой, достал платок и поплелся из приемной.

Секретарша проскользнула в кабинет и тотчас вышла, плотно прикрыв за собой дврь.

- Товарищи, - обратилась она к ожидавшим.- У главного инженера сейчас будет совещание. Ничего не поделаешь, - и она, сделав загадочное лицо, пожала плечами.

Люди неохотно поднимались.

- Проходите, - шепнула секретарша Андрею.

- Пожалуйста, Тереза Сергеевна, доложите, что я доставил сюда АндреяГригорьевича. Дозвольте ручку, - шептал секретарше Милевский.

Протянув для поцелуя руку, она говорила в телефон: - Нет, нет. Степана Григорьевича нет в кабинете. Откуда я знаю? Вероятно, пошел по цехам.

Андрей вспомнил, что Лев Янович в пути называл эту даму Стервезой Сергеевной. Он вошел в кабинет.

Степан поднялся.

Плотный, крепкий, но начинающий рыхлеть, Степан не успел согнать с лица начальнического выражения, с которым он только что распекал подчиненного. Увидев младшего брата, он тепло улыбнулся и стал сразу другим, давно знакомым Андрею, родным.

Андрей протянул руки, пошел ему навстречу и вдруг увидел, что лицо Степана снова изменилось. Оно продолжало улыбаться, но как-то по-другому, голова опустилась, втянулась в плечи. Он поспешно вышел из-за стола и пошел к Андрею, но смотрел куда-то через голову брата.

Андрей невольно обернулся и увидел за своей спиной огромную сутулую фигуру человека в картузе. У Андрюши даже захватило дыхание.

- Андрейка! Гляди, матрос мой! Вот оказия! Здорово! - загремел басом вошедший.

- Здравствуйте, Иван Семенович! Как вы долетели? - заботливо спрашивал Степан Григорьевич.

- Здорово, здорово! Это что же, брат, что ли, твой? Вот не знал. А ведь верно, оба Корневы, - пожимал руку Степану, а потом Андрею заместитель министра.

Стоявший сзади маленький седой директор комбината смотрел на Степана строгими глазами из-под лохматых бровей. Тот едва заметно пожал плечами.

- Встал на ноги? А ну-ка, повернись! Крепок!.. Мужицкая кость. Садись, пиши Анке записку. Ну, а как твоя грандиозная идея? Будешь строить лестницу на Луну? А? Ну, ничего, ничего... В здравом уме все по-другому кажется.

Андрей сжал губы, при этом скулы его выступили яснее, щеки слегка провалились.

- Спасибо, я напишу Ане, - сдержанно сказал он.

- Ну, вот что, князья удельные, - обратился Седых к Степану и его директору. - Времени мало, пойду цеха посмотрю.

- Позвольте сопровождать вас, Иван Семенович, - предложил Степан.

- Нет уж, уволь! Я сперва с рабочими и мастерами потолкую, а потом к тебе в кабинет приду. Вы уж извините, князья удельные, - усмехнулся Иван Семенович.

- Как прикажете,- развел руками Степан, учтиво улыбаясь.

Седых с шумом вышел из кабинета. Голос его загромыхал в приемной. Директор Веков все-таки пошел проводить его.

Степан остался стоять посередине комнаты.

- Вот так, - сказал он, когда дверь плотно закрылась. - Начальство... А вы, оказывается, знакомы? Да, ведь правда, он недавно еще плавал капитаном. Головокружительная карьера. Заместитель министра! Прекрасно знет, как руководить. Понимаешь, Андрей! Это нужно уяснить и тебе. Он пошел по цехам, которых не знает... Но по должности не мне, а ему дано решать вопросы в объеме моего завода. А все цеховые дела решает не начальник цеха, а главный инженер или директор... А вместо мастера распоряжаться должен начальник цеха... А ты знаешь, какому руководителю легче живется? Не тому, кто все возможности завода покажет, а тому, кто ни разу не ошибется. И чтобы не ошибиться, он должен знать тысячу табу, тысячу запретов и ограничений, налагаемых банком, Министерством финансов, моим министерством, тем же самым Седых, который умеет разносить таких, как я, как умею я разносить своих подчиненных... За невыполнение плана меня только пожурят, ну, снимут с работы... а за нарушение табу - отдадут под суд. Да, теперь я уже не ошибаюсь! Умею назначать сроки, составлять планы, знаю все запреты.

Степан замолчал, продолжая взволнованно ходить по кабинету. Наконец, он остановился, закурил и спросил Андрея: - О какой это идее он с тобой говорил?

Андрей очнулся, ошеломленный речью брата: - Идея? - переспросил он. Я все тебе расскажу...

 

ГЛАВА ПЯТАЯ.

КРУТОЙ КАМЕНЬ

Против вокзала узкоколейки, на далеком лесистом берегу пруда, много левее крайних домиков Светлорецка, высилась голубоватая отвесная скала. Ее звали Крутым камнем.

Со стороны леса на Крутой камень поднимался человек. Он неуверенно переставлял худые ноги, неестественно прямой, подтянутый.

У самого обрыва он остановился, скрестив руки на груди, все такой же прямой, негнущийся, но с поникшей головой.

Любимый с детства Крутой камень! Сколько проведено здесь золотых дней, о чем только не мечталось на узловатых корнях старых сосен! А теперь он пришел сюда горевать...

Вое рухнуло, все!.. Тройка по математике! Кто же примет теперь в институт? В этом году невиданный конкурс: тридцать семь человек на одно место. А сколько среди них с золотой медалью, сколько человек, кроме них, еще наберут по двадцати пяти очков? Тройка по математике! Как это могло случиться? Ведь в школе он был на хорошем счету у математички. Не забыл же он все за год плавания?

Неужели сказалось, что в последние дни он слишком много занимался проектом? Но он не мог поступить иначе. Он должен был доказать Степану, должен!..

Неприятно даже вспоминать, чем кончился их первый разговор... Степан назвал проект Андрея химерой и добавил, что Андрей сам с этим согласится, едва представит, сколько потребуется металла, стальных тросов, наконец, денег. Даже таким странам, как СССР и Америка, не под силу взять на себя подобное бремя. И Андрею нечем было возразить.

У него не было цифр. А язык цифр, язык математики - язык инженера. Андрей не мог отложить спор с братом, он вынужден был даже перед самыми экзаменами засесть за курсы мостов и сопротивления материалов, а не за школьные учебники.

Он возился с уравнениями, выведенными на основе высшей математики, а не с биномом Ньютона или теоремой Пифагора. Он заставил себя разобраться в формулах расчета на разрыв и на изгиб, сумел рассчитать свою "падающую вверх" трубу, как подвешенный ко дну цепной мост. И он знал теперь, что его труба-туннель сможет выдержать п давление воды на глубине ста метров, и груз поезда, и изгиб под действием "силы всплытия"... и канаты не порвутся. Он определил толщину стенок туннеля и диаметр тросов. И, главное, он подсчитал, что на все сооружение понадобится пятнадцать миллионов тонн металла, восемьсот тысяч тонн стальных канатов. И не так это много, как решил Степан, если учесть общее производство металла в СССР и Америке. На строительство Арктического моста понадобится примерно двадцать пять миллиардов рублей. Строить его будут лет пять, а то и десять... Так что на год придется не столь уж крупная сумма, не больше, чем тратилось, скажем, на строительство Московского метро...

Все это сумел подсчитать Андрей, овладев сложными математическими приемами, все это подсчитал... а вот по элементарной школьной математике "схватил тройку"... И все пропало, рухнули мечты. Не убедить теперь ни Степана, ни далекого мистера Кандербля, американского инженера. И не быть теперь инженером и самому Андрею, мечтавшему возглавить инженерное "Общество дружбы материков".

Как теперь признаться во всем Степану, человеку резкому, сильному, презирающему побежденных? Что написать Ане, отец которой высмеивал его, что сказать Сурену, мечтавшему строить атомные станции для Арктического моста?

Андрей готов был просидеть на Крутом камне до ночи, даже всю ночь, но пересилил себя и пошел домой. Он намеренно не торопился, еле передвигая ноги. Все равно Степана нет дома. Никто из инженеров не уходит с завода по окончании работы. Степан счел бы это дурным тоном. По его словам, в министерствах и ночью сидят...

Не хотелось Андрею идти домой еще и потому, что там была Тереза Сергеевна. Степан якобы ради младшего брата пригласил ее хозяйничать в новой его "главноинженерской" квартире. И она хозяйничала в ней с той же уверенной четкостью, как и в его приемной.

Недурно сложенная и цепко молодящаяся Тереза Сергеевна встретила Андрея любезной улыбкой: - Андрюша! Как экзамен? Ведь математика - ваша стихия. Все в порядке, конечно?- заглядывала она ему в глаза.

- Конечно, не провалился, - ответил он, смотря в сторону.

- Садитесь, прошу вас. Может быть, хотите бутерброд? С копченой колбасой, с икрой, с лососиной? Ну, что же вы, право? Степан Григорьевич звонил, что немного задержится. - Она села против Андрея, красиво подперев холеной рукой подбородок, и продолжала:- Ах, какой это работник! Какой масштаб, какая безошибочность! Заместитель министра ни к чему не мог придраться.

- Ни одного нарушения инструкций, - с горечью сказал Андрей. Но Тереза Сергеевна не поняла смысла его слов.

- Да, да! У Степана Григорьевича прямая дорога в Москву - в руководство.

- Конечно, - согласился Андрей, думая, что его теперь уже не примут в институт...

- О, я вижу, у нашего мальчика не все благополучно. Не так ли? Ну, признайтесь своему другу. Почему вы не научитесь курить? Я всегда курю, когда у меня неприятности.

- Почему вы считаете, что вам все обязаны докладывать? Почему? - не сдержался Андрей. - Откуда, наконец, вы знаете...

- О, мой мальчик! Не сердитесь... Вовсе не надо выслушивать доклады, достаточно посмотреть в ваши карие глаза. Но почему вы отчаиваетесь?

- Так ведь тройка же! Понимаете, тройка!

- Ну, и прекрасно! Ведь не двойка же...

- Вы не понимаете!..

- Ах, ребенок! Брат самого Степана Григорьевича Корнева! Он действительно ничего не понимает.

Андрей поднялся и, не оглядываясь на Терезу Сергеевну, прошел в отведенную ему узкую и длинную комнату.

Он сел у окна, из которого был виден пруд и далекий Крутой камень на лесистом берегу...

...Степан вошел в темную комнату брата, молча сел против него и достал папиросу.

- Ну, - сказал он, - может быть, действительно закуришь?

Андрей крепко сжал губы и ничего не ответил.

- Так, - сказал Степан и затянулся дымом.

Помолчали.

- Пойдем, - предложил Степан вставая. .

Они прошли через столовую и гостиную, недавно обставленную по совету Терезы Сергеевны в стиле модерн, и вошли в кабинет.

Здесь все представляло Степана - солидное, крепкое, тяжеловатое.

Степан сел в вертящееся кресло и придвинул к себе телефон. Андрей стоял перед ним, опустив голову.

Но не успел Степан снять трубки, как раздался звонок. Степан Григорьевич поморщился.

- Ну, я слушаю, - недовольным тоном сказал он. - Что вы еще выдумали? Какая там инициатива! Мне дисциплина важнее. Да, да... важнее. Я выполняю то, что находят нужным вверху. А вам предлагаю выполнять мои указания, - и он раздраженно повесил трубку.

- Слышишь! Приходится обламывать... Хоть круглые сутки сиди в цехах. Нельзя доверять. Надо быть бдительным.

- Разве бдительность - недоверие? - нахмурился Андрей. Степан усмехнулся.

- Кажется, ты начинаешь понимать! Если хочешь шагать вверх, то считай бдительность недоверием, дисциплину - безволием нижестоящего. Пусть это и не совсем так, но... на практике ты не ошибешься. А практика важнее теорий. Я не против воли, конечно. Но... воля должна быть устремлена вниз, как в армии, ибо производство - это война.

- С кем? - почти возмущенно спросил Андрей.

- С кем? - опять усмехнулся Степан. - Со всеми. С начальством и подчиненными. С поставщиками и приемщиками. Со снабженцами и ревизорами. С райкомом партии и министерством, с директором-солдафоном и заместителем министра - умницей. Война, Андрюша, война!.. И сейчас мы с тобой будем воевать, применяя саперную технику - подкоп. Понимаешь? - и он набрал на аппарате нужный номер.

Андрей исподлобья смотрел на брата.

- Что - профессор Гвоздев еще у себя? Так и должно быть, директор института в дни приемных экзаменов всегда обязан быть на посту. Да, да, превосходная Алла Александровна, вы угадали, Корпев вас беспокоит. Так попрошу, соедините с профессором.

Андрей побледнел, с трудом сдерживая дрожь во всем теле.

- Алло! Достопочтенный профессор Гвоздев? Привет, дорогой! Привет! Как живем? Когда же стрелять уток поедем? У меня моторка на ходу. Готов быть вашим мотористом. Договоримся? Я тоже думаю, что договоримся. У меня еще есть одно дельце. Брат Андрюшка у меня приехал. В ваш институт экзамен держит. Почему не сказал? Да, неудобно было... Так вот. Представьте, кто-то из ваших привратных церберов трезубцем Андрюшку моего ранил. Да, да трезубцем. Тройкой по математике заклеймил. Это же нелепица. Можете мне поверить: он не только там бином Ньютона или еще какую алгебру знает, он вам цепной мост рассчитает. Ну вот, вы смеетесь, а я серьезно. Что? Могу не беспокоиться? Тогда спасибо, дорогой. Как? Насчет угля? Будет институту уголь, будет! Не замерзнете зимой. Практикантов допустить в цеха? Ну что ж, договоримся, договоримся. И здесь поймем друг друга. Ну, привет! Так как насчет охоты? Артиллерия? Будет батарея, будет- и,смеясь, Степан Григорьевич повесил трубку.

Еще держа руку на аппарате, он пристально посмотрел на Андрея: Можешь считать себя студентом.

Андрей круто повернулся.

- Подожди, - властно остановил его Степан.

Андрей нехотя обернулся.

- Я ведь знаю, почему ты срезался. Вое проектом занимаешься. Последнее время мне только и приходится, что всякие истины тебе в голову вбивать, ибо я и за старшего брата и за отца тебе... Так вот. В институт ты вопреки своему проекту все-таки попал. Вопреки!.. Но в институте ты о нем забудь. Забудь!..

- Но ты еще не знаешь результатов подсчета..

- И знать не хочу. Достаточно того, что ты в своем проекте смотришь в сторону Америки, а это сейчас не рекомендуется. Социалистические страны строят коммунизм во враждебном окружении. Твои мосты, Андрей, никому не нужны.. Ни нам, ни им. Я из любви к тебе это говорю. Для тебя сейчас основное - учиться, уж коли попал в институт...

- Благодаря телефонному звонку, - зло процедил Андрей.

- Мы просто исправили ошибку. Между руководителями должен быть .деловой кон такт, иначе все вразброд пойдет. Вот так. Исправили ошибку. И еще одну ошибку исправить надо. Отложим в сторону незрелую мысль о строительстве подозрительного моста к господам капиталистам.

- Ну, это ты не тронь!

- Да ты хоть спасибо скажи.

- Не знаю... ничего я не знаю!

И Андрей выбежал на улицу.

Темнота окутала его. В заводском городе не очень щедры были на уличное освещение.

Андрей зашагал по пустынным улицам. Встретился гармонист с горланящими ребятами.

Пришлось свернуть в сторону, но тут попалась стайка девушек.

Наконец Андрей выбрался на берег пруда.

Как же ему быть? Неужели закрыть на все глаза? Он поступит в институт, а кто-то имеющий на это все права не будет принят... Никто не позвонит о нем, никто не пришлет записочки... Значит, отказаться от института, проявить принципиальность?.. Отказаться от института - отказаться от инженерства, от проекта, навсегда остаться неучем-мечтателем!..

Допустимо ли воспользоваться звонком Степана во имя далекой и светлой цели? Андрей не заметил, как снова пришел на Крутой камень.

Он сел на холодную скалу и стал смотреть вниз, где плескалась черная вода. Над головой шумели ветви сосен.

По воде с завода доносились звуки. Еще в детстве Андрюша любил их различать, безошибрчно угадывая, когда с визгом начинала работать круглая пила в прокатном, отрезая куски горячей полосы, когда пыхтел компрессор, когда звенели, катясь и грохоча, подъемные краны, когда заливалась свистком кукушка, юркий заводской паровозик.

А какие бы звуки слышались на стройке подводного моста? Наверное, в стальной трубе все грохотало бы, как в котле, когда его клепают... Неужели ж когда-нибудь будут строить Арктический мост?..

Что-то зашумело. Андрей поднял голову.

Над прудом в стороне завода занималась заря, пруд там стал оранжевым. Огромная крыша и стены мартеновского цеха просвечивали, как игрушечная коробка, внутри которой зажегся свет. Начиналась плавка.

Над доменными печами из предохранительных клапанов в небо рвалось пламя свечей. Их шипение доносилось до Крутого камня.

Как же быть? Как поступить? Ведь он комсомолец! Честно ли таким путем стать студентом?

А как же Арктический мост?

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

СВЕТ И ТЕНЬ

В маленьком пассажирском поезде иногда становилось особенно светло, а порой горы, как шторами, прикрывали солнечный день.

У окна вагона сидела девушка, ясная, милая, то оживленная, то задумчивая; сидела, подперев подбородок тонкой рукой, сама тоненькая и легкая.

Поезд делал крутые повороты. Паровозик чуть ли не проносился мимо своего собственного последнего вагона.

Глядя в окно, девушка вскрикивала: - Ой, как интересно! Что это? Речка Светлая? Неужели так близко облака? И мы въедем в них? Как на самолете?

Глаза ее сияли, светились радостью, удивлением, любопытством.

Вагончик качало. Пассажиры мерно клевали носами.

Притихла и девушка. Она продолжала смотреть в окно, но глаза ее стали другими.

Видела ли она то, что пробегало мимо? Может быть, она слышала какую-то музыку, думая о своем?..

Вздрогнула тонкая бровь, рука отвела непослушную русую прядь. Почему вдруг расширились ее глаза? И сразу сузились... и даже изменили цвет: серые - стали темнее.

О чем она думает?

Недавно она была счастлива, очень счастлива и летела домой из университета, смеясь и напевая. Ей хотелось броситься на шею каждому, кто попадался ей на пути. А дома ее ждала еще одна радость - в Москву вернулся папа с Урала.

И Аня повисла на шее у огромного, седого сильного и родного, пропахшего табаком и одеколоном после бритья - значит, ждал дочь! - Ивана Семеновича Седых.

Теперь рассказывать, .рассказывать! Его Анку принимают в университет! Она только что была на собеседовании для медалистов.

Смешно! С ней говорили о музыке, спрашивали, часто ли она бывает в концертах, кого любит из композиторов и музыкантов, что чувствует, когда слушает музыку? Она отвечала, что не может понять, что именно говорит музыка, но у нее часто подступает комок к горлу; она думает вместе с композитором... и не знает о чем; она становится чище, лучше, светлее, когда слышит музыку, и ей хочется любить... Беседовавший с ней пожилой человек улыбнулся и опустлл глаза. Он сказал, что такая девушка им подходит. Теперь Аня счастлива: она - студентка!

Иван Семенович любовался красавицей-дочкой и, посмеиваясь, вручил ей в награду, письмо от "корабельного дружка".

Аня прочла письмо и разрыдалась. Она плакала, и слезы капали на листок, размазывая ровные строчки. Потом свернулась калачиком на диване, жалко вздрагивая всем телом.

Андрюша, Андрюшка, чудный, замечательный! Как он много перенес! Какое счастье - наконец, он на ногах... Приехал к брату... Будет поступать в институт... Но еще ходит в корсете... Как могла она минуту назад смеяться?.. И месяц назад быть счастливой, бесчувственная, черствая!.. Как смела она оставить Андрюшку, так тяжело больного, в какой-то портовой больнице? Она, как малое дитя, держалась за отца. Разве сделала бы она это сейчас! Андрюша, Андрюша! Ах, если бы он был близко!

И девушка плакала слезами радости и досады, любви и обиды... И, плачущая, была чудесна!

Всего готов был ждать от дочери Иван Семенович, но только не мгновенного ее решения сейчас же ехать в Светлорецк, к Андрюшке Корневу!

Свое решение Аня объявила отцу немедленно, с горящими и еще влажными глазами.

Иван Семенович разбушевался, даже прикрикнул на взбалмошную дочь. В сердцах изорвал в клочья конверт злополучного письма, оставленный Аней на столе в столовой.

Анка, глупая, заперлась в своей комнате и оттуда кричала, что все равно поедет, потому что любит.

"А что она понимает в любви в свои неполные восемнадцать лет! Эх, Анка!.." Иван Семенович кусал желтоватые усы.

Два дня шла домашняя война, и сильный противник, вооруженный полувековым опытом и важным постом, грозный на суше и на море, сдался...

Иван Семенович ничего не смог поделать.

По его совету Анка взяла из университета справку о том, что ее зачисляют студенткой, а потом забрала оттуда все документы, чтобы сдать их в Светлорецкий институт. Иван Семенович вручил ей деньги на дорогу, адрес его знакомой рабочей семьи в Светлорецке и, горько обиженный, не поехал провожать сумасбродную девчонку на Казанский вокзал... и даже машины не дал. Послал по телефону телеграмму о ее выезде и стал мрачно один лить водку в столовой.

Ане было жалко отца, она проклинала себя за эгоизм, но ведь она же любила Андрюшку - и этим было сказано все! Нет эгоизма большего, чем эгоизм любви.

И вот она уже совсем близко к Андрюшке!

Почему только паровозик так медленно взбирается в гору? Сосны едва отодвигаются назад, словно гуляешь по лесу с корзинкой для ягод в руке. Как жаль, что после веселых уклонов всегда бывают трудные подъемы...

На подъеме стоял человек. Он еще давно заметил дымок паровоза, нo паровозику еще предстояло немало покрутить, прежде чем он доберется до этого места.

И, наконец, он показался из-за поворота, устало пыхтя и еле таща довольно длинный поезд из игрушечных платформ, товарных и пассажирских вагонов.

Собственно, пассажирский вагон в этом поезде был один. И человек, дожидавшийся поезда, неуклюже пробежав несколько шагов рядом с вагоном, когда он поравнялся с ним, схватился за поручень, подтянулся и неловко втащил мало послушные ноги в тамбур вагона.

Чья-то сильная рука помогла в решительный момент.

- Что же ты, брат, так?

- Да ноги неважные, - ответил вскочивший.

Он прошел в вагон, где сидела девушка у окна.

Некоторое время он наблюдал, как вздрагивают ее брови, как переводит она глаза, равнодушно-далекие... И вдруг округляются они...

- Андрюша!

Он берет ее руки в свои и сжимает ее тонкие пальцы. И улыбаются, улыбаются оба...

- Вот ведь куда вышел встречать, - говорит одна женщина другой, и в голосе ее- хорошая зависть.

- Да, прошло наше время, - вздыхает другая.

Молодые люди уходят в тамбур, открывают дверь и садятся на ступеньки. Они говорят, говорят, говорят...

- Как же ты надумала?

- Потому, что к тебе...

- Значит, помнишь?

- Глупый, люблю!..

- Правда?

Она прижимается щекой к его плечу: - А вот испугаю.

Он смеется: - Нечем.

- Сказать? - И, не дождавшись ответа, шепчет ему в самое ухо: - я решила... я решила, что мы теперь всегда будем вместе...

- Как вместе?

- Ну, я с тобой буду... Конечно, мы поженимся.

- Поженимся? - Он обнимает ее за худенькие плечи, и рука его дрожит.

- Испугался, - лукаво говорит она.

- Я? Нет... только почему же не я?

- Потому что глупый, у тебя только Арктический мост в голове.

- Надо же было мне сказать Степану! Мы сейчас же с вокзала поедем в загс... А потом к Степану...

Аня смеется и гладит Андрюшину руку, пересчитывает его пальцы. Вот теперь она знает, что такое счастье!

Андрею хочется поцеловать девушку. Он робко оглядывается. Но в тамбуре никого не осталось, чуткие пассажиры все ушли в душный вагон. И Андрей целует Аню... И у обоих кружится голова... И они целуются снова и снова до тех пор, пока не раздается покашливание сзади.

Это вошел в тамбур старичок-кондуктор с флажками.

- Светлорецк, детишки. Подъезжаем, - говорит он, пряча улыбку.

Приходится вставать. А так можно было ехать сто лет! Нет гор красивее, нет речки прекраснее, нет времени счастливее!

Наступил вечер, и, конечно, ехать в загс с вокзала было уже поздно. К тому же Аню неожиданно встретил Андрюшин дружок, Денис Денисюк, отец которого, рабочий завода, знакомый Ивана Семеновича по Кривому Рогу, прислал за Аней, чтобы привезти ее к ним в семью. Андрей настаивал было, чтобы Аня ехала не к Денисюкам, а к нему, но Аня решила, что до загса неудобно.

Когда Андрей, придя домой от Денисюков, сказал Степану о своем решении жениться, брат пришел в неописуемую ярость.

- У тебя есть голова или нет? - едва сдерживая себя, говорил он. Ромео и Джульетта! Одному девятнадцать, а другой семнадцат лет!

- Скоро будет восемнадцать!

- Так вас, сопляков, и в загс-то не пустят.

- Пустят. Аня узнавала. Для женщин бывают исключения... даже в шестнадцать лет.

- Глава семьи!- издевался Степан, глядя на побледневшего брата. - Ну, что мне с тобой делать? Проекты, женитьбы! Ну, на!.. Занимай всю квартиру, а я пойду учиться к профессору Гвоздеву.

Раздраженный, он вызвал, на ночь глядя, машину и поехал в цеха. Вернулся только под утро.

Андрей тоже не спал. Он твердо решил, что они с Аней не будут жить у брата. В институтском общежитии им, конечно, предоставят комнату для семейных. Все должно выясниться завтра, когда Аня отнесет свои документы в институт.

Действительно, назавтра все выяснилось.

Аня, счастливая, поражаясь всему, что видела: заводу, городу, пруду,отнесла в институт, куда держал экзамены Андрей, документы и справку из Московского университета о том, что ее зачисляли студенткой.

Но нет света без тени - Андрея приняли, а ее нет.

У директора института профессора Гвоздева был свой взгляд на "девиц, помышляющих об инженерстве". Он считал, что в большинстве случаев они идут учиться зря. Выйдут замуж, народят детей, бросят работу, и пропали все государственные средства, затраченные на их обучение. Есть для женщин и другие специальности, кроме строителей, механиков и горных инженеров. И ко всем девицам "с косичками без оных" профессор Гвоздев относился сурово.

Вот потому ни в чем не убедила его и Аника справка из университета. Гвоздев нашел формальный предлог-пропущены все сроки - и отказал ей.

- Я ни за что не уеду в Москву, - сказала Аня, вытирая слезы, когда они с Андреем шли из института.

- Зачем же в Москву? -спросил Андрей.- Ведь мы же...

- А общежитие?.. Ты ведь сам сказал, что у брата не будем жить... Вот придется теперь ждать,- со слезами в голосе говорила Аня. - Но я все равно не уеду, буду около тебя. Расскажи, какие еще институты есть у вас в Свеглорецке?

- У нас больше нет институтов... ни одного.

Аня опять заплакала.

Андрей не знал, что делать. Оказывается, он не переносил женских слез. Он хотел остановить ее хоть чем-нибудь, хоть на минуту: - Слушай, Аня... ну, не плачь... знаешь... я ведь пишу стихи.

- Стихи? - удивилась Аня и посмотрела на него украдкой.

- И у меня есть одни... Понимаешь... они мне очень теперь помогают...

- Разве ты поэт? -шмыгнула носом Аня.

- Послушай. С жизнью в бой вступай смелее, Не отступай ты никогда, Будь отчаянья сильнее - И победишь ты, верь, всегда!

- Вот как?- Аня робко улыбнулась. - Как ты сказал? Будь отчаянья сильнее. Здорово! Ну хорошо, буду, - тряхнула она волосами и стала вытирать слезы. - А техникумы здесь есть?

- Есть - обрадовался Андрей. - Лесной. Жаль, это никакого отношения не имеет к Арктическому мосту. И есть медицинский...

- Медицинский? - оживилась Аня. - А помнишь корабельный госпиталь? Я тогда себе слово дала, что если... ну, понимаешь... если... то я на всю жизнь пойду, в медицину; - Так ведь я же... ну, выздоровел...

- Раз меня не пускают в технический мир - пойду в медицинский!

И они поцеловались прямо на улице...

Проходившая старушка покачала головой, мальчишка свистнул с забора, а проезжавший шофер засигналил.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.

КРАМОЛА

Аня поступила в медицинский техникум. И у нее и у Андрея начались занятия.

Андрей каждый вечер приходил к Денисюкам, чтобы видеться с Аней. Дениска был рад старому другу.

Огромный, мускулистый, с 'Квадратным лицом и пробивающимися усами, Денис окончил ремесленное училище и работал на заводе водопроводчиком. Он увлекался тяжелой атлетикой и астрономией.

- Та я ж тебе дам глянуть в мою подзорную трубу-телескоп. Сам сварганил. Марс побачишь.

- Неужели и каналы видно? - интересовалась Аня.

- Да ни, каналов не видать. А звездочка го.рит добре.

Андрей не интересовался астрономией, он весь был в своем проекте, но Аня увлеклась Денисовой трубой, и Андрей даже ревновал Аню, если не к Денису, - это было бы смешно,- то к его трубе.

Однажды Андрей принес письмо от Сурена.

- От Сурена? - заволновалась Аня. - Где же он?

- Адрес странный-город не указан.. он ведь на такой работе... объяснил Андрей.

Аня понимающе кивнула головой.

- Поздравляет с поступлением в институт, велит стать инженером. И напоминает про "Общество дружбы материков". Помнишь?

- Ну, конечно, помню, Андрюшка! - всплеснула руками Аня. - Что же мы с тобой думаем? Надо же набирать друзей проекта!

- Верно,-согласился Андрей. - Мы организуем студенческий кружок в институте.

- А я? А Денис? Нужен городской кружок "дружбы материков".

Так и порешили. Молодым ведь все кажется просто.

Организационное собрание кружка было назначено за отсутствием пока другого места на Крутом камне.

Аня с Андреем и Денисом пришли на Крутой камень первыми. Денис решил непременно выкупаться, несмотря на сентябрь месяц.

Андрей тоже было расхрабрился, но Аня сузила глаза и топнула ногой.

- Так тебе ж в цирке выступать со львами, - сказал Денис.

Аня рассмеялась.

Денис бушевал в воде, брызгаясь, фыркая и отдуваясь, как тюлень. Аня с Андреем сидели наверху, на скале. Ребята понемногу начинали собираться.

Аня еще два дня назад тщательно написала объявления о создании кружка. Она расклеила их в институте, в двух техникумах, в ремесленном училище и даже на заводе. Секретаря комсомольской организации института Льва Рубинштейна она пригласила лично.

И Лев Рубинштейн явился на Крутой камень. Это был тщедушный юноша с тонкой шеей и огромной шевелюрой, по поводу которой ребята острили, что она досталась ему от самого Антона Рубинштейна, хотя Лева и отрицал какое-либо родство с великим музыкантом.

Неожиданно, как бы невзначай, явился сюда и заводской инженер Лев Янович Милевский. Подсев к Ане, с кряхтеньем подобрав "по-турецки" ноги, он расточал любезности дочери заместителя министра.

Аня смеялась и говорила, что должна загадать желание, потому что сидит между двумя Львами.

Милевский острил, уверяя, что в присутствии Ани эти имена нужно писать с маленькой буквы. Лев Рубинштейн краснел и хмурился.

Организационное собрание получилось веселым. Ребят и девушек набиралось все больше и больше. Институтская жизнь только начиналась, и всем было интересно, что это за необычный кружок.

Затеяли игры. Вернулся Денис с мокрыми, торчащими ежиком волосами. Он стал состязаться в силе с ребятами. И всех побеждал.

Признал себя побежденным и Лев Янович, который по приказу "своей повелительницы" - Ани вынужден был схватиться с Денисом.

Наконец решили, что собралось достаточно народу. Андрей стал рассказывать о своей идее и о том, как уже сейчас надо бороться за ее осуществление.

Ребята слушали с открытыми ртами и горящими глазами.

Аня, счастливая, сияющая, обводила всех взглядом. Вот те, кто будет когда-нибудь строить великий мост дружбы между континентами!

Лев Янович Милевский не мог придти в себя от удивления. Ему явно было не по себе, он морщился, ерзал и все время оглядывался вокруг. Он ушел сразу же после решения устроить доклад Андрея в институте и не присутствовал при выборах бюро кружка, куда вошли Андрей, Аня, Денис и Лев Рубинштейн, который долго отказывался, ссылаясь на загрузку комсомольской работой.

Через полчаса Лев Янович галантно прикладывался к ручке Терезы Сергеевны: - У себя ли Степан Григорьевич? Нельзя ли к нему по важнейшему делу?

- У всех, положительно у всех срочно! Неужели и ваша рационализация тоже такая срочная? - устало спросила Тереза Сергеевна.

- Если бы только одна рационализация! - вздохнул Лев Янович .и, нагнувшись к свисающей почти до плеча серьге, шепнул: - Личное... семейное:.. Степана Григорьевича...

Тереза Сергеевна молча поднялась и провела Льва Яновича в кабинет.

Вернувшись, она загородила грудью дорогу начальнику мартеновского цеха, высокому кудрявому красавцу, обычно проходившему к главному инженеру без припятствий.

- Простите, Степан Григорьевич просил позже. Он сейчас говорит с Москвой, - и она осталась стоять у двери.

Корнев взволнованно ходил по кабинету.

- Мальчишка! Сумасшедший! - сквозь зубы бросал он.

- Он компрометирует вас, Степан Григорьевич,- проникновенно говорил Милевский. - Именно о вас я сразу подумал. Общество дружбы с враждебной социализму Америкой! Это неслыханно, Степан Григорьевич! Самостоятельная организация, никому не подчиненная, чуть ли не противостоящая комсомолу! У меня остановилось сердце. Что будет, если узнают в райкоме?

- Это же в самом деле глупо! Глупо и вредно! Вредно и опасно!-с сердцем сказал Степан.

Открылась дверь, и заглянула Тереза Сергеевна: - Степан Григорьевич, возьмите трубку.

- Я, кажется, просил, - зло обернулся к ней Степан.

Тереза Сергеевна многозначительно опустила глаза: - Из райкома...

Лев Янович схватился за голову и отвернулся.

Похолодевшей рукой Степан взял трубку: - Корнев. Слушаю. Хорошо. На бюро райкома? Когда? Буду. Есть. Привет.

Милевский почтительно попятился к двери.

- Надеюсь... не по этому поводу, - Пробормотал он.

Степан Григорьевич даже не взглянул на него.

- Какой дурак! Какой Андрюшка дурак! - тихо проговорил он.

Дверь за Милевским закрылась. Тереза Сергеевна шестым секретарским чувством поняла, что к Степану Григорьевичу никого пускать нельзя.

Степан думал. Дело может обернуться самым неприятным образом. Андрей перешел все разумные пределы. Идея его - нелепица. Каждому ясно, что к ней нельзя отнестись серьезно.

Но, оказывается, серьезно отнестись надо, потому что идея стала поводом для необдуманного создания Общества, по существу, проамериканской организации, которая собирается не где-нибудь, а в лесу! Чуть ли не конспирация! Как на это еще посмотрят... И если в райкоме уже знают, если на бюро хоть краешком заденут этот вопрос, то Гвоздев тотчас заявит, что это по просьбе Степана он принял в институт младшего Корнева. Всем станет очевидно, что Степан должен отвечать за действия Андрея. Притупление бдительности. Коммунист Степан Корнев пропустил создание самочинной организации!.. Равнение на капиталистическую Америку!.. Апологетика Запада!.. Антикомсомольский кружок!..

- Какой дурак! Какой дурак! - все повторял Степан.

Он видел мысленно, как поднимаются один за другим члены бюро райкома. Степану бросают в лицо политические обвинения... И сам директор Веков, считающий себя воспитателем Степана, с присущей ему неистовой правоверностью, первый поставит вопрос о пребывании Степана в партии. Он ведь прощать не умеет.

А ведь Степан уже давно перерос его, первобытного директора первых пятилеток!.. Теперь все, все зачтется...

Степан стал расхаживать от окна к окну, поглядывая на заводской двор, где бегал паровозик-кукушка, гремели сцепки вагонов, тяжело пыхтел компрессор, визжала дисковая пила в прокатке.

Оказаться вне партии!.. Допустить, чтобы рухнули все планы из-за безумства упрямого мальчишки... Степан никогда не драл его в детстве... Зря!.. Упустил! Вот и отвечай теперь...

Впрочем, почему отвечать? Андрей достаточно взрослый. Но Степана спросят, как он мог проглядеть? Почему первый не действовал?

Значит, он должен действовать.

Вошла Тереза Сергеевна: - Я звонила к вам домой, Степан Григорьевич. Андрюша уже дома.

Степан поднял на нее сразу запавшие глаза. Что она? Колдунья? Читает мысли?

- Машину, - приказал Степан.

- Уже подана.

Нет, она все-таки хороший секретарь! Ничего не скажешь...

... - Андрей! Пройди ко мне, - крикнул Степан из коридора в полуоткрытую дверь комнаты брата.

Андрей проводил Аню и Дениса до выхода и сказал, чтобы они подождали его на улице.

Сам прошел в кабинет Степана.

- Ну?.. - встретил его Степан, стоя посередине комнаты, чуть втянув голову в плечи, сжав кулаки.

Андрей даже отступил на шаг, ему показалось, что брат готов броситься на него.

- Тебе мало того, что я всю жизнь делал для тебя? Тебе надо встать на моей дороге? - понизив голос и еле сдерживая себя, заговорил Степан.

- Милевский про кружок рассказывал? - спокойно спросил Андрей.

- Идиот! - заорал Степан. - Чем ты рискуешь? Ничем! Ты еще ничего не приобрел, терять нечего! А я из-за тебя рискую всем... Именем... дорогой в будущее...

- Карьерой, - поправил Андрей.

Лицо его покрылось красными пятнами. Он стоял перед Степаном, тоже опустив голову, чем-то напоминая его.

- Карьерой? Это слово не из нашего социалистического обихода. Ты бредишь капитализмом. Готов преклоняться перед ним. И твое самомнение автора заумной идеи тоже из арсенала капиталистических отношений...

- Глупости! - отрезал Андрей. - Тебе ли говорить о социалистических отношениях. С ними не очень-то вяжутся твои поучения.

- Ах, ты таким языком заговорил! Ладно. Теперь я буду приказывать. Завтра же ты объявишь о ликвидации своего дурацкого кружка. Нет, постой! Это было бы глупо. Ты переименуешь его. Назовешь кружком научной фантастики. Будете там бредить Арктическим мостом и полетом на Марс.

- Не сделаю этого. Не вижу в Арктическом мосте ничего научно-фантастического. Это реальный проект.

- Молчи! Реальный проект!.. Ты понимаешь, как могут истолковать твою затею с кружком дружбы материков? В какое время живешь?

- Перестань кричать на меня!

- Я не только кричу на тебя, я учу тебя, я кормлю тебя...

- Так не будешь ни учить, ни кормить. Спасибо за все, - и Андрей резко повернулся к двери.

- Подожди, дурак! Скажи спасибо, что я тебя не побил. Ты же меня компрометируешь.

- Не пробуй задержать меня.

- Я разделаюсь с тобой, вот что!.. Подожди... Снова в больницу попадешь... только для умалишенных...

Андрей спокойно вышел из кабинета Степана и почти выбежал из коридора в переднюю.

За его спиной что-то загрохотало. Может быть, Степан что-то бросил вслед Андрею или просто уронил стул на пол.

- Что с тобой, Андрюша? - кинулась к нему на улице Аня. - На тебе лица нет.

Андрей прислонился к забору, закрыл глаза. Он тяжело дышал.

Из дверей вышел Степан Григорьевич и, не обращая внимания на молодых людей, сел в машину.

- В заводоуправление, - приказал он шоферу...

- Пойдем к тебе, мы уложим тебя, Андрюша, - просила Аня.

- Туда? Никогда, - сквозь зубы процедил Андрей.

- Та что ж хлопца неволить? Пойдем до нас. Батька рад будет, предложил Денис...

Степан Григорьевич не мог успокоиться. Он обдумывал, как ему поступить. Нелепая история. Если в райкоме уже знают, то он первый должен внести предложение, резкое, твердокаменное... Ах, Андрей, Андрей! Может быть, попробовать выгородить его? Дурная голова... фантазии... мальчишество... Но разве Степану это простят? Нет, видимо, придется по-другому...

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.

ДВА ЛЬВА

Андрей не вернулся домой ночевать.

На следующий день Степан Григорьевич узнал от Милевского, что в институте назначен доклад студента Корнева о необычайном проекте моста через Северный полюс.

- Поверьте мне, Степан Григорьевич, - с наигранным волнением говорил Милевский, - я ведь не могу молчать, не могу, как инженер!-и он вопросительно заглянул в глаза главному инженеру. - Чтобы опасная организация перестала существовать и никто за нее не нес бы ответственности, надо разоблачить сумасбродную идею, положенную в ее основу. Я считаю это долгом каждого инженера. Не так ли?

Степан Григорьевич смотрел в другую сторону и ничего не ответил Милевскому. Лев Янович вздохнул и, понимающе кивая головой, вышел из кабинета.

Через приемную он прошел с многозначительной миной человека, получившего особое задание.

Степан Григорьевич крупно повздорил с директором Вековым и разнес подвернувшегося ему под руку начальника мартеновского цеха.

Тереза Сергеевна говорила всем, что Степан Григорьевич не жалеет себя, губит на работе...

Совсем больной, он выполняет обещание, данное самому министру...

Светлорецкий индустриальный институт помещался в старинном демидовском доме с толстыми, как в монастырях, стенами и в новом, пристроенном к нему, корпусе со светлыми широкими окнами и стенами в полтора кирпича.

Зимой в новом здании было отчаянно холодно, а в старом жарко. Поэтому в перерыве между лекциями студенты бежали из нового здания в старое погреться, а из старого в новое покурить и хоть немного прийти в себя после "бани".

Едва раздавался звонок - и два потока людей устремлялись навстречу друг другу, сталкиваясь в коридорах, устраивая веселую толчею, в которой каждый студент со смехом пробивался в своем направлении.

Это стало институтской традицией. И даже в сентябре, когда еще не начинали топить и в обоих зданиях была одинаковая температура, студенты в перерыве все равно устраивали свою обязательную толчею.

Но даже старшекурсники и преподаватели не припоминали такой давки в коридорах института, как после доклада студента Корнева о постройке моста в Америку через Северный полюс.

Между скептиками и энтузиастами разгорался жаркий спор, который иногда напоминал потасовку.

- Четыре тысячи километров! Гигантомания какая-то! Нефтепровод такой не уложить, а здесь...

- А трубу в один километр можно построить?

- Ну, можно..,

- Помножь на четыре тысячи. Возьми в помощь счетную линейку.

- Э, брат!

- Что, э?

- А что вы думаете, Никандр Васильевич?

- Что ж, человек значительно раньше начал мечтать о полете, чем полетел...

- Но ведь это не просто мечта... он подсчитал!

- Николай! Не шуми! Имей в виду, английский язык будешь сдавать не в девятой аудитории, а на Клондайке в салуне Кривого Джима. Только не рассчитывай в поезде повторить, не успеешь! Скорость слишком велика.

- А что ты думаешь? Волжские станции строим? Каналы через пустыню прорываем? А трубу утопить не сумеем?

- Вот именно утопить! А ты представляешь, как ее спустить?..

- С якорями он здорово придумал! Получается цепной мост, подвешенный ко дну, перевернутый вниз головой...

- Вот насчет "вниз головой" это верно. Только так и можно такое выдумать!

- А ты выдумаешь? Ты и задания-то у других списываешь.

- Полегче.

- Ты сам не толкайся.

- Товарищи, дайте пройти профессору Гвоздеву.

- Семен Гаврилович! А как вы на это смотрите?

- Простите, товарищи, спешу, спешу. О вас же надо заботиться. А доклада не слышал, ничего сказать не могу. Простите, дайте пройти.

После перерыва первым в прениях выступил инженер завода Милевский.

Студенческая аудитория была накалена. На доклад, оказывается, даже с завода пришли!

Лев Янович, сытый, солидный, некоторое время постоял на кафедре, как бы давая всем на себя посмотреть, потом начал проникновенным голосом:

- Дорогие товарищи, коллеги, друзья! Яне хочу касаться проблемы международных отношений. Мне кажется, что найдутся более компетентные товарищи, партийные или из комсомола, которые дадут всему надлежащую оценку. Я коснусь только технической стороны. Однажды кто-то предложил вздорную идею просверлить Земной шар насквозь, проложить туннель-скважину к антиподам, к американцам, скажем, из Светлорецка куда-нибудь в Сиэтль. По мысли шутника или безумца вагон должен был, все ускоряя движение, падать до центра земли, а потом взлетать до ее поверхности в силу инерции, плавно теряя скорость. Любопытнейший проектик! Только вот автор не догадался создать общество центроземельцев.

- Никто тут такого проекта не предлагает. Ближе к делу! - крикнул кто-то из толпы около дверей.

Милевский поморщился: - Думаю, что проект моста через Северный полюс принадлежит к числу подобных же гримас мозга.

Аудитория зашумела: - Доказательства! Опровергайте по существу!

Все тот же хрипловатый голос показался Милевскому удивительно знакомым.

- С технической точки зрения, - громко начал Милевский, - проект Арктического моста не выдерживает никакой критики. Нарисовать перевернутый цепной мост, может быть, красиво или забавно, но другое дело опустить на дно восемь тысяч якорей на стальных тросах, что практически сделать невозможно. Напомню, что глубины там достигают пяти и более тысяч метров! А сама труба? Советским людям с немалым трудом удалось в свое время высадить героев-полярников на дрейфующие ледяные поля Северного полюса. А здесь нам придется пройти всю трассу по льдам, взрывать их, спускать в полыньи трубы... А как доставить их на Северный полюс? Автор проекта рассуждал тут о пятнадцати миллионах тонн металла. Да ведь это же годовая продукция всей советской металлургии! Значит, все закрыть, все остановить на год и отдать металл для потопления в Ледовитом океане?

- А морской телеграфный кабель по-вашему тоже топят в океане? - снова прервал оратора неизвестный оппонент.

Милевский взглянул было на председательствовавшего студента, но тот, видимо, считал реплики в дискуссии допустимыми.

- А как выправить мост, будь он построен? - раздраженно продолжал Милевский. - Как протянуть его по линеечке, которой пользуется при черчении студент-первокурсник, подающий здесь реплики?

Студенты в дверях расступились, оглянулись. Послышался смех.

Лев Янович был доволен. Ему показалось, что студенты рассмеялись его остроте.

- А вибрация? - повысил он голос. - А подводные течения? Они будут тащить одну часть трубы в одну сторону, а другую - в другую. Жалкая железная соломинка переломится в глубине океана, погубив неисчислимые человеческие труды... А как беззащитно, уязвимо будет подобное сооружение? Я видел за границей американский фильм о строительстве знаменитой Гибралтарской плотины. Помните, одно время на Западе носились с замыслом перегородить Гибралтарский пролив, опустив воду в Средиземном море на двести метров, создать там новые земли, освобожденные отступающим морем, построить грандиозную электростанцию близ Гибралтара.

У двери послышалось возмущенное покашливание. Не глядя в ту сторону, Лев Янович понял, что прерывавший его человек пробирается к выходу, покидая место боя.

- Что же показали американцы в кино? - торжествующе продолжал он. Благосостояние построивших плотину народов? Ничего подобного! Они показали, как легко ее разрушить бомбардировкой. И я видел взлетавшие в небо глыбы бетона, видел прорвавшуюся воду Атлантики, низвергающуюся с двухсотметровой высоты, видел удесятеренную Ниагару, взбесившуюся, неистовую...

- Вот уж Ниагара, так Ниагара! - послышался знакомый голос у двери.

- Я видел ужасающие наводнения, - гремел Лев Янович, - затопление новых портов, полей, сел... Видел извержения вновь проснувшихся из-за этого вулканов. Так же будет и с пресловутым Арктическим мостом. При первом же накале международных отношений туннель будет взорван бомбой или миной, затоплен, безвозвратно уничтожен, и все пятнадцать миллионов тонн металла, миллион тонн стальных канатов, все поезда, пассажиры и обслуживающий персонал, все двадцать миллиардов рублей будут похоронены на дне! Все нелепо, все! Наивно до смешного! Давайте посмеемся. И не будем создавать "орден рыцарей затонувшего туннеля".

Никто не смеялся.

Лев Янович кончил и, печальный, торжественный, сошел с кафедры Большой аудитории. Слушатели молча переглядывались. Коекто улыбался, некоторые осторожно поворачивались к Андрею, который сидел с краю в одном из задних рядов.

И вдруг, как это иногда бывает, Лев Янович вспомнил, чей это был хрипловатый голос. Мурашки пробежали у него по спине. Он посмотрел в угол, откуда слышался голос, но не увидел знакомой фигуры низенького человека с седой головой. Директор Веков, очевидно, ушел.

Веков действительно явился на доклад Андрея. Не дослушав Милевского, возмущенный, он вышел из аудитории. В коридоре столкнулся с профессором Гвоздевым.

- Ба! Кого я вижу! Какая честь нашему институту, Николай Сергеевич! поспешил профессор навстречу Векову.

- Привет, профессор, привет! Зачем вы пускаете к себе в институт всяких Милевских?

- Вход свободный, Николай Сергеевич! Свободный обмен мнениями. Кстати, товарищ Милевский работает не у меня.

- Да, у меня, - зло ответил Веков.Сколько мы таких Милевских слышали, когда первую пятилетку задумали! Только они тогда на иностранных языках заливались, абсурдность наших затей доказывали.

- Совершенно верно, Николай Сергеевич! Индустриализация победила. Но почему же вы уходите? Останьтесь.

- Нет, профессор. С души воротит.

Гвоздев проводил Векова до машины.

...На кафедру поднялся Лев Рубинштейн.

Аня, сидевшая рядом с Андреем, сжала ему руку: - Он заступится... Вот увидишь... Говорят, он трибун! Он ведь наш, в правлении кружка...

Лев Рубинштейн провел рукой по волосам, и они, словно наэлектризованные, встали дыбом. Так поднимается шерсть на загривке у овчарки.

- Как есть лев, - сказал кто-то.

- Товарищи! - воскликнул оратор могучим, неожиданным для его щуплой фигуры голосом.- Мы здесь слышали авторитетную оценку технического существа идеи, доложенной сегодня студенческому научно-техническому обществу. Думаю, что руководители этого общества сделают надлежащий вывод из всего случившегося и впредь будут лучше готовить свои мероприятия. Я не хочу касаться технической стороны проекта, блестяще здесь разгромленного, коснусь только выступления студента Корнева с политической стороны. Куда он хочет строить мост? В какую организацию зовет он студентов и других молодых людей? Где созывает он не согласованные ни с кем собрания? Я со всей комсомольской прямотой отвечу на эти вопросы. Свой мост Корнев хочет строить к буржуям в Америку! Нет, нет, вы не кричите, послушайте!..старался он унять шум.

Аудитория бушевала. Пришлось вмешаться долговязому четверокурснику, занимавшему председательское место. Он поднялся во весь рост, простирая руки. Аудитория, наконец, стихла.

- Он зовет студентов дружить с врагами коммунизма! - продолжал Лев Рубинштейн обличающим голосом. - Создает для этой цели слегка загримированную под технический кружок организацию.

- Надо уметь мечтать! - крикнули из аудитории.

- Он собирает ее, эту организацию, в лесу! - гремел в ответ Рубинштейн. - У студента Корнева, у комсомольца Корнева хранится, как мне известно, - он не откажется - кольцо с бесценным брильянтом, которое подарил ему один американский капиталист. Миллионеры не делают зря дорогих подарков. Не в виде ли аванса за будущую проамериканскую деятельность Корнева отвалил ему американский финансист свой алмаз? Нам следует подумать..

- Стыдно! - крикнули от окна.

- Верно, стыдно, - подхватил Рубинштейн,- стыдно комсомольцу Корневу...

- Нет, комсомольцу Рубинштейну!

- Товарищи, я призываю к дисциплине! Я не поддамся на провокации! Нам следует подумать и о поступке Корнева и о выкриках в его пользу. Нам следует быть принципиальными и бдительными. Нам следует призвать к ответу горе-комсомольца Корнева и разъяснить заблуждающимся, кто он такой, заслуживает ли он их симпатий, принявший "подарок" американского денежного воротилы. Корневский кружок предлагаю считать распущенным, его идею вздорной и не заслуживающей серьезного внимания. Одновременно я ставлю вопрос о пребывании Корнева в комсомоле.

- Это дело комсомольского собрания!

- Я соберу сейчас экстренное заседание комитета комсомола. Корпев, при тебе ли комсомольский билет? Поскольку дело отклонилось в политическую сторону, собрание технического общества предлагаю закрыть!

Ошеломленные студенты не расходились...

Через час на экстренном заседании комсомольского комитета Андрей признал, что получил перстень от американца. Большинством в один голос студент Корпев был исключен из комсомола.

У Андрея сильно разболелась спина. Все заседание он простоял, вытянувшись и запрокинув голову.

Комсомольский билет он отказался отдать, сказав, что знает устав.

- Заносишься? - глядя на его чуть запрокинутую назад голову, сказал Лева Рубинштейн. - Что ж ты думаешь, собрание и райком комсомола по-другому поступят? Не жди!

- Посмотрим, - сказал Андрей. Его побледневшее лицо было покрыто красными пятнами, губы плотно сжаты, даже закушены. Ему трудно было переносить боль в позвоночнике, но сейчас она помогала ему сдерживаться.

Аня и Денис ни о чем не спросили его, когда он вышел из комнаты комитета комсомола, и повели домой.

Степану Григорьевичу через Терезу Сергеевну все стало известно уже через час. Он потребовал машину и поехал в райком партии.

Там он встретился с профессором Гвоздевым.

- Ну как, индустриальный вождь?-встретил его благообразный директор института, безукоризненно одетый, в огромных квадратных очках, чисто бритый, с красивой подкрашенной сединой. - Опять "сам" вызывает? Мало ему вашего металла, давай теперь капусту? - и он хихикнул.

- Вызывает, ибо капусту всем есть нужно, и нашим рабочим и вашим студентам, - осторожно ответил Степан. - Вы как, курсами будете посылать?

- Да вот, сейчас договоримся.

Закурили. Потолковали об охоте и рыбной ловле. И больше ни о чем...

- Ага, пришли! - мрачно встретил Степана и Гвоздева высокий, седеющий секретарь райкома. У него были воспаленные от бессонницы глаза и угрюмые морщины у рта.

Степан Григорьевич понял, что встреча не предвещает ничего хорошего.

Секретарь райкома только что разнес директора лесокомбината за то, что тот не послал людей "на капусту".

Очередь дошла до Степана. Он встал.

- Расскажи-ка, расскажи, товарищ Корнев, что у тебя на душе, - сказал секретарь райкома.

- Прошу прощения, товарищи. Прежде всего как коммунист я должен довести до сведения райкома партии... - Степан вытер пот со лба и остановился задохнувшись.

- Ближе, ближе к делу и покороче, - нетерпеливо стучал карандашом по столу секретарь райкома.

- Я не могу снять с себя ответственности за непартийное... то есть некомсомольское поведение брата моего Андрея, студента Светлорецкого индустриального института.

Секретарь райкома вскинул на Степана усталые глаза.

- Меры, которые я принимал, - продолжал Степан, - оказались малоэффективными... Я полностью признаю свою вину и заверяю партию, что готов положить все силы, чтобы...

Секретарь райкома поморщился: - Слушай, товарищ главный инженер. За студентов у нас коммунист Гвоздев полностью отвечает. А ты ближе к делу и не виляй. По скольку человек ты от каждого цеха выделишь?

Степан Григорьевич немного замялся, вынул бумажку и зачитал график, по которому завод должен был направить рабочих в деревню.

Секретарь райкома внимательно слушал, что-то записывал и кивал головой.

Кончив, Степан Григорьевич наклонился к нему и тихо попросил разрешения остаться после совещайия.

- Некогда сейчас. Видишь, капуста от холода горит.

Профессор Гвоздев сделал из реплики секретаря райкома свои выводы. Если за студентов полностью отвечает коммунист Гвоздев, то...

И он не утвердил зачисления Андрея Корнева в студенты, как получившего на экзамене тройку по математике.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

СТРАНА СЛЕПЫХ

Запущенный и сумрачный лес был всюду одинаков. Он покрывал хребты и склоны старейших в мире гор, делал их мохнатыми и округлыми, похожими на спящих зверей--увальней. И всюду стояли, казалось, одни и те же сосны, внизу голые, мокрые и холодные, растущие вертикально из наклонной земли. Через ветви вверху просвечивало сочащееся дождем небо с низкими тучами, почти задевавшими тревожно шумящие вершины деревьев. У корней было темно и сыро. Время от времени встречались мертвые, давно поваленные стволы, замшелые, трухлявые. Пружинящий ковер из прелых прошлогодних игл сменялся камнями, скользкими, темными...

В лиловой дымке через просветы сосен виднелись синие горы, точно такие же далекие, как и два дня назад... Сколько до них идти? Сто километров? Двести?..

По-осеннему мутные ручьи пересекали лес, и через них все труднее было перебираться по камням или по одному из поваленных деревьев.

Временами лес неожиданно кончался у скалистых обрывов или упирался в отвесные скалы. Приходилось делать крюк, который никуда не вел...

Путник отчаялся найти дорогу или увидеть вдали паровозный дымок узкоколейки... За три дня блужданий по горам он окончательно заблудился. Он попал в места, куда не забирался человек, где не было ни дорог, ни троп. Ничего здесь не было: ни пенька, ни золы от костра, ни зарубки на дереве... Даже лесные знаки не встречались. Видимо, и лесничие никогда не заглядывали сюда...

Человек продолжал брести без цели, неестественно прямой, несгибающийся. Губы его были плотно сжаты, но иногда он шептал: "Будь отчаянья сильнее... будь отчаянья сильнее, и победишь ты, верь, всегда!" Но на "победу" у Андрея оставалось все меньше надежды. За три дня он съел только несколько бутербродов, оказавшихся в кулечке, захваченном для Ани на аэродром. Он так и забыл ей его передать. Последние сутки он уже ничего не ел, промок, продрог, спина отчаянно болела... Он иногда останавливался и со всей силой приваливался позвоночником к сосне, чтобы хоть как-нибудь заглушить боль.

Неужели все так глупо кончится? Конечно, он потерял направление. Мысли его были заняты другим...

Он не хотел возвращаться в Светлорецк, к Степану, к Терезе Сергеевне, к двум Львам, к профессору Гвоздеву... Он хотел попасть в Москву, вскочив в вагон узкоколейки на крутом подъеме... Но он не нашел этого подъема, отклонился куда-то в сторону и теперь ему даже не найти обратной дороги...

Решение уехать в Москву, где его поймут, где он сможет учиться, пришло сразу, мгновенно, он даже не успел сказать об этом Ане, потому что видел ее в этот момент в окошечке самолета, который отрывался от взлетной дорожки.

Аня улетела. Телеграмма о том, что Иван Семенович лежит в тяжелом состоянии в далекой гостинице на Севере, ждала Аню, когда они с Андреем и Денисом вернулись вечером после заседания комитета комсомола. Во время командировки у Ивана Семеновича случился инфаркт. Трудно было надеяться, что старик выживет, его даже боялись везти в больницу.

Требовался уход. И Аня немедленно отправилась на аэродром.

А когда самолет поднялся в воздух, Андрей решил в Светлорецк не возвращаться. Он считал, что знает окрестности Светлорецка, но не учел, что аэродром был в тридцати с лишним километрах от завода. А о горах за аэродромом он и представления не имел. Теперь он очутился в неведомых местах...

Отчаяние овладевало Андреем. Силы оставляли его. Неужели здесь в лесу и погибнуть ш проекту моста через Ледовитый океан? Нет, проект не погибнет... Есть Аня, Сурен... и Денис... И все те студенты, которые слушали его доклад... Проект уже нельзя забыть! Это сейчас кажется, что он не нужен, а будет время и даже Степан... Ведь он живет в стране, где возможны чудеса! И все будет сделано без Андрея? Нет, этого не может быть! Андрею нужно выжить, чтобы бороться. В Москве он восстановится в комсомоле через ЦК, министерство переведет его в московский институт, он обнародует свой проект в столице.

Но для этого нужно выбраться...

Глухой лес шумел. Наверное, в нем жили звери, птицы... Но Андрей никого не видел, как будто все вымерло вокруг. И ни один самолет не пролетал над головой... Куда же он попал?

Цепляясь руками за мокрые сосны, скользя ногами по влажной почве, Андрей спускался в долину какой-то речки.

Может быть, это Светлая?

Нет! Совсем не похоже! Очень странная речка, заросшая водорослями... Никогда этого не бывает в горах, где вода быстрая и прозрачная.

Андрей остановился на берегу, с изумлением глядя на зеленую воду. От редких дождевых капель по ней разбегались круги. Но не это привлекало Андрея. На поверхности плавали широкие листья и... кувшинки. Андрей был поражен. Сентябрь на исходе! Как же могли распускаться цветы? Вода же ледяная!..

Он нагнулся, чтобы попробовать воду и... отдернул руку.

Вода была теплая, почти горячая.

"Горячие ключи", - решил Андрей, И вдруг он подумал о рыбе. Голод и инстинкт рыболова подсказали ему, что она должна здесь быть.

Как раз перед своим докладом он с Денисом собирался пойти на рыбалку вверх по Светлой. Мечтали наловить форели. В кармане у Андрея, к счастью, остались леска и крючки.

Теперь можно бороться за жизнь! Андрей знал, где добыть наживку. В трухлявых стволах он нашел личинок, отломил ветку и сделал из нее корявое удилище.

И вот приманка на крючке закинута между листьями кувшинок.

Пузырьки воздуха, всплывавшие на поверхность, говорили о том, что рыба здесь есть, есть! Только в чем же ее сварить? Да можно закоптить на костре - спички в кармане!

И Андрей уже чувствовал вкус нежного копченого мяса. Рот наполнялся слюной, чувство голода подступало к груди, трудно было дышать... А может быть, Андрей задерживал дыхание, глядя на самодельный поплавок?..

Но рыба не клевала...

Андрей перешел на другое место. Здесь вода была прозрачнее, он видел у дна и свой крючок с наживкой и проплывающих мимо нее равнодушных рыб.

"Что они, слепые, что ли?" - подумал он с раздражением. С рыбной ловлей ничего не получилось.

А рыбы плавали у самого берега, к ним можно было протянуть с камня руку.

Андрей забрался на камень, посмеиваясь над собой, - но ведь ловит же медведь рыбу и опустил руку в воду.

Рыбы не увидели его руки, не ринулись стайкой в сторону. Более того! Неведомо почему, но они не почувствовали руку человека своей "боковой линией", этой естественной радиолокацией, которой снабдила рыб природа. Они не ощутили опасности, и Андрей схватил одну из них и торжествующе поднял над головой.

- Будь отчаянья сильнее!

Он стал рассматривать рыбу. "Действительно, странные глаза. Может быть, она и впрямь не видит?" Но Андрей не знал, как определить - зрячая рыба или нет?

Он стал разводить костер, предварительно поймав еще трех "слепых" рыб, слепых, потому что чем иным, кроме атрофии зрительных нервов и нервов боковой линии, можно- было объяснить странное поведение рыб?

Не успел он как следует закоптить своих рыб, как услышал над головой характерный свистящий звук, какой издают в полете утки.

Изумлению его не было границ. Уткам давно пора улетать на юг!

Он запрокинул голову. Снова звук... Над берегом снижалась в заросли утка. Андрей не смог бы объяснить почему, но ему показалось, что утка летит как-то странно...

Съев недокопченых рыб, Андрей направился к зарослям неестественно высокой травы у берега. Он никогда не встречал в окрестностях Светлорецка ничего подобного.

Надо было забираться в речку. Андрей разделся, снял корсет и сложил одежду на камне, потом с наслаждением опустился в теплую воду. Хотелось отогреться за все три дня скитаний!

Потом Андрей вооружился палкой, которой собирался убить утку, и стал подкрадываться к зарослям.

Над его головой снова просвистели крылья птицы, и утка опустилась на воду прямо перед ним.

Андрей замер... Это было уж совсем невероятно.

"Птицы всегда так осторожны, все видят! Неужели и утки здесь слепые, как же они летают?.. Но ведь она не видит меня! Не видит!.. Хоть бей ее палкой!".

Но Андрей, сам не зная почему, не ударил утку. Она доверчиво плыла прямо на него, стоявшего по пояс в теплой воде.

Андрей не шевелился. Утка подплыла и ткнулась носом ему прямо в грудь... и тотчас затрепыхалась, забила крыльями и лапами, но Андрей уже крепко держал ее в руках.

Он смотрел на ее стеклянные, мутные глаза. Зрачки птицы не меняли своего положения, в них не отражалось ничего...

Птица была слепа.

И вдруг Андрею стало не по себе, оттого что он находится в подозрительно теплой воде, в которой живут слепые рыбы и в которую ныряют слепые утки.

Держа в руках добычу, он выбрался на пологий берег и одним духом добежал до камня с одеждой.

Невольно он закрывал и открывал глаза, проверяя, не слабеет ли его зрение? Нет, кажется, все в порядке...

Но то, что он увидел в следующий миг, заставило его замереть с уткой в руке, мокрого, не успевшего одеться. Впору было снова броситься в страшную, лишающую зрения воду...

Между сосен, проламываясь сквозь кусты, неуклюже переваливался медведь, бурый, с подпалиной. Он понюхал дерево, повернулся в сторону Андрея и тревожно потянул носом воздух.

Андрей вошел в воду.

Медведь двинулся к нему.

Андрею стало страшно... Вдруг он вспомнил, как иногда отпугивают косолапого и, собрав всю силу легких, крикнул громко и звонко.

Медведь остановился, прижав уши. Еще раз втянул носом воздух и вдруг, повернувшись, в панике помчался в лес. Андрей видел, как сразмаху налетел он на дерево, отскочил в сторону, бросился вперед и снова наткнулся на сосну.

Он тоже был слеп!

Дрожащими руками Андрей натягивал на себя одежду. Ему было еще страшнее, чем в тот миг, когда он увидел медведя.

Страна слепых!

Когда-то он читал рассказ Уэллса о стране слепых. Там все были слепы из-за какой-то особенности местности... Это была фантастика, а то, что окружало его, было действительностью, страна слепых существовала в глухом Mecтe Урала в век... современной техники, в дни, когда Андрей Корнев предложил свой проект Арктического моста. И его идея показалась ему куда менее фантастической, чем то, что окружало его сейчас наяву.

Вода, которая поражает зрительные, а может быть, и другие нервы!

Радиоактивность! Необыкновенная природная радиоактивность, породившая "страну слепых"! Признак залегания поблизости радиоактивных руд невиданной мощи!.. Мечта геологов, ищущих уран... Так вот в чем разгадка!

Еще один подарок человеку от уральской Хозяйки медной горы!..

Андрей уже не думал о себе, он думал только о своем открытии.

И вдруг далеко раздался выстрел. Звук отчетливо донесся по реке.

От неожиданности Андрей опустился на землю. Потом вскочил и, держа в руках утку, побежал вдоль реки. Теперь речь шла не только о спасении Андрея, - надо было сейчас же дать знать геологам! Сейчас же!

Выстрел повторился.

Это не так уж далеко! Но ноги отказывали,усталость последних дней... Пришлось сесть...

"А если человек уйдет?" И Андрей снова вскочил, побежал, задыхаясь, горбясь на ходу, неуклюже размахивая руками.

Наконец, обессиленный, он опустился на землю. И вдруг услышал топот. Подняв голову, он увидел ехавшего по берегу всадника.

Андрей вскочил и крикнул звонко, радостно, призывно.

Но всадник и так видел его, он скакал к нему.

Судя по посадке, это был старый кавалерист.

На голове его была кубанка, на плечах - старая кавалерийская шинель без погон, за спиной - двустволка, В нескольких шагах от Андрея незнакомец осадил коня и, улыбаясь, соскочил на землю.

- Вон где... нашелся! - сказал он, идя к Андрею с протянутой рукой.-А я крик твои услышал. Стрелять стал.

Андрей бросил утку и обеими руками вцепился в большую жесткую руку: Да медведя я пугнул... слепого...

- Слепого, говоришь?

- Да я тут сам, как слепой, заблудился. Неужели вы меня искали?

- Не я один. Много нас прочесывают лес в поисках пропавшего комсомольца.

Андрей опустил голову.

- Бывшего комсомольца, - поправил он.

- Почему же бывшего, товарищ Корнев? А говорят, ты на устав ссылался. Ведь на комсомольский учет в институте ты еще не вставал. Исключать тебя комитет не имел права. Да и собрание, друг мой, тебя бы никогда не исключило.

- Откуда вы все знаете?

- Да уж знаю, такая у меня должность.

Андрей посмотрел на высокого незнакомца.

Решительное лицо с энергичными складками между бровями и у губ, седеющая, коротко остриженная голова, внимательные серые глаза.

И вдруг он сразу узнал секретаря райкома.

- Товарищ Волков! Почему же вы тут, Николай Николаевич?

- Видишь ли, дружок. В Светлорецке потерялся комсомолец, да не простой комсомолец, а с выдумкой... Коммунисты и комсомольцы взялись искать его... Поделили на карте участки...

- И вы тоже? Ведь вы...

- Хочешь сказать, что я руководитель? Конечно, руководителю не следует делать что-либо вместо других... но за одним исключением.

- Каким?

- Когда дело связано с риском, опасностью...

- Разве здесь опасно?

Волков поднял с земли утку: - Слепая...

- Да. Я тут ничего не понимаю. Здесь все слепые: рыбы, утки и даже медведь.

- Даже медведь? Надо будет сообщить академику.

- Обязательно. Геологу!

- Почему геологу? - удивился Волков.

- Потому что... здесь радиоактивная вода... Теплая... В ней особенно много корма для рыб, для уток... Но все они из-за радиоактивной воды слепые... И ведь приспособились к необыкновенным условиям, живут... А это значит, что где-то есть источник радиоактивности. Может быть, здесь бесценные руды!

Секретарь райкома, присевший под деревом и с интересом слушавший Андрея, присвистнул. Он отломил от кустика прут и стал бить им себя по ноге.

- Насчет корма, приспособленности слепых животных; насчет радиоактивности ты, брат, прав... Но насчет руд ошибаешься.

- Что эта за место? И почему вы говорили об опасности?

- Хорошо, что дальше не зашел. Здесь запретная зона, дорогой мой. А радиоактивность тут искусственная. Отходы производства... в хозяйстве академика Овесяна.

- Академика Овесяна? - изумленно переспросил Андрей.

- Знаешь, чем он занимается?

- У него мой друг Сурен Авакян, он мечтает строить атомные электростанции.

- Атомные электростанции... - повторил Волков. - Чуть выше по этой реке ученые открывают тайны атома, а здесь - мир слепых. Тем, кто не слышал никогда о нем, покажется, что его не существует. Его и не должно быть! Люди, покоряющие атом, шли ощупью, не сразу решили все вопросы. Например, с отходами производства... Оттого и появилась страна слепых. Она, если хочешь знать, - предупреждение человечеству. Люди, не желающие мира слепых, не должны быть слепы уже сейчас, слепы к атомной опасности. Иначе атом станет причиной уродства и гибели всего живого. Но на земле живут не только слепые рыбы и утки, живут и зрячие, дальновидные люди, смотрящие вперед. Для них атом станет силой, делающей человека более могучим, богатым, счастливым. Верю, будет так. Впрочем, для этого нам с тобой не следует здесь слишком долго задерживаться, а то и мы начнем приспосабливаться к условиям слепой природы. Садись-ка, брат, позади меня, как мы в гражданку когда-то с теперешним директором Вековым ездили.

- Так вот почему вы выбрали этот участок!

Волков помог Андрею забраться на лошадь и вставил ногу в стремя.

- Куда мы поедем? - спросил Андрей.Мне так не хочется в Светлорецк. Я потому и заблудился, хотел к поезду выбраться.

- Знаю, все знаю. К брату не хочешь. Я с ним уже говорил. Каяться из-за тебя он в райкоме вздумал. Но лес он не прочесывает. На заводе вместо Векова остался. А старик Веков, как и я, искать тебя взялся. Полюбился ты ему из-за Арктического моста.

- Как? И Веков знает?

- Был на собрании в институте и мне рассказал.

Вскочив в седло, Волков медленно поехал вверх по реке.

- К академику поедем, ближе...

- Значит, Веков слышал, как меня разгромили... Так разгромили, что Гвоздев о тройке по математике вспомнил.

- С тройкой дело неприятное. Гвоздев формально прав.

- Поделом мне. Не надо было телефонными звонками пользоваться. Ведь не хотел!.. Поделом. Я работать пойду, учиться заочно стану.

- Что ж... дело верное. Строек сейчас немало намечается. Время для тебя даром не пропадет. А по поводу того, что твой проект разгромили, то знай - новая техническая идея тогда принимается, когда она своевременна. Американцы... Интересные люди, не спорю... Но пока они с нами дружить не научатся, мост к ним не так-то просто построить... Слушай, а о Черном море ты думал?

- Нет.

- Трубу бы твою проложить из Одессы в Батуми... или же из Ялты в Сочи. Пятнадцать минут езды. Крымо-кавказский курорт. Заманчиво. В истории, брат, так бывало: через сто лет о старых идеях вспоминали, когда человечество дорастало до них.

- Тогда я больше ста лет жить буду, - заявил Андрей, крепко вцепившись в костистое, жесткое плечо Волкова.

Волков обернулся, чтобы посмотреть на него, потом остановил коня.

Они уже отъехали от реки, поднялись в гору. Лес стал реже. Ветер разогнал тучи, в небе остались только высокие облака, освещенные невидимым солнцем.

- Сто лет! А это хорошо, что ты вперед на сто лет жить хочешь.