Когда наутро после веселья с Эллен и боссом я явился в редакцию,голова моя трещала и во рту было ощущение нечищеного зверинца.

Меня вызвал Малыш.

Он был бодр, энергичен, подвижен, и его не сонные сегодня глаза смотрели насмешливо.

Я пожалел, что не поднял спозаранку дока.

— Хэлло,Рой,- сказал босс.- Четыре дня отпуска- славному парню. Летите со своей шикарной девушкой на Лонг-бич, в Майами или Калифорнию.

— О'кэй,- сказал я.-Мы поедем с Эллен на ферму к отцу.

Босс расхохотался:

— Всякая истинно деловая женщина на ее месте послала бы такую деревенщину, как вы,к отцу на ферму и обратила бы внимание,скажем, на меня. Но мы друзья. Возьмите чек.

Босс был просто очарователен.

Клянусь джином, я не надеялся, что Эллен согласится. Никогда нельзя было сказать наперед, как она поступит. А она свистнула, подмигнула мне: «О'кэй» — и собралась в одну минуту.

Ее аристократический предок,в присутствии которого она была почти чопорной, как классная дама, неодобрительно смотрел на меня из-под великолепных бровей царедворца.

Через полчаса мы переправляли наш автомобиль на пароме, древнейшем из всех суденышек, когда-либо плававших по мореподобному Хедсон-риверу. Ноев ковчег, модернизированный двумя тоненькими трубами раннего геологического периода!

Эллен стояла, перегнувшись через перила, и смотрела в воду. Там отражались: небо, облака и след реактивного самолета.

— В чем красота?- сказала она, может быть, мне, а может быть, себе…

Я благоразумно промолчал.

— Почему красиво небо? Почему красива вода? Почему вообще красив простор? Вы не думали об этом, Рой? Почему женскую красоту осмеливаются измерять с портновским сантиметром в руках? Вероятно, красиво то, что неизмеримо и недосягаемо… Совершенной красоты, как и полного счастья, нельзя достигнуть.

Я посмотрел на Эллен и подумал, что если стоишь рядом с Эллен Сэхевс, то расстояние до совершенства и умопомрачительного счастья, пожалуй,измеряется дюймами. Я постарался высказать эту сверкающую мысль пояснее, но Эллен не рассмеялась.Она была в мечтательном настроении.Предложить ей выпить стаканчик в такую минуту было рискованно.

А потом мы мчались по бетонному шоссе. У меня был открытый кар. Эллен пожелала наклонить лобовое стекло, чтобы ветер завладел ее волосами. Он сделал это с ветреной бесцеремонностью, о чем я с приличествующей ревностью счел необходимым заметить, но она опять не рассмеялась.

— Послушайте, Рой. Вам не кажется, что эти скучные плакаты с рекламой «Кока-кола», сигарет «Кэмел» и зубной пасты «Жемчуг» оскорбляют природу?

— Я не думал, мэм, что природа способна оскорбиться, как старая леди.

— Эх, Рой! Неужели вы парень только за стойкой!

Решительно мне сегодня не везло. А она продолжала:

— Иногда я завидую индейцам из резерваций, живущим в вигвамах.

— Там нет газа, ванн и клозетов.

— Молчите. Я хотела бы сейчас скакать верхом на мустанге, а не кататься по этой застывшей блевотине бетономешалок.

Бррр! Вот такой она была всегда! Хоть кого словом перешибет!

Я сказал, что мы будем проезжать мимо одной индейской резервации. Можно сделать небольшой крюк.

Навстречу летели бензозаправочные станции крикливых раскрасок ненавидящих друг друга фирм.Парни в форменных комбинезонах по обязанности переругивались с конкурентами через дорогу и тщетно зазывали проезжих.

Наконец мы увидели на обочине индейцев. Некрасивые, широкоскулые женщины с жидкими черными волосами и высохшими бурыми лицами- красной ведь была только краска военных походов!- сидели чинно в ряд прямо на земле и торговали экзотической дрянью.

Эллен велела остановиться, купила на восемь долларов сувенирного хлама, напоминавшего о былой благородной дикости краснокожих,- нож для снимания скальпов и тамагавк (несомненно, Рипплайн-стил-корпорейшн!), туфли с мягкой подошвой ручной работы, орлиное перо — и сетовала, что нет головного убора вождя. В вонючую резервацию мы, к счастью, не пошли и отправились дальше.

Вечером мы ехали уже по родным мне местам.

Черт возьми! Вдруг забывается все, что налипло на тебя в городе! Когда вокруг такой воздух, даже не хочется виски.

У невысокой скалы с косыми слоями, срез которых огибала дорога, я узнал любимое место мальчишеских походов и почувствовал, что от ветра у меня слезятся-таки глаза.

Перед нами зеленым морем простирались поля кукурузы.Вот оно, благосостояние свободного мира, оплот американского образа жизни, изобилие, откормленный скот, молоко, масло, консервы, мука, экспорт, текущие счета и поджаренные початки, которые я так любил в детстве…

А когда мы спустились к берегу зеленого моря, то оказалось, что нам предстоит нырнуть в него. Кукуруза поднималась стенами, почти смыкавшимися у нас над головой.

Эллен совсем притихла, стала маленькой, ручной… Я даже погладил ее локоть. Она улыбнулась.

Я тотчас остановил машину, и мы, взявшись за руки, углубились в кукурузные джунгли. Она боязливо прижималась ко мне. Я взял с собой купленный тамагавк, готовый защищать ее от леопардов, аллигаторов и анаконд.

Небо закрывалось облаками из спелых кукурузных початков. Как, наверное, радуется, глядя на них, отец!

В городе я всегда знал, что делать, а здесь был робким простофилей и только боялся выпустить ее пальцы… Когда Эллен присела на землю, окруженная могучими стеблями, я прилег около нее.

Она была грустна и, быть может, не замечала меня,

— Рой, хотели бы вы жить в другой стране?

— Нет,- признался я.

— Даже если бы я позвала вас?

— С вами хоть в Антарктиде,в пучине Тускарроры, на Луне, в Подмосковье или на Марсе.

Она наклонилась и спутала свои волосы с моими.

Я был подлинным олухом и только дрожал.

М Э-ээ! Целуются, целуются! Э-ээ! Как не стыдно! Голубочки, любовники, кошки на крыше!

Я порывисто обернулся на крик. Черт возьми! Это был веснушчатый парнишка лет одиннадцати, с бандитской рожей, чумазый, перепачканный машинным маслом или сапожной ваксой.

— Э-ээ! Как не стыдно! Ээ-э! — прыгал он на одной ноге.

Осел! Мне действительно было стыдно, что он неправ… Я замахнулся на него тамагавком. Эллен перехватила мою руку.

Тут я узнал своего племянника Тома, а он меня.

— Дядя Рой! Я не знал, что это вы, право не знал. Как вы поживаете, дядя Рой, и вы, леди?

Он мгновенно стал воплощением изысканной вежливости и даже шаркнул ножкой, хоть стоял отнюдь не на паркете.

Эллен,улыбающаяся, поднялась, подошла к мальчишке и потрепала его рыжие волосы. Я дал ему приветственного щелчка. Все вместе мы вышли на дорогу.

Около моего кара стоял трактор на резиновом ходу с прицепом, нагруженным початками.

— Ой, дедушка от радости подскочит выше кукурузы!- трещал сорванец.- Сейчас такая жаркая работа. Приходится шпарить. Очень надо помочь. Ведь вы поможете, не правда ли, дядя Рой?

— Это даже интересно, Рой! А почему бы не помочь? Прибавится впечатлений,- решила Эллен, стряхивая платье от былинок.

Парнишка забрался на свой трактор.

— Уже вечер,- заметил я.- Ты едешь в последний раз на ферму?

— Что вы,дядя Рой! Дедушку и папу не утянешь дотемна даже «Катерпиллером». Мне придется тащиться еще раз или два. Мы сегодня нажариваем с четырех часов утра. Мама и бабушка скачут дома, как ковбои.

— Молодец!- сказал я.- Можешь считать за мной еще щелчок. Слезай.

Я сел на трактор. Эллен взяла мальчика к себе и доверила ему руль.

— У нас никогда не было такой шикарной машины!- восхищался паренек.

Они уехали вперед. Я тащился с прицепом.

Наконец знакомый поворот. Вот и здания фермы! Ого! Отец выстроил-таки задуманный им механический ток. Да, я знаю, он не мог не сделать этого. Он только потому еще и держится в неравной борьбе с сельскохозяйственной компанией, что до предела механизирует свое маленькое хозяйство.

Мама бежала ко мне по дороге.

Я остановил трактор и тоже побежал к ней.

Она запыхалась, сняла очки в вычурной оправе, которые я прислал ей из Нью-Йорка, сразу стала родной, знакомой, только уж очень морщинистой и сухой, костлявенькой, когда я ее сжимал в объятиях.

Мы вместе пошли по дороге. Навстречу вприпрыжку несся Том, чтобы привести оставленный мной трактор.

Мать утерла платком глаза.

— Вот даже ребенку нет отдыха,- вздохнула она.

— Ничего, ма, мы приехали с Эллен на несколько дней и поможем в уборке.

— Ой, как же можно! Она такая леди! У нее богатые родители?

— У нее богатая родословная, не хуже, чем у знаменитого скакуна. Она сама предложила мне помочь вам.

Пока Эллен переодевалась, а мать хлопотала по хозяйству, мы с Томом и сухопарой сестрицей Джен разгрузили прицеп.

Вышла Эллен, совершенно прелестная в мальчишеском комбинезоне, в платочке, завязанном под подбородком «а ля рюсс».

Я тоже успел надеть комбинезон,отцовский, перепачканный, и выглядел героем пролетариата.

Маскарад нам пригодился. Отца и зятя мы застали за починкой кукурузного комбайна. Наскоро поздоровавшись, я полез под машину с гаечными ключами. Эллен, стоя на коленях, подавала мне инструмент.

Когда я вылез, отец шепнул, что зто хорошо, что она не боится работы.

Он был все такой же, отец, в мятой старой фетровой шляпе, в затасканном пиджаке, покрытом масляными пятнами, рыхлый, неподвижный, совсем седой, с кирпичным обветренным и унылым лицом.

Стало совсем темно. Я освещал дорогу фарами. Мы с отцом примостились на тракторе вдвоем.Эллен и Том ехали на прицепе и пели веселые песни. Старательный зять, отец Тома, вел сзади комбайн.

— Очень плохо, сынок,- говорил отец,- С одной стороны, душит банк. Я же не мог обойтись без ссуды. Надо было построить ток, купить этот комбайн. Хотел подешевле,а он портится… С другой стороны,эти оптовые цены. Их опять снизили на четыре с половиной процента.Эх,если бы объединиться всем оставшимся фермерам и самим сбывать кукурузу!.Ведь подумать только, сколько мы теряем! Да, мало нас осталось, еще не разорившихся… и каждый смотрит в сторону… Как тут выдержать? Спасибо, хоть ты немного долларов присылаешь… Рассчитываешь хорошо заработать? Так, сынок? Храни тебя бог, дорогой Рой! А у меня концы с концами не сходятся. Разве я могу нанять работника? Я бы сразу разорился. Ты правда, сможешь помочь в эти дни? Тогда я, пожалуй, выскочу…

Поздно вечером все собрались у стола. Том так и уснул, уронив рыжую голову рядом с тарелкой и не выпустив вилки из рук.Отец важно восседал в старинном, прадедовском кресле,тщательно ремонтируемом всеми поколениями,и просматривал газеты. Мать умилялась, глядя на Эллен, которая, не поднимая головы, штопала рваные носки, буквально отнятые у матери. Я смотрел на нее и удивлялся. Джен вздыхала, разглядывая ее костюм, прическу туфли и профиль. Зять старательно таращил осоловевшие от усталости глаза и не уходил из уважения к гостям.

— Что это вы тут пишете,сынок? Зачем вам опять понадобилась холодная война? Что вы хотите заморозить?

— Хотя бы священное статус-кво,- неохотно отозвался я.

— Я не понимаю вашей латыни, но если африканцы не хотят нас, то нечего им грозить… натравлять их друг на друга… да еще и подсовывать одной стороне ядерную бомбу…Мало нам руанского взрыва?Или нужен еще какой-нибудь чикагский взрыв?

— Чепуха! Америка будет в стороне, она здесь ни при чем. Африканцы могут взрывать свою Африку хоть ко всем чертям.

— Постой, но ведь ты собираешься туда?

— Что ж делать, па, журналисту нужны впечатления.

И тут мать залилась слезами:

— Ты погибнешь там, мой мальчик!…

— Вот-вот! Хорошо бы все американские матери поплакали… заблаговременно,- ворчал отец.

Ну что я мог объяснить ему, этому простаку! Разве он в состоянии уяснить, что ядерное оружие послано нам богом как оружие, справедливости, которым можно сдержать наступление коммунизма на свободный мир. Он ответит, что все это давно читал, и упрямо качнет головой.

Эллен ночевала в комнатушке Тома, которого Джен взяла к себе. Ночью дверь комнатушки оказалась запертой. Пристыженный, я пошел спать на улицу под гигантским старым вязом, ветви которого в свое время облазил.

На рассвете отец поднял меня. Эллен была уже готова, снова мальчишески прелестная, в платочке, с опущенными, чуть лукавыми глазами.

Мы проработали три дня,три счастливейших дня моей жизни.Я даже полюбил эти семейные вечера с хлопотами матери, с открытым ртом Тома, с искрящейся, завистью Джен, вялой тупостью зятя и воркотней ничего не понимающего в политике отца, зудящего об оптовых ценах, ссудах, процентах, удобрениях, конкурирующей компании… Что-то чистое, патриархальное, бесконечно уютное и честное было во всем этом!…

А Эллен! Я готов был стать фермером, всю жизнь забрасывать механической швырялкой размельченную кукурузную массу в башню для силосования,лишь бы мне помогала совсем новая, удивительная Эллен. А как она разговаривала со старшими!Почтительно, не поднимая глаз, всегда занятая какой-нибудь работой. Или она превосходная актриса, решившая поозорничать, или сокровище!

Отец и мать, даже вечно раздраженная Джен- все были без ума от нее. Отец подмигнул мне и сказал,что к моему возвращению из Африки приторгует для меня соседнюю ферму. Бедняга Картер совсем разорился, все идет с молотка, можно будет купить хозяйство за бесценок.

В последний вечер Эллен, отвечая на расспросы отца, рассказывала о себе. Да,она кончает сейчас колледж. Теперь модны точные науки. Может быть, станет преподавать их или устроится на другую работу.

Отец вздыхал и подмигивал мне.

— Работа, работа. На ферме ее хоть отбавляй!

Родители ее давно умерли,она их не помнит, продолжала Эллен. Старый мистер Сэхевс воспитывал ее и хочет от нее очень многого. Она еще знает языки. Может быть, это тоже пригодится.

— Вот Тома обучите!- смеялся старик.- Он будет водить по ферме иностранных туристов и показывать им, как надо хозяйствовать.

Эллен сказала, что в последний вечер хочет погулять.

Мы пошли с ней в гору к лесу.Перед нами была уходящая в небо тень, за нами — лунное море равнины.

— Слушайте, Рой. Я хочу проверить вас. Возьмите апельсин.

— Вам очистить его?

— Нет.В состоянии вы положить его себе на шляпу?Я отойду на двадцать шагов. Не бойтесь, я не промахнусь.

— Из чего? — посмеялся я.

Но она достала из сумочки настоящий револьвер. Я только развел руками.

— Если вам хочется продырявить мою голову, то пожалуйста. Но я рискую не из смелости, а будучи уверен, что при лунном свете вам и в голову мне не попасть, пусть она даже распухнет от изумления.

Эллен рассмеялась, отняла у меня апельсин, высоко подбросила в воздух и выстрелила в него.

Апельсин упал шагах в десяти. Она подбежала к нему, подняла и бросила мне. Я хотел поймать на лету, но промахнулся. Апельсин покатился под гору, я едва догнал его.

Черт возьми! Он был прострелен…

— Теперь слушайте, Рой.Я попробовала этой жвачки… Но я предназначена для другого.Может быть, лучше было бы положить апельсин вам на голову и выстрелить чуть ниже цели.По крайней мере мне не нужно было бы сейчас мучиться…

— Конечно, я безоружен, мисс гангстер…

— Я не шучу. Мне больно. Я позвала вас проститься со мной.

— Разве мы не едем утром вместе?

— Нет, Вы проводите меня сейчас до железнодорожной станции. Я уже посмотрела расписание. Проводите… навсегда…

Я не хотел верить ушам. Я не знал, что она умеет плакать.

Она не позволила будить стариков. Мы ушли на станцию, крадучись, пешком, без автомобиля.

Я все никак не мог привыкнуть к ее причудам и уверял себя, что все обойдется. Ведь мы уже прощались раз в Нью-Йорке…

На перроне заштатного полустанка, где на каждого пассажира смотрят открыв рот, мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, и молчали.

У меня вдруг горько защемило сердце, захотелось своей фермы, жены с прелестной мальчишеской фигуркой,дедовского кресла. Я отогнал от себя глупые видения. Что ж, мы снова увидимся в Нью-Йорке!… Я так сказал ей.

— Вы ничего не поняли, милый Рой, Мы никогда больше не увидимся.

Мне стало не по себе.

— Нет, нет… не потому…- добавила она быстро.- Вы милый, родной… Но так надо… Это уже не зависит от меня… Какое страшное слово никогда…

С грохотом подошел поезд и тотчас двинулся.

Ее уже со мной не было. Я ощущал только вкус поцелуя на губах и легкий ее аромат…

Я побежал вслед за поездом, остановился у стрелки и заплакал.