Фантастический рассказ
1. Пылающие кисти
Солнце нещадно палило.
Я шел к лесу. Густая зеленая стена манила прохладой.
Голова кружилась от медвяных запахов. В хлебах, колыхавшихся вокруг, маячили васильки.
Лес был смешанный. Ели тянули вниз мохнатые лапы, заботливо прикрывая себя до самой земли. Рядом будто беззвучно тряслись в неуемном хохоте жизнерадостные и легкомысленные осины. А поодаль, казалось, хмуро и отчужденно размышляли о чем-то дубы.
По сторонам дороги то появлялись, то пропадали березки, словно девушки в белых платьях играли в прятки. Синеокие, светлокосые, смешливые… Возьмут за руку и утащат в свой хоровод, чтобы снова стал молодым…
Великий Гете семидесяти четырех лет создал знаменитую «Марианбадскую элегию» — тайную песню о своей любви к девятнадцатилетней Ульрике, легкой, восторженной, белокурой…
И тут я увидел… другую девятнадцатилетнюю!..
Профиль — как на древней камее! Тяжелый узел волос на затылке вороненой сталью блестит на солнце. Стрельчатые ресницы устремлены туда же, куда и внимательный взгляд.
Я опешил. Остановился.
Можно понять Фауста, продавшего за молодость душу дьяволу! Не о себе ли думал Гете, создавая своего бессмертного доктора? Спустя семь лет после нежной и горькой, как запах черемухи, вспышки чувств к кроткой девушке!
Девушка сидела перед мольбертом.
Оглянулась и вовсе не кротко, а насмешливо взглянула на меня.
Должно быть, лицо мое было удивленным, когда я рассматривал изображение на холсте.
Прохладный лес только что манил меня густой зеленой тенью, а здесь он… пылал!
Огненный смерч перелетал с дерева на дерево. Высокие стволы взвивались факелами. Дым стелился по земле, и сквозь него просвечивали злые языки пламени, подкрадываясь по иссохшей траве к очередной зеленой жертве.
— Что это? — изумленно спросил я, забыв «закон гор» и все слова приветствия.
— Стихия! — ответила художница, пожав обнаженными скульптурными плечами. И вытерла кисточку тряпкой.
— Простите, — начал я. — Понимаю, непосвященным полработы не показывают. Но может быть, вы сделаете для меня исключение? — И я назвал себя.
Она улыбнулась.
— Фантаст должен понять меня.
— В чем?
— В желании увидеть то, чего нет.
— В игре воображения?
— Если хотите. Кстати, это уже не половина работы. Это — законченный этюд.
— Законченный? Он никогда не будет закончен! — запротестовал я. — Деревья горят! Я слышу их треск. Ваш холст говорит! Кричит!
— В самом деле?
— Клянусь самой фантазией!
— В таком случае он ваш.
— Что?!
— Я дарю вам холст. У меня на родине принято дарить гостю то, что ему понравилось.
— Я ваш гость?
— Конечно. Это мой дом! Здесь все мое: лес, поле, воздух! И вы пришли ко мне. А я, Тамара Неидзе из Тбилиси, студентка. И я приду к вам, чтобы узнать, что расскажет вам мой холст. Приду, если позволите, с ребятами, которым обязана тем, что написала на холсте. Я познакомилась с ними тоже на этюдах в лесу, но далеко отсюда. Идет?
Она говорила с очаровательным кавказским акцентом, выделяя отдельные слова и тем придавая им весомость. Мне ничего не оставалось делать, как принять княжеский дар.
— Спасибо, княжна! Да пылает ваш талант, как этот изображенный вами пожар!
И я двинулся дальше по лесу с удивительным подарком в руках.
Медвяные запахи или что-то еще окончательно вскружили мне голову. Ну как не понять Гете?
Правда, придется за все это платить. К счастью, не дьяволу, а моей будущей гостье, платить рассказом о ее поразительном холсте.
Придет ли она одна? Или со знакомыми, как обещала?
И вот я сижу перед натянутым на раму полотном. Мне кажется, что от него пышет жаром. До боли жаль горящие деревья. И я как-то бессознательно поставил рядом ведро с водой. Хотелось даже окатиться с головы до ног!
Кто не вглядывался зачарованно в живое пламя костра? Для меня на картине огонь, перелетавший с дерева на дерево, был таким же живым, жадным, жгучим. И попадавшие в его раскаленные лапы стволы извивались, как от боли, корчились, загорались с треском, с пальбой, рассыпая снопы искр, от каждой из них вспыхивал новый язычок пламени, разбухал, наливался алой краской и превращался в ревущий факел с черной дымящейся шапкой.
И все это шипело, стонало, грохотало, сливаясь в море огня. А перед тем…
2. Хромой
Хромой начал свой путь наверняка в десяти километрах ниже Хабаровского моста через Амур, близ устья полугорной речки Тунгуски. (Не путать с Подкаменной Тунгуской, впадающей в Енисей.)
Он начал свой путь там, где у села Ново-Каменка высится базальтовый холм — «Пагода Дьявола». Черная борода «Каменного Пришельца» из дальних мест свисала, извиваясь окаменевшими прядями, и была для него указанным еще в Майами ориентиром.
Перед засухой последний дождь в тайге застал Хромого именно у камнепада, превратившегося на час в черный кипящий «смолопад», ниспадающий с крыши Пагоды.
Неспешной походкой опытного искателя женьшеня отправился Хромой на север, уклоняясь к востоку. Если бы кто-нибудь заглянул в его котомку с двойным дном, то удивился бы при виде человекоподобных корней целебного растения, поскольку до их изумрудных зарослей было еще далековато.
Велика слава банчуя, велико суеверное преклонение перед ним. Хромой, конечно, прекрасно знал, что лишь после того, как в изумрудной зелени на смену ароматным цветам появятся сплюснутые с бороздкой в центре темно-красные почечки-ягоды, можно выкапывать корень.
Однако не встретилось на пути странного искателя женьшеня изумрудной зелени, зато попались дикие, долго цветущие золотистые пуговки пижмы, похожие на маленькие солнцелюбивые подсолнухи. Встретились и прямые высокие деревья с бархатной корой. Через ажурную крону на высоте семиэтажного дома виднелись летящие в небе облака, а о бархат коры было приятно потереться щекой.
Хромой все знал об этом дереве, даже предание, что оно расцвело когда-то в саду рыбака, чтобы принести черный жемчуг, который тот тщетно искал на дне моря, чтобы его отваром вылечить дочь. Черный жемчуг с дерева спас больную.
Но черный жемчуг может принести владельцу несметное богатство. Больных, готовых все отдать за целительное средство, много, ой как много! Если умело добывать жемчуг и ловко торговать, будешь с большой прибылью! Да и не только черным жемчугом или женьшенем заниматься можно, но и пробкой (растут в тайге и такие деревья).
Есть и целебные травы! Эх! Не раскинулись в тайге плантации «растительного золота», принадлежащие ему, Хромому.
На пути он встречал и сосны-книги, на коре которых неведомыми письменами якобы начертаны судьбы людей. Но едва ли смог прочесть свою судьбу Хромой по изогнутым линиям на тонком, как бумага, слое коры кривых сосен. Не разобраться ему в таинственных знаках, полукружьях, точках, овалах и углах.
Неукротимая сила влекла Хромого вперед. Некогда ему было размышлять о своей горькой судьбе, пусть даже запечатленной здесь злыми духами! О прошлом же он и вспоминать не станет.
Отец, властный бородач с ниспадающим на глаза чубом, происходил из уссурийских казаков. Сулил сыну миллионы с таежных плантаций, посылая его учиться в университет. Грамотный помощник нужен был ему! А сам, подавшись сначала к атаману Семенову, а потом к барону Унгерну, сложил за неправое дело свою чубатую голову.
Но почему за океаном, куда занесло его сына, пал выбор на Хромого?
Нет, не сразу удалось им подобрать подходящего человека: на все готового «собирателя женьшеня». Нужен был изгой, отпрыск белогвардейцев, который не простил красным ни своего изгнания, ни пропавших надежд, безродный и беспринципный. Именно таким и был Хромой. И даже его хромота говорила в его пользу.
Вот его и забросили. И он оказался в тайге, богатства которой он считал отнятыми у него, чьи предки служили еще царю-батюшке, а он служит тем, кто обещал ему вернуть надежду детских лет, обогатить, прославить, отомстить за все! Озлобленный, по-звериному осторожный, он шел вперед не задумываясь. За него все было продумано. У Хромого было припасено в котомке с двойным дном нечто более существенное.
Хромой шел и шел, бездумно, безучастно ко всему окружающему, двигался, как запрограммированный компьютерами в подвале ЦРУ автомат.
И лишь спустя многие недели, изнемогая от жары, пройдя несчетные распадки, обойдя лесистые сопки, стал он вынимать из котомки и бросать в высохшую траву металлические пластинки. Воровски оглядывался и, по-звериному мягко ступая, шел дальше и дальше в таежную глухомань.
Впереди должна была встретиться Великая Просека, пробитая в вековом лесу энтузиастами, стремящимися обжить таежную глушь, проложить через нее стальные полосы пути.
Казалось поначалу, что Хромой шел к этим людям, но, что-то почуяв, круто свернул на восток и зашагал к океану, хоть и было до него еще море лесов.
Стояла редкая для этих мест жара. Иссохшая трава шуршала. Пот застилал прищуренные глаза Хромого. Но он, припадая на левую ногу, все шел и шел, оставляя за собой разбросанные пластины. Силы уже были на исходе, но Хромого гнал теперь помимо чужой злой воли еще и обуревавший его страх.
В давно пройденном им распадке лежала в траве пластинка, по цвету похожая на отстрелянную гильзу. Олень, поведя великолепной рогатой головой, нечаянно наступил на нее и сразу отскочил, почуяв недоброе. Задымилась под копытом сухая трава, а пластинка ожила под жгучими лучами солнца, свернулась и воспламенилась.
Загорелась трава. Легкий ветерок раздул огонь и погнал к ближнему дереву. Дым окутал листву, потом дерево загорелось, сначала у корня, а затем жадные языки взвились к ветвям. Еще миг — и в смолистый факел превратилась нарядная черная береза, какой не встретишь в других местах земного шара.
Крепчал ветер, раздувая пожар. Скоро огненная стена двинулась, гоня прочь перепуганного оленя.
Бушующее пламя губило вековые исполины. Гибли сосны, пахучий кедрач. Огонь приближался к Просеке Молодых, грозя баракам, первым строениям и деревянным мостам новой дороги.
Казалось, ничто не остановит огненного вала и он сметет все, что дерзко возвели здесь люди.
3. «Немыслима зимой гроза»
Дивизия поднялась по тревоге в воздух. И не тихоходные вертолеты, а быстрые самолеты друг за другом вереницей полетели над тайгой, сберегая минуты, секунды…
В одном из них как на подбор сидели тридцать три богатыря и с ними дядька Черномор, то бишь сержант, которого звали Спартаком. Носил он, как и все, тельняшку, форму и берет десантника. Восточный разрез глаз как-то не вязался у него с рельефными чертами лица, доставшимися от отца, механика полярной станции, а потом видного инженера. Мать же его из оленеводческого стана тоже переехала в большой город.
А рядом со Спартаком сидел его друг Остап, маленький, верткий, подвижный, даже озорной. Потому частенько доставались ему наряды вне очереди.
— Эх, траншеекопатель зря не взяли! Другое бы дело было! — вертелся на своем месте Остап. — Я бы подсуетился и на парашюте его спустил прямо в нужную точку.
— Твой канавокопатель от слова «копаться» происходит. А нам время дорого, — возразил Спартак.
— Так и я про то же! Канаву бы пропахать! И на худой конец — полосу. Испокон веков так делали. А тут без всякой техники летим. Вроде нагишом.
— А тельняшки на что? Пока моряки в них, в тельняшках, они во всеоружии.
— Так то моряки! Они на море…
— А у нас — вон она, тайга! — Остап кивнул на иллюминатор. — Мо-оре!.. Как в песне!
И он запел о зеленом море тайги под крылом самолета. Ребята подхватили.
А в переднем салоне самолета шел спор совсем на другом уровне. Знаменитый лесовед профессор Знатьев, огромный, заросший полуседой бородой, с озорными глазами навыкате, стучал по столику тяжеленным кулачищем:
— Продолжаю утверждать, генерал Хренов, что задуманный вами эксперимент — авантюра! Вы легкомысленно пренебрегаете Великим Опытом! Вот так.
Молодой генерал-майор инженерных войск, невысокий, голубоглазый, по сравнению со своим воздушным собеседником казался очень спокойным.
— Позвольте уточнить, — возразил он. — Под Великим Опытом вы имеете в виду традиционные методы тушения лесных пожаров?
— Да, да, да! Традиционные, то есть многократно проверенные, оправдавшие себя! Это противопожарные просеки, канавы, схожие с противотанковыми рвами, наконец, встречные пожары, не оставляющие огненному валу пищи. Бесспорно, тут нужен труд тысяч людей. Потому-то мы и обратились к вам, военным, располагающим людскими резервами. А вы предлагаете какие-то там взрывы. Что это дает? Вы лишь скомпрометируете славное имя героя Великой Отечественной войны генерал-полковника Хренова, командовавшего инженерными войсками при защите Ленинграда. Мы в блокаду вашего деда просто боготворили.
— Аркадий Федорович мне дед лишь по военной специальности, к сожалению. Кстати, всегда славился новаторством.
— И Великим Опытом.
— Позвольте тогда уточнить это понятие с помощью одного сонета.
— Сонета? Так их о любви пишут!
— Не только. Эта форма вмещает любую мысль.
— Извольте, читайте. Но что вы докажете?
Молодой генерал чуть заметно улыбнулся и продекламировал:
— Ну знаете ли! Я усматриваю личный выпад. Извольте иметь в виду, что моя фамилия происходит не от слова «знатность», а от древнерусского «знатье»! Я из лесников вышел. И произносить мою фамилию надо «Знатьев»! А кроме того, это не сонет. Вы уж меня извините! В сонете прехитрая рифмовка, тут что-то не то.
— Вы говорите об архаической форме, а здесь английская рифма, как у Шекспира в его сонетах. А к науке у меня отношение самое уважительное, как и к вам! Разве прогресс возможен без учета прошлого опыта?
— Вот то-то! Нельзя без этого. А вы очертя голову бросаетесь в горящую тайгу, а просек прокладывать не намерены, раз без пил и трелевочных тракторов в путь необдуманно собрались. А взрывы — это из другой оперы.
— Ну это мы увидим. Жаль, но вам придется с самолетами вернуться на базу.
— Да вы что, генерал! Думаете, я полетел с вами слушать сонеты? Дудки! Я прыгну вместе с вами и вашими ребятами, чтобы убедиться в вашей неправоте и успеть принять действенные меры через филиал Академии наук. Рация у вас будет?
— Разумеется. А вы, профессор, позвольте уточнить, с парашютом прыгали?
— Не приходилось.
— Тогда наденете парашют с автоматикой. А то занесет невесть куда. Спускаться будете, как все десантники, в затяжном прыжке. Эхолот даст команду на нужной высоте. Парашют раскроется сам собой. Вот только, может быть, с дерева придется слезать. Сумеете?
— Я, молодой человек, уже говорил вам, что из лесников вышел. Лес люблю и знаю. Мальчишкой гнезда разорял. Позже — изучал. Ученые до преклонных лет сохраняют такие навыки, как, скажем, скалолазание. Деревья — полегче альпинизма.
— Восхищен вами, профессор!
Из кабины пилотов вышел штурман и что-то доложил генералу.
Тот поднялся:
— Сигнал, как условлено!
И стал надевать парашют. Потом помог также облачиться и профессору.
4. Атака
Радиосигнал прозвучал во всех отсеках самолета. Десантники вскочили с мест. Спартак распахнул дверь, и его ребята выстроились за ним в очередь.
В проеме двери виднелось зеленое море тайги, о котором только что пели, подернутое сейчас дымкой не то поднявшегося тумана, не то спустившегося облака. Но это был дым пожарища.
Парашюты с автоматикой. Затяжной прыжок всем знаком. Придется лишь над самыми кронами деревьев поуправлять парашютом. Ну это дело привычное!
Спартак видел неподалеку от себя под удлиненным куполом Остапа, который подмигивал другу, подтягивая стропы, чтобы приземлиться поближе к нему.
Рядом в воздухе летели и генерал Хренов с профессором Знатьевым. Глядя на своего оппонента, совершавшего первый в жизни затяжной прыжок, генерал думал, что и он по существу пошел сегодня в свой первый затяжной прыжок в огонь. Но сколько лет предшествовало тому! Сколько теоретических расчетов, выкладок, учтенных мелочей! Давно Хренов готовился к этому дню. И вот теперь лицом к лицу встречается с огненной стихией. Получится ли все так, как он рассчитал? Удастся ли дерзкий замысел, который должен сберечь стране несчетные гектары сохраненного леса, заменить многотрудные усилия тысяч и тысяч оторванных от своего дела людей?
Генерал опустился на землю между двумя черными березами. В листве третьей барахтался профессор Знатьев. Ему удалось отстегнуть пояс. Оставив парашют «украшением» дерева, старый лесовод довольно проворно спустился на землю.
— Что ж? Будем начинать? — спросил он отдышавшись.
— Уже начали, — отозвался генерал.
5. Бой
Десантники приземлились цепочкой, в том же порядке, как выстраивались у люка самолета, только расстояние между бойцами теперь было больше. Они сразу приступили к делу.
Профессор придирчиво наблюдал за их действиями. Они подбегали к деревьям и надевали на них заранее приготовленные пояса со взрывчаткой, и так расчетливо, чтобы при взрыве дерево валилось не куда придется, а строго по направлению намеченной просеки.
Знатьев хозяйским глазом лесника зорко поглядывал, чтобы не пропустили какое-нибудь дерево, будто это и не он убеждал только что генерала в его неправоте. Впрочем, профессор действительно не был уверен в успехе. Не бывало еще такого. Как это там в сонете? «Немыслима зимой гроза?» Да, но науке известны зимние грозы, известны! Так что… Только не похоже, чтобы удалось здесь устроить нечто небывалое вроде «зимней грозы»!
Знатьев поймал себя на мысли, что допускает возможность удачи, но не с первого раза. И сам сразу утешил себя, что при таежном пожаре времени для повторных попыток нет. Эх, если бы генерал оказался прав!
Десантники в беретах и одних тельняшках мелькали между деревьями, соединяя саперным проводом стволы. Таких отрядов, как у Спартака, высадилось с парашютами великое множество, растянулись они на многие километры. Сколько же деревьев они опоясали? Наверное, тысячи.
Потом разом (по радиокоманде) все отошли в глубь леса, одели куртки, построились.
Старый лесник давно уже приметил здоровенный ствол кедра в три обхвата, к нему и потянул профессора генерал Хренов. Там, оказывается, уже устроили КП, в укрытии сидел связист с рацией. Генерал пригласил Знатьева спуститься в укрытие. Но профессор хотел видеть своими глазами, что произойдет.
И он увидел. Увидел, как беззвучно дрогнули шеренги опоясанных деревьев. Потом прокатился гром «зимней грозы». Зеленые шеренги повалились разом, будто деревянные солдатики под порывом ветра. Падали, цепляясь друг за друга ветвями. И когда вершины их коснулись земли, разом, как поднятые ноги танцовщиц, подскочили стволы. Это сработали взрывчатые пояса.
И сразу все смолкло. Казалось, гром повредил барабанные перепонки.
Лес широкой полосой, словно скошенный единым взмахом исполинской косы, лежал поверженный, образовав широкую просеку.
Просека возникла. Профессор должен был это признать. Но она не преграда огненному валу! Уж это-то старый специалист по лесным пожарам отлично знал. Лежащие на земле деревья горят точно так же, как и стоящие на корню. Их нужно бы теперь оттащить в сторону, а посередине просеки вырыть ров. Тогда это походило бы на дело. Но тракторов и землеройных машин нет!
Над возникшей просекой на бреющем полете пошли самолеты. Они сбрасывали какие-то предметы, похожие на бомбы или мины, но никто не бежал в укрытие. Бойцы подхватывали сброшенные снаряды и закапывали их под стволами поваленных деревьев.
— Иван Степанович! — обратился к ученому Хренов. — Теперь самое опасное — направленные взрывы. Прошу в укрытие. На строительных работах они, как вы знаете, творят чудеса. В мгновение ока насыпают плотины, поворачивают русла рек. А у нас перебросят поваленные стволы к краям просеки и заодно проложат противопожарные траншеи.
Про направленные взрывы профессор слышал немало. Запустив руку в бороду, проворчал:
— А деревья ты ловко уложил, как ветровалом. Только в районе тунгусского взрыва 1908 года такое видел в конце тридцатых годов в экспедиции Кулика. Но там они все лежали веером.
— Взрыв там был ненаправленный. Он произошел над землей на высоте около десяти километров, — заметил генерал.
— Но ведь до сих пор докопаться не могут, что там взорвалось, — ворчал Знатьев.
Спустились в укрытие у могучего кедра. Спартак и другие командиры отвели десантников подальше в лес.
И грянул гром. Заряды взрывались под лежащими стволами попарно: сначала у краев, потом ближе к середине и наконец по оси просеки.
Взрывы следовали один за другим, словно запоздавшие летние грозы разом теперь в неимоверной спешке обрушились на тайгу.
— Зимой надо было, зимой! — крикнул в ухо генералу Знатьев.
— Почему зимой? — удивился генерал. — Ведь пожар-то летний.
— Эх ты! А еще сонеты сочиняешь. А кто про «немыслимые зимние грозы» писал? Ну ладно, кончилось? — все еще ворчливо добавил профессор, выбираясь из укрытия.
А посмотреть было на что!
После того как рванули цепи направленных взрывов, сваленные предварительно деревья взлетели в воздух и вместе с массой земли рухнули на тайгу. Воздух стал черным, непрозрачным. А линии продолжали рваться одна за другой. Новые стволы взлетали в воздух и ударялись о стену оставшихся на корню деревьев. Некоторые из них не выдерживали удара и валились тоже.
Сама же просека, усыпанная черными комьями земли, походила на вспаханное поле со змеистыми траншеями, в которых взрывались заряды направленного действия. Не осталось на черной полосе и пожухлой от жары травы. По обе же стороны просеки стены стоящих на корню деревьев были как бы подперты завалами из штабелей свежесрубленных деревьев.
— Ну, брат, — разглаживая усы, сказал Знатьев, обращаясь к Хренову. — Верно я сказал. Я всегда верно говорю. Разжалуют тебя в лейтенанты. Так и будет.
— Как так? — удивился Хренов.
— Вот чудак! Все ему разжевать надобно! В генерал-лейтенанты разжалуют. Понял?
Хренов улыбнулся:
— Вы же говорили в подполковники.
— Ишь чего захотел! Сразу до деда добраться! Так ведь нет звания генерал-подполковника.
— Мне и лейтенанта хватит, лишь бы огонь остановить, — отшучивался Хренов.
— И ведь без единой пилы, — восхищался профессор. — И топоры не стучали! И трелевочных тракторов не было! Чисто сработано! Только не зазнавайся. Бывает, с первого раза получается, а во второй что-нибудь да помешает.
— Я постараюсь.
— Да уж постарался, вижу. Ты скажи мне, Вася, сколько тебе минут на всю операцию понадобилось.
— По расчету, Иван Степанович, — сорок две. На деле — сорок пять.
— Вот видишь! — назидательно произнес профессор. — А лесорубам с бензопилами, с тракторами и прочей техникой — по плану двадцать два дня. А на деле — весь летний сезон. Вот так.
Разговаривая, профессор и генерал перебрались через ближний завал и вышли на Новую Просеку.
6. Перекур
На противоположной стороне завала собрались десантники вокруг Спартака и Остапа.
— В любом деле изюминка — перекур. Может изменишь слову, закуришь?
— В лесу? Ты что? Очумел? — с деланным ужасом, смеясь глазами, воскликнул Спартак. — Еще пожару наделаешь. Да и спичек нет.
— Ладно. Я подожду, — покорно согласился Остап. — Вот подойдет огонь к просеке, я и прикурю. Сатана огневой, поди, сговорчивей тебя будет.
Дружный хохот покрыл его шутливые слова. А Спартак достал газовую зажигалку и дал другу прикурить:
— Я ж говорю, спичек нет. А вон и генерал наш с гостем места на трибуне занимают.
— Мест хватит. Да и смотреть — одно загляденье! Мудро придумано, — отозвался Остап, показывая рукой на рваные черные траншеи и обугленные пеньки, тянувшиеся редкой щетиной до завалов, где из-за переплетенных веток, припорошенных черной землей, стволов почти и не видно было.
Все сильней и сильней пахло гарью. И вот началось…
Десантники, генерал и профессор, как завороженные, смотрели на появившихся у края леса оленей. Пятнистые, они сливались с таежной зеленью, не решаясь перебраться через древесные завалы. Чуяли близость людей. Но огонь наступал.
Разом, как по команде, на просеку высыпало множество рыжих белок. Быстрыми огоньками перемахнули они через траншеи, взлетели за завал, на котором сидели десантники, и исчезли в плотной зелени.
Но одна из белок отстала, ковыляя и волоча за собой хвост и оставляя на черной земле длинную бороздку.
— Раненая, — сказал Спартак.
— Так я сейчас! Помогу ей мигом! — крикнул Остап и кинулся на Просеку.
Рыжий комочек метнулся в сторону. Но Остап бросился за ним, падая, вытянул руки и умудрился схватить зверька. Но тотчас вскочил, истошно крича. Подранок умчался вслед за сородичами.
Остап же тряс окровавленной правой кистью:
— Укусила безмозглая! Ведь помочь хотел!
Укус был серьезным, кровь текла ручьем. Санинструктор сделал пострадавшему перевязку по всем правилам полевой медицины. Остап же во время перевязки шутливо грозил всему кусачему племени. Ребята подтрунивали над ним, а Спартак мрачно заметил:
— Подвел ты меня. Думал, операция без потерь пройдет, а ты… Осторожным надо быть…
На просеку выскочили зайцы. Раздались улюлюканье и крики:
— Ну, заяц, погоди!
— Остап! Лови!
Зайцы испугались криков, заметались, словно путали следы на черной вспаханной земле, потом помчались все разом, как спущенная со своры стая собак, и исчезли в завалах.
И тогда на просеку выскочили олени. Рогатые самцы, а за ними ланки с оленятами бежали прямо на десантников. Звери обезумели от страха и удушливой гари, наполнявшей воздух. Десантники посторонились, чтобы дать стаду пройти. Изящно перескочив барьер из поваленных стволов, пятнистые животные слились с таежной зеленью.
Немного в стороне через просеку ковылял мишка в опаленной местами шубе.
— Михайло Иванович! Милости просим! — кричал Остап.
— Уймись ты, подранок, — цыкнул на него Спартак.
Но Остап заорал еще громче:
— Хлопцы, зырьте! Наш, в тельняшке!
— Тише ты, дурило! Это же властелин тайги!
— Иди, бери голыми руками, как бельчонка, — слышалось с разных сторон.
— Его нельзя. Он в Красную книгу записан. Уссурийский тигр, — отозвался Спартак.
Могучий зверь легко перескочил через завал, вильнув полосатым хвостом, и вышел на Просеку, осторожно, по-кошачьи грациозно ставя лапы на черную землю, словно боясь их запачкать. Величественно продефилировал мимо десантников.
— Ишь, зазнался, полосатый! Тельняшка-то твоя, как у зебры!
Тигр не оглянулся и исчез.
— Сдается мне, есть еще один зверь, записанный в книгу, — заметил Спартак.
— В Красную?
— Нет, скорее в «черную». Только не знаю, где его найти, как следствию помочь.
— Сам найдется, — заверил Остап. — Побродит, побродит, да к нам и выйдет о двух ногах, как миленький.
Но никто «о двух ногах» не вышел на Новую Просеку. Хромой был где-то далеко.
7. Огонь
Генерал обходил отряды. Спартак вскочил, приложив руку к берету:
— Разрешите доложить, товарищ генерал. Задание выполнено.
— Потерь нет? — спросил Хренов.
— Есть один раненый.
— Что? Укрылся плохо? Комом земли или веткой задело?
— Никак нет, товарищ генерал, бельчонок укусил.
— Хорошо, что не тигр, — улыбнулся генерал.
Едва Хренов обошел отряды, появился огонь.
С шипением, с дымовой завесой, посланной ветром вперед, шел огонь в атаку на дерзких людишек, издали пугая душной гарью.
И затрещали в тайге залпы невидимых ружей, заухали взрывы лопающихся стволов, взвивались огненные фонтаны, как от разорвавшихся снарядов. Стихия огня рванулась вперед и налетела на… пустоту. И замерла, кружась в ярости на месте. Хотела захватить завалы поверженных деревьев, но, присыпанные землей, они не желали загораться. Побежали было, как по бикфордовым шнурам, струйки дыма по оставшимся кое-где полосам жухлой травы, но скоро сникли, зачадили. И тогда в бессильной злобе огненная стихия попыталась опалить людей лютым жаром, задушить гарью и дымом. Но ребята в тельняшках только посмеивались, отплевывались и чихали.
И не смогла пройти огненная злость через преграду, не прорвалась к великой таежной стройке.
И уже в бессильном бешенстве ринулся пожар вместе с переменившимся ветром на восток.
8. Она пришла
Тамара пришла ко мне на дачу, как обещала, со Спартаком и Остапом, получившими внеочередной отпуск.
Остап, знакомясь, уверял меня, что он специалист по всему внеочередному (может, он имел в виду наряды?) и необыкновенному.
— Вот Тамара-то у нас! Она необыкновенная! Потому и пожар у нее на холсте, как заправский. Обжечься можно.
— Мы сравним, — сказал я. — Этот камин у себя в комнате я сложил сам. Мы разожжем дрова. Сейчас найду спички.
— Не надо, — остановил меня Спартак. — Там, на таежном пожарище, нашли обугленные человеческие кости и остатки котомки с несгораемым контейнером, спрятанным когда-то в двойном дне.
— Что же в нем было?
— Корни женьшеня и вот это. — И он протянул мне пластинку. — Кладите под дрова и ударьте ее поленом.
Я так и сделал. Пластинка съежилась, как живая, и воспламенилась. Дрова разом разгорелись.
— Теперь рассказывайте, — приказала мне «княжна». И я рассказал, что «услышал» от «говорящего холста».
— Все это поведал холст? — спросила Тамара, когда я кончил.
— Значит, и про Спартака и Остапа он рассказал? Правда, я думала о них, когда писала этюд.
— Но откуда вы узнали, что преступник хромой? — спросил Спартак.
— А это не так? — осведомился я.
— Дело в том, что среди обугленных костей сохранился протез. Заграничный. Так что все сходится и здесь. И про генерала нашего и про профессора тоже похоже, — как бы вслух думал Спартак. — Ну тридцать три богатыря — это для красного словца…
— А сам генерал Хренов не придет сюда? — забеспокоился Остап.
— Да ты что? Он же в дивизии остался. Ему внеочередной не положен!
— Нет, почему же, — возразил я. — Генерал-полковник Хренов вполне может прийти. Он ко мне заходит. Соседи. Рассказывал и о своем однофамильце молодом.
— Вот почему у вас все так правдиво, — заключил Спартак.
— А вот и неправда! Поймал я его, поймал фантаста! — закричал Остап. — Как там у вас сказано? «Припадая на левую ногу?»
— Да, кажется, на левую.
— А вот и неверно! Протез-то нашли с правой ноги! Эге! Неправильно это у вас! — И Остап поднял палец.
— Я не виноват, — усмехнулся я. — Это холст! Ведь в нем события отразились как бы в зеркальном изображении.
— А вы мне нравитесь, — сказала художница. — Я нарисую вам еще что-нибудь. И вы будете рассказывать мне.
Я был счастлив.
