Учебная неделя завершалась лабораторной работой по спецдисциплине. Поскотин сидел над устройством, похожим на утюг и сапожную лапу одновременно. Необычный аппарат исходил паром. Лабораторный класс, в котором пыхтело полдюжины секретных изделий, напоминал цех дореволюционной комвольно-суконной фабрики. В клубах испарений мельтешили подмастерья, поднося к механизмам почтовые конверты. Задача лабораторной работы заключалась в обучении слушателей навыкам перлюстрации почтовых отправлений.

Помимо банального вскрытия конвертов, которые легко поддавались паровым установкам, необходимо было добраться до содержимого пакетов, не повредив сургучные печати или защитные наклейки с подписью отправителя. Герман и Веник работали в паре. Первый колдовал над установкой, пока второй готовил смесь для снятия слепка сургучной печати. Наконец два конверта и бандероль были вскрыты. Предстояло составить протокол с описанием вложений и выявленных ухищрений отправителя, позволяющих обнаружить незаконное вмешательство в переписку. Мочалин бережно отнёс плоды совместного труда преподавателю, который покрутив конверт и бандероль перед своими подслеповатыми глазами, поставил два «крыжика» в журнале учёта. Друзья вернулись, выключили парилку и принялись изучать их содержимое. Герман пинцетом достал письмо, оглядел его со всех сторон и, обнаружив в свёрнутом листке чёрный скрученный волос, удовлетворённо произнёс «Ага!» Затем он переложил волос в чашку Петри и продолжил исследования. Мочалин, которому, по его же словам, кропотливая работа была противопоказана по медицинским соображениям, просто высыпал содержимое бандероли на стол и скучающим взглядом окинул более усидчивого товарища. Между тем, Поскотин в углу конверта среди привнесённого мусора заметил огрызок ногтя, после чего вторично торжествующе воскликнул «Ага!». Приобщив ноготь к материалам изъятия, он обернулся к приятелю и высокопарно заметил: «И что только не сделаешь ради безопасности Родины!» «Да-а-а, уж!» — откликнулся Веник, нетерпеливо дожидаясь, когда напарник перейдёт к его сокровищам. Но тот не спешил. Он осторожно обработал письмо парами йода, после чего осмотрел его под инфракрасной и ультрафиолетовой лампами. «Ага-а-а!» — в третий раз воскликнул начинающий криминалист, обнаружив под основным текстом проявившуюся запись. Мочалин уже изнывал. Он нервно теребил свои породистые уши, дважды проверил содержимое ноздрей и, наконец, вынув из кармана овальное зеркальце, принялся изучать своё лицо. Герман выводил первые строки отчёта по вскрытому письму: «В процессе изучения содержимого конверта были выявлены хитиновые надкрылья рыжего таракана (2 шт.), фрагменты ногтевой пластины (1 шт.) и лобковый волос чёрного цвета (1шт.). В письме, начинающимся со слов „Здравствуй милый зайка…“ из заканчивающимся словами „…трижды целую тебя в щёчки“, обнаружен тайнописный текст, начинающийся с фразы „Агенту „Скарабей“ принять к исполнению…“ и заканчивающийся словами „…результаты доложить шифрограммой. Штаб-квартира ЦРУ, Лэнгли ДК“» Удовлетворённый работой, Герман повернулся к уставшему от безделья Веничке. Напарник с надменным лицом смотрел в зеркало и расчёсывал свои густые волосы.

— Послушай, Балимукха, ты хотя бы протокол составил! — возмутился Герман.

— Николаич, ты же знаешь, у меня минус полтора, я без очков ничего не увижу, — оправдывался Мочалин, пряча зеркало и расчёску. — А демонстрировать на людях свои недостатки мне не с руки. И так еле комиссию по зрению прошёл.

Поскотин вздохнул и пересел ближе к его сокровищам. Повертев в руках брошюру «Проблемы мира и социализма», быстро обнаружил сторожевые метки, а в контровых лучах мощной лампы — микроточку. Произнеся сакраментальное «Ага!», он начал диктовать товарищу протокол осмотра. Затем слушатели привели учебные пособия к первоначальному виду. И только тут бдительный Герман заметил едва видимые следы перхоти на лабораторном столе.

— Венька, подлец, ты когда выведешь свою перхоть? Весь стол загадил! — возмутился он.

— Так сегодня и пойду… Хочешь, вместе прогуляемся, может, и тебе что подлечить надо!

— Иди ты со своим лечением! Не подхватил бы чего!

— Как скажешь! — равнодушно ответил товарищ, укладывая лабораторные реквизиты на край стола.

Вскоре оба слушателя сидели напротив преподавателя, который, наморщив лоб, читал их отчёты. Пробежавшись по первым строкам, он поднял голову и, глядя через мощную оптику своих очков, спросил:

— Кто вам сказал, что обнаруженный вами волос имеет лобковое происхождение?

— Ну как же, Сидор Нилович, я ж анатомию не на манекенах изучал? — с ухмылкой парировал Поскотин.

— Да вы не сомневайтесь, — поддакнул Мочалин, — Мой друг по вопросам лобкового оволосения любого академика за пояс заткнет!

— Стало быть, не по тем книгам анатомию изучали, товарищ академик, — с ухмылкой ответил преподаватель, — это волос от каракулевого воротника моей супруги… Но в целом — не плохо. Мог бы поставить «отлично», однако… однако, — и он посмотрел в свои записи, — один демаскирующий фактор вы не выявили.

— Как так? — воскликнули оба.

— А вот так! Послушайте, что записано в акте закладки лабораторных изделий, — И поправив свои циклопические очки, Сидор Нилович, начал читать. — …Помимо засушенного таракана, как вы справедливо отметили в отчёте, «Проблемы мира и социализма» была обильно присыпана перхотью… Ну, что, убедились?!

Герман с неприязнью посмотрел на товарища. Мочалин, придурковато улыбаясь, только развёл рукам:

— Ничего страшного! Сегодня же пойдём в гости и приступим к лечению!

— Никуда я с тобой не пойду! Лечись где хочешь! Хоть в Большом театре.

— Злой ты, Герка! Злой и нас, людей не любишь!

Однако, несмотря на скоротечную перепалку, уже через два часа оба слушателя тряслись в служебном автобусе, предвкушая новые романтические приключения предстоящего субботнего вечера.