Лифт в новом доме не работал. Измученные путешественники решительно поднимались на одиннадцатый этаж, обходя уснувших на лестничных пролётах недавних новосёлов. На шестом этаже влюблённая парочка стыдливо метнулась в темноту тамбура, оставив после себя стойкий запах дешёвой косметики и шоколадных конфет, которые быстро растворялись в табачных запахах и миазмах кислотных луж недельной мочи.

— Логово пролетариата! — брезгливо процедил аристократичный Вениамин, обходя у мусоропровода очередную скрюченную жертву новогодней ночи.

— Печальное наследие капитализма! — добавил Герман идейного смысла в его реплику, после чего сморщился и прикрыл нос рукавицей.

Дверь квартиры открыла Ольга. Скрестив руки, она стояла, облокотившись о косяк.

— Боже праведный! — воскликнула женщина. — Надюша, Вероничка, идите сюда! Наши ухажёры пришли!

— Не наши, а ваши! — скорчив брезгливое выражение, ответила прапорщик Вероника. — Им ещё повезло, что мой Василий ушёл в ночную смену, а то бы сейчас зубами ступени считали.

— Ничка! Не будь злюкой! — закудахтала Надежда. — Ты посмотри, сколько тягот они перенесли!

В это время страстотерпцы бочком входили в квартиру. Герман открыл рот, чтобы начать оправдываться, но Ольга его перебила.

— Вы только посмотрите, на что он похож! Я, как дура, спешила отдать супружеский долг, чтобы только с ним увидеться, а это чучело!..

Поскотин, глубоко потрясённый словосочетанием «супружеский долг», молча снимал с себя архаичные одежды. Рядом, обнявшись с Надеждой стоял Мочалин, теребя её локоны. Их скорбные фигуры до мелочей напоминали дежурный эпизод сотен военных лент, в завершении которых герой-фронтовик попадает в объятия верной супруги.

— Девочки, я ухожу! — вдруг резко прокрякала Ольга, бросаясь к вешалке с одеждой.

— Нет, милая, не выйдет! — воспротивилась хозяйка квартиры. — А мне что прикажешь с этими делать? Заварила кашу — сама и расхлёбывай!

Мочалин, утробно воркуя, ещё удалялся в спальню, когда пришедший в себя Герман решительно направился в кухню, где исходящая негодованием Ольга прикуривала от сигареты прапорщика Вероники.

— Как твоя фамилия?! — с порога спросил он.

— Моя? — хором переспросили женщины.

— Той, что супружеский долг отдала!

— Ах, вот оно что! — взвилась уязвлённая Ольга. — А ты, выходит, свою жену только по театрам водишь?! Запомни, Соколова я! И муж у меня — Соколов! И что мы с ним вместе делаем — никого не касается!

— В таком случае, прощайте! — отрезал молодой человек и повернулся к выходу.

Следом за ним бросилась Вероника.

— Куда ты на ночь глядя?! Ты даже не знаешь нашего района.

— Не пропаду!

— Иди, сядь на кухне, а я с Ольгой переговорю.

Герман боком вошёл в дверь, пропуская разъяренную женщину, которую за руку выводила Вероника.

На кухне было тихо. На стене тикали ходики, собранные из детского конструктора, в соседней комнате однотонно гудели Ольга и её подруга. Изредка голоса прерываясь, и тогда были слышен нервный цокот Ольгиных туфель, после чего гудение возобновлялось. Поскотин уже дымил второй сигаретой, прикуривая их от детского набора по выжиганию, оставленного сыном хозяйки на столе. Рядом лежали законченные работы, любовно раскрашенные акварелью и покрытые лаком. Глядя на детские поделки, молодой человек вдруг некстати начал вспоминал читанные им прежде любовные книги, в которых романтические герои, презрев пошлую физиологию, порхали, словно бесплотные эльфы, над земляничными полями и лугами, не осквернённые потными телами ни одной влюблённой пары. «Какая же мерзость — эта любовь! — в отчаянии прошептал он. — А главное — обман! Гнусный обман, за который приходится расплачиваться всякому, кто поверит в него». Ему вдруг вспомнилась собственная кухня, надсадный вой соковыжималки, из которой волнами изливается оранжевый морковный сок. «Тьфу, пропасть! Аж тошнит!» — гася сигарету, вслух признался сам себе уставший от бессонной ночи Поскотин. Его уже начало клонить в сон, когда хлопнула входная дверь. Через минуту на кухне появилась Вероника.

— Всё, ушла, — бесстрастно сообщила она.

— Логично… — промямлил Герман, вновь закуривая.

— Дурак ты! — выдохнула женщина, выхватив из его рук сигарету и судорожно затягиваясь. — Дурак и счастье своё упускаешь.

— Это не счастье, а грязевой вулкан, — вспомнив эпитет несчастной Ращупкиной, предельно сухо ответил он.

— Свя?тый Боже! Ну почему ты наградил настоящей любовью двух идиотов, а не меня! Да я бы за один её миг душу Дьяволу продала!

— Правда?

— Беги, олух! Беги, догони её! Где ты ещё такую сыщешь?!

Подбадриваемый напутствиями и женской ненормативной лексикой, Герман уже был у двери, когда она внезапно распахнулась и на пороге возникла Ольга. Её лицо, изуродованное яростью, буквально горело. Мгновение, — и молодые люди вонзились друг в друга. Губы, сцепленные в судороге поцелуя, чудовищно деформировались, зубы, словно па?водковые льдины, стучали друг о друга. Охваченные страстью, влюблённые начали валиться набок, срывая телами одежды с вешалки в прихожей.

— Эпическая сила! — взревела Вероника, — Да вы со своей любовью мне весь дом к чёртовой матери разнесёте!

Вдруг Ольга очнулась, схватила Германа за рукав и поволокла в комнату.

— Выметайтесь! — крикнула она объятому ужасом Венику, который, как козлоногий Фавн из пасторальных картинок возлежал с Надеждой на двуспальной кровати. — Живо! Кому говорю!

Не успели степенные любовники, собрав разбросанный гардероб, покинуть опочивальню, как Ольга, увлекая обезумевшего Германа, рухнула на ещё тёплое лежбище. А в это время в прихожей Вероника, отчаянно стуча молотком по бетону, пыталась водрузить на место сорванную с петель вешалку.

Утренний рассвет компания встретила за столом. Мужчины неспешно пили кипяток, заправленный грузинским чаем с вкраплением опилок. Растерявшие в любовных утехах остатки сил, они тупо таращились на своих подруг, весело щебечущих напротив и только Вероника, как метроном вышагивала туда-сюда по кухне, поторапливая гостей скорее покинуть её квартиру.

— Ну, Живот, что ещё плохого мы не успели сделать за эти сутки? — спросил Мочалин, подсаживающий обессиленного друга на подножку служебного автобуса.

— Веник, оставь мой воспалённый мозг в покое, — ответил Герман, плюхаясь на сиденье.