«Везёт же больным и уродам, — размышлял Герман, спешивший с охапкой хризантем на „Три Вокзала“, — тяготятся, наивные, холостяцкой жизнью, не представляя насколько обременительны могут быть узы брака». Оставалось ещё десять минут до прихода поезда и Поскотин, как мог, входил в образ добропорядочного семьянина. «Шампанского что ли купить? — с тоской гонял он свои куцые мысли, — или „Рислингом“ обойдёмся?» Не доходя Ярославского вокзала, молодой человек приобрёл в гастрономе бутылку «Алиготе» и немного успокоился. Выслушав многоголосый хор репродукторов, объявивший приход поезда, Герман с блуждающей улыбкой шёл вдоль перрона. Новенький состав торжественно, словно на похоронах, проплывал мимо него. Зашипели тормоза, потревоженные тоннами железа шпалы дохнули волнующим запахом креозота, дверь вагона распахнулась, выпуская спёртый купейный воздух, и молодой человек сжался, терзаемый дурными предчувствиями. Откинув металлическую площадку и протерев поручни, на перрон сошла проводница. «Таня!» — шёпотом крикнул молодой человек, увидев знакомое лицо, и отчаянно затряс букетом. Предчувствия не оправдались. Всё оказалось простым и будничным: дежурный поцелуй, лёгкие объятия и знакомый запах молодой женской кожи, разбавленный сладким ароматом советского парфюма. Внезапно ему почудилось, что сзади упали портьеры, отделяя отыгранный им акт от начала нового, участвовать в котором ему ещё только предстояло.

Дома их ждали. Хозяева квартиры, вызвавшиеся помочь на кухне, уже сидели за столом, на котором возвышался самовар, расписанный под хохлому. С появлением семейной пары Миша и Лида вскочили и принялись суетиться, курсируя с дымящимися блюдами между двумя распахнутыми на лестничной клетке дверьми. В завершение челночных перемещений бывший матрос перенёс в квартиру Поскотина старую радиолу «Беларусь». Недавний символ прогресса союзной радиоэлектронной промышленности, качаясь на длинных тоненьких ножках, занял почётное место рядом со старой тахтой у кадки с развесистым фикусом, подаренным Герману неделей ранее. «Подарок!» — не без удовольствия сообщил исходящий радушием сосед. Пока новая хозяйка принимала душ, пришли Дятлов и Мочалин с тортом и цветами. Появившаяся из ванны Татьяна сияла, принимая поздравления со счастливым воссоединением семьи. Все составные части «Бермудского треугольника» были обходительны и галантны. Дятлов «обходил» Лиду, а Веничка — Татьяну. «А она у тебя хороша!» — громко поделился он своим мнением с её супругом. «Не без этого…» — согласился супруг, поражаясь с какой непринуждённостью его друзья вписались в новые реалии его личной жизни. Да и сам он вдруг стал колебаться в предпочтениях к женщинам, играющим не последние роли в его многоактной пьесе. Искоса наблюдая, как буквально из ничего материализуется недавно утраченный семейный уют, он с каждым тостом всё больше расслаблялся, не без вожделения поглядывая на свою вторую половину. Благодушный Веничка, умильно наблюдая за первыми всполохами пламени пробуждающегося семейного очага, раз за разом исходил приторно-назидательными тостами, воспевающими семейные добродетели. Его застольные проповеди произвели благотворное действие на чувственную сферу другого участника праздничного ужина, который, неспешно сканируя собравшихся своими влажными глазами, наконец, остановил томный взгляд на соседской «нимфе». Лида вспыхнула и, сторонясь потоков флюид, исторгаемых любвеобильным Дятловым, прижалась к супругу, который, ошибочно истолковав её порыв, щедрой рукой наполнил бокал жены перцовой настойкой. «Горько!» — воскликнул Мочалин, растроганный лубочной картиной современного «Домостроя». Липкий взгляд разгорячённого Дятлова, остуженный ледяной свежестью «Посольской», начал угасать и вскоре окончательно увяз в «селёдке под шубой».

После чая гости откланялись. Уже пятясь задом к открытой двери, Мочалин не переставал отвешивать комплименты молодой хозяйке, чопорно осыпая поцелуями её пальцы и тут же, слегка подавшись к Герману, напомнил: «Так завтра ждём тебя у Надюши… Ольга просила быть непременно…» «Угу», — буркнул Поскотин, запутавшийся в лабиринтах своих страстей.

В тёмной комнате где-то в недрах старой радиолы нудно гудел трансформатор. Герман лежал с открытыми глазами и отрешённо наблюдал за игрой отблесков уличного освещения на потолке. Рядом, уткнувшись в его подмышку, спала Татьяна. В голове морским приливом накатывал шум обычного после застолья приступа гипертонии. Терзаемый бессонницей, Поскотин мягко отстранился от жены и, повернувшись на бок, прикрыл голову подушкой. Сон все не шёл, а вставать не было сил. Внезапно он осознал, что супружеский долг его нисколько не тяготил. Размышляя над превратностями своих отношений с женщинами, Герман окончательно похоронил надежду заснуть. Страдалец нехотя встал, подошёл к приёмнику и вытащил вилку из розетки. Стало тихо. Скрипя половицами, он на цыпочках побрёл в кухню. «Борис, ты куда?» — сонно спросила жена. «Спи-спи! Я покурю и вернусь», — ответил муж. Чиркнула спичка. Огонь уже обжигал пальцы, когда сигарета упала на пол. «Чёрт!» — выругался похолодевший от внезапного прозрения супруг, тряся уязвлённой огнём рукой. «Значит, Борис… А что ты хотел?.. — начал он внутренний монолог. — Сам же удивлялся, откуда берётся столько неверных женщин? Да всё оттуда, — от верных мужей! И от неверных тоже…» Последняя мысль его окончательно расстроила. «Разбудить и спросить?.. Купить билет и без объяснений отправить домой… Холодно, так, отрешённо, и, чтобы сталь в глазах!.. А, может, просто набить морду?! Пойду, набью!».

— Ты что? — в полудрёме осведомилась Татьяна.

— Молчи, а то… — лихорадочно запуская под одеяло руки и шумно дыша, ответил Герман, — И не вздумай возражать!

— И не собираюсь… — с лёгким стоном ответила она.

«А кто такой Борис?» — послышался в темноте вопрос, когда перестали вибрировать пружины старого дивана. «Какой Борис? — Тот, которого ты звала, — Когда звала? — Сегодня ночью… — Так я же с тобой была!.. — Вот и я о том…» Вскипающий супруг с трудом перевёл дыхание и начал снова: «Кто такой Борис?! — Какой Борис?..» Поскотин вскочил и в раздражении вышел на кухню. Затянувшись сигаретой, он наконец почувствовал, что ему смертельно хочется спать.

Надсадный вой соковыжималки отозвался испуганным звоном стеклянных подвесок «хрустальной» люстры. Спасаясь от звука пикирующего бомбардировщика, Поскотин зарылся в подушки. Раздался треск разрываемой в клочья моркови. «Тань!.. Слышишь Тань! Выруби ты этот трактор! Я спать хочу!» Герман заткнул уши пальцами, ощущая, как шум, доносящийся из кухни, сливается с пульсирующим ритмом, рождающимся в глубине измученного бессонницей мозга. «Зайка! Иди к столу!» — пропела Татьяна. «Как же я ненавижу этот морковный сок! И этих „заек“, чёрт бы их всех подрал!» — пробурчал супруг, поднимаясь с дивана. Сдувая чахоточную пену с целебного напитка, он, превозмогая тошноту, выпил морковный сок.

— Заяц, а почему у нас так мало денег? — пропела жена, с видимым удовольствием поглощая напиток. — На серванте — пятьдесят, сорок — в портфеле, трёшка — в кармане и сто двадцать — между Ремарком и «Королевой Марго».

— Ёма-ё! — горестно возопил про себя Герман, — Даже заначку нашла!

— Что молчишь?

— Думаю, куда же я эти чёртовы деньги дел? Ах, да… Венику взаймы дал… У Шурика юбилей был… Цветы, если помнишь… Опять же «Рислинг»… Не забудь, тебе ежемесячно отсылал.

— И это с трёхста семидесяти четырех рублей?

— Каких рублей?

— Вот, смотри!

Татьяна сунула ему под нос партийный билет с отметкой об окладе денежного содержания.

— Давай, будем вести учёт!

— Давай… — покорно ответил супруг, костеря на чём свет стоит свою бестолковость.