По возвращению Германа ждал сюрприз. Дом был пуст. С первыми перебоями сердечного ритма пришло осознание, что он остался один. Квартира была прибрана. На столе лежал конверт, рядом — лист с детскими каракулями. «Папа я тебя люблю извени за паламатый…» Письмо не было дописано. Поодаль лежали цветные карандаши, которыми сын выводил печатные буквы, а сверху — «паламатый» будильник. С книжных полок исчезли семейные фотографии.

Пора было вскрывать конверт, но душевных сил оставалось разве что на пару сигарет, которые он молча выкурил на кухне. Обнаружив исчезновение соковыжималки, Поскотин впал в глубокое уныние. Репродуктор на стене, откашлявшись помехами на линии, рассказал о параметрах орбиты космического корабля «Союз Т-9», затем, несколько смягчив тон — о первых днях пребывания Саманты Смит в СССР. Справившись с подступившей тошнотой, брошенный муж — а в этом он уже не сомневался — вернулся в комнату.

В письме, оставленной женой, перечислялись его многочисленные достоинства и подробно описывались все муки, испытанные автором, вставшем перед непростым выбором. «Я не могу больше лгать, — писала Татьяна. — Моё сердце принадлежит другому и я, право, не знаю что ещё сказать». Благодарный читатель саркастически усмехнулся, пробегая глазами по тексту и мистическим образом угадывая содержание следующих строк. «Ты, конечно, волен меня презирать, но если в тебе осталась хоть капля жалости ко мне…» «Понятно!» — улыбнулся Герман, и вполголоса принялся декламировать: «Сначала я молчать хотела; Поверьте: моего стыда Вы не узнали б никогда…» Чем дальше он читал, тем яснее становилось, что послание жены содержит вольный пересказ письма Татьяны к Онегину Александра Сергеевича Пушкина. «Я бы очень желала хотя бы изредка видеть тебя, слышать твой голос, к которому я так привыкла за семь лет». «Ну, это уже отсебятина!» — воскликнул приходящий в себя рогоносец, — «В оригинале: „Когда б надежду я имела Хоть редко, хоть в неделю раз В деревне нашей видеть вас“. Вот в этом вся она! Лицемерка! А впрочем, это к лучшему!» — воскликнул обманутый муж, в полной уверенности, что после мажорного заявления к нему непременно вернётся хорошее настроение, но ему становилось только хуже.

Не зная, что делать, он бесцельно ходил из комнаты в кухню и обратно. «Что ты впал в хандру? — убеждал он себя, прихлёбывая кефир из широкого горлышка бутылки, — этого давно следовало ожидать. Теперь ты свободен. Теперь ты можешь открыться Ольге и даже предложить ей выйти за себя замуж…» Но услужливая память, вместо желанного лика возлюбленной, подсовывала ему греческий профиль Бориса Борисовича, его тело атлета, его красивые прыжки на сцене, его глубокий голос, очаровывающий несчастную Татьяну тонкостями художественного замысла либретто «Спартака». «Ненавижу! — взревел Герман. — Ненавижу этого балетного коня! Чтоб ему свалиться в оркестровую яму, чтоб он порвался на шпагате, чтоб ему набили морду поклонники, в конце концов!»

Пытаясь хоть как-то отвлечься и перевести дух, Поскотин позвонил Вениамину. «Это ты, сука?!» — услышал он на том конце провода злобный женский голос. Звонивший онемел. «Я тебе сказала, гнида, забудь этот телефон?!» — продолжала наступление Эльвира. «Элечка, это не сука, это я! — подал голос перепуганный абонент. — Эля, могу я услышать Вениамина?» Приняв устные извинения, несчастный рогоносец надолго замер у антивандального телефона. Через минуту на том конце послышался недовольный голос его друга.

— Да… У аппарата!

— Веничка, от меня жена ушла к «Спартаку»!

— Допрыгался!..

— Что делать?

— Что-что! Поезжай к Ольге, утешься… Ты же намекал, что у тебя с ней всё серьёзно.

— Да…

— Тогда радоваться надо, а не друзей в семь утра будить.

— Извини, Веник… Для меня это так неожиданно.

— А этот «Спартак» у тебя ночью жену увёл или поутру, пока ты спал?

— Не знаю… Я дома не ночевал.

— Японский городовой!.. Умеешь ты на ровном месте трудности создавать. Постарайся успокоиться, немного поспи, а мы с Шуриком скоро приедем.

Ещё не стихли последние фортепианные аккорды радиопередачи «Утренняя зарядка», а её ведущий ещё произносил сакраментальное«…занятия окончены, переходите к водным процедурам», как в дверь позвонили. Друзья молча входили, коротко пожимали руку безутешному супругу и также молча просачивались в комнату. Минуту не шелохнувшись сидели за обеденным столом, ожидая, когда докладчик справится с волнением. Последнее перед каникулами заседание «Бермудского треугольника» напоминало прощание членов Союза Писателей с угасающим коллегой по цеху. От пережитого у Поскотина поднялась температура. Он много курил, хандрил, капризничал, невпопад отвечал на вопросы и страдал навязчивой идеей набить морду разлучнику. «Ты определись, — увещевал его Сашка Дятлов, — кто тебе нужен?» Герман называл Ольгу, но чувство утраты пусть и нелюбимой, но законной супруги сводило на нет все попытки раскачать ещё недавно пылкие чувства к другой женщине. Веничка, которому игра на кухне в вопросы и ответы стала напоминать частные консультации его жены-психотерапевта, сделал предположение, что всему виной Эдипов комплекс, развившийся у его друга на почве разлада в интимной сфере.

— У тебя в детстве было сексуальное влечение к матушке? — начал он сеанс психоанализа.

— Веник, ты что, в морду захотел?! — возмутился пациент.

— А ты подумай… Зигмунд Фрейд говорит…

— Я и ему рыло начищу!

— А что тебе сегодня снилось? — не унимался психотерапевт-любитель.

— Я же вам с Шуриком рассказывал, что сегодня всю ночь шатался по Москве, дрался с хулиганами, катался в «канарейке» и гулял на комсомольской свадьбе.

— Хорошо-хорошо! Ты только не волнуйся. Лучше подумай, у тебя возникали мысли о кастрации?

— Кого кастрации?

— Себя, конечно!

Возмущённый Герман сорвал со стены кухонный топорик.

— Но-но! Полегче! — возмутился Вениамин, и, торжественно обернувшись к Дятлову, озвучил диагноз: — У пациента налицо все признаки тяжёлого душевного расстройства.

— Не слушай ты его, Герка! — вмешался Саша Дятлов, — Давай завтра с утра махнём на рыбалку! Электричкой до Пушкино, а там по лесопосадкам до Учинского водохранилища. Щуки не обещаю, но подлещиков на уху надёргаем.

Выслушав все рекомендации, Поскотин поблагодарил друзей и, распрощавшись, наконец уснул сном праведника.