Приступая к занятиям на втором курсе, Герман некоторое время никак не мог избавиться от прошлогодних романтических наваждений. Ему постоянно снилась Ольга. Она вторгалась в его разум на занятиях, путала мысли на семинарах и, временами казалось, сидела в пеньюаре рядом, когда уставший, он возвращался служебным автобусом домой. Надо было что-то решать, и заложник прошлого, не найдя ничего лучшего вновь дал обет начать новую жизнь. Не такую, как в прошлом году, когда его «длинной» воли хватало от силы на пару коротких дней, а ту, что без компромиссов и душевных метаний, ту, что охлаждает воспалённый разум и сводит от напряжения скулы. Для начала он попытался бросил курить, но, промучившись до первых ночных заморозков, решил перенести борьбу с вредными привычками на последующий этап, когда его дух окрепнет, а тело наберётся живительных соков праведной жизни. Он изнурял себя утренней зарядкой и вечерними пробежками, без обычных повизгиваний принимал ледяной душ и даже записался в группу боевого самбо.

Отдельные успехи наблюдались и в семейной жизни, которая своим пресным однообразием, казалось, восстанавливала его расшатавшиеся нервы. Чтобы подготовить себя к предстоящим годам жизни в условиях войны, Поскотин увлёкся пулевой стрельбой и быстро восстановил былую славу «Ворошиловского стрелка».

Однажды, выходя из библиотеки, он заметил, как в курилке возле окна его друзья Саша и Веник весело болтают с приятелями-пограничниками. И тут он внезапно осознал, что от былого «Бермудского братства» остались одни воспоминания. Недавний товарищ по акватории подошёл к компании, но однокурсники, загасив сигареты, лишь вежливо и коротко его поприветствовали, после чего дружной толпой потянулись в сторону буфета. Герману стало не по себе. «Неужели праведная жизнь достойна лишь одиночек?» Ему ещё предстояло обдумать этот удивительный парадокс, а пока он спешил в тир, чтобы поупражняться в стрельбе из личного оружия. В подвальном помещении, пропахшем сладковатым запахом пороховой гари, заканчивалась тренировка. Выбив девяносто очков из ста, «Ворошиловский стрелок» уже собирался вернуться в общежитие, когда перед его бесстрастным взором праведника возникла пульсирующая жизнью искусительница в образе «Валькирии», той самой «Валькирии», которую однажды «Бермудский треугольник» встретил в спальном районе. То был знак из его недавнего мира, когда он, раздираемый земными пороками, вращался в водовороте спонтанных эмоций и… был счастлив! Да, глядя на голубоглазую «Валькирию» с русой косой, сидевшей поодаль с небольшим чемоданчиком, отмеченным красным крестом, Герман отчётливо осознавал, что ещё немного и его «новая жизнь» под напором страстей полетит коту под хвост. Танцующей походкой деревенского петуха, распадающийся на молекулы праведник подкатывался к посланцу Валгаллы. Уставшая от бесцельного сидения девушка-врач его не узнала. Она открыла свой симпатичный чемоданчик, после чего, не обращая внимания на приближающегося слушателя, достала из него пудреницу и принялась поправлять макияж.

— Вы позволите? — расправив плечи, произнёс распираемый предчувствиями Поскотин.

— В смысле?

— Позвольте на минуту ваше зеркальце!

Девушка щёлкнула крышкой и равнодушно передала ему изящную плоскую коробочку. Герман с осанкой тетерева вернулся к огневому рубежу, снарядил обоймы и, повернувшись спиной к мишени, положил на плечо пистолет «Макарова». Другой рукой он держал зеркальце, через которое стал прицеливаться. Выстрел! У курсанта мгновенно заложило ухо. Второй! Звенело уже в обоих. После того, как восьмая гильза беззвучно упала на пол, оглушённый стрелок вместе с ошалевшим инструктором направились к мишеням. Вся мишень в пределах «десятки» был разодрана в клочья. Этим нестроевым приёмом Поскотин удивлял своих сослуживцев в Афганистане. «Отлично! — не выдержав, воскликнул инструктор. — Выбил „на мастера“. Жаль только, что твой цирковой номер не предусмотрен нормативами». Совершенно оглохший стрелок промолчал и, сдав оружие, пошёл относить пудреницу её хозяйке. Женщина что-то взволнованно говорила, вертя пальцем у виска. «Да-да! — отвечал оглохший курсант, — Мне тоже приятно… Меня зовут Герман. Гер-ман! Второй курс, персидское отделение!» «Дурак, вы товарищ Герман! Вы испортили себе барабанные перепонки! Завтра же зайдёте ко мне в кабинет!» — недовольно шумела дежурная врач. «Я тоже рад знакомству! Очень рад!..» — орал больной, чувствуя как к нему возвращается жизнь.

Глухота вскоре прошла, но звон в ушах держался долго. «А что, клин клином вышибают», — размышлял выходящий из затянувшейся аскезы молодой человек. Не прошло и трёх дней, как возродившийся из пепла «Бермудский треугольник» обсуждал чудоподобное явление небесной всадницы их погрязшему в добродетелях другу. «И что, она тебя даже не узнала?» — допытывался разомлевший от спиртного Вениамин, намазывая куриный паштет на румяный кусок плетёной ха?лы. «Ни разу!» — отвечал «блудный сын», освежая рюмки подельникам.

Герман ещё несколько раз приходил в тир на тренировку, но вместо «Валькирии» с чемоданчиком неизменно встречал преклонных лет женщину в белом халате, которая, хитровато щурясь, отказывалась назвать имя недавней сменщицы. «Не про вас она будет, молодой человек… — ворчала бабка, не выпуская из рук вязания. — Чина?ми не вышли…» «Старая мымра!» — сокрушался он про себя, возвращаясь на огневой рубеж.

Вскоре занятия по пулевой стрельбе пришлось забросить. Поскотин записался на курсы совершенствования английского языка, куда он ходил вместе с Веником. Из-за всё возрастающих нагрузок «новая жизнь» начала увядать, словно букет цветов, выставленных у раскалённой печи. Ему всё ещё удавалось выкраивать время на тренировки по самбо, но они были лишены прежнего налёта фанатизма и Герман, пребывая в состоянии созерцательности вместо надлежащего прилива боевого духа, через раз оказывался поверженным. Он уже готовил себя к решению распрощаться со спортом, но тут случились соревнования, увильнуть от которых было равносильно потере лица.