Приближались очередные новогодние праздники. Первокурсники, чтящие священные традиции Альма-матер, потянулись на «заготовки». Неугомонный Веничка, выступая в курилке перед членами «Бермудского треугольника», предлагал «тряхнуть стариной».

— Новый Год, — конечно, следует проводить в кругу семьи, — вещал он, — а дня за два — не грех и в чужой огород заглянуть.

— У меня с «этим» и без того перебор, — увиливал от мобилизации Поскотин.

— Я вообще «на? сторону» больше не ходок, — отрезал меланхоличный Дятлов. — На Октябрьские праздники дал слабину, согласился с третьим курсом навестить подружек из «Первого меда», так сразу же себя пенсионером почувствовал.

— Что, не смог?! — притворно озабоченно поинтересовался Мочалин.

— Смог, отчего же?!..

— Так в чём прикол?

— Да она меня всю ночь дядей Сашей звала!

— Из уважения, не иначе!

— Какое там… «Дядя Саша, вы мне то придавили, вы мне сё прищемили… Дядя Саша, не курите в постели… Дядя Саша, не храпите!..» Мне теперь разве что женщин бальзаковского возраста, да и то — по праздникам…

На минуту в курилке воцарилась тишина. Мочалин, который по причине повышения успеваемости вновь на досуге стал почитывать «Камасутру», обдумывал, как зажечь искру среди подверженных меланхолией друзей.

— Герочка, а у твоей «Валькирии» подружки есть?

— Только замужние…

— Это в наше время не проблема!

Поскотину вдруг захотелось исповедаться. Не обращая внимание на последнюю реплику товарища, он пустился в путаный пересказ хитросплетений своей непростой личной жизни. Друзья ему почтительно внимали, гася и вновь прикуривая сигареты.

— Может, тебе Людмила в искупление грехов послана? — с видом философа-теологоа заметил «Предводитель обезьян», когда основной докладчик утробно кашлял, затянувшись третьей к ряду сигаретой. — И тесть получается фактурный… Года через два возглавит Институт. Тебя — на кафедру… Если беременность жены на поток поставишь, — за два года четырёхкомнатную квартиру справишь. Мы к тебе с Шуриком на дачу будем ездить, отчитываться, так сказать, о проделанной работе. А там, глядишь, на закате службы весь «Бермудский треугольник» к себе подтянешь… Верно я говорю, Насе?р? — обернулся он к Дятлову. — Доктором разведывательных наук хочешь стать?

Волоокий друг некоторое время сидел прищурившись, будто пытаясь заглянуть за горизонты своей жизни, после чего, метким плевком загасив окурок, степенно ответил.

— Не бывать этому, Балимукха! Где стабильность, там нашему Животу жить заказано. Да и любовь его с «Валькирией» больше на хобби смахивает. С Ольгой — горел! А с Людкой — только воздух портит!

Герман за «воздух» обиделся, но спорить не стал. Он вдруг вспомнил, что его подруга уже пару раз прозрачно намекала на скорую перспективу знакомства с её родителями. Стало тоскливо. Глядя на догорающий окурок на заплёванном полу, герой-любовник осознал, как много общего в его чувствах с этим ничтожным огрызком бумаги и табака. «Прав Шурик! Только воздух порчу!.. Вот после Нового Года с ней встречусь и начну остужать разгул романтических чувств… Нет, лучше после Старого Нового Года. Люся обещала на каникулах покатать сына на лошадке. Да… Определённо после Старого Нового Года…» Завершив очередной абзац своих мыслей, Поскотин тяжело, будто переводя каретку, вздохнул, что и послужило сигналом к завершению совещания в «Бермудском треугольнике».

Тридцать первого декабря майора Поскотина вызвали к полковнику Геворкяну. Когда он подходил к начальствующему кабинету, послышались переборы гитар и тягучие голоса шестёрки «Песняров», исполняющие хиты тридцатых годов. «Кто-то смотрит повтор вчерашнего финала „Песня-83“ — подумал Герман, открывая дверь. Этими „кто-то“ были Вазген Григорьевич и Владимир Александрович, — его куратор и секретарь парткома. У вошедшего от плохих предчувствий ёкнуло в груди. „Не дай Бог прослышал, что я к нему в зятья набиваюсь! — мелькнула далеко не вздорная мысль. — Отпираться, или сразу бухнуться в колени?..“ Старшие офицеры, не обращая внимания ни на „Песняров“, ни на посетителя, о чём-то спорили, прижавшись друг к другу головами. „Я тебе говорю, напрасно мы нефть стали продавать!.. — доносились голоса спорщиков. — Ещё раз ОПЕК уронит цены — и стране конец!“ „Секретничают старики, — выстроил посетитель очередную догадку. — Знают, что все кабинеты на прослушке, вот и врубили телевизор“. „Кхм! — громким покашливанием заявил он о своём присутствии, — Вызывали, товарищ полковник?“ Первым из-за стола встал секретарь парткома. Он широко улыбался, в то время, как мрачный Геворкян усмирял регулятором громкости не в меру разошедшийся белорусский ансамбль. Полковник Фикусов шёл с распахнутыми для объятий руками, словно говоря „Добро пожаловать Герман Николаевич в семью!“ Молодой майор не на шутку встревожился. „Герман Николаевич, добро пожаловать… — начал партийный руководитель в то время, как офицер уже был готов дать „стрекача“. — Добро пожаловать в мир науки!“ Поскотин скосил голову, демонстрируя полное непонимание текущего момента. „Поздравляю вас с большой победой!“ „Иронизирует? — подумалось встревоженному гостю, — Неужели ему не доложили, как меня кинул головой о землю этот худосочный „напильник“?“. „Руководство МинВУЗа… — между тем продолжал полковник, — сочло возможным присудить вашему реферату по использованию светофильтров в оперативной деятельности первое место в номинации закрытых научных разработок!“ Слушатель, уняв сердцебиение, глубоко вздохнул и что есть мочи гаркнул: „Служу Советскому Союзу!“ „Молодец! — одобрил его показное рвение секретарь парткома. — Позволь я тебя по-отцовски обниму!“ Кандидат в зятья, в то время как его душил в объятиях наречённый тесть, смог лишь робко обхватить его за талию и украдкой бросить взгляд на куратора. Недовольное выражение лица старого разведчика, словно говорило „Терпи, паскуда, — сам заварил!“. „Но это ещё не всё!“ — воскликнул Фикусов, отстраняя он себя перспективного учёного. — Мы тут с Вазгеном Григорьевичем посовещались и решили выйти с ходатайством к руководству Института о зачислении вас в адъюнктуру!.. Возражений нет?» «Никак нет!» — промямлил майор и на всякий случай вновь добавил «Служу Советскому Союзу!» «Орлов растим! Не так ли, Вазген?!» — словно любуясь выбором своей дочери, добавил растроганный секретарь. «Будет уже… — прервал словесный поток друга полковник Геворкян, — испортишь будущего ираниста. А ты, — обратился он к подопечному, — ступай!.. Хотя нет, погоди…» С этими словами он встал и, грузно прошествовав по кабинету, вывел Германа в коридор. Потом, взяв его за ухо, прильнул к нему своими просмолёнными усами. «Прекрати болтать с друзьями в курилке!.. — и через секунду — а также в комнате, туалете и душе!.. Ты меня понимаешь?!» — свирепо зашипел он, обдавая внимавшего его Германа терпким запахом дорогого табака. «А теперь — вон отсюда!.. И с наступающим Новым Годом!»

«Неужели обнял?» — перегнувшись через спинку сиденья автобуса, продолжал допытываться у приятеля, исходящий завистью Вениамин. Его величественное чело лишь изредка выходило из створа голов его друзей, сидевших впереди. Уловив подтверждающий кивок, он в изнеможении откинулся назад. «Везёт же дуракам!» — растворился среди гула мотора приглушённый комментарий. Через минуту его мясистые уши вновь замаячила у основания «Бермудского треугольника». «Шурик, иди Серёге Терентьеву расскажи, кого начальство в адъюнктуре хочет оставить. Пускай удавится! Глядишь, на свете одним отличником меньше станет». Не дождавшись ответа, он снова прильнул к уху Поскотина.

— Меня в сваты? запишешь? А вдруг приглянусь, — тоже к ведомственной науке приставят… С будущей тёщей ещё не знакомился?

— Отвянь, балаболка! — не выдержал Герман. — Я голову ломаю, как мне этот роман на нет свести, чтоб никто в обиде не остался, а он меня тёщей пугает!

Породистое лицо истукана с острова Пасхи перекосило выражение безнадежности.

— Даже не помышляй! — в отчаянии вскричал он, привлекая внимание слушателей, дремавших в салоне автобуса. — На крайний случай передай её мне… Уж я что-нибудь придумаю как её с толком использовать.

— Что значит — передай?! Как это использовать?! — возмутился Поскотин, — Она ведь живая! И наконец, нравится она мне… по-своему.

— Зачем кипятишься?.. Мне тоже все женщины нравятся!.. Но тут случай особый… Не каждому дано «Золотую Рыбку» поймать! Жаль, — не в те сети попала…

Разговор прервал прежде молчавший Дятлов.

— Кончайте попусту трепаться! Герман прав, пора ему возвращаться в лоно семьи. Вот у меня, никаких ваших дурацких проблем. И Маша довольна, и дети!

— Ты посмотри, святой объявился?! — возмутился Вениамин. — А кто половину «Аэрофлота» перепортил? А кто тот «Дядя Саша», что храпел в коечке с несчастной медичкой? Чья бы мычала, дядя Саша!..

— Не путай Божий дар с яичницей! — взвился Шурик. — Для меня семья — это святое! А что налево хожу, так это, чтоб кровь не загустела. К тому же добрый я… Личный генофонд щедрой рукой, можно сказать, раздаю…

— Ну, если только рукой… — вставил слово уязвлённый Герман.

— И главное, — не обращая внимание на его реплику, продолжил хранитель семейный ценностей, — никто не в обиде! Никто! Запомнили?!.. Вы же своими сопливыми чувствами советским людям только жизнь портите!

Крыть было нечем и друзья умолкли, погрузившись каждый в свои мысли.

Новый Год Поскотин встречал в кругу семьи и соседей, которые пришли с маленькой племянницей, самоваром и полугодовалым щенком пуделя. Татьяна пребывала в предпраздничной суете, одетая в блузку из жёваной марлёвки, которую её муж так и не успел подарить своей бывшей любовнице. Сам он мрачно сидел у телевизора в облегающей чешской футболке со шнуровкой.

— Какие вы сегодня все элегантные! — восхитилась соседка Лида, зажигая новогодние свечи.

— Да, кривить не стану, — отреагировал хозяин, — одеты не хуже гостей «Новогоднего Огонька». Вон, посмотри на Петросяна! Нацепил костюм-тройку и несёт с экрана одну пошлость за другой! А эти кикиморы, что вокруг, сидят и хихикают. Срамота!

— Постой-постой! — перебил его Михаил. — Что он там про пуделя сказал?

— Что стрижка собаки нынче в червонец с лишним обходится, — ответила за мужа Татьяна.

— Кошмар, как растут цены! — заметила Лида.

— Во всём виноват ОПЕК! — глубокомысленно процедил Поскотин, продолжая пялиться в чёрно-белый экран, где Петросян вёл свой «Разговор по душам», временами замирая в глубокомысленных ужимках на своём хитроватом лице.

— Опе?к, — это не тот латыш, что партийным контролем в Политбюро заведует? — поинтересовалась соседка.

— Нет. Того Арвидом Пельше звали. Помер ещё в мае, — оторвался от экрана Герман. — ОПЕК — это арабское Политбюро. Они там проголосовали, чтобы цены на нефть обвалить… Если не подымут, то у нас скоро не то что собак, людей за червонец стричь будут, помяните моё слово!

— Умный, ты Герман Николаевич, как я посмотрю… для рядового-то инженера… — вставил слово Михаил, который пребывал в ожидании разлива шампанского.

Поскотин, не отвечая на реплику, встал и, придвинувшись к нему вплотную, прошептал: «Все умные уже давно пьяные, а у нас с тобой, Миша, ни в одном глазу! Не порядок это!» «Так в чём дело?! — воскликнул сосед, — Бегом ко мне!»

— Что он сказал? — встревожилась Лида.

— Петросян?.. — сделал озабоченное выражение Поскотин, — Петросян рассказал, что только дураки не умеют вертеться.

В это время всесоюзный комик уже раскланивался перед гостями «Голубого огонька».

— У нас народ забыл как работать, — подала реплику Татьяна, — зато все научились вертеться.

Мужчины горестно поддакнули, после чего крадучись направились в коридор. На выходе их ожидал сюрприз. Посредине лестничной площадки сын Германа обнимался с соседской племянницей. Девочка-подросток держала первоклассника за оттопыренные уши и, зажмурившись, наслаждалась поцелуем. Пашка, выпучив голубые глаза, всем своим видом демонстрировал, что просто не мог отказать в этой пустячной услуге своей новой знакомой. Вокруг парочки вертелся щенок, озвучивая пронзительным лаем немую сцену. «Марш домой!» — скомандовали оторопевшие взрослые и, убедившись, что малолетние грешники закрыли за собой дверь, проследовали в Мишину квартиру. «Рано они у нас…» — заметил сосед, морщась и отставляя пустую рюмку. «Может, какие-то нарушения в генах?» — предположил Поскотин, хрустя солёным огурцом.

В целом Новый Год удался. Из соседской квартиры Поскотин поздравил по телефону «Валькирию», потом, вернувшись к себе, плюхнулся за стол напротив телевизора. Ощетинившись бокалами, компания гадала, кто будет зачитывать новогоднее обращение. Герман поставил на Андропова, и… проиграл. Советский народ поздравил неизменный дублёр больных генсеков Игорь Кириллов — диктор центрального телевидения. «И впрямь, Юрию Владимировичу недолго осталось, — вспомнил он пророчество жены Андриана, — Дотянул бы, родимый, до летних каникул, чтобы мне не залететь в наряд или оцепление, как на брежневских похоронах». К часу ночи ушли соседи. В два, — супруги легли в накрахмаленную постель и мгновенно затихли, провалившись каждый в свой неповторимый сон. А в шесть утра Поскотин уже топтался у дверей в Надеждину квартиру. Ему опять приснилась Ольга. Сон был столь реалистичным и ярким, что, очнувшись и увидев рядом супругу, он испытал неподдельный шок. Собраться и выехать на такси в знакомый до боли спальный район было делом пары десятков минут.

Молодой человек нажал кнопку звонка. Дверь открыл заспанный великан. Он чесал свою заплывшую грудь и поправлял семейные трусы, наполовину скрытые складками живота. «Ну?!» — промолвил великан толстыми губами, обрамлёнными чёрным овалом жидкой растительности. «Простите, я, видимо, ошибся квартирой… Не подскажете, где живёт Надежда». «На-а-адь! — крикнул в темноту коридора мужчина, смешно, словно муха лапки, почёсывая одну могучую ногу о другую. — На-а-адь! — повторил он, — К тебе какой-то мудак пришёл!» На его зов выбежала Надежда, набрасывая халат на такой знакомый Герману пеньюар с прозрачной пелериной. «Витенька, это Герочка! — воскликнула женщина. — Помнишь, я тебе о нём рассказывала». «Ге-е-ерочка? — врастяжку повторил великан. — Ах, да! Это тот, кому Михаил битву при Маренго устроил, а потом из окна выбросил?!.. С Новым Годом, планерист!» Поскотин не стал уточнять исход своей давней потасовки с Ольгиным мужем и, буркнув приветствие, вошёл в квартиру.

За то время, что он в ней не был, Надеждино жилище сильно изменилось. Во всём чувствовалась хозяйская мужская рука. Коридор с прихожей обросли антресолями, гостиная подёрнулась багетом, обрамлявшим развешанные по стене иллюстрации из «Огонька». На кухне было тесно от обилия отреставрированной мебели и самодельных полок, на одной из которых весело сверкал стёклами новых глаз знакомый ему плюшевый мишка. «А вы рукодельник!» — искренне восхитился гость, обращаясь к Виктору. Великан вдруг как-то сразу обмяк и стал тем обаятельным добряком, каким обычно бывают сильные, с крупным телом русские мужики. «Ты, друг, погоди, я тебе свой токарный станок покажу…» — начал растворяться в гостеприимстве хозяин. «Витечка, уймись… — защебетала Надежда, — Попьём чайку, потом всё покажешь».

— Не трожь ты её, — тихо вела разговор добрая хозяйка, прихлёбывая горячий чай из огромной семейной кружки. — Не могут они в себя прийти. Ольга замкнулась, всё больше с дочерью гуляет. Миша бесится. То грозит, то прощения просит. Не подумали вы оба, когда любовь затевали. А у тебя как? Жена вернулась?

— Вернулась… Теперь всё как у людей, и жена, и подружка… Мне бы с Ольгой хоть парой слов перекинуться… Сегодня опять снилась. К другим — деды морозы со снегурочками по ночам приходят, а ко мне — она. А, кстати, откуда у тебя это чудесное бельё? — поинтересовался он, косясь на знакомые кружева, выбивающиеся из-под халата Надежды.

— Ольга подарила… Как раз после того случая… А-а-а, понима-а-ю… — вдруг просветлев лицом, запела хозяйка. — Ну, ладно тебе! Не обращай внимания на мелочи… Да и будет уже… Не рви душу! Забудь… Забудь, как я забыла.

— Угу… Ладно, Надюша, пошёл я… Не поминайте нас лихом!

Осмотрев токарный станок и станину будущего верстака домовитого хозяина, Поскотин обменялся с ним рукопожатиями и покинул некогда гостеприимный дом. «Всё! — грустно подумал он, — разбитое не склеишь, прошлого — не вернёшь».