Самое страшное – это когда ты одинока. Когда нет рядом мужчины. Это очень важно для женщины, когда рядом мужчина.

Был в жизни период одиночества. Помню, привезла шкаф из магазина и собирала его рыдая, сопли висели ниже пола. Потому что в инструкции по сборке было нарисовано два человека. И оба они были мужчинами. Я собирала одна, смотрела в инструкцию на двух коренастых мужчин и рыдала в голос. Одинокий человек воспринимает все очень остро. У него нервы, как корни, вылезают наружу, живут не под кожей. У него нет земли, куда прорасти.

Например, я очень остро воспринимала запахи. Есть четыре запаха, которые буду чувствовать даже мертвой.

Первый запах.

Чужие мужские или женские духи в лифте утром. Заходишь в лифт, а он привез запах чужого человека. И вроде бы едешь одна, но с кем-то. Кто этот кто-то, кто надушился на целый день вперед? Он торопился, наверное, и облил себя духами в последний момент. Пшикал везде, на шею, голову и грудь. И еще по разу в подмышки. Стоял уже в куртке и залезал флаконом под рубашку через все молнии и застежки. Вечером лифт никогда не пахнет духами. Вечером другие запахи.

Запах второй.

Это запахи чужих ужинов. Жареной картошки или курицы. Или пирогов, это вообще невыносимо, когда у кого-то пироги. Кто-то кого-то ждет. Тебя никто не ждет, в лучшем случае ты можешь пожарить себе чеснок, больше в холодильнике ничего нет. Или к тебе в гости придет курьер, принесет суши. Но они не будут пахнуть как картошка. На масле и с корочкой. Можно устроить себе вечер, можно нажарить хоть пять сковородок картошки. Но тогда запахи будут появляться постепенно, уже не почувствуешь. Запах должен быть резким, как чужие духи в лифте, тогда понимаешь, что кто-то есть.

Запах третий.

Это самый страшный запах в моей жизни. Он догоняет меня часто. В шкафчиках из ДСП, в гороховых кашах, в свежей эмалированной краске. Это запах детского сада. Это мама ушла. Это тоска, страх и отчаяние. Это мерзкие дети, это режим дня, когда в два часа дня спать не хочется, а потом тебя будят в три, а ты бы еще поспал. Запах детского сада – это полная безнадега, когда деваться некуда, мама не придет в обед, не заберет пораньше. Будешь высовывать вечером голову между прутьями на площадке, ждать из-за поворота ее походку и манеру держать сумку. Прошло уже тридцать лет, а я до сих пор помню угол дома, из-за которого она выходила.

Запах четвертый.

Он тоже резкий, хоть и не острый. Этот запах прелый, как пахнет из-под сырых листьев в теплую погоду в октябре. Он немного душный, намешан с какими-то специями, немного сладкий, как лекарство от кашля. Это запах спящего человека. Его чувствуешь очень остро, если до этого много спала в комнате одна. Каждый человек начинен своими приправами, как курица. Когда он спит, то пахнет, как у него внутри. Спящий человек пахнет весь, целиком все тело. Голова пахнет одинаково с коленом.

Сейчас, когда я замужем, все эти запахи не волнуют, как раньше. Иногда прилетают со случайными сквозняками, потом сразу уходят. Мне стало просто не до этого. Я не успеваю нюхать и думать. Все оттенки, подтоны, тишина и молчание – все ушло. Рухнуло, стерлось, отмылось таким средством, чтобы ребенок мог нормально ползать по полу и тащить все в рот.

* * *

Раньше не знала номера своего домашнего телефона. Никто мне оттуда не звонил, и мне некому было звонить туда. Сейчас самый большой страх, когда вдруг видишь, что из дома звонили пять раз. Пять не принятых! Что-то случилось!! Ааа!!! Мама говорит: «Да я мультики Степе не могла включить, где зарядка от планшета?» А ты пока перезванивала, то видела, как они летят на скорой по встречке с сиреной и мигалками.

Когда Степа родился, то у него появились мама, папа и бабушка. Зато на какой-то период у мужа не стало жены, у меня мужа и мамы. Все перешло Степе. Я не сразу полюбила сына. Через восемь месяцев. Почему-то так. Помню, гуляла и у него капюшон сполз на глаза. Думаю, надо спросить у его матери, можно ли поправить. А потом поняла, что мать – это я. Я им стала обладать не сразу.

Сейчас, вот только сейчас, через полтора года, возвращаются ощущения. Хоть какие-то ощущения. Например, Дима идет впереди, и я думаю: какой красивый, как классно сидят на его тощей фигуре штаны, какой он крутой! И этот человек – Мой Муж! То есть можно сейчас подойти и вцепиться в этот классный задний карман. И он не скажет: «Вы кто, мы знакомы?» Можно со всей силы целовать его. Можно зажать в зубах жесткий волос из его щетины и смотреть, как Дима не может от меня оторваться.

Степа очень похож на Диму. Один портрет. Я думаю: «Какой классный Степа!» Слышала, что разведчикам и другим людям, занимающимся опасной государственной деятельностью, например, ворам в законе, нельзя иметь семью и детей, потому что они становятся уязвимыми. Сейчас из меня очень плохой разведчик или вор в законе. Прямо скажем, и раньше не очень, а сейчас и вовсе никакой.

* * *

Вот, думала, купим машину, будем ездить везде с фотоаппаратом. Когда мы купили ее, то первая мысль была такой: «Ура! Мы теперь можем ездить в „Ашан“ и закупаться телегами!» И я тут же возненавидела себя за это, потому что не подумала: «Ура! Путешествия!» Туалетная бумага пачками – это тоже семья. Часть этого мероприятия.

* * *

Как-то раз я писала тут, что вот иду по улице, навстречу мне мужчина, и вот представляю, как живем мы уже несколько лет, а он рюкзак в коридоре бросает. Надо было, конечно, написать тогда, что он не может найти рюкзак в нашей семикомнатной квартире, хотя бы так помечтать. Мы живем в однокомнатной, очень тесно. И Дима все время бросает этот долбаный рюкзак в коридоре. Я спотыкаюсь, наступаю на него. Никакие крючки, шантаж, уговоры, угрозы – не помогает. Этот рюкзак, который намечтала когда-то неосторожно, каждый день сидит в коридоре около плинтуса. Или если Дима завтракает, то потом ощущение, что он взрывал кухню. Дима сапер и ест на завтрак мины, бросает в кофе бомбы, мешает чай с лимонками.

Дима – художник-постановщик. Он строит декорации. Один раз надо было сделать эскиз для кино, позвал посмотреть. И я вижу, что это эскиз прихожей. И там, в эскизе, в картинке для кино, в декорации около плинтуса лежит он – рюкзак. Просто Дима думал, чем можно было заполнить пространство, обжить, сделать его человеческим, а не картонным. И он смотрит на меня, говорит: «Ну как?» И я вижу, что не шутит. Этот рюкзак – как его нога или рука. Нельзя ругать человека за то, что он сгибает руку в локте.

* * *

Какое-то время я думала, что появится ребенок и заберет часть любви, ее станет меньше. Пока не стало понятно, что любви стало больше, она увеличилась. И сейчас я думаю, что если у нас с Димой получаются такие крутые люди, то не стоит останавливаться на одном. Пусть будут еще вот такие же, на ровных крепких ногах и с хитрыми глазами.

Еще иногда думаю о том, что хотела бы умереть первой. Чтобы не было в жизни момента, когда бы нужно было жить без них.