Аксумская охота. Сотни людей съезжаются — наследники знатных семей Офира. Красивые, сильные люди, на великолепных лошадях, в роскошных одеяниях. Ревут верблюды, трубят слоны. Личная гвардия Царицы Савской — золотоволосые великаны вылетают с диким гиканьем на рослых жеребцах и несутся вкруг площади, охотно демонстрируя сбежавшимся зрителям свою силу, ловкость, красоту. Это загонщики и воины.
Выходят стройной колонной смуглокожие мемфисские стрелки из лука, их оружие — длинные боевые египетские луки. Они невозмутимы, их тёмные глаза надменны. Их за большие деньги купил у египетского фараона Калеб-зу-Навас. Это золотая рота. Стрелки взбираются на боевых слонов — по шесть человек в корзину, что укреплена на спине животного, и ждут начала отправления.
Выносили нубийские слуги и ставили на повозки железные клетки для львов, пантер — они пополнят зверинец и будут приручены, чтобы украшать царские шествия. Двухколёсные арбы, запряженные буйволами, готовились для доставки добычи во дворец.
Обученные соколы ждали своего часа, сидя под колпачками на руках конных сокольничих. Птицы будут указывать охотникам места отдыха львиных семейств.
Гладкие собаки цвета охры, с выгнутыми спинами, поджарыми брюхами и тонкими хвостами кружили от нетерпения на поводах. Они взлаивали и кидались на псарей, вне себя от возбуждения — они чуяли скорую кровь.
Множество утвари для удобства охотников грузилось на верблюдов, мулов и ослов. Королевская охота — большая церемония!
Из царского двора под крики и барабанный гул вылетают всадники в охотничьих нарядах — это аксумская знать. Они спешат выстроиться вдоль дороги, по которой поедут главные участники торжества. Выносится стройными рядами золотая ала царицы Савской — светлокожие гиганты, родина которых находится в таинственном краю — в бассейне реки Окаванго.
Нарастает возбуждение, и вот под гром литавр и гул барабанов на площадь выступают на жеребцах редкой золотой масти три всадника. Под копыта их коней летят лепестки цветов, толпа кричит, и золотые кони несут перед изумлёнными глазами всех трёх великих королей, трёх монархов великих земель и богатейших людей мира — владыку африканского Офира, израильского царя Соломона и царицу Савскую.
Все три одеты для охоты. Калеб-зу-Навас одет в римские доспехи — лёгкие, но прочные.
Царица надела наряд амазонки — юбку с разрезом, что позволяли видеть её длинные стройные ноги, обутые в высокие плетёные сандалии, узкий лиф с открытой грудью — это были причудливые золотые латы, которые едва ли защитили б от удара. На ней было множество браслетов, а на голове кивал плюмажем высокий ионийский шлем. Золотая царица на золотом коне.
Царь Соломон надел персидское боевое одеяние — багряного цвета нижнюю рубашку до колен с такими же кожаными латами, клёпаными бронзовыми пластинками. Багряные узкие штаны и низкие сапоги с золотыми носами. С плеча его спадал карминного цвета плащ бесценного материала. На голове высокая шапка с конскими хвостами.
Стремя в стремя, к узде узда три прекрасных жеребца гордо несли своих удивительных всадников по мостовой Аксума. Люди расступались, с благоговением глядя на процессию. Золотой век Офира. Царская охота.
* * *
Сегодня рано утром она поднялась со своего одинокого ложа, на котором всю ночь блуждала от обольстительно-тревожных снов к печальной яви. Он здесь, он совсем рядом, а они не вместе. Всему причиной эти опутывающие монархов по рукам и ногам дворцовые этикеты.
После ночи развлечений, когда все придворные и гости заняли множество пустующих покоев, дядя Калеб призвал её к себе и заговорил с явно недовольным видом:
— Я всё понимаю, но прошу тебя: не теряй головы у всех на виду.
Царица Савская изумилась:
— В чём я провинилась?!
— Послушай, это же не раб-любовник. Это царь Израильский, и он не тот юноша, с которым ты встречалась недолго десять лет назад. Он монарх, понятно? Могущественный и влиятельный. Я не могу даже ему препятствовать в проезде через мою землю, хотя не знаю толком, что он здесь ищет. Найди Соломон тут новую золотую жилу, так будет беспрепятственно возить золото мимо нашего дворца — себе на пользу, мне на разорение.
— Какое это имеет отношение ко мне? — холодно спросила царица Савская, отказываясь от угощения.
— Ты моя племянница. — ответил Калеб, с досадой делая знак, чтобы рабы удалились. — Всё, что ты делаешь здесь, касается меня.
— А Лилит ты тоже стал бы читать наставления?
— Лилит! — покачал он головой. — Лилит внешне соблюдала все приличия. И она вполне могла опутать царя Израильского колдовством и подчинить его себе, а, значит, и мне. Ты же ластишься к нему, как одалиска. Чего ты хочешь, на что надеешься? Что он через столько лет вспомнит одну ночь, которую ты провела с ним? У него тысячи наложниц.
Она сидела и смотрела на дядю, а в душе рождалось тяжкое чувство, как будто она проснулась, как нынче, ото сна, и увидала пустоту вокруг себя. Меж тем он продолжал, не понимая её молчания:
— У монархов тысячи забот, они не могут взять, как ты, и бросить ради прихоти свою страну. Если бы желал он, то ещё десять лет назад объявил бы тебя своей женой. Поставил бы над всеми, дал бы власть — вот тогда бы ты имела значимость. А так — просто царственная потаскушка.
— Я не давала повода так оскорблять меня.
— Я не за себя говорю, а за молву. Ты вредишь мне, Македа, ты делаешь меня причастником разврата. Иди, возьми моих рабов и хоть до смерти загоняй их всех в постели, но не тронь царя. Неужели ты не видишь: он не ищет встречи.
— Хорошего ты мнения обо мне. — вскипев от негодования, произнесла царица. Она встала и выпрямилась перед дядей.
— Давай так. — миролюбиво заговорил тот, — Сегодня ты не трогаешь его, потому что сегодня будет охота. А завтра, когда он уедет, ты объявишь, что тоже уезжаешь к себе в Сабею, а там делай, что хочешь.
— Он скоро уезжает?! Мне ничего об этом не известно. Я думала, торжества продлятся ещё неделю!
— Вот видишь, ты не знаешь, что он поторопил меня и собирается скорее покинуть мой дворец. Так что, не ты есть цель его путешествия, иначе он отправился к тебе в Мариб. Что ему препятствовало?
В самом деле — что?
Царица летела дворцовыми переходами, стуча лёгкими каблучками.
— К царю нельзя. — преградили ей стражники. — Он молится своему единому Богу.
Она так и отпрянула. К нему нельзя! Холодное чувство подозрения зашевелилось в её душе. Неужели в том, что говорил дядя, есть правда? Калеб не заблуждался: будучи монархом, он прекрасно знал, как обстоят дела, и пытался остановить её от опрометчивого шага!
— Я приду позже. — бросила она, удаляясь прочь и сгорая от стыда под взглядами стражников, которые и сами трусили, не представляя, наверно, как они буду оборонять священную молитву Соломона от посягательств этой беспутной бабы.
Оказавшись у себя в покоях, она стала свидетельницей тихого переполоха: служанки бегали на цыпочках с тряпками в руках.
— Царица Шеба, вот твой наряд для охоты. — с поклонами ей стали подсовывать всё то, что ей не нравилось. Неужели развратная Лилит носила такие целомудренные платья? Царице не хотелось выглядеть слишком скромно.
Маргарет сама решила отыскать подходящий случаю наряд и среди множества вещей отыскала то, в чём будет выглядеть, как легендарная царица амазонок. Не доставало только подходящего головного убора, чтобы завершить образ воинственной правительницы, какой она была когда-то. О. эта пустынная охота на львов! Некогда она сама возглавляла эти выезды! Тогда у неё были такие одежды для охоты! Но не одевать же диадему для такого случая!
— Идите к моему дяде и отыщите в его сокровищнице какой-нибудь шлем с плюмажем. — распорядилась царица, а сама решила ещё раз войти к Соломону. Если её попробуют остановить, она прикончит наглецов!
Откинув небрежно копья стражников, она вошла в покои царя, когда того собирали к выезду. Он был уже почти одет в багряные одежды воинского покроя, и теперь постельничие закрепляли на его плечах детали доспехов.
При виде фигуры Соломона, стоящей в лучах света, что проникали в окна, она почувствовала волнение — так он был хорош. Никакие самые искусные резчики и живописцы не передадут стройности этого стана, затянутого в плотную одежду. Широкие оплечья делали его ещё стройнее, а пояс со множеством длинных висячих звеньев красного золота и рубинов подчёркивал это впечатление.
Сделав жест рукой, царица прогнала всех и осталась с царём наедине.
— Я сама помогу тебе одеться. — произнесла она, приближаясь к нему.
Он обернулся через плечо и увидал её. Глаза его словно воссияли, но лицо сохраняло царственную невозмутимость.
Они были одного роста и, когда царица подошла и положила руку на его плечо, чтобы пристегнуть деталь костюма, он положил на её пальцы свою узкую ладонь в перстнях. Ничего не говоря, он смотрел своим таинственно-волнующим взглядом и молчал, словно ждал слов от неё. Годы отняли у него юношескую непосредственность и простоту. Теперь это был зрелый мужчина, много повидавший и много испытавший. Их сближение происходило с трудом, словно груз разлуки, которого ещё вчера царица не ощущала столь отчётливо, теперь пропастью пролёг между ними.
Внезапно сердце Маргарет пронзило болью при мысли, как много одалисок, наложниц и жён прошло меж тем и этим днём, когда всё это не было столь важно.
— Лишь ты одна, Маргит. — назвал он её этим тайным именем, которое лишь одному ему было известно.
Маргит — волшебный пароль, который делал явью всё, что было между ними! Он сохранил его! Теперь царица Савская окончательно вернулась в свой мир, теперь завеса неуверенности и сомнений исчезла. Она не просто красивая женщина, одна из многих, которые попадались Соломону на пути, она — Маргит!
Рука царицы, словно тень, заскользила по багряной буйволовой коже, скрывающей под собой царя, как скорлупа ореха прячет сладкое ядро. Пальцы добрались до его шеи, до впадины меж двух ключиц, ещё не прикрытой ожерельем. Там билась точка, словно жила своей, отдельной жизнью. Словно в этом тёплом гнезде пряталась душа царя, тревожным биением выдавая себя.
Как некогда, токи пронизали пальцы царицы Савской, и она ушла на мгновение в себя, вспоминая ощущения, запах его кожи, аромат любви.
Он владел собой, его воля была огромна, он не терял рассудка никогда, но с телом своим он совладать не мог, потому что тело человека живёт своими законами. Этот быстрый трепет под пальцами царицы выдавал его слабость и открывал потайные чувства Соломона.
Он её боится. Он боится той власти, что она имела некогда над ним. Он боится её чар, её непредсказуемости, её глубинного женского естества. Той бездны, что скрыта в ней, той тайны.
Царь невольно совершил глоток, и пальцы Маргит сказали ей: он будет твой. Он сдастся. Он лишь оттягивает неизбежное. Он покорён.
— Скажи мне, Соломон, отчего ты не искал меня?
Глаза царицы глянули в его глаза. Она ждала ответа.
— Где ты была все эти годы, царица Савская? Я посылал к тебе послов, я слал лазутчиков в Аксум, но никто не мог сказать, куда ты ушла, когда покинула Мариб.
Его глаза смотрели со странным выражением — с печалью и затаённой болью — как будто царь не верил ей.
Что скажешь тут? Чем можно оправдаться? Как объяснить, что эти десять лет она провела в другом мире, другом времени? Что занималась бессмысленным, бесполезным делом, не зная, что сама её работа — нелепая фальсификация, состряпанная давним недругом.
Царь ждал, что ему скажет Маргит, и не дождался, отчего во взгляде его проступило выражение лёгкой горечи, как будто он говорил себе: я так и знал.
— Пойдём. — сказал ей Соломон. — Надо отправляться на охоту.
— Это звучит так, словно ты невольник обычаев. — усмехнулась царица, раздосадованная этим разговором — не того она ждала!
— Отчасти так. — ответил царь, надевая на запястья широкие рубиновые браслеты.
— Ты похожа на амазонку. — добавил он, закладывая в ножны кинжал. — только шлема не хватает.
* * *
Горные цепи внезапно прерывались, открывая вид на широкую равнину, наполненную светом солнца. Это одно из местных плоскогорий, где царит климат саванны.
Тут было райское изобилие животных, множество птиц — саванна словно кишела стадами, ходящими волной вдоль разлива рек, вздымались в воздух и кружили тучи птиц. Неслись, едва касаясь земли копытами, ориксы, закинув головы с длинными стреловидными рогами. Газели и импалы пролетали в противоположных направлениях. Быстрые конгони с винтовыми мощными рогами. Выходили из рек, вспугивая чибисов, серовато-бурые водяные козлы топи с фиолетово-чёрными пятнами на плечах. Вили гнёзда горлицы, сизоворонки, щурки, ходили стаями сизые цесарки. Бродили стада носорогов и буйволов, по спинам которых ползали оливково-бурые птички с красными клювами. В колючих зарослях распевали песни ослепительные птицы — блестящие скворцы.
По красной равнине неслись крылом всадники, они спешили накрыть бегущих от ручья животных. Антилопы, зебры, бабуины, гиены, кабаны, носороги бежали прочь от водопоя, спугнутые криками загонщиков. Стада неслись с топотом и трубным гулом тревоги. Навстречу им выносились из зарослей отряды охотников. Впереди с рёвом мчались боевые слоны, на спинах которых сидели лучники и прицельно били добычу наповал.
Слоны вклинивались в бегущие стада и, ловко управляемые возницами, разделяли животных. Живые потоки устремлялись в промежутки и там встречали вторую цепь охотников — на лошадях. Тут шла более тонкая игра: не все старались убить животных, но было честью поймать самых сильных, крепких и красивых, чтобы доставить к царскому зверинцу в Аксум. Немало их уже было загнано в клетки, немало уносили, складывая добычу.
Калеб-зу-Навас со своими опытными слугами унёсся в сторону, и там, возле реки слышались их крики, рычание хищников, ржание лошадей — это шла охота.
Соломон и царица Савская в колеснице из ливанского кедра, запряжённой четвёркой лошадей и сопровождаемые стрелками на конях, проскакали дальше, вслед за загонщиками. Там, у реки выследили львиный прайд — вот это была царская охота!
Он сам правил своей колесницей, не желая брать к себе возницу — то был особый стиль среди царей. Бешено несущаяся по пескам двухколёсная открытая коляска подпрыгивала на каждой неровности почвы, отчего приходилось держаться очень крепко. Чуть согнув в коленях ноги, Маргит одной рукой держалась за перила, второй — за Соломона. Она опасалась, что он не удержит вожжи. Но опасалась зря — его длинные царственные пальцы оказались на удивление крепки. Он ловко правил лошадьми, которых, казалось, ничто не может удержать, заставить подать вправо или влево, обходя бугры и ямы. Но они повиновались, хотя, что может принудить эту дикую четвёрку повиноваться?!
— Держись, Маргит! — крикнул он, повернув к ней разгорячённое скачкой лицо.
Колесницу тряхнуло, и царь засмеялся, показав белые зубы и блестя глазами. Его захватил азарт погони и дух соперничества. Их обходили с двух сторон всадники на лошадях, и царь гнал свою четвёрку.
Сумасшествие в крови, бешеный грохот окованных медью колёс, как дикий барабанный гром, рёв труб и пронзительные вопли — свирепая радость и безумная игра, в которой ставкой может стать жизнь. Так отдаваться риску может либо безумец, спешащий к смерти, либо бессмертный. В мгновении полёта сверхплотно сжат сам смысл бытия. Всё или ничего — такой закон. Взять или отдать, поймать или потерять, убить или убиться. Летим!
Два круга сливающихся медных спиц, как бешеные мельницы смерти, как круглые ножи в горле преисподней, молотят всё подряд — и зазевавшуюся птицу, и не успевшую удрать гиену, и упавшего с лошади загонщика. Мгновение — и нет его! Летим!
Пустыня мечется в глазах, земля пугается, ручьи взлетают тучей брызг! Несётся всё живое, словно в пропасть устремившись! В неистовство приходит, глядя друг на друга! В единой массе огромных тел, звенящих мышц, мелькающих копыт — несутся! Несутся, сами заводя себя в беспамятство затягивающей гонки! Летим, летим!
Из зарослей у реки выскочило стадо буйволов — их спугнули у водопоя, и теперь они заметались, испуганные криками, возбуждённые опасностью и страхом. В воздухе витала ярость, проникала в жилы, питала кровь, гнала прочь осторожность. Вожак взбесился и понёсся на коней, нагнув рога и ничего не видя. Он врезался в толпу загонщиков и разогнал их стройный ряд. Всадники расступились на скаку, пропустили сквозь строй могучих самцов и приступили к бойне самок и телят. Рёв, крики, стоны огласили берег.
Царская колесница пролетела дальше и в одиночестве помчалась вдоль реки. Делая широкий разворот на всём скаку, Соломон не увидал, что пересёк дорогу стаду взбешенных слонов — они бежали прочь от разверзшейся резни. Из ада крови, из криков погибающих, от облак пыли!
Пронзительный вопль над самым ухом, и кони рванули в сторону, едва не перевернув колесницу. Царь резко бросил тело вправо, перевесясь через край, почти упав и едва не уронив Маргит. Он не выпустил поводья, держа одной рукой ременные петли, другой — царицу. Мгновение она видела свою смерть, так близко проходящую от её лица — бешено вращающиеся спицы колеса. Ионийский шлем, сделанный на мужчину, сорвался с головы царицы и в миг один исчез в разверзшемся аду — даже звука не издав. Затем рука царя её вернула к жизни, втащив обратно в колесницу.
Он поворачивал четвёрку, выгнувшись всем телом, готовый разорваться от нечеловеческих усилий. И пересилил своей волей мощь животных. Он повёл их против стада, и оно бежало в обе стороны, вздымая пыль и оглушительно трубя.
— Бей, Маргит! — кричал он. — Бей!
Не понимая ничего, она упёрлась спиной в опору сзади, одной ногой в передние перила и выхватила из колчана сразу четыре стрелы. Три в зубы, одну — на тетиву. Одна за другой влетали стрелы в грудь слонов. Животные взревели и заметались за улетавшей колесницей, образуя свалку. Тогда бегущее стадо стало разбегаться, освобождая путь колеснице.
Царь поворачивал и готовил к новой атаке на слонов.
— Куда ты?! Хватит! — кричала Маргит.
Он засмеялся и стал нахлыстывать коней.
— Вернуться без добычи?! О, нет!
Нет, так она не охотилась никогда! В Сабее никогда так не охотились — там охота была искусством! Это сумасшествие, это самоубийство! Это не охота — это война!
Ревущие от ярости гиганты мчались едва ли не быстрее боевых коней. Взбешенный слон опаснее десятка львов, стадо обезумевших самцов способно снести целый город.
Она взглянула в лицо царя и ужаснулась: это было нечто худшее, нежели безумие — это была расчетливая ярость, холодный гнев, рассудочное пламя, упоение игрой со смертью.
Правя жесткою рукою, царь теснил своей гремящей колесницей вожака, и тот сворачивал, сбивая с ровного пути других самцов.
Он обходил их, заставляя избегать себя, и вдруг сделал то, чего предвидеть было невозможно. Держа одной рукой все вожжи, он выхватил кинжал и левой рукой нанёс слону удар в переднюю лодыжку. Слон затрубил, споткнулся и упал, а стадо сбилось и помчалось в сторону. Следом заворачивал на колеснице Соломон. Он гнал добычу к ловчим с их сетями и путами.
В вечернем мареве разгорались костры, блистали шелками царские палатки, шипело мясо на кострах, рекой лилось вино. Загонщики, стрелки и прочие со смехом и разговорами перемещались по охотничьему лагерю — все восхищались множеством добычи. Уже отправлены в Аксум шкуры, мясо, клетки со зверями, птицами. Завтра охотники отправятся в обратную дорогу, а пока здесь царит безраздельная радость и грубое веселье. Охотники находят особое удовольствие дразнить пленных хищников. В центре круга мечется посаженый на цепи леопард, а смельчаки выходят, чтобы, приблизясь на удар лапой, перепрыгнуть через зверя.
В палатке красного полотна сидят трое. Они не ищут более сильных впечатлений — они сыты охотой. Теперь все трое просто отдыхают.
— Твоя добыча больше всех. — сказал гостю Калеб-зу-Навас. — Ты загнал целое слоновье стадо.
— Я хотел сделать тебе приятно. — учтиво поклонился Соломон.
— Ты даришь мне свою добычу?! — изумился муккариб.
— Конечно. Это мой прощальный дар. По прибытии в Аксум я потороплюсь уйти в дорогу. Дела не ждут.
Калеб был доволен: охота была отличной. А царица Савская отчего-то побледнела.
* * *
Возвращение в Аксум было триумфальным, как будто это была не охота, а победный марш.
— Ты была прекрасна. — сказал царице Соломон. — Я никогда не видел столь отважной женщины. Правду говорят про тебя, что правишь ты в своей стране мужской рукой.
— И сердцем женщины. — пробормотала Маргит, которая знала эту поговорку.
Они уже въезжали в Аксум, и сказочная встреча с возлюбленным царём подходила к финалу. Он уезжал, но не звал её с собою. Не этого ждала прекрасная царица. Она-то думала: он упадёт к её ногам и будет умолять о счастье.
Остался пир, последний пир перед расставанием, и холод уже закрался в сердце Шебы, как звали её в стране дяди. Никакого будущего она уже не видела. Вернее, видела, но совсем не то, о каком мечтала.
Мечтала она о том, чтобы снова быть с ним — вдвоём в ночи, в том дивном единении сердец, в том сладостном слиянии, что было десять лет назад. В страстном упоении, в нежном безумии, в пламени любви. Но десять лет прошли, он изменился и отдалился от своей Маргит. Он уже не тот пылкий юноша, что плакал в час расставания. Он слишком хорошо владел собой. Другого быть не может — он царь-мудрец, он Соломон.
— Ты помнишь все те глупости, которые вы вытворяли с советником Берайей в мой приезд? — с улыбкой спросила она, выйдя с Соломоном из духоты зала в тёплую ночь.
— Глупости? — тоже улыбнулся он. — Я помню глупости.
— Как ты устроил это море под стеклом, чтобы заставить меня задрать перед тобою юбку?
— Чтобы ноги посмотреть? — смутился он.
— Да, чтобы ноги посмотреть. — она наслаждалась его конфузом.
— Силы небесные, надо же быть подобным дураком!
— Ну почему это? — не согласилась Маргит. — Вышло очень даже неплохо. Только зря ты себе приписываешь идею — вдохновителем был Берайя.
— Вот потому я и оставил его дома, чтобы он мне в дороге не устроил новой каверзы.
— Напрасно. Я бы хотела встретить этого озорника. Ведь это он тебя подбивал на пьяные шуточки по отношению ко мне.
— Какие? — насторожился царь.
— А ты не помнишь?! — расхохоталась Маргит. — Вы же с ним поспорили, что я напьюсь без спроса. На пиру мне подавали пересоленную и жирную пищу, а пить не налили. А потом подсунули мне в спальню кувшин вина. Условие спора было таково: если я выпью, то ты, пресветлый царь, намеревался мною овладеть.
— Этого не может быть! — не поверил царь.
— Не может?! Ты же потом с Берайей ввалился ко мне в опочивальню и произнёс торжественную речь: ты пила, царица, значит, теперь обязана со мной возлечь и до утра со мною утешаться! Ты этого не помнишь?
— Ну, как не помнить! Ты думаешь, Берайя потом молчал про свои проказы? Он всему Иерусалиму разболтал про мудрость Соломона, который в споре победил царицу Савскую. А потом ещё рассказывал эту историю, как анекдот, всем послам.
— А загадки — его идея? — осенило Маргит.
— Какие? А, про семь да про девять? Да, это он придумал. Вторая, я помню, была про дурную бабу, которая вздумала удивлять своего отпрыска игривыми намёками на некоторые особенности его происхождения.
— Вот мерзавец. — уже невесело сказала Маргит.
— Перестань. — мягко ответил Соломон. — Я же говорил тебе: пустое.
Она смотрела на него и вспоминала, каким видела его недавно. Какое неистовство скрывал в себе царь Соломон, какие страсти прятались за этим гладким лбом, за этими глубокими глазами, за этой скрытностью опытного мужа, за этой властью над собой.
Он очаровывал её безмерно, он пьянил её своей тайной, он приводил её в тоску своей сдержанностью, он убивал её своим молчанием.
— Ты уезжаешь завтра? — проронила она, не в силах более сдержать в себе вопрос.
— Да. — кратко ответил он, глядя в сторону и не делая попытки даже взять её за руку.
— Ты был прекрасен, Соломон. — с горечью сказала царица Савская. — Я буду помнить эту охоту. Наша встреча была самым большим чудом в моей жизни.
— Поехали со мной. — сказал внезапно царь. — Что тебя держит? Ты покинула Сабею, покинь и Аксум.
— Ты зовёшь меня с собой? Куда же?
— В дороге всё узнаешь. — уклончиво ответил Соломон.