Дом матушки Марты смотрелся довольно солидно — высокое крыльцо парадного входа, массивные фронтоны, лепнина, чугунная ограда. Но при этом была видна и удручающая нищета: парадное заколочено, кое-где облетела штукатурка, угол дома разрушался, окна заклеены бумагой.

Как поведал словоохотливый учёный, дом остался женщине от мужа, но сохранить его ей не удалось. Бургомистр приглядел себе солидное строение и пожелал купить его за сущие гроши. Бездетная вдова отказалась продать его за те смешные деньги, что ей предлагали, и надумала устроить в нём приют для сирот. Но хитрый городской чиновник подстроил дела так, что спустя несколько лет содержательница приюта оказалась в долгах. И растить сирот, за половину которых никто не вносил платы, оказалось совершенно разорительным.

Ещё пару лет она рассылала прошения по богатым домам, но получала сущий мизер — кто станет рушить планы бургомистра? Немного помогал ей Юст Достас — от его-то нищенской оплаты за преподавание в университете! А теперь стало совсем плохо: теперь её не только лишают дома, но и ещё она должна в казну немалую сумму. Откуда что взялось — она не понимает, но против судейского решения не пойдёшь — завтра им дадут встретить Рождество в приюте, а послезавтра она должна вывести оттуда всех детей. И куда идти? Хоть бы лето было, можно было бы на воле поспать под кустом! Можно пойти по крестьянским дворам и просить еды. Но в конце декабря, в самые морозы?..

— Голубушка Сью, попросите-ка нам матушку Марту! — нежно обратился Юст к пожилой и хмурой экономке, похожей на вяленую воблу.

— Никакая я вам не голубушка! — сварливо отозвалась та, шумно бросая вперёд себя набитый узел.

— Матушка Марта отправилась в церковь к заутрене — думает, вымолит чудо! Придёт ангел и подарит ей кошелёк, полный золотых гульденов! А я вот ждать не буду, когда меня выставят вон — сама уйду!

С этими словами экономка натянула на себя потёртую заячью шубу, напялила подшитый ватой капор и ухватила узел.

— Я всё сделала, что могла! — громкогласно возвестила она. — Лучше бы денежки в уплату налога отдала, а в Рождество можно и кашей наесться! Да не моё это дело, хозяевам виднее!

На этой ноте она закончила свой монолог, спустилась с крыльца и решительно зашагала прочь от приюта.

— Вы не думайте, что она злая, — растерянно забормотал Юст, глядя вслед сбежавшей прислуге. — Но ведь её тоже нужно понять: год без жалованья!

— Сколько нужно для уплаты налога? — прямо спросил Лён.

— А сколько есть? — оживился учёный, уже зная, что дивоярец человек не бедный.

Он рассмотрел содержимое замшевого кошелька и сказал:

— Половина, считайте, уже есть!

— А вторая?

— И-ии, забудьте! Денег взять неоткуда! Если вам действительно не жалко, то на эти денежки можно для сироток снять домик где-нибудь в деревне и безбедно прожить до весны. В тесноте, да не в обиде.

Как быть? Лён понимал, что его возможности в данном случае ничего не решают. Мелькали всякие мысли: обернуться совой, полететь в дом бургомистра и напугать его. Но что сделаешь с продажной судебной системой — одно неизбежно тащит за собой другое! Запутаться можно. Тут в самом деле нужно чудо. Только где его взять.

К удивлению Лёна в доме было тихо — дети мирно спали по своим кроваткам. Они ждали наступления завтрашнего дня, когда под большой елкой найдут благотворительные игрушки и дешёвые сладости. Их дожидается на кухне большой торт, собранный на сбережённые средства — вот почему сердилась Сью. Но она сделала всё, что обещала: торт удался на славу.

— Марта в церкви, а Сью покинула приют, — шёпотом говорил Юст, оглядывая большой полутёмный зал, освещаемый только уличными фонарями.

Елка была невысока и довольно тощевата — совсем дешёвенькая. Игрушки и украшения большей частью сделаны руками ребят, а внизу, на посыпанной блёстками вате, стоят разноцветные коробки, книжки, куклы с потёртыми щеками — явно не новые, "благотворительные"!

В зал вошёл старый человек с длинным красным носом, но не дед Мороз — на этом была потёртая фуфайка и метла в руках.

— Огюст, ты тоже покидаешь матушку Марту? — спросил ученый.

— Зачем вы пришли, господин учёный? — спросил тот вместо ответа, глухо кашляя в кулак. — Так ещё хуже. Лучше бы не приходили. Я дождусь утра, чтобы крысы не растащили подарки. А потом уйду. Крыс стало много, вот что.

Он ещё что-то бормотал, покидая зал.

— Он хороший человек, — убеждённо проговорил Юст, глядя вслед дворнику, — но жизнь так тяжела. Однако, крыс действительно много, поэтому пойдёмте наверх, к детям, чтобы было кому с ними быть в эту ночь. А утром отпразднуем с ними вместе Рождество. А потом поможем собраться. Поверьте, юноша, ваши деньги тут спасение! Неужто не жалко?

Вдвоем они тихо пробрались на второй этаж, где в комнатках, укрытые самодельными тряпочными одеялами, спали мальчики и девочки от трёх до десяти лет.

— Вот они, ангелочки, — умильно шептал старый учёный, — ничего не знают. Пусть завтрашний день будет для них праздником. Завтра я буду им читать сказки и рассказывать про падающие звёздочки — надо верить в удачу, юноша! Обязательно надо верить в чудо!

Он поправил одеяла на одной сладко спящей малютке и чуть задержался возле одной кровати — пустой. Гладко застеленное одеяло, а на подушке кольцо, оклеенное ватой — игрушечный нимб, какие дети надевают на Рождество, изображая ангелов.

— Крошка Мари, — прошептал учёный почти беззвучно, и холодная старческая слеза выкатилась из его глаза и повисла на кончике длинного носа.

— Никто не знает, что произошло в тот день, — рассказывал Юст немного позже, когда они оставили спаленки и отправились вниз — на кухню, чтобы не дать крысам сожрать торт, коли уж добрая Сью отказалась его охранять. И то сказать, ей год жалованья не платили — понять надо человека.

— Да, было это ровно год назад, — рассказывал учёный. — Мари тогда было семь лет, совсем, как девочке со спичками. Я думаю, они обе теперь с ангелами.

Учёный поднял на Лёна усталые глаза, и тот вдруг понял, сколько же мужества надо этому человеку, чтобы при такой жизни не утратить оптимизм и продолжать искать в людях доброе. Но есть же они, матушка Марта, например.

— Она всё мечтала отыскать горшок с золотыми монетами — прямо бредила этим. Говорила: для матушки Марты, чтобы господин бургомистр не отобрал у неё дом. Верите ли, изрыла своей детской лопаточкой весь двор. Крошка Мари такая красивая была — сама, как ангел. А куда идут красивые девушки без приданого, без дома и родителей — все знают. У Марты сердце кровью обливалось — как объяснишь бедняжкам, что будущее у них незавидное. Некрасивую девушку возьмут в услужение — поломойкой или на кухню. А красивых хозяйки в дом не берут — сами знаете почему. Нельзя бедным девушкам красивыми быть. Вот малышка и бредила кладом. А прошлой зимой, перед самым Рождеством, надумала Марта в подвале разобраться — там всякого барахла ненужного! Может, удастся что сбыть старьевщику. Сью с Огюстом помочь взялись, а тут и Мари просится: возьмите её тоже, она взрослая! Ну как откажешь, для ребёнка что подвал, что чердак — таинственная пещера с сокровищами! Ну, вы знаете, на всяком празднике детвора обязательно выбирает королеву бала, так вот королевой всякий раз была Мари. Огюст корону ей вырезал из жести, звёздочками из фольги украсил. Дети стекляшки всякие находили и приносили ей — как-то она приделывала их на эту корону. Но главного бриллианта не хватало…

Старик глубоко закашлялся и вытер несвежим платком пот со лба — ему явно было нехорошо.

— Наверно, она надеялась отыскать в подвале какие-нибудь стекляшки. Девочка же — ей хочется украшений. Боже мой, где же Марта? Почему не идёт? Ну, сходила к заутрене, не обязательно же всю ночь стоять! Может, если часть долга возместить, выселение отложат? Вы точно не передумали деньги дать? Сумма все же большая. Могли бы в банк положить, проценты иметь. Ах, что это я, у вас, у дивоярцев, вообще это не в почете — у вас же волшебство. Так, о чем я?

— Что случилось с Мари? — спросил Лён, заинтересованный этой историей. Он прислушивался к происходящему в доме: ждал, что прозвенит колокольчик у двери, придёт Марта и можно будет с бумагами отправляться к господину бургомистру — а уж там-то он сумеет припугнуть хитрого чиновника!

— Она вошла в подвал, — устало приклонил голову к мощному пузатому дубовому буфету астроном, — а оттуда не вышла.

— Как?!

— Не знаю. Сью говорит, что видела, как она рылась в старых коробках. Выхода из подвала иного нет, кроме как через кухню. Окошки маленькие — котёнок только и пролезет. Услышали вскрик — обернулись, а Мари нет, только корона жестяная валяется. А уж она корону так просто не бросила бы, это же её королевская корона! Потом нашли на этом месте странный камешек, какого матушка Марта никогда не видела в своем хозяйстве. Большой такой, холодный, чисто-голубой. Сью говорит: бриллиант! Откуда бриллианты в таком доме? Да такой бриллиант должен стоить огромное состояние! Они у ювелиров все наперечёт, у каждого свое имя, своя история, своя судьба! А тут невиданная огранка! Бедная девочка, я ведь обещал ей в тот год сделать особенную игрушку. И не сделал. Зато теперь вот сделал, да поздно уже. Эхе-хех, нет чуда, нет его…

Учёный ещё покашлял, запахнул на груди плотнее сюртук и прикрыл глаза.

— А дальше?

— Прикрепили мы этот "бриллиант" к жестяной короне — в память о Мари, потому что больше никто её с тех пор не видел. Думали, будет эта корона, как талисман. Кто-то из детей даже насочинял, что душа Мари в этом бриллианте. Такие выдумщики эти дети. Но корона пропала очень скоро, вот и всё… Пойду-ка я прилягу возле камина. У Марты сегодня натоплено тепло — напоследок, наверно. Не уносить же с собой дрова. Поставлю стулья и улягусь. Вы последите тут за тортом? А то в самом деле, крыс что-то много развелось в этом году — чуют что-то, наверное.

— Я послежу, — пообещал дивоярец, помогая обессиленному старику добраться до стульев.

Странный это дом, как будто наблюдает за гостем. Чуть слышные трески, шёпот, стуки. Может, домовые? Интересно, Огюст охраняет подарки, как обещал, или тоже оставил пост?

Лён вышел из большой и холодной кухни, где на столах уже были приготовлены к завтрашнему отбытию мешочки с крупой, сахаром, солью, мукой и другими продуктами — на такое количество детей это очень мало. Дня на два-три. Эх, где его волшебная скатерка!

Зал был тёмен, лишь отсвечивали на тщательно натертом паркете блики от уличных фонарей. Где-то далеко пропел колокол. Всё, полночь — Марта не успела.

Вдруг Лён вздрогнул: ему показалось возле ёлки что-то странное, чего тут раньше не было. Может, Огюст оставил?

Возле ёлки стоял стул — совсем не подходящий старинному интерьеру: настоящий офисный стул с полыми металлическими ножками и обтянутым чёрной тканью сиденьем. А на стуле стоял и таращил нарисованные глаза деревянный урод с огромными зубами, в которых был зажат орех!

— Ни фига себе! — неизящно выразился Лён и ошалело огляделся.

На массивном комоде стояли три клетки: одна с желтенькой канарейкой. А две с попугаями: красно-зелёным и жёлто-синим!

— Чивы-чивы! — сказала канарейка, просыпаясь, и завертелась на жердочке.

Тут деревянный уродец с громким стуком свалился со стула и остался валяться с задранными плоскими ножками, раскрашенными под сапоги. У-ии — со скрипом опустились эти коротенькие обрубочки. Канарейка опять что-то горячо зачирикала.

Оборачиваясь по сторонам, Лён ошалело отступил. Этот стул — откуда он! И этот деревянный, с зубами… Всё так странно знакомо. Это же сказка про Щелкунчика! Что он в ней делает и в качестве кого?! Тут с елки соскользнул и упал на паркет обклеенный разноцветной фольгой Арлекин!

Времени терять было нельзя — сейчас явятся крысы, и начнётся эпохальное сражение!

Быстрый оборот вокруг себя, и на месте, где стоял дивоярец, прямо в воздухе возникла светло-серая сова. Бесшумно взмахивая пышными крыльями, она поднялась под потолок и огляделась. Место на шкафу вполне устроило её, и она опустилась в этот тёмный закуток, где обнаружила довольно удобную подставку с поперечной планкой. Села на неё и замерла в неподвижности.

- @@@@@@! — сказал Щелкунчик.

- &&&&&&&! — ответила канарейка.

— ?!

— !!

Нелепая игрушка попыталась встать, некоторое время тщетно колотила ножками по паркету, затем неловко извернулась, упёрлась зубами в пол и задрала вверх деревянный зад. В таком виде Щелкунчик застрял надолго, но потом прибыла помощь в виде красной тележки с бочкой и выдвижной лестницей, и генерала поставили на ноги.

Огромными глазами сова рассматривала картину. Как это может быть?! Эти события происходили два года назад! Вот это — Лён-Щелкунчик, и он же снова тут! Един в двух лицах! Встретился сам с собой! Вот что за сова торчала тогда на шкафу! Наваждение, право слово, чистое наваждение! Вот так зона сказки!

Канарейка меж тем как-то сумела выбраться из клетки, попугаи тоже оказались на свободе, и теперь вся троица летала кругами вокруг ёлки, причём птичка очень энергично выражалась на своем птичьем языке.

"Привет, Лембистор! — весело подумал Лён, едва не гугукнув от изумления, — живёшь себе в шкурке Павла Андреевича и ни сном, ни духом не ведаешь, что стал частью зоны наваждения!"

Демон в канареечном обличии меж тем покинул зал в сопровождении своей свиты, а Щелкунчик принялся нудно слоняться вокруг ёлки. Внизу шла какая-то тихая возня, разглядеть было решительно ничего невозможно, и только стук деревянных сапог выдавал, что забавный уродец всё ещё тут.

"Так, скоро на сцене должен появиться док Красин в виде Крысакуса Шестнадцатого!" — вспоминал Лён.

Бедные дети, завтра их встретит разорённая ёлка, разграбленные подарки и торт, над которым жестоко надругались попугаи!

Он плохо помнил последовательность событий — мозги у него тогда были деревянные. А всё потому, что подлец док вколол ему много всякой дряни — вот Зона и переиначила на свой лад дубовое состояние пациента. Всё правильно: док Красин — крыса с шизоидным уклоном, Лембистор — трепло копеечное, а Лён был полным дубаком.

Щелкунчик произнёс краткую, но выразительную речь и, по-строевому топая ногами, замаршировал прочь от ёлки. Генерал, ёлки-палки!

Что там дальше? Лембистор, кажется, во что-то вляпался, в какую-то историю попал — после этого он прилетел с драным хвостом и орал про дока Красина всякие небылицы. А сам док, то бишь Крысакус Шестнадцатый (почему шестнадцатый? — простым сложением голов эта цифра не получается), скотина из скотин и крыса из крыс, откуда должен появиться? Где крысы живут? В подвале! А единственная лестница, ведущая наверх, выходит на кухню — таковы точные наблюдения нашего учёного-астронома.

Сова бесшумно сорвалась из своего тёмного угла и легко выпорхнула прочь из зала.

Канарейка точно попалась — её утаскивали в нору крысы, а сама наглая птичка была распростёрта на жутком пыточном оборудовании. Надо же, что можно соорудить из обыкновенной мышеловки!

"Попарься, милый, попарься! Нет дыры, в которую бы ты не влез!"

Впрочем, сова не сомневалась: Лембистор из петли без мыла выскользнет.

Бац! — донеслось из холла! Ой, как бы Юста Достаса не разбудили!

Бравый деревянный генерал разбил хрупкое девичье сердце прекрасной балерины — вон его кусочки валяются на полу. На этом трудном участке пути король Крысакус надёжно застрянет до конца операции,

"Так, это я всё видел. Сейчас я буду слоняться по кухне и произносить нелепые речи, а потом помогу Крысакусу втащить свой экипаж на кухню. Да, Щелкунчик в моем исполнении был отнюдь не героичен, и отправить в небытие крысиного шизоида ему помог обычный случай. А кто крысиное войско победил? Неужели канарейка?! Она же столько там шаталась со своими адьютантами! Я даже не знаю, что произошло в зале!"

Слабый свет свечек, горящих на ёлке, чуть освещал круг вокруг неё, а под потолком царила глубокая тьма. Сова незаметно проскользнула на свое место на шкафу. Вокруг елки шла тихая баталия, звуки от которой не разбудили бы даже чуткий стариковский сон.

Серой массой подползали из тёмных углов крысы, только глазки их алчно светились красными огоньками — зрелище довольно жуткое. Слабый писк, шуршание и лёгкий топоток — кто это? Сверху видно было плохо — мешала елка, но какое-то движение среди игрушек было заметно: стреляли хлопушки, высыпая дождь конфетти, летели спирали серпантина — всё это мало тревожило крыс.

Была мысль выйти из укрытия и врезать крысам по-настоящему. Уж он бы мог, он же дивоярец! Но, с другой стороны, всё это уже было — помнит он и ошеломляющий разгром в зале после того, как действие подошло к финалу. Помнит и исчезновение крысиного войска, значит, как-то всё получилось, хоть и не по известному сказочному сценарию. Неужели это заслуга канарейки-Лембистора? Было оно всё, было! Так или иначе, получилось! Важен результат, а не кто его достиг. Так что благоразумие требовало оставаться на месте — а то неизвестно, что из его вмешательства может получиться. Вдруг изменится сам ход событий Жребия!

Блистательная птичья троица влетела в зал с небольшой кастрюлькой, полной белого порошка. Канареечка что-то выделывала, скрытая от глаз наблюдателя ёлкой, но было видно, как во все стороны летит этот самый порошок. Крысам оно не больно понравилось — они шипели и плевались. Только большого вреда им эта химическая атака не принесла. Понятно, что Лембистор в образе канарейки тоже испытывает изменение сознания — он втянулся в этот сказочный образ и теперь пытается как-то компенсировать своей активностью бездеятельность недотёпистого Щелкунчика. А тот, идиот, где-то шатается со своими туманными идеями в деревянной башке!

Что делать? Вмешаться, но как?

"Если я сейчас не вмешаюсь, слабая оборона игрушек будет прорвана!"

Но не помнил он, чтобы в тот раз кто-то большой пришёл на помощь! Не было никакого дивоярца! Крысы просто начали взрываться — чихать и взрываться! Хотя, нет, этого он видеть как раз не мог — он подоспел уже когда всё было кончено. С чего он взял, что крысы должны перелопаться? Ах, это же из новогодних елочных представлений, куда его водила в детстве мама! Куда же они в этот раз девались? Ведь ни одной тушки он не нашёл, когда вернулся в зал!

Под покровом темноты на шкафу произошло некое незаметное для участников сказочного сражения событие. Никто не видел как чучело совы трансформировалось в размытые очертания человеческой фигуры. Человек на шкафу был скрыт от любого чужого глаза какой-то таинственной завесой. Под этим покровом невидимости он достал из кармана плоский предмет, похожий на женскую пудреницу. Раскрыв пудреницу, дивоярец легко дунул в неё, и над полем сражения поплыл тонкий дымок. Он опускался на пол и смешивался с сахарно-соляной-мучной смесью, которую раскидали из кастрюльки попугаи. Крысы подняли вверх носы и принюхались. Тут первая из них подпрыгнула и чихнула, в тот же миг её тельце разлетелось серым порошком. А потом пошло чихать и лопаться. Через минуту всё было кончено — порошок для уничтожения крыс действовал безотказно!

Игрушки радостно попискивали, канарейка что-то торжествующе чирикала, попугаи суматошно летали взад-вперёд, и среди этой счастливой суматохи лишь чучело совы неподвижно таращило свои круглые глаза.

Как же теперь быть? Помнил он из этого погружения, какой разгром постиг празднично украшенный зал из-за его приключения. Это в сказке всё так просто, а тут реально засыпанный белой смесью пол, растерзанные подарки, сожженные свечи, мусор и грязь! Да, Лён помнит с каким чувством он тогда покинул это место: хорошо, что дети не проснулись и не увидали все это безобразие. Но теперь, когда придёт из церкви Марта, когда проснётся старый учёный, когда дети выйдут из своих спаленок в радостном ожидании подарков и праздника — как Лён будет объяснять им то, что они увидят? Рассказывать сказку про крыс и Щелкунчика? Кстати, где он?

В свете догорающих свечей в зал вошёл юноша в синем мундире, белых лосинах и чёрных сапогах. На голове его криво сидел парик из пакли. Освобожденный от колдовства Щелкунчик оглядел зал, и выражение тоски появилось на его исхудавшем лице. Затем он с тяжёлым вздохом поднял с пола и поставил на ножки пуфик, сел на него. Что-то бросил в сторону щебечущей канарейки, снова замолчал, опустив голову и что-то разглядывая в своих руках.

Затаив дыхание, Лён смотрел на самого себя — это было два года назад!

Чуть слышный звук, как будто откупорили бутылку — из зала испарился стул с чёрным сидением! Это стул из кабинета дока Красина! Потом исчезла канарейка. А потом тот, двухлетней давности Лён в маскарадном костюме гвардейца поднялся с места, что-то со звоном бросив на пол, окутался разноцветным дымом и тоже пропал. Тишина настала в зале. Вокруг елки валялись неподвижные игрушки, мусор усыпал пол, с елки свисали остатки дождя и гирлянд, догорали свечи, грозя пожаром — всё было просто ужасно!

В полной тишине со шкафа слетела светло-серая сова. Плавно колыша своими пышными крыльями, она медленно опустилась на оставленный пуфик. После чего произошло мгновенное преображение, и вот уже на этом детском сидении обнаружился молодой человек. Он осмотрелся по сторонам, и на лице его появилось растерянное выражение — действительно, нарядно украшенный к празднику зал выглядел так, словно здесь всю ночь дебоширили черти.

"Хоть бы одно путное заклинание я знал на этот случай! Хоть бы, как в истории про Гарри Поттрера сказать "репаре" и махнуть волшебной палочкой! Нет, искусство магического боя — пожалуйста! В старика превращаться — извольте! А чтобы убрать весь этот мусор и привести игрушки в нормальный вид — не умею! Чего же я умею?!"

Идиотская ситуация! Тогда, два года назад он просто улизнул отсюда, а вот теперь должен давать какие-то объяснения по поводу происшедшего. Ведро поискать! Срочно! Ведро, тряпку, метлу!

Он бросился на выход — в сторону кухни, должно же там найтись что-то! Ногой дивоярец задел что-то, и оно с пугающе громким звуком улетело в холл. Господи, да это же та самая корона, в которой щеголял Крысакус! Да, теперь он вспомнил! Именно с этой вещью Лён пришёл в зал, когда всё было кончено. Тогда он был в отчаянии — ещё бы! Ведь док Красин был прекрасным кандидатом для тела Лембистору. Лёну его нисколько не было жалко — такой подлец этот доктор! И вот он сам его испарил при помощи своей дивоярской иголки — хотя, понятия не имеет, как именно.

Лён выскочил в холл, чтобы поймать скорее эту злосчастную корону, пока она своим дребезжанием всех не перебудила. Подхватив жестяную вещицу, он мельком глянул на кухню. О, кошмар! Он не уберёг торт!

По всему полу размазаны прекрасные масляные розы — кулинарное творение Сью безнадёжно обезображено. Вся кухня представляет собой зрелище чудовищного разорения. Нет, ему это и за целый день не убрать. О, чертовы попугаи, о проклятые крысы!

Лён стоял в растерянности с жестяной короной в руках. В ладонь ему вонзился мелкий металлический заусенец, и молодой маг невольно опустил глаза. В первый миг он смотрел на большой голубой прозрачный камень прекрасной огранки, пока в памяти не всплыли слова старого ученого, про то, что дети называли этот камень бриллиантом. Действительно похож.

Пальцы коснулись холодных граней "бриллианта", и в тот же миг слабая молния пронзила руку Лёна — вплавленное в его тело наследие Гедрикса дало о себе знать. Этот камень действительно был бриллиантом, самым настоящим. Он же был магическим кристаллом, эльфийским осколком! Вот что за бриллиант был вставлен в корону Мари!

Он стоял посреди разгрома и задумчиво тёр щёку. Теперь всё понятно, теперь он может сказать, что произошло. Очевидно, один из разлетевшихся эльфийских кристаллов попал каким-то путём в подвал старого дома матушки Марты. Он там валялся, возможно, много лет, пока однажды не попал в руки маленькой девочке, мечтающей о том, чтобы найти клад. Мари испарилась, как случилось это с Гранитэлью — эльфийский кристалл нельзя трогать людям. Только потомки Гедрикса способны без вреда для себя брать в руки это опасное сокровище. Мари теперь в этом кристалле. Теперь это настоящий бриллиант, а вовсе не стекло. И как быть? Отдать Марте это богатство, за которое она выкупит не только дом, но и безбедно сможет жить со своими сиротками? И в то же время он не может этого сделать — кристаллы следует собрать все до единого.

Да, он забыл о своем долге, оставленном ему Гедриксом. Забыл о том, что спрятал во дворце Дерн-Хорасада каменный шар с включёнными в него кристаллами. Как теперь ему достать эту сокровищницу, если того края больше нет? Значит ли это, что он теперь свободен от своего долга? Сколько ещё таких кристаллов раскиданы по всему свету, и сколько ещё людей попадётся в их ловушку?

— Мари! — тихо позвал он в кристалл.

— Кто ты? — отозвался прозрачный голос.

— Мари, ты понимаешь, что с тобой произошло?

— Да, я уже поняла это — ко мне пришло знание. Я заключена здесь навечно. Где-то есть тысячи таких кристаллов, в них заключены пленники — такие же, как я. Они меня зовут, и говорят, что если мы соберёмся вместе, то освободимся.

— Они говорят это? — изумился дивоярец. — И что тогда будет с ними?

— Они станут ангелами, — прошептала девочка.

Они станут ангелами? Что это значит?

— Мари, прошу тебя, ради матушки Марты и её сирот, ради старого Юста, который любит тебя, сделай что-нибудь для этого дома! — умолял Лён, уже слыша звуки просыпающегося дома. Внизу хлопнула дверь — это вернулась из церкви хозяйка приюта. Заскрипели стулья за неплотно прикрытой дверью, послышался глухой кашель — это просыпался старый учёный. Послышалось щебетание наверху — это поднимались дети.

— Сегодня детей выселяют из дома! — зашептал Лён в кристалл, — Бургомистр отнимает его у матушки Марты! Ты любишь её, Мари, так сделай что-нибудь для бедной женщины и её сирот!

Пожилая женщина с утомлённым лицом, побледневшим от целой ночи молитв, вошла в холл, развязывая на ходу шаль и снимая капор. Она поискала глазами стул, чтобы можно было снять тяжёлые башмаки, и взгляд её попал на старую детскую коляску, сиротливо торчащую перед входом в кухню.

"Наверно, дети играли", — подумала она и, тяжело ступая натруженными ногами, пошла на кухню — посмотреть, сделала ли Сью торт, как обещала.

Торт был там, стоял на столе во всей своей красе — сказочное масляно-бисквитное великолепие, настоящее произведение искусства. Нет, что ни скажите, а Сью даже при её ворчливом характере всё же изумительная повариха. Её охотно возьмут в любой богатый дом, потому что готовит она чудесно. Если бы только Марта могла выплатить этой доброй женщине причитающееся за год жалованье! Нет у них в это рождество ни положенного случаю гуся с яблоками, ни других торжественных блюд — торт это всё.

Вздохнув, Марта пошла в зал — посмотреть на ёлку. Ещё полчаса, и дети понесутся наперегонки вниз — за подарками. Да, она полгода собирала тайком и выпрашивала у знакомых старые игрушки, коробки из-под шляп и сигарет, обклеивала их выпрошенной у табачника блестящей бумагой, клеила звёздочки. Хорошо ещё, господин астроном помог — кое-какие игрушки вырезал своим ножичком.

Ёлка выглядела прекрасно. В свете наступающего утра она казалась густой и ровной, как кипарис. На ней поблескивали гирлянды, которые дети так старательно клеили, бумажные фонарики, снежинки. Торжественно ожидали своего часа тоненькие свечки, сиял натертый мастикой пол. Всё было чудесно, если не думать о том, что сразу после праздника им придётся покинуть этот прекрасный дом. А ей так и не удалось договориться о найме нового жилья — никто не сдает дома без предварительной оплаты.

Женщина вернулась в холл и взялась рукой за старую детскую коляску, в каких девочки катают кукол. Коляска Мари, откуда она тут взялась? Неужели кто-то лазил в подвал?

Сломанная коляска с выбитой осью тяжело накренилась на пол, из неё свисала выцветшая елочная мишура. Едва пальцы Марты коснулись борта старой коробки, у той внезапно провалилось дно, и на холодный пол вывалилась с громким звоном целая куча золотых монет! Всё это богатство раскатилось по всему холлу, нарушая веселым шумом утреннюю тишину. Тут же весь дом наполнился детскими воплями, радостными криками, откуда-то приковылял, поправляя воротник, господин Юст, прибежал заспанный дворник Огюст.

— Нет, я не могу так! — рявкнул за спиной матушки Марты, застывшей в изумлении, грозный голос, и в холл вплыла кухарка Сью.

— Вот, матушка, вам деньги, не обессудьте — все мои сбережения! О Господи, что это?! — и суровая Сью застыла со своим тощим кошелёчком, а посмотреть было на что: весь холл был, как звёздами, усеян золотыми монетами.

— Это чудо, — пролепетала матушка Марта, глядя на собравшихся вокруг неё домочадцев.

В один момент до всех дошло, что теперь они не будут бедствовать. Дети запрыгали вокруг матушки, старая Сью прослезилась, Огюст молился, господин учёный тоже подозрительно поблёскивал глазами.

— Неужели это его плата за ночлег? — шептал он что-то странное самому себе, с восторгом глядя на старую коляску Мари. — Неужели сделал свое чудо и оставил нас?

Но тут на сцену вышел тот самый молодой человек, которого старый астроном заподозрил в том, что именно благодаря ему появилась волшебным образом целая куча несомненно золотых монет.

— А я тут крыс у вас всех перевёл! — стряхивая с себя паутину, сообщил молодой дивоярец. — У меня с собой как раз зелье было против крыс, так я их всех прогнал! И ещё нашёл вот эту старую коляску с какими-то вещами. Там, кажется, елочная мишура, игрушки, звёздочки? Давайте всё повесим на ёлку — красивее будет!

Ему поверили — какое-то объяснение волшебным образом возникшему кладу должно быть! Но дети говорили, что это Мари с небес помогла им, потому что она теперь ангел!

— Скажите правду, — тихонько спросил у юноши старый учёный астроном, пока Марта под радостные вопли детворы аккуратно резала торт и раскладывала нежные, ароматные куски по тарелкам. — Скажите честно, это ведь вы сотворили этот клад?

— Нет, господин, учёный, — честно отвечал молодой маг, — это точно не я. Скажу правду: это Мари.

А вечером того же дня, когда все собрались у жарко натопленного камина, старый Юст стал рассказывать детям сказки. И самой лучшей сказкой была история про Щелкунчика и чудесное сражение елочных игрушек с трёхголовым крысиным королём.

Еще два дня провёл гость в стенах чудесного дома Марты, где жили такие добрые люди, а теперь все в нём были по-настоящему счастливы. Когда наутро пришли приставы, чтобы очистить дом и сдать его на торги, им показали целую кучу денег, которая была гораздо больше того, что собирался уплатить за дом господин бургомистр. По такому случаю городской совет срочно пересмотрел решение и оставил матушку Марту с её сиротами на месте — до аукциона, потому что совершенно ясно: предоставленная ею сумма в несколько раз превышает стоимость дома, и женщина легко выкупит свое имущество обратно.

Единственный, кто остался недоволен, так это господин бургомистр. Но, говорят, что на следующий день он уже передумал и отказался оспаривать решение городского совета. Дело в том (это прислуга рассказывает, чему просвещённые люди верить никак не могут), что в ту же ночь к нему явилась говорящая сова — прямо в спальню! Что уж такого она ему сказала, история о том умалчивает, но господин бургомистр наутро отдал местной типографии распоряжение напечатать воззвание к горожанам проявлять к сиротам милость и по праздникам не жалеть для детей из бедных семей куска пирога и пары поленьев, дабы те могли встретить Рождество, как полагается, а не мёрзнуть в эту святую ночь у холодного очага без куска хлеба.

Конечно, все горожане были восхищены благородством господина бургомистра, и целый день из состоятельных домов выносили куски праздничной снеди и раздавали бедноте. Надо сказать, прекрасный обычай появился в том городе отныне. Местное общество любителей литературы решило отметить это дело и заказать сборник рождественских сказок, знаете кому? Ну да, Юсту Достасу, учёному астроному и преподавателю местного университета.

— Знаете, какой будет одна из сказок? — блестя глазами, говорил в тот день старый астроном своему новому знакомцу, — Я назову её "Девочка со спичками"! Я хочу, чтобы у богатых людей зрели в сердце доброта и сострадание!

На это Лён не нашёлся что ответить, только смотрел во все глаза на местный аналог знаменитого земного сказочника Ганса Христиана Андерсена.

* * *

Полный необыкновенных впечатлений, он задумчиво ходил возле мостика на ту сторону реки — у выхода из зоны наваждения. Из небольшого расследования получилось целое приключение, которое только добавило вопросов в и без того солидную коллекцию неясных ситуаций. Думая об обнаруженном артефакте по имени Белый Принц, Лён ожидал подхода своих друзей-дивоярцев. Несомненно, они тоже побывали в необыкновенных приключениях — ведь отправились они в неведомое вчетвером. Какие фантазии одолевали мужественного Пантегри? О чем мечтал жизнелюбивый Очерота?

Очнулся Лён от звуков далёкого лошадиного ржания и посмотрел на дорогу, откуда должны были появиться его товарищи. Зыбкие черты гористой местности и холодного сияния северного моря постепенно таяли за спиной у конной четвёрки — те приближались скорым галопом, и меховые плащи тяжело бились за их плечами. Рогатые шлемы украшали их головы, и звон нагрудных конских украшений тонко доносился издали. Мираж за спинами всадников погас, и местность снова принимала обычный вид. Ещё через мгновение прозрачная волна прошла по фигурам всадников, и вот Лён уже видит четырёх пеших людей — в меховых шапках, шубах, нисколько не напоминающих видение. Среди них выделяется ростом сильная фигура Пантегри — это они, его друзья.

Чем ближе подходили они, тем яснее виделось выражение их лиц — очарованное и ошеломленное. Они вертели головами, словно пытались найти то, что было только что и исчезло. Реальность возвращалась, а наваждение уплыло — Лён помнил как труден этот переход, как будто ощущаешь потерю чего-то необыкновенного, части самого себя.

Подходя ближе, Пантегри смотрел сквозь пространство — куда-то вдаль, как будто всё ещё пребывал в своем приключении — по его и прочих виду можно понять, что первое путешествие их в зону наваждения оставило во всех четверых поразительный след: все четверо как будто не могли проститься с очарованием приключения. Чудесно встретила их волшебная страна. Поистине, Селембрис уникальна — нет равных ей среди прочих миров!

— Я был Гаральдом Гардрадой, — обронил Пантегри, предваряя все вопросы. — Мы были там с моей дружиной, и друзья мои были моими верными соратниками. Мы шли, как ураган, по чужим землям, мы пели славу Одину и опрокидывали чаши Тору. Перед нами трепетали страны, и меч мой покорял владык от Альбиона до Византии. Обо мне слагали саги, и был я богам подобен силой. Великим конунгом я был и погиб в бою, как воины, достойные Валгаллы.

Он не мог никак расстаться с образом великого вождя и был молчалив против обыкновения — как его друзья-жаворонарцы.

Лён был ошарашен — он читал про подвиги Гардрады ещё в свою бытность на Земле, когда у него был компьютер. Да, читал, и не восхищался деяниями этого отчаянного головореза, жадного до золота и славы. Страшными были нашествия диких викингов по землям, по которым он прошёл — разорение, убийства, пожары. Это его воины развлекались тем, что подбрасывали вверх младенцев и разрубали их одним ударом. И в этот образ внедрила Пантегри зона?! Этот герой был его идеалом? Наверно, так. Пантегри настоящий воин, недаром его определили в боевые маги. И всю его жаворонарскую дружину — все семь человек были прирождёнными охотниками и воителями. Таков был суровый мир Жаворонара.