Первыми его учуяли собаки, залившись лаем. Вслед за ними с криками: «Он идет! Он идет!» — по улицам Магдалы пробежали дети.

— Кто идет? Кто? — спрашивали люди, открывая двери.

— Новый пророк!

На пороги домов высыпали женщины и старухи, мужчины побросали свои дела, немощные, ликуя, готовились ползти, чтобы прикоснуться к нему. Слава его уже распространилась по всем окрестностям Генисаретского озера. Припадочные, слепые и расслабленные, вылеченные им, разносили слухи о его силе и святости от деревни к деревне:

— Он прикоснулся к моим померкнувшим очам, и я увидел свет!

— Он велел мне отбросить костыли и идти, и я пустился в пляс!

— Полчища бесов пожирали меня. Он поднял руку и приказал им: «Выйдите вон и войдите в свиней!» И бесы тут же с визгом покинули меня и бросились к свиньям, пасущимся на берегу. Животные посходили с ума, начали кидаться друг на друга, а потом попрыгали в воду и утонули.

Когда до Магдалины долетела добрая весть о приходе Иисуса в Магдалу, она вышла из дома. С тех пор, как сын Марии велел ей вернуться сюда и не грешить, она ни разу не появлялась на улице. Она плакала, и душа ее очищалась этими слезами — они смывали прошлое из памяти: и позор, и радости, и ночные загулы, — она это должна была уничтожить, чтобы родиться заново. Первые дни она выла и билась головой о землю, но со временем покой снизошел на нее, боль отступила, исчезли мучившие ее кошмары, и теперь каждую ночь ей снилось, что Иисус входит в дверь, как хозяин дома, садится во дворе под цветущим гранатом. Что пришел он издалека, усталый и обиженный людьми. Что она греет воду, моет его святые ноги и, распустив волосы, вытирает ими его стопы. А он… он отдыхает, улыбается и разговаривает с ней. Магдалина никогда не могла припомнить утром, что он говорил, но просыпалась теперь всегда радостной и счастливой; в последнее время она даже начала что-то тихо напевать, так, чтобы не слышали соседи. И теперь, при криках мальчишек, что он идет, она вскочила, прикрыла свое знакомое многим, бесстыдно красивое лицо платком, так что остались видны лишь огромные черные глаза, и отодвинула засов, чтобы встретить его.

В тот вечер вся деревня бурлила. Девушки примеряли украшения и готовили лампы для свадебной процессии. Женился племянник Нафанаила — он был сапожником, как и дядя, — загорелый, круглолицый, как ребенок, с огромным носом. Невеста, укутанная густой вуалью, под которой поблескивали лишь глаза да серебряные серьги, сидела на возвышении в кресле у себя дома в ожидании, когда придут гости и девушки с зажженными лампами, когда раввин развернет Писание и благословит ее и когда, наконец, все уйдут и она останется одна со своим длинноносым мужем.

До Нафанаила тоже долетели детские крики, и он выбежал навстречу, чтобы пригласить гостей деревни на свадьбу. Он нашел их у колодца, где они присели передохнуть и утолить жажду. Перед Иисусом на коленях стояла Магдалина. Она уже омыла ему ноги и теперь вытирала их своими волосами.

— Сегодня женится мой племянник, — промолвил Нафанаил. — Будьте так добры, приходите на свадьбу. Будем пить вино из винограда, который я давил этой осенью у Зеведея. Мы много слышали о твоей святости, сын Марии, — обратился он к Иисусу. — Окажи честь, приди благословить молодую пару, чтобы они рожали сыновей во славу Израиля.

— Нам милы людские радости, — поднялся Иисус, — пойдемте, друзья, — он взял за руку Магдалину и помог ей встать, — пойдем с нами, Мария.

На душе его было радостно, и он двинулся вперед. Он любил праздники. Ему нравились сияющие лица людей, ему нравилось смотреть на женихов и невест, которым назначено поддерживать огонь в незатухающем очаге человечества: «Растения, птицы, звери, люди — все священно, — думал Иисус, идя на свадьбу. — Все они — Божьи творения. Зачем они живут? Во славу Господа! Так пусть же они живут во веки веков!»

Чистые юные девушки в своих белых платьях уже стояли у закрытой, богато украшенной двери. С зажженными лампами в руках, они пели старинные свадебные песни, прославляющие невесту, насмехавшиеся над робким женихом и просящие Господа благословить молодых. Начиналась свадьба, женился израильтянин, и два тела, которым суждено было соединиться сегодня, может, дадут жизнь Мессии… Жених задерживался, и девушки пели, чтобы скоротать время, в ожидании, когда он наконец появится, откроет двери и начнется обряд.

Но пока они пели, появился Иисус со своими спутниками. Обернувшись и увидев Магдалину, девушки резко оборвали песню и, покраснев, сбились в кучу. Что эта блудница делает здесь среди девственниц? Где старейшина? Почему он не выгонит ее? Свадьба испорчена!

Замужние женщины тоже с ненавистью уставились на нее; вся толпа гостей зароптала, и негодование волной прокатилось от закрытых дверей к Магдалине, которая сияла, как зажженный факел. Она стояла рядом с Иисусом, и ей казалось, что тело ее невинно, а уста никогда не целованы. Но вот толпа расступилась, давая дорогу маленькому старичку с красным носом — деревенскому старейшине. Он приблизился к Магдалине и, коснувшись ее своим посохом, сделал знак, чтобы она удалилась.

Руки, лицо, непокрытая грудь Иисуса горели от пропитанных ядом злобы взглядов. Он чувствовал, что все тело его пылает, словно в него вонзаются тысячи невидимых шипов. И переводя взгляд со старейшины на честных жен, ухмыляющихся мужчин и краснеющих девиц, он лишь вздыхал. Сколько еще глаза людские будут оставаться слепыми, не давая увидеть людям, что все они братья?

Шум тем временем нарастал; из толпы начали доноситься первые угрозы. К Иисусу подошел Нафанаил, но учитель мягко отстранил его и стал пробираться к девушкам. Лампы заколебались — люди расступались, освобождая ему дорогу. Он остановился у двери невесты и поднял руку.

— Девы, сестры мои, Господь коснулся моих уст и вверил им благое слово, чтобы я передал его вам в этот святой вечер свадьбы. Девы, сестры мои, раскройте уши, раскройте ваши сердца, и вы, братья мои, слушайте, ибо я буду говорить!

Люди смущенно затихли. Мужчины по его голосу решили, что он сердит, женщины — что опечален. Все замолчали, лишь со двора дома доносились звуки цитр, которые настраивали два слепых музыканта.

Иисус поднял руку.

— Девы, сестры мои, на что похоже Царство Божие? Оно похоже на свадьбу. Господь — жених, а душа человеческая — невеста. А протекает эта свадьба на небесах и приглашен на нее весь род людской. Простите меня, братья мои, но Господь говорит со мной притчами, притчами и я буду говорить с вами.

В одной деревне была свадьба. Десять дев взяли свои лампы и вышли встречать жениха. Пять из них были мудрыми и взяли с собой еще сосуды с маслом. А пять других — неразумными, и не взяли с собою масла. Остановились они у дома и стали ждать, но жених припозднился, и все они задремали и уснули. А в полночь раздался крик: «Вот жених идет, выходите навстречу ему!» Встали все девы и начали поправлять затухающие светильники свои. Но у неразумных дев уже не осталось масла. И сказали они мудрым девам: «Дайте нам вашего масла, сестры, потому что наши светильники гаснут». А мудрые ответили: «У нас не осталось. Пойдите и купите себе». И пока неразумные девы бегали за маслом, прибыл жених, мудрые девы вошли в дом и дверь закрыли. После вернулись и неразумные девы с зажженными лампами и начали стучать в дверь. Они плакали и умоляли: «Откройте нам! Откройте!» Но мудрые девы лишь смеялись. «Так вам и надо! — отвечали они. — Дверь заперта. Уходите!» А те лишь плакали и просили: «Откройте дверь! Откройте! Откройте!» И тогда… — Иисус умолк и, еще раз окинув взглядом старейшину, гостей, честных жен и девушек с горящими светильниками, улыбнулся.

— И тогда? — повторил Нафанаил, который слушал с раскрытым ртом. Его простые и медлительные мысли начали мешаться. — И что тогда, рабби, чем все кончилось?

— А как бы ты поступил, Нафанаил? — спросил Иисус, обращая на него свой завораживающий взгляд. — Как поступил бы ты, если бы был женихом?

Нафанаил молчал. Он не мог ни на что решиться: то ему казалось, что он выгнал бы их, как того требовал Закон — дверь ведь была уже закрыта, то ему становилось жаль их, и он думал, что, пожалуй, он бы их впустил.

— Как бы поступил ты, Нафанаил, если бы ты был женихом? — повторил Иисус, и глаза его с мольбой скользнули по простодушному лицу сапожника, словно лаская его.

— Я бы открыл дверь, — тихо проговорил Нафанаил, чтобы его не услышал старейшина. Он более не мог противиться взгляду сына Марии.

— Мир тебе, друг мой Нафанаил, — радостно воскликнул Иисус и поднял руку, благословляя его. — В этот миг еще при земной жизни ты вошел в Царствие Небесное. Жених поступил точно так, как ты сказал, — он приказал слугам открыть дверь. «Это ведь свадьба! — вскричал он. — Так пусть же все едят, пьют и веселятся. Откройте дверь неразумным девам, вымойте и освежите им ноги, ибо они много бегали».

Слезы повисли на длинных ресницах Магдалины. О, если бы только она могла расцеловать уста, произнесшие эти слова! Простак Нафанаил сиял с головы до пят, словно уже был в раю. И лишь красный нос — старейшина — поднял свой посох.

— Ты идешь против Закона, сын Марии, — проскрежетал он.

— Это Закон противоречит моему сердцу, — спокойно ответил Иисус.

В это мгновение появился вымытый, надушенный жених с зеленым венком на курчавой голове. Несколько глотков вина уже привели его в восторженное состояние, лицо раскраснелось. Одним рывком он распахнул дверь, и гости потекли за ним в дом. Держа Магдалину за руку, вошел и Иисус.

— Кто такие мудрые девы и кто неразумные? — тихо спросил Петр Иоанна. — Ты как понял?

— Я понял, что Мессия — наш Иисус, — так же тихо ответил сын Зеведея, но шум не дал Петру расслышать последнее слово.

Прибыл и произнес свои благословения раввин Магдалы. После чего жених с невестой устроились посередине комнаты, окруженные гостями, которые целовали их и желали родить сына, который вызволит Израиль из рабства. Затем заиграла музыка, гости начали пить и плясать, и Иисус с приятелями пил и плясал вместе со всеми.

Время бежало незаметно, и когда поднялась луна, они вышли из дома и продолжили свой путь. Была уже глубокая осень, но дни стояли все еще жаркие, и идти в сырой прохладе ночи было приятно.

Они шли вперед, обратив взгляды к Иерусалиму. Выпитое вино преобразило мир. Их тела стали легкими, как души, — путники словно летели на крыльях. Каким-то чудом уже скоро слева от них показался Иордан, справа — долина Завулона. Выполнив свой обет, данный более тысячи лет назад, выращивать колосья в рост человека, наполнять ягодами виноградники и оливками оливы, она лежала уставшая и довольная, как мать, только что давшая жизнь ребенку.

— Какое счастье, братья! — повторял Петр снова и снова. Это ночное шествие охватило его бесконечным восторгом. — Неужели это действительность? Верно, это сон! Нас околдовали! Если я сейчас не запою, то просто разорвусь от счастья!

— Все вместе! — крикнул Иисус.

Он шел во главе и должен был начинать первым. Голос его был слаб, но полон чувства. Справа и слева от него зазвучали красивые голоса Иоанна и Андрея. И какое-то время лишь их три высоких голоса, вибрируя, прорезали ночную тишь. Это было столь прекрасно, что замирало сердце, казалось, сами певцы не выдержат этих божественных звуков, пропитанных такой сладостью, что от нее кружилась голова. Но голоса набирали силу — словно питаясь из какого-то глубокого невидимого источника, и каждый раз, когда казалось, они вот-вот сорвутся, их вновь наполняла уверенность. И вдруг — что за радость! что за мощь! — вступили мужественные и торжественные баритоны Петра, Иакова и Иуды. И все вместе, каждый по-своему, они восслали к небесам свои голоса в хвалебном псалме:

Шло время, звезды побледнели, встало солнце. Оставив позади красную почву Галилеи, они вступили на чернозем Самарии.

Иуда замедлил шаг.

— Давайте пойдем другим путем. Эта земля отступников. Она проклята. Давайте по мосту перейдем через Иордан и двинемся по другому берегу. Грех прикасаться к поправшим Закон. Их дом осквернен, осквернены их пища и питье. «Ломоть самаритянского хлеба, — говаривала мне мать, — все равно что кусок свинины». Давайте пойдем другим путем!

Но Иисус взял его спокойно за руку, и они продолжили путь.

— Иуда, брат мой, когда праведник прикасается к грешнику, грешник очищается. Не перечь мне. А мы пришли сюда ради них, грешников. Мы не нужны праведникам. Я здесь, в Самарии, одно наше доброе слово может спасти душу, одно доброе слово, Иуда, доброе слово, простая улыбка, обращенная к проходящему мимо самаритянину.

Иуда боязливо оглянулся, чтобы убедиться, что его никто не слышит.

— Это неправильный путь, — тихо произнес он. — Нет, ты идешь не той дорогой. Но я подожду, пока мы придем к яростному пророку. Он нас рассудит. А пока иди, куда хочешь, и делай, что знаешь. Я буду следовать за тобой.

И, перекинув свой посох через плечо, он пошел вперед. Остальные, беседуя, следовали за ним. Иисус говорил о любви, о Господе, о Царствии Божьем. Он объяснял, кто такие неразумные и мудрые девы, что означают светильники и масло, кто такой жених и почему неразумным девам не только дозволили войти в дом, но и вымыли и умастили им ноги. И чем больше слушали четверо друзей, тем шире становились их души, впитывавшие слова Иисуса, тем крепче и мужественнее становилось их сердце. Грех предстал перед ними в виде неразумной девы, стоящей перед дверью Господа с погашенным светильником, плачущей и умоляющей впустить ее внутрь…

Они шли все дальше и дальше. Над головами начали собираться тучи, лик земли потемнел. В воздухе запахло дождем.

Вскоре впереди замаячила первая деревня у подножия Гаризима, священной горы их праотцев. У входа в деревню, окруженный финиковыми пальмами, стоял древний колодец Иакова. Сюда приходил патриарх поить водой своих овец. Каменная плита была стерта и источена трением веревок, на которых поколение за поколением люди вытаскивали из колодца воду.

Иисус устал. Ноги его были изранены камнями и кровоточили.

— Я останусь здесь, — промолвил он, — а вы идите в деревню и постучитесь в дома. Там найдется добрая душа, которая даст нам хлеба, а к колодцу выйдет женщина и достанет для нас воды. Веруйте в Господа и в людей.

Все пятеро отправились, но по дороге Иуда передумал.

— Я не пойду в оскверненную деревню и не буду есть оскверненный хлеб. Я останусь здесь под этим фиговым деревом и подожду вас.

Иисус тем временем прилег в тени кустов. Его мучила жажда, но колодец был глубоким — как ему напиться? Он склонил голову на грудь и задумался. Трудный он выбрал путь. Тело его слабело, он уставал, подгибались колени, его плоть и дух молили об отдыхе. Он падал, но Господь посылал легкий прохладный ветерок, и его пророк находил в себе силы встать и идти дальше. Но сколько это будет продолжаться? До самой смерти? Или даже после смерти?

Но пока он думал о Господе, людях, смерти, кусты заколебались и из них вышла молодая женщина с кувшином на голове. Подойдя к колодцу, она поставила кувшин на край, и Иисус увидел, как она достала принесенную веревку, зачерпнула воды и наполнила свой кувшин. Жажда его стала нестерпимой.

— Женщина, — промолвил он, выходя к ней из тени, — дай мне напиться.

При его неожиданном появлении женщина испуганно вздрогнула.

— Не бойся, — добавил Иисус. — Я честный человек. Я хочу пить — дай мне напиться.

— Как же так, — ответила она, — ты — галилеянин, как я вижу по одежде, и просишь напиться у меня, самаритянки?

— Если б ты знала, кто говорит тебе: «Женщина, дай мне напиться», ты бы пала ниц к моим ногам и просила бы, чтоб я дал тебе испить бессмертной воды.

— У тебя нет ни веревки, ни ведра, а колодец глубок, — удивленно промолвила женщина. — Как же ты достанешь воду, чтобы дать мне напиться?

— Пьющий воду из этого колодца возжаждет снова, — ответил Иисус, — но испивший моей влаги насытится во веки веков.

— Добрый человек, — сказала тогда женщина, — дай мне этой влаги, чтобы я никогда больше не хотела пить и не должна была бы каждый день ходить сюда.

— Пойди позови своего мужа, — сказал Иисус.

— У меня нет мужа.

— Правду ты говоришь, ибо у тебя было пять мужей, и тот, который с тобой сейчас, не муж тебе.

— Ты пророк, галилеянин? — удивленно спросила женщина. — Тебе все известно?

Иисус улыбнулся.

— Ты хочешь о чем-нибудь спросить меня? Говори смело.

— Да, я бы хотела, чтобы ты ответил мне на один вопрос. Наши отцы всегда славили Господа на этой горе Гаризим. Теперь вы, пророки, говорите, что поклоняться Господу можно лишь в Иерусалиме. Кто прав? Где Господь? Просвети меня.

Иисус молчал, опустив голову. Эта грешница, мучимая поисками Господа, глубоко взволновала его сердце. И ради нее он изо всех сил пытался найти верные слова, чтобы ответить ей. Но вот он поднял голову, и лицо его просияло.

— Женщина, храни глубоко в сердце то, что я тебе скажу сейчас. Придет день — он уже пришел, — когда люди не будут поклоняться Господу ни на этой горе, ни в Иерусалиме. Господь есть Дух Святой, и ему можно поклоняться лишь в душе.

Женщина смущенно и недоумевающе взглянула на Иисуса.

— Неужели ты, — спросила она тихим прерывистым голосом, — неужели ты Тот, кого мы ждем?

— А кого ты ждешь?

— Ты знаешь. Зачем ты заставляешь меня произносить Его имя? Ты и так знаешь, а мои уста грешны.

Иисус опустил голову. Казалось, он прислушивается к своему сердцу и ждет, что оно ответит. Женщина, стоявшая перед ним, тоже ждала с нетерпением.

Но пока они оба пребывали в этом молчаливом смущении, издали донеслись веселые голоса и показались ученики, торжествующе размахивая краюхой хлеба. Увидев учителя с незнакомой женщиной, они замедлили шаг. Но Иисус был рад их видеть — они избавили его от ответа на опасный вопрос самаритянки, и он кивнул, чтобы они подошли.

— Идите сюда, — крикнул он. — Эту добрую женщину послал нам Господь. Она пришла из деревни, чтобы напоить нас.

Все, кроме Иуды, отошедшего в сторону, подошли к Иисусу. Женщина протянула им кувшин, и мужчины напились. Затем она снова наполнила его и, поставив себе на голову, задумчиво направилась к деревне.

— Рабби, что это за женщина? — спросил Петр. — Вы так разговаривали, словно знаете друг друга сто лет.

— Она одна из моих сестер, — ответил Иисус. — Я попросил у нее воды, потому что хотел пить, и удовлетворил ее жажду.

Петр почесал в затылке.

— Не понимаю.

— Неважно, — ответил Иисус, погладив седую голову товарища. — Не спеши, ты все понемногу поймешь в свое время… А сейчас мы голодны — давайте есть!

Они улеглись под финиковыми пальмами, и Андрей начал рассказывать, как они ходили в деревню.

— Мы стучали во все двери, но над нами только смеялись и гнали от дома к дому. Наконец в самом конце деревни какая-то старушка приоткрыла дверь и выглянула посмотреть, нет ли кого на улице. Вокруг не было ни души. Тогда она тайком пихнула нам хлеб и тут же захлопнула дверь. Мы схватили его и бросились наутек.

— Мы даже не знаем, как ее зовут, — заметил Петр. — А надо было бы попросить Господа, чтобы Он запомнил ее.

— Не печалься, Петр, — рассмеялся Иисус. — Господь знает ее имя.

Иисус взял хлеб, благословил его, воздал хвалу Господу за то, что Он послал им старушку, и преломил хлеб на шесть равных ломтей. Но Иуда посохом оттолкнул свою долю и отвернулся.

— Я не ем самаритянского хлеба — я не ем свинины.

Иисус не стал с ним сморить. Он знал, что у Иуды каменное сердце, и для того, чтобы смягчить его, нужно время — время, желание и доброта.

— А мы будем есть, — повернулся он к остальным. — Самаритянский хлеб обращается в галилейский, когда его едят галилеяне, свинина же становится плотью человеческой, когда ее едят люди. Во имя Господа!

И со смехом пятеро принялись есть. Самаритянский хлеб был так же вкусен, как и любой другой, и они насытились. Закончив трапезу, они прилегли, и вскоре усталость сморила их и повергла в сон. Лишь Иуда остался бодрствовать, в раздражении постукивая посохом по земле. «Лучше голод, чем позор», — думал он, и мысль эта понемногу успокаивала его.

Вскоре по листьям кустов застучали капли дождя, и спящие вскочили.

— Дождь, — промолвил Иаков. — Хорошо, земля напьется.

Но пока они размышляли, где найти укрытие от дождя, с севера налетел ветер и разогнал тучи. Небо прояснилось, и они снова отправились в путь.

Оставшиеся на деревьях смоквы сияли в посвежевшем воздухе. Гранаты стояли, отягощенные плодами. Приятели сорвали несколько штук и съели их на ходу. Крестьяне, поднимая головы, с удивлением смотрели на галилеян. Что привело их в Самарию? Почему они якшаются с самаритянами, едят их хлеб, собирают их фрукты? Лучше бы им побыстрее убраться!

А какой-то старик, не выдержав, вышел из своего сада и закричал:

— Эй, галилеяне, ваш закон предает анафеме тех, кто ступает по этой священной земле. Что вы здесь делаете? Убирайтесь вон!

— Мы идем на поклонение в святой Иерусалим, — ответил Петр, останавливаясь перед стариком и выпячивая грудь.

— Вы должны поклоняться Господу здесь, отступники, на Гаризиме — горе, по которой ступал Господь, — загремел старик. — Вы что, не читали Писания? Господь явился Аврааму здесь, у подножия Гаризима. Он указал ему на горы и долины из конца в конец, от горы Хеврон до земли Мидийской и сказал: «Бери Землю Обетованную, землю, по которой текут молоко и мед. Я дал обет, что вручу ее тебе, и вот Я исполняю его». И они подписали договор. Слышите, галилеяне? Так сказано в Писании. Так что поклоняться Господу надо здесь, на этой святой земле, а не в Иерусалиме, убивающем пророков!

— Земля всюду священна, — спокойно ответил Иисус. — Господь повсюду, старик, и все мы — братья. Самаритяне и галилеяне тоже, старик. И иудеи. Все!

Старик задумался. Он рассматривал Иисуса, поглаживая свою бороду.

— Господь и дьявол тоже? — наконец спросил он очень тихо, чтобы невидимые силы не слышали его.

Иисус вздрогнул. Он никогда в жизни не задумывался, настолько ли велика доброта Господа, что Он сможет простить даже Вельзевула и вернуть его в Царство Свое.

— Не знаю, старик, — ответил он. — Не знаю. Я — человек, и забочусь о делах людских. Остальное — в руках Господа.

Старик не ответил. Все так же поглаживая бороду, он погрузился в размышления, глядя на странных путников, которые, миновав его, скрылись за деревьями.

Опустилась ночь, и поднялся холодный ветер. Они отыскали пещеру и забрались в нее. Разделив оставшийся кусок хлеба, они поели. Рыжебородый собрал хворост и разжег костер. Огонь придал всем бодрости, и люди расселись кругом, молча глядя на языки пламени. До них доносились свист ветра, вой шакалов и отдаленные раскаты грома. Над входом в пещеру ободряюще блестела большая теплая звезда, но набежавшие облака вскоре скрыли ее из виду. Глаза у путников начали слипаться, и, положив головы друг другу на плечи, они погрузились в сон. Лишь Иоанн, встав украдкой, накинул Иисусу на плечи свой шерстяной плащ.

На следующий день они вошли в Иудею. Шаг за шагом они наблюдали, как меняются деревья, стоящие вдоль дороги: теперь она была окаймлена пожелтевшими тополями, акациями и древними кедрами. Почва стала сухой, каменистой, даже крестьяне, время от времени мелькавшие в дверях домов, казалось, были высечены из кремня. Порой меж камней мелькал скромный и изящный полевой цветок, да кудахтанье куропатки нарушало немую тишину. «Наверно, ищет напиться», — подумал Иисус, и тут же ему показалось, что он ощутил теплоту птичьего тельца в своих руках.

Чем ближе они подходили к Иерусалиму, тем суровее становилась земля. Господь тоже казался другим. Земля здесь не ликовала, как в Галилее, и Бог, так же как и люди, казалось, тоже был высечен из кремня. Небо в Самарии, хотя бы пытавшееся пролиться дождем, здесь полыхало, как раскаленное железо. Обливаясь потом, путники продолжали идти через это горнило. Когда снова настала ночь, они подошли к усыпальницам, вырезанным в скале. Тысячи их предшественников, замурованных здесь, уже обратились в камень. Найдя пустующие гробницы, путники залезли в них, чтобы пораньше заснуть и отдохнуть перед входом в священный город.

Не спал лишь Иисус. Он бродил вдоль могил, прислушиваясь к ночным звукам. На сердце у него было неспокойно: ему слышались невнятные голоса, плач и стоны, словно тысячи мучеников взывали к нему… К полуночи ветер затих, и наступила тишина. И тогда эту тишь пронизал душераздирающий крик. Сначала ему показалось, что это кричал голодный шакал, но уже в следующее мгновение он с ужасом понял, что это кричала его собственная душа.

— Боже милосердный, — пробормотал он, — кто же так кричит во мне? Кто так рыдает?

Усталость сморила его. Забравшись в одну из усыпальниц, он лег, сложив руки, и отдался на милость Божью. На рассвете ему приснился сон. Ему снилось, что он с Марией Магдалиной спокойно и бесшумно летит над большим городом, чуть не касаясь крыш ногами. Когда они долетели до самой его окраины, в одном из домов распахнулась дверь и на пороге показался огромный старик с развевающейся бородой и яркими голубыми глазами. Рукава у него были засучены, а руки покрыты глиной. Увидев их, он задрал голову и закричал:

— Стойте! Я хочу вам кое-что сказать!

Они замерли.

— Что тебе нужно, старик? Мы слушаем.

— Мессия — это тот, кто любит весь мир. Мессия — это тот, кто отдаст свою жизнь из любви к миру.

— И все? — спросила Магдалина.

— А тебе мало? — гневно воскликнул старик.

— Можно мне войти в твою мастерскую? — спросила Магдалина.

— Нет. Разве ты не видишь, у меня все руки в глине. Я делал Мессию.

Иисус проснулся. Тело его казалось невесомым — точно он все еще парил в воздухе. Брезжил рассвет. Его спутники уже проснулись и были готовы идти дальше, в Иерусалим.

Спеша добраться туда, они тут же отправились в путь. Но чем больше они отмеряли шагов, тем больше новых и новых холмов возникало перед ними, тем длиннее казалась им дорога.

Похоже, мы никогда не дойдем до Иерусалима, — с отчаянием воскликнул Петр. — Что это с нами? Разве вы не чувствуете — он от нас все дальше и дальше!

— Он все ближе и ближе, — возразил Иисус. — Мужайся, Петр. Мы делаем шаг навстречу Иерусалиму, он делает шаг навстречу нам. Это так же, как с Мессией.

— Мессией? — резко обернулся Иуда.

— Мессия близко, — уверенно ответил Иисус. — И тебе лучше всех известно, Иуда, брат мой, на правильном ли мы пути. Стоит нам сказать доброе слово или сделать доброе дело, и Мессия ускоряет шаг. Когда же мы бесчестные, злы и трусливы, Мессия поворачивается к нам спиной и удаляется. Мессия не стоит на месте, как и Иерусалим, братья. Иерусалим спешит к нам, мы — к нему. Так пошли же скорее навстречу ему! Веруйте в Господа и в бессмертную душу человеческую!

Ободренные, они ускорили шаг. Иуда с сияющим радостью лицом снова вырвался вперед. «Он хорошо говорит, — крутилось у него в голове. — Да, сын Марии прав — Старый раввин Симеон говорил нам то же самое: спасение зависит от нас. Если мы будем ждать, сложа руки, Израиль никогда не обретет свободы. Но если мы все возьмемся за оружие, мы достигнем своей цели». Так Иуда беседовал сам с собой, пока его вдруг не поразила внезапная мысль, которая заставила его остановиться.

— А кто же Мессия? — пробормотал он. — Кто? Может, этот весь народ?

Пот крупными каплями выступил на его обветренном лбу. «Может ли Мессия быть всем народом? — эта мысль впервые пришла ему в голову и смутила его сердце. — Может ли Мессия быть всем народом? — повторял он снова и снова. — Но к чему же тогда все эти пророки и лжепророки? К чему мы мечемся в агонии, пытаясь понять — кто Мессия? Вот оно: весь народ — Мессия, — я, ты, каждый. И единственное, что надо сделать, — это взять в руки оружие!» И он двинулся дальше, размахивая посохом, играя им так же, как он играл своей новой мыслью, и вдруг… крик вырвался из его груди: в расселине между двух вершин перед ним засиял белизной гордый святой Иерусалим. Он не стал звать спутников, ему хотелось как можно дольше в одиночестве насладиться его видом. Дворцы, башни, замки отражались в зрачках его голубых глаз, и на горе — золото, кедр и мрамор — высился Храм — зеница Господа.

Криками радости огласили пространство подошедшие спутники.

— Давайте воспоем красоту нашего священного города, — предложил Петр.

И все пятеро пустились в пляс вокруг Иисуса, замершего посередине дороги, и грянул псалом: