Весь Иерусалим — улицы, крыши, дворы, площади — был увит зеленью. Стоял большой праздник, и жители Иерусалима выстроили сотни шатров из оливковых и виноградных ветвей, пальмовых и кедровых лап, как было предписано Богом Израиля, в память о сорока годах, которые провели, скитаясь в пустыне, их праотцы. Урожай был собран, и люди, повесив таблички со всеми своими грехами на черного козла, выгнали его в пустыню. На сердце у всех было легко — души их очистились. Семь дней все будут есть и пить под зелеными крышами, славя Бога Израиля, благословившего жатву и пославшего им глупого козла, который унес их грехи. Он тоже был богопосланным Мессией — унося все прегрешения человеческие, он погибал от голода в пустыне, но с ним погибали и грехи.

Широкие дворы Храма были залиты кровью: целые стада ежедневно приносились здесь в жертву. Священный город смердел от запахов мяса, крови и навоза. Разноголосица рожков и труб заполняла священный воздух. Люди ели, пили, и души их тяжелели. Лишь первый день празднества был отдан псалмам и молитвам, сам невидимый Иегова в этот день спускался под навесы и, лучась от радости, трапезничал с людьми, утирая бороду. Но уже на второй день изобилие вина и мяса ударяло в головы. Отовсюду слышались грязные шутки, смех, непристойные песни, пьяные мужчины и женщины, порой не очень-то прячась, бесстыдно совокуплялись друг с другом среди белого дня. То тут, то там мелькали прославленные иерусалимские блудницы, умащенные маслом, с накрашенными лицами. И простые крестьяне и рыбаки, пришедшие со всех краев земли Израиля полюбоваться святыней из святынь, попавшись в их искусные руки, поражались, сколько неги и исступления может дарить один поцелуй.

Стараясь не дышать, Иисус быстрыми шагами шел по улицам, переступая через мертвецки пьяных людей, валявшихся прямо на земле. У него кружилась голова от запахов, грязи и бесстыдного хохота.

— Скорее, скорее! — подгонял он спутников, держа правой рукой Иоанна, а левой — Андрея.

Но Петр то и дело останавливался, встречая паломников из Галилеи — одни предлагали ему вина, другие — закусить, третьи просто поболтать. Он бы позвал Иуду, да и Иаков не отказался бы — зачем обижать товарищей, но трое впереди спешили, постоянно окликая их и понуждая двигаться дальше.

— Господи, учитель не дает нам даже вздохнуть свободно, как людям, — проворчал Петр, впав уже в веселое настроение. — Во что это мы ввязались?

— Где же ты был до сих пор, бедняга Петр? — покачал головой Иуда. — Ты думал, мы идем сюда развлекаться? Может, ты думал, что мы идем на свадьбу?

Но тут из одного шатра раздался хриплый голос:

— Эй, Петр, сын Ионы, ты, вшивый галилеянин, мы чуть лбами не столкнулись, а ты хоть бы хны — идешь дальше. Остановись хоть на мгновение промочить горло. Я промою тебе глазки, чтобы ты в следующий раз замечал меня!

Узнав голос, Петр опять остановился.

— Привет! Здорово я в тебя врезался, Симон, грязная ты киринейская свинья? — и он повернулся к двум своим спутникам. — На этот раз, парни, нам не удастся улизнуть, давайте-ка остановимся и выпьем. Симон, известный пьяница, держит харчевню у ворот Давида. Он заслуживает того, чтоб его укоротили, а голову насадили на шест, но все равно он хороший парень и надо оказать ему честь.

Симон и вправду был хорошим парнем. В юности он приплыл из Киринеи, открыл таверну, и всякий раз, бывая в Иерусалиме, Петр останавливался у него. Они ели, пили, болтали, смеялись, иногда пели, иногда ссорились, снова мирились и опять за это пили, потом Петр заворачивался в одеяло и засыпал на скамье. Сейчас Симон сидел в своем шатре из переплетенных виноградных лоз с кувшином под мышкой и бронзовой чашей в руках и пил в одиночестве.

Друзья обнялись. Оба они уже выпили и так залюбили друг друга, что от переизбытка чувств на глазах у них появились слезы. Когда все тосты были произнесены, и все обменялись взаимными тычками и восклицаниями, Симон разразился хохотом.

— Готов заложить свои кости, что ты собираешься креститься. И правильно делаешь. Я благословляю тебя. Я тут намедни и сам крестился и ничуть не жалею. Вполне сносно.

— Замечаешь изменения в себе? — спросил Иуда. Он ел, но к вину не прикасался. Мозг его, как тернии, терзали мысли.

— Что тебе сказать, приятель? Давненько я не влезал в воду. Я с водой на ножах. Мне нужно вино, а вода — для жаб. Но тут я сказал себе: «Послушай, а чего бы тебе не креститься? Весь мир крестится, и наверняка среди просветленных найдутся люди, употребляющие вино. Не все же они идиоты. А я заведу новые знакомства и подцеплю новых клиентов. Моя харчевня у ворот Давида всем известна…» В общем, короче говоря, я пошел. Пророк — словно дикий зверь — не рассказать! Из ноздрей пламя — упаси, Господи! Схватил меня за шею и запихал в воду по самую бороду. Я как закричу! Точно он хотел меня, неверного, утопить! Но я выдержал, вышел на берег — и вот я перед вами!

— Замечаешь в себе изменения? — повторил Иуда.

— Клянусь тебе вином, купанье мне пошло на пользу. Легче стало. Креститель сказал, что я освободился от своих грехов. Но (между нами) я-то считаю, что освободился от лишней грязи, потому что, когда я вышел, на воде осталась пленка грязи пальца в три толщиной.

Он разразился хохотом, наполнил свой стакан и выпил. Петр с Иаковом тоже выпили. Симон снова налил им и повернулся к Иуде.

— А ты, кузнец, почему не пьешь? Это вино, дурачок, а не вода.

— Я никогда не пью, — ответил рыжебородый, отталкивая от себя чашу.

Симон широко раскрыл глаза.

— Ты что, один из этих? — шепотом спросил он.

— Да, один из этих, — ответил Иуда и резким движением руки оборвал этот разговор.

Шедшие мимо две накрашенные женщины подмигнули мужчинам.

— И без женщин? — спросил пораженный Симон.

— И без женщин, — сухо ответил Иуда.

— Как же ты живешь, бедняга, — не в силах этого вынести, воскликнул Симон. — Скажи мне, для чего же тогда Господь создал вино и женщин? Для собственного удовольствия или для нашего?

В это мгновение к ним подбежал Андрей.

— Идемте скорее, — закричал он. — Учитель торопится.

— Какой учитель? — спросил трактирщик. — Босой, весь в белом?

Но приятели уже поднялись, и Симон-киринеянин остался стоять в недоумении с пустой чашей в руке и кувшином под мышкой, глядя им вслед и качая головой.

— Наверное, еще один Креститель, такой же сумасшедший! В последнее время они лезут, как грибы после дождя. Ну что ж, выпьем за его здоровье, — произнес трактирщик, наливая себе еще. — Пусть даст ему Господь хоть немного разума!

Тем временем Иисус и его спутники достигли большого двора Храма. Они вымыли руки и ноги и ополоснули рты, чтобы войти в Храм и поклониться. Все галереи были забиты людьми и животными. Повсюду — в тенистых аркадах, между белыми и голубыми мраморными колоннами, увитыми золотыми ветвями винограда, — расположились лавки, навесы, тележки, менялы, парикмахеры, торговцы и мясники. Воздух дрожал от криков, ругани и смеха. Дом Господа тонул в поту и грязи.

Иисус прикрыл лицо рукой и огляделся — Господа не было нигде. «Я ненавижу, я презираю ваши праздники. Меня тошнит от вони жирных тельцов, которых вы приносите мне в жертву. Прекратите надрывать мой слух своими псалмами», — то безмолвно кричал не пророк, не Господь, но само сердце Иисуса. И тут все поплыло перед его глазами — мир исчез, небеса разверзлись, и ангел с огненным мечом ринулся вниз. Он опустился на черный камень посередине двора — пламя и дым окутывали его голову — и указал своим мечом на гордый позолоченный храм.

Иисус споткнулся и схватился за руку Андрея, чтобы не упасть. Открыв глаза, он вновь увидел Храм и шумящую вокруг толпу. Ангел растворился в небе.

— Простите меня, — протянул Иисус руки к спутникам. — Я не вынесу этого. Я сейчас упаду. Пойдем отсюда.

— Не помолившись? — изумился Иаков.

— Мы помолимся в своей душе, Иаков, — ответил Иисус. — Тело каждого из нас есть храм.

Они вышли за пределы Храма — Иуда, стуча своим посохом по земле, снова впереди. «Он не выносит грязи, крови, криков. Он не Мессия», — вертелось в его голове.

На последней ступени Храма они натолкнулись на распростершегося фарисея — стеная, он жадно целовал мрамор. Пергаментные свертки апофтегм с устрашающими текстами из Писания свисали на толстых шнурках с его рук и шеи. От частых преклонений кожа на коленях задубела у него, как у верблюда, лицо, грудь и шея были исцарапаны, и по ним сочилась кровь.

Андрей и Иоанн поспешили заслонить его от Иисуса, а Петр подошел к Иакову и прошептал ему на ухо:

— Ты знаешь его. Это Иаков, старший сын плотника Иосифа. Он торгует цитатами из Торы, но то и дело его охватывает злой дух, и тогда он падает на землю и начинает истязать себя, чуть не доводя до смерти.

— Тот самый дух, который преследовал нашего учителя? — остановился Иаков.

— Да. Наверное.

Они прошли через Золотые ворота Храма и вверх по долине Кедрона направились к Мертвому морю. Справа от них раскинулись сады и оливковая роща Гефсимана. Небо над их головами было раскалено добела. Лишь когда они достигли садов, облик мира слегка смягчился, свет заструился между листьями деревьев. Испуганная стая ворон, взлетев, направилась к Иерусалиму.

Андрей, обняв Иисуса, рассказывал ему о своем прежнем учителе — Крестителе. Чем ближе они подходили к его логову, тем с большим ужасом вдыхал он львиный запах пророка.

— Он вылитый Илия, который низринулся с горы Кармил врачевать огнем души людские. Как-то ночью я своими собственными глазами видел огненную колесницу над его головой; а в другой раз — как ворон принес ему в клюве горящий уголь, и он съел его. Я набрался смелости и спросил его: «Ты Мессия?» Он вздрогнул, словно наступил на змею. «Нет, — вздохнул он, — я — вол, тянущий плуг. А зерно — Мессия».

— Почему ты ушел от него, Андрей?

— Я хотел найти зерно.

— Ты нашел его?

Андрей прижал руку Иисуса к сердцу и залился краской.

— Да, — промолвил он, но так тихо, что Иисус не расслышал.

Они медленно спускались к Мертвому морю. Солнце изливало пламя, в головах у них начинало звенеть. Вдали высились белоснежные известняковые горы Идумеи. Дорога петляла и уходила вниз все круче. Казалось, что они погружаются в глубокий колодец.

«Мы спускаемся в ад», — вертелось в голове у каждого, и они уже ощущали запах смолы и серы.

Свет слепил глаза, ноги кровоточили, они продвигались почти на ощупь. Издали донесся звук колокольчиков — верблюды? Нет, это мираж таял в раскаленном воздухе.

— Мне страшно, — прошептал младший сын Зеведея. — Это ад.

— Мужайся, — ответил Андрей. — Разве ты не знаешь, что рай лежит в сердце ада?

— Рай?

— Скоро увидишь.

Наконец солнце начало садиться. Горы залило пурпуром. И вдруг путники увидели впереди крутой изгиб дороги — и сердца их повеселели, словно они вступили в прохладную воду. Прямо среди песков перед ними неожиданно раскинулись луга, воздух заблагоухал цветами, послышалось журчание воды, а под гранатовыми деревьями, тяжелыми от плодов, замелькали белые домики.

— Иерихон, — радостно воскликнул Андрей. — Здесь самые вкусные в мире финики и самые красивые розы — если они вянут, стоит опустить их в воду, и они снова оживают.

Ночь настала мгновенно. В городе уже зажглись первые огни.

— Нет для меня большей радости, чем так идти по земле, смотреть, как спускается ночь, как зажигаются первые огни в деревне, и, не имея ни пристанища, ни пищи, во всем полагаться на милость Божью и доброту людскую, — промолвил Иисус, останавливаясь, чтобы сполна насладиться этим святым мгновением.

Деревенские собаки, почуяв чужих, залились лаем. Начали открываться двери, замаячили лампы. Друзья переходили от дома к дому, и повсюду их радостно приветствовали, поднося хлеб, гранаты, оливки и виноград. Остановившись в одном из садов, они сложили все эти дары милости людской и Божьей и, поев, тут же заснули. И всю ночь их баюкал шорох пустыни, шумящей как морской прибой. Только Иисусу слышался сквозь сон рев труб и снилось, как рушатся стены Иерихона.

Лишь к полудню усталые путники добрались до проклятого Мертвого моря. Рыба, вплывавшая в него из устья Иордана, гибла, редкие низкорослые деревца, стоявшие по его берегам, скорее походили на скелеты. Тяжелая и неподвижная вода поблескивала, словно олово. А стоило заглянуть вглубь, и на дне его можно было увидеть двух обнявшихся блудниц — Содом и Гоморру.

Иисус встал на камень и обвел взглядом устье Иордана. Земля подрагивала в жарких испарениях, очертания гор таяли в раскаленном воздухе.

— Где же Иоанн Креститель? Я никого не вижу… никого… — взяв Андрея за руку, промолвил он.

— Там, за камышами, есть заводь, — ответил Андрей. — Там и крестит пророк. Пошли. Я знаю дорогу.

— Ты устал, Андрей. Оставайся здесь. Я пойду один.

— Он жесток. Я пойду с тобой, рабби.

— Я хочу пойти один, Андрей. Оставайся здесь, — и он с колотящимся от волнения сердцем направился к камышам. Новая стая ворон, взлетев над пустыней, спешила к Иерусалиму.

Позади послышались чьи-то шаги. Он обернулся. Это был Иуда.

— Ты забыл позвать меня, — язвительно улыбаясь, промолвил рыжебородый. — Я хочу быть с тобой в этот трудный час.

— Пойдем, — ответил Иисус.

И они молча двинулись вперед — Иисус первым, Иуда чуть позади, раздвигая камыши и погружаясь по щиколотки в теплый речной ил. Черная змейка испуганно скользнула на камень и, подняв головку, зашипела, глядя на них крохотными черными глазками. Иисус замедлил шаг и радушно помахал ей рукой, словно приглашая с собой. Иуда поднял свой дубовый посох, но Иисус, протянув руку, остановил его.

— Не убивай ее, Иуда, брат мой. У нее тоже есть свое предназначение — жалить.

Жара усиливалась, южный ветер, подувший с Мертвого моря, принес тяжелый запах разлагающихся трупов. Теперь до Иисуса долетал дикий хриплый голос, иногда он даже различал отдельные слова: «Огонь… топор… бесплодное дерево…» — а затем еще отчетливее: «Кайтесь! Кайтесь!». И сразу же вслед за этим послышались рыдания и крики огромной толпы. Иисус двигался медленно и осторожно, словно приближаясь к логову дикого зверя. Он раздвинул камыш — шум усилился, и сам он чуть не вскрикнул — перед ним возвышался пророк. Кто это был — ангел Смерти или архангел Мести? Человеческое море, волнуясь, ревело перед ним — эфиопы с накрашенными ногтями и ресницами, халдеи с толстыми оловянными кольцами, продернутыми через нос, израильтяне с грязными пейсами. Раскачиваясь вместе с камышом, колеблемым ветром, с пеной у рта Креститель кричал:

— Кайтесь! Кайтесь! День Господа пришел! Падите на землю, ешьте прах и войте! Господь сказал: «В этот день опустится солнце и взойдет луна. Я сломаю рога новой луне и посею тьму на земле и на небе. Я обращу вспять ваш смех и превращу его в слезы, а песни ваши — в рыдания. Я дуну, и ваши руки, ноги, носы, уши, волосы падут наземь».

Иуда, подойдя, взял Иисуса за руку.

— Ты слышишь? Слышишь? Вот как говорит Мессия! Он — Мессия!

— Нет, Иуда, брат мой, — ответил Иисус, — так говорит тот, кто держит топор и расчищает путь для Мессии. Мессия говорит иначе, — и, склонившись, он сорвал остроконечный листик и зажал его в губах.

— Мессия и есть тот, кто расчищает путь, — прорычал Иуда и подтолкнул Иисуса. — Иди, пусть он посмотрит на тебя! Он нас рассудит.

Иисус вышел из камышей, сделал два неуверенных шага, споткнулся и остановился, не сводя глаз с пророка. Он словно весь ушел в этот взгляд — Креститель стоял к нему спиной, — скользящий по худым ногам и телу, взлохмаченной мятежной голове и еще выше, всматриваясь в уже невидимое человеческому глазу. Иоанн, почувствовав этот пронзительный взгляд, прожигающий его насквозь, гневно обернулся и, прищурив свои круглые ястребиные глаза, увидел незнакомца. Что это за молчаливый человек в белом смотрит на него? Где-то когда-то он уже встречал его. Но где и когда? Иоанн мучительно пытался вспомнить. Может, во сне? Ему часто снился человек, тоже одетый во все белое. Они никогда не беседовали, лишь махали друг другу руками не то в знак приветствия, не то прощаясь. А на заре с первым криком петуха видение таяло и исчезало.

И вдруг Креститель вскрикнул — он вспомнил. Однажды около полудня он лежал на берегу и читал Книгу пророка Исайи, записанную на козлиных кожах. И внезапно в какой-то момент все отступило — камни, вода, люди, камыши, река, а воздух заполнился огнями, крыльями и трубами, слова пророка распахнулись, как врата, и из них вышел Мессия. Он был в белом хитоне, худ, загорел, бос, и — главное — он тоже держал во рту остроконечный листик, как и этот человек!

Со страхом и радостью он спрыгнул с камня и приблизился к Иисусу, вытягивая свою тощую шею.

— Кто ты? Кто? — произнес он дрожащим голосом.

— Разве ты не узнаешь меня? — ответил Иисус и сделал еще один шаг ему навстречу. Его голос тоже дрожал — он знал, что вся его жизнь зависит от ответа Крестителя.

«Это Он, Он», — крутилось в голове Иоанна. Его сердце бешено забилось, но он не мог решиться, не осмеливался.

— Кто ты? — осторожно приближаясь, повторил Креститель.

— Разве ты не читал Писания? — чуть укоризненно спросил Иисус, словно дразня. — Разве ты не читал пророков? Что говорит Исайя? Предтеча, не помнишь?

— Это ты? Ты? — прошептал отшельник и, обняв Иисуса за плечи, начал в упор всматриваться в него.

— Я пришел… — неуверенно ответил Иисус и замолчал, не в силах ни вздохнуть, ни продолжить. Он словно двигался на ощупь, и перед тем, как сделать следующий шаг, каждый раз проверял, не упадет ли.

Суровый пророк внимательно изучал его, недоумевая, не ослышался ли он, действительно ли тот произнес пугающие и дивные слова, донесшиеся до его слуха.

— Я пришел, — повторил сын Марии так тихо, что даже Иуда, стоявший рядом, напряженно вслушиваясь, ничего не расслышал. И тогда пророк вздрогнул — он все понял.

— Что? — прошептал он, и холодок восторга прошел у него по спине.

Кружившая над ними ворона хрипло каркнула, словно насмехаясь. Креститель в ярости начал искать камень, чтобы запустить им в птицу. Ворона улетела, а он все продолжал поиски, радуясь, что может оттянуть время и немного прийти в себя… Наконец он выпрямился и спокойно промолвил:

— Приветствую тебя.

Но в глазах его не было любви.

Сердце Иисуса замерло. Неужто и вправду пророк приветствовал его? А если так, какое это чудо, какая радость, какой ужас!

Иоанн скользнул взглядом по Иордану, камышам, коленопреклоненным людям, стоящим в грязи и открыто исповедующимся в своих грехах, и, обласкав глазами свое владение, мысленно попрощался с ним.

— Теперь я могу идти, — повернулся он к Иисусу.

— Еще нет, предтеча. Сначала ты должен крестить меня, — голос Иисуса обрел уверенность.

— Я? Это Ты должен крестить меня, Господи!

— Не говори так громко. Нас могут услышать. Мой час еще не настал. Идем!

Как ни пытался Иуда разобрать, о чем они говорили, до него долетала лишь невнятная речь, радостная и трепетная, словно журчание двух бегущих потоков воды.

Толпа на берегу раздалась в стороны. Что это за паломник, сбросивший свои белые одежды и теперь облаченный в солнечное сияние? Кто этот человек, с такой уверенностью и благородством вошедший в воду без покаяния? Иисус с Крестителем вошли в голубые воды Иордана. Креститель взобрался на камень, возвышавшийся над водой, Иисус остановился рядом, укрепившись ногами на песчаном дне. Вода, обнимая его, доходила ему уже до подбородка.

И когда Креститель поднял руку, чтобы полить водой лицо Иисуса и произнести благословение, народ закричал. Воды Иордана прекратили свое течение. Стаи разноцветных рыбок окружили Иисуса и принялись плясать вокруг него, то складывая, то разворачивая хвосты и плавники. А из воды, увитый водорослями, появился какой-то старец, который, раздвинув камыши и раскрыв рот от удивления, с восторгом и ужасом начал взирать на происходящее.

При виде таких чудес люди онемели. Одни попадали ниц на песок. Других, несмотря на невыносимую жару, охватила дрожь. А кто-то, увидев старика, закричал: «Дух Иордана!» — и упал в беспамятстве.

Креститель зачерпнул глубокой раковиной воду и дрожащей рукой стал лить ее на лицо Иисуса.

— Крестится раб Божий… — начал он и замолчал в замешательстве, не зная, какое он должен произнести имя.

Он хотел уже спросить Иисуса, но в этот момент, когда все замерли, чтобы расслышать имя, в воздухе раздалось трепыхание крыльев, и белоснежная птица — птица? или серафим Иеговы? — ринувшись с небес, опустилась на голову Иисуса. Потом вспорхнула и, сделав три круга над его головой, вскрикнула, словно сообщая тайное имя, имя, неслыханное доселе. Небеса отвечали на немой вопрос Крестителя.

Люди недоумевали. Что за слова скрывались за хлопаньем крыльев? Глас Божий? Щебет птичий? Чудо… Все тело Иисуса напряглось в попытке расслышать, он чувствовал, что было произнесено его истинное имя, но ему не удалось разобрать его — лишь плеск волн, разбивавшихся о его тело, трепет крыльев да великие и горькие слова. Он взглянул вверх — птица уже взмыла в высоту и растворилась в дневном свете.

И лишь Креститель, которого долгие годы жизни в пустыне в жестоком одиночестве научили понимать язык Господа, понял.

— Ныне крестится, — прошептал он, — раб Божий, Сын Господа, надежда человечества!

И, взмахнув рукой, он дал знак водам Иордана возобновить свое течение. Священнодействие завершилось.